Глава четвёртая

Ещё такой же набор укусов оказался на шее справа. Они были так похожи по размерам на первые, что я подумала о втором укусе того же вампира. Но линейки у меня с собой не было. И вообще ничего не было из моего снаряжения, я сегодня собиралась ехать на свадьбу, а не выезжать на труп.

Я спросила, есть ли тут у кого-нибудь чем померить радиус укусов. Один из техников предложил измерить их для меня. Я с радостью согласилась. У него с собой был кронциркуль — я раньше никогда им не пользовалась.

Измерения не врут — это был не тот же самый вампир. И на внутренней стороне бёдер, и на запястьях — это был не тот вампир. Если считать укус на груди, всего выходило семь. Семь вампиров. Вполне хватит, чтобы высосать насухо взрослого человека и почти не оставить крови.

Как сообщил эксперт, признаков сексуального насилия не обнаружено. Приятно слышать. Я не стала объяснять, что сам по себе укус может иметь оргиастический эффект и для убийцы, и для жертвы. Не всегда, но зачастую, особенно если вампир хорошо умеет туманить сознание. Вампир с достаточной силой может заставить человека радоваться собственной смерти. Страшновато, но правда.

Осмотрев каждый дюйм тела убитой женщины так тщательно, что её бледная плоть могла танцевать в моих снах в этих пластиковых туфлях, я повернулась к Дольфу.

— Рассказывай, — велел он.

Я знала, что ему нужно.

— Семь вампов. Один очень хорошо умеет подчинять разум, и жертва радуется тому, что с ней делают, или хотя бы не возражает. Иначе кто-нибудь услышал бы крики.

— Ты входила в клуб? — спросил он.

— Нет, а что?

— Там гремит музыка и полно народу.

— Так что её бы не услышали, даже если бы она кричала?

Он кивнул. Я вздохнула:

— Следов борьбы нет. Ещё посмотрят у неё под ногтями, но никаких признаков сопротивления. Жертва даже не понимала, что с ней происходит — по крайней мере, до тех пор, пока не стало слишком поздно.

— Это точно? Ты уверена?

Я задумалась на пару секунд.

— Нет, не уверена. Это моё наилучшее экспертное предположение, но, быть может, она вообще не из тех, кто умеет давать сдачи. Может, когда на неё налетели семеро вампиров, она просто сдалась. Не знаю. Что за человек была Шарлин Морисси? Могла она за себя постоять?

— Ещё не знаю.

— Если да, то на неё воздействовали вампирскими приёмами. Если нет, если она действительно была мямлей, то может быть и по-другому. Может быть, мы ищем шайку молодых вампиров. — Я покачала головой. — Но мне в это не верится. Я бы сказала, что хотя бы один из них, если не больше, стар и отлично знает своё дело.

— Они спрятали тело, — сказал он.

Я закончила его мысль:

— И выставили его на обозрение, чтобы его нашли.

Он кивнул:

— Мне это тоже покоя не даёт. Если бы они всего лишь запахнули на ней пальто и не стали вытягивать волосы, сегодня бы её не нашли.

— В клубе её хватились бы, — сказала я. — Или она на сегодня закончила?

— Нет, не закончила, и её бы хватились.

Я оглянулась на тело.

— Но нашли бы её?

— Может быть, — ответил Дольф, — но не так быстро.

— Да, она ещё свежа. Уже холодна на ощупь, но умерла недавно.

Он глянул в свои записи:

— Всего два часа как со сцены.

Я оглянулась, посмотрела на яркие галогеновые фонари. Спрятать здесь чего-нибудь негде, кроме как за мусорными ящиками.

— Там они её и сделали, за ящиками? — спросила я.

— Или в машине, — сказал Дольф.

— Или в фургоне, — предположила я.

— Лучший друг серийного убийцы, — заметил Дольф.

Я на него посмотрела пристально, пытаясь что-нибудь прочесть в безразличных коповских глазах.

— Серийный убийца? Что ты хочешь сказать? Насколько я знаю, это первый случай.

— Ага, — кивнул он и стал отворачиваться.

Я его поймала за рукав — осторожно. С ним это надо было осторожно делать — он слишком многое мог воспринять как агрессию.

— Коп не скажет «серийный убийца» без крайней необходимости, Дольф. Во-первых, не захочет, чтобы это оказалось правдой. Во-вторых, чтобы репортёры не вцепились.

Он посмотрел на меня сверху вниз, и я выпустила его рукав.

— Здесь репортёров нет, Анита. Есть только убитая стриптизерша в Согете.

— Тогда зачем такие слова.

— Может, я экстрасенс.

— Дольф!

Он почти улыбнулся:

— Дурное предчувствие, только и всего. Это либо их первая жертва, либо первая жертва, которую мы нашли. Только жуть до чего аккуратно сделано для первого убийства.

— Кто-то хотел, чтобы мы её нашли, Дольф, и нашли сегодня.

— Да, но кто? Убийца или убийцы? Или кто-то другой?

— Например? — спросила я.

— Посетитель, который не хотел, чтобы жена знала, где он был.

— И он распахнул на ней пальто и вытащил волосы, чтобы её было лучше видно.

Дольф едва заметно кивнул.

— Не проходит, Дольф. Нормальный человек не мог бы трогать мёртвое тело, да ещё пальто распахивать и волосы расчёсывать. Кроме того, тело было раскрыто так, чтобы было видно именно так, как мы его видели. Нормальный человек мог бы вытащить её из-за ящиков — допускаю, но возиться с ней так не стал бы.

— Ты говоришь «нормальный человек», Анита. Будто не знаешь, что нормальных нет. Есть только жертвы и хищники.

С этими словами он отвернулся, будто не хотел, чтобы я видела, что у него на лице.

Я не мешала ему отвернуться — пусть побудет наедине с собой. И кроме того, мы с Дольфом пытаемся восстановить дружбу, а с друзьями, бывает, иногда нужно лезть в душу, а иногда убраться на фиг и не приставать.

Глава пятая

Возвращаться на приём я не хотела. Во-первых, никакой охоты веселиться. Во-вторых, я все равно не знала, как ответить на вопрос Арнет. В третьих, Мика вытянул из меня обещание с ним танцевать. Терпеть не могу это занятие и не думаю, что хорошо умею. В уединении нашего дома Мика, Натэниел и, черт его побери, Джейсон мне заявили, что я не права. Что я отлично танцую. Я не поверила. Думаю, это у меня с тех пор, как в старших классах меня пытались учить танцевать. Ну, в начале старшей школы какие у меня переживания не были ужасны? В аду, если ты действительно плохо вёл себя на земле, тебе вечно будет четырнадцать, и ты вечно будешь торчать в школе, и никогда не вырвешься домой.

Так что я вернулась на приём, мечтая, что сошлюсь на усталость, и мы уедем, но знала заранее, что номер не пройдёт. Мика вытащил из меня обещание с ним танцевать и заставил меня обещать танец и Натэниелу. Будь оно все проклято. Я редко даю обещания, потому что всегда держу слово, будь оно ещё раз трижды проклято!

Толпа уже довольно сильно поредела. Осмотры мест преступления всегда съедают добрый кусок ночи. Но я знала, что мальчики ещё останутся, потому что машина у меня. Натэниел сидел за столом, где я его оставила, но с ним был уже не Мика, а Джейсон. Они наклонились друг к другу, почти соприкасаясь головами. Короткие светлые волосы Джейсона казались жёлтыми на фоне рыжевато-каштановых волос Натэниела. Джейсон был в синей рубашке, лишь чуть-чуть синее его глаз. Костюм на нем был чёрный, и я знала, хоть он и сидел, что костюм сшит по мерке, итальянского, наверное, покроя. За костюм платил Жан-Клод, а он поклонник итальянских костюмов для своих служащих. Во всяком случае, когда не одевает их как звёзд эксклюзивных порнофильмов. Для обычной свадьбы такой костюм подходил. Джейсон тоже работает в «Запретном плоде» стриптизером, а Жан-Клод — владелец клуба, но не эта работа позволяла Джейсону носить сшитые по мерке итальянские костюмы. Дело в том, что он у Жан-Клода pomme de sang. Жан-Клод как-то вскользь упомянул, что в моем отношении к Натэниелу нет достаточного уважения к его положению pomme de sang. Я тогда послала Мику и Натэниела по магазинам вместе с Джейсоном, и оплатила счета своих двоих мальчиков. Ужасно, но я не могла допустить, чтобы Жан-Клод со своими обращался лучше, чем я с моими. Ведь не могла же?

Вообще говоря, Мика не был у меня на содержании, но жалованье, которое платила ему Коалиция за Лучшее Взаимопонимание Между Ликантропами и Людьми, не покрыло бы сшитый на заказ костюм. А у меня денег на это хватило, и я заплатила.

У меня было ещё время подумать, чего там затевают Джейсон и Натэниел, шепчась как заговорщики. А потом я даже не увидела, а скорее почувствовала Мику. Он стоял на дальней стороне зала, разговаривая с группой мужчин, в основном копов. Он встряхнул головой, засмеялся и направился через весь зал ко мне. Мне редко удавалось увидеть Мику на расстоянии — мы всегда были близки друг к другу, физически. Сейчас представилась возможность смотреть, как он идёт ко мне, полюбоваться, как сидит на нем костюм, как он подчёркивает его широкие плечи, узкую талию, тугие бедра, выпуклость ляжек. Костюм сидел на нем как свободная перчатка. И, глядя, как он идёт ко мне, я видела, что костюм стоил каждого заплаченного за него цента.

Музыка прекратилась раньше, чем он дошёл до меня — какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошёл совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике — вещь неплохая.

Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах.

— Готова?

Я вздохнула и вытянула руки:

— Насколько это возможно.

— Давай сначала снимем куртку.

Я расстегнула молнию, но попросила:

— Давай её оставим, я малость замёрзла.

Его руки легли мне на талию:

— На улице холодает?

Я покачала головой:

— Не тот холод.

— А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой.

Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу.

От прикосновения я вздрогнула.

Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела.

— Я тебя согрею.

Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела?

— Ты хмуришься. Что-то случилось?

Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо.

Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует.

Он снова шепнул:

— Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так?

Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь.

— Я все думаю, когда же ты все испортишь.

Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения.

— Что же я такого сделал?

Я покачала головой:

— В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного.

Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой:

— Черт с ним!

— Так что же не так? — шепнул он.

— Ничего, и это и есть не так.

Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала.

Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти ещё как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все ещё не понимала её, но знала, что он использует её все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать.

Я склонила голову ему на грудь.

— Извини, Мика. Я просто устала и ворчу.

Он отвёл меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали.

— В чем дело?

Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло — частично.

— Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала.

— Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать.

Я кивнула:

— Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет.

Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков.

— И это тебя беспокоит. Почему?

— Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать.

Он прижал меня к себе — внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно.

— Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала — это цена, которую ты платишь.

Я охватила его руками, прижалась крепко, упёрлась лбом в изгиб его шеи, потёрлась лицом о невероятную гладкость кожи.

— Я пытаюсь больше ничего от себя не потерять, но вроде бы уже не могу остановиться. Я сегодня ничего не ощущала — кроме вины за то, что ничего не ощущаю. Разве это не ненормально?

Он продолжал меня обнимать:

— Ненормально только если ты считаешь это ненормальным, Анита.

Эти слова заставили меня отодвинуться, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Что это значит?

Он нежно тронул моё лицо:

— Это значит, что раз ты живёшь и можешь делать свою работу, то все окей.

Я сдвинула брови, потом рассмеялась, снова нахмурилась.

— Не уверена, что любой психотерапевт с тобой согласится.

— Я одно знаю: с тех пор, как я тебя встретил, мне стало надёжно, счастливо и лучше, чем было многие годы.

— Надёжно, ты говоришь. Забавно. Я думаю, так бы и Натэниел сказал: сперва надёжно, потом уже счастливо.

— Пусть я твой Нимир-Радж и сам доминант, но я, Анита, много лет провёл во власти Химеры. Вот он был и псих, и социопат. Я видел настоящего психа и социопата, Анита, и ты близко ни на то, ни на другое не похожа. — При этих словах он улыбнулся и чуть дёрнул головой — старый жест, от которого он почти избавился. На миг он повернулся в профиль, и поскольку настроение у меня было сегодня пытливое, я задала вопрос, который уже много недель вертела в голове.

Я провела пальцем по его переносице.

— Когда мы с тобой впервые встретились, у тебя нос выглядел так, будто он серьёзно сломан. Я предположила, что это случилось тогда, когда ты был человеком, но ведь сейчас он выпрямляется?

— Да, — ответил он, довольно тихо.

Улыбки уже не было, даже смущённой. Лицо его замкнулось. Я начала понимать, что так он выглядит, когда печален. Я видела Химеру, я, черт побери, его убила. Таких психов я в жизни встречала мало. И это при том, что в моем списке имеются самодовольные кандидаты в боги и мастера вампиров возрастом в несколько тысячелетий, не говоря уже про оборотней, которые были сексуальными садистами и сексуальными хищниками в самом прямом смысле этого слова. И то, что Химера попал в первые строчки этого списка психованных гадов, кое-что говорит о том, каким он был. Не могла я себе представить, каково это — быть в его власти достаточно долго. Мне и несколько часов не очень понравились. Мика и его пард были во власти Химеры много лет. Я избегала этой темы, потому что для них она была весьма болезненной, особенно для Мики. Но сегодня, по очень многим причинам, мне надо было знать. Надо было — почти — причинить ему какую-то боль. Мерзко, но правда.

Иногда ты борешься с тем, какой ты есть, а иногда сдаёшься. А иногда, когда устаёшь бороться с собой, начинаешь бороться с кем-нибудь другим.

Глава шестая

Мы оказались на дальнем конце парковки, где выстроились высокой тонкой шеренгой деревья. Быстрорастущие клёны, с жёлтыми листьями, танцующими на октябрьском ветру. Волосы я туго заплела французской косой, и ветер мало что мог с ними сделать, но у Мики волосы летали вокруг лица тёмным густым облаком. Он снял очки, и от уличных фонарей глаза у него были совсем жёлтые, даже вопреки надетой на нем зеленой рубашке, и они отражали свет не так, как отражали бы его глаза человека.

Прохладный ветер нёс сухой аромат осени. Что мне хотелось — взять Мику за руку и пойти в ночь, дойти до леса. Я хотела войти в темноту, и чтобы ветер понёс нас туда, куда он хочет. Плохое настроение будто унесло прохладным ночным ветром, а может быть, дело было в том, что я смотрела на Мику, на его лицо, почти скрытое облаком его волос. Как бы там ни было, а собачиться мне больше не хотелось.