Подводная экспедиция

      Забыв обо всем на свете, я вбежал в наше общежитие Флетчер-Холл, впрыгнул в кабину лифта и, радостно улыбаясь, нажал кнопку своего этажа.
      Но, наверное, мне надо было не забывать кое о чем.
      — Мис-тер салага! — прокаркал рядом со мной знакомый голос.
      Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Конечно, это был курсант-капитан Брэнд Сперри. Он стоял в лифте в своей излюбленной позе, уперев руки в бока. Створки дверей лифта начали смыкаться, и я поспешно нажал кнопку «стоп».
      — А ну-ка, смир-рно! — Голос Сперри щелкнул как удар бича.
      — Есть, сэр! — вытягиваясь, ответил я.
      — В академии существует приказ о внутреннем распорядке, курсант Иден, — мерзко улыбаясь, сказал Сперри. — У вас была возможность ознакомиться с ним?
      — Да, сэр. — Я уже знал, что меня ожидает.
      — Неужели? — На его лице появилось притворное удивление, он покачал головой. — Тогда я не могу понять, мистер Иден. Из приказа на доске, которую я вижу даже отсюда, следует, что с шести ноль-ноль сегодняшнего дня и вплоть до отменяющего распоряжения пользование лифтами запрещается. Это приказ высшего начальства, мистер Иден, направленный на экономию электроэнергии. Или вы не знаете, что мы живем в эпоху энергетического кризиса? Уран на исходе, курсант Иден, а вы не бережете электроэнергию. Вы хоть понимаете это?
      — Да, сэр.
      Наказание было не слишком суровым: вместо послеобеденного отдыха стоять по стойке «смирно» перед доской приказов и заучивать наизусть распорядок дня. Причиной всего этого было то, что кадет Сперри оказался рядом в ту минуту, когда мой однокурсник сообщил радостную весть о возвращении Эскова. Сперри знал, куда я спешу и почему я так рассеян.
      Он знал и все-таки не упустил возможности наказать меня из-за маленькой и вполне извинимой провинности. Честное слово, жить по правилам, установленным Брэндом Сперри, мне становилось невмоготу!
      Конечно, через пять минут, встретившись с Эсковом, я забыл обо всем на свете.
      Сияя от радости, я стиснул руку товарища.
      — Боб! Я ведь уже не надеялся, что когда-нибудь снова увижу тебя!
      Боб невесело улыбнулся.
      — Может получиться так, что ты будешь смотреть на меня совсем недолго. Мне дали испытательный срок.
      — Испытательный срок?..
      — Может быть, это и справедливо… — Он пожал плечами. — Расскажу тебе, как все случилось.
      На учениях, когда мы начали прорываться через заслон «обороны», я плыл как раз за тобой. Я помню, как я выключил свой фонарь. После этого я ни за что на свете не мог бы сказать, куда я плыву — вверх, вниз, в сторону? А потом… — Он на мгновение задумался и покачал головой. — А потом что-то случилось, Джим. Честно тебе скажу, я до сих пор не знаю что. Врач сказал, что всему виной моя повышенная чувствительность к перепадам давления, из-за которой я потерял сознание, — может быть, и так. Все, что я помню — мой рассудок затуманился, перед глазами встала чернота, хотя чернота перед глазами была и до этого и я ничего не мог увидеть. Понимаешь, это трудно объяснить. А потом… — Эсков развел руками. — Потом я уже лежал на палубе небольшой рыболовной шхуны. Они вытащили меня своей сетью.
      — Но извини, Боб… — не выдержал я.
      — Я знаю, — кивнул он. — Я пробыл в воде очень долго. Мне потом сказали, что у меня уже не осталось кислорода. Но я был жив. На шхуне не было радиостанции, а ее команда не хотела менять курс и доставлять меня в академию. Поэтому они приплыли со мной в свой родной порт. Оттуда связались с академией. В порт прибыл дежурный медицинский офицер с подводной базы и забрал меня в госпиталь.
      — Но все-таки, из-за чего ты отключился? Он невесело посмотрел на меня.
      — Врач задал мне кучу глупых вопросов по этому поводу. Сначала он решил, что дело было в неисправности акваланга, но когда техники составили рапорт, стало ясно, что это не так. После этого врач потрепал меня по голове и сказал, что некоторые люди плохо переносят пребывание под водой и, в конце концов, жизнь «сухопутной крысы» — это вовсе не так уж плохо…
      — Боб, тебя отчисляют? — вытаращил я глаза.
      Он улыбнулся и похлопал меня по плечу, но его улыбка была вовсе не радостной.
      — Не совсем так. Не совсем так, но очень близко к этому. Там, в госпитале, как только я смог сидеть и отвечать на вопросы, мне устроили собеседование. Я как-то сумел убедить их, что вся эта история могла произойти из-за неисправности акваланга. Они решили дать мне еще один шанс. Но я уже вишу на волоске, Джим. Быть отчисленным по состоянию здоровья — это вовсе не позор, но мне не важно, почему меня отчислят. Я должен остаться здесь! Ты понимаешь, любая зацепка со стороны начальства — и я вылетел.
      — Боб, здесь какая-то ошибка, — возмущенно сказал я. — Это несправедливо! Может быть, все дело и вправду в дрянном акваланге. Они не могли включить тебя в «черный список», пока не разобрались во всем наверняка.
      И потом — разве они не знают, какие у тебя оценки? Подводная гимнастика, другие дисциплины… В ответ на мои слова он даже не улыбнулся.
      — Конечно, они знают, Джим. Ты можешь подтвердить, что с другими предметами у меня все в порядке. Но они написали, что с первого дня пребывания в академии я не смог найти общего языка с другими курсантами, ходил задрав нос, не делал нужного количества отжиманий, и все в том же духе…
      — Но… — Я не находил слов.
      — Никаких «но»! Дело обстоит именно так, Джим. Не буду врать, я не накачал себе мощной мускулатуры за это время — но разве другие ее накачали? Во всем, чем мы здесь занимаемся, я никогда не был в числе худших. Но нашлись люди, сказавшие обо мне противоположное.
      — Что это за люди? — не веря своим ушам, спросил я. — Кто мог наплести такое?
      — Этот человек говорил очень убедительно, Джим, — негромко ответил Эсков. — Это он, твой хороший приятель. Он приехал прямо в госпиталь и выглядел образцовым курсантом-подводником, когда отвечал на вопросы. Ты знаешь, о ком я говорю, — курсант-капитан Брэнд Сперри собственной персоной.

6
ПЛАВАНИЕ НА «ПОКАТЕЛЛО»

      В свое второе лето в академии я едва не повстречался с дядей Стюартом.
      Теперь я был уже не тем неуклюжим молодым «салагой», который два года тому назад стоял перед коралловыми воротами академии. Мы прошли через многое. Два суровых года муштры, работы и учебы, конечно, не превратили нас в настоящих офицеров-подводников, до этого пока еще было далеко, но кое-что из сухопутных привычек безвозвратно ушло в прошлое. Я мог нырять без акваланга на глубину двенадцать метров, погружаться с аквалангом на двести метров, а в специальном костюме с иденитовым покрытием заплывать на ту глубину, на которую был рассчитан такой костюм. Я на память знал обязанности каждого члена экипажа на любом боевом корабле подводного флота. При крайней необходимости мог нести вахту за любого члена экипажа — и не важно, о чем при этом шла речь, о приготовлении яичницы на команду в восемьсот человек или об управлении судном при входе в самую неудобную гавань.
      По правде говоря, всему этому, или почти всему, я научился по книгам. Большую часть моих знаний еще предстояло закрепить на практике. До окончания академии оставалось еще два с лишним года. Но я уже был человеком, причастным к морской службе, гардемарином подводного флота, а не «сухопутной крысой». Вместе со всеми курсантами, которые смогли благополучно добраться до третьего курса (а таких осталось меньше двух сотен), я был зачислен в экипаж подлодки-ветерана «Покателло», отправлявшейся в учебное кругосветное плавание.
      Плавание было рассчитано на девяносто дней. Мы должны были пересечь Северную Атлантику, пройти Средиземное море, через Суэцкий канал выйти в Красное море, а затем в Аденский залив. Там мы были обязаны принять участие в учениях флота, а потом через Индийский океан и коварные воды, омывающие Вест-Индию, выйти к Маринии. Я надеялся, что в Маринии у меня будет свободное время и подходящая возможность для того, чтобы увидеть моего дядю — прежде чем мы уйдем в затяжной переход через Тихий океан к Панамскому каналу и вернемся на свою базу в Карибском море. Нам предстояло пройти больше тридцати тысяч миль под водой — в надводном положении «Покателло» проходил только Суэцкий и Панамский каналы.
 
      Переход через Атлантику был детской игрой. Мне кажется, он был нужен нам только для того, чтобы войти в ритм жизни подводного судна. Нам практически нечем было заняться, кроме как стоять на вахте, следить за исправностью двигателей и ждать, когда же закончится эта восьмидневная прогулка. Курсантам полностью доверили управление кораблем. Правда, на основных постах нас дублировали кадровые моряки, но их роль заключалась в подстраховке на случай экстренных ситуаций и составлении рапортов на каждого из нас.
      Вторым помощником капитана на «Покателло» был назначен курсант Сперри. У него не было никаких технических обязанностей — он только командовал экипажем курсантов. Но этого было вполне достаточно для того, чтобы доставить неприятности мне и Бобу Эскову. Правда, за все время перехода через Атлантику никаких эксцессов не возникло.
      Геркулесовы врата — пролив между Гибралтаром и побережьем Африки — мы миновали со стопоренными двигателями, повторив трюк, который использовали допотопные дизельные субмарины в военное время: так они могли пробраться через узкий пролив незамеченными.
      Неглубокое Средиземное море больше всего похоже на гигантскую сковородку. Оно постоянно подсасывает воду Атлантики. Под жарким солнцем Средиземноморья вода испаряется, насыщая море солью. Соль опускается ко дну, а там течение выносит ее через Гибралтарский пролив. Насыщенный солью тяжелый поток стремится из Средиземного моря, а поверх него, в обратном направлении, течет более пресная и легкая вода. Вечно продолжая свой круговорот, эти течения никогда не смешиваются.
      Мы шли в верхнем потоке, хотя и на значительной глубине. Я нес вахту на капитанском мостике, сканируя акваторию пролива сонаром. Поверьте, это было удивительное ощущение — идти через пролив на огромном старинном боевом корабле с неработающими двигателями и непослушным рулевым управлением, наблюдая за светящимися точками на экране.
      — Хорошая работа, — сказал офицер основного экипажа, захлопывая свой блокнот. — Вы вполне можете управлять кораблем, курсант-капитан Сперри!
      Мы взяли курс на топливную базу, расположенную в Гибралтаре — не потому, что нуждались в топливе, а потому, что должны были исполнить новый приказ командования. В приказе разъяснений не было, и среди курсантов бродило множество слухов. Мы с Бобом наслушались самых фантастических версий, а потом решили не придавать им значения — что было в некотором роде ошибкой. Как часто бывает в жизни, в этой ситуации вступал в действие принцип «сломанных часов», которые хоть два раза в сутки, но показывают верное время. Из всех сплетен, которыми оброс новый приказ, хоть какая-то могла быть близка к истине.
      К огромной топливной базе под флагом ООН мы подошли в самый разгар дня в надводном положении. Моя вахта закончилась до начала причаливания, но я не хотел идти отдыхать. Эсков в это же время сдал вахту младшего механика. Мы встретились в кают-компании, а потом тихо проскользнули на верхнюю палубу. Нам не хотелось попадаться кому-то на глаза. В общем-то сейчас находиться на палубе не возбранялось (лодка не могла начать погружение), но ядовитый язык курсанта-капитана Сперри никогда не знал отдыха.
      Затаив дыхание, мы смотрели на исполинский известковый утес. /
      — Нам разрешат сойти на берег, — со счастливой улыбкой сказал Боб. — Это будет потрясающе, Джим! Мы заберемся на гору, полюбуемся на африканских обезьян, а потом посмотрим через пролив на вершину Маунт-Абила. Еще тут есть пещера, она называется пещера Святого
      Михаила, из нее, говорят, идет подземный ход до самой Африки…
      — Внимание на верхней палубе! — раздался позади нас голос, усиленный динамиком. — Внимание двум курсантам на верхней палубе. Срочно явиться для доклада вахтенному офицеру!
      Мы замерли, вслушиваясь в голос, явно принадлежащий командиру корабля. Явиться для доклада! Мы отсалютовали по пути капитанскому мостику и спустились вниз.
      — Вот тебе и посмотрели на обезьян, — пробурчал я, спускаясь по трапу. — Просто невезуха какая-то…
      Эсков даже не улыбнулся. Подтолкнув меня локтем, он кивнул в сторону капитанского мостика:
      — Это не невезуха, Джим. Сомневаюсь, что командир обратил бы на нас внимание — даже если бы нам нельзя было находиться на палубе. Нет, ты только взгляни!
      Я поднял голову. На мостике верхней палубы стоял командир подводной лодки. Он внимательно следил за тем, как причаливает судно. Рядом с ним прохаживался курсант-капитан Сперри и посматривал на нас с нескрываемым злорадством.
 
      Вместо долгожданной экскурсии по Гибралтару мы были награждены сумасшедшим количеством отжиманий на спортивной площадке топливной базы. Тренировка получилась что надо — после десяти минут упражнений мы делали пятиминутную передышку, и так в течение целых двух часов. Во время одного из перерывов Боб заметил нечто такое, чего мы вовсе не предполагали.
      Вокруг «Покателло» сновали машины, перевозящие топливо. Это было вполне обычным явлением. Такое происходит во время каждой загрузки корабля на топливной базе. Штабеля антирадиационных контейнеров, в которые было упаковано урановое топливо, поначалу не привлекли нашего внимания. До тех пор, пока Боб не заметил, что контейнеры вывозят с подлодки.
      — Они разгружают топливо! — не поверив своим глазам, воскликнул я. — Но они с ума сошли! Нам еще предстоит пройти целых тридцать тысяч миль!
      Еще не отдышавшийся Боб (отжимания давались ему тяжелее, чем мне) с сомнением поднял брови и покачал головой.
      — Мы можем обойтись без излишков. Первоначального запаса топлива вполне хватит для того, чтобы два-три раза обогнуть земной шар. То, что вывозят с подлодки, скорее всего, наш резервный запас. Но все равно, это занятно.
      Я согласился с тем, что это занятно, но у нас над головами раздался свисток, и мы с Бобом в числе дюжины проштрафившихся курсантов продолжили отжимания. На время мы забыли о том, что видели.
      К вечеру «Покателло» опять вышел в море, взяв курс на военно-морскую базу в Неаполе. Этот переход не был отмечен никакими примечательными событиями. Не доходя до Неаполитанского залива, мы всплыли на поверхность и на рассвете вошли в пролив между островами-близнецами Капри и Искья. Я нес вахту утром и увидел, как над окутанным легкой дымкой конусом Везувия восходит солнце.
      Именно здесь нам и сообщили скверную новость: наша экспедиция прерывалась.
      Официально этому не было дано никаких объяснений. Радиограмма содержала только короткий приказ о возвращении на базу. Приказ стал обрастать слухами, и, вспомнив то, что мы с Бобом видели в Гибралтаре, я дал происходящему единственное правдоподобное объяснение: экспедиция прерывается из-за дефицита урана.
      Едва ли на корабле был хоть один человек, равнодушно воспринявший приказ о возвращении — мы слишком долго ждали этого плавания. Но для меня окончание экспедиции означало не просто прерывание увлекательного морского круиза. Я уже предвосхищал свое прибытие в Маринию и встречу с дядей, Стюартом Иденом. Теперь, конечно, все отменялось.
      Приказ о возвращении на Бермуды был получен ранним утром. Но «Покателло» должен был принять на борт необходимый запас провизии, и поэтому его отплытие откладывалось до позднего вечера. Мы с Эсковом на целый день получили увольнение на берег и все же, садясь в шлюпку, не могли похвастаться хорошим настроением.
      Конечно, на берегу настроение как-то само по себе улучшилось. Мы никогда не были так далеко от дома. Неаполь казался нам совершенно другим миром, от которого до наших родных мест — Нью-Лондона и Нью-Йорка — было почти так же далеко, как до луны.
      Мы бродили по узким древним улочкам и по широкой набережной возле самой воды, а потом зашли в самый центр города — в покрытое стеклянной крышей galleria , где взяли по чашке крепчайшего черного кофе.
      Мы с наслаждением пили кофе, когда нас окликнул худощавый смуглый человек, с лица которого не сходила дружелюбная улыбка.
      — Scusi, signori!
      На человеке была надета ярко-голубая форма со скрещенными якорями на воротнике — такую носили итальянские подводники. И Боб, и я переглянулись в замешательстве. Потом я все же собрался с духом и ответил:
      — Привет… Мы… мы не говорим по-итальянски, сэр. Незнакомец пожал плечами.
      — Я немного говорю по-английски, — сказал он почти без акцента, правда немного медленно выговаривая слова. — Прошу извинить, что вмешиваюсь в вашу беседу, но вы, кажется, с американской подлодки?
      — Точно, — с улыбкой подтвердил Боб. — Я — курсант Академии подводного флота Эсков, а мой друг — курсант Иден.
      Тут Боб протянул итальянцу руку, и они обменялись рукопожатиями.
      — Значит, я не ошибся, — сказал итальянец. — Рад приветствовать вас в Неаполе, джентльмены. Капитан третьего ранга Виторио ди Латерани — к вашим услугам.
      Только теперь мы с Бобом поняли, что имеем дело с кадровым офицером-подводником. Мы поспешно поднялись со стульев и взяли под козырек. Он с подчеркнутой учтивостью ответил нам тем же. По словам капитана Виторио ди Латерани, присутствие иностранного корабля в Неаполе было для него значительным событием, и он счел бы за честь организовать для нас небольшую экскурсию.
      Мы с Бобом переглянулись — на такое предложение трудно было не согласиться.
      Капитан ди Латерани был ненамного старше нас. Ему было всего двадцать, а офицерское звание он получил только в прошлом году. Его подлодка «Понтевеккьо» стояла на ремонте в сухом доке, а сам он был временно откомандирован в распоряжение командира военно-морской базы. Сейчас у ди Латерани была уйма свободного времени и личный автомобиль. Когда он предложил нам осмотреть окрестности Неаполя, мы без лишних колебаний согласились.
 
      Мы прекрасно провели время. Но к концу дня в прямом и в переносном смысле этого слова над нами стали сгущаться тучи. Они уже с полудня стали скапливаться вокруг Везувия. Я и сегодня не могу забыть этой картины: мы сидели в небольшом ресторане у подножия бывшего вулкана и допивали по последней чашке кофе, когда разразилась гроза.
      При первых же раскатах грома капитан ди Латерани вскочил на ноги.
      — Маdге mio! — встревоженно произнес он. — Джентльмены, нам надо торопиться. Дорога проходит через горы, а во время ливня по ней не проедешь. Так что, если вы хотите успеть к отплытию…
      Мы не успели…
      В док, где стоял «Покателло», мы приехали через час после захода солнца. Мне этот час показался годом. «Покателло» уже вышел в открытое море.
      Мы испробовали все возможности. Итальянский капитан, покрасневший от переживаний за наше опоздание, домчал нас на своем маленьком автомобильчике в штаб военно-морской базы и попытался организовать хоть какой-нибудь транспорт — торпедный катер, самолет или что-то такое, на чем мы могли бы догнать подлодку прежде, чем она отойдет на достаточное расстояние от берега и погрузится под воду. Но гроза не позволяла поднять в воздух самолет, а к тому времени, когда ди Латерани уговорил наконец командира торпедного катера отправиться в погоню за «Покателло», на экране радара базы появилась лаконичная надпись: «Американская подлодка произвела погружение и находится вне досягаемости».
      Мы проморгали свой корабль.
      Все, что нам оставалось — это доложить о себе дежурному американскому офицеру базы и ждать решения своей участи.
      Признаюсь, это было очень нелегкое ожидание.
 
      Я думаю, все можно было бы уладить, если бы мы вернулись на борт «Покателло» даже в Гибралтаре. Но судьба распорядилась по-другому. Дежурный офицер пожалел нас и дал радиограмму на нашу подлодку, в которой просил командира подождать в Гибралтаре до тех пор, пока мы не прибудем туда ближайшим самолетом. Ответа не было целую вечность, а потом мы прочитали:
 
      «Предложение не принимается. Упомянутые Вами кадеты должны отбыть самолетом непосредственно в академию.
      Брэнд Сперри, второй помощник капитана,
      командир учебного экипажа».
 
      На следующее утро мы сели в пассажирский самолет, на котором совершили долгое и унылое путешествие домой.
      В академии нас ждал неласковый прием. Нас вызвал на беседу сам начальник академии. Мы стали позором для своего курса — так он и сказал. Случай, произошедший с Эсковым на первом году обучения, в свете нашей нынешней провинности стал намеренным нарушением дисциплины. Что до меня, то я дискредитировал славную репутацию своих отца и дяди. Нас поставили перед выбором: отказаться от военной службы или предстать перед трибуналом.
      Мне кажется, что мой отец выбрал бы трибунал. Но для Эскова такой выбор не сулил ничего хорошего. Учитывая первое происшествие, судьи явно приняли бы решение не в его пользу. А я не мог даже подумать о том, чтобы остаться на службе, если мой товарищ за такую же провинность будет с позором отчислен из академии.
      Мы решили распрощаться с военной карьерой.
      И все же меня не оставляла мысль, что причиной наших невзгод было не простое нарушение дисциплины.
      С тяжелым сердцем я отправил дяде Стюарту пространную радиограмму, в которой подробно описал все, что с нами произошло, и принялся собирать вещи.

7
ПИСЬМО ИЗ МОРСКИХ ГЛУБИН

      Ответная радиограмма не заставила себя ждать:

      «Ситуацию понял. Не вешай носа. Подробности письмом.
Стюарт Иден».

      Письмо пришло через неделю.
      Лучше бы оно шло целую вечность.
      Послание было запечатано в необычный продолговатый голубой конверт, в левом верхнем углу которого были указаны имя и адрес адвоката моего дяди. Когда я надорвал конверт, из него выпали три листка бумаги: банковский чек на сумму, от которой у меня глаза полезли на лоб, небольшая карточка из твердой желтоватой бумаги, на которой небрежным дядиным почерком было написано следующее:

      «Джим, не волнуйся. Я предвидел это. В случившемся нет ни капли твоей вины, приезжай в Тетис. Я встречу тебя и все объясню».

      Это была весьма загадочная записка. Чтобы получше понять смысл дядиных слов, я прочел ее дважды. Что он мог предвидеть — то, что я не справлюсь с учебой в академии? Но как тогда увязать это со словами «нет ни капли твоей вины»? Озадаченный этим посланием, я взял в руки последний листок.
      Он-то и заставил меня забыть про два предыдущих. Это было письмо, отпечатанное на дорогом фирменном бланке, вверху которого красовалась надпись: «Уоллес Фолкнер, адвокат».
 
      «Господину Джеймсу Идену, курсанту Академии подводного флота Соединенных Штатов, третий курс, команда № 5.
 
      Уважаемый сэр,
      С глубоким прискорбием извещаю Вас, что Ваш дядя, Стюарт Иден, умер. Вскоре после того, как он написал Вам вложенное в этот конверт письмо, ему пришлось срочно уйти в плавание к подводному городу Севен-Доум. Путь от Тетиса к Севен-Доум проходит через впадину Идена. Пересекая эту впадину на глубине восьми тысяч метров, подводный аппарат Вашего дяди начал подавать сигнал бедствия. Сигнал был внезапно прерван, связь восстановить не удалось.
      Аварийные службы подводных поселений предприняли все возможное, чтобы разыскать батискаф Вашего дяди, но их попытки не увенчались успехом. Я берусь утверждать, что вероятность того, что Ваш дядя остался в живых, практически равна нулю.
      Я полагаю, Вам известно, что Вы являетесь его единственным наследником. К сожалению, я должен уведомить Вас, что Ваш дядя не был состоятельным человеком.
      Главная часть его капитала была вложена в 80 акций компании под названием «Марин Майнз». В силу того, что данная компания выпустила всего 100 акций, Ваш дядя является владельцем контрольного пакета. Ценность этих акций представляется довольно проблематичной. Номинальная стоимость каждой из них составляет одну тысячу долларов, но при существующей конъюнктуре на них едва ли найдется покупатель.
      Несколько лет тому назад компания «Марин Майнз» получила от правительства Маринии концессию на разработку всех природных богатств, находящихся в районе впадины Идена. Эти потенциальные природные ресурсы и составляют основной капитал компании. И хотя ценность полезных ископаемых, залегающих под дном впадины Идена, может быть чрезвычайно велика, их промышленная разработка в настоящее время нереальна. Существующие на сегодня конструкции подводных транспортных средств не могут обеспечить работы на такой глубине. Вполне возможно, что смерть Вашего дяди произошла при испытаниях какого-то нового вида глубоководной техники, пригодной для разработок богатств впадины Идена. К сожалению, эти испытания оказались неудачными.
      В общем-то весь проект оказался утопическим, лишенным практического значения. И еще. В водах впадины замечены опасные для человека морские животные — исполинские осьминоги и совершенно неизвестные существа, называемые моряками «К. Вапти». По рассказам, впадина представляет собой ареал обитания гигантских морских ящеров, хотя достоверно подтвердить этого никто не может.
      Тем не менее среди моих клиентов есть человек, готовый с риском для себя стать владельцем акций. Вероятно, он рассчитывает, что со временем появится техника, которая позволит разрабатывать природные богатства впадины. Вы, впрочем, должны знать, что в обозримом будущем этого не произойдет. К тому же хочу напомнить Вам, что в соответствии с законом о чрезвычайном положении, действующим в Маринии, концессии на разработку полезных ископаемых должны быть реализованы в течение восьми лет, в противном случае их предмет становится общественным достоянием. Так что работы по освоению богатств впадины должны начаться не позже этого срока.
      Предусмотренный законом восьмилетний период заканчивается 1 февраля следующего года. Вы, наверное, понимаете, что, если за это время и появится какая-то новая техника, ее нельзя будет подготовить к практическому использованию за столь короткое время.
      Исходя из этих соображений, я искренне рекомендую Вам рассмотреть любое предложение о продаже Ваших акций. В данном случае я уполномочен предложить Вам по 400 долларов за акцию, что в сумме за весь контрольный пакет «Марин Майнз» составит 32 тысячи долларов.
      Эта цена является окончательной и не может быть увеличена.
      Если Вы согласны принять мое предложение, незамедлительно подтвердите это радиограммой. Я уже подготовил проект соответствующего контракта и готов начать оформление сделки тотчас же после получения Вашего согласия. Предупреждаю, что мой клиент может в любую минуту отозвать свое предложение — поэтому Вам надо действовать без промедлений. Уверяю Вас, что на биржевых торгах Ваша акция не будет стоить и десятой части предложенной мной цены.
      Остальная недвижимость Вашего дяди состояла из батискафа, в котором он исчез и который едва ли можно спасти, и личных вещей, которые будут высланы Вам подводной почтой.
      Заверяю Вас, что готов так же ревностно отстаивать Ваши интересы, как делал это в отношении Вашего дяди.
      Жду Вашей радиограммы.
      С выражением глубокого соболезнования остающийся Вашим искренним слугой — Уоллес Фолкнер».

8
ЧЕЛОВЕК В БЕЛОМ КОСТЮМЕ

      Известие о смерти дяди Стюарта повергло меня в настоящий шок — тем более что пришло оно в тот момент, когда я еще не оправился от переживаний по поводу ухода из академии. Но горечь невосполнимой потери, о которой я узнал из письма адвоката Фолкнера, заставила меня тут же забыть о своих личных неурядицах. Если бы наше плавание не было прервано, если бы все шло по плану и я смог увидеться с дядей в Маринии…
      Но лить слезы из-за того, чего уже нельзя было поправить, не имело смысла. В Нью-Йорке, куда я прилетел после расставания с академией, мы подробно поговорили о моих делах с Эсковом. Он согласился, что в письме Фолкнера больше вопросов, чем ответов, и спешить с продажей акций анонимному клиенту не следует. Но решение этой проблемы так мало значило для меня по сравнению с потерей единственного близкого родственника!
      Я так много лет ждал, когда мы с дядей начнем исследовать загадочные глубины Маринии! Служба в подводном флоте приблизила меня к осуществлению этой мечты; мы могли бы часто видеться друг с другом, заниматься общим делом.
      Его смерть казалась просто невероятной.
      Я решил немедленно отправиться в Маринию и попытаться сделать все возможное, чтобы разыскать тело Стюарта Идена, а потом уже заняться глубоководным месторождением. Нереально? Меня не смущало это слово. В конце концов, мне было всего семнадцать лет.
      Я отправил Фолкнеру радиограмму, в которой сообщил, что акции «Марин Майнз» не предназначены для продажи и что я вскоре прибуду в Тетис для юридического оформления своей правопреемственности.
      Его ответ последовал тотчас же.
 
      «В Вашем приезде в Тетис нет необходимости. Я готов в полной мере представлять Ваши интересы. Мой совет — немедленно продайте акции. Поскольку я уполномочен вести торг — от имени Моего клиента, предлагаю Вам 80 тысяч долларов за весь пакет. Жду Вашего немедленного ответа. Не сомневайтесь в моей преданности.
      Уоллес Фолкнер».
 
      Такое послание не могло оставить меня равнодушным. Я показал его Эскову, и у него тоже возникли подозрения. В самом деле, странно, что некая персона, неохотно согласившаяся дать за акции тридцать две тысячи, не задумываясь, позволила увеличить цену более чем в два раза!
      Если эти акции представляли для кого-то ценность, они могли пригодиться и мне самому. К Фолкнеру я уже испытывал откровенное недоверие. Конечно, дядя едва ли поручил бы вести свои дела мошеннику. И все же…
      Заявления адвоката казались мне неискренними. Слишком уж часто он упоминал о «доверии» и «сочувствии», слишком настойчиво гнул свою линию. Зачем было пороть горячку с продажей акций за тридцать две тысячи, если через пару дней он был готов предложить восемьдесят?
      У Эскова на этот счет было такое же мнение.