По болотам тянется целый обоз, это везут в пустошь постройки новоселу, воз за возом, много дней. Возы сваливают на месте, которое будет называться «Великое»; со временем оно, пожалуй, таким и будет: четверо рабочих уже сейчас трудятся в горах, выбирая камни на ограду и два погреба.
      А возы все едут и едут. Каждое бревно пригнано заранее, весной их останется только собрать, все рассчитано до тонкости, бревна помечены номерами, не забыта ни одна дверь, ни одно окно, ни одно цветное стеклышко для веранды. А однажды привезли огромный воз кольев. Это еще что? Один из соседей ниже Брейдаблика знает, он родом с юга и видал там такое:
      – Это садовая решетка, – говорит он.
      Стало быть, новосел хочет развести в пустоши сад, большой сад.
      Признак хороший, никогда не бывало такой езды по болотам, и многие, у кого были лошади, зашибли на возке порядочную деньгу. Обсуждали и это: появились виды на заработок и в будущем, торговец будет получать товары, и местные и из-за границы, ему придется возить их к себе с моря на многих подводах.
      Похоже было, что здесь все становится на широкую ногу. Приехал молодой начальник или доверенный, распоряжавшийся возкой, он был франт, и ему все казалось, что мало лошадей, хотя возить оставалось совсем не так уж много.
      – Да ведь, возить осталось не много, – сказали ему.
      – А товары-то! – отвечал он.
      Сиверт из Селланро ехал домой, по обыкновению, порожняком, и доверенный крикнул ему:
      – Ты едешь порожняком? Почему ты не взял клади до «Великого»?
      – Я бы взял, да не знал, – отвечал Сиверт. – Он из Селланро, у них две лошади! – шепнул кто-то.
      – У вас две лошади? – спросил доверенный. Тащи обеих сюда, повози нам, заработаешь денег!
      – Оно бы неплохо, – ответил Сиверт, – да как раз сейчас нам недосуг.
      – Недосуг заработать деньги! – воскликнул доверенный. Да, в Селланро не всегда могли свободно располагать временем, дома было столько дела. А теперь они впервые даже наняли работников, двух каменщиков-шведов, которые взрывали камень для постройки скотного двора.
      Этот скотный двор много лет был мечтой Исаака, землянка стала плоха и тесна для скотины, надо было построить каменный скотный двор с двойными стенами и хорошим подпольем для навоза. Но на очереди стояло так много дел, одно постоянно тащило за собой другое, стройке не предвиделось конца. У него имелась лесопилка и мельница, и летний хлев, а кузница разве не нужна?
      Хоть совсем маленькая, на случай, на самый крайний случай; покривится лемех или потребуется перековать пару подков – до села так далеко. Стало быть, уж это-то ему надо было завести; горн и маленькую кузницу. В общем, в Селланро набралось очень много больших и маленьких строений.
      Хозяйство растет и растет, никак не обойтись без работницы, и Иенсина живет у них и лето и зиму. Отец ее, кузнец, время от времени спрашивает, скоро ли она вернется, но не слишком настаивает, он очень уступчив, и, должно быть, не без задней мысли. Селланро расположено высоко в горах, надо всеми хуторами, и все растет, растет по части строений и разделанной земли, а люди все те же. Лопари больше не проходят здесь и не располагаются хозяевами на усадьбе, это прекратилось давным-давно. Лопари проходят не часто, они предпочитают сделать большой крюк и обойти усадьбу стороной, и, во всяком случае, никогда уже не заходят в избу, а останавливаются снаружи, если вообще останавливаются. Лопари бродят по окраинам, впотьмах, дайте им свет и воздух, и они зачахнут, как черви и нечисть. Изредка теленок и барашек пропадают с выгона в Селланро, где-нибудь на далекой опушке. С этими ничего не поделать, Разумеется, Селланро может выдержать потерю, А Сиверт, если б и умел стрелять, так у него нет ружья, да он и не умеет стрелять, он совсем не вояка, а весельчак, большой шутник:
      – Да ведь, лопари-то наверно заколдованные! – говорит он. Селланро может выдержать мелкие пропажи скотины, потому что оно велико и сильно, но и там не обходится без забот и огорчений, о нет! Ингер на весь год одинаково довольна собой и жизнью; она когда-то совершила большое путешествие и тогда, должно быть, подхватила что-то вроде злой тоски. Тоска эта проходит, потом опять возвращается. Ингер усердно работает и весела, как в лучшую свою пору, она красивая и здоровая жена для своего мужа, для мельничного жернова, но разве она не сохранила воспоминаний о Тронгейме? Никогда не мечтает? Kак же, особенно зимою. Временами в ней вспыхивает чертовское веселье и живость, но танцевать одна она не может, и бала никакого не выходит. Мрачные мысли и молитвенник? Ох да, еще бы! Но Богу известно, что и кое-что другое тоже великолепно и превосходно. Она научилась быть неприхотливой, шведы– каменщики как ни как – чужие люди и незнакомые голоса на усадьбе, но они – пожилые и тихие мужчины, не играют, а работают. Но все-таки это лучше, чем ничего, они вносят оживление, один чудесно поет, сидя на камне. Ингер иногда выходит и слушает. Его зовут Яльмар.
      Но и помимо этого не все хорошо и благополучно в Селланро. Вот, например, большая незадача с Елисеем. От него получилось письмо, что место его у инженера упразднено, но он должен получить другое, надо только подождать.
      Потом пришло письмо о том, что пока он дожидается большого места в конторе, он не может жить святым духом, а когда ему послали бумажку в сто крон, он написал, что этого только-только хватило расплатиться с мелкими долгами.
      – Так, – сказал Исаак. – Но теперь у нас каменщики и много расходов, спроси-ка Елисея, не хочет ли он лучше приехать домой помочь нам!
      Ингер написала, но Елисей не желал возвращаться домой, нет, он не желал вторично проделывать зря это путешествие, он предпочитал голодать.
      Но, должно быть, свободного места в конторе не было во всем городе, а, может, и сам Елисей был не мастер добиваться своего. Бог знает, может, он и вообще-то был не ахти какой работник. Усидчив и искусен на писанье, да, но был ли у него ум и сметка? А если нет, что же с ним будет?
      Когда он вернулся из дома с двумя стами крон, город встретил его старыми счетами, а расплатившись, должен же он был купить тросточку, вместо палки от зонтика. Надо было купить и разные другие вещи: меховую шапку на зиму, какие были у всех его товарищей, пару коньков для катания на городском катке, серебряную зубочистку, ковырять в зубах и изящно жестикулировать ею во время беседы за стаканчиком. И пока он был богат, он угощал, по силе возможности; за пирушкой по случаю его возвращения, при самой строгой бережливости, пришлось-таки раскупорить полдюжины пива. – Что это, ты даешь барышне двадцать эре? – спрашивали его; – мы даем десять. – Не надо быть мелочным! – отвечал Елисей.
      Он был не мелочен, ему это не подобало, он сын богатых землевладельцев, помещиков, его отец, маркграф, обладает невообразимыми пространствами строевого леса, у него четыре лошади, тридцать коров и три сенокосилки.
      Елисей был не лгун, и это не он распространил выдумку про поместье Селланро, а окружной инженер в свое время наплел это в городе. Но Елисей ничего не имел против того, чтоб этой сказке верили. Так как сам по себе он ничего не представлял, то лучше было быть сыном богатых родителей, это создавало ему кредит, и он выпутывался из затруднительных обстоятельств. Но вечно это не могло продолжаться, пришлось, наконец, платить и тут он сорвался. Когда один из его товарищей определил его на службу к своему отцу, в деревенскую лавку, торговавшую всякими товарами, это было все-таки лучше, чем ничего.
      Такому взрослому молодому человеку, конечно, неподходящее дело поступать на жалованье младшего подручного в мелочную лавочку, в то время, как он готовился занять пост ленсмана, но это давало кусок хлеба и, как временный выход, было не так уж глупо. Елисей и здесь проявил расторопность и добродушие, хозяева и покупатели его полюбили, и потому он написал домой, что решил перейти к занятию торговлей.
      Вот это-то и было большим разочарованием для его матери. Если Елисей стоит в мелочной лавке, то, значит, он не на волос не больше, чем приказчик у торговца в их селе; раньше он был несравненно выше: никто, кроме него, не уезжал в город и не служил конторщиком. Неужели он потерял из виду свои высокие цели? Ингер была неглупа, она знала, что существует расстояние между обычным и необычным, но, может быть, не всегда умела точно определить это расстояние. Исаак был глупее и проще, он все меньше и меньше принимал в расчет Елисея, старший сын ускользал за пределы его власти, он переставал представлять себе Селланро разделенным между своими сыновьями, когда самого его уже не станет.
      В середине весны приехал инженер с рабочими из Швеции, прокладывать дороги, строить бараки, делать съемки, взрывать горы, заводить сношения с поставщиками съестных продуктов, возчиками, прибрежными землевладельцами – и еще, бог весть, зачем – но для чего все это? Разве мы не в глуши, где все мертво? А затем, что решили приступить к пробным разделкам на медной скале.
      Так значит, дело все-таки вышло, если не просто наболтал.
      То были не прежние важные господа, что приезжали в первый раз, нет; судья отсутствовал, помещик отсутствовал, он был старый горняк и старый инженер.
      Они купили у Исаака все напиленные доски, какие он согласился уступить, купили провизии и хорошо заплатили, потом поговорили ласково и расхвалили Селланро.
      – Канатная дорога! – сказали они, – воздушная дорога с вершины горы к морю! – сказали они.
      – Через все эти болота? – спросил Исаак, очень плохо соображавший.
      Тут они засмеялись: – На той стороне, – сказали они, – не с этой стороны, отсюда ведь несколько миль, нет, с той стороны скалы прямо к морю, там отвесное падение, а в продольном направлении – почти ничего. Мы будем спускать руду по воздуху в железных бадьях, увидишь, как это великолепно; но для начала мы свезем руду вниз, проложим дорогу и свезем руду гужем – на пятидесяти подводах, это тоже неплохо. И нас ведь не столько, сколько ты сейчас видишь, мы что? Ничего! С той стороны идет еще больше, целый транспорт рабочих с готовыми бараками и провиантом, с материалами и всяческими инструментами и машинами, – сказали они, – мы встретимся на вершине. Увидишь, какие тут разыграются дела, на миллионы, а руда пойдет в Южную Америку.
      – А судья в этом не участвует? – спросил Исаак.
      – Какой судья? А, тот! Нет, он продал.
      – А помещик?
      – Он тоже продал. Так ты их помнишь? Нет, они продали. А те, что у них купили, тоже перепродали. Теперь медной горой владеет большое общество, страшные богачи.
      – А где сейчас Гейслер? – спросил Исаак.
      – Гейслер? Не знаю такого.
      – Ленсман Гейслер, который тогда продал вам гору?
      – А, этот! Так его зовут Гейслер? Бог его знает, где он! Ты и его тоже помнишь?
      И вот, все лето, с большой партией рабочих, они палили и работали на скале, местность очень оживилась; Ингер завела обширную торговлю молоком и молочными продуктами, и было весело торговать и суетиться, видеть много народу; Исаак шагал своей громоподобной поступью и обрабатывал свою землю, ему ничто не мешало; оба каменщика и Сиверт строили скотный двор. Он выходил очень большой, но подвигался медленно, троих на такую работу было слишком мало, а Сиверт, кроме того, часто отрывался помогать отцу на земле.
      Вот и хорошо было иметь сенокосилку и трех проворных женщин на жнивье. Все было хорошо, пустыня оживилась, зацвела деньгами. А торговое местечко «Великое», разве там не развилось крупное дело? Этот Арон, должен быть, черт и пройдоха, он пронюхал о предстоящей работе на руднике и моментально пожаловал со своей мелочной лавочкой, он торговал, как само правительство, да прямо как король. Во-первых, самое главное, он продавал всякого рода хозяйственные предметы и рабочее платье; но рудокопы, если они при деньгах, не очень-то считают гроши, они покупают не только необходимое, а покупают все. В особенности, вечерами по субботам лавочка в «Великом» кишела народом, и Арон загребал деньги; за прилавком ему помогали доверенный и жена, да и сам он отпускал, сколько успевал, но лавочка не пустела до поздней ночи. Сельчане, имевшие лошадей, оказались правы, подвоз товаров в «Великое» был огромный, во многих местах дорогу пришлось перемостить и привести в надлежащий вид, получилось уже далеко не то, что первая узенькая Исаакова тропа через пустынную равнину. Благодаря своей торговле и своей дороге Арон явился настоящим благодетелем этой местности. Звали его, впрочем, не Арон, это было только его имя, фамилия же его была Аронсен, так называл себя он сам, и так звала его жена; семья этим важничала и держала двух работниц и конюха.
      Земля в «Великом» временно оставалась нетронутой, на земледелие не хватало досуга, кто стал бы копаться в болоте! Но Аронсен развел сад с решеткой и смородиной, с астрами и рябиной и другими посаженными деревьями, важнецкий сад. В нем была широкая дорожка, по которой Аронсен разгуливал по воскресеньям, покуривая длинную трубку; в глубине сада виднелась веранда с красными, желтыми и синими окнами. Трое хорошеньких ребятишек бегали по саду, девочку предполагалось воспитать настоящей купеческой дочкой, мальчики пойдут по торговой части, о, это были дети с будущим!
      Если бы Аронсен не заботился о будущем, он бы сюда и не переехал. Он мог бы продолжать рыбачить и, может быть, удачно, и тогда порядочно зарабатывал бы, но это не то, что торговля, не такое благородное занятие, оно не давало уважения, перед ним не снимали шапок. До сих пор Аронсен плавал на веслах, в будущем он хотел плавать под парусами. У него было словечко: «бум констант», Он говорил, что его детям должно житься «бум константнее», и подразумевал под этим, что хочет обеспечить им жизнь, свободную от тяжелого труда.
      И вот, дело складывалось хорошо, люди кланялись ему, его жене, даже детям, А не так-то уж мало значит, когда люди кланяются детям. Пришли со скалы рудокопы, давно не видевшие детей; во дворе их встретили дети Аронсена, рудокопы сейчас же ласково заговорили с ними, словно увидели трех пуделей.
      Они хотели было дать детям денег, но, узнав, что это дети самого торговца, поиграли им вместо этого на губной гармонике. Пришел Густав, молодой повеса в шляпе набекрень и с веселыми словами на устах, и долго потешал их. Дети каждый раз узнавали его и выбегали к нему навстречу, он сажал всех троих к себе на спину и плясал с ними. – Ху! – кричал Густав и плясал. Потом достал губную гармонику и стал играть танцы и песенки, обе работницы вышли из дома, смотрели на Густава и слушали его игру со слезами на глазах. А повеса Густав отлично знал, что делал!
      Немного погодя он зашел в лавочку стал швырять деньгами и накупил полный мешок всякой всячины, так что, уходя домой на скалу, потащил на' спине целую мелочную лавку; в Селланро он ее раскрыл и всем показал. Там была почтовая бумага и новая трубка-носогрейка, и новая рубашка, и шарф с бахромой; были леденцы, которые он роздал женщинам, были блестящие вещицы, часовая цепочка с компасом, перочинный ножик; да пропасть вещей, даже ракеты, он купил их на воскресенье, повеселить самого себя и других. Ингер угостила его молоком, он пошутил с Леопольдиной и подбросил маленькую Ревекку высоко к потолку.