— Стой! — заорал начальник погрузки одновременно с нами.
«Татра» стояла на задних лапах. Это обошлось нам в согнутую выхлопную трубу.
— Что там у вас сзади? Свинцовые гири? — пожимали плечами пеоны.
— Нет, всего-навсего мотор.
Пеоны опустили «татру» и полезли в мотор.
— Придет ведь в голову засунуть мотор назад. Как же такое поднимать в воздух?
— Укоротите задние тросы, и тяжесть уравновесится!
— Пожалуй, вы правы!
В десять часов «татра» оторвалась от поверхности Парагвая, кран повернул ее на 90 градусов и теперь опускает в небольшую лодку, длины которой едва хватает для нее. Ждем, когда подойдет очередь зуба, недостающего в шестерне крана, и холодеем от ужаса, как бы «это» не «плюхнулось».
Друзья машут руками и радуются, что все обошлось хорошо. Мы радуемся только наполовину, потому что не знаем, как пойдет дело на другом берегу.
Парагвай проплывает с левого борта; посреди реки матрос— он же капитан — вытаскивает грязную тряпку, опускает с мачты парагвайский флаг и поднимает аргентинский. Мы в суверенных водах Аргентины.
В одиннадцать часов до Аргентины уже рукой подать. Портовый сторож с винтовкой в руках бежит по берегу и кричит;
— Нет, сейчас выгружаться нельзя. Через минуту обед, все ушли в город. Подождите до трех, когда начнут работать!
Мы размахиваем паспортами, рекомендациями, ссылаемся на спешку. Все бесполезно, канцелярия есть канцелярия.
Капитан сошел на берег и улегся в тени. Ему можно, он здесь дома. Парана молчит и бежит торопливо. Парагвай покачивается на горизонте, появляясь то там, то здесь, словно все это давнишний сон.
— Черт возьми, а ведь это же чешская кара!
Мы оба сразу вскочили. Под пузатым суденышком покачивается каноэ, и смуглый парень в нем время от времени работает веслом, чтобы сохранить равновесие.
— Вы чех?
— Само собой! Удивляетесь, а?
— Что вы здесь делаете, на Паране?
— Ничего. Ловлю рыбу, пеку черный хлеб, продаю овощи и перевожу контрабандой людей! Постойте, а зачем нам с вами кричать, влезу-ка я к вам…
Загадочное существо привязало каноэ к судну и вскарабкалось по канату наверх.
— Я Гавел. Очень приятно. Давайте хоть немного поболтаем, и вам скучно не будет. Разве этих теперь дождешься? Они сперва как следует набьют брюхо, потом будут дрыхнуть.
«Что такое — мейлонки?..»
— Сколько времени вы уже здесь? — несколько растерянно начинаем мы разговор.
— Да, время летит. Почти двадцать лет. Сначала пожил в Бразилии, потом зацепился здесь.
— Вам на воде, очевидно, нравится.
— Еще бы, ведь это моя старая профессия. Боже мой, когда-то я арендовал купальню в Розтоках возле Праги. Потом у меня была в Роуднице лодочная станция, первоклассная йола
от Шпирка, другая, с медной клепкой, была из Гамбурга…
— Так вы просто дядюшка Джек, водой крещенный!
— Не совсем. Одно время я держал зеленную лавку, торговал сыром, а выучен был на корзинщика.
— А почему же вы бросили это ремесло?
Такого вопроса Гавел, пожалуй, уже давно не слышал. Это было видно по его презрительной насмешке.
— Что вы, здесь из этого ничего не выйдет! Если бы удалось притащить из Буэнос-Айреса какие-нибудь прутья, воткнуть здесь в землю, тогда, может быть, что-нибудь и выросло бы. А кому тут нужны корзинки, скажите, пожалуйста? Здесь можно делать деньги иначе! Я придерживаюсь такого правила: отчего не помочь, если человек просит? Перевоз за пятьдесят песо. Люди валом валят из Парагвая в Аргентину, почему бы не удовлетворить спрос? Здесь меня зовут «консул чеко».
Я не требую от них никаких печатей, никаких справок о прививках оспы, никаких свидетельств о добропорядочности.
— Но ведь это же противозаконно!
— Это я тоже знаю. Бывают иногда и неудачи. Месяца три назад вез я ночью какую-то женщину в Аргентину, и кто-то на меня донес. Полтора месяца пробыл в молочной.
— Как это, где?..
— А, вы не знаете! Здесь это называют «молочная» — «лечериа». Ты только ворчишь, а из тебя доят деньги. Было нас там набито, как селедок в бочке, жрать было нечего, я почти все свои деньги оставил там. Ланчу у меня отобрали, видите, вон она там, под боличо. Ее поливал дождь, потом жарило солнце, но я все-таки упросил их перевернуть ее вверх брюхом. Когда меня снова выпустили на свободу, я запотел, чтобы мне ее вернули, но мне сказали, что, мол, нельзя. Посоветовали подкупить кого-нибудь, чтобы мне ее украли. Я вот возьму как-нибудь разозлюсь да и украду ее сам. Через неделю сочельник, как только все там перепьются, так я переплыву туда ночью и уведу ее…
Мы старались сдержаться, но ничего из этого не получилось.
— Не смейтесь, — защищался Гавел, — вы бы посмотрели, как здесь приходится изворачиваться человеку!
— А семья у вас есть? — начали мы с другого конца.
— А как же, да еще какая! Даже две. Один раз я женился дома, там у меня двое взрослых детей, ну… А что мне оставалось здесь? Тут у меня их пятеро. Самому младшему тридцать пять дней. У него голубые глаза, старуха на него просто не наглядится.
— А где же вы здесь нашли себе невесту?
Гавел был озадачен и непонимающе посмотрел на нас. Затем расхохотался во все горло.
— Придет же такое в голову! Да здесь индианок полон Парагвай. Пришлось, правда, потрудиться, пока я ее вышколил. Баба — красавица, но ленива, как вошь. Не хотела вставать по утрам. Тогда я всякий раз раздвигал несколько дранок на крыше, чтобы на нее светило солнце. После этого она вскакивала в два счета. Теперь я уже научил ее готовить чешские кушанья. Вы бы посмотрели, как она делает кнедлики! Вот и говори после этого — индианка!
Вдруг Гавел вытащил часы и сказал:
— Час. Вы уже, наверное, проголодались. Погодите, я слетаю в кантину,
принесу чего-нибудь поесть и выпить. До трех часов вы здесь умрете с голоду.
Он встал, сошел на пристань и через десять минут вернулся, притащив буханку хлеба, банку консервов и две бутылки пива.
— Послушайте, — остановился он, наполовину открыв банку, — а что такое — мейлонки?
— Мейлонки? Где это вы слышали? Это по-чешски?
— А как же! Недавно мне написала дочка, первая наша, что, мол, не мог бы ли я прислать ей какие-то мейлонки. За них, говорят, нужно платить пошлину, но их можно послать и в письме. А я в этом ничего не смыслю.
Мы рассмеялись.
— Вы имеете в виду нейлонки, да?
— Что-то вроде этого, почем я знаю?!
— Это чулки из искусственного волокна. Они очень легкие и крепкие.
— А, все ясно, — победоносно засмеялся Гавел. — Этоочень кстати, сегодня ночью я перевожу контрабандой двоих, вот и куплю ей мейлонки на все сто песо. Пусть девчонка порадуется и не думает, что отец у нее негодяй!..
Гавел вдруг забеспокоился.
— Уже очень поздно. Скоро эти лодыри выспятся и пустят вас наверх. Я заболтался, сами понимаете, по-чешски здесь мало с кем приходится говорить. Ну, ни пуха, ни пера!
Он протянул нам руку и посмотрел под ноги, словно хотел сказать еще что-то. Затем, не сказав ни слова, повернулся и съехал по канату в свою лодку.
— Передавайте от меня привет там, дома, — сказал он приглушенно, словно про себя, и вонзил весло в Парану.
Прикажи и сделай сам
«Лучше метр сделки, чем километр дела!»
Это старая парагвайская поговорка, но ею руководствуются и на другой стороне Параны. Формальности были коротки: печати в паспорте и — «можете выгружаться».
Можете выгружаться, но как? Фернандес, владелец моторной лодки, которая несла на корме гордое имя «Стелла Марис», уперся на своем, утверждая, что, по обычаям лодочников, цену 80 гуарани нужно понимать только как плату за переправу через реку. Выгрузка, дорогой мой, это совсем другое дело! Можете с ним сколько угодно спорить и толковать по поводу того, что записано об этом в международном транспортном праве.
— Это ваше дело, как вы попадете на берег. У меня здесь есть несколько знакомых, если хотите, я попробую найти кого-нибудь из них. Но заплатить им должны будете вы!
Десять пеонов лениво бродят по берегу, искоса наблюдая за ходом переговоров. Надо что-то делать, не оставаться же ночевать на барке и платить вдвойне за простой.
— Мы вытащим вас на берег, отчего же? Ведь этим мы и живем, — говорит плечистый парень, — только заплатите шестерым за половину рабочего дня!
— Вы что, с ума сошли? Нам нужны всего четыре доски и деревянные козлы посредине, чтобы доски не провисали. Для этого достаточно двух человек, мы сами им поможем. Через пятнадцать минут мы выберемся оттуда, какая может быть плата за полдня?
— Тогда нет. Поищите кого-нибудь другого, кто бы вам помог!
Это обошлось нам еще в 40 песо, а работу мы вынуждены были сделать сами. Объясняя, как надо положить доску, чтобы машина не свалилась в реку или не разбила выхлопную трубу, приходилось по два раза все делать самим.
«Татра» проезжает по улицам Посадаса. Ищем гостиницу, которую вчера нам порекомендовали земляки. Земляки, разумеется!
— Хелло, хелло, погодите, ежишмарья!
Так не скажет ни один аргентинец.
Тормозим. Человек в синем рабочем костюме бежит к «татре», размахивает руками и кричит:
— Я знал, что увижу вас! Только я все представлял себе не так.
Он подбежал к машине и, не переводя дыхания, продолжал:
— Я Палашек, вон там у меня мастерская по ремонту хозяйственных машин. Я уже полтора года вместе с вами езжу по Африке. Когда из журнала «Свет Мотору» я узнал, что вы едете в Асунсьон и собираетесь в Рио, так у меня камень с сердца свалился. В таком случае, ребята, вы меня не минуете, как же еще ехать через Парагвай на машине! Я только ждал, вернетесь ли вы через Ресистенсию или будете пробиваться через южный Парагвай. Сразу видно, что у вас за плечами Африка…
— А что, если бы вы не поймали нас на улице?
— Я это тоже предусмотрел. Ведь вы должны заехать в филиал автоклуба за бензином, за картами, сменить масло и — просто так. Там у них уже полгода висит фотография «татры», и я каждую неделю звоню туда, чтобы справиться, нет ли вестей о вас.
Вот и думайте после этого, что земляки позволят нам скрыться в девственных лесах Мисьонес!
НАПЕРЕГОНКИ С ПАРОХОДОМ
— Если вы хотите попасть в Бразилию, вам следует поторопиться.
Представитель пароходной компании откладывает в сторону расписание движения пароходов и сообщает нам малоутешительные вещи.
— «Крус де Мальта» отплывает сегодня утром и в понедельник на рассвете будет в Пузрто-Игуасу. Там она выгрузит несколько ящиков и сразу же пойдет дальше, до Фосае она могла бы взять вас с собой. Это единственная возможность перебраться на другую сторону. Вам нужно спешить…
— Но ведь на карте аргентинского автоклуба отмечен регулярный перевоз через реку Игуасу.
— На карте — да. А на реке это будет через десять лет. Поверьте мне, я все время езжу на пароходе до Фоса!
Было субботнее утро. Нам предстояло основательно осмотреть машину. Затем — формальности, получение необходимых сведений, покупка пленки, продовольствия, горючего и — более 500 километров пути по аргентинским субтропикам. Взгляд на карту провинции Мисьонес не оставлял никаких сомнений. Горы и леса, прорезанные петлями и поворотами старой заброшенной дороги, о которой ни один из шоферов в Посадасе ничего не знал, кроме того, что он на своей машине по такой дороге ехать не рискнет. «Крус де Мальта» уже поднимала якоря.
Перед стартом
Посадас, столица провинции Мисьонес, — это воплощение тех чаяний и надежд, которые вся Аргентина возлагает на свои девственные субтропики. Молодой, быстрорастущий город этот резко отличается от своего собрата на парагвайском берегу реки, от Энкарнасьона. Там вас охватывает чувство, будто вы в затерянном уголке мира. Здесь, в Посадасе, бурное брожение рождающейся жизни, новые мастерские, полные товаров магазины, сотни новых каменных домиков. Там всего-навсего пять легковых автомобилей. Здесь оживленное движение транспорта по недавно заасфальтированным центральным улицам. На парагвайском берегу — вялая сонная апатия; на аргентинском— засученные рукава первопоселенцев, которых не остановило отступление тех, кто разочаровался и потерял силы. И вот в этой обстановке вокруг нас, словно появившись за ночь из-под земли, собралась колония земляков.
До сочельника оставалась неделя. За эту неделю «татре» предстояло в неравном состязании обогнать пароход, переплыть на нем в Бразилию и перенести нас за две тысячи километров через дремучие леса и пастбища, плантации и горные хребты Серра-ду-Мар вплоть до столицы бразильской федерации.
— Ребята, не нужно никуда ехать, — уговаривают нас новые друзья. — Ведь это же сумасбродный план. Отдохнете, а после праздников отправитесь дальше.
Земляки на чужбине. Земляки, у которых даже долгие десятилетия тяжелой борьбы за существование не смогли изгнать из сердца искреннего чувства к отечеству. Повстречались они с посланцами старой родины — и тут же пытаются свои воспоминания воплотить во что-нибудь полезное. Приглашают нас погостить недельку. Пустяк. Что такое неделя по сравнению с вечностью?
— Где-нибудь наверстаете, — один за другим убеждают они нас.
— Друзья, не сердитесь на нас. До Мексики далеко…
В мастерской аргентинского автоклуба, где «татра» набирает сил для нового этапа пути, собрались все до одного земляки из Посадаса. Они расспрашивают, советуют, мешают и рассказывают. Сколько всего хотелось бы им услышать, и каждый с радостью готов был открыть нам свое сердце!
Машина уже стоит готовая к старту; последние рукопожатия и…
— Постойте! Постойте! — пробивается к нам Кучек, земляк из Остравы. — Стало быть, счастливого пути, а когда подъедете к двести третьему километру, остановитесь у Пепы Коваржа! Хороший парень, вот только с табаком у него хлопот много…
В краю первопоселенцев
Очертания Посадаса расплылись в тучах пыли. По щебню дороги мы пробиваем себе путь к синеватым зубцам гор, которые медленно поднимаются из-за горизонта на северо-востоке. Стрелка спидометра держится где-то около 10 километров, иногда забегает на 15; в этом хаосе ухабов и камней мы не можем пустить ее выше. Для такой скорости на первом этапе состязания с пароходом нам не хватает только похоронного марша.
Мимо нас, за окнами, проплывают, покачиваясь, виды обширных плантаций чайного куста и йербы. В шелковом блеске темно-зеленых листьев отражаются лучи предвечернего солнца. Повсюду вокруг земля, покоренная неимоверным трудом, потом и страданиями и покорно отдающая человеку щедрый урожай.
Необозримый ковер свежей зелени, вытканный узорами плантаций, постепенно поднимается к предгорьям Серро-Асуль — Голубых гор. Изрезанный первыми клиньями леса, стремительно набегает он на горы. А где-то там, правее, в нескольких километрах от дороги, за стеной горного леса лежит селение Серро-Асуль, третий островок, населенный чешскими и словацкими крестьянами, третий после Саэнс-Пеньи в Чако и Кармен-дель-Параны в Парагвае.
Предвечерним покоем дышит земля. И все же мы — на иоле битвы, на переднем крае борьбы человека с нетронутой природой. К самому лесу подступают и останавливаются у его зеленой стены ровные ряды чайных кустов. А среди них лежат обгорелые стволы вековых деревьев-исполинов, торчат могучие пни, с которыми нё справилась сила человека. Отступая, лес оставил тут своих павших бойцов, но не сдался; напоследок он поглотил все вокруг, даже дорогу с одинокими путниками.
Но нет! И здесь, в отрогах гор, природа не смогла противостоять человеку, изголодавшемуся по клочку земли и гонимому сюда мечтой о ломте хлеба и крове над головой, когда в этом ему отказала, — а во многих местах еще и по сей день отказывает, — старая родина. Ибо мало уже в Европе таких народов, которые бы не нашли в аргентинских лесах Мисьонес горсточки своих соплеменников. На редких лесных полянах жмутся к склонам гор их жилища, срубленные из плохо подогнанных бревен и окруженные полянами молодых кустов табака и чая.
Путаница шоссе, проселочных дорог и ответвлений от них к отдельным долинам редеет с каждым километром. И все равно выбирать не из чего. Карта скудно сообщает только о пикадах. Португальская пикада, Финская пикада, Африканская пикада, пикада Одиннадцатого ноября. И никакого намека на обычную дорогу с указателями. Солнце уже давно заползло за волнистый горизонт, и свет фар еще беспощаднее обнажает ухабы и выбоины.
В глухой деревушке Леандро-Алем на широкой площади под деревьями беседуют люди. В ответ на наш вопрос они машут руками, показывая куда-то вперед:
— Да, да, там начинается Рута Насиональ 14, автострада…
Дорога вскоре действительно сворачивает влево, и в первобытных дебрях появляется нечто чуждое лесу — широкая лента каменной дороги, также изрытая выбоинами и канавами и покрытая кучками щебня.
Обера. Закрываем путевой дневник, который пополнился несколькими краткими записями: «627-й км, высота над уровнем моря 310 м, 21 час, температура 19 °C, от Посадаса проехали 117 км, средняя скорость 29 км в час».
До Пуэрто-Игуасу остается более 400 километров — один день пути — и надежда, что «Крус де Мальта» опоздает…
Paciencia!
Провинция Мисьонес на карте Южной Америки уподобилась костлявому пальцу, пытающемуся отковырнуть от Парагвая весь юг. Это буферная территория между Парагваем и Бразилией, защищенная с обеих сторон естественной границей — широкими потоками рек Параны и Уругвая.
Во всех аргентинских справочниках и туристских путеводителях упоминается об этом глухом уголке, куда в начале XVII века подалась многочисленная группа испанских иезуитов, чтобы здесь постепенно основать ряд редукций — укрепленных миссионерских поселений. Впоследствии от этих миссий и получила свое название вся обширная провинция. Из тридцати редукций половина была рассыпана в девственных лесах между реками Параной и Уругваем, восемь осталось на правом берегу Параны, на территории нынешнего Парагвая, а остальные семь приютила нынешняя Бразилия. Полтора века иезуиты строили свои храмы, вырубали леса, закладывали огромные плантации йербы— и все руками целой армии рабов-индейцев. А потом стали продавать йербу с такой прибылью для себя, что это возмутило даже двор испанского короля. Обогащение на йербе и было одним из главных пунктов обвинения, которое привело к изгнанию многих иезуитов из всех областей Южной Америки, принадлежащих испанской короне. Иезуиты ушли, а их храмы стали прибежищем для ящериц, змей и туканов, пока лес не поглотил и не разрушил их. Последние остатки иезуитских построек в районе Сан-Игнасио на реке Паране до сих пор служат приманкой для романтически настроенных туристов. Моторная лодка доставляет их прямо на место, и они, получив несколько часов на фотографирование монастырских ворот, считают, что вступили на самую древнюю землю в истории Аргентины.
Воскресное утро, встающее над Оберой, вернуло нас к действительности.
— Откажитесь от гонки, — с улыбкой говорит руководитель и единственный представитель филиала автоклуба в Обере, последнем бастионе аргентинского автомобилизма на севере страны. — Край наш очень гористый, на пути много поворотов, дорога плохая. Я бы не советовал вам ехать ночью. Четыре сотни километров вам за день не проехать…
«Татра» стала пробиваться через горы.
В Кампо-Вьере среди нескольких деревянных лачуг и как раз напротив полицейского участка суетится кучка людей с деревянными стремянками, кольями, подпорками и канатами примитивного подъемника. Огромная, длиной метров в двадцать колода, подвешенная на цепях блока, остается в наклонном положении, и люди бегут к нам. Это украинцы. Они радуются, как дети, когда мы заговариваем с ними по-русски.
— А что это такое? — спрашиваем мы, указывая на их строительную площадку.
— Памятник, — кратко поясняют они. — Он простоит века!
— Какой памятник? Люди пожимают плечами.
В одних местах памятники сооружают из мрамора, в других— из бронзы; кое-где на строительство пригоняли тысячи людей, чтобы в течение долгих десятилетий укладывать миллионы тонн камня в бессмысленные пирамиды. В провинции Мисьонес валят одно из миллионов вековых деревьев, обрубают сучья, перетаскивают его на несколько сотен метров и устанавливают в центре поляны, где еще год назад стоял девственный лес. Памятник чему? Лесу? Он простоит века…
— До свидания! — люди машут нам на прощанье и бегут устанавливать памятник.
Совершив один из головокружительных спусков, «татра» с трудом взбирается по крутому склону. И вдруг перед нами оказывается грузовик, стоящий посреди дороги и осевший набок. Шины снятого заднего колеса «жарятся» на солнце. Около машины валяется несколько пустых бутылок и кучка окурков. Под кузовом, закинув ногу на ногу и подложив под голову свитер, лежит на спине креол и листает иллюстрированный журнал с фотографиями голливудских красавиц.
— Вам нужна помощь?
— Нет, — повернув голову, небрежно роняет креол, продолжая лежать под машиной. — У нас сломалась ось. Товарищ еще позавчера пошел за новой. Вероятно, он вернется с ней во вторник.
Осторожно объезжаем грузовик, стараясь не поцарапать своей машины. Креол перевернулся на бок, с интересом следит за нашим маневром, а потом снова принимается рассматривать кинозвезд.
Paciencia! — Терпение!
К чему спешить? Он еще денька два полежит себе под машиной, около него появится несколько пустых бутылок и вырастет кучка окурков.
Может, во вторник, а может, и позже, кто знает?
В горах Мисьонес
— Наберите бензину, сколько можете; здесь его достаточно, — настаивает наш земляк Коварж и доливает бак, пока бензин не показывается в горловине. — Здесь у вас последняя возможность, господа; до самого Пуэрто-Игуасу выбольше нигде не достанете ни капли!
— Никакие мы не господа, да и все мы трое молоды еще, чтобы называть друг друга на «вы». Сколько вам лет?
— Двадцать восемь, — скромно признается Пепа Коварж. — Я приехал в Америку в тридцать шестом году, когда окончил промышленную школу в Кромержиже. Мне, собственно, хотелось немного попрактиковаться, ну и посмотреть мир. Я начал с Парагвая, он всегда встречает иностранца с распростертыми объятиями. Да только эти объятия столь «сердечны», что потом из них трудно вырываться, вам это известно, — вздохнул Коварж. — Лишь во время войны табачная компания перевела меня в Аргентину, и теперь я, как агроном, отвечаю здесь за целую табачную плантацию. Хотите посмотреть, как мы тут работаем?
Колония Фрам
Санта-Исабель
Среди прокаженных
Молодая йерба матэ
В девственных лесах провинции Мисьонес
Водопады Игуасу
Бразильские «сосны» — араукарии
Мы ходили по плантациям, слушая спокойный рассказ специалиста о выведении саженцев табака, о посадке молодых растений и уходе за ними, о заломке цветов и поэтапной уборке, о сложном процессе сушки и классификации табачного листа. Но вот в рассказ Коваржа просочились другие заботы: неуверенность, вызванная резким колебанием цен табака на мировом рынке. А потом вдруг он перешел на личное и заговорил о своих делах, о долгом одиночестве, о тоске по родине, о планах, мечтах и надеждах. Рассказывать, описывать, объяснять можно на многих чужих языках, но выражать вслух свои чувства можно только на родном.
Мы сидели за чашкой кофе у Коваржа, в его лесном доме, в простой бревенчатой избушке. Это были последние минуты перед расставанием, когда мало говорить не хочется, а сказать многое не хватает времени. Тягостное молчание нарушил голос Пепы Коваржа.
— Знаете, я всегда жалел, что покинул родину. Там бы мне никогда не пришлось так надрываться, как здесь, и я бы жил среди своих. Молодость никому не верит, пока сама не обожжется. Но с этим уж кончено, — он провел рукой по лицу. — Еще годик я здесь как-нибудь выдержу, чтобы не ехать домой с пустыми руками. Но ни за что на свете не останусь тут.
Таков Коварж. Один из многих…
И вот уже снова шуршат шины по щебню горной дороги. Камни отлетают от колес и барабанят по днищу машины. В рокоте мотора еще не отзвучали воспоминания о беседе с нашим молодым земляком, как вдруг руки у нас словно одеревенели.
— Остановись! Скорее аппарат! Или револьвер! Пяти-шести секунд явно недостаточно для того, чтобы повернуться к вещам, уложенным на заднем сиденье, приподнять краешек большого брезента, защищающего приборы от вездесущей пыли, открыть футляр, вскочить на сиденье, высунуться из открытого верха машины, навести фокус, заслониться от солнца и успеть щелкнуть, сделав снимок. Но будь у вас времени вдвое больше, все равно его не хватит, если вдруг из лесной чащи на дорогу выползет, как допотопное чудище, метровый ящер. Вас охватит чувство страха и отвращения, когда перед вами окажется похожая на крокодила сухопутная тварь темно-серого цвета, со светлыми поперечными полосами на спине, с омерзительной приплюснутой головой и неуклюжими дергающимися движениями. Да, это был лагарто, лесной ящер, обитающий в бассейне реки Параны. И мы не успели опомниться, как зеленая чаща сомкнулась и скрыла его.
Пропорционально квадрату расстояния
Бот уже третий час мы окружены лесом, безжалостно сжимающим узкую каменистую дорогу, пересекающую глубокие поперечные долины. Он давит, душит, рвется на самую середину дороги, а местами расщепляет ее на две светлые полоски ныли и камней, между которыми разрастается высокая щетка колючего кустарника. Окончательно исчезли продвинувшиеся далеко в глубь леса плантации чая, тунга, йербы и табака. Сюда уже не отваживаются проникать даже гринго, новые поселенцы, которых все время выгружают пароходы внизу, в портах.
Стрелка высотомера колеблется между 600 и 700 метрами. Вверх и вниз, как перпетуум-мобиле. Каменистые склоны способны прокормить здесь бесчисленное множество сорокаметровых тимбо, гуатамбу и лапачо, тысячи других редких и менее редких пород деревьев. Но простого человека с котомкой за плечами эти склоны не прокормят. Можно выбиться из сил, выжигая лес и корчуя пни, а в результате увидеть, как первый же ливень смел с таким трудом посаженные ряды йербы и табака. Только непроходимая чащоба девственного леса может устоять: там ствол подпирает ствол, сплетение лиан ведет к солнцу молодую, еще слабую поросль, как шесты— хмель; там не видать земли, так как она покрыта плотным ковром зелени.
Строители дороги через провинцию Мисьонес не слишком утруждали себя такими пустяками, как серпентины,
пока в них не было острой необходимости. Большую часть поперечных ложбин они пересекли напрямик, без объездов. Для шофера пустой легковой машины с сильным двигателем не составляет никакого труда преодолевать склоны. На спуске чуть тормозишь первой скоростью и одновременно ножным тормозом. Если же в следующее мгновение начинается крутой подъем, то вполне достаточно оставить ту же первую скорость и дать полный газ. Только щетка колючек между колеями вселяет страх при мысли, что в ней может быть скрыт острый камень. А что же делать водителям грузовиков, перегруженных лесом? Им не останется ничего другого, как преодолевать самые крутые склоны на буксире, в паре с пустым грузовиком.
Глухое селение Фракран. Мы отмечаемся в полицейском участке. Отношение к нам аргентинских полицейских можно почти без исключений выразить формулой геометрической прогрессии. Их вежливость, услужливость, радушие и дружеская любезность возрастают пропорционально квадрату расстояния от Буэнос-Айреса. Пропорционально тому же квадрату убывает их чванливость, высокомерие властителей страны и своенравие бюрократов.
В Буэнос-Айресе они готовы разобрать вашу машину на составные части, лишь бы узнать, что в ней есть и чего нет. В Чако, в тысяче километров от Буэнос-Айреса, они довольствуются тем, что приглашают вас в сыскное отделение — secci?n de investigaciones. Там они предлагают вам длинный анкетный бланк и стоят над вами до тех пор, пока вы не выложите на бумагу сведения о всех своих родственниках и о всех родственниках своих родственников. После этого они пожелают узнать, сколько у вас с собой денег, каких и почему, что вы делаете в Аргентине, как делаете, зачем делаете и с кем делаете.
И только после этой процедуры следует гвоздь программы: они приносят дощечку с типографской краской в пяти желобках, намазывают ею все ваши десять пальцев и оттискивают их один за другим на листе картона с десятью графами. Один, второй, третий, как для альбома преступников.
В 1500 километрах от Буэнос-Айреса они уже опускают половину вопросов, а после снятия оттисков пальцев приносят пузырек бензина и аккуратно обмывают один ваш палец за другим комочком очищенного хлопка.
В 2 тысячах километров от Ла-Платы они запишут ваши имена, посмотрят карнет и международные водительские права, спросят, откуда и куда едете, отдадут честь и щелкнут каблуками. В 2200 километрах от столицы они только дружелюбно улыбнутся и разве что махнут рукой, увидев, что вы вытаскиваете из сумки документы. Еще через 100 километров они пригласят вас в казарменное помещение, чтобы вы помыли испачканные руки, дольют питьевой водой все ваши фляги, дадут кое-какие сведения о дороге и пожелают хорошего настроения и доброго пути.
