Гейл Бачаннан снова начала на нее кричать, когда она закрыла задвижку на дверях туалета. Туалет представлял из себя просто деревянный ящик (сделанный из майопового дерева, чтобы выдержать вес Гейл) с дырой в полу; сбоку лежала куча больших виноградных листьев, служащих заменой туалетной бумаге. Она опустилась на колени и отодрала нижнюю доску на ящике, служащим стульчаком. Река плескалась в метре под ней. Ее два пакета висели ниже уровня палубы, привязанные силиконовой рыболовной леской. Она обрезала леску перочинным ножом и засунула два завернутых в полиэтилен пакета в свою наплечную сумку. Там в основном были медицинские нейрологические пакеты, самое дорогое на единицу веса, что перевозил «Куган». Она также добавила к этому несколько персональных среднечастотных плейеров, пару процессорных блоков, малогабаритные элементы питания. Запас, который она делала в течение всего путешествия. После этого молния на сумке еле застегнулась.

К тому времени, когда она вышла на камбуз, чтобы окинуть на прощанье взглядом деревянную камеру, в которой она провела, казалось, целую вечность, чистя и готовя, крик Гейл стал совсем истерическим. Она взяла большой глиняный горшок с травяной смесью и вытащила оттуда толстую пачку лалондских франков. Это был всего лишь один из тайников, которые Гейл устроила по всему судну. Она запихала хрустящие пластиковые банкноты в задний карман, а затем, совершенно неожиданно, прежде чем выйти на палубу, прихватила коробок спичек.

«Куган» уже стоял у причала, а Лен пытался закрепить один из тросов вокруг кнехта. Лицо Гейл под панамой было красным, как помидор.

Чтобы оценить наряд Мэри, ей было достаточно одного-единственного взгляда.

— С чего это вдруг ты, черт бы тебя драл, так вырядилась, а, маленькая шлюха? Тебе надо помочь Ленни загрузить мясо. Мой бедный Ленни не может сам перетаскать все эти огромные туши. И куда это, чтоб тебе пусто было, ты намылилась со своей сумкой? Ну-ка покажи, что там у тебя?

Мэри улыбнулась ей той своей ленивой улыбочкой, которую ее отец называл невыносимо праздной. Она чиркнула спичкой о стену каюты.

Они обе смотрели, как фосфорная головка оживилась пламенем, желтое пламя вгрызлось в дерево и устремилось к пальцам Мэри. По мере того, как Гейл начинала соображать, что происходит, ее рот открывался все шире и шире.

— До свиданья, — сказала Мэри. — С вами было так приятно познакомиться.

Гейл панически взвыла, когда спичка исчезла под ворохом ее тряпок и кружев. Вверх взметнулось яркое оранжевое пламя.

Мэри твердым шагом направилась к пристани. Лен стоял на ее пути с мотком силиконовой веревки в руках.

— Уходишь, — только и сказал он.

Вслед ей Гейл выкрикивала целую тираду из оскорблений и угроз. Послышался громкий всплеск воды, когда коробка со столь драгоценным шитьем шлепнулась в воду.

Она так и не сумела изобразить пресыщенность, как хотела. Только не перед ним. На осунувшемся лице старика появилось странное выражение испуга.

— Не уходи, — попросил он.

Таких жалобных ноток в его голосе она еще не слышала.

— Почему? Ты что, еще чего-то не получил? Ты забыл попробовать что-нибудь еще?

Ее голос вот-вот готов был сорваться.

— Я избавлюсь от нее, — с отчаянием сказал он.

— Ради меня?

— Ты прекрасна, Мэри.

— Правда? И это все, что ты мне можешь сказать?

— Да. Я думал… Я никогда не обидел тебя. Ни разу.

— И ты хочешь, чтобы все это продолжалось? Ты этого хочешь, Лен? Чтобы мы с тобой вдвоем плавали вверх и вниз по Джулиффу до конца наших дней?

— Пожалуйста, Мэри. Я ее ненавижу. Мне нужна ты, а не она.

Она стояла всего в десяти сантиметрах от него и даже чувствовала из его рта запах фруктов, которые он ел за завтраком.

— Это действительно так?

— У меня есть деньги. Ты будешь жить как принцесса, я тебе это обещаю.

— Деньги — это ничто. Меня будут любить. Я и сама отдам все, что у меня есть, человеку, который будет меня любить. А ты меня любишь, Лен? Ты, правда, меня любишь?

— Люблю, Мэри. Господи, люблю. Пожалуйста. Пойдем со мной!

Она провела своим пальцем по его подбородку. На его глаза навернулись слезы.

— Тогда наложи на себя руки, Лен, — хрипло прошептала она. — Потому что она — это все, что у тебя есть. Она — это то, что у тебя вообще когда-либо было. И до конца своих дней, Лен, ты будешь жить, зная, что я всегда была выше тебя.

Она подождала, пока на его лице выражение трагической надежды превратилось в полное смирение, и рассмеялась. Эта сцена принесла ей намного больше удовлетворения, чем если бы она заехала ему коленкой в пах.

По грязной главной дороге в направлении на запад двигался фургон с силосом. Фургоном управлял четырнадцатилетний парень, время от времени подхлестывая лошадь по большому блестящему крупу. Мэри подняла большой палец, и парень с готовностью кивнул головой, восторженно выпучив на нее глаза. Мэри заскочила в повозку, не дожидаясь, пока та остановится.

— Далеко до Даррингема? — спросила она.

— Пятьдесят километров. Но так далеко я не поеду, только до Мепейла, — покачал головой парень.

— Для начала и это сойдет.

Она уселась на жесткое дощатое сиденье. Подпрыгивающие на неровностях колеса заставляли ее раскачиваться из стороны в сторону. Солнце жарило, повозку трясло, лошадь воняла. Но Мэри чувствовала себя великолепно.

Гигантику было более семи тысяч лет, когда Латон и маленькая группа его последователей прибыли на Лалонд. Он рос на небольшом пригорке, отчего его трехсотметровый ствол еще выше поднимался над джунглями. Его вершину сломала буря, и теперь там образовался узел из переплетенных, торчащих в разные концы сучьев с пучками листьев. Птицы превратили этот своеобразный купол в целое поселение из гнезд, они потихоньку клевали древесину, и за столетия она оказалась вся усыпана мелкими дырками.

Когда шел дождь, вода скапливалась в толстых мохнатых листьях гигантика, под ее весом сучья изгибались и прижимались ближе к толстенному стволу. Затем, спустя несколько часов, вода скатывалась с листьев, осушая гигантик, начиная с макушки, и ветви снова медленно выпрямлялись. Если в этот момент оказаться на земле около ствола, то попадаешь в небольшой мощный водопад. Последние остатки почвы из-под ветвей были вымыты несколько тысячелетий тому назад. Все, что там теперь осталось, — это переплетение толстых изогнутых корней, раскинувшееся по округе на сотню метров и покрытое скользким налетом, как прибрежные скалы.

Черноястреб доставил Латона на Лалонд в 2575 году. В это время на планете было не больше сотни людей, команда, обслуживающая лагерь и посадочную площадку. Группа экологического обследования закончила свои анализы и удалилась; инспектирующих комиссий из Конфедерации в ближайшие несколько лет не ожидалось. Он достал копию секретного доклада компании: планета вполне подходила для обитания и должна была получить сертификат Конфедерации. Здесь непременно должны были появиться колонисты: грязные невежественные бедолаги, не обладающие никакой прогрессивной технологией. Прикинув собственный вариант развития событий, он пришел к выводу, что здесь появится вполне подходящая для внедрения культура.

Они приземлились в горах в восточной части Амариска; двадцать человек и семь вездеходов, загруженных всем необходимым для того, чтобы обеспечить им вполне сносное существование в изгнании. Среди прочих жизненно необходимых запасов были малогабаритные кибернетические системы и его генетическое оборудование. У него также имелось девять яиц черноястребов, извлеченных из яичников и помещенных в ноль-тау камеры. Черноястреб был отправлен в забвение на одну из горячих бело-голубых звезд, а небольшой отряд начал пробираться сквозь джунгли. Два дня они потратили на то, чтобы добраться до притока, который впоследствии получит имя Кволлхейма. Три дня они плыли по реке (вездеходы имели корпус амфибий), после чего оказались в районе Шустера, где почва была достаточно твердой, чтобы выдержать гигантики. Новое путешествие по джунглям, и через полдня он нашел то, что определенно было самым большим гигантиком на континенте.

— Это нам вполне подойдет, — сказал он своим товарищам. — На самом деле, это именно то, что нам и надо.

Когда Квинн Декстер и Клайв Дженсон подошли к скользкой паутине корней гигантика, ветви дерева были еще согнуты под тяжестью воды после недавно прошедшего дождя. В сени огромных взъерошенных ветвей был постоянно мерцающий свет. Вода капала с листьев и образовывала ручейки, которые с журчанием пробивали себе путь среди переплетенных корней.

Квинн еле сдержался, чтобы не втянуть голову в плечи, почувствовав падающие ему на голову большие капли воды. То ли споры, то ли какие-то соки смешивались с водой, отчего она становилась липкой. В тени было прохладно, причем настолько, что такой прохлады на Лалонде, пожалуй, больше и не встретишь.

Они приблизились к колоссальному стволу. Здесь корни начинали тянуться вверх и поглощались массой ствола, как деревянные волны, разбивающиеся о деревянный утес. Поднимаясь вверх и поглощаясь стволом, эти толстенные канаты корней образовывали щели, постепенно сужавшиеся до толщины лезвия ножа, а по высоте превосходящие рост Декстера в пять раз. Клайв Дженсон скрылся в одной из таких расщелин. Квинн проследил, как его спутник скрылся среди изгибов корней, пожал плечами и последовал за ним.

Через пять метров почва под ногами выровнялась, а стены раздвинулись на пару метров, шершавая поверхность коры перешла в ровные стены из голого дерева. «Вырезали, — решил он. — Брат Божий! Они вырезали себе жилье в стволе дерева! Сколько же сил потребовалось на это?»

Впереди показался проблеск света. Они прошли по извилистому коридору и оказались в ярко освещенной комнате. Эта комната была метров пятнадцать длиной и десять шириной и выглядела вполне обычной, если не считать отсутствия окон. На одной стене на гвоздиках висел ряд темно-зеленых плащей с капюшонами. Древесина гигантика по цвету напоминала орешник, но обладала очень широкими волокнами, отчего стены казались сделанными из ровных широких досок. В комнате был стол наподобие стойки бара, сделанный из одного цельного куска, который тянулся вдоль одной из стен. За дальним концом стола стояла женщина и безразлично смотрела на пришельца.

Квинн лениво улыбнулся. На вид женщине можно было дать лет двадцать пять, она была немного выше Квинна, кожа у нее была черная, длинные каштановые волосы и маленький приплюснутый носик. Ее безрукавная желтая блузка и белые штаны позволяли полностью оценить ее фигуру.

По лицу женщины пробежала тень недовольства.

— Постарайся вести себя поприличней, Декстер, — сказала она.

— Что? Но я даже и слова-то еще не сказал.

— А этого и не надо. Я скорее пересплю со слугой-мартышкой.

— А я буду наблюдать?

Выражение недовольства на ее лице усилилось.

— Стой смирно и не двигайся, а то я прикажу Клайву расчленить тебя.

Она взяла со стола щуп.

Продолжая улыбаться, Квинн поднял руки и позволил ей провести щупом вдоль своего тела. Клайв стоял наготове метрах в двух позади Квинна, он стоял совершенно неподвижно и напоминал выключенного робота. Декстер вовсю старался скрыть свое волнение.

— И как давно ты здесь? — спросил он.

— Уже достаточно давно.

— Как мне тебя называть?

— Камилла.

— Хорошо, Камилла. Все нормально. Итак, что здесь происходит?

— Пусть это тебе расскажет Латон, — она потыкала языком себе в щеку. — Если он не решит просто воспользоваться твоим телом, как он это сделал с Клайвом.

Квинн бросил взгляд в сторону неподвижно стоящего мужчины.

— Это один из колонистов из-под Шустера?

— Правильно.

— Ага.

— У тебя слишком бьется сердце, Декстер. Что-нибудь беспокоит?

— Нет. А тебя?

Она положила щуп обратно на стол.

— Ты можешь теперь встретиться с Латоном. Ты не опасен; два импланта и куча внимания.

При упоминании об импланте он вздрогнул. Это была его единственная надежда, хотя и очень призрачная.

— Хотите меня использовать так же, да?

Камилла направилась к двери.

— Переселиться, это самое простое.

За дверью оказалась широкая винтовая лестница, ведущая вверх по стволу. У основания лестницы Квинн успел заметить коридор и несколько комнат. Один этаж был полностью отведен под бассейн с минеральной водой. Воздух перенасыщен паром, мужчины и женщины или плескались в воде, или лежали на всякого рода лежаках. Один мужчина лежал ничком на полу, а женщина средних лет делала ему массаж. У женщины было отсутствующее выражение лица, которое он уже начал определять. Квинн вдруг сообразил, чего здесь не хватает: некоторые люди смеялись, но никто не говорил. Слуги-мартышки сновали по коридору, занятые своими загадочными делами. Все они — полутораметрового роста, передвигались почти с человеческой сноровкой, их золотистый мех был хорошо ухожен. Присмотревшись, он заметил, что у этих мартышек лапы более походят на ноги, в отличие от лап их прародителей в земных джунглях.

— Брат Божий! Да ведь это эденистская конструкция. Что, черт бы вас побрал, здесь происходит?

Камилла повела его по коридору, который ничем не отличался от других. Дверь открылась беззвучно, при помощи синтетических мышц вместо петель.

— Вот и логово льва, Декстер. Заходи.

Дверь за ним закрылась так же беззвучно. Он оказался в большой круглой комнате со сводчатыми потолками. Мебели здесь был необходимый минимум: письменный стол со стеклянной столешницей и металлическими ножками, обеденный стол с таким же стеклянным верхом, два, стоящие напротив друг друга кресла. Каждый предмет мебели находился в максимальном удалении от других. Часть одной стены занимал большой голографический экран, показывающий вид джунглей снаружи. Камера находилась высоко над вершинами деревьев и показывала ковер зеленой листвы и плывущие по воле ветра облачка. Посередине комнаты стоял трехметровый железный шест, на вершине которого сидела пустельга и внимательно за ним наблюдала. В комнате его ожидали двое: мужчина, сидящий за письменным столом, и молодая девушка, стоящая рядом с креслом.

Латон поднялся из-за стола. Квинн еще никогда не встречал таких высоких людей. Латон был мускулист, кожа — цвета корицы, и это скорее было похоже на загар, чем на естественную пигментацию. Лицо — симпатичное, слегка азиатского типа, с глубоко посаженными зелено-серыми глазами, черные как смоль волосы завязаны на затылке в небольшой конский хвост. Одет он был в подпоясанный простой зеленый шелковый халат. О его возрасте было трудно сказать что-то определенное: за тридцать, но ста еще нет. Именно это и искал Декстер с того самого момента, когда Клайв Джексон откинул капюшон своего маскировочного костюма. Властная самоуверенность человека, который источал силу.

— Квинн Декстер, ты заставил побеспокоиться моих коллег. Как ты сам можешь догадаться, у нас бывает очень мало посетителей, — Латон указал жестом на ярко-красное кресло, рядом с которым стояла девушка. — Можем ли мы сделать для тебя что-нибудь, пока ты тут? Что-нибудь выпить? Или что-нибудь нормальное поесть? Милый старый Абердейл пока не разжился ни медом, ни молоком.

Инстинктивно Квинн хотел бы отказаться, но предложение было слишком соблазнительным. И пусть это будет казаться жадным и унизительным.

— Бифштекс, не очень прожаренный, с картошкой и салатом, без горчицы. И стакан молока. Никогда не думал, что буду скучать по молоку, — он одарил Латона, как он считал, флегматичной улыбкой, в то время как тот сел в кресло напротив.

Было похоже, что изображать внешнюю невозмутимость становилось все большей и большей проблемой.

— Конечно, думаю, мы это вполне можем устроить. Мы пользуемся пищевыми гландами, как в небоскребах, приспособленных питаться соками гигантика. Но вкус будет вполне приемлемым, — Латон несколько повысил голос: — Аннам, проследи за этим, пожалуйста.

Девушка слегка, несколько пренебрежительно, кивнула головой. Ей было, по подсчетам Квинна, лет двенадцать-тринадцать. У нее были падающие на плечи светлые волосы, нордически бледная кожа и светлые, почти невидимые ресницы. Ее бледно-голубые глаза заставили Квинна вспомнить Гвина Лоуса перед самой его смертью. Аннам была очень напуганной маленькой девочкой.

— Еще одна из пропавших? — догадался Квинн.

— Совершенно верно.

— И вы не вселились в нее?

— Она не давала для этого повода. Взрослые мужчины полезны для выполнения определенных работ, поэтому я их и держу, а в молодежи у меня нет потребности, поэтому я их держу как запасной материал для пересадки органов.

— И какие же у тебя цели?

— В основном, мне нужны яичники. У меня сейчас недостаточно материала для следующей стадии моего проекта. К счастью, женщины из поселений могут мне в этом помочь. У нас здесь достаточно подвешенных емкостей, чтобы поддерживать их фаллопиевы трубы в рабочем состоянии, а это значит, что мы можем быть уверены в том, что каждый месяц они будут давать нам прямо в руки драгоценные подарочки. Аннам еще не созрела для этого. И видя, что ее органы еще не подходят для емкости, мы даем ей возможность пока быть на подхвате. Некоторым из моих товарищей она очень нравится. Могу даже сказать, что я и сам нахожу ее вполне приемлемой.

Аннам, прежде чем дверь открылась и выпустила ее, бросила в его сторону взгляд, полный ужаса.

— У вас тут много чего сделано с использованием биотехнологий, — сказал Квинн. — Если бы я плохо в этом разбирался, я бы принял вас за эденистов.

Латон нахмурился.

— Ага, милок. Так значит, мое имя в твоей памяти не зарегистрировано.

— Нет. А разве оно должно быть мне известно?

— Увы, такова судьба. Все быстротечно. Я заслужил свою печальную известность задолго до того, как ты родился, так что этого следовало ожидать.

— И что же ты такого сделал?

— Были допущены ошибки в используемом количестве антивещества, и многофункциональный вирус довольно серьезно поразил личность моего обиталища. Боюсь, что я избавился от него до того, как был завершен воспроизводящий код РНК.

— Твое обиталище? Значит, ты все же эденист?

— Ты использовал неправильное время. Да, я был эденистом.

— Но вы же все связаны родственной связью. Никто из вас не нарушает законы. Разве не так?

— А вот здесь, мой молодой друг, боюсь, вы стали жертвой распространенного заблуждения, не говоря уж о приторной юпитерианской пропаганде. Нас много, но поверь, не всякий родившийся эденистом эденистом же и умирает. Некоторые из нас начинают бунтовать, мы зашориваемся от той какофонии криков о знатности и единстве, которой нам каждую секунду пачкают мозги. И мы возвращаем себе нашу индивидуальность и нашу ментальную свободу. Чаще всего мы сохраняем свой независимый образ жизни на всю жизнь. Наши бывшие собратья называют нас змиями, — он иронически улыбнулся. — Естественно, они очень не любят признавать вообще наше существование. На самом деле они методично пытаются нас выследить. Вот отсюда и происходит мое нынешнее положение.

— Змий, — прошептал Квинн, — именно ими и являются все люди. Этому-то и учит нас Божий Брат. У каждого в сердце спрятан зверь, это самое сильное, что есть в нас, поэтому-то мы этого так боимся. Но если ты найдешь в себе достаточно смелости и разрешишь ему направлять тебя, ты никогда не будешь знать поражений. Я просто никогда не думал, что эденисты тоже могут освободить своего зверя.

— Интересное лингвистическое совпадение, — пробормотал Латон.

Квинн подался вперед.

— Разве ты не видишь, что мы с тобой одинаковы, ты и я. Мы идем одним и тем же путем. Мы с тобой братья.

— Квинн Декстер, мы с тобой разделяем некоторые общие убеждения, но пойми следующее: ты стал шпаной, а отсюда и членом секты Божьего Брата под воздействием социальных условий. Секта была для тебя единственной возможностью вырваться из серой посредственности. А я выбрал свою дорогу после долгого обдумывания всех альтернатив. Но одну вещь я все же унаследовал из своего эденистского прошлого, это — атеизм.

— Вот и я говорю то же! Ты сам сейчас сказал то же самое! Черт, мы с тобой оба послали подальше ординарную жизнь. Мы следуем за Братом Божьим каждый по-своему, но все равно оба следуем за ним.

Латон раздраженно передернул бровями.

— Я не вижу никакого смысла в этом споре. О чем ты хотел со мной поговорить?

— Я хочу, чтобы ты помог мне подчинить себе Абердейл.

— А с чего ты взял, что я захочу этого?

— Потому что после этого я отдам его тебе в руки.

Латон несколько секунд размышлял, потом понимающе кивнул головой.

— Конечно же, деньги! А я все удивлялся, зачем тебе деньги! Ты вовсе не собираешься стать феодальным лордом Абердейла, ты все равно хочешь любым путем убраться с Лалонда.

— Именно так, на первом же звездном корабле, на который я смогу купить билет. Если я смогу добраться до Даррингема до того, как поднимут тревогу, то воспользоваться кредитным диском Джовиан-банка одного из поселенцев не составит никаких трудностей. А если ты останешься здесь после меня, то никакой тревоги не будет.

— А как же те пять иветов, на которых ты, кажется, потратил столько энергии, чтобы окрестить их кровью?

— А ну их к чертовой матери! Я хочу смотаться. У меня есть дело там, на Земле, серьезное дело.

— Не сомневаюсь.

— Так как мое предложение? Вместе мы это можем провернуть. Мы с иветами можем в один прекрасный день, когда мужчины будут на охоте и в поле, окружить женщин и детей и взять их в заложники. Соберем всех в зале общественного собрания и отберем у них ружья. А как только мужчины будут обезоружены, ты без всяких трудностей можешь проделать с ними подселение. После этого ты заставишь их жить так же, как они и жили. Это всплывет позже, Абердейл всего лишь одна из паршивых колониальных деревенек, полная засранцев. Я получу то, что и хотел, то есть смотаюсь отсюда, а кроме этого, тебе больше не надо будет опасаться, что кто-нибудь наткнется на твой деревянный дворец и закричит об этом на весь Даррингем.

— Думаю, ты переоцениваешь мои возможности.

— Нисколько. Особенно теперь, когда я увидел, что у тебя здесь есть. С помощью этого хитроумного подселения ты можешь получить вполне покорных существ. С такой технологией ты можешь развернуть здесь целую аркологию.

— Да, но биотехнические регуляторы, которые мы в них вселяем, надо сначала вырастить. У меня нет их в запасе в таком количестве, пятьсот пятьдесят будет для меня многовато. На все это нужно время.

— Ну и что? Я же никуда не денусь.

— Это, пожалуй, верно. И конечно же, если я соглашусь, то ты не будешь упоминать моего имени на Земле, не так ли?

— Я не стукач. Это одна из причин, почему я здесь.

Латон откинулся в кресле и внимательно посмотрел на Квинна.

— Очень хорошо. А теперь позволь мне сделать тебе предложение. Бросай свой Абердейл и присоединяйся ко мне. У меня всегда найдется чем заняться человеку с такими нервами, как у тебя.

Квинн обвел глазами круглую просторную комнату.

— Как давно ты уже здесь?

— В этом регионе — около тридцати пяти лет.

— Я что-то вроде этого и предполагал: ты не мог высадиться после того, как здесь начали появляться колонисты, особенно, если ты настолько известен, как рассказываешь. Тридцать пять лет прожить в дереве, в комнате, в которой нет даже окон, это, скажу я тебе, не для меня. К тому же, я ведь не эденист, у меня нет этих родственных генов, чтобы управлять биотехами.

— Это можно исправить, ты можешь воспользоваться нейронным симбиотическим процессором, как тот же Пауэл Манани. Более трети моих товарищей адамисты, остальные мои дети. Ты вполне для нас подходишь. Как видишь, я могу дать тебе самое большее, что ты можешь захотеть.

— Я хочу Баннет. А она находится в трехстах световых годах отсюда. Вот ее-то у тебя нет.

— Ты меня не понял, Квинн Декстер, я хочу сказать, что я могу тебе дать то, что ты действительно хочешь. То, что все мы хотим.

— Да? И что же это такое?

— Своего рода бессмертие.

— Бред. Даже я знаю, что такое не пройдет. Самое большее, что сумел получить Салдана, — это пара столетий. И это при его деньгах и исследовательских командах.

— Это потому, что они идут неправильным путем. Они хотят решить это по-адамистски.

Квинну очень не нравилось, что его втянули в этот разговор. Он совершенно этого не хотел, он рассчитывал, что сделает свое предложение по поводу порабощения Абердейла, а местный шеф сразу же увидит в этом глубокий смысл. А теперь он должен задумываться над сомнительной идеей о вечной жизни, да еще и искать предлог, почему ему этого не хочется. Это было глупо, но его уже втянули в этот разговор. Однако, Латон, скорее всего, и не может предложить того, о чем говорит. Если только это не какая-нибудь высокотехнологичная операция, и он использует девочек для биологических экспериментов. Брат Божий, а этот Латон не так-то прост!

— А каков же тогда твой путь?

— Комбинация родственности и параллельного мыслительного процесса. Ты знаешь, что эденисты, когда умирают, передают свою память нейронным клеткам своего обиталища?

— Да, я об этом слышал.

— Это тоже своего рода бессмертие, но меня оно не совсем удовлетворяет. Через несколько столетий личность начинает ослабевать. Желание жить, если хочешь, пропадает. Это можно понять, в самом деле, в этом случае нет человеческой активности, которая зажигает жизненную искорку и подгоняет нас вперед, остается только наблюдать, жить ради того, чтобы наблюдать за достижениями потомков. Такое не вдохновляет. Поэтому я начал рассматривать возможность перемещения своей памяти в свежее тело. Но тут же передо мной встали несколько проблем, которые не позволяли прямую передачу. Для начала тебе нужен пустой мозг, способный вместить память взрослого человека. Мозг младенца пуст, но его объема для того, чтобы вместить память взрослого человека, которая накапливалась в течение полутора столетий, явно недостаточно. Тогда я решил проверить, нельзя ли усовершенствовать нейронную структуру. Эта область была мало исследована. Размер мозга был увеличен, чтобы вместить память, набранную за полтора столетия, и таким образом коэффициент умственного развития подскочил на несколько пунктов, но саму структуру генетики это не затрагивало. Я начал изучать проблему параллельного мышления, как это сделано в эденистских обиталищах. Они могут одновременно вести миллион разговоров и при этом регулировать свое окружение, действуя наподобие администратора, — и все это имея одно сознание. А вот мы, бедные смертные человечки, можем думать или делать только одну вещь за раз. Я начал рассматривать, как мне изменить нейронную сеть, чтобы она могла выполнять несколько операций одновременно. Здесь лежал ключ к решению проблемы. И тут я сообразил, что если не будет лимита количеству отдельных одновременных операций, то я могу создать многочисленные независимые звенья, связанные между собой родственным геном и использующие одну общую личность. В таком случае, если кто-то и умирает, то личность остается, сознание остается нетронутым, а на месте умершего вырастает новое звено.

— Звено? — медленно проговорил Квинн. — Ты хочешь сказать — новый человек?

— Я хочу сказать — новое тело с видоизмененным мозгом, связанное со множеством клонированных копий родственным геном. Вот на этот проект я и направил свои усилия, находясь здесь в изгнании. К этому могу только добавить, что я добился в этом определенного успеха, несмотря на трудности, вызванные изоляцией. Мы разработали мозг, обладающий параллельным мышлением, и сейчас мои коллеги проводят соответствующие изменения в ДНК моего зародыша. После этого мои клонированные копии будут выращены во внешней утробе. Наши мысли объединятся, как только они начнут думать, они будут чувствовать то же, что и я, видеть то же, что и я. Моя личность будет жить в каждом из них в равной степени, там будет гомогенизированное присутствие. В конце концов, эти первоначальные тела износятся и превратятся в ничто, но я останусь. Смерть для меня останется в прошлом. Смерть умрет. Я собираюсь рассеяться по этому миру и буду это делать до тех пор, пока все его ресурсы не будут принадлежать мне, его промышленность, его население, все. И тогда начнет образовываться новая форма человеческого общества, такое, которое не будет руководствоваться слепым, всеподавляющим чувством биологического размножения. Мы будем более организованными, более осмотрительными. В конце концов, я задумываюсь о том, чтобы и себе вживить биотех-подселения. Тогда я буду не только во всех человеческих телах, но и в звездных кораблях и обиталищах. Жизнь без временных границ и физической ограниченности. Я разрушу все преграды, Квинн, разве не стоит жить ради такой цели? И сейчас я то же самое предлагаю тебе. Деревенские девушки поставят нам достаточно яичников, чтобы клонировать всех нас. Модифицировать твою ДНК не составит труда, а каждый твой клонированный двойник будет размножаться сам. Ты сможешь спокойно разделаться с этой Баннет, десять тебя, двадцать, целая армия, состоящая из твоих зеркальных отображений, обрушится на ее аркологию для мести. Разве это не притягивает, Квинн? Разве это не красивее, чем красться по ночам по джунглям и потрошить людей ради каких-то нескольких тысяч фьюзеодолларов?

Для того, чтобы сохранить на лице безразличное выражение, Квинну потребовалась вся его сила воли. Сейчас он так жалел, что пришел сюда, так жалел, что раскусил ту пустельгу. Брат Божий, как он об этом жалел. Да, по сравнению с этим чокнутым Баннет ничто, она просто настоящая святая. И в то же время все это дерьмо, которое Латон выплеснул ему прямо в лицо, обладало убийственной логикой, затягивало его, как танец черной вдовы. Пообещать ему бессмертие было таким же трюком, как тот, что он использовал с иветами, но это было сделано с такой потрясающей дьявольской ловкостью, его повязывали кровью заговора, чтобы быть уверенным, что для него не будет дороги назад. Он понимал, что Латон никогда не допустит, чтобы он добрался до космопорта в Даррингеме, не позволит ему сесть на орбитальный корабль. Только не теперь, когда он столько знает. Единственная возможность выйти из этого дерева, даже из этой комнаты, со своими собственными мозгами появлялась только после принятия предложения Латона. И это будет самым вынужденным соглашением, которое он когда-либо принимал в жизни.