Перри Мейсон (№9) - Дело племянницы лунатика

— Хорошо, обвинение может вызвать своего первого свидетеля.

— Чтобы доказать состав преступления, я приглашаю Фрэнка Б. Мэддокса, — объявил Бюргер.

Мэддокс вышел вперед и был приведен к присяге.

— Ваше имя Фрэнк Б. Мэддокс и вы проживаете в Чикаго?

— Да.

— Вы находились в доме обвиняемого в ночь с тринадцатого на четырнадцатое?

— Да, находился.

— Вы знали, приходится ли П.Л. Риз родственником обвиняемому?

— Он был его сводным братом.

— Как долго вы находились в доме обвиняемого?

— Я прибыл туда десятого числа.

— Утром четырнадцатого у вас была возможность видеть мистера П.Л. Риза?

— Да, я его видел.

— Где он был?

— У себя в спальне.

— Живой или мертвый?

— Он был мертв, лежал на спине в своей кровати с натянутым до подбородка легким одеялом. На одеяле был разрез там, где нож вонзили сквозь постельное белье в тело мистера Риза. Одеяло было пропитано кровью, и мистер Риз был мертв.

— Я позже вновь вызову этого свидетеля, — заявил Гамильтон Бюргер, — для дальнейших вопросов, но в настоящее время я просто доказываю наличие состава преступления и прошу разрешения временно отпустить свидетеля.

— Хорошо, — согласился судья Маркхэм.

— Желаете приступить к перекрестному допросу? — осведомился Бюргер.

— Да, — ответил Мейсон. — По вашим словам, вы были в доме вечером тринадцатого, мистер Мэддокс?

— Да.

— И утром четырнадцатого?

— Да.

— В какое время вы впервые покинули дом четырнадцатого утром?

— Это так существенно? — спросил, нахмурившись, Бюргер.

— Думаю, что да.

— А я так не думаю. Возражаю против этого вопроса на том основании, что он не по существу и не соответствует принятой процедуре перекрестного допроса.

Судья Маркхэм смешался на момент.

— Хорошо, — согласился Перри Мейсон. — Я поставлю вопрос по-другому. Когда вы впервые покинули дом утром четырнадцатого до того, как было обнаружено тело убитого?

— Этот вопрос вполне соответствует процедуре перекрестного допроса, — определил судья Маркхэм. — Свидетель, отвечайте.

— Я не покидал дом вообще, — ответил Мэддокс. Мейсон поднял брови.

— Разве вы не выходили из дома около трех часов утра? — спросил он.

— Нет, не выходил.

— В какое время вы удалились к себе в комнату вечером тринадцатого?

— Приблизительно около половины десятого, насколько я могу припомнить.

— Вы сразу легли спать, как только пришли к себе?

— Нет, мой адвокат мистер Дункан пришел ко мне в комнату вместе со мной. У нас состоялось продолжительное совещание.

— В какое время вы встали утром четырнадцатого? — спросил Мейсон.

— Я был разбужен вами и доктором Келтоном, когда вы вторглись ко мне в комнату, пытаясь выяснить, кто был убит…

— Вынужден заявить, что эта часть ответа содержит выводы свидетеля, — прервал его Мейсон.

— Протест принимается, — согласился судья, — присяжные не должны принимать во внимание последнюю часть заявления свидетеля.

— В какое время это было?

— Думаю, около восьми утра.

— Вы тем самым объясняете присяжным, что постоянно находились в доме, начиная с того времени, как удалились к себе в комнату вечером тринадцатого до восьми утра четырнадцатого.

— Да, сэр, именно так!

— Разве вы не ходили на почтамт на станции «Пасифик-Грейхаунд» примерно в три часа утра, чтобы заказать междугородный разговор с миссис Дорис Салли Кент в Санта-Барбаре?

Мэддокс плотно сжал губы и отрицательно покачал головой.

— Вы должны отвечать на вопросы четко и внятно, — предупредил его полицейский.

— Вполне определенно, нет, — ответил Мэддокс, стараясь говорить отчетливо.

— Значит, не ходили? — притворно удивился Мейсон. — А где вы находились хотя бы приблизительно в три часа утра четырнадцатого?

— В это время я спал.

— Разве у вас, — допытывался адвокат, — не было совещания с мистером Дунканом, вашим поверенным, около трех утра четырнадцатого числа?

— Нет, сэр, точно нет!

— Или в любое другое время между полуночью тринадцатого и пятью часами утра четырнадцатого.

— Нет, не было ничего подобного.

Мейсон произнес:

— У меня все.

Гамильтон Бюргер вызвал чертежника, который представил поэтажный план резиденции Кента. План был принят в качестве доказательства со стороны обвинения без возражений. Коронер определил время, когда было совершено убийство: в интервале между половиной третьего и половиной четвертого. Детектив сержант Голкомб сказал на свидетельской трибуне, что признает в разделочном ноже с лезвием, ржавым от пятен крови, тот самый нож, который был найден на кровати Кента под подушкой. Перри Мейсон, отпустивший предыдущих свидетелей без вопросов, спросил сержанта Голкомба:

— Что произошло с наволочкой и простынями с этой кровати?

— Я не знаю.

— Вы не знаете?

— Ну, мне сказали, что экономка отдала их в прачечную.

— Так она не сохранила их?

— Нет.

— Почему вы не оставили их как доказательства?

— Потому что думал, в этом не будет необходимости.

— Так это правда, что ни на подушке, ни на простыне не было пятен крови?

— Думаю, что не так. Они вроде бы были, но я не могу припомнить.

Мейсон спросил язвительно:

— Если бы на них оказались пятна крови, думаю, вы непременно сочли бы постельное белье важным доказательством и представили бы суду, не так ли?

— Возражаю, так как вопрос носит предположительный характер, — взорвался Бюргер.

— Я его задал просто для того, чтобы добиться от свидетеля определенного ответа, — возразил Мейсон. — Он же показал, что не знает, были ли пятна крови, вернее, не помнит.

— Пусть свидетель ответит на вопрос, — решил судья Маркхэм.

— Не знаю, — признался сержант Голкомб и добавил: — Это вам бы следовало знать, мистер Мейсон. Ведь именно вы обнаружили разделочный нож.

В зале суда послышались смешки. Перри Мейсон ответил:

— Да, я знаю. И вы спрашиваете меня, что бы я вам на это ответил, сержант?

Судья Маркхэм опустил молоточек.

— Довольно! — приказал он. — Свидетелю надо задавать вопросы конкретно и по существу. Впредь не должно быть никаких перебранок между адвокатом и свидетелем.

— Выходит, — продолжил Мейсон, повышая голос, — раз на наволочке и на простыне не было пятен крови, и, возможно, поэтому, увидев в постельном белье доказательство, которое ослабит позицию обвинения, вы прямиком отправили их в прачечную, когда единолично производили осмотр помещения, не дав тем самым защите ни единого шанса представить белье суду. Разве я не прав?

С ревом Бюргер вскочил на ноги, и из него посыпались возражения:

— Спорно, не по существу, лишено основания, не соответствует процедуре перекрестного допроса, попытка повлиять на присяжных, оскорбительная по сути.

Мейсон в ответ просто улыбался.

— Свидетель может ответить на вопрос, — распорядился судья Маркхэм, — ведь до сих пор мы не услышали четкого ответа — почему постельное белье отправили в прачечную?

— Я не в курсе, — ответил сержант Голкомб. — Постельным бельем я не занимался.

— Но вы дали понять экономке, что в комнате не мешало бы убраться?

— Возможно, что и так.

— И заправить постель тоже?

— Может быть.

— Тогда, — провозгласил Мейсон, бросая торжествующий взгляд на присяжных, — у меня все!

— Вызываю Джона Дункана, — возвестил Блэйн, когда Бюргер сел на свое место, предоставив своему помощнику ненадолго взять инициативу в свои руки.

Дункан помпезно выкатился вперед и был приведен к присяге.

— Ваше имя?

— Джон Дункан.

— Вы адвокат из Иллинойса и вы знаете обвиняемого Питера Кента?

— Да, совершенно верно.

— Вы находились, как я полагаю, в его доме тринадцатого и утром четырнадцатого числа этого месяца?

— Это верно. Я участвовал в деловом совещании с мистером Мейсоном, его адвокатом. На совещании также присутствовали Эллен Уорингтон, секретарша мистера Кента, и мой клиент, Фрэнк Б. Мэддокс. Насколько помнится, там находился также некий доктор Келтон.

— В какое время вы покинули совещание?

— Около одиннадцати часов. У меня был разговор с моим клиентом в его спальне после того, как совещание с этими джентльменами решено было отложить.

— Видели ли вы мистера Кента позже этим вечером и ночью?

— Я видел его ранним утром четырнадцатого.

— В какое время?

— Ровно в три часа утра.

— Где вы видели его?

— На патио, возле дома.

— Можете указать на схеме, вот на этой, под номером один, точное место, где вы видели обвиняемого в названное вами время?

Дункан указал точку на диаграмме.

— А где на этой схеме обозначена ваша спальня? Дункан указал.

— А из вашей спальни вы могли отчетливо разглядеть обвиняемого?

— Да, мог, сэр.

— Когда вы в первый раз заметили его?

— Я проснулся оттого, что какая-то тень упала мне на лицо. Затем я увидел, как кто-то двигается по крыше портика. Я вскочил, взглянул на часы, чтобы узнать, который час, и подошел к окну. Я увидел Питера Кента, обвиняемого, одетого только в ночную рубашку, когда он пересекал патио. В руке у него был нож. Он подошел к кофейному столику, несколько мгновений помедлил, затем пересек патио и скрылся через дверь на другой стороне.

— Под «дверью на другой стороне» вы подразумеваете то место, которое я сейчас указываю на схеме; в спецификации оно обозначено: «Дверь на северной стороне патио».

— Да, именно эту дверь я имел в виду.

— А где, хотя бы приблизительно, находился этот кофейный столик?

Дункан сделал мелком отметку на схеме.

— Вы сказали, что взглянули на часы?

— Совершенно верно!

— И который был час?

— Три часа утра.

— Вы включили свет, чтобы видеть время?

— Нет, не включал. Часы были со светящимся циферблатом, и я мог видеть положение стрелок.

— Вы взглянули на часы до или после того, как заметили человека на патио?

— Как до, так и после. Я посмотрел на часы сразу же, как сел на кровати, и затем взглянул на них, когда вернулся в постель, после того как обвиняемый пересек патио и скрылся через эту дверь.

— Что вы сделали затем?

— Я был весьма заинтригован, надел халат, открыл дверь, оглядел коридор, никого не заметил и затем, решив, раз я нахожусь в доме, где ко мне относятся враждебно, то лучше не совать нос в чужие дела. Я лег в кровать и продолжил прерванный сон.

— Я считаю, если высокий суд позволит, — заметил Мейсон, — то следует вычеркнуть из ответа свидетеля утверждение, что он «находится в доме, где к нему относятся враждебно». Этот вывод свидетеля, попытка повлиять на присяжных, не имеет никакого отношения к заданному свидетелю вопросу, и в дополнение ко всему прочему является его домыслом.

— Эту часть показаний свидетеля можно вычеркнуть, — согласился судья Маркхэм.

Блэйн обернулся к Перри Мейсону:

— Вам еще не предложили подвергнуть свидетеля перекрестному допросу, мистер Мейсон? Возможно, вы еще захотите спросить у него, почему он решил возобновить прерванный сон?

Судья Маркхэм нахмурился и сказал Блейну:

— Призываю вас к порядку!

— Да, — непринужденно ответил Мейсон, — я спрошу его именно об этом. Мистер Дункан, как так получилось, что вы смогли вернуться в кровать и даже заснуть после того, как вашим глазам представилась такая необычайная картина?

Дункан подался вперед, явно рассчитывая произвести впечатление.

— Потому что устал, — был его ответ. — Я же слушал ваши разглагольствования целый вечер.

Зал суда взорвался от смеха. Судебный пристав стукнул молоточком. Судья Маркхэм выждал, пока восстановится порядок, затем обратился к свидетелю:

— Мистер Дункан, вы адвокат. Вас не надо учить тому, как следует вести себя свидетелю. Вы должны воздерживаться от попыток вызвать смех или от того, чтобы сопровождать свои ответы комментариями, о которых вас не просят. Вам также не пристало переходить на личности, отвечая на вопросы защиты!

Дункан смутился и мрачно согласился:

— Да, ваша честь!

— Если высокий суд позволит, — заметил Мейсон, — я вполне готов удовольствоваться ответом в том виде, как его изложил свидетель. Я не прощу вычеркнуть какую-либо часть. Я бы хотел подвергнуть свидетеля перекрестному допросу на предмет его заявления.

— Очень хорошо, — ответил судья Маркхэм, — можете задавать свидетелю вопросы по поводу его заявления столько, сколько сочтете нужным.

Мейсон поднялся со своего места, пристально, почти в упор, глядя на Дункана:

— Итак, вы настолько устали от моих речей, что оказались в состоянии лечь и заснуть. Так я вас понял?

— Именно так.

— Вы беседовали со своим клиентом еще час или около того, когда вы оба покинули совещание.

— Да.

— Мои разглагольствования не утомили вас до такой степени, чтобы отказаться от обсуждения некоторых аспектов дальнейшей стратегии со своим клиентом?

— Я действительно разговаривал с ним.

— И легли спать около одиннадцати часов?

— Да.

— Однако после четырех часов сна усыпляющий эффект моих речей был еще настолько велик, что устрашающее видение мужчины в ночной рубашке и с ножом в руке, выискивающего жертву в лунном свете, не сказалось на вашем желании спать, так?

— Я проснулся. Затем осмотрел коридор, — возразил Дункан. Мейсон не отступал:

— И опять отправился спать?

— Опять отправился спать.

— Спустя несколько минут?

— Да, спустя несколько минут!

— И вы показали под присягой, что смогли уснуть только из-за изнуряющего эффекта моих разглагольствований?

— Вам известно, что я имел в виду.

— Единственное, что я понял из того, что вы имеете в виду, мистер Дункан, — это то, что ничего не понял. И присяжные, как мне кажется, тоже. Теперь, перед лицом суда, давайте будем откровенными. Во время нашего совещания я говорил всего несколько минут в отличие от вас, разве не так?

— Я не засекал время.

— По большей части мои разглагольствования заключались в единственном слове «нет». Согласны с этим?

— Не думаю, что следует вдаваться в подобные детали.

— Но раз вы заявили, что мои речи настолько вымотали вас, что вам не составило никакого труда вернуться в кровать и заснуть, выходит, что вы исказили факты, или я ошибаюсь?

— Я отправился спать, и это все!

— Именно так, мистер Дункан, и подлинная причина, что вы отправились досыпать, — это та, что вы не видели ничего, вызывающего тревогу.

— Любой человек, разгуливающий по ночам с разделочным ножом в руках, у меня лично всегда вызывает тревогу, — огрызнулся Дункан. — Не знаю, как у вас.

— И у меня тоже, — ответил Мейсон. — И если бы вы действительно увидели разделочный нож в руке этой персоны, которая на ваших глазах разгуливала в три часа утра четырнадцатого числа по патио, вы бы достаточно испугались, чтобы известить полицию или поднять на ноги весь дом?

— Не понимаю вашего вопроса. Я видел человека, видел нож и отправился спать обратно.

— Тогда я задам вопрос по-другому, — предложил Мейсон. — Разве это не факт, что вы отчетливо не видели, что в руке у него был именно нож?

— Нет, нож я разглядел.

— Причем тот самый, разделочный? — спросил Мейсон, делая жест в сторону покрытого пятнами крови ножа, который был представлен в качестве вещественного доказательства.

— Именно этот самый, — ответил резко Дункан.

Мейсон ничего не сказал, но стоял, взирая на него с улыбкой. Дункан поежился и добавил:

— Во всяком случае, весьма на него похожий.

Мейсон шагнул обратно к столу адвокатов, открыл свой портфель, вытащил какой-то сверток в коричневой бумаге, развернул и извлек разделочный нож с роговой ручкой.

— Я вручаю вам этот разделочный нож, — предложил он свидетелю, — и спрашиваю, не тот ли это нож, который был в руке человека, увиденного вами, когда он пересекал патио.

Дункан свирепо ответил:

— Нет, это не тот.

— Как вы узнали, что это не тот? — спросил Мейсон.

— Ну, — ответил Дункан, — думаю, что не тот.

— Другими словами, вы хотите дать понять суду и присяжным, что не могли разглядеть тот нож достаточно отчетливо, чтобы опознать его.

— Чтобы с уверенностью опознать — нет. Но чтобы получить общее представление — да.

— И вы уверены, что этот, в моих руках, не тот самый разделочный нож?

— Думаю, это не он.

— А вы уверены, что тот, другой нож, был тем самым, который вы видели?

— Ну, конечно, трудно сказать с полной определенностью, ведь я видел его с расстояния.

— Тогда вы не можете с уверенностью утверждать, что нож, который представлен в качестве вещественного доказательства номер два, был тем самым ножом, который вы видели.

— Нет, — ответил Дункан, — не могу.

— Так я и думал, — заметил Мейсон. — Я собираюсь просить суд приобщить к делу этот второй нож как вещественное доказательство защиты, обозначив как экспонат «А».

— Я возражаю, — воскликнул Бюргер, — этот нож, ваша честь, никоим образом не может быть приобщен к делу. Это просто трюк, с помощью которого представитель защиты пытается запутать следы. Я могу доказать, что защитник достал этот нож уже после убийства через скобяную торговлю…

Мейсон готов был уже сцепиться с ним, но его опередил судья Маркхэм:

— Протест не принимается, господин окружной прокурор. Не сомневаюсь, что вы можете доказать, где приобретен этот нож. Этот свидетель показал, что человек, которого он видел в патио, нес нож, который, по его мнению, был тем, что представлен как вещественное доказательство номер два или очень напоминал его. Вполне законно подвергнуть свидетеля перекрестному допросу, предъявив ему еще нож и задав те самые вопросы, которые и задал ему представитель защиты. Когда их задавали, никаких протестов со стороны обвинения не было. Защитник сейчас только просит, чтобы нож, который он предъявил для идентификации, фигурировал в деле и использовался для сравнения, когда речь пойдет о ноже, которым было совершено убийство. Это по существу. Суд принимает этот нож для идентификации как вещественное доказательство, обозначив его экспонат «А».

Мейсон внезапно обернулся к Дункану и спросил:

— Мистер Дункан, не следует ли считать истинной причиной того, что вы спокойно отправились спать, тот факт, что вы тогда не разглядели нож в руке человека, которого увидели?

— Я видел, что он нес в руке блестящий предмет.

— Но разве не факт, что вам даже и в голову в то время не пришло, что это может быть нож, и что только на следующее утро, узнав об убийстве, вы начали подумывать о том, что блестящий предмет мог быть ножом. Разве вы не видели просто белую фигуру, шедшую по патио? Разве вы не решили, что это просто лунатик и что вам лучше не вмешиваться? Поэтому вы заперли дверь и отправились спать.

— Я не говорил, что этот человек — лунатик.

— Но я же спросил: разве не факт?

— Нет, не факт.

— И значит, это не правда, что единственной причиной, почему вы отправились досыпать, явилось то, что вы не разглядели ножа в его руке достаточно отчетливо, чтобы понять, что это за предмет?

— Нет, я так не думаю.

— Можете ли вы ответить более определенно?

— Да, я видел нож!

— И что тот, кого вы видели, подошел к кофейному столику на патио?

— Да.

— Вы видели, как он поднимал крышку кофейного столика?

— Видел!

— И вы видели, как он затем отошел от кофейного столика, пересек патио и скрылся через дверь, которую вы указали на схеме.

— Да, все верно.

— После того как человек отошел от столика, он все еще продолжал держать нож?

— Вроде да… не знаю… не могу сказать.

— Тогда можете ли вы сказать, что ножа у него с собой не было?

— Не могу утверждать ни того ни другого.

— Тогда, может быть, человек оставил нож в нише под крышкой кофейного столика?

— Не могу на это ответить.

— А вы уверены, что человек нес нож, до того как подошел к кофейному столику?

— Возражаю, так как этот вопрос уже задавался много раз и на него столько же раз отвечали, — заявил Бюргер.

— Я разрешаю свидетелю еще раз ответить на этот вопрос, — распорядился судья Маркхэм, подаваясь вперед и пристально глядя на Дункана.

— Да, — ответил Дункан, — у него в руке был нож.

— Вы уверены, что узнали человека, которого видели? — спросил Мейсон.

— Да, уверен.

— Это был обвиняемый?

— Да, это был он.

— Во что он был одет?

— В одну ночную рубашку.

— Босиком?

— Да.

— Как близко он находился от вас, когда вы в первый раз отчетливо его разглядели?

— Он прошел прямо перед моими окнами.

— И тень от него упала вам на лицо?

— Да.

— Но в тот момент вы не могли отчетливо его разглядеть. Вы находились в постели и пробудились от глубокого сна, не так ли?

— Да, так.

— На каком расстоянии он оказался от вас, когда вы впервые ясно его разглядели?

— Затрудняюсь ответить.

Мейсон сделал пометку мелком на схеме, затем, сверившись с масштабом изображения, спросил:

— Иными словами, он, должно быть, находился от вас на расстоянии тридцати пяти футов, согласны?

— Да, вполне возможно.

— Спиной к вам?

— Да, припоминаю, что спиной.

— И вы все же узнали его?

— Да, узнал.

— Вы представляете всю важность того, насколько ваши показания должны соответствовать истине?

— Да, представляю.

— Вы понимаете всю серьезность этого судебного процесса?

— Полностью понимаю.

— И, однако, готовы подтвердить под присягой, что человек, на котором была только ночная рубашка, которого вы видели с расстояния тридцати пяти футов, да еще при лунном свете, вне всяких сомнений был именно обвиняемый?

— Да, готов!

— Вы взглянули на часы, когда встали?

— Да, посмотрел.

— А когда снова легли спать, смотрели на часы?

— Кажется, да. Да, смотрел.

— Сколько было времени, когда вас разбудили?

— Ровно три часа.

— А когда снова оказались в постели?

— Ну, почти столько же. Думаю, прошло не более тридцати секунд.

— А вы заметили положение стрелок на циферблате, когда смотрели во второй раз, перед тем как легли в кровать?

— Да, заметил.

— А не могли стрелки показывать пятнадцать минут первого?

— Нет, не могли.

— Когда вы в первый раз давали показания, разве вы не говорили, что время было пятнадцать минут первого?

— Возможно, говорил.

— Тогда, по горячим следам, ваша память должна была хранить события минувшей ночи или утра более свежими или яркими, чем сейчас, что вы на это скажете?

— Скажу, что это не так.

— Что не так?

— Мои воспоминания не были тогда самыми отчетливыми.

— Следует ли понимать это так, что ваша память становится крепче только со временем?

— В этом случае — да.

— Потому что когда вы узнали, что убийство, по мнению экспертов, было совершено приблизительно около трех часов, ваша память окрепла настолько, что поменяла местами стрелки часов, чтобы дать вам возможность с блеском выступить в роли свидетеля и…

Судья Маркхэм стукнул молоточком:

— Считаю, господин защитник, что упоминание о том, «чтобы с блеском выступить», вряд ли является уместным.

— Я хочу указать на мотив, которым руководствовался свидетель.

— Это не так! — воскликнул Дункан. — Теперь я точно знаю, что было три часа утра. Полностью исключается, что на часах было пятнадцать минут первого.

— У вас хорошее зрение? — спросил Мейсон.

— Очень хорошее.

— И четырнадцатого утром с глазами все было в порядке?

— Конечно!

— Вы носите очки, не так ли?

— Да, я пользуюсь очками вот уже тридцать пять лет.

— И в то время, к которому относятся ваши показания, также носили очки?

— Да.

— Вы надели очки, когда встали с кровати и подошли к окну?

— Нет… Впрочем, да, надел. Думаю, что должен был надеть.

— Если надели очки, то для чего?

— Чтобы смотреть через них, конечно.

Еще раз по залу суда прокатился смешок, но в этот раз в поведении Мейсона было нечто такое, что оживление затихло еще до того, как судебный пристав успел стукнуть молоточком, чтобы восстановить порядок.

— Из ваших слов следует, — задал вопрос Мейсон, — что когда вы были разбужены злоумышленником, рыскающим возле вашей комнаты под покровом ночи, то первое, что вы сделали, проснувшись, это надели очки, чтобы все разглядеть как можно отчетливей, это верно?

— А что здесь необычного?

— Совсем ничего, мистер Дункан, просто я спрашиваю, так ли все было на самом деле?

— Да, полагаю, что так.

— Иными словами, вы знали, что без очков ничего не увидите.

— Я этого не говорил.

— Не говорили, — согласился Мейсон, улыбаясь, — но все ваши действия подтверждают это лучше всяких слов. Вы надели очки, потому что знали — без них разглядеть что-либо вам вряд ли удастся. Разве я не прав?

— Конечно, в очках я вижу лучше.

— И вы знали, что без них ничего не сможете разглядеть на большом расстоянии, согласны с этим?

— С очками мое зрение немного острее, чем без них.

— А с очками ваше зрение вполне нормальное? — спросил Мейсон.

— Ода!

— Можете ли сказать, что безупречное?

— Я бы сказал, вполне нормальное.

— Полностью нормальное?

— С учетом того, что вы имеете в виду, — да.

— Тогда почему, — спросил Мейсон, указывая пальцем на Дункана, — сразу после того, как вы дали показания окружному прокурору о том, что видели, вас отправили к окулисту, чтобы подобрать вам новые очки?

Бюргер воскликнул:

— Он не получал никаких указаний насчет окулиста! Это наглая инсинуация!

— Так почему вы сделали это? — продолжал допытываться Мейсон.

— Я не сказал, что ходил к окулисту. Мейсон, стукнув кулаком по столу, воскликнул:

— Это я говорю, что вы ходили! Зачем вы сделали это? Дункан явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Затем, — ответил он, — что захотел, вот и все!

— Почему вы захотели?

— Я давно собирался сходить к окулисту, да все не было времени. Я всегда слишком занят. Надеюсь, вы понимаете, сколько дел у такого адвоката, как я.

— О, — заметил Мейсон, — значит, вы некоторое время не меняли очки?

— Да, не менял.

— Вы слишком заняты для этого?

— Да, слишком занят.

— И как долго вы были весь в делах?

— Не один год.

— И вы не меняли очки все это время, пока были слишком заняты работой?

— По большей части — да.

— Тогда выходит, что вы не меняли очки вот уже много лет, так?

— Да… Впрочем, нет, я имею в виду…

— Меня не интересует, что вы имеете в виду. Мне нужны только факты. Ответьте, как давно вы не меняли очки?

— Затрудняюсь ответить.

— Когда вы последний раз подбирали очки до четырнадцатого числа этого месяца?

— Этого я вам не могу сказать.

— Возможно, лет пять тому назад?

— Не знаю.

— Тогда, может, десять лет тому назад?

— Нет, это слишком давно.

— И первая вещь, которую вы сделали после того, как рассказали окружному прокурору о том, что видели, — это отправились на консультацию к окулисту и подобрали новые очки. Разве это не правда?

— Это было не первое, что я сделал.

— Но тогда одна из первых вещей, сделанных вами, — так?

— Не знаю.

— Но в тот же вечер, когда вышли от окружного прокурора?

— Да, в тот же вечер.

— И вы сразу же застали окулиста в его кабинете.

— Да, застал.

На губах Мейсона играла зловещая улыбка.

— Вы застали его там, мистер Дункан, потому что позвонили ему заранее и договорились, чтобы он вас принял, разве это не правда?

Дункан смешался на момент, а затем ответил:

— Нет, я не звонил окулисту.

Мейсон нахмурился, как бы размышляя, а затем с торжеством спросил:

— А кто же звонил ему? Блэйн вскочил с места.

— Ваша честь, — заявил он, — возражаю, так как этот вопрос не по существу, неправильно сформулирован и направлен на то, чтобы отвлечь внимание присяжных. Какая разница — кто звонил окулисту?

— Разница есть, учитывая ответы, которые дает свидетель, — возразил Перри Мейсон. — Это свидетель, который сам адвокат. Я вправе подвергнуть сомнению его показания, выяснив, в каком состоянии находилось зрение свидетеля тогда, когда он наблюдал своими глазами то, о чем говорит на суде. Он сам признался, что нуждается в очках, признался, что очки, которые носил, ему не вполне подходили, причем вот уже не один год. Я вправе также выяснить, какую цель он преследует, давая такие уклончивые ответы.

— Согласен, — заявил судья Маркхэм, — разрешаю ему ответить на этот вопрос. Кто звонил окулисту, мистер Дункан, отвечайте, если вам известно.

Дункан смешался.

— Ну так что же, — поторопил его Мейсон. — Отвечайте! Едва различимым голосом Дункан произнес:

— Мистер Блэйн.

— Тот самый помощник окружного прокурора, — во всеуслышание пояснил собравшимся Мейсон, — который только что заявил протест против моего вопроса, объявив его неуместным и не имеющим к делу никакого отношения.

Волна смеха прокатилась по залу суда. Даже судья Маркхэм позволил себе едва заметно улыбнуться.

— Призываю вас, защитник, к порядку, — строго сказал он и добавил, взглянув на часы: — Подошло время сделать перерыв в судебном заседании. Думаю, за сегодняшний день нам удалось достичь некоторого прогресса. Суд откладывается до завтра и передает присяжных под опеку шерифа, который должен следить за тем, чтобы к ним никто не приближался, не общался, за исключением тех случаев, когда это никак не связано с делом. Суд откладывается до десяти часов следующего утра!

Глава 20

Мейсон, нахмурившись, расхаживая взад и вперед по офису, взглянул на Деллу Стрит. Неяркий свет несколько смягчал суровые складки на лбу адвоката.