В комнате застоялся нежилой дух, было прохладно; слышался кисловатый аромат вербены, мелиссы, припахивало туалетной водой. Она раздвинула шторы. Посреди комнаты стоял письменный стол; на бюваре тонким слоем лежала пыль, - и никакой записки, ни адреса, ничего. Ключи торчали на своих местах. Хозяин комнаты отнюдь не страдал скрытностью. Она выдвинула ящик письменного стола - ворох писем, несколько фотографий, веер, а в углу, жалким комком, черная шелковая перчатка... Ее рука застыла на краю стола. В памяти внезапно возникла картина, внимание рассеялось, взгляд устремился вдаль... Два года назад летним вечером она ехала вдоль набережных в трамвае, и ей показалось, что она видит, - она даже привстала со своего места, - что она видит Жерома, своего мужа; она узнала его, он стоял возле какой-то женщины, да-да, стоял, склонившись над молодой женщиной, которая плакала на скамейке! И с тех нор сотни раз ее воображение кружило вокруг этой сцены, промелькнувшей за какую-то долю секунды, и с жестоким удовлетворением восстанавливало мельчайшие ее детали: пошлое горе женщины, ее упавшая шляпа и большой белый платок, который та поспешно вытащила из юбки, но главное - фигура Жерома! Ах, она была уверена, что угадала по поведению мужа, какие чувства обуревали его в тот вечер! Тут, несомненно, было и сострадание, - ведь она знала, как легко его можно растрогать; и раздражение, оттого что его втянули в скандал посреди людной улицы; и, уж конечно, - жестокость! Да! Он стоял, чуть наклонившись, и в его напряженной позе она ясно увидела эгоистический расчет любовника, которому любовница до смерти надоела, который стремится уже к новым похождениям и который, несмотря на жалость, несмотря на тайный стыд, уже прикинул, как использовать к своей выгоде эти слезы, чтобы тут же, на месте, окончательно завершить разрыв! Все это явственно предстало перед ней в тот миг, и всякий раз, как это наваждение опять овладевало ею, у нее кружилась голова и подкашивались ноги.
      Она быстро вышла из комнаты и заперла дверь двойным поворотом ключа.
      Вдруг ее осенило: эта горничная, маленькая Мариетта, которую пришлось уволить с полгода назад... Г-жа де Фонтанен знала адрес ее нового места. Подавив отвращение, она без дальнейших раздумий отправилась туда.
      Кухня помещалась на пятом этаже, с черного хода. Был унылый час мытья посуды. Ей открыла Мариетта - беленькая, на затылке завитки, большие испуганные глаза - сущий ребенок. Она была одна; покраснела, но глаза засветились:
      - Как я рада увидеть барыню! Мадемуазель Женни выросла небось?
      Госпожа де Фонтанен колебалась. У нее была страдальческая улыбка.
      - Мариетта... дайте мне адрес барина.
      Девушка залилась румянцем, в широко раскрытых глазах показались слезы. Адрес? Она покачала головой, адреса она не знает, то есть больше не знает: барин не живет уже в гостинице, где... И потом, барин почти сразу же бросил ее.
      Госпожа де Фонтанен опустила глаза и стала пятиться к двери, чтобы не слушать того, что могло последовать дальше. Наступило короткое молчание, и так как из таза на плиту с шипеньем выплескивалась вода, г-жа де Фонтанен машинально пробормотала:
      - У вас вода кипит. - Потом, продолжая пятиться, добавила: - По крайней мере, вам здесь хорошо, дитя мое?
      Мариетта не отвечала, и когда г-жа де Фонтанен, подняв голову, встретилась с ней взглядом, она увидела, как в глазах девушки промелькнуло что-то животное, детский рот приоткрылся, обнажились зубы. После минутного колебания, которое обеим показалось вечностью, девушка прошептала:
      - Может быть, вы спросите... у госпожи Пти-Дютрёй?
      Она разрыдалась, но г-жа де Фонтанен уже не слышала этого. Она убегала по лестнице вниз, как от пожара. Это имя вдруг объяснило ей сотню в свое время едва замеченных и тут же забытых совпадений, которые теперь обретали смысл.
      Мимо проходил пустой фиакр, она кинулась в него, чтобы скорее вернуться домой. Но в тот миг, когда она собиралась назвать свой адрес, ее охватило непреодолимое желание. Ей показалось, что она исполняет волю божью.
      - Улица Монсо! - воскликнула она.
      Через пятнадцать минут она звонила у дверей своей кузины Ноэми Пти-Дютрёй.
      Ей открыла девочка лет пятнадцати, белокурая и свеженькая, с большими ласковыми глазами.
      - Здравствуй, Николь. Мама дома?
      Она почувствовала на себе удивленный взгляд девочки.
      - Сейчас я ее позову, тетя Тереза!
      Госпожа де Фонтанен осталась в прихожей одна. У нее так сильно билось сердце, что она прижала руку к пруди и боялась ее отнять. Усилием воли заставляя себя быть спокойной, она осмотрелась вокруг. Дверь в гостиную была отворена; солнце весело играло на коврах и обоях; у комнаты был небрежный кокетливый вид гарсоньерки. "Говорили, что после развода она осталась без средств", - подумала г-жа де Фонтанен. И эта мысль напомнила ей, что ей самой муж уже два месяца не дает денег, что очень трудно стало справляться с расходами по хозяйству, и тут же мелькнула догадка, что, может быть, вся эта роскошь у Ноэми...
      Николь не появлялась. В квартире воцарилась тишина. Чувствуя себя с каждой минутой все более угнетенной, г-жа де Фонтанен вошла в гостиную, чтобы присесть. Пианино было открыто; на диване лежал развернутый журнал мод; на низком столике валялись папиросы; в вазе полыхала охапка красных гвоздик Ее тревога стала еще сильней. Но отчего?
      Оттого, что здесь был он, в каждой мелочи ощущалось его присутствие! Это он придвинул пианино к окну углом, точно так же, как дома! Это, конечно, он оставил его открытым, а если даже не он, то для него бренчала здесь музыка! Это он захотел, чтобы был здесь низкий диван, а рядом, под рукой, лежали всегда папиросы! И это его, только его она видела здесь, он лежал, развалившись среди подушек, с обычным своим барски небрежным видом, с веселым взглядом из-под ресниц, откинув картинно руку и зажав между пальцами папиросу!
      Она вздрогнула, заслышав скользящие шаги по ковру; появилась Ноэми в кружевном пеньюаре, опираясь на плечо дочери. Это была тридцатипятилетняя женщина, темноволосая, высокая, полная.
      - Здравствуй, Тереза; извини меня, я с утра валялась с ужасной мигренью. Опусти шторы, Николь.
      Блеск глаз, свежий цвет лица изобличали ее во лжи.
      А чрезмерная говорливость свидетельствовала о том, насколько смутил ее этот визит; смущение перешло в тревогу, когда тетя Тереза ласково обратилась к девочке:
      - Мне нужно поговорить с твоей мамой, малышка; оставь нас, пожалуйста, на минутку одних.
      - Ну-ка, иди занимайся к себе в комнату, живо! - воскликнула Ноэми и с деланным смехом обратилась к кузине: - Просто невыносимо, уже в эти годы, хлебом ее не корми - только дай покривляться в гостиной! У Женни, наверно, то же самое? Должна тебе сказать, что я была точно такая, помнишь? Маму это до отчаянья доводило.
      Госпожа де Фонтанен пришла для того, чтобы получить нужный ей адрес. Но с первых же секунд она так остро ощутила присутствие здесь Жерома, обида была такой горькой, а вид Ноэми, ее яркая и вульгарная красота настолько оскорбительными, что, опять поддаваясь первому порыву, она приняла безрассудное решение.
      - Да сядь ты, пожалуйста, Тереза, - сказала Ноэми.
      Вместо того чтобы сесть, Тереза подошла к кузине и протянула ей руку. В жесте не было ничего театрального, он был полон искренности и достоинства.
      - Ноэми... - начала она и вдруг быстро проговорила: - Верни мне мужа.
      Светская улыбка застыла на губах г-жи Пти-Дютрёй. Г-жа де Фонтанен все еще держала ее за руку.
      - Не отвечай мне. Я тебя ни в чем не упрекаю. Это все, конечно, он... Я знаю его...
      Она замолчала, ей не хватало воздуха. Ноэми не воспользовалась паузой, чтобы защититься, и г-жа де Фонтанен была ей благодарна за молчание - не потому, что сочла его признанием, но оно доказывало, что ее кузина не настолько испорченна и ловка, чтобы так быстро отразить внезапный удар.
      - Слушай меня, Ноэми. У нас растут дети. Твоя дочь... И мои двое тоже взрослеют. Даниэлю уже четырнадцать. Пример может оказаться пагубным, зло так заразительно! Нельзя, чтобы это продолжалось! Разве я не права? Скоро уже не я одна буду все это видеть... и страдать.
      В ее прерывистом голосе прозвучала мольба:
      - Верни нам его теперь, Ноэми.
      - Но, Тереза, уверяю тебя... Ты с ума сошла! - Молодая женщина успела взять себя в руки, в глазах вспыхнула ярость, губы сжались. - Да, да, Тереза, ты и впрямь с ума сошла! А я тут слушаю твои бредни! Тебе приснилось! Или тебя кто-то настроил, ты наслушалась сплетен! Объяснись!
      Не отвечая, г-жа де Фонтанен обволокла кузину глубоким, почти нежным взглядом; казалось, он говорил: "Бедная темная душа! И все же ты лучше, чем та жизнь, которую ты ведешь!" Но вдруг этот взгляд скользнул по выпуклости плеча, где голое тело, свежее и пухлое, трепетало под ячейками кружев, как зверек, попавший в силки; образ, который возник вдруг перед ней, был так отчетлив и точен, что она закрыла глаза; по ее лицу пробежала тень ненависти и боли. Тогда, словно ее вдруг покинуло мужество, она сказала, стремясь поскорее с этим покончить:
      - Я, верно, ошиблась... Дай мне только его адрес. Или нет, я даже не прошу тебя сказать, где он, но предупреди, только предупреди его, что мне надо его увидеть...
      Ноэми распрямилась:
      - Предупредить? Да разве я знаю, где он? - Она вся залилась краской. И вообще, когда кончатся эти сплетни? Жером иногда заходит ко мне! Ну и что же из этого? Никто и не скрывает! Мы ведь родня! Ну и ну! - Инстинкт подсказывал ей слова, которые причиняют боль. - Очень он будет доволен, когда я расскажу ему, как ты сюда приходила, чтобы поднять скандал!
      Госпожа де Фонтанен попятилась.
      - Ты говоришь, как девка!
      - Ах, так! Ты хочешь, чтобы я тебе сказала откровенно? - взвилась Ноэми. - Когда от женщины уходит муж, в этом виновата она сама! Если бы Жером нашел в твоем обществе то, чего он, я уверена, ищет на стороне, тебе бы не пришлось за ним бегать, моя милая!
      "Неужто это правда?" - невольно подумалось г-же де Фонтанен. У нее уже не было сил. Ее одолевало искушение бежать отсюда; но ей было страшно опять оставаться одной, не зная адреса, не зная, как вызвать Жерома. Ее взгляд снова смягчился.
      - Ноэми, забудь, что я тебе сказала, выслушай меня. Женни больна, у нее уже двое суток жар. Я одна. Ты сама мать, ты знаешь, что такое сидеть у постели больного ребенка... Вот уж три недели, как Жером у нас не появлялся. Где он? Что с ним? Надо сообщить ему, что его дочь больна, надо, чтобы он вернулся! Скажи ему.
      Ноэми с жестоким упрямством покачала головой.
      - Ноэми, я не верю, что ты стала такой злой! Слушай, я тебе еще не все сказала; Женни больна, это правда, и я очень встревожена; но не это главное. - Ее голос униженно дрогнул от того, что ей предстояло сказать. - От меня ушел Даниэль, он исчез.
      - Исчез?
      - Предприняты розыски. Я не могу в такой момент оставаться одна... с больным ребенком... Ведь правда? Ноэми, скажи ему только, чтобы он пришел!
      Госпоже де Фонтанен показалось, что молодая женщина вот-вот уступит, в ее глазах она увидела сочувствие; но Ноэми отвернулась и, вздевая к потолку руки, воскликнула:
      - Боже мой, чего ты от меня хочешь? Ведь я тебе говорю, что ничем не могу тебе помочь!
      Госпожа де Фонтанен негодующе молчала; Ноэми обратила к ней пылающее лицо:
      - Ты мне не веришь, Тереза? Не веришь? Ну что ж, тем хуже для тебя, сейчас ты узнаешь все! Он опять меня обманул, понимаешь? Удрал неведомо куда, - удрал с другой! Вот! Теперь ты мне веришь?
      Госпожа де Фонтанен стала мертвенно-бледной. Она повторила машинально:
      - Удрал?
      Молодая женщина бросилась на диван и зарыдала, уткнувшись в подушки.
      - Ах, если б ты знала, как он мучил меня! Я слишком часто прощала - он вообразил, что я буду прощать всегда! Ну уж нет, довольно! Он публично оскорбил меня самым отвратительным образом! При мне, в моем доме соблазнил негодяйку, которую я здесь держала, служанку девятнадцати лет! Паршивка сбежала две недели назад со своим тряпьем, не попрощавшись, по-английски! А он ждал ее внизу в коляске! Да-да! - взвыла она, выпрямляясь. - На моей улице, у моих дверей, средь бела дня, на глазах у соседей, - с прислугой! Представляешь себе?
      Госпожа де Фонтанен прислонилась к пианино, чтобы не упасть. Она глядела на Ноэми, не видя ее. Перед ее взором проходило пережитое; она снова увидела Мариетту несколько месяцев назад, услышала шорохи в коридоре, вспомнила тайные отлучки мужа на седьмой этаж и тот день, когда уж больше нельзя было притворяться, что ничего не замечаешь, и пришлось рассчитать девчонку, и та задыхалась от отчаяния и просила прощения у барыни; она снова увидела набережную и ту женщину, простую работницу в черном платье, сидевшую на скамейке, утирая слезы; потом наконец она заметила Ноэми тут, рядом, и отвернулась. Но помимо воли взгляд ее возвратился к этой красивой девке, лежавшей поперек дивана, к ее телу, к голому плечу, которое сотрясалось от всхлипываний, вздымаясь под кружевами. Нагло всплывал мучительный образ.
      А голос Ноэми доносился до нее бурными всплесками:
      - Но теперь довольно, довольно! Он может вернуться, может приползти на коленях, я даже не взгляну на него! Я его ненавижу, презираю! Сотни раз я ловила его на лжи, он лгал без малейшего смысла, лгал ради игры, ради удовольствия, по привычке! Стоит ему только рот открыть - и он уже врет! Это враль!
      - Ты несправедлива, Ноэми!
      Молодая женщина одним прыжком вскочила о дивана.
      - И ты его защищаешь? Ты?
      Но г-жа де Фонтанен взяла себя в руки; она сказала уже совсем другим тоном:
      - У тебя нет адреса этой?..
      Секунду подумав, Ноэми сообщнически склонилась к ней:
      - Нет, но консьержка иногда...
      Тереза жестом прервала ее и пошла к дверям. Молодая женщина из приличия уткнулась в подушки и сделала вид, что не замечает ее ухода.
      В передней, когда г-жа де Фонтанен уже приподымала портьеру у входной двери, ее обхватили руки Николь. Лицо девочки было мокрым от слез. Тереза не успела ничего сказать. Девочка порывисто обняла ее и убежала.
      Консьержке очень хотелось посудачить.
      - Я отправляю ей на родину приходящие на ее имя письма, это в Бретани, Перро-Гирек; а родители, наверное, пересылают почту ей. Если это вас интересует... - добавила она, раскрывая засаленный список жильцов.
      Прежде чем вернуться домой, г-жа де Фонтанен зашла на почту, взяла телеграфный бланк и написала:
      "Викторине Ле Га. Перро-Гирек (Кот-дю-Нор). Церковная площадь.
      Прошу передать г-ну де Фонтанену, что его сын Даниэль в воскресенье исчез".
      Потом она написала открытку:
      "Господину пастору Грегори,
      Christian Scientist Society*,
      Нёйи-сюр-Сен, бульвар Бино, 2-а.
      ______________
      * Христианское научное общество (англ.).
      Дорогой Джеймс,
      Два дня тому назад Даниэль уехал, не сообщив куда, и не подает о себе никаких вестей; я в тревоге. Кроме того, Женни слегла, у нее сильный жар, причина неясна. Я не знаю, где найти Жерома, чтобы сообщить ему об этом.
      Я совсем одна, мой друг. Приезжайте ко мне.
      Тереза де Фонтанен"
      V
      На третий день, в среду, в шесть часов вечера на улицу Обсерватории явился длинный нескладный человек неопределенного возраста и ужасающей худобы.
      - Вряд ли барыня принимает, - ответил консьерж. - Наверху доктора. Маленькая барышня при смерти.
      Пастор поднялся по лестнице. Дверь в квартиру была открыта. В прихожей висело несколько мужских пальто. Выбежала сиделка.
      - Я пастор Грегори. Что случилось? С Женни плохо?
      Сиделка посмотрела на него.
      - Она при смерти, - шепнула она и скрылась.
      Он содрогнулся, будто от пощечины. Ему показалось, что вокруг внезапно не стало воздуха, он задыхался. Войдя в гостиную, он отворил оба окна.
      Прошло десять минут. По коридору кто-то бегал взад и вперед, хлопали двери. Послышался голос, показалась г-жа де Фонтанен, за ней следом двое пожилых мужчин в черных костюмах. Увидев Грегори, она кинулась к нему:
      - Джеймс! Наконец-то! О, не оставляйте меня, мой друг!
      Он пробормотал!
      - Я только сегодня вернулся из Лондона.
      Оставив двоих консультантов совещаться, она потащила его за собой. В прихожей Антуан, без сюртука, чистил щеткой ногти в тазу, который держала перед ним сиделка. Г-жа де Фонтанен схватила пастора за руки. Она была неузнаваема: щеки побелели, губы дрожали.
      - Ах, останьтесь со мной, Джеймс, не бросайте меня одну! Женни...
      Из глубины квартиры послышались стоны; не договорив, она убежала в комнату дочери.
      Пастор подошел к Антуану; он молчал, но в его тревожных глазах застыл вопрос. Антуан покачал головой.
      - Она при смерти.
      - О! Зачем так говорить! - сказал Грегори тоном упрека.
      - Ме-нин-гит, - проскандировал Антуан, поднимая руку ко лбу. "Странный малый", - добавил он про себя.
      Лицо у Грегори было желтое и угловатое; черные пряди тусклых, будто мертвых волос топорщились вокруг совершенно вертикального лба. По обе стороны носа, длинного, вислого и багрового, сверкали из-под бровей глубоко посаженные глаза; очень черные, почти без белков, постоянно влажные и удивительно подвижные, они словно фосфоресцировали; такие глаза, суровые и томные, бывают иногда у обезьян. Еще более странной была нижняя часть лица: немая ухмылка, гримаса, не выражавшая ни одного из обычных человеческих чувств, дергала во все стороны подбородок, безволосый, туго обтянутый пергаментно-желтой кожей.
      - Внезапно? - спросил пастор.
      - Температура поднялась в воскресенье, но симптомы проявились только вчера, во вторник, утром. Сразу собрался консилиум. Было сделано все, что можно. - Его взгляд стал задумчивым. - Посмотрим, что скажут эти господа; но лично я, - заключил он, и лицо у него перекосилось, - лично я считаю, что бедный ребенок уми...
      - О, don't!* - хрипло прервал пастор. Его глаза вонзились в глаза Антуана, горевшее в них раздражение плохо вязалось со странной ухмылкой, кривившей рот. Словно воздух вдруг стал непригоден для дыхания, он поднес к воротнику свою костлявую руку, и эта рука скелета так и застыла, судорожно вцепившись в подбородок, точно паук из кошмарного сна.
      ______________
      * О нет! (англ.).
      Антуан окинул пастора профессиональным взглядом: "Поразительная асимметричность, - сказал он про себя, - и этот внутренний смех, эта ничего не выражающая гримаса маньяка..."
      - Будьте любезны сказать, вернулся ли Даниэль, - церемонно спросил пастор.
      - Нет, полнейшая неизвестность.
      - Бедная, бедная женщина, - пробормотал Грегори, в его голосе слышалась нежность.
      В это время оба врача вышли из гостиной. Антуан подошел к ним.
      - Она обречена, - гнусаво протянул тот, что выглядел более старым; он положил руку на плечо Антуану, который тотчас обернулся к пастору лицом.
      Подошла пробегавшая мимо сиделка, спросила, понизив голос:
      - Скажите, доктор, вы считаете, что она...
      На сей раз Грегори отвернулся, чтобы больше не слышать этого слова. Ощущение удушья становилось невыносимым. В приоткрытую дверь он увидел лестницу, в несколько прыжков очутился внизу, перешел через улицу и принялся бегать вдоль мостовой под деревьями, смеясь своим нелепым смехом, со взъерошенными волосами, скрестив на груди паучьи лапы, жадно вдыхая вечерний воздух. "Проклятые врачи!" - ворчал он. К Фонтаненам он был привязан, как к собственной семье. Когда шестнадцать лет тому назад он приехал в Париж без единого пенса в кармане, у пастора Перье, отца Терезы, нашел он приют и поддержку. Этого ему не забыть никогда. Позднее, во время последней болезни своего благодетеля, он все бросил, чтобы неотлучно находиться у его постели, и когда старый пастор умер, одну его руку сжимала дочь, другую - Грегори, которого он называл сыном. Воспоминание было таким мучительным, что он резко повернулся и размашистым шагом пошел назад. Экипажа врачей уже не было перед домом. Он быстро поднялся наверх.
      Дверь по-прежнему оставалась открытой. Стоны привели его в комнату. Шторы были задернуты, полумрак наполнен жалобными вздохами. Г-жа де Фонтанен, сиделка и горничная, склонившись над постелью, с большим трудом удерживали маленькое тело, которое судорожно билось, как рыба в траве.
      Несколько минут Грегори стоял со злобным лицом, ничего не говоря и вцепившись рукой в подбородок. Потом наклонился к г-же де Фонтанен.
      - Они убьют вашу девочку!
      - Что? Убьют? Каким образом? - пролепетала она, пытаясь поймать все время ускользавшую от нее руку Женни.
      - Если вы не прогоните их, - сказал он с яростью, - они убьют вашего ребенка.
      - Кого прогнать?
      - Всех.
      Она ошеломленно смотрела на него; быть может, ей послышалось? Желчное лицо Грегори, желтевшее возле самых ее глаз, было ужасно.
      Он на лету поймал руку Женни и, наклонясь, позвал ее голосом, нежным, как песня:
      - Женни! Женни! Dearest!* Вы узнаете меня? Вы узнаете меня?
      ______________
      * Дорогая (англ.).
      Блуждающие зрачки, устремленные в потолок, медленно обратились к пастору; тогда, склонясь еще ниже, он вперил в них взгляд, такой настойчивый, такой глубокий, что девочка вдруг перестала стонать.
      - Уходите, - бросил он трем женщинам. И так как ни одна из них не подчинилась, он, не меняя положения головы, сказал с непререкаемой властностью: - Дайте мне ее другую руку. Хорошо. А теперь уходите!
      Они расступились. Он остался у кровати один, склонясь над ребенком, вливая в умирающие глаза свою магнетическую волю. Руки, которые он держал, какое-то время колотились в воздухе, потом опустились. Ноги еще трепетали, потом успокоились и они. Покорно закрылись глаза. Все еще согнувшись над постелью, Грегори знаком попросил г-жу де Фонтанен приблизиться.
      - Смотрите, - проворчал он, - она молчит, она стала спокойнее. Говорю вам, прогоните их, прогоните эти исчадия зла! Они погрязли в заблуждении! Заблуждение убьет вашего ребенка!
      Он смеялся немым смехом ясновидящего, который обладает извечной истиной и для кого весь прочий мир состоит из безумцев. Не отводя взгляда от глаз Женни, он проговорил, понижая голос:
      - Женщина, женщина, Зла не существует! Вы сами его создаете, вы сами наделяете его злым могуществом, ибо вы боитесь, ибо вы признаете, что оно есть! Посмотрите на двух этих женщин - они уже не надеются. Все говорят: "Она..." Даже вы - вы тоже думаете - и сейчас едва не произнесли вслух: "Она..." Господи! Положи охрану устам моим и огради двери уст моих! О бедная малютка, когда я здесь появился, вокруг нее была одна пустота, было одно Отрицание! А я говорю: она не больна! - Он выкрикнул эти слова с такой заразительной убежденностью, что женщин словно пронзило током. - Она здорова! Только пусть мне никто не мешает!
      С осторожностью фокусника он постепенно разжал пальцы и отскочил назад, освобождая руки и ноги девочки, и они покорно вытянулись на постели.
      - Блаженна жизнь, - возгласил он, точно пропел. - Блаженно все сущее! Блажен разум и блаженна любовь! Всякое здоровье - во Христе, а Христос в нас!
      Он обернулся к горничной и сиделке, которые стояли в глубине комнаты.
      - Прошу вас, уйдите, оставьте меня.
      - Ступайте, - сказала г-жа де Фонтанен.
      А Грегори выпрямился во весь рост, и его вытянутая рука словно предавала анафеме стол, на котором громоздились пузырьки и компрессы, стояло ведерко с колотым льдом.
      - Уберите все это! - приказал он.
      Женщины повиновались.
      Оставшись с г-жой де Фонтанен вдвоем, он радостно воскликнул:
      - А теперь open the window!* Открывайте, открывайте настежь, dear!**.
      ______________
      * Откройте окно (англ.).
      ** Дорогая (англ.).
      Свежий ветерок, шелестевший листвою на улице, влетел в комнату, схватился со спертым воздухом врукопашную, гоня, выталкивая его прочь, и от его ласкового прикосновения пылающее лицо больной девочки вздрогнуло.
      - Она простудится, - прошептала г-жа де Фонтанен.
      Он ответил счастливой ухмылкой.
      - Shut*, - вымолвил он наконец. - Затворите окно, так, теперь хорошо! И зажгите все лампы, госпожа Фонтанен, пусть будет вокруг светло, пусть вокруг будет радость! И в наших сердцах да засияет свет и вспыхнет великая радость! Всевышний - наш свет, Всевышний - наша радость, так чего ж мне бояться? Ты дал мне сюда поспеть до проклятого часа! - добавил он, воздевая руки. Потом придвинул стул к изголовью кровати. - Садитесь. Будьте спокойны, совсем спокойны. Держите себя в руках. Слушайте только то, что внушает вам Бог. Я говорю вам: Христу угодно, чтобы она выздоровела! Возжелаем же этого вместе с ним! Призовем великую Силу Добра! Дух вездесущ. Плоть - раба духа. Вот уже двое суток бедную darling** никто не ограждает от отрицательного влияния. О, все эти мужчины и женщины внушают мне ужас: они думают лишь о плохом, они взывают лишь к тому, что приносит вред! И считают, что все кончено, когда их жалкие надежды оскудевают!
      ______________
      * Закройте (англ.).
      ** Здесь: милочку, малышку (англ.).
      Крики возобновились. Женни снова забилась в судорогах. Внезапно она запрокинула голову, словно собиралась испустить последний вздох. Г-жа де Фонтанен бросилась на постель, прикрывая девочку своим телом и крича ей прямо в лицо:
      - Не хочу!.. Не хочу!..
      Пастор шагнул к ней, словно возлагая на нее всю вину за новый приступ болезни:
      - Вы в страхе? Значит, нет у вас веры? Пред лицом Господа не может быть страха. Страх владеет лишь плотью. Отбросьте плотскую суть, ибо она не истина. У Марка сказано: "Все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, - и будет вам". Оставьте ее. Молитесь!
      Госпожа де Фонтанен опустилась на колени.
      - Молитесь, - повторил он сурово. - Молитесь прежде всего за себя, слабая душа! Пусть Бог вернет вам сперва веру и мир! Лишь в вашей полной вере дитя обретет спасение! Призовите духа господня! Сердцем я с вами. Будем молиться!
      Он помолчал, сосредоточился и приступил к молитве. Сначала слышалось одно невнятное бормотанье; он стоял, плотно сдвинув ноги, скрестив руки, подняв голову вверх, закрыв глаза; пряди волос вокруг лба сплетались в нимб черного пламени. Постепенно слова делались различимы; мерный хрип девочки сопровождал его призывы органным аккомпанементом.
      - Всемогущий! Дух Животворящий! Ты обитаешь везде, в каждой мельчайшей частице созданий своих. И я взываю к тебе из глубины сердца. Ниспошли мир свой этому исполненному страданий home*. Огради это ложе от всего, что чуждо мысли о жизни! Зло коренится лишь в слабости нашей. О, изгони, Господи, из наших душ Отрицание! Ты один - бесконечная Мудрость, и все, что творишь ты с нами, происходит по законам твоим. Вот почему эта женщина доверяет тебе свое дитя, что распростерлось на самом пороге смерти! Она вручает его Воле твоей, она оставляет его, отрешается от него! И если нужно, чтобы ты отнял ребенка у матери, если так нужно, она согласна, она согласна!
      ______________
      * Дому (англ.).
      - О, замолчите! Нет, Джеймс, нет! - пролепетала г-жа де Фонтанен.
      Не двигаясь с места, Грегори уронил ей на плечо свою железную руку:
      - Маловерная, вы ли это? Вас ли столько раз просветлял дух господень?
      - Ах, Джеймс, за эти три дня я так исстрадалась, я не могу больше, Джеймс!
      - Я смотрю на нее, - сказал он, отступая на шаг, - это уже не она, я больше не узнаю ее! Она открыла Злу дорогу к мыслям своим, в самый храм господень! Молитесь, бедная женщина, молитесь!
      Тело девочки билось под простыней, сотрясаясь от нервной дрожи; глаза снова открылись, воспаленный взгляд медленно переходил с одной лампы на другую. Грегори не обращал на это никакого внимания. Сжимая дочь в объятиях, г-жа де Фонтанен пыталась унять судороги.
      - Высшая сила! - нараспев тянул пастор. - Истина! Ты возгласила: "Если кто хочет идти за мною, отвергни себя". Что ж, если нужно, чтобы мать была наказана в младенце своем, она приемлет и это! Она согласна!
      - Нет, Джеймс, нет!
      Пастор склонился к ней:
      - Отвергните себя самое! Самоотречение - те же дрожжи, ибо так же, как дрожжи преображают муку, так и самоотречение преображает дурную мысль и дает подняться Добру! - И продолжал, выпрямляясь: - Итак, если хочешь, Господи, возьми к себе ее дочь, возьми, она отрекается от нее, она покидает ее! И если тебе нужен ее сын...
      - Нет... нет...
      - ...и если тебе нужно взять и сына ее, да будет исторгнут и он! Пусть никогда не ступит он больше на порог материнского дома!
      - Даниэль!.. Нет!
      - Господи, она вверяет своего сына твоей Мудрости, вверяет по доброй воле! И если супруг ее тоже должен быть отнят, да свершится и это!
      - Только не Жером! - застонала она, подползая на коленях.
      - Да свершится и это! - продолжал пастор еще более восторженно. - Да будет так, без спора, по Воле твоей, о источник Света! Источник Блага! Дух!
      После короткой паузы он спросил, не глядя на нее:
      - Принесли ли вы жертву?
      - Сжальтесь, Джеймс, я не в силах...
      - Молитесь!
      Прошло несколько минут.
      - Принесли ли вы жертву, полную жертву?
      Не отвечая, она в изнеможении опустилась на пол возле кровати.
      Прошло около часа. Больная была неподвижна; лишь голова, покрасневшая и отечная, металась по подушке из стороны в сторону; дыхание было хриплым; в открытых глазах стыло безумие.
      Внезапно пастор вздрогнул, словно г-жа де Фонтанен окликнула его, хотя она не шевельнулась; он стал возле нее на колени. Она выпрямилась, ее черты слегка разгладились; она долго смотрела на маленькое, прильнувшее к подушке лицо, потом развела руками и сказала:
      - Господи, да будет Воля твоя, не моя.
      Грегори не шелохнулся. Он ни на мгновенье не сомневался, что рано или поздно эти слова будут произнесены. Глаза его были закрыты; всеми силами души он взывал к милосердию божьему.
      Время шло. Порою казалось, что девочка теряет последние силы, что последние искры жизни угасают в ее глазах. Потом тело начинало трястись в судорогах, и тогда Грегори брал руку Женни и, сжимая в ладонях, говорил со смирением: