ют, что могут. Каждая минута дорога. Врача у нас нет. Не остается ничего другого, как довериться туземному
      врачу. Мы замолчали... Раненый лежал неподвижно и тихо
      стонал. Прошло несколько тягостных минут. Я не сводил
      глаз с опушки леса, но Тена-Инжит появился с другой стороны и совершенно неожиданно очутился возле меня. К моему изумлению, этот человек, которого я привык видеть изукрашенным всевозможными перьями и побрякушками, был теперь чисто-начисто вымыт и абсолютно гол. В руке он держал маленький пакетик, тщательно завернутый в зеленые листья.
      Лицо его было строго и серьезно. Он опустился на колени возле дяди и быстрыми, ловкими движениями ощупал его голову. Затем он подозвал знаком двух молодых дикарей; они были также чисто вымыты и совершенно голы. Пока Тена-Инжит поддерживал голову дяди, они осторожно укладывали раненого на сплетенные из веток носилки, потом принесли несколько раскрытых кокосовых орехов, наполненных какой-то жидкостью, которой все трое тщательно вымыли руки.
      Холльборн шепнул мне:
      - Своеобразная антисептика! Жидкость содержала в себе
      нечто такое, что не даст ране загноиться. Тем временем Тена-Инжит вынул из своего свертка
      два тоненьких кремешка, две заостренных раковины и несколько рыбьих "костей". Все эти "инструменты" он тщательно вымыл в той же кокосовой жидкости.
      Я был поражен, как чистоплотен и опрятен стал вдруг этот человек, которого я всегда видел вымазанным какими-то красками... Как рассчитанны, ловки и уверенны стали его движения.
      Сперва он сделал длинный поперечный разрез раны, приподнял края ее двумя крючками, как пинцетом, и осторожно вынул из раны раздробленные кости...
      Глухой стон больного не прекращался.
      - Мозг не пульсирует! Туда проникли частицы костей...шепнул мне Холльборн.
      - Значит, все кончено?
      - Тише, подождем... Тена-Инжит снова нагнулся над раной и
      осторожно извлек оттуда еще несколько осколков кости. Я увидел слабое пульсиро
      вание мозга. Заклинатель взял большой лист банана, промыл
      его в кокосовой жидкости, согрел над разложенным огнем костра и приложил к ране, края которой быстро и искусно затянул. Затем забинтовал голову дяди волокнами какого-то растения, которое ему подавали его "ассистенты".
      Он подождал несколько минут и переложил больного на подушку из прохладных листьев папоротника.
      Лицо дяди порозовело. Он дышал мерно и спокойно. Пульс был ровный. Я подошел к Тена-Инжит и горячо пожал ему руку. Ведь он спас самое дорогое для меня на свете существо.
      Тена-Инжит, которому, очевидно, были незнакомы такие проявления благодарности, посмотрел на меня и улыбнулся. Его рука ласково провела по моим волосам, и я заметил в его глазах мягкий, почти нежный блеск.
      Кивнув мне головой, он удалился вместе со своими спутниками, которые предварительно положили перед нами на траву большой кусок жареного мяса и плоды.
      Я спросил Холльборна, заикаясь от слабости и волнения:
      - Он... будет... жить?.. Американец ответил уверенно:
      Да! Он сел на траву и вынул перочинный ножик. - Нам надо
      подкрепить свои силы. Скушайте кусок мяса, а потом нужно сплести беседку над вашим дядей... Должен же у него бы хоть какой-нибудь кров над головой.
      Мы сплели из длинных ветвей нечто вроде беседки и, убедившись, что раненый спит спокойно, поднялись на гору, чтобы определить размеры совершившейся катастрофы.
      Да, старый рудник исчез с лица земли. Полукруглый кратер шел до самого низа шахты. Почти повсюду мы видели блестящий камень, но кое-где выступала смоляная руда. Мы сразу узнали ее по жирному блеску.
      Холльборн заметил:
      - Здесь еще осталось несколько центнеров. Можно добыть радия на несколько миллионов. Разумеется, нельзя терять времени, пока все это не заросло непроходимым лесом...
      Я прервал его:
      - Не могу больше!.. Мне дурно... Он подхватил меня и вы
      тащил наверх. Я заметил, что и сам он едва стоит на ногах. Мы спустились вниз без изолирующих ма
      сок. Настал вечер. Мы дежурили весь день у ложа больного.
      Он все еще не открывал глаз, хотя дышал спокойно. Когда солнце зашло, и стало прохладнее, дикари вернулись. Мы не просили их об этом, но они знали сами, что нужны нам. Не говоря ни слова, они подняли носилки, на которых лежал раненый, и медленно понесли их.
      Мы с Холльборном шли позади.
      - Одному из нас нужно скорей добраться до центральной станции, прислать сюда аэропланы и посмотреть, все ли там благополучно. Ты моложе меня; пойди вперед.
      - Хорошо, если ты находишь это нужным. Никому из нас не
      пришло в голову, что мы впервые сказали друг другу "ты", чего мы никогда не делали раньше. Но это казалось совершенно естественным после тех полных печали и горечи минут, которые мы пережили вместе.
      Я шел, несмотря на палящий зной. К счастью, мой путь лежал не через голую пустыню, а через кустарник. На полдороге я увидел вагон, в котором наши грабители выехали к горе Руссель. Вагон этот сам по себе откатился назад и остановился, так как под колеса его попал огромный камень. Мне удалось выбросить его и пустить вагон в ход. Так я сэкономил половину времени.
      И снова наступила ночь. Я держал револьвер наготове. Бесчисленные змеи шныряли по дороге, птицы кричали в кустах, несколько раз я слышал вдали хохот "смеющегося осла".
      Когда солнце взошло, я уже добрался до нашего сторожевого поста Эдит Лагсон. Там еще ничего не знали о случившемся несчастьи. Я протелефонировал в Электрополис инженеру Целльнеру, удивленному тем, что он не застал никого из нас на центральной станции. Я просил его выслать два быстроходных аэроплана. Вскоре они прилетели. Один из них был сейчас же послан мною дальше, причем я дал распоряжение пилоту лететь совсем низко.
      - Мистер Шмидт ранен,- сказал я.- Вы должны встретить его и мистера Холльборна. С ними идут дикари.
      На втором аэроплане я долетел до Электрополиса. Инженер
      Целльнер ждал меня. Он заметил перемену рычагов на сигнальной доске, но не притронулся к ней. Мы снова привели все в порядок. В городе за это время не случилось ничего. Я видел, что ни Целльнер, ни восемь других инженеров не знали о заговоре Моравца.
      Я прошел по пустым пещерам. Повсюду двери сами собой распахивались передо мной, и луч, указывая дорогу, бежал впереди. Я вошел в машинное отделение. Здесь все было по-старому; вращались колеса, шелестели приводные ремни, капало масло в масленки, бурлила и кипела в турбинах вода. Передо мной двигались гигантские машины, вытягивая железные руки то направо, то налево, как живые существа, и пели свою песнь - песнь машин, песнь железных людей.
      ГЛАВА 9
      Я пробыл в одиночестве почти два месяца и совершенно самостоятельно вел все дело.
      Дядю нельзя перевезти в аэроплане. Тена-Инжит - туземный врач, которого мы теперь стали ценить, воспротивился этому. Он потребовал, чтобы больного несли на носилках до самого Электрополиса. И он прав. Он оказался разумнее меня и Холльборна. Правда, операция прошла благополучно, но рана опасна, и малейшее сотрясение повлечет за собой смерть. Путь на аэроплане продлился бы не больше часа, но при полете сотрясение неизбежно. Оно вызывается даже шумом пропеллера, а постоянные колебания самолета неизбежно вызывают прилив крови к мозговой оболочке.
      Тена-Инжит прав. Дядю несут на руках и переходы совершают
      только ночью. Днем над больным сплетают беседку и кладут его в тени. Следом за
      носилками идут женщины-туземки и тащат все необходимое для сооружения таких беседок. Аэроплан каждый день
      совершает рейс от места ночлега дяди в Электрополис и обратно. Мы посылаем больному лед из наших холодильников, пищу и питье.
      Но вот настал день, когда дикари пришли в Электрополис. Процессия напоминала похоронную. Наши китайцы выстроились по обеим сторонам улицы. Впереди шел Мормора, украшенный военной татуировкой. Он нес копье, лук и стрелы, точно выступая на защиту больного... За ним медленно двигались носилки... А за носилками шли рядом Холльборн и Тена-Инжит. Шествие замыкало все племя дикарей.
      Мы положили дядю в пещеру на его постель. Он был очень бледен и лежал с закрытыми глазами. Тена-Инжит налил из своей бутылки в стакан какой-то коричневой жидкости и велел дать ее больному, когда тот проснется.
      Холльборн выглядит сильно постаревшим и озабоченным. Он крепко стискивает мою руку и шепчет:
      - Только бы сердце выдержало!
      Сегодня исполнилось ровно четыре года с тех пор как я здесь. Четыре года! А мне кажется, что прошли десятки лет. Как пышно расцвел за это время бывший "Пустынный город!" Каким он стал мощным и прекрасным! Я стою на высокой башне и смотрю в подзорную трубу.
      У нас уже обработано шесть "паутин" - как мы называем по
      ля. На каждом выстроена платформа, стоя на которой чело
      век управляет всеми машинами. Вокруг Электрополиса разросся прек
      расный эвкалиптовый лес. Мы едим бананы, маис и пшеницу,
      которые мы выращиваем там, где была каменистая пустыня. У нас все новые и новые широкие
      планы. Мы заметили, что с тех пор, как мы стали искусс
      твенно вызывать дождь и пользоваться лучами, климат у нас изменился... Дядя
      мечтает о том, как между каждым обработанным кругом земли мы построим города. Не такие города и не такие дома,
      как у нас на родине, нуждающиеся в центральном отоплении, а дома с центральным охлаждением, вокруг которых мы посадим пальмовые рощи.
      Мы не строим больше и не будем строить железных дорог. Вся наша область покроется воздухоплавательной сетью. Аэропланы будут приводиться в движение электрической энергией. Мы извлечем ее из пронизанной лучами Риндель-Маттью каменистой почвы наших пустынь. У нас уже вырыты пять подземных источников, которые приводят в движение наши машины.
      Правительство Австралии не обращает на нас больше никакого внимания. О нас молчат, но непроницаемая завеса из лучей попрежнему охраняет наши владения от посторонних вторжений...
      Сегодня дядя сказал мне, что ему исполнилось 66 лет. Мы решили, что к его семидесятилетию вся наша страна будет плодоносна. Тогда мы воздвигнем город машин и будем продолжать в наших лабораториях творческую работу, углублять и расширять наши опыты над-лучами...
      Так говорил дядя еще два месяца тому назад, глядя на меня молодыми, блестящими глазами... Его юношески гибкое тело было еще так полно сил... Два месяца тому назад... А теперь он лежит неподвижно и я знаю, что он умирает... Мы пригласили врача из Сан-Франциско, который согласился,- правда, за баснословную сумму,- перелететь с завязанными глазами от моря до нашей центральной станции. Мы не хотели, чтобы он знал, что можно проникнуть сквозь стену лучей, охраняющих нашу область.
      Врач установил, что Тена-Инжит блестяще сделал операцию, но отказывается работать сердце, которое не похоже на машину и переработанные части которого нельзя заменить.
      Дядя умрет. Вероятно, сегодня же ночью. Вспыхивает свето
      вой сигнал. Это Холльборн дает мне знать, что дядя проснулся...
      Я внизу, в пещере. Здесь умирает тот, кто создал Электро
      полис!.. Холльборн за эти дни превратился в старика. Он
      уже не в силах владеть собой. Я сам едва удерживаюсь от слез... Дядя поды
      мает на меня глаза: - Я хочу поговорить с тобой. Он сидит
      в глубоком кресле. Ему тяжело лежать... Он так изменился
      за эти дни, что его едва можно узнать. Но глаза его по-прежнему ясны и светлы. Тена-Инжит не мог спасти его, но все-таки мы обязаны ему тем, что больной сохранил рассудок, что его не постигла участь несчастного Венцеля Апориуса.
      Дядя долго и молча смотрит на меня. Я сижу в кресле и
      знаю, что он читает мои мысли. Это не страшно. У меня од
      на мысль: безмерная скорбь о нем. - Встань! Присядь сюда,
      на ручку моего кресла. Нет, не плачь! Для каждого из нас придет этот час. Он умолкает... Голова
      его падает. Холльборн бросается к нему, но дядя говорит, улыбаясь:
      - Нет, еще не конец...- И продолжает:
      - Я продиктовал Холльборну мою последнюю волю. Я подписал завещание. Свидетелями были Холльборн и врач, которого вы пригласили ко мне, но который уже бессилен. Бессилен так же, как и Тена-Инжит. Кстати, Тена-Инжит еще вчера сказал мне, что надежды нет. Сердце останавливается. Возьми завещание, пойди к себе, прочти его внимательно и возвращайся сюда.
      Он видит, что я колеблюсь, и добавляет с грустной улыбкой:
      - Не бойся. Еще есть время... Иди... Я читаю строки, наб
      росанные Холльоорном... Рука его непривычна к письму, и я с трудом разбираю слова, продиктованные дядей:
      "Я умираю. Я знаю это. Я охотно пожил бы еще, но надо быть благодарным судьбе и за то, что она мне дала. Тебе, милый мой Фриц, я завещаю все, что мне принадлежит. Я усыновил тебя, соблюдая все формальности, когда был в Сан-Франциско. Спасибо, мой мальчик! Ты не обманул меня. Будь же твердым и сейчас. Прочти эти строки внимательно и сообщи мне твое решение... Я должен знать его, пока я жив.
      Наше дело закончено. Все машины установлены. За последние годы я продал очень много радия. Я как будто предвидел, что с горой Руссель случится несчастье. В банке Сан-Франциско на моем счете лежат сто миллионов фунтов стерлингов.
      Ты будешь нести ответственность за этот капитал, если... если ты примешь мои условия.
      Первое из них: Электрополис,- любимое мое детище, моя гордость, создание моих рук и моего разума,- должен принадлежать не одному хозяину. Я жил и работал не для того, чтобы после моей смерти появился новый владетельный князь. Нет! Электрополис должен принадлежать тем, кто будет работать над дальнейшими усовершенствованиями его, кто будет вкладывать силу своих мускулов и своего мозга в создание города, где люди будут не рабами труда, а строителями могущественных машин. Это мое первое условие.
      Второе: все машины, находящиеся здесь, все чудеса техники - все, что дает нам право сознавать себя неуязвимыми и недоступными для вражеских налетов, должно служить только для защиты Электрополиса - города могучих машин и счастливых людей, но не для нападения. Никогда в жизни не должны быть мои изобретения орудиями наступательной войны.
      Если ты согласен принять эти условия, я делаю тебя ответственным распорядителем моего состояния. Употреби его на ту цель, которую я тебе указываю. Если же нет, если ты не разделяешь моих взглядов, взглядов старого бродяги, всю жизнь боровшегося за свободный труд, если ты хочешь быть только миллионером,- тогда возьми себе один миллион из моих денег и уезжай куда хочешь".
      Я снова у дяди. Он дремлет. Холльборн сидит подле него и следит за пульсом. Он делает мне знак...
      - Пульс все слабее и слабее... Кажется, дядя услышал. Он
      выпрямился. Какая энергия сохранилась еще в этом истощенном болезнью теле! Он подозвал ме
      ня: - Итак?.. Я хочу сесть в кресло, снабженное его аппа
      ратом, чтобы он сам прочел мои мысли, но он удерживает меня:
      - Не надо! Смотри мне в глаза.
      - Спасибо... дядя...- Я едва нахожу в себе силы сказать это.
      - За что?
      - Вся моя жизнь будет принадлежать твоему делу! - я опускаюсь перед ним на колени. Его рука покоится на моей голове; другой рукой он держит за руку Холльборна. Я чувствую легкую дрожь его пальцев, касающихся моих волос, и слышу, как Холльборн шепчет:
      - Кончено! Мы переносим умершего на его постель.
      Глубокая ночь. Звезды усеяли небо, луна светит ярко... Это одна из лучших ночей, которые я видел в Австралии.
      Мы выполняем волю дяди. Телеграф не извещает страну об его смерти. Это должно остаться тайной. Никакими пышными церемониями не сопровождается его погребение. Одна из созданных им машин роет железными руками могилу.
      Его тело положено в большой металлический гроб, уже. давно выписанный им из Америки. И те же железные руки машин бережно опускают этот гроб в землю...
      У могилы стоим: я, Холльборн и вождь дикарей Мормора. По
      одаль дикари пляшут свой торжественный танец смерти... Я еще раз повторяю про себя:
      - Вся моя жизнь будет отдана нашему делу. Электрополис не умрет!