Наконец Мелбери пришел в себя.
      - Ты - жена Фитцпирса, как и была, - тихо проговорил он. - Меня обманули. Он еще мало причинил тебе зла! Ты по-прежнему его собственность.
      - Тогда пусть так все и будет, и не надо больше касаться этого, отец, сказала она голосом, полным скорбного достоинства. - У меня хватит сил все вытерпеть. Твое состояние меня гораздо больше тревожит.
      Грейс нагнулась к отцу и обняла его за шею, отчего тот вконец расстроился.
      - Моя судьба безразлична мне, - продолжала Грейс, - мне все равно, чья я жена и чьей могла бы стать! Я люблю Джайлса: с этим ничего не поделаешь; и я зашла с ним дальше, чем должна была, знай я, как в действительности обстоит дело. Но я ни в чем не упрекаю тебя.
      - Значит, Джайлс ничего тебе не сказал? - спросил Мелбери.
      - Нет, - ответила Грейс. - Он ведь ничего не знал, иначе он вел бы себя по-другому. Да ему и неоткуда было узнать.
      Ее отец ничего не сказал на это, и Грейс ушла к себе, высказав желание побыть одной.
      Печали ее были многообразны; главную же она забыла, думая только о своем вольном поведении с Уинтерборном. Их любовь была краткой, как миг, но не менее сладостной от этого. А вдруг он станет, по зрелом размышлении, презирать ее за то, что она позволила себе забыться. Какая наивность поверить в свое освобождение и так непозволительно вести себя! Она корила свое неведение, но в самой глубине сердца была благодарна ему за то мимолетное счастье, которое испытала.
      ГЛАВА XL
      Жизнь героев этого повествования влачилась последующие месяцы печально и уединенно. Грейс редко выходила из дому и ни разу не покинула пределы отцовской усадьбы: она боялась, что встретит Джайлса Уинтерборна; а этого ей было не перенести.
      Унылое, в четырех стенах, существование этой добровольной затворницы, казалось, будет длиться бесконечно. Она узнала, что существует только одна возможность обрести свободу - Фитцпирс не должен возвращаться достаточно долго, тогда в глазах закона она будет брошенной женой. Но она не позволяла себе думать об этом; и, уж конечно, не тешила себя новой надеждой. Ее чувство к Уинтерборну под действием нервного шока, нанесенного известием, привезенным отцом, очистилось от всего мирского, земного и стало тихой, светлой привязанностью.
      Что касается Джайлса, то он лежал больной, точнее, полулежал на своем пуританском ложе в скромной лесной хижине. Лихорадка, время от времени возвращавшаяся к нему - осложнение, оставленное прошлогодней простудой, разыгралась с крушением надежд особенно жестоко. Ни одна душа не знала о его болезни, а сам он считал ее несерьезной и не обратился к доктору. В самом деле, спустя три-четыре дня он почувствовал себя лучше, поднялся с постели и, надев пальто, стал приводить в порядок немудреное хозяйство.
      Вот как обстояли дела, когда вдруг безмятежность полусонного существования Грейс была нарушена точно ударом грома. Она получила письмо от Фитцпирса.
      Письмо было написано в спокойном и мягком тоне, но смысл его был ужасен. В отсутствие мужа Грейс мало-помалу привыкла думать о нем без раздражения и в конце концов почти забыла, каким тягостным было для нее его присутствие. Фитцпирс писал коротко и без рисовки: он не просил прощения, а сообщал только, что живет один и что по зрелом размышлении он отчетливо осознал необходимость воссоединения, если, конечно, Грейс готова простить его. С этой целью он намеревается пересечь Ла-Манш и в указанный день появиться в Бедмуте; Грейс посчитала, и оказалось, что это случится не далее как через три дня.
      Еще он писал, что не может вернуться в Хинток по причинам, которые отец ее поймет лучше, чем она. Единственный выход он видит в следующем: Грейс должна приехать в порт и встретить пароход, который прибудет около полуночи, захватив с собой кое-какие необходимые вещи. Затем они без промедления сядут на обратный пароход, отправляющийся тотчас после прихода первого: а достигши Франции, поселятся в его доме на континенте, - где именно, он не писал. Фитцпирс, видимо, и часу решил не задерживаться на английской земле.
      Встревоженная Грейс понесла письмо отцу, который, как зимой, просиживал теперь долгие вечера у камина, по-летнему холодного; рядом с ним стоял кувшин с сидром, покрытый слоем пыли, - Мелбери редко прикасался к~ нему. Прочитавши письмо, лесоторговец взглянул на дочь.
      - Ты никуда не поедешь, - сказал он.
      - И я подумала, что не поеду. Только не знала, как ты на это посмотришь.
      - Если он вернется в Англию, поселится неподалеку отсюда и захочет, чтобы ты жила в его доме, я не стану препятствовать, - проговорил Мелбери. Мне будет одиноко без тебя, но ты должна жить в своей семье и не стыдиться людей. Что же касается твоего переселения за границу, то я никогда на это не соглашусь.
      На том и порешили. Грейс не могла ответить мужу, поскольку он не написал адреса. Прошел день, другой; наконец наступил третий вечер - тот самый, когда Грейс должна была встретить мужа в Бедмуте. Весь день Грейс провела дома, в четырех стенах.
      Тревога, гнетущая неизвестность черными тучами нависли над домом Мелбери. Все говорили почти что шепотом, ожидая в страхе, что еще предпримет Фитцпирс. Была надежда, что, не встретив Грейс, он уберется обратно к себе во Францию; что же касается Грейс, то она готова была написать ему самое ласковое письмо, только бы он не возвращался.
      Прошла ночь, Грейс провела ее без сна, в неослабеваемом нервном возбуждении; не сомкнул глаз и ее отец. Когда на другое утро семья собралась за завтраком, все были бледные и встревоженные; но о том, что было у всех на уме, не заговорил никто. День миновал безо всяких происшествий, как и предыдущий; и Грейс начала уже думать, что ее супруг, повинуясь внезапному капризу, к чему он был склонен, передумал и расхотел возвращаться к жене.
      Но кто-то из соседей, побывавший в Кэстербридже, наведался к Мелбери и сообщил новость: Фитцпирс едет домой, в Хинток. Его видели, когда он нанимал карету в гостинице "Кинг-армз".
      Новость эту сообщили в присутствии дочери.
      - Ну вот что, - сказал твердо Мелбери, - придется делать хорошую мину при плохой игре. Доктора, видно, гонит сюда раскаяние. Я слыхал, что соучастница его глупостей бросила его и уехала в Швейцарию, из чего, видно, следует, что эту главу его жизни можно считать оконченной. Если он едет сюда с благим намерением, я думаю, Грейс, ты не вправе сказать ему "нет". Я, конечно, понимаю, что возвращение в Хинток - удар для его гордости. Но если он готов смириться и ничего лучше Хинтока у него на примете нет - что же, милости просим, одно крыло этого дома по-прежнему пустует.
      - О, отец! - побледнев, воскликнула несчастная Грейс.
      - А почему ты должна оттолкнуть его? - спросил Мелбери.
      Былая крутость характера нет-нет да и проглядывала в нем. К тому же он был расположен теперь более снисходительно отнестись к зятю, желая, видимо, загладить чрезмерную суровость последнего свидания.
      - Разве это не самый благопристойный выход? - продолжал он. - Мне не нравится твое теперешнее положение: ты и не вдова, и не мужняя жена. Это и тебе обидно, и мне, и никто никогда в Хинтоке этого нам не простит. Не знавала еще семья Мелбери такого позора.
      - Он будет здесь меньше чем через час, - прошептала Грейс.
      В полумраке комнаты Мелбери не разглядел отчаянного выражения на лице Грейс. Одного она не имела сил вынести, одного она страшилась более всего на свете - возвращения Фитцпирс а.
      - О, я не могу, не могу видеть его! - проговорила Грейс, едва сдерживая рыдания.
      - Не можешь, но должна попытаться, - упрямо возразил старик.
      - Да, да, я попытаюсь! - не понимая, что говорит, откликнулась Грейс. Я попытаюсь, - повторила она и бросилась вон из комнаты.
      Во мраке гостиной, где скрылась Грейс, около получаса не было заметно никакого движения: только в одном углу слышалось быстрое, прерывистое дыхание; впечатлительная натура Грейс, соединившая в себе современную нервическую утонченность с древней непреклонностью чувств, обрекла ее до самого дна испить чашу страданий.
      Окно было открыто. В этот тихий вечер конца лета, любой звук, родившийся в этом уединенном крае - птичий ли крик, голос ли человека или скрип колес - уносился за леса, в необозримую даль. Было очень тихо. Вдруг к дыханию Грейс примешался отдаленный, глухой постук колес и слабая дробь копыт по шоссе. Потом звук внезапно прервался, и это вернуло Грейс к действительности. Она знала, где сейчас находится экипаж, - на вершине холма, через который пролегал тракт, убегавший мимо Хинтока на север, - сюда вышли они с миссис Чармонд из леса в холодный весенний вечер после памятного разговора. Грейс метнулась к окну, перегнулась через подоконник и прислушалась. Экипаж на гребне холма остановился, и один из путников с досадой воскликнул что-то. Потом другой голос отчетливо произнес:
      - Черт возьми, почему мы остановились?
      Грейс узнала голос, он принадлежал ее мужу.
      Неисправность скоро была устранена, и Грейс услышала, как экипаж покатился вниз, свернул на проселок и выехал на просеку, ведущую к дому Мелбери.
      Точно судорога прошла по телу Грейс. Инстинкт целомудрия, сильный в девичестве, ожил в Грейс под влиянием вынужденного вдовства; скорое появление человека, который был ненавистен ей, и влечение к другому только усилило его. Она взяла одну из дощечек слоновой кости, лежавших на туалетном столике, написала карандашом на одной из них: "Я уехала к подруге", положила в сумочку самое необходимое, и ровно через пять минут после того, как с дороги послышались голоса, ее тонкая фигурка, наспех закутанная в шаль, никем не замеченная, выскользнула через боковую дверь из дома Мелбери. Как на крыльях, не чуя под собой ног, бросилась Грейс через огород к проему в живой изгороди и по мшистой тропинке, затененной деревьями, устремилась в глубь Хинтокского леса.
      Шатер над ее головой зеленел последней зеленью и был так плотен, без единой прорехи, сквозь которую мог бы ворваться солнечный луч, что в самой чащобе царил мрак, какого никогда не бывает в зимнем лесу. Но там, где лес расступался, все было видно кругом. Лето подходило к концу, и в каждом луче солнца весело плясала мошкара; трава отяжелела, унизанная каплями росы; из низин после ливней тянуло сыростью и вечерней прохладой.
      Деревья, кусты, трава - все было точно заколдовано в этот предвечерний час. Облаченный в зеленую тяжелую плоть, лес был полон об эту пору фантастических чудес, не то что зимний, сквозной, являющий взору только путаницу линий. Гладкие лаковые листья глядели, точно безвекие, слепые глаза; угасающие лучи, пробравшиеся с трудом в этот зашторенный мрак, освещали там и сям странные, жуткие лица и фигуры; полоски неба в нижнем ярусе леса между голыми стволами были точно призраки, а верхушки кустов колебались, как тонкие, узкие языки.
      Но страхи Грейс порождались отнюдь не игрой воображения; она замечала, конечно, преображенный вечерними тенями лес, но мимоходом. Грейс старалась идти как можно тише, неслышно ступая по мягкому мху и траве, обходя лысые, не устланные листвой места. Один-два раза она остановилась, затаив дыхание; ей чудилось, что за биением сердца она различает скрип экипажа Фитцпирса, въезжающего в ворота отцовской усадьбы. И она опять чуть не бегом устремлялась вперед.
      Хинтокский лес - угодья миссис Чармонд - скоро остался позади. Он отделялся от остального леса бровкой, по которой шла когда-то живая изгородь, засохшая уже давно от недостатка солнца. Грейс шла очень осторожно, не испытывая обычной радости, сопутствующей таким дальним прогулкам. Она не боялась лесных опасностей; ее страшило то, что могло бы помешать ее бегству и возвратить домой.
      Она прошла уже мили три-четыре, когда вдали за деревьями замелькал вдруг желанный огонек, предвещающий путнику кров и отдых. Он был так мал, что пришелец из чужих краев мог бы подумать, не злоумышленник ли зажег его; но Грейс именно к нему и стремилась. Она пошла быстрее, и скоро стали различимы за деревьями контуры какого-то строения.
      Это была лесная хижина под четырехскатной крышей с трубой посредине. В прежние времена, когда древесный уголь был единственным топливом в этих краях, она служила приютом угольщиков. Ее окружал небольшой огороженный дворик, затененный деревьями, где по этой причине не росли ни цветы, ни овощи. Грейс подошла к окну, в котором светился огонек (ставни еще не были закрыты) и заглянула внутрь.
      В хижине была всего одна комната, бывшая одновременно кухней, гостиной и спальней; земляной, точнее, посыпанный песком пол был неровный, весь в выбоинах от долголетней службы, так что немудреная мебель вся стояла вкривь и вкось, а стол был покатый, как ученическая парта. В очаге горел огонь, над которым запекалась подвешенная на шнурке тушка большого кролика. Уинтерборн стоял перед очагом, опершись рукой на полку и глядя на жарившуюся дичь; он сосредоточился на какой-то мысли, но по выражению его лица трудно было сказать на какой; одно было ясно, что мысли его далеко отсюда. Грейс подумала, что Джайлс изменился со времени их последней встречи. Лицо у него сильно осунулось, но Грейс в неярком свете очага не заметила этого.
      Грейс вздохнула с облегчением, достигнув места, куда стремилась. Она подошла к двери и тихонько постучала.
      Уинтерборн, привыкший к шорохам леса, стуку дятла и голосам лесных зверушек, не обратил внимания на легкий звук за дверью, и Грейс постучала еще раз. Уинтерборн услкхал и открыл дверь.
      Когда свет из комнаты озарил ее лицо, он от неожиданности стоял секунду точно громом пораженный; потом, едва понимая, что делает, переступил порог и взял обе ее руки в свои, а сердце его замирало от изумления, радости, тревоги и печали. С Грейс творилось то же самое; даже сегодняшнее потрясение не могло заслонить радости свидания с Уинтерборном.
      Так они стояли.
      Ручьи слез катились по их лицам, белым как мел,
      от горького, щемящего душу восторга,
      пока наконец Джайлс прошептал: "Входи".
      - Нет, нет, Джайлс! - поспешно запротестовала она, отступая от двери. Я шла мимо... и решила поговорить с тобой. Но я не войду в дом. Ты не мог бы проводить меня? А то мне страшно. Я хочу окольным путем дойти до Шертона. А оттуда в Эксбери. Там живет моя школьная подруга. Но одной мне страшно идти в Шертон. Не можешь ли ты проводить меня немного? Не осуждай меня, Джайлс, и не обижайся! Мне ничего не оставалось, как прийти к тебе, потому что мне ведь не к кому больше обратиться за помощью. Три месяца назад ты был моим возлюбленным, теперь ты только мой друг. Закон встал между нами и наложил запрет на то, что было нашей мечтой. Ей не суждено сбыться. Но мы ведь можем вести себя достойно, и ты на один коротенький час станешь моим защитником. У меня нет больше никого...
      Грейс не в силах была произнести больше ни слова. Зажав ладонью глаза, чтобы сдержать слезы, она беззвучно плакала; ни всхлипывание, ни рыдание не вырвалось из ее груди; Уинтерборн взял другую ее руку в свои.
      - Что случилось? - ласково спросил он.
      - Он вернулся.
      Наступила могильная тишина. Наконец Уинтерборн проговорил:
      - Ты хочешь, Грейс, чтобы я помог тебе бежать?
      - Да, - ответила она. - Когда дело справедливо, условности не имеют значения. Я сказала себе: Джайлсу я могу довериться.
      Уинтерборн понял из этих слов, что Грейс так и не узнала о его предательстве, если можно так назвать то сладостное злодеяние, которое он совершил в один из первых дней лета, ставший последним днем их любви; полный раскаяния, Джайлс искал случая загладить вину, и вот теперь случай такой представился.
      - Идем, - сказал он. - Я только зажгу фонарь.
      Он потянулся за фонарем, висевшим на вбитом в стену гвозде; рука его дрожала, но Грейс не заметила этого; ей и в голову не пришло, что выполнение ее просьбы угрожает здоровью Джайлса, который еще не совсем поправился для подобных подвигов самопожертвования.
      Фонарь засветили, и Грейс с Уинтерборном отправились в путь.
      ГЛАВА XLI
      Первую сотню ярдов они проделали под сомкнутыми, неподвижными кронами, в чьих маковках уже шуршали первые капли дождя. Когда они вышли на просеку, лил проливной дождь.
      - Как неприятно! - сказала Грейс, силясь улыбнуться, чтобы скрыть охватившее ее беспокойство.
      Уинтерборн остановился.
      - Грейс, - сказал он, сохраняя сугубо деловой тон, что ему плохо удавалось, - ты не должна идти сегодня в Шертон.
      - Но это необходимо.
      - Почему? Это ведь девять миль отсюда.
      - В самом деле, почему? - после недолгого молчания проговорила Грейс. Что такое для меня моя репутация?
      - Послушай, а ты не можешь... вернуться к твоему...
      - Нет, нет, нет! Не заставляй и ты меня возвращаться, - воскликнула Грейс так горестно, что у Уинтерборна сжалось сердце.
      - Тогда идем обратно, - сказал он.
      Они медленно пошли к хижине Уинтерборна и опять остановились на пороге.
      - Этот дом с этой минуты не мой, а твой, - решительно заявил Уинтерборн. - У меня есть поблизости уютный уголок, где я прекрасно устроюсь на время.
      Лицо Грейс опечалилось.
      - О, - прошептала она, поняв, что предлагает Уинтерборн. - Что я наделала!
      Из двери потянуло горелым, и Уинтерборн заглянул в окно. Молодой кролик, его недельный запас еды, начал обугливаться.
      - Иди, пожалуйста, в дом, - сказал Уинтерборн Грейс, - и сними кролика с огня. Потом занимайся чем хочешь. Я ухожу. В доме ты найдешь все необходимое.
      - Но, Джайлс, как же твой ужин! - воскликнула Грейс. - Лучше я пойду в твой уютный уголок. Мне ведь только до утра.
      Уинтерборн покачал головой.
      - Говорю тебе, иди в дом. Еще простудишься - в тебе чуть душа держится. А ужин подашь мне через окно, если у тебя хватит сил что-нибудь приготовить. Я подожду.
      Он легонько подтолкнул ее к двери и вздохнул с облегчением, увидев, что она присела на край его постели. Не переступая порога, он затворил за ней дверь и повернул ключ в замке. Затем постучал в окно. Грейс приоткрыла раму, и он протянул ей ключ.
      - Дом твой заперт, - сказал он. - И ты в нем хозяйка. Угнетенная своими заботами, Грейс, однако, не могла не улыбнуться такой необыкновенной деликатности Джайлса.
      - Ты себя лучше чувствуешь? - продолжал он. - Если лучше и тебе охота возиться с ужином, то дай мне чего-нибудь поесть. Если же неохота, то и это не страшно. Я найду чем поужинать.
      Благодарная Джайлсу за его доброту (она и не подозревала, как на самом деле велика была его жертва), Грейс принялась действовать. Через десять минут она опять подошла к окну, отворила его и шепотом позвала Джайлса. Уинтерборн в тот же миг выступил из тени, Грейс протянула ему в окно его порцию еды на тарелке.
      - Мне так неприятно, что я лишила тебя крова, - проговорила она тоном глубокого сожаления, вслушиваясь в частую дробь дождя по листьям. - Но ничего другого, наверное, придумать нельзя.
      - Нельзя, - быстро согласился Уинтерборн.
      - Мне кажется, я и к утру не дошла бы до Шертона.
      - Конечно, не дошла бы.
      - А у тебя правда есть где спрятаться от непогоды? - спросила Грейс: в ней опять заговорили угрызения совести.
      - Разумеется. Ты нашла все необходимое? Боюсь, что хозяйство мое бедновато.
      - Разве это теперь имеет для меня значение? Я ведь уж давно не та, Джайлс, и ты это знаешь, Джайлс, должен знать.
      Его глаза печально всматривались в бледное, выразительное лицо Грейс. Оно то и дело менялось, отражая гамму всевозможных чувств, что говорило о крайнем душевном волнении. Сердцу Уинтерборна было тесно в груди от жалости к этому беззащитному существу, попавшему в стальные тиски обстоятельств. Он забыл собственные беды, радуясь тому, что смог хотя бы приютить Грейс. Взяв из ее рук тарелку с едой и чашку, он сказал ей:
      - Я закрою и ставень. Внутри есть шпенек, на который надо надеть болт. Спи и ни о чем не думай, а утром я постучусь.
      Грейс испуганно спросила, не уйдет ли он далеко.
      - Нет, нет, - поспешил успокоить ее Уинтерборн. - Я буду совсем рядом. Если ты позовешь меня, я услышу.
      Грейс надела на шпенек болт, как было сказано, и Уинтерборн ушел в темноту ночи. Его "уютный уголок" оказался жалким шалашом; четыре плетня под папоротниковой крышей, настилом служили мешки, сено, сухие ветки; Уинтерборн опустился на землю и принялся было за ужин. Но есть ему не хотелось. Он отставил тарелку в сторону и растянулся на своем травяном ложе, пытаясь уснуть, - время было позднее.
      Но сон не шел к нему; на это было много причин, но самой главной, пожалуй, были мысли о его подопечной. Он сел и посмотрел в сторону хижины, стараясь различить ее очертания в промозглой тьме. Хижина была такой, как всегда, и ему не верилось, что внутри, под ее крышей, нашел приют дорогой друг - он не позволил себе назвать Грейс более нежно, - который так неожиданно появился здесь, в лесной чаще, поступив, - Уинтерборн должен был это признать, - пожалуй, несколько необдуманно.
      Он не решился расспросить Грейс обо всем более подробно; но дело и без того было ясно. Хотя закон отнял у него надежду на райское блаженство, Уинтерборн не без стоической гордости отнесся к выпавшему сегодня на его долю нелегкому испытанию. Был на земле только один человек, которому Грейс доверяла безгранично, и этим человеком был он, Джайлс Уинтерборн. Соображение, что сегодняшнее событие вряд ли приведет к чему-нибудь иному, кроме новой печали, на минуту было перечеркнуто этой горделивой мыслью о доверии; и чистое, святое чувство, с каким он откликнулся на призыв о помощи, сделало то, что греховное совершенно исчезло из его мыслей о Грейс.
      Дождь все не прекращался, и скоро капли стали пробивать тощий навес над головой. Он поднялся было, чтобы заделать щели, но колени его дрожали, а сердце так лихорадочно колотилось, что он оставил мысль противоборствовать стихиям и лег опять, стараясь выбрать место посуше. Он сердился на себя за свою слабость, - он, который был всегда так силен. Надо было во что бы то ни стало скрыть от Грейс свое недомогание, а для этого она не должна видеть его лицо при дневном свете, иначе ввалившиеся щеки тотчас выдадут его.
      На другое утро, чуть только забрезжило, он поднялся и, едва передвигая ноги, занялся хозяйством, чтобы Грейс имела под рукой все, когда будет готовить завтрак. На скамью под окном он поставил ведро с водой, положил охапку дров, пучок лучин и кусочком мела написал на скамье: "Будет лучше, если мы не увидимся. Завтрак оставь на скамье".
      В семь часов он постучал к Грейс в окно, как и обещал, и поспешно ушел к себе под навес, чтобы она его не увидела.
      Он же сам хорошо видел из своего убежища, как она, услыхав стук, открыла ставень и выглянула в окно. Томный взгляд ее больших глаз сказал ему, что и она спала эту ночь не больше, чем он, а по красным векам угадал, что, проснувшись, она долго плакала. Грейс прочитала послание, и в лице ее, как показалось Джайлсу, мелькнуло разочарование; она внесла в дом приготовленные воду и дрова, думая, по-видимому, что Джайлс куда-то спозаранку ушел. Джайлс, не выдавая своего присутствия, ждал; он не сомневался, что деревенская девушка, хотя и получившая благородное воспитание, должна справиться с нехитрой кухонной работой.
      В хижине все шло так, как представлял себе Джайлс, хотя Грейс спала значительно больше, чем он. После одиночества ночи ей очень хотелось повидать Джайлса; но, прочитав слова на скамье и поразмыслив над их значением, она не решилась окликнуть его. Грейс нашла множество всякой провизии в доме, - Уинтерборн пополнял свои запасы раз в неделю; а как раз вчера в Хинток приезжал из Шертона продуктовый фургон. Приготовив завтрак, Грейс выставила все наружу, как накануне вечером, а сама, несмотря на то, что ей очень хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на него, поспешно отошла от окна, предоставив Джайлса самому себе.
      Утро было свинцово-серое, дождь, немного передохнув, полил опять. Грейс, не видя и не слыша Уинтерборна, решила, что он ушел делать свою дневную работу. Она забыла, что накануне вечером он обещал назавтра проводить ее в Шертон. Роковая забывчивость! Весь день Уинтерборн находился в пятидесяти ярдах от нее, не имея сил двинуться.
      Время тянулось медленно; Грейс, не зная, когда отправиться в путь и на чем лучше добираться до Эксбери, не спешила покинуть гостеприимный кров. Дверь в хижину была крепко заперта на засов, так что никто чужой не мог заглянуть мимоходом. Грейс была в относительной безопасности за этими стенами, во всяком случае, в большей безопасности, чем где-либо.
      Сырые сумерки осеннего дня усугублялись еще плотным шатром листвы, роняющей с каждым порывом ветра каскады капель. Начало осени в этом году стояло дождливое. Грейс, томясь вынужденным бездельем, сидела у окна в единственной комнате и смотрела наружу, где копошились, занятые своими делами, непуганые обитатели лесного края: зубастые и с клювом; пернатые, чешуйчатые или одетые в мех; коленчатые, извивающиеся кольцами жители земных недр. Вся эта мелочь, полагая, что Уинтерборн совсем покинул хижину и теперь в ней никого нет, кружила около, прикидывая, нельзя ли использовать ее под зимние квартиры. Наблюдая своих меньших братьев, которым неведомы были ни законы морали, ни понятие греха, Грейс отвлеклась немного от своих несчастий; миновал полдень, и она стала убирать хижину, внося кое-какие усовершенствования и представляя себе, как Джайлсу будут приятны следы ее хозяйствования.
      Один-два раза ей показалось, что из-за деревьев донесся какой-то звук, точно там кто-то кашлял, но звук не приближался, и она подумала, что это щелкает белка или какая-нибудь птица.
      Стало наконец темнеть, Грейс разожгла в очаге огонь побольше: вечер обещал быть прохладным. Когда совсем стемнело (час еще был сравнительно ранний) и в тени деревьев уже нельзя было разглядеть человеческое лицо, Грейс с облегчением услыхала слабый стук в окно: это мог быть только Джайлс.
      Она поспешно открыла раму и протянула руку, узрев знакомые очертания его фигуры. Джайлс взял протянутую руку, и Грейс ощутила, какой горячей и бессильной была его рука.
      "Он очень быстро шел, чтобы поскорее прийти", - подумала она. Откуда ей было знать, что он только что выполз из-под своего лиственного навеса и что сухой жар его руки был признаком вернувшейся лихорадки.
      - Джайлс, ты такой добрый! - воскликнула она порывисто.
      - Любой на моем месте поступил бы так же, - возразил Уинтерборн, стараясь говорить своим естественным тоном.
      - А как мне все-таки добраться до Эксбери?
      - Я думал об этом, - ответил Джайлс с заботливой почтительностью, - и решил, что самое лучшее остаться здесь, если ты хочешь, чтобы тебя не нашли. Ты знаешь, дом этот - твой, сколько бы ты здесь ни оставалась; а твой муж, видя, что тебя нет и что ты не думаешь возвращаться, глядишь, через денек-другой уедет обратно. А я на днях схожу в Хинток разведать, как дела, и, если надо будет, провожу тебя в Шертон. Скоро начнется заготовка сидра, и мне все равно надо пойти туда узнать, какой нынче урожай яблок. Вот мы и пойдем вместе. Эти же два дня я буду очень занят.
      Уинтерборн надеялся, что через два дня он поправится и сможет проводить Грейс.
      - Надеюсь, ты не очень предаешься унынию в этом невольном заточении?
      Грейс ответила, что ей здесь хорошо, но все-таки вздохнула. Они так давно знали друг друга, что читали один у другого в сердце, как по книге.
      - Я боюсь, ты раскаиваешься, - сказал Джайлс, - что пришла сюда. И еще ты, наверное, думаешь, что я должен был в первый же вечер проводить тебя?
      - Нет, нет! Мой дорогой, мой единственный друг, - проговорила, волнуясь, Грейс. - Я сожалею только о том, что причиняю тебе такие неудобства: я отняла у тебя твой дом, выгнала на улицу. И я не хочу больше молчать о своих чувствах! Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ни к одному человеку на свете я не отношусь лучше и никогда не буду относиться. Но поскольку я поклялась принадлежать другому и закон не освободил меня, я не могу сейчас вести себя иначе, не могу нарушить клятвы. Я не считаю себя связанной с ним перед лицом высшей справедливости после всего, что он сделал. Но я дала слово и теперь за это расплачиваюсь.
      Остаток вечера Джайлс рубил дрова, принес воду, - словом, старался сделать все, чтобы на следующий день Грейс ни в чем не знала нужды; время от времени они перекидывались словами; и Грейс ненадолго забыла о своих несчастьях и о том, что любовь ее к Джайлсу обречена. Единственным прегрешением Джайлса,если это можно назвать прегрешением, - нарушившим принятый им обет святого служения Грейс, был невольный поцелуй, который он запечатлел на ее руке, протянутой в окно на прощание. Он знал, что Грейс плачет, хотя и не видел ее слез.
      Она опять стала умолять Джайлса простить ее за то, что она, думая только о себе, оставила его без крова. Но это всего на два дня, - ведь ей необходимо уехать отсюда, успокаивала она себя.
      - А я... я не хочу, чтобы ты уезжала, - сказал горячо Джайлс.
      - О Джайлс! Я понимаю... понимаю, - ответила Грейс, - но ведь ты мужчина, а я женщина. Я не могу сказать яснее... Я так хотела бы впустить тебя, но... ты понимаешь, о чем я думаю, ведь ты так хорошо меня знаешь.
      - Да, Грейс, да! Я знаю, нерасторжимые узы твоего брака вполне определяют наши отношения. Я просто сказал то, что чувствую.
      - Если я останусь, то самое большее через неделю меня здесь найдут, и, сколько мне известно, он может по закону потребовать моего возвращения.
      - Да, ты, наверное, права. Ты уйдешь отсюда, когда захочешь, дорогая Грейс.
      Может, все еще образуется, на прощание попытался утешить ее Джайлс, и Фитцпирс не будет навязывать ей себя, видя, какую это причиняет ей боль. Затем окно затворилось, ставни захлопнулись, и шорох его шагов умолк.
      Не успела Грейс лечь в тот вечер в постель, как завыл ветер, и после первых яростных порывов полил дождь. Ветер дул все сильнее, буря разыгралась вовсю, и трудно было поверить, что не человек из плоти и крови, а нечто бестелесное, невидимое грохочет по крыше, с треском гнет ветви, прыгает с деревьев на трубу, сует голову в дымоход, завывает и свистит снаружи за каждым углом. Как в рассказах ужасов, нарушителем спокойствия был бесплотный дух, которого нельзя увидеть, а можно только ощущать. Первый раз за всю жизнь испытала Грейс страх перед бурей в ночном лесу, потому что никогда раньше не была так одинока. Ей казалось, что она раздвоилась: ее "я", энергичное и одушевленное ясным намерением, исчезло, оставив пустую оболочку.