- Вовсе нет. Ты ведь сам когда-то хотел, чтобы я вышла за Джайлса. Грейс была близка к отчаянию. - Вовсе не из-за Джайлса, а из-за мистера Фитцпирса.
      - Стало, у вас размолвка? Знаешь, милые бранятся, только тешатся.
      - Дело в одной женщине...
      - Ах, вот оно что! Ты ревнуешь. Старая история. Не спорь со мной. Посиди-ка здесь, а я пришлю к тебе Фитцпирса. Я его только что видел - он курил перед своим домом.
      Он быстро вышел за ворота и зашагал по дорожке. Грейс не могла оставаться в беседке, она вылезла сквозь брешь в ограде и углубилась в рощу. Ее было видно издалека: меж большими редкими деревьями без подлеска двигалось хрупкое, как сильфида, существо, на которое солнце и листва роняли золотистые и зеленоватые блики. Неожиданно за ее спиной послышался шорох шагов по сухой листве, и, оглянувшись, она увидела приближающегося Фитцпирса, доброго и свежего, как само утро.
      Взгляд его изображал скорее любопытство, чем любовь. Но Грейс была так хороша в зеленом лесном царстве, щеки ее так чудно алели, простое легкое платье и плавные движения придавали ей такую неотразимую прелесть, что в глазах его вспыхнуло восхищение.
      - Дорогая моя, что случилось? Ваш отец сказал мне, что вы на меня дуетесь, да еще и ревнуете. Ха-ха-ха! Будто в этой глуши у вас может быть соперница, кроме великой природы! Вы же сами об этом знаете!
      - Ревную? Нет, совсем не ревную, - грустно проговорила Грейс. - Мой отец ошибается, сударь. Видно, я чересчур горячо говорила о нашем с вами супружестве, и он не понял, что я имела в виду.
      - Значит, что-то все же случилось? - Он пристально взглянул ей в глаза и привлек к себе. Она отпрянула, и поцелуя не получилось.
      - Что же произошло? - уже серьезно спросил он, обескураженный неудачей.
      - Мистер Фитцпирс, мне пора домой, я еще не завтракала.
      - Подождите, - настаивал он, глядя на нее в упор. - Скажите мне все, прошу вас.
      На его стороне было преимущество сильного, но Грейс ответила, подчиняясь не столько силе, сколько убеждению, что молчать нечестно.
      - Я видела в окно, - проговорила она неуверенно. - Я расскажу вам потом. Мне пора. Я еще не завтракала.
      Фитцпирс вдруг понял все, что она имела в виду.
      - Да ведь и я не завтракал, - оживленно заговорил он. - Я сегодня встал поздно. Меня разбудили посреди ночи, вернее сказать, на рассвете. Чуть забрезжило, является какая-то девица из деревни - не знаю ее имени прибежала между четырьмя и пятью, говорит, спасения нет от зубной боли. Звонка ее никто не услышал, тогда она стала кидать камешки в мое окно, пока не разбудила. Я накинул халат и вышел к ней. Стоит вся в слезах и молит выдрать ей злополучный зуб. Я говорю, не надо, она - ни в какую. Так и вытащил, чистенький, ни пятнышка, мог бы прослужить ей еще лет пятьдесят. А она завернула его в носовой платочек и ушла предовольная.
      Это было так правдоподобно, так исчерпывающе объясняло все! Не зная о том, что случилось в лесу Ивановой ночью, Грейс решила, что ее подозрения беспочвенны и недостойны, и с бесхитростностью чистой души немедленно уверилась в правдивости его слов. На душе у нее стало необычайно легко; как раз в эту минуту кустарник, окаймлявший сад, зашевелился, и на тенистую лужайку вышел ее отец.
      - Надеюсь, все в порядке? - весело спросил он.
      - Да, да, - ответил Фитцпирс, не сводя глаз со стыдливо потупившейся Грейс.
      - Скажите мне, что вы по-прежнему хотите стать мужем и женой, и я на радостях прибавлю вам две сотни. Ей-богу, - объявил Мелбери.
      Фитцпирс взял Грейс за руку.
      - Мы так и скажем, верно ведь, дорогая моя? - спросил он.
      Избавившись от подозрений, Грейс затрепетала от радости и благоговейной готовности проявить великодушие; но, оставаясь женщиной, тут же захотела добиться ответной уступки за свое согласие.
      - Если мы обвенчаемся в церкви, то да, - подчеркнуто спокойно сказала она. - А если нет, то нет.
      Тут пришел черед Фитцпирса проявлять благородство.
      - Да будет так, - с улыбкой сказал он. - В святую церковь мы пойдем, и это будет благо.
      И они направились домой втроем; Грейс с задумчивым лицом шла посередине, чувствуя, как полегчало у нее на душе от объяснения Фитцпирса и сознания, что она все-таки будет венчаться в церкви.
      "Пусть будет так, - говорила она себе. - А там бог милостив, все обойдется".
      С этой минуты она уже не пыталась идти наперекор судьбе, Фитцпирс не отходил от нее ни на шаг, парализуя ее волю и вынуждая безропотно подчиняться каждому его слову. Страсть его не потухала, а несколько сот фунтов золотом, назначенные в приданое, представлялись ему недурным приложением к хорошенькому личику и отчасти заглушали опасения, что он погубит карьеру, вступив в брачный союз с дочерью простого лесоторговца.
      День свадьбы приближался медленно, но неотвратимо. Порой Грейс изнывала от прежних сомнений, и тогда ей казалось, что время сжимается и само пространство сужается вокруг нее; порой она снова становилась жизнерадостна и весела. День следовал за днем; один-два плотника еще захаживали в мастерскую отца в этот нерабочий сезон, что-то пилили, строгали, сбивали, каждое утро отпирали и каждый вечер запирали за собой дверь, ужинали, подолгу простаивали у ворот, вдыхая свежий воздух и обмениваясь новостями из внешнего мира, которые докатывались до Малого Хинтока и замирали в нем, как обессилевшая волна докатывается до самого дальнего грота самой глубокой бухты; однако ни одна из новостей не затрагивала свадебных приготовлений в доме по соседству. День этот близок, думала Грейс, так близок, что не успеют молодые побеги окрепнуть, не успеет листва пожелтеть, а она уже станет женой Фитцпирса. Все кругом выглядело как обычно; заезжему постороннему человеку и в голову не пришло бы, что здесь, в Хинтоке, есть женщина, чья судьба решится в один из этих августовских дней.
      Лишь посвященным было дано знать, что приготовления быстро продвигаются к концу. В отдаленном модном курорте Сэндборне в них участвовало немало разных людей, которые слыхом не слыхивали о Грейс, никогда ее не видели и не знали, хотя тому, что создавалось их руками, суждено было облечь ее в тот день, когда сердце ее забьется если не счастьем, то хотя бы новым волнением, не испытанным ни в один из дней ее прежней жизни.
      Почему фургон миссис Доллери, всегда ходивший напрямик к Большому Хинтоку, одним прекрасным субботним вечером вдруг завернул на Главную улицу Малого Хинтока и остановился у ворот дома Мелбери? Вечерний свет позолотил большую плоскую, тщательно перевязанную картонку, которую с немалыми предосторожностями извлекли из-под черного верха экипажа. Картонка едва ли была тяжела, если миссис Доллери собственноручно внесла ее в дом. Тим Тенгс, столяр, Баутри, Сьюк Дэмсон и еще кто-то понимающе переглянулись и обменялись замечаниями; Мелбери стоял с видом человека, не снисходящего до таких домашних пустяков, как прибытие дамской картонки. Если же говорить правду, он сразу угадал ее содержимое и приятно взволновался этим доказательством того, что все, слава богу, идет своим чередом. Все время, что миссис Доллери оставалась в доме, то есть довольно долго, ибо она была исполнена сознанием важности своей миссии, Мелбери пережидал в сарае, но едва она, умолкнув, получила вознаграждение и удалилась, как он вошел в дом и увидел то самое, что ожидал, - жену и дочь, в восхищении склоненных над подвенечным платьем, прибывшим от лучшего портного вышеупомянутого курорта Сэндборна.
      Все эти недели о Джайлсе Уинтерборне не было ни слуху ни духу. Потеряв аренду в Хинтоке, он распродал часть мебели, а остальное - несколько вещей, дорогих как воспоминания или необходимых в работе, оставил у соседа, сам же уехал прочь. Поговаривали, что он запустил дела, не показывается в церкви, что в воскресенье кто-то видел, как он в грязных башмаках, растянувшись под деревом и опершись на локоть, насмешливо поглядывал на прохожих. Впрочем, добавляли, что он собирается вернуться в Хинток, когда начнут гнать сидр, забрать от соседа давильню, чтобы разъезжать с ней из деревни в деревню.
      Однако краткий промежуток, отделявший Грейс от дня свадьбы, все уменьшался. Не раз просыпалось в ней некое подобие радости - радости от мысли, что это будет ее час; более того, она даже испытывала гордость, что она, просвещенная женщина, станет женой просвещенного человека. Это счастливый случай, который не часто выпадает девушкам в ее положении, девушкам, которым родители, открыв ценность образования, привили новые вкусы, но отнюдь не предоставили возможность удовлетворить их в своем кругу. Однако какая пропасть была между этой холодной гордостью и мечтами ее юности, в которых она рисовалась себе радостно идущей к алтарю в пурпурном сиянии, в ореоле любви, без дурных предчувствий и со всем юным пылом как должное принимающей "уважение тысяч сердец и любовь одного".
      Тогда в грезах все было ясно; сейчас оставалось что-то недосказанное. Отчаяние посещало ее редко, странная покорность судьбе, казалось, овладела ею, и она испытывала мучительную потребность в человеке, которому могла бы излить все, что копилось у нее в душе.
      Этот день был теперь так близок и огромен, что ее чуткий слух уже улавливал его звуки, перешептыванье односельчан на паперти и тонкий перезвон трех колоколов хинтокской церкви. Голоса становились все громче и громче, звон колоколов все настойчивее. Она проснулась: это утро уже настало.
      Пять часов спустя она была женой Фитцпирса.
      ГЛАВА XXV
      Главная гостиница Шертон-Аббаса представляла собой трактир с въездной аркой, через которую, согнувшись в три погибели, кучера провозили постояльцев во двор к благоустроенным номерам, выходившим на задний фасад. Окна, смотревшие на улицу и забранные решеткой, едва пропускали свет и упирались в стены соседних домов; вероятно, поэтому самым роскошным номером гостиницы считался тот, что выходил окнами на задний двор, - из него открывался вид на фруктовые сады, отягощенные алыми и золотыми плодами, без конца и без края раскинувшиеся в мерцающем лиловатом мареве дня. Стояла ранняя осень.
      Когда от яблок, алых, как закат,
      К земле обильной сучья приникают,
      И груши грузно на ветру дрожат,
      И сливы синью взоры привлекают.
      Пейзаж и в самом деле мог показаться тем чудным краем, что виделся в мечтах юному Чаттертону.
      В этом номере и сидела сейчас молодая женщина, которую звали Грейс Мелбери вплоть до того дня, как перст судьбы коснулся ее и превратил в миссис Фитцпирс. После свадьбы прошло два месяца. Фитцпирс отправился полюбоваться аббатством при свете заходящего солнца, а Грейс осталась в одиночестве, слишком утомленная, чтобы сопровождать его на прогулке. Их долгое свадебное путешествие, продолжавшееся восемь недель, подошло к концу, и тем же вечером они собирались отбыть в Хинток.
      Во дворе, за которым начинались сады, глазам Грейс предстала обычная для этого времени года картина. Несколько человек хлопотало возле перевозной мельницы и давильни: одни подносили в плетеных корзинах яблоки, другие их перемалывали, третьи выжимали. Всей работой заправлял молодой фермер степенной наружности, по всем признакам - хозяин давильни. Черты его лица были Грейс хорошо знакомы. Повесив куртку на гвоздь у сарая, он закатал рукава рубашки выше локтей, чтобы не испачкать их яблочной массой, которую он закладывал в сетку из конского волоса. Кусочки кожуры пристали к полям его шляпы, должно быть, брызнув из прорвавшейся сетки, а коричневые ошметки засохшей яблочной кашицы покрывали до локтей его сильные красивые руки.
      Грейс сразу догадалась, как он сюда попал. Дальше, в глубь яблоневого края чуть не каждый фермер имел в хозяйстве собственную давильню и готовил сидр своими силами, но здесь, на границе владений Помоны, где сады соперничали с лесами, обзаведение столь громоздким оборудованием едва ли могло окупить себя. Здесь-то и открывалось широкое поле деятельности для бродячего сидродела. Его давильня и весь завод размещались не в сарае, а на колесах, и с парой лошадей, всеми приспособлениями, чанами, трубами и ситами, да еще одним-двумя работниками он переезжал с места на место, выручая этим хлопотным делом изрядные деньги, особенно в урожайный год.
      Сады по окраинам городка ломились от плодов. Яблоки лежали по дворам в телегах, корзинах, сваленные в кучи, и неподвижный голубоватый воздух осени был напоен тяжелым и сладким духом яблочного брожения. Выжимки лепешками сушились на топливо под желтым осенним солнцем. Нынешний урожайный год принес несметное изобилие скороспелых яблок и опадышей, не годившихся в лежку даже на малый срок. Поэтому в корзинах и дрожащей воронке мельницы Грейс увидела образчики самых разных сортов - аниса, коричной, папировки, грушовки и других добрых знакомых всеядной юношеской поры.
      Грейс с интересом наблюдала за хозяином давильни. С губ ее сорвался легкий вздох. Может быть, ей вспомнился тот день, когда совсем еще недавно друг ее детства по просьбе отца встречал ее в этом самом городе, застенчивый и полный надежд, поверивший в обещание, скорее подразумевавшееся, чем данное всерьез. А может быть, ей вспомнилось время уже давнее, детство, когда ее губы просили у него поцелуя, о котором он еще не помышлял. Как бы то ни было, все это дело прошлое. Она чувствовала свое превосходство над ним тогда и чувствует его сейчас.
      "Отчего он не обернется?" - думала Грейс, стоя у открытого окна. Она не знала, что днем их приезд вызвал оживление в гостинице и привлек внимание Джайлса; увидев ее въезжающей под арку, он густо покраснел, отвернулся и с удвоенным рвением принялся за работу. Неразлучный с ним Роберт Кридл, прослышав от конюха, что доктор Фитцпирс с молодой женой остановились в гостинице, стал многозначительно покачивать головой и шумно вздыхать, отрываясь от рычага яблочного пресса.
      - Какого черта ты вздыхаешь? - не вытерпел наконец Уинтерборн.
      - Эх, хозяин, все мысли... мысли не дают покоя! Пятьсот подвод выдержанного теса, да к тому же пятьсот фунтов добрых денежек, да каменный дом - там бы дюжина семей поместилась, - да еще доля в лошадях и повозках все разом пропало, а из-за того, что упустили ее, когда она была вашей по праву!
      - Ах ты, господи, да ты меня с ума сведешь, Кридл,в сердцах проговорил Джайлс. - Замолчи, ради бога.
      На этом разговор во дворе оборвался. Тем временем Грейс, невольная виновница этих потерь, еще стояла у окна. Она была изысканно одета, занимала лучший номер гостиницы, ее долгое свадебное путешествие отличалось разнообразием и даже роскошью, ибо там, где речь шла об удовольствиях, Фитцпирс был решительно неспособен на экономию. Рядом со всем этим Джайлс и окружающие его люди казались ей сейчас убогими и будничными, их мир был так далек от ее собственного, что она не могла понять, какой внутренний смысл находила в нем еще недавно.
      - Нет, я никогда бы не стала его женой, - произнесла она, покачав головой. - Папа был прав. Эта жизнь слишком груба для меня. - И она взглянула на украшавшие ее белые тонкие пальцы кольца с сапфиром и опалом подарок Фитцпирса.
      Джайлс по-прежнему стоял спиной к окну, и, ощущая некоторую гордость своим положением, - вполне извинительную в молодой неопытной женщине, которая полагает, что удачно вышла замуж, - Грейс с мягкой улыбкой окликнула Джайлса.
      - Мистер Уинтерборн!
      Джайлс, казалось, не слышал.
      - Мистер Уинтерборн! - повторила она.
      Он снова не услышал, хотя тот, кто стоял рядом и видел его лицо, мог бы в этом усомниться. Смущенная громким звуком своего голоса, Грейс окликнула его в третий раз!
      - Мистер Уинтерборн, вы забыли мой голос? - И, ожидая ответа, вновь приветливо улыбнулась.
      Он повернулся, не выразив удивления, и решительно подошел к окну.
      - Зачем вы меня зовете? - спросил он против ожидания сурово; лицо его было бледно. - Вам мало того, что я выбиваюсь из сил, чтобы заработать себе на хлеб, пока вы тут сидите в довольстве, вам еще надо бередить мои раны.
      Она вспыхнула, в растерянности не зная, что сказать, но не рассердилась, ибо знала, чем вызван его гнев.
      - Я не хотела вас обидеть, простите меня, - кротко сказала она. Поверьте, у меня не было на уме ничего дурного. Просто, увидев вас тут, рядом, я не могла удержаться, чтобы вас не окликнуть.
      Сердце его готово было выпрыгнуть из груди, глаза застилали слезы - так растрогали его эти ласковые слова, произнесенные знакомым голосом. Потупившись, он заверил ее, что ничуть не сердится, и неуклюже, сдавленным голосом спросил, довольна ли она своим путешествием и много ли повидала интересного. Она рассказала ему о нескольких местах, в которых успела побывать, а он слушал ее, пока ему не пришлось вернуться к рычагам давильни.
      Забыть ее голос! Разве в его словах прозвучало бы столько горечи, если бы он забыл этот голос! Сгоряча он сурово упрекнул ее, но, опомнившись, стал думать о ней с нежностью, ибо видел, что она была права, отвергнув его, свою же верность он считал недостойной внимания. Он мог бы сказать о себе словами современного поэта:
      Коль я забуду,
      Пусть реки позабудут море,
      Коль я забуду,
      Любовь свою забуду в горе,
      Да буду я гнуснее всех,
      Да буду воплощенный грех,
      Коль я забуду.
      Коль ты забудешь,
      Ни в чем тебя не упрекну я,
      Коль ты забудешь,
      "Будь счастлива", - тебе шепну я,
      Я буду лишь тобою жить,
      Я буду лишь тебе служить,
      Хоть ты забудешь.
      Слезы выступили у нее на глазах при мысли, что она могла бы не напоминать ему о том, чего он сам не мог позабыть; она уверяла себя, что не ее воля, а неумолимый ход событий разрушил их детские мечты. Встреча со старым другом неожиданно отняла у нее ту ликующую гордость, с которой она растворяла окно. Грейс не понимала, отчего вдруг ей сделалось так грустно. Произошло же это единственно оттого, что жестокость ее не была достаточно безоглядной. "Если надо действовать ножом - не раздумывайте", - говорят великие хирурги. Для собственного спокойствия Грейс следовало бы или не ставить Уинтерборна ни во что, или обращаться с ним как с равным. Теперь же, закрывая окно, она испытывала невыразимую, можно сказать, опасную жалость к своему отвергнутому жениху.
      Вскоре вернулся Фитцпирс и сообщил ей, что видел великолепный закат.
      - А я его и не заметила, - вздохнула Грейс и поглядела во двор. - Зато я видела одного нашего знакомого.
      Фитцпирс тоже посмотрел в окно и сказал, что никого не узнает.
      - Да там же мистер Уинтерборн, у давильни. Он ведь подрабатывает на сидре.
      - Ах, тот, деревенский, - равнодушно проговорил Фитцпирс.
      - Не говори так про мистера Уинтерборна, - упрекнула Грейс мужа. Правда, я только что подумала, что никогда не могла бы выйти за него, но я его уважаю и буду уважать.
      - Ради бога, любовь моя. Я же говорю, что я человек злой и надменный и тщеславно горжусь своим обветшавшим родом; более того, сказать по правде, мне кажется, будто я принадлежу совсем к другой породе людей, чем те бедняки, что трудятся во дворе.
      - И к другой, чем я. Я же одной с ними крови.
      У Фитцпирса был вид пробудившегося ото сна: если он нашел верные слова для выражения своих чувств, было, в самом деле, противоестественно, что женщина из племени, работающего под окном, стоит рядом с ним и является его женой. Все время путешествия она ни разу не уступила ему в высоте мыслей, безошибочности вкуса и изяществе манер, и он почти позабыл, что, женясь на ней, почитал свои жизненные принципы поруганными.
      - Одной крови? Но образование и воспитание превратили тебя в совсем иного человека, - сказал он скорее для себя, чем для Грейс.
      - Мне бы не хотелось так думать, - пробормотала она с тоской. Кажется, ты недооцениваешь Джайлса Уинтерборна. Не забывай, что мы были неразлучны, пока меня не послали учиться, поэтому я не могу так уж сильно от него отличаться. По крайней мере, я так считаю. Без сомнения, это большой недостаток. Надеюсь, ты примиришься с этим, Эдрид.
      Фитцпирс обещал, и так как время близилось к вечеру, они стали собираться в дорогу, чтобы засветло добраться до Хинтока.
      Менее чем через полчаса они тронулись в путь. Меж тем работа во дворе прекратилась, и тишину нарушало лишь шлепанье капель из-под до отказа завинченного пресса да гуденье запоздалой осы, которая так охмелела, что не заметила наступления сумерек. Грейс радовалась, что скоро окажется дома, в краю лесов; Фитцпирс молча сидел с нею рядом. Его невыразимо угнетала мысль, что путешествие подошло к концу и теперь вновь придется остаться один на один с неприкрытой наготой деревенской жизни.
      - Ты все молчишь, Эдрид, - нарушила молчание Грейс. - Разве ты не рад, что мы едем домой? Я так рада!
      - У тебя тут друзья. У меня никого.
      - Но ведь мои друзья - твои друзья.
      - М-да, ты права.
      Разговор оборвался; они уже ехали по Главной улице Хинтока. Еще до отъезда было решено, что они, хотя бы на первых порах, поживут в просторном доме Мелбери, пустовавший флигель которого отдавался в их распоряжение. За время отсутствия новобрачных его привели в порядок, побелили, покрасили, оклеили обоями. Лесоторговец не пожалел сил, чтобы по возвращении новобрачные устроились как можно удобнее и уютнее. В довершение всего Мелбери распорядился, чтобы на первом этаже большую комнату с отдельным выходом превратили в приемную, к дверям которой с улицы привинтили бронзовую табличку с именем Фитцпирса - единственно ради украшения, ибо лесному краю на много миль в окрестности было отлично известно место жительства каждого его обитателя.
      Мелбери и его супруга приветствовали прибывших с чувством, их домочадцы - с почтением. Первым делом Грейс и Фитцпирс осмотрели свои комнаты, к которым вел коридор по левую руку от лестницы. Комнаты эти отделялись от остального дома дверью, навешенной по особому указанию Мелбери. В камине весело полыхал огонь, хотя до холодов было еще далеко. Фитцпирс объявил, что не голоден, ибо они недавно обедали в Шертон-Аббасе, и что он хочет пройтись до своего прежнего жилища, чтобы узнать, как шли дела у его заместителя.
      Выйдя из дома Мелбери, он оглянулся. Жить под этой крышей означало желанную экономию денег, плохо было то, что все в этом доме будет напоминать ему, что он зять лесоторговца. Он направился к домику на холме. Его заместитель был в отлучке, и Фитцпирс разговорился со своей недавней хозяйкой.
      - Что хорошего слышно, миссис Кокс? - спросил он с деланным оживлением.
      Хозяйку немало огорчала потеря выгодного жильца, и у нее не оставалось надежды хоть как-то восполнить упущенное, ибо где-где, а в Хинтоке приезжих не бывало. Поэтому она недовольно пробормотала:
      - Не хочу я и говорить об этом, особенно вам, сэр.
      - Уж расскажите, миссис Кокс, мне можно.
      - Да люди все удивляются вашей женитьбе, доктор Фитцпирс. Они-то считали, что вы столько превзошли в науке, и вдруг вы женитесь на дочке Мелбери, такой же хинтокской, как и я.
      - Пусть говорят что хотят, - сказал Фитцпирс, не подавая виду, что ее слова пронзили его в самое сердце. - Что еще нового?
      - Возвратилась сама.
      - Кто?
      - Миссис Чармонд.
      - Да ну! - Фитцпирс был заинтригован. - Я никогда ее не видел.
      - Зато она вас видала, сэр.
      - Не может быть!
      - Все может. Она вас видела не то в гостинице, не то на улице, когда вы путешествовали, и что-то про вас сказала, а ее горничная, мисс Эллис, объяснила ей, что это ваше свадебное путешествие с дочкой мистера Мелбери, и тогда она говорит, что вы могли бы жениться поудачнее. "Боюсь, он испортит себе карьеру", - сказала она.
      Фитцпирс не продолжал беседы с приветливой хозяйкой и быстрыми шагами направился домой. Он тихонько поднялся по лестнице в выделенную им гостиную, где, уходя, оставил жену. Камин еще горел, но в комнате было темно. Он заглянул в столовую, однако стол для ужина не был накрыт. Он пошел дальше, но тут с первого этажа, из гостиной лесоторговца, донесся гул голосов, в котором легко распознавался голос Грейс.
      Не заходя туда, он с порога взглянул в комнату и обнаружил веселое общество соседей и знакомых, среди которых узнал молочника, фермера Баутри, кузнеца из Большого Хинтока, бочара, столяра, акцизного чиновника и их жен. Все они наперебой расточали комплименты миссис Фитцпирс и поздравляли новобрачных с возвращением. Забыв о том, что она теперь дома и что муж ее важный человек, разрумянившаяся от удовольствия Грейс охотно принимала изъявления их дружбы.
      Фитцпирсу эта сцена показалась отвратительной. Мелбери отсутствовал, но его жена, заметив доктора, поспешила ему навстречу.
      - Тут разнесся слух о вашем приезде, и вот все пожаловали к нам. Мы с Грейс подумали, что неловко не пригласить гостей к ужину, и Грейс решила, что по случаю возвращения вы отужинаете вместе с нами.
      Грейс тоже его заметила.
      - Правда мило, что они меня так поздравляют, - растроганно сказала она, подходя к мужу. - Нехорошо было бы не ответить на их любезность и запереться у себя.
      - О, разумеется... разумеется, - пробормотал Фитцпирс и с героической улыбкой мученика присоединился к обществу.
      Как только гости уселись за стол, появился хозяин дома, сразу приметивший, что Фитцпирс охотно уклонился бы от участия в столь многолюдном собрании. Отозвав жену в сторону, он выговорил ей за поспешное приглашение. Миссис Мелбери ответила ему в оправдание, что Грейс сама одобрила эту затею, и любящий отец не нашелся что возразить. Фитцпирс к этому времени успел уже совершенно освоиться со своими добродушными сотрапезниками, которые, широко расставив локти, пили, ели, шутили и хохотали. Поддавшись общему веселью, он вынужден был под конец признаться себе, что этот ужин - отнюдь не самый тягостный в его жизни.
      И все же мгновениями, точно таинственные письмена на стене, перед ним возникали будто бы сказанные миссис Чармонд слова о том, что он погубил свою будущность. Мысли тотчас уносили его прочь от веселой трапезы, в негодовании он задавал себе вопрос, вправе ли миссис Чармонд или любая другая женщина совать нос в его дела. Но, поразмыслив, приходил к заключению, что владелица Хинток-хауса проявляет вполне естественный интерес к судьбе приходского врача. Стакан грога избавлял его от неприятных раздумий. Находившая на него временами мрачность не укрылась, однако, от взгляда Грейс и старого Мелбери, поэтому оба они облегченно вздохнули, когда один из гостей заявил, что время позднее и пора расходиться по домам. При этих словах Мелбери проворно поднялся с места, словно его подбросило пружиной, и через десять минут в доме не осталось никого, кроме хозяев.
      - Послушай, Грейс, - обратился к жене Фитцпирс, едва они остались вдвоем в своей комнате, - мы провели приятный вечер, все было очень мило. Но давай все же договоримся, какого образа жизни нам следует здесь придерживаться. Пусть нам предстоит жить в этом доме, но это не значит, что мы должны общаться со всеми, кто посещает твоих родителей. Говоря по правде, мне это непереносимо.
      Поначалу Грейс неприятно поразило его отвращение к тому самому доброму старому укладу деревенской жизни, к которому он выказывал столько интереса в пору ухаживания, но спустя мгновение она согласилась.
      - Мы должны вести себя так, словно мы квартиранты, то есть совершенно независимо, как если бы мы жили в наемном доме, - продолжал Фитцпирс.
      - Да, да, Эдрид, я понимаю, мы должны вести себя именно так.
      - Но ты в мое отсутствие собрала этих людей и даже не подумала о том, каково это мне.
      - Ты прав. Мне следовало дождаться тебя. - Она вздохнула. - Но они явились так неожиданно, я думала, что поступаю, как лучше.
      На этом их разговор оборвался. Назавтра Фитцпирс отправился в свой первый по приезде обход больных. Со свойственной ему приметливостью, а может быть, мнительностью, он тотчас почувствовал, что односельчане перестали видеть в нем таинственного, непостижимого джентльмена, которому дарованы безграничные возможности. Теперь он был для них просто партнером мистера Мелбери, в известной мере таким же деревенским жителем, как они сами. В обитателях Хинтока крепко держалось врожденное почтение к аристократам, и едва они узнали, что Фитцпирс родом из бакберийских Фитцпирсов, как тотчас стали при встрече с ним касаться шляпы и оказывать ему всяческие знаки уважения и услуги - все то, чего Мелбери не удавалось добиться никакой ценой. Теперь, предав древность рода женитьбой, Фитцпирс утратил в их глазах былой ореол, он стал для них деревенским врачом, не более, заслуживающим того же обращения, что и старый Джонс, на которого они посматривали сверху вниз.
      Он и раньше не мог похвастаться обширной практикой, теперь же число его пациентов сильно поубавилось. В довершение всего, из Попечительского совета пришла бумага с жалобой на его заместителя, который отказал в помощи бедняку. Уязвленный, Фитцпирс заявил о своей отставке.
      Недели через две после приезда он вбежал в комнату Грейс в необычном возбуждении.
      - Мне предлагают практику в Бедмуте, ту самую, о которой я вел переговоры, - объявил он. - Для этого требуется внести восемьсот фунтов, - я думаю, твой отец не откажется их ссудить. Тогда мы уехали бы отсюда навсегда.
      Вопрос этот обсуждался и прежде, так что Грейс не была застигнута врасплох. Но не успела она ответить, как в дверь дома постучали, и бабушка Оливер прибежала доложить, что диктора Фитцпирса срочно вызывают в Хинток-хаус к миссис Чармонд, карета которой перевернулась.
      - Ну, это уж кое-что, - проговорил Фитцпирс с заинтересованностью, которую вряд ли сумел бы объяснить. - У меня всегда было предчувствие, что я познакомлюсь с этой загадочной женщиной.
      Последние слова он произнес про себя.
      Когда он уходил, Грейс пожелала ему доброй ночи.
      - Я, наверно, буду уже спать к твоему возвращению, - прибавила она.
      - Покойной ночи, - рассеянно ответил он и стал спускаться по лестнице. Впервые со дня свадьбы он ушел из дома, не поцеловав жену.
      ГЛАВА XXVI
      Уинтерборн покинул свой дом. Его теперь редко видели в Хинтоке: он, возможно, и совсем бы не появлялся в деревне, если бы не деловые отношения с Мелбери, в усадьбе которого он оставил сидровый аппарат, ибо своей усадьбы у него больше не было.