У Чарли глаза округлились от удивления.
      - Ну и память же у вас! - сказал он восхищенно. - Я три недели зубрил!
      - Я эти стихи раньше слышала, - скромно заметила она. - Так вот что, Чарли: хочешь сделать мне приятное?
      - Все, что велите, мисс.
      - Позволь мне один раз сыграть вместо тебя.
      - Ой, мисс! Да как же вы?.. В женском платье?..
      - Я могу достать мужское, - по крайней мере, все, что понадобится вдобавок к театральному костюму. Что я должна подарить тебе, чтобы ты одолжил мне костюм и позволил занять твое место на час или два в понедельник вечером - и никому никогда и словом не обмолвился о том, кто я и что я? Тебе, конечно, придется объяснить им, что ты не можешь играть в этот вечер и что кто-то другой - ну, скажем, двоюродный брат мисс Вэй - будет играть вместо тебя. Остальные никогда со мной не разговаривали, так что они меня не узнают, а если и узнают, мне все равно. Ну так что же тебе дать, чтобы ты согласился? Полкроны?
      Юноша покачал головой.
      - Шесть шиллингов?
      Он опять покачал головой.
      - Денег мне не надо, - сказал он, поглаживая ладонью набалдашник железной подставки для дров.
      - А что же тебе надо, Чарли? - огорченно спросила Юстасия.
      - Помните, мисс, что вы мне запретили в прошлый раз возле майского дерева? - тихо проговорил юноша, не поднимая глаз и все еще поглаживая набалдашник.
      - Да, - уже с ноткой надменности отвечала Юстасия. - Ты хотел держать меня за руку, когда мы стояли в кругу, так, что ли?
      - Полчаса этого самого, мисс, и я согласен.
      Юстасия пристально поглядела на него. Он был тремя годамп моложе ее, но, очевидно, из молодых, да ранний.
      - Полчаса чего? - спросила она, хотя и сама уже догадалась.
      - Подержать вашу руку в моей. Она помолчала.
      - А если четверть часа? - сказала она.
      - Хорошо, мисс Юстасия, только чтобы мне можно было потом ее поцеловать. Пусть четверть часа. И клянусь, я все сделаю, чтобы вы могли занять мое место и никто бы не узнал. Вы не боитесь, что кто-нибудь вас по голосу признает?
      - Это возможно. Но я возьму камешек в рот, будет не так похоже. Хорошо; когда принесешь костюм, меч и жезл, я позволю тебе подержать мою руку. А теперь иди, сейчас ты мне больше не нужен.
      Чарли ушел, и Юстасия почувствовала, что в ней снова пробуждается интерес к жизни. Было чего ждать, чего добиваться; была надежда его увидеть, да еще таким заманчиво дерзким способом.
      - Ах, - сказала она себе, - цель, ради которой стоило бы жить, вот чего мне недостает!
      В манерах Юстасии всегда была медлительность и даже как бы дремотность; ее страсти таились в глубине и отличались скорее силой, чем живостью. Но когда она наконец пробуждалась, она иной раз бывала способна на внезапные и стремительные поступки, которые на это краткое время придавали ей сходство с людьми, порывистыми по натуре.
      К риску быть узнанной она относилась довольно равнодушно. Молодые парни, исполнители ролей, вряд ли хорошо ее знают. Насчет гостей, которые соберутся, у нее не было такой уверенности. Но, в конце концов, даже если узнают, тоже не страшно. Обнаружится самый факт, но не ее тайные побуждения. Решат, что это мимолетная прихоть девицы, о которой и без того известно, что она со странностями. А что она по глубоким причинам сделала то, что естественно делать в шутку, это никому и в голову не придет.
      На другой день, чуть стало смеркаться, она уже караулила возле сарая. Дедушка был дома, и ей нельзя было звать своего сообщника в комнаты.
      Он возник на темном челе пустоши, словно муха на лице негра. Он нес узел с вещами и подошел, слегка запыхавшись от быстрой ходьбы.
      - Я принес все, что нужно, - прошептал он, кладя свою ношу на порог. А теперь, мисс Юстасия...
      - ...ты хочешь получить плату. Она готова. Я от своих слов не отрекаюсь.
      Она прислонилась к дверному косяку и протянула ему руку. Он взял эту руку в свои с бесконечной нежностью - так ребенок держит в ладонях пойманного воробышка.
      - На ней перчатка!.. - сказал он укоризненно.
      - Ну да, я гуляла, - откликнулась она.
      - Но, мисс!..
      - Да. Это, пожалуй, нечестно. - она сняла перчатку и снова протянула ему руку.
      Они стояли молча, минуту за минутой, глядя на темнеющие деревья, думая каждый о своем.
      - Я бы не хотел все сразу, - благоговейно сказал Чарли после того, как шесть или восемь минут ласкал ее руку. - Можно, я остатние минутки как-нибудь в другой раз?..
      - Как хочешь, - равнодушно ответила Юстасия. - Только не позже, чем на этой неделе. А сейчас мне еще одно от тебя нужно: подожди, пока я переоденусь, и посмотри, правильно ли я все буду делать. Но сперва я должна заглянуть домой.
      Она исчезла на минуту. Зайдя в дом, она увидела, что дедушка мирно дремлет в кресле.
      - Ну, - сказала она, вернувшись, - погуляй в саду, а я тебя позову, когда буду готова.
      Чарли бродил по дорожкам и ждал и вскоре услышал тихий свист. Он вернулся к дверям сарая.
      - Это вы свистели, мисс Вэй?
      - Да. Заходи, - донесся из темноты голос Юстасии. - Я не могу зажигать свет, пока дверь открыта, а то еще увидят. И заткни шапкой оконце в прачечную, если сумеешь найти его на ощупь.
      Он сделал, как ему было велено, Юстасия зажгла свечи и предстала перед ним в мужском обличье, блистая яркой одеждой и вооруженная с головы до ног. Может быть, она и смутилась на миг под его жадным взглядом, но краска стыда, если таковая появилась на ее лице, не была видна за свисавшими со шлема цветными лентами, которые в этих костюмах имитировали рыцарское забрало.
      - Все почти впору, - сказала она, глядя вниз, на свои ноги в белых брюках. - Только рукава камзола - или как там он у вас называется - чуточку длинны. А штанины я могу подвернуть. Ну теперь смотри внимательно.
      И Юстасия принялась декламировать свою роль, сопровождая наиболее воинственные фразы ударами меча по жезлу или копью в традиционной манере этих представлений и с важностью расхаживая взад и вперед. Чарли был восхищен и добавил только несколько очень мягких критических замечаний, ибо прикосновение руки Юстасии еще не отвеялось от его ладоней.
      - Теперь насчет того, как объяснить твое отсутствие, - сказала она. Где вы встречаетесь завтра, перед тем как идти к миссис Ибрайт?
      - Мы хотели встретиться здесь, мисс, если вам удобно. Ровно в восемь, чтобы попасть туда к девяти.
      - Хорошо. Ты, конечно, совсем не должен показываться. Я войду с опозданием на пять минут, уже одетая, и скажу им, что ты не можешь прийти. Я решила, что лучше всего будет, если я тебя куда-нибудь вечером пошлю, чтобы у тебя была настоящая причина. Оба наших пони часто убегают в луга - вот ты и пойди завтра вечером посмотри, не удрали ли они опять. Остальное я все улажу. А теперь можешь уходить.
      - Хорошо, мисс. Но мне хотелось бы еще одну минутку того, что мне следует, если вы не против.
      Юстасия, как и раньше, протянула ему руку.
      - Одна минута, - отсчитала она и продолжала считать, пока их не набралось семь или восемь. Тогда она отняла руку и отступила на несколько шагов, вдруг опять став для него чужой и далекой. Выполнив договор, она снова воздвигла между ними преграду, непроницаемую, как стена.
      - Как, уже все?.. А я не хотел все сразу, - сказал он со вздохом.
      - Ты получил сполна, - возразила она, отворачиваясь.
      - Да, мисс. Ну что ж, значит, так. Пойду теперь домой.
      ГЛАВА V
      В ЛУННОМ СВЕТЕ
      На следующий вечер исполнители, собравшись в том же сарае, поджидали Турецкого рыцаря.
      - Двадцать минут девятого по "Молчаливой женщине", а Чарли все нет.
      - Десять минут по Блумс-Энду.
      - Без десяти восемь по часам дедушки Кентла.
      - Без пяти по капитанским.
      На Эгдоне не существовало единого времени. Час дня там определялся по-разному, в зависимости от того, какого счета придерживался данный хутор или деревушка; некоторые из этих исчислений имели общий корень, но впоследствии раскололись, другие с самого начала были независимы друг от друга: Западный Эгдон считал время по часам Блумс-Энда, восточный - по тем, что висели в гостинице "Молчаливая женщина". Часы дедушки Кентла в былые годы имели много приверженцев, но с тех пор, как он состарился, вера в них поколебалась. Святочные лицедеи пришли из разных мест, каждый со своим представлением о времени; поэтому, в порядке компромисса, решено было еще подождать.
      Юстасия наблюдала за собравшимися сквозь дырку для голубей; найдя момент подходящим, она вышла из-под навеса и смело дернула за кольцо на дверях сарая. Дедушка к этому времени уже засел у "Молчаливой женщины".
      - А вот и Чарли - наконец-то! Что ты так опаздываешь, Чарли?
      - Это не Чарли, - проговорил Турецкий рыцарь из-под своего забрала. - Я двоюродный брат мисс Вэй и решил любопытства ради занять его место. Чарли послали в луга отыскивать наших сбежавших пони, я и согласился сыграть вместо него, потому что уже ясно было, что он вовремя не поспеет. Я знаю роль не хуже его.
      Ее легкая походка, стройная фигура и полная достоинства манера держаться внушили актерам мысль, что они, пожалуй, только выиграют от этой замены, если, конечно, новый пришелец способен сыграть как следует.
      - Что ж, это ничего, только справишься ли? Уж больно ты молод, - сказал святой Георгий. Голос Юстасии показался ему куда более юным и нежным, чем у Чарли.
      - Говорю вам, я знаю все до последнего слова, - решительно отвечала Юстасия. Смелость - это все, что ей было нужно, чтобы выйти победительницей, и она вооружилась смелостью. - Не канительтесь, ребята, давайте репетировать. И посмотрим, найдете ли вы у меня хоть одну ошибку.
      Пьесу наскоро прорепетировали, и все пришли в восторг от нового рыцаря. В половине девятого погасили свечи и двинулись через пустошь по направлению к дому миссис Ибрайт в Блумс-Энде.
      К вечеру слегка подморозило, на вереске лежал иней, и луна, хотя и неполная, окутывала светлым и таинственным сиянием фантастические фигуры актеров, чьи перья и банты шелестели на ходу, как осенние листья. Путь их на этот раз лежал не мимо Дождевого кургана, а низом, по долине, так что эта древняя возвышенность оставалась немного восточнее. По дну долины тянулась зеленая полоса шириною шагов в десять, и блестки инея на стеблях травы, казалось, перебегали вперед вместе с тенями идущих. Справа и слева кучились заросли дрока и вереска, как всегда непроглядно темные, - жалкий полумесяц был бессилен посеребрить такую черноту.
      После получаса ходьбы и разговоров они достигли того места в долине, где травяная лента расширялась и подходила к фасаду дома. Завидев его, Юстасия, на которую во время этого ночного перехода в компании молодых парней не раз уже нападали сомнения, вновь ощутила радость от того, что затеянная ею авантюра все же осуществилась. Что ж, она ведь сделала это, чтобы повидать человека, который как будто имел власть освободить ее душу от смертельного гнета. Что такое Уайлдив? Он привлекателен, да, но ей неровня. А сейчас она, может быть, увидит более подходящего для себя героя.
      По мере приближения к дому становилось все яснее, что там вовсю идет веселье. Протяжные басовитые звуки серпента, излюбленного духового инструмента тех времен, дальше проникали в пустошь, чем жиденький дискант скрипки, и сперва актеры слышали только их да изредка особенно громкий топот какого-нибудь рьяного танцора. Когда они подошли еще ближе, эти разрозненные звуки объединились в бойкий плясовой мотив - "Капризы Нэнси".
      Он там, конечно. Кто та, с кем он сейчас танцует? Быть может, в эту самую минуту какая-то неведомая женщина, гораздо ниже Юстасии по уму и обаянию, решает его судьбу с помощью этого самого тонкого из всех соблазнов. Танцевать с мужчиной - значит за один час сосредоточить на нем обстрел, который по правилам должен бы растянуться на целый год осады. Перейти к ухаживанию, минуя знакомство, и к браку, минуя все этапы ухаживания, - такое сжатие сроков доступно лишь тем, кто идет кратчайшей дорогой. О, она все узнает; она будет зорко следить за всеми и поймет, свободно ли еще его сердце.
      Наша предприимчивая девица прошла следом за другими через калитку в белом палисаде и остановилась перед открытой галерейкой, тянувшейся вдоль дома. Сверху он, словно толстой коркой, был накрыт соломенной крышей, низко свисавшей меж верхних окон; фасад дома, ярко освещенный луной, когда-то был белым, но теперь густые плети разросшегося пираканта затемняли большую его часть.
      Тотчас обнаружилось, что танцы происходят прямо за входной дверью, без всяких промежуточных помещений. Слышно было, как шелестят об нее юбки, как танцоры задевают за нее локтями и даже иной раз ударяются об нее плечом. Юстасия, хотя и жила всего в двух милях от дома миссис Ибрайт, никогда не бывала внутри этого причудливого старинного жилища. Знакомство капитана Вэя с Ибрайтами всегда было самое поверхностное, так как капитан впервые появился в здешних краях и купил давно пустовавший дом на Мистоверском холме незадолго до кончины мужа миссис Ибрайт, а после смерти старика и отъезда сына порвалась и та дружба, которая за это короткое время успела завязаться.
      - Значит, там за дверью нет коридора? - спросила Юстасия, когда они все уже стояли в галерее.
      - Нету, - ответил юноша, который исполнял роль Сарацина. - Дверь открывается прямо в большую комнату, где они сейчас пляшут.
      - Так что нельзя отворить, не помешав танцам?
      - То-то и оно. Придется нам здесь подождать, пока кончат, потому черный ход они на ночь всегда запирают.
      - Теперь уж недолго, - сказал Рождественский Дед.
      Но это предположение не оправдалось. Снова музыканты доиграли один танец и тут же без передышки начали другой, да с таким пылом и жаром, как будто только что взялись за свои инструменты. На сей раз это был тот кругообразный мотив без начала, развития и заключения, который из всех танцев, хранимых в памяти вдохновенного скрипача, пожалуй, лучше всего передаст идею бесконечности - знаменитый "Сон дьявола". О стремительном движении танцоров, увлекаемых бурей звуков, немые свидетели, стоявшие снаружи в лунном свете, могли судить по тому, как часто грохали в дверь носки и каблуки, когда хоровод кружился особенно быстро.
      Первые пять минут слушать было довольно занятно, но пять минут превратились в десять, потом в пятнадцать, а никаких предвестий конца не замечалось в этом весьма бодром "Сие". Удары в дверь, смех и топот ничуть не ослабевали, и удовольствие от ожидания под открытым небом значительно уменьшилось.
      - Зачем миссис Ибрайт устраивает такие вечеринки? - спросила Юстасия, несколько удивленная простецким характером веселья.
      - Да у нее не всегда так, бывает и по-благородному. А сегодня решила всех соседей созвать без разбора, и простых поселян, и рабочих, - пусть, мол, повеселятся по-своему, а потом она их хорошим ужином угостит. И сама с сыном за всеми ухаживает.
      - Понятно, - сказала Юстасия.
      - Ну, вроде конец, - сказал святой Георгий, который стоял, приложив ухо к двери. - Сейчас к этому углу парень с девушкой прибились, и, слышу, он ей говорит: "Ах, как жалко, кончено наше блаженство, душенька".
      - Слава богу, - отозвался Турецкий рыцарь, топая ногами и снова беря в руки прислоненный к стене жезл. Она была в более топких башмаках, чем ее спутники-мужчины, и ноги у нее отсырели и застыли.
      - Он, нет, еще не конец, - сказал Храбрый солдат, глядя в замочную скважину; музыканты уже опять играли новый зажигательный мотив. - Дедушка Кентл стоит в этом углу и ждет своей очереди.
      - Ничего, это рил для шести человек, скоро кончат, - утешил Доктор.
      - Да почему бы нам не войти, хоть пляшут, хоть нет? Они же сами нас позвали, - сказал Сарацин.
      - Ни в коем случае, - властно сказала Юстасия, быстро расхаживая между домом и калиткой, чтобы согреться. - Вломиться во время танца, помешать гостям - это невежливо.
      - Вот еще командир выискался, - проворчал Доктор. - Думает, он важная птица, оттого что чуточку больше учился, чем мы.
      - Иди ты - знаешь куда! - отрезала Юстасия.
      Трое или четверо парней в это время перешептывались, потом один обратился к ней.
      - Можно вас спросить? - сказал он мягко. - Ведь вы мисс Вэй? Да? Нам думается, что это так.
      - Можете думать, что вам угодно, - с расстановкой проговорила Юстасия. - Но порядочный мужчина не станет распускать сплетни про девушку.
      - Мы никому не скажем, мисс. Честное слово.
      - Спасибо, - ответила она.
      Тут скрипки пронзительно взвизгнули на финальной ноте, а серпент издал напоследок такой густой рев, что крыша едва не взлетела на воздух. Когда по наступившей в доме сравнительной тишине актеры заключили, что танцующие сели отдохнуть, Рождественский Дед выступил вперед, поднял щеколду и просунул голову в дверь.
      - А, комедианты, комедианты пришли! - вскричали разом несколько гостей. - Очистить место для комедиантов!
      Тогда согбенный Рождественский Дед окончательно протиснулся в комнату; помахивая своей огромной дубинкой и жестами указывая, где быть публике, а где сцепе, он в бойких стихах уведомил собравшихся, что вот он, Рождественский Дед, прибыл, - рады не рады, а принимайте, - и закончил свою речь так:
      Место нам, место для представленья,
      Здесь сейчас будет кровавое сраженье,
      Нынче на святках, как и в старые года,
      О святом Георгии пойдет у нас игра.
      Гости тем временем рассаживались в одном конце комнаты, скрипач подтягивал струну, серпентист прочищал амбушюр. Наконец игра началась.
      Первым вошел Храбрый солдат, выступающий на стороне святого Георгия:
      - Вот я, Храбрый солдат, по прозвищу Рубака, - начал он и закончил свою речь тем, что бросил вызов неверным, после чего полагалось явиться Юстасии в роли Турецкого рыцаря. До сих пор она, вместе с другими еще не занятыми актерами дожидалась в лунном свете, заливавшем галерейку. Теперь без промедления и без всяких видимых признаков робости она вошла и заговорила:
      Вот я - Рыцарь турецкий - стою пред тобою,
      В Турции выучен ратному бою.
      Лучше смирись, не то голову с плеч
      Срежет тебе мой сверкающий меч!
      Декламируя, она высоко держала голову и старалась говорить как можно грубее, - под покровом лат и шлема она чувствовала себя в безопасности. Но необходимость все время следить за собой, чтобы не сделать промаха, новизна обстановки, мерцание свечей, свисающие на глаза лепты забрала - все это мешало ей сколько-нибудь ясно разглядеть присутствующих. По ту сторону стола, на котором стояли свечи, маячили какие-то лица - вот и все, что она увидела.
      Меж тем Джим Старкс, он же Храбрый солдат, выступил вперед и, сверкая глазами на Турка, произнес:
      Еще увидим, кто из нас двух смирится.
      Обнажай-ка меч и давай биться!
      И они стали биться: и Храбрый солдат очень эффектно пал от поразительно слабого удара Юстасии - Джим Старкс в своем артистическом рвении грохнулся со всего роста о каменный пол с такой силой, что только чудом не вывихнул себе плечо. Затем после нескольких и довольно-таки слабо прозвучавших реплик Турецкого рыцаря и его похвальбы, что он точно так же разгромит святого Георгия и всю его рать, на сцепу торжественно вступил сам святой Георгий, победоносно размахивая мечом:
      Вот я, святой Георгий, великий воитель,
      Веры Христовой защитник и покровитель,
      Злого дракона, грозу Египта, в бою я сразил
      И тем сердце красавицы Сабры, царской дочери, покорил.
      Кто из смертных столь дерзостно мнит о себе,
      Что равняться со мною задумал в борьбе?
      Это был тот самый юноша, который первым узнал Юстасию, и теперь, когда она, в облике Турка, отвечала ему с надлежащим вызовом и тотчас вступила в бой, он всеми силами старался как можно деликатнее действовать мечом. Будучи ранен, рыцарь упал на одно колено, согласно ремарке. Тотчас появился Доктор и восстановил его силы, дав ему отпить из своей бутылки, и бой возобновился, причем Турок слабел постепенно, пока не испустил дух, - одним словом, его умирание в этой старинной драме было столь же затяжным, как, но слухам, и у его тезки в паши дни.
      Это ступенчатое склонение к земле и было отчасти причиной, почему Юстасия решила, что роль Турецкого рыцаря, хотя не самая короткая, будет для нее наиболее подходящей. Внезапный переход из вертикального положения в горизонтальное, как у других участников сражения, которые валились наземь, как бревна, для девушки был бы неизящен и неприличен. Гораздо удобнее было умирать, как полагалось Турку, - мало-помалу и с расстановкой.
      Теперь Юстасия была среди убитых, однако не лежала плашмя на полу, как другие, ибо изловчилась скончаться в полусидячем положении, прислонясь спиной к футляру стоячих часов, так что голова ее достаточно возвышалась над полом. Игра продолжалась с участием святого Георгия, Сарацина, Доктора и Рождественского Деда, и Юстасия, больше не занятая в пьесе, впервые могла спокойно оглядеть комнату и поискать среди зрителей того, кто ее сюда привлек.
      ГЛАВА VI
      ОНИ ВСТРЕЧАЮТСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ
      В комнате еще раньше все было переставлено для танцев - большой дубовый стол был отодвинут к камину и загораживал его, словно бруствер. По обоим концам стола, позади него и в каминной нише сидели гости, многие еще раскрасневшись и запыхавшись после пляски; среди них Юстасия бегло отметила несколько знакомых лиц - это были зажиточные хозяева из мест за пределами Эгдонской пустоши. Как она и ожидала, Томазин нигде не было видно, и Юстасия вспомнила, что, когда они подходили к дому, в одном из верхних окон горел свет, - очевидно, в комнате Томазин. Со стула в глубине ниши торчал нос, подбородок, руки, колени и носки сапог, а когда она вгляделась, эти разрозненные элементы объединились в фигуру дедушки Кентла; он помогал иногда миссис Ибрайт в саду и поэтому оказался в числе приглашенных. Из торфяной Этны у его ног поднимался дым, вился по дымооборотам, ударялся о ящик с солью и исчезал среди подвешенной для копчения грудинки. Но тут нечто иное приковало к себе взгляд Юстасии. По другую сторону камина стоял служивший вместо дивана большой деревянный ларь с высокой спинкой необходимое дополнение к этим старинным каминам, где огонь горит так открыто, что только очень сильная тяга может унести дым в трубу. По отношению к огромной пещеристой нише камина он выполнял ту же роль, что восточный заслон из деревьев в открытой ветрам усадьбе или высокая северная стена в саду. Снаружи от ларя свечи оплывают, пряди волос развеваются, молодые женщины дрожат и старики чихают. Зато внутри - рай. Ни единое дуновение не колеблет воздух, спины так же согреты, как и лица, и в этом благодатном тепле песни и затейливые рассказы о старине рождаются из уст сидящих столь же естественно, как спелые дыни на своих плетях в парнике.
      Но не те, кто сидел там, интересовали Юстасию. На исчерна-коричиевом мореном дерезе спинки с необыкновенной четкостью вырисовывалось лицо. Кто-то стоял, прислонясь к наружному концу ларя, - да, Клемент Ибрайт, или Клайм, как его здесь звали; Юстасия сразу поняла, что это он и никто другой. Эта озаренная отблесками свечей голова на темпом фоне была словно небольшая фута в два - картина Рембрандта, выполненная в самой подчеркнутой его манере. И странная притягательность этого лица сказывалась в том, что, хотя вся фигура стоявшего была видна, взгляд ваш невольно обращался только к его лицу.
      Для людей пожилых это было лицо молодого человека, но юноше даже странным показалось бы говорить тут о молодости. Ибо это было одно из тех лиц, видя которые меньше думаешь о прожитых человеком годах, чем о накопленном им опыте. Число лет могло служить точной характеристикой Иареда, Малелеила и остальных наших допотопных праотцев, но возраст современного человека измеряется интенсивностью его внутренней истории.
      Лицо это было хорошо, даже превосходно, вылеплено. Но сознание уже начало использовать его как памятные таблички, на которых владелец записывает все свои пристрастия, по мере того как они возникают и развиваются. Уже ясно было, что еще зримая в нем красота вскоре будет безжалостно изглодана ее нахлебником - мыслью, хотя эта разрушительница могла бы с таким же успехом вскармливаться в оболочке более грубой, где нечему было вредить. Если бы небеса охранили Ибрайта от утомительной привычки к размышлению, люди говорили бы о ком - "красавец". Если бы мозг его созревал в окладе черт более жестких, о нем сказали бы - "мыслитель". Но здесь внутренняя напряженность подтачивала внешнее совершенство, и люди говорили, что вид у него какой-то странный.
      Те, что вначале любовались им, кончали тем, что вчитывались в него, как в книгу. Ибо на лице его было немало четких записей. Хотя еще не изможденное мыслью, оно уже носило на себе знаки, говорившие о попытках осмыслить окружающее, - знаки, которые мы нередко находим на человеке после четырех или пяти лет его самостоятельных усилий, следующих за мирным периодом ученичества. По нему было видно, что мысль есть недуг тела, он был как бы косвенным доказательством того, что идеальная телесная красота несовместима с утонченностью чувств и полным осознанием заключенных в самой природе противоречий.
      Духовный свет в человеке тоже ведь питается маслом жизни, как и физическая наша натура, и печальные следствия двойного спроса на один и тот же запас уже были на нем заметны.
      Есть люди, при встрече с которыми философ жалеет, что мыслитель создан из бренной материи, а художник - что этой бренной материи приходится мыслить. Встреться им Ибрайт, вглядись они в него попристальнее, оба - и философ и художник, - без сомнения, стали бы, каждый со своей точки зрения, горько оплакивать эту взаимозависимость тела и духа, разрушительную и для того и для другого.
      Что же касается выражения его лица, то в нем было видно, как врожденная веселость борется против угнетения извне - и не всегда успешно. Оно выражало одиночество, но и еще нечто большее. Как обычно у даровитых натур, божество, позорно закованное в тюрьму человеческой плоти, сверкало в нем как луч.
      Все это как-то странно подействовало на Юстасию. В том взвинченном состоянии, в каком она была уже и до этого, даже человек самой ординарной внешности произвел бы на нее впечатление. Но сейчас, глядя на Ибрайта, она испытывала смущение и робость.
      Представление кончилось: Сарацину отрубили голову, святой Георгий одержал победу. Никаких восторгов по этому поводу никто не выказал, как не стали бы их выказывать по поводу того, что осенью в лесу бывают грибы, а весной подснежники. Зрители отнеслись к пьесе с такой же флегмой, как и сами актеры. Это было развлечение, которому полагалось предаваться каждый год на святках, - и говорить тут было не о чем.
      Комедианты спели заунывную песнь, которой заканчивается пьеса и во время которой все убитые безмолвно и зловеще встают на ноги, словно призраки наполеоновских солдат на Полночном параде. После чего дверь растворилась, и на пороге появился Фейруэй в сопровождении Христиана и еще одного поселянина. Они дожидались снаружи, пока кончится пьеса, так же как актеры недавно дожидались окончания танцев.
      - Заходите, заходите, - сказала миссис Ибрайт, и Клайм поспешил навстречу новым гостям. - Что это вы так поздно? Дедушка Кейтл давно уж здесь, мы думали, вы вместе придете, вы же все там рядом живете.
      - Да я бы и раньше пришел. - сказал Фейруэй и остановился, отыскивая на потолочной балке гвоздик, чтобы повесить шляпу, но, обнаружив, что тот, на который он привык ее вешать, уже занят пучком омелы, а все гвозди на стене ветками остролиста, он в конце концов приладил свой головной убор в неустойчивом равновесии одним краем на ящик из-под свечей, а другим на верхушку стоячих часов.
      - Я бы и раньше пришел, сударыня, - успокоившись, продолжал он, - да ведь знаю я, как тесно бывает в доме на вечеринках, ну и подумал, лучше уж погожу, пока у вас малость утрясется.
      - И я тоже так подумал, миссис Ибрайт, - с важностью проговорил Христиан, - но отца разве удержишь, убежал из дому еще засветло. Я ему говорил, неприлично, мол, старику так рано приходить, да ему слова что горох об стену.
      - А что ж мне - половину пропустить, что ли? Нет уж, где веселье, туда я стрелой лечу! - бодро откликнулся дедушка Кентл из каминной ниши.
      Фейруэй тем временем изучающе оглядывал Ибрайта.
      - Вот хотите верьте, хотите нет, - произнес он, обращаясь ко всем в комнате, - а я бы в жизнь не узнал этого джентльмена, кабы встретил его где-нибудь не у него в доме, - до чего же он изменился!
      - Вы тоже изменились, Тимоти, и притом к лучшему, - ответил Ибрайт, окидывая взглядом плотную фигуру Фейруэя.
      - А я? А я, мистер Ибрайт? Я тоже изменился к лучшему? Посмотрите и на меня! - воскликнул дедушка Кентл, выходя из ниши и остановись в полуфуте от глаз Клайма для большего удобства обозрения.
      - Посмотрим, посмотрим, - сказал Фейруэй и, взяв свечу, стал водить ею перед лицом дедушки Кентла, а тот, сияя улыбкой и отблесками свечи, молодцевато выпячивал грудь и поводил плечами.
      - Вы очень мало изменились, - сказал Ибрайт.
      - Помолодел немножко, вот и вся его перемена, - авторитетно заключил Фейруэй.
      - Ну это не моя заслуга, гордиться нечем, - ухмыльнулся обрадованный старец. - А пофрантить люблю, это верно, в этом винюсь. Отроду был таков, все знают. Но с вами, мистер Клайм, мне, понятное дело, не равняться!
      - Да и никому из нас, - баском, словно про себя, промолвил Хемфри.
      - Нет, правда, другого такого молодца у нас и не видано, - сказал дедушка Кснтл. - Вот разве только я, когда в солдатах служил - уэссекскими красавцами нас тогда прозвали за то, что уж очень были щеголеваты... Да и то рядом с пил, не-ет, не поставишь! Но в восемьсот четвертом году многие говорили, что во всем Южном Уэссексе не сыскать такого бравого солдата, как я, - приметили, значит, как я мчался со всем отрядом по ихней главной улице мимо магазинных витрин в тот день, когда мы удирали из Бедмута, потому что прошел слух, будто Бонапартишка высадился за мысом... Эх, и картинка я был тогда - стройный как тополь, с кремневым ружьем, в гетрах, ташка у бедра, воротник под самые уши, а все снаряженье - ремни, портупея, ранец - так-то начищено, блестит, как семь звезд Большой Медведицы!.. Да, соседи, посмотрели бы вы на меня в восемьсот четвертом!