- Нет, нет... Дело не в этом. Когда человек живет в одиночестве, как я здесь, чувства копятся в нем, как электричество в лейденской банке. Любовь понятие субъективное, это - сама сущность человека, ipsa hominis essentia, как говорил великий философ Спиноза; это радость, которой мы озаряем любой подходящий объект в поле нашего зрения, - точно так же многоцветие радуги одинаково озаряет дуб, ясень или вяз. Поэтому, если бы вместо этой юной дамы передо мной появилась другая, я испытал бы к ней тот же интерес и процитировал бы ту же строфу из Шелли. Все мы несчастные жертвы обстоятельств!
      - Так или иначе, в наших краях это называется влюбиться, - повторил Уинтерборн.
      - Вы отчасти правы, только заметьте, что влюблен я в собственный вымысел, на самом деле я никого не люблю.
      - Скажите, сэр, а что, такое отношение к людям входит в обязанности сельского врача? - спросил Уинтерборн, прибегая к Сократовой иронии; лицо его было так простодушно, что Фитцпирс с готовностью ответил:
      - Нет, нисколько. Сказать по правде, сельским врачом быть не так уж трудно; пропишешь старушке горькую микстуру - чем горше, тем лучше; вскроешь череп; побудешь при родах для порядка - люди тут такие здоровые, что и без врача обойдутся. А ставить опыты, заниматься исследованиями в этих условиях невозможно, - хотя, впрочем, я кое-что пробовал сделать.
      Джайлс не стал оспаривать взглядов доктора; его поразило странное сходство между Фитцпирсом и Грейс, - оба, разговорившись, так увлекались своими суждениями, что забывали, насколько эти суждения должны быть чужды ему, Джайлсу.
      Лишь на обратном пути доктор вернулся к разговору о Грейс. Они остановились у придорожного трактира, выпили бренди и сидру, а когда снопа тронулись в путь, приободренный выпивкой Фитцпирс проговорил:
      - Да, хотел бы я знать, кто эта юная дама.
      - А не все ли равно? Она же только дерево, на которое падает ваша радуга.
      - Ха-ха-ха! Верно.
      - Вы не женаты, сэр?
      - Нет, и не собираюсь. Надеюсь, меня хватит на большее, чем женитьба и жизнь до гроба в Хинтоке. Вообще-то врачу жениться неплохо, и иногда об этом даже приятно подумать, особенно когда за окном завывает ветер и дождь и ветви стучат по крыше. Верно ли говорят, что после смерти Саута вы потеряли все?
      - Да. Больше, чем все.
      Они выехали на Главную улицу Хинтока, если Главной улицей можно назвать участок дороги, на три четверти окаймленный рощами и садами. Одним из первых на их пути был дом Мелбери. Из окна спальни на улицу падал свет. Сейчас все раскроется, подумал Уинтерборн. Зачем он пытался скрыть от Фитцпирса, что знает Грейс? "Кто удержит ветер рукой? кто принесет воду в подоле?" Лучше бы он откровенно ответил на расспросы доктора - все равно шила в мешке не утаишь. Двуколка поравнялась с домом, в окне вырисовывалась фигура Грейс, задергивавшей занавески.
      - Так вот она! - воскликнул Фитцпирс. - Как она туда попала?
      - Нет ничего проще. Это ее дом. Она дочь мистера Мелбери.
      - Не может быть! Откуда у него такая дочь? Уинтерборн сухо рассмеялся.
      - Деньги сделают все, было бы из чего делать, - сказал он. - Отдайте неглупую и смазливую хинтокскую девушку в хорошую школу, и она сойдет за настоящую даму.
      - Это верно, - пробормотал разочарованный доктор. - Мне и в голову не приходило, что она дочь Мелбери.
      - И это ее принижает в ваших глазах. - Голос Уинтерборна дрогнул.
      - Ну нет, - сказал доктор с чувством. - Нисколько не принижает. Я потрясен. Черт возьми! Я за ней приударю. Она ведь очаровательна!
      - Не для меня, - сказал Уинтерборн.
      По уклончивым репликам молчаливого Уинтерборна доктор Фитцпирс заключил, что тот недолюбливает мисс Мелбери за высокомерие. Не потому ли он не хотел сказать ее имени? Этот вывод, впрочем, не помешал ему восхищаться Грейс Мелбери.
      ГЛАВА XVII
      Грейс стояла в окне, задергивая занавески, потому что в доме случилась беда - слегла никогда доселе не хворавшая бабушка Оливер. Как и всем очень здоровым людям, мысль о болезни была ей почти так же непереносима, как мысль о самой смерти. Она хлопотала по дому, пока не свалилась; один-единственный день болезни сделал ее другим человеком, ничто в ней не напоминало бойкую бабушку Оливер, командовавшую на дворе и в мастерской. Ей было худо, и все же она упрямо не соглашалась видеть врача, Фитцпирса.
      Джайлс и доктор заметили Грейс в окне комнаты, где лежала бабушка Оливер. Грейс укладывалась спать, когда ей сказали, что бабушка просит ее зайти.
      Грейс поставила свечу на стул возле постели больной, и профиль бабушки Оливер четкой тенью обозначился на беленой стене; ее большая голова казалась еще больше из-за юбки, тюрбаном обкрученной вокруг головы. Грейс немного прибрала в комнате и подошла к бабушке.
      - Вот и я. Давайте, пока не очень поздно, пошлем за доктором.
      - Я не хочу, - объявила бабушка Оливер.
      - Тогда кто-то должен посидеть с вами.
      - Я этого не вынесу. Нет! Я вас позвала, мисс Грейс, чтобы сказать вам об одном деле. Милая мисс Грейс, я ведь взяла у доктора деньги!
      - Какие деньги?
      - Да те десять фунтов.
      Грейс ничего не понимала.
      - Он же дал мне десять фунтов за голову, потому что у меня большой мозг. Я взяла деньги и, не подумав, подписала бумагу. Я вам не сказала, что все решено, - вы тогда так испугались. Так вот, я хорошенько размыслила и поняла, что не надо мне было с ним соглашаться. Теперь все время только об этом и думаю. Джон Саут помер, потому что боялся дерева, а я помру, потому что боюсь доктора... Я уж хотела просить его смилостивиться, да духу не хватило.
      - Почему же?
      - Да я потратила... больше двух фунтов. Я места себе не нахожу, я дрожу от страха, что поставила на бумаге святой крест. Помру, как Саут.
      - Попросите его, и он сожжет эту бумагу, я уверена. Не стоит о ней думать.
      - Сказать по правде, я уже просила, мисс. Он только рассмеялся, как бес, и сказал: "У вас, бабушка, такой отличный мозг, что науке без него не обойтись. К тому же вы и денежки получили". Только ничего не говорите мистеру Мелбери!
      - Хорошо. Я дам вам деньги, и вы их вернете.
      Бабушка Оливер покачала головой.
      - Даже если мне хватит сил дойти до него, он не согласится. И что ему далась голова несчастной старухи, когда вокруг ходит столько народу! Я же знаю, он скажет: "Вы одна, ни родных, ни близких, не все ли вам равно, что с вами будет, когда душа расстанется с телом?" Прямо покоя лишилась! Вы бы ахнули, кабы знали, как он за мной во сне гоняется. И как я тогда с ним сговорилась - ума не приложу! Я всегда была такая отчаянная... Вот если б кто попросил за меня!
      - Миссис Мелбери с радостью вам поможет.
      - М-да. Он и слушать ее не станет. Тут надо кого-нибудь помоложе.
      Грейс испугалась.
      - Вы думаете, что он это сделает для меня?
      - Еще как сделает!
      - Як нему ни за что не пойду. Да я с ним и не знакома.
      - Будь я молоденькой и хорошенькой, - продолжала лукавая бабушка Оливер, - я бы радовалась, что могу помочь старым косточкам спастись от язычника и успокоиться в христианской могилке. Всю жизнь себя не жалела, а чуть захворала, так от меня норовят избавиться.
      - Как вам не стыдно, бабушка Оливер! Вы говорите так потому, что больны. Я знаю. Поверьте, вам рано думать о смерти. Вы же сами мне говорили, что заставите его подождать еще много лет.
      - Так ведь шутишь, пока есть силы, и на старости лет шутишь, а как сляжешь - тут не до шуток; когда смерть рядом, всякая мелочь гробит.
      На глазах у Грейс были слезы.
      - Мне очень не хочется ходить к нему, бабушка Оливер, - проговорила она, сдаваясь. - Но так и быть, я схожу - пусть вам полегчает.
      На следующее утро Грейс против воли направилась к доктору. Ей было особенно не по себе от слов бабушки Оливер, что ее хорошенькое лицо произведет на Фитцпирса нужное впечатление. Поэтому, вопреки здравому смыслу, она надела густую вуаль, которая скрывала ее черты и могла свести на нет все благие намерения.
      Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о странном и зловещем поручении бабушки Оливер, и она приняла все меры предосторожности. Она вышла из дому в сад, зная, что не встретит там никого из домочадцев. Тихонько открывая калитку, Грейс подумала, что погода не благоприятствует ей. В воздухе оттепель брала верх над ночными заморозками; крупные капли срывались с ветвей, затопляя грядки, на которых из-за избытка влаги ничего не росло; и все же из года в год с упорством обреченных на грядках сажали и сеяли овощи. Мох, покрывавший широкую гравиевую террасу, был залит водой. Грейс остановилась в нерешительности, но, вспомнив, как за бабушкой Оливер во сне гоняется доктор с ланцетом, она подумала, что бабушке грозит участь Саута, и напрямик зашагала по слякоти.
      Необычность поручения и рассказ бабушки Оливер о страшном договоре превращали Фитцпирса в человека таинственного и притягательного. Грейс слыхала, что доктор молод, но самая цель ее посещения изгоняла из сознания мысли о его возрасте и положении. Глядя на него глазами бабушки Оливер, Грейс видела в нем безжалостного Юпитера, требующего человеческих жертв. В иных обстоятельствах она избегала бы с ним знакомства, но в маленькой деревушке это знакомство было неотвратимым, поэтому в их сегодняшней встрече едва ли было что-нибудь предосудительное.
      Вряд ли следует говорить, что представление мисс Мелбери о Фитцпирсе как о бессердечном, прямолинейном, неумолимом ученом не вполне соответствовало действительности. У реального доктора Фитцпирса было слишком много увлечений, чтобы добиться славы в науке или хотя бы приобрести изрядную практику в сельском краю, который теперь был полем его деятельности. За год он ухитрялся побывать под всеми знаками интеллектуального Зодиака. То под Овном он месяц увлекался алхимией, то под Тельцом упивался поэзией; месяц он проводил под Близнецами астрологии и астрономии, потом его знаком был Рак немецкой романтики и метафизики. Справедливости ради заметим, что он, между прочим, занимался и тем, что непосредственно относилось к его профессии; именно в месяц пристрастия к анатомии он заключил с бабушкой Оливер договор, о котором та поведала своей молодой хозяйке.
      Как можно понять из разговора с Уинтерборном, доктор в последнее время с жаром углубился в философию. Быть может, его аналитический и непрактичный современный ум чувствовал себя особенно легко и уверенно в области отвлеченных понятий. Хотя у Фитцпирса не было определенных целей, склад его ума все же заслуживал похвалы: он был пытливым исследователем несмотря на то, что видный издалека свет его полночной лампы чаще озарял книги о чувствах и страстях, чем научные сочинения и препараты.
      Как бы ни увлекался доктор музами или мыслителями, одиночество хинтокской жизни уже начало накладывать отпечаток на его впечатлительную натуру. Зима в деревне, в уединенном доме, без общества бывает терпима, приятна и даже восхитительна при определенных условиях, которых не может быть у врача, ибо он попадает в деревню по воле случая. Эти условия заключаются в старых воспоминаниях, которыми человек биографически - если угодно, исторически - связан с каждым одушевленным и неодушевленным предметом в поле его зрения. Так жили Уинтерборн, Мелбери, Грейс; они знали все о тех, кто в минувшие дни ступал по унылым полям, кто плугом взрывал пласты весенней земли и взрастил деревья на соседнем холме; о тех, чьи кони и охотничьи собаки выскочили однажды из подлеска напротив; о птицах, гнездящихся в придорожном кустарнике; о драмах любви, ревности, мести и разочарования, разыгравшихся в деревенских домах, в помещичьей усадьбе, на улице, в лесах и лугах. Местность может быть красивой, величественной, полезной для здоровья, удобной для жизни, но если она не населена воспоминаниями, она неизбежно становится в тягость тому, кто в ней поселился, лишившись общения с подобными себе.
      Старик в одиночестве, вероятно, начнет мечтать об идеальном друге и попадет в объятия мошенника, прикинувшегося другом. Об идеальном друге будет мечтать и молодой человек, но волнение в крови заставит его возмечтать об идеальной подруге, и, в конце концов, шелест женского платья, звуки девичьего голоса, появление стройной фигуры зажгут в нем то пламя, от которого слепнут глаза.
      Узнав, кто такая Грейс Мелбери, доктор в иных обстоятельствах тотчас позабыл бы о ней, а если не позабыл, то отнесся бы к ней совершенно иначе. Он бы не лелеял в душе ее неземной образ, но мысленно играл им, как игрушкой. Это было в его натуре. Но в деревне он не мог позволить себе подобную бесцеремонность. Он перестал почтительно боготворить Грейс, но не мог не думать о ней всерьез.
      Он продолжал грезить о невозможном и в мечтах заходил так далеко, что рисовал себе беседы и целые сцены с Грейс, в которых она оказывалась таинственной миссис Чармонд, владелицей Хинток-хауса, и, отвергая всех кавалеров, благожелательно принимала его ухаживания. Намечтавшись вдоволь, Фитцпирс говорил себе:
      - Что ж, Грейс - не миссис Чармонд, но она милая, чудная, исключительная девушка.
      Тем утром он, по обыкновению, завтракал в одиночестве. Снежинки нехотя и без цели плавали в воздухе, отчего темный лес, высветляясь, казался серым. В почте не оказалось ни одного письма, лишь медицинский вестник и еженедельная газета.
      В такую погоду он целые дни проводил у камина с книгой, а вечером, ощущая прилив энергии, зажигал лампу и, подыскав себе увлекательное занятие, просиживал далеко за полночь. Но сегодня все было иначе. Развившаяся в деревенской глуши поглощенность собой впервые сменилась в нем интересом к чему-то, находившемуся за пределами дома. Вынашивая коварные планы, он бродил от окна к окну и чувствовал, что самое невыносимое одиночество наступает, когда предмет мечтаний не где-то вдали, а рядом.
      Время тянулось медленно, за окном шел полудождь-полуснег, предвестник ярких не по сезону дней, вроде тех, что стояли в середине зимы. Местному уроженцу капризы природы дали бы обильную пищу для размышлений. Он заметил бы, что некстати проклюнувшиеся почки на деревьях залепил мокрый снег, что гнезда, до срока свитые нетерпеливыми птицами, затоплены талой водой. Но все это были приметы чуждого доктору мира, и, внезапно утратив интерес к привычным грезам, он ощутил невыразимую скуку.
      Надолго ли мисс Мелбери в Хинтоке? Погода не располагает к случайной встрече на улице; чтобы познакомиться с ней, нужно исключительное стечение обстоятельств. Ясно одно: знакомство должно произойти как бы невзначай и ограничиться легким ухаживанием, ибо высокое призвание в один прекрасный день, несомненно, уведет его к иным сферам бытия.
      С такими беспорядочными мыслями он прилег на кушетку, изголовье которой, как во многих старых домах, защищал от сквозняка полог. Он пытался читать, но, так как ночью бодрствовал до трех часов, книга выскользнула у него из рук, и он задремал.
      ГЛАВА XVIII
      В это время к дому, где жил доктор, подошла Грейс, робевшая при мысли о странной цели своего визита. По врожденной деликатности она никогда не умела громко оповещать о своем приходе, но сегодня ее стук в дверь прозвучал как-то особенно тихо. Однако его расслышала хлопотавшая по хозяйству жена фермера. Заглянув в комнату доктора и никого не обнаружив, она предположила, что доктор где-то поблизости, и вызвалась его поискать. По ее приглашению Грейс вошла в комнату и присела на стул у двери.
      Как только дверь за хозяйкой затворилась, Грейс огляделась и вздрогнула, - на кушетке перед ней возлежал красивый молодой человек в позе, напоминавшей мраморное изваяние усопшего на гробницах XV века, с той лишь разницей, что руки его не были молитвенно сложены. Грейс поняла, что это и есть доктор. Она не решалась прервать его сон и встала, чтобы дернуть бронзовую сонетку на широкой ленте у камина и вызвать хозяйку. Но, вспомнив, что хозяйка с минуты на минуту должна вернуться, она оставила свое намерение и в замешательстве взглянула на погруженного в сон философа.
      Глаза молодого человека были закрыты, отчего свет, исходивший от него, померк, лишив его облик той выразительности, которая отличала его в часы бодрствования. Но сон, погрузив во мрак телесную оболочку, взамен придал всей фигуре спящего таинственное очарование, неотразимое для восприимчивых натур, к которым, без сомнения, относилась и Грейс. Насколько она могла судить в таких обстоятельствах, перед ней находился молодой человек, каких в здешних местах не видали. Людей подобной породы, впрочем, куда грубее, ей случалось видеть лишь вдали от Хинтока, да и то на расстоянии.
      Не понимая, куда могла запропаститься хозяйка, которой давно пора было обнаружить свою ошибку, Грейс снова сделала шаг к звонку. В зеркале она различала отражение спящего, и каков был ее ужас, когда она обнаружила, что глаза его широко раскрыты и с удивлением устремлены на нее. Застигнутой врасплох Грейс едва достало сил, чтобы обернуться и взглянуть уже не на отражение, а на оригинал. Доктор спал, как и за минуту до этого.
      Ошеломленная загадочным поведением доктора, Грейс тотчас забыла о цели своего визита. Бросившись к дверям, она бесшумно открыла и закрыла их за собой и, незамеченная, выбежала из дому. Только достигнув калитки и оказавшись на дороге, она обрела присутствие духа. Здесь, за кустарником изгороди, ее не могли увидеть; она остановилась, чтобы собраться с мыслями.
      "Кап-кап-кап" - барабанил дождь по зонту, и капли гулко шлепались наземь; она вышла из дому в ненастье, потому что взялась за серьезное дело, и вот все губит нелепый испуг из-за обстоятельства, которому незачем было придавать значения.
      Как бы мало шума ни произвело ее бегство, оно все же потревожило Фитцпирса, и он приподнялся. Разгадка увиденного Грейс в зеркале была чрезвычайно проста: доктор в самом деле на миг приоткрыл глаза, но тут же сон снова одолел его, так что сам он не мог бы сказать, было ли виденное им сном или явью. Ему казалось, что из комнаты минуту назад кто-то вышел, да и тождество прелестного облика во сне и только что исчезнувшей посетительницы не вызывало сомнений.
      Взглянув через несколько мгновений в окно, выходившее к изгороди и гравиевой дорожке, обсаженной буксом, он увидел, что калитка приотворяется и в сад входит девушка его грез. Грейс действительно решила вернуться и снова попытать удачи. Но как странно, подумал он, она входит, а не уходит, не было ли и впрямь ее первое явление сном? Грейс неуверенно продвигалась вперед, так низко опустив зонтик, что ему не удавалось рассмотреть ее лица. Но у того места, где кончался малинник и начинались грядки клубники, она замешкалась.
      В тревоге, что гостья снова от него ускользнет, Фитцпирс бросился ей навстречу. Гадая о цели ее посещения, он невыносимо боялся ее спугнуть.
      - Прошу прощения, мисс Мелбери, - начал он. - Я заметил вас в окно и побоялся, что вы сочтете, будто меня нет дома... если только вы идете ко мне.
      - Я могу изложить свое дело в двух словах, - ответила Грейс. - Я не буду к вам заходить.
      - Нет, нет, как можно, зайдите, прошу вас. По крайней мере, поднимемся на крыльцо.
      Уступив, Грейс взошла на крыльцо. Там она остановилась, и Фитцпирс закрыл ее зонт.
      - У меня к вам небольшое дело, просьба, - сказала она. - Тяжело заболела служанка моего отца - вы ее знаете.
      - Очень печально. Я тотчас же зайду к вам и осмотрю ее.
      - Нет, этого как раз не нужно.
      - Вот как!
      - Да, таково ее желание. Ваш визит только повредит ей, может быть, даже убьет ее. У меня к вам дело не совсем обычного и тягостного свойства. Видите ли, она чрезвычайно подавлена своим злосчастным обещанием касательно... ее тела после смерти.
      - А, так это бабушка Оливер, старуха с великолепной головой. Тяжело заболела, вы говорите?
      - Да, и очень, очень удручена своей опрометчивостью. Пожалуйста, вот я принесла назад деньги... прошу вас, верните бумагу, которую она подписала. Грейс вынула из перчатки две пятифунтовые банкноты.
      Не отвечая и не глядя на деньги, Фитцпирс думал только о том, что нежданно-негаданно оказался лицом к лицу с Грейс. Крыльцо было узкое, дождь припустил; сбегая по навесу, струйки стекали по стеблям вьюнка и падали на подол плаща и юбку Грейс.
      - Вы совсем вымокнете, прошу вас, войдите в дом, - попросил он. - Я не могу позволить, чтобы вы тут оставались.
      За парадной дверью другая дверь сразу вела в гостиную; распахнув ее, он жестом пригласил Грейс войти. Она попыталась, но не смогла противиться мольбе, выражавшейся в его лице и манерах, и, страдая от своей покорности, проскользнула мимо него в комнату, задев в узком проходе рукав его куртки.
      Он вошел вслед за ней, притворил дверь - Грейс почему-то надеялась, что дверь останется открытой, - и, предложив ей стул, сам сел напротив. От этих простых действий ей стало еще тревожнее, должно быть, она не успела оправиться от того первого потрясения, когда увидела в зеркале раскрытые глаза доктора. Что, если он тогда не спал, а лишь притворялся с какой-то ему одному ведомой целью?
      Она снова протянула деньги; он очнулся от долгого созерцания ожившего произведения искусства и почтительно склонился, вслушиваясь в ее слова.
      - Могу ли я надеяться, что вы отступитесь и откажетесь от обязательства, которое несчастная бабушка Оливер подписала по недомыслию?
      - Сделайте одолжение. Только позвольте мне остаться при своем мнении касательно ее недомыслия. Бабушка Оливер - мудрая старуха и в этом деле тоже рассудила здраво. Вы полагаете, что в нашем договоре есть что-то дьявольское, не правда ли, мисс Мелбери? Но припомните, что в былые времена самые прославленные наши врачи заключали именно такие соглашения.
      - Дьявольское?.. Нет, скорее, странное.
      - Странное - может быть, но ведь предмет странен не по сути своей, а лишь по отношению к внешним объектам, в данном случае, к стороннему наблюдателю.
      Подойдя к секретеру, он после недолгих поисков вынул оттуда сложенный лист бумаги и, развернув, протянул его Грейс. Внизу с краю выделялся жирный чернильный крест, выведенный рукой бабушки Оливер. Грейс вложила листок в карман, и от сердца у нее отлегло.
      Так как Фитцпирс все еще не взял денег, половину которых Грейс доложила из собственного кошелька, она подвинула их поближе к нему.
      - О нет, не нужно. Зачем разорять старуху? - поспешно возразил он. - Не так удивительно то, что врач заручается объектом для вскрытия, как то, что подобное соглашение могло привести к нашему знакомству.
      - Боюсь, мое поведение показалось вам необычным и вы сочли меня неучтивой. Простите, я не имела в виду вас обидеть.
      - Нет, нет, нимало! - снова возразил он, глядя на нее с прежним изумлением. - Меня поразило иное. - Он колебался, продолжить ли мысль. Накануне я просидел далеко за полночь, - наконец отважился он, - и оттого с полчаса назад задремал вон на той кушетке. Я забылся всего на несколько минут - и вообразите, мне пригрезилось, что вы стоите здесь, в комнате.
      Признаться или нет? Грейс покраснела.
      - Подумайте, - продолжал Фитцпирс, вполне уверившись, что это был сон, - как много мне пришлось о вас думать, прежде чем вы явились мне в сновидении.
      Она почувствовала, что это не было притворством.
      - Мне снилось, что вы стоите вот тут, - он протянул руку к камину, - но я видел не самое вас, а ваше отражение в зеркале. Что за чудное видение, подумал я. Такое бывает раз в жизни - замысел воплотился, Природа и Мысль слились в своем изначальном единстве! Видите ли, прошлой ночью я как раз читал философа-трансценденталиста и, вероятно, проникшись его идеализмом, перестал разделять сон и явь. Я готов был заплакать, когда проснулся и обнаружил, что вы являлись мне во времени, но, увы, не в пространстве!
      В этом словоизлиянии проскальзывала театральность, хотя в целом она была чужда Фитцпирсу. Нередко, забывшись, человек дает волю чувствам, и тогда их внешнее проявление нелегко бывает отличить от краснобайства. Истина тонет в потоке громких фраз и, как злосчастное следствие этого, неузнанная, бывает отвергнута вместе с шелухой аффектации.
      Грейс, впрочем, плохо разбиралась в свойствах человеческой природы и восхищалась силой чувств, не раздумывая о форме их выражения. Слова "чудное видение" смутили ее, скромность помешала ей трезво оценить речь Фитцпирса.
      - А не могло быть так, - вдруг спросил он, - что вы наяву посетили меня?
      - Признаться, я уже была здесь однажды, - еле выговорила Грейс. Хозяйка пошла вас искать, но долго не возвращалась, и я ушла.
      - Значит, вы видели, как я спал, - пробормотал доктор; в голосе его слышалось унижение.
      - Да, если, впрочем, вы меня не обманывали.
      - Обманывал?
      - Я увидела в зеркале, что вы лежите с открытыми глазами, но, когда оглянулась, глаза были закрыты, и я подумала, что вы, может быть, меня обманываете.
      - Никогда, - порывисто возразил Фитцпирс, - никогда я не мог бы вас обмануть.
      Обладай она даром предвидения, какой насмешкой прозвучала бы эта благородная речь. Он никогда не мог бы ее обмануть! Однако они не умели глядеть на год вперед, и фраза возымела свое действие.
      Грейс с беспокойством подумывала, что пора бы прервать разговор, но обаяние доктора мешало ей подняться со стула. Она медлила, как неопытная актриса, которая, проговорив все реплики, не знает, как уйти со сцены. На помощь ей пришла спасительная мысль о бабушке Оливер.
      - Мне не терпится рассказать бабушке Оливер о вашем благородстве, сказала она. - Она испытает от этого большое облегчение.
      - У бабушки Оливер - и нервное расстройство, как удивительно! - говорил доктор, следуя за Грейс к двери. - Погодите минуту, вас это, вероятно, заинтересует.
      С этими словами он распахнул дверь в другом конце коридора, и Грейс увидела стоящий на столе микроскоп.
      - Взгляните сюда, пожалуйста, это покажется вам достойным внимания, повторил он.
      Посмотрев в окуляр, она увидела светлый кружок, покрытый необычайным узором клеток.
      - Как вы думаете, что это? - спросил Фитцпирс.
      Грейс не знала.
      - Это срез с мозга старого Джона Саута. Я его исследую.
      Она вздрогнула и отпрянула, впрочем, не от отвращения, а от неожиданности, удивившись, как он сюда попал. Фитцпирс рассмеялся.
      - Теперь вы меня знаете, - сказал он. - Я пытаюсь одновременно познать и физиологию, и трансцендентальную философию, мир материальный и идеальный, с тем чтобы, если это возможно, определить между ними границу. Вас это отталкивает?
      - Вы ошибаетесь, мистер Фитцпирс. - Грейс не кривила душой. - Это вовсе не так. Я не раз видела ночью свет в вашем окне и знаю, как серьезно вы работаете. Ваш труд не кажется мне предосудительным, я восхищаюсь вами!
      Лицо ее было так очаровательно, так серьезно и искренне, что впечатлительный Фитцпирс от души проклял разделявший их стол. Видно это было по его глазам или нет, но Грейс, оторвавшись от микроскопа, поспешно выбежала под дождь.
      ГЛАВА XIX
      Вместо того чтобы довершить исследование мозга Саута, который при всей важности этого, органа под микроскопом выглядел не так уж интересно, Фитцпирс откинулся, в кресле и задумался. Он думал, что Грейс еще прелестнее из-за того, что легко поддается его влиянию, хотя это влияние скорее тревожит ее, нежели очаровывает. Фитцпирс был в должной мере ученым, готовым ревностно доискиваться сути физических явлений, но в еще большей мере он был мечтателем и идеалистом. Он верил, что за несовершенным прячется совершенное, что незаурядное скрывается в гуще обыденного, что, как бы точно ни повторялись условия опыта, результат окажется всегда новым и непредсказуемым. Он усматривал в себе личность с неограниченными возможностями потому только, что это его личность, - хотя в тех же обстоятельствах тысячи ему подобных кончали ничем, - и был уверен, что открыл в Хинтоке совершенно исключительное существо, предназначенное для него одного.
      Фитцпирс обладал привычкой разговаривать с собой вслух, какая обычно встречается у мечтателей более преклонного возраста; он расхаживал по комнате, стараясь ступать на самые яркие цветы в узоре ковра, и бормотал себе под нос:
      - Пока я в Хинтоке, эта удивительная девушка будет озарять мою жизнь светом, и - что самое замечательное - наши отношения будут исключительно духовного свойства. Мы разного круга, иная близость между нами невозможна. Как она ни прелестна, брак с ней был бы безумием. Одна мысль о нем убила бы всю одухотворенность нашей дружбы. Да и вообще, в практической жизни у меня есть другие цели.
      Фитцпирс рассчитывал со временем жениться на женщине, равной ему происхождением, но гораздо более богатой. Однако в настоящем его помыслы сосредоточились на Грейс Мелбери, в которой он видел скорее некое духовное явление, чем существо из плоти и крови, явление, которое годится на то, чтобы оживить его бытие и развеять однообразие и скуку деревенской жизни.
      Увидев Грейс, но еще не обменявшись с ней ни словом, он от праздности вознамерился приволокнуться за хорошенькой дочкой лесоторговца, но теперь, узнав ее ближе, он устыдился прежних поползновений. Близость с такой девушкой не может принять вульгарный оборот, она сулит высокое духовное общение и сопричастность миру идей. Не имея причин наведываться в дом ее отца, он понимал, что дружба их будет питаться случайными встречами у дороги, в лесу, на пути в церковь или из церкви, где-то возле ее дома.
      Как он и предполагал, мимолетные свидания стали событиями в их жизни. Но в деревенской глуши минутные встречи, часто повторяясь, порождают интерес и даже близость между людьми. Их близость росла так же незаметно для глаза, как растут почки на деревьях. Нельзя было установить, в какой день они стали друзьями, и все же понимание тонкой нитью уже связывало двух людей, еще зимой бывших чужими друг другу.
      Весна началась неожиданно: давно набухшие почки распустились за одну теплую ночь. Казалось, слышно, как деревья наливаются соком. Откуда ни возьмись явились позднеапрельские цветы с таким видом, будто они здесь век, хотя еще позавчера их не было и следа. В лужах барахтались птицы. Домоседы говорили, что слышали соловья, на что гуляки с презрением отвечали, что слышали его две недели назад.
      Практика у молодого доктора была менее обширной, чем у его лондонских коллег, и оставляла время для частых прогулок по лесу.