Глава 1

Даже из окон двадцать третьего этажа виден был только серый смог. Если это – Город Ангелов, то летают они тут вслепую.

Лос-Анджелес – такое место, где отлично прятаться, будь ты хоть с крыльями, хоть без. От других, от себя. Я сюда приехала спрятаться, и это получилось, но сейчас, пытаясь пробить взглядом густой грязный воздух, я хотела домой. Домой, где воздух почти всегда голубой, где не надо поливать землю, чтобы трава росла. Домой – это в Кахокию, штат Иллинойс, но туда мне нельзя – убьют меня родственники и их союзники. Каждой девушке хочется вырасти принцессой фей – но поверьте мне, это совсем не так заманчиво, как кажется.

В дверь офиса постучали. Я открыла, не спрашивая. В проеме стоял мой босс, Джереми Грей. Седой коротышка ростом в четыре фута одиннадцать дюймов – на дюйм меня ниже. Весь серый, от темного костюма от Армани и до застегнутой рубашки с шелковым галстуком. Только начищенные туфли блестели черным. И даже кожа равномерно бледно-серая. Не от болезни или старости – он был трау во цвете лет, чуть за четыреста. Имелись, конечно, легкие морщинки вокруг глаз и около тонких губ, придававшие ему зрелый вид, но старым он никогда не будет. Джереми может жить вечно, без воздействия смертной крови и действительно неплохого заклинания. Теоретически вечно. Ученые говорят, что где-то через пять миллиардов лет Солнце раздуется и поглотит Землю, и феи этого тоже не переживут. Погибнут. Можно ли пять миллиардов лет считать вечностью? Я так не думаю. Хотя это довольно близкие понятия, так что остальные могут завидовать.

Я прислонилась спиной к окну, к густому нависшему смогу. День был сер, как мой шеф, только шеф был серым отчетливо, прохладно, как весенние тучи перед дождем. А то, что за окном, ощущалось тяжелым и густым, как что-то такое, что стараешься проглотить и давишься. То ли этим днем я давилась, то ли собственным настроением.

– Что-то ты сегодня хмурая, Мерри, – заметил Джереми. – Что случилось?

Он закрыл за собой дверь. Проверил, плотно ли закрыл. Хотел, значит, разговора наедине. Может, ради моей же пользы, только я почему-то так не думала. Какое-то напряжение в его глазах, в положении узких плеч хорошо сшитого костюма, говорили мне, что не только я сегодня в мрачном настроении. Может, дело в погоде, точнее, в ее отсутствии. Хороший ливень или даже приличный ветер унес бы смог, и город задышал бы снова.

– Тоска по дому, – ответила я. – А у тебя что?

Он слегка улыбнулся:

– Тебя не проведешь, Мерри.

– И не надо.

– Отличный наряд.

Когда Джереми хвалил мою одежду, я знала, что действительно отлично выгляжу. Сам он выглядел элегантно даже в джинсах и футболке, которые надевал лишь при крайней необходимости маскировки. Однажды я видела как он пробежал милю за три минуты в туфлях от Гуччи, преследуя подозреваемого. Ну, надо сказать, его сверхчеловеческая ловкость и быстрота ему в этом помогли. Сама же я, когда предполагала, что придется гоняться за кем-нибудь, что бывало редко, меняла туфли на кроссовки.

Джереми посмотрел на меня, как смотрит мужчина, когда одобряет то, что видит. Ничего личного в этом не было – у фейри считается оскорблением не заметить, когда кто-то хочет выглядеть привлекательно, – это пощечина, объявляющая, что попытка провалилась. У меня она, очевидно, удалась. В хмурое от смога утро я оделась ярче обычного, чтобы как-то себя развеселить. Ярко-синий двубортный жакет с серебряными пуговицами, к нему синяя плиссированная юбка. Настолько короткая, что, если не так скрестить ноги, будет виден край чулка на резинке. И еще – двухдюймовые каблуки. При моем росте что-то надо делать, чтобы ноги казались длиннее. Обычно у меня каблуки трехдюймовые.

Волосы в зеркалах отсвечивали темно-красным. Цвет ближе к рыжему, чем к каштановому, но с черным отливом, а не коричневым, как у большинства рыжих. Темные рубины – очень модный в этом году цвет. Кроваво-золотистым называют его при королевском дворе фей. Фейский алый – «сидхе скарлет», если пойти в хороший салон. И еще это мой натуральный цвет. Пока он не вошел в этом году в моду с нужным оттенком, мне приходилось его скрывать. Я красилась в черный, потому что он естественнее смотрится с моей кожей, чем человеческий рыжий. Многие, кто красит волосы, ошибочно думают, что сидхе скарлет дополняет натуральный цвет рыжих. Это не так. Это единственный цвет, который, насколько мне известно, подходит к бледному, чисто-белому тону кожи. Это рыжина для того, кто отлично выглядит в черном, в чисто-красном, в темно-синем.

Единственное, что приходилось скрывать и теперь, – живую зелень и золото глаз и свечение кожи. На глаза я надевала темно-карие линзы. Кожа – тут уж приходилось ее приглушать гламором, магией. Постоянной концентрацией, будто слышишь в голове музыку, чтобы никогда не потерять бдительность и не начать светиться. Люди ведь никогда не светятся. Не светиться – вот для чего я накрывала глаза линзами. И еще я сплела вокруг себя заклинание, как длинное привычное пальто-иллюзию, будто я – человек с примесью крови низших фей, обладающий некоторыми парапсихическими и мистическими способностями, превращающими меня в превосходного детектива, но ничего уж такого выдающегося.

Джереми не знал, кто я. Никто в нашем агентстве не знал. Я была одной из слабейших придворных королевского двора, но сидхе, даже слабейший, – это много. Это значило, что я с успехом скрыла свою истинную суть, свои истинные способности от горстки лучших магов и экстрасенсов города. Может быть, и страны. Тоже немало, но тот гламор, в котором я искусна, не отвратит нож от моей кожи и не отобьет заклинание, дробящее сердце. Для этого нужны умения, которыми я не владею, и это – одна из причин, почему я скрываюсь. Сразиться с сидхе и выжить у меня не получится, так что скрываться – лучшее решение. Джереми и ребятам я верила, они были моими друзьями. Но я знала, что могут с ними сделать сидхе, если найдут меня и обнаружат, что ребята знали мою тайну. Если они ничего не будут знать, их отпустят и займутся только мною. Тот случай, когда неведение – благо. Хотя я понимала, что некоторые из моих друзей сочтут это своего рода предательством. Но если выбирать – быть им живыми и невредимыми, но злиться на меня, или умереть под пыткой, но не злиться, – я выбираю первое. Их злость я переживу. А их смерть – не уверена.

Знаю, знаю! Почему не пойти в Бюро по делам людей и фей и не попросить убежища? А вот почему: может быть, мои родственники меня убьют, если найдут. Может быть. Если же я выступлю публично и выставлю наше грязное белье на мировые телеканалы и прессу, они меня убьют непременно. И намного медленнее. Так что ни полиции, ни посольств – только игра в кошки-мышки. Смертельная игра.

Я улыбнулась Джереми и сделала то, что он хотел: посмотрела так, будто оценила изящный потенциал его тела под безупречным костюмом. Для людей это выглядело бы как заигрывание, но для феи или фейри – любого рода – это даже близко не было к флирту.

– Спасибо, Джереми. Но ты ведь сюда пришел не хвалить мой наряд.

Он отошел от двери, ухоженными пальцами провел по краю моего стола.

– У меня там две женщины в офисе, – сказал он. – Хотят быть клиентками.

– Хотят? – переспросила я.

Он повернулся, оперся на стол, скрестив руки на груди. Точно так встал, как я у окна, – бессознательно или намеренно, хотя я не знаю, зачем бы.

– Обычно мы разводами не занимаемся, – сказал Джереми.

Я сделала большие глаза и отодвинулась от окна:

– Вводная лекция для нового работника, Джереми: "Детективное агентство Грея никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не занимается разводами".

– Да знаю, знаю, – отозвался он.

Отойдя от стола, он подошел ко мне и тоже уставился за окно, в туман. И выглядел тоже не слишком радостным.

Я прислонилась спиной к стеклу, чтобы лучше видеть его лицо.

– Так зачем ты нарушаешь свое главное правило, Джереми? Он мотнул головой, не глядя на меня.

– Пойди посмотри на них, Мерри. Доверяю тебе судить. Если ты скажешь, что мы этим заниматься не будем, то мы не будем. Только я думаю, у тебя будет то же чувство, что у меня.

Я взяла его за плечо:

– И какое же у тебя чувство, начальник? Кроме тревоги?

Я провела ладонью вниз по его руке, и он посмотрел на меня.

Глаза его стали темно-серыми от злости, как сгоревшие угли.

– Пойди посмотри на них, Мерри. Если ты разозлишься, как я, то мы этого гада прищучим.

Я сжала пальцы на его руке:

– Джереми, спокойнее. Обычное разводное дело.

– А если я тебе скажу, что это покушение на убийство?

Голос звучал очень спокойно, по-деловому и никак не гармонировал с пристальностью взгляда, с напряженной дрожью руки.

Я отодвинулась:

– Покушение на убийство? Что ты имеешь в виду?

– Мерзейшее из всех смертельных заклинаний, что бывали в моем кабинете.

– Муж пытается ее убить?

– Кто-то пытается, и жена говорит, что это муж. Любовница с ней согласна.

Я заморгала:

– То есть ты хочешь сказать, что у тебя в кабинете сидят и жена, и любовница?

Он кивнул и даже, несмотря на обуревавший его гнев, не мог не улыбнуться.

Я улыбнулась в ответ:

– М-да, нечто совсем новое.

Он взял меня за руку:

– Это было бы новое, даже если бы мы занимались разводами.

Большим пальцем он поглаживал мои пальцы. Нервничал, иначе бы так надолго мою руку не задержал. Успокоительная гимнастика, вроде как что-то вертеть в руках. Потом поднес мою руку к губам и обозначил на ней поцелуй. Наверное, заметил, что проявляет нервозность. Он полыхнул белой улыбкой – лучшие коронки, которые можно купить за деньги, – и повернулся к двери.

– Сперва ответь мне на один вопрос, Джереми.

Он оправил костюм – чуть одернул пиджак, будто тот и так не сидел безупречно.

– Всегда готов.

– Почему ты так этого испугался?

Улыбка медленно погасла, лицо стало серьезным.

– Какое-то нехорошее чувство насчет всего этого, Мерри. Пророчество – не мой дар, но тут пахнет паленым.

– Так не берись. Мы не копы. Мы работаем за очень хорошие деньги, а не ради клятвы служить и защищать.

– Ты их сейчас увидишь. Если ты после этого честно скажешь, что мы остаемся в стороне, так тому и быть.

– А откуда вдруг у меня президентское вето? На вывеске у нас написано "Грей", а не "Джентри".

– Тереза – настолько эмпат, что никому не может отказать. Роан слишком мягкосердечен, чтобы прогнать плачущих женщин. – Он оправил сизовато-серый галстук, погладил бриллиантовую булавку. – Остальные – отличные работники, но решения принимать им не по зубам. Остаешься ты.

Я всмотрелась в его глаза, стараясь проникнуть за пелену гнева и тревоги, прочесть, что там у него в голове.

– Ты – не эмпат, не мягкосердечный и отлично умеешь принимать решения. Что мешает тебе принять и это?

– То, что, если мы их отправим, им идти больше некуда. Не получат помощи в нашем офисе – обе они покойницы.

Я смотрела на него, наконец-то поняв.

– Ты знаешь, что нам надо держаться в стороне, но не можешь заставить себя сказать это им. Не можешь заставить себя осудить их на смерть.

– Да, – кивнул он.

– И почему ты думаешь, что смогу я, если не можешь ты?

– Надеюсь, что хоть у одного из нас хватит здравого смысла не быть таким дураком.

– Я не допущу, чтобы вы все погибли ради чужих, Джереми, так что будь готов оставаться в стороне.

Даже я сама услышала, как холодно и жестко звучит мой голос.

Он снова улыбнулся:

– Узнаю нашу маленькую хладнокровную стерву.

Я пошла к двери, покачав головой.

– Вот поэтому ты меня и любишь, Джереми. За то, что можешь рассчитывать: я не дрогну.

И я вышла в коридор в полной уверенности, что сейчас этих баб сплавлю. Послужу стеной, защищающей нас от благих намерений Джереми. Видит Богиня, случалось мне ошибаться, но редко когда так крупно, как предстояло сейчас.

Глава 2

Почему-то я думала, что сразу пойму, кто из них жена, а кто – любовница, с первого взгляда. Но с этого самого первого взгляда я увидела двух симпатичных женщин, одетых неформально, как две подружки, собравшиеся пошляться по магазинам и позавтракать в ресторане. Одна была маленькая, хотя на несколько дюймов выше меня или Джереми. Светлые волосы до плеч, небрежные кудряшки явно натуральные – она ничего особенного с ними сегодня не делала. Обыкновенная симпатичная девица, только большую часть лица занимали необычайно синие глаза. Густые черные брови дугой, бахрома темных ресниц очень эффектно обрамляет глаза, хотя цвет бровей вызывает сомнение в натуральности цвета волос. Косметики на ней не было, но как-то ей удавалось выглядеть очень хорошенькой – эфирно и притом весьма естественно. Чуть косметики и трудов – будет сногсшибательная женщина. Да нет, косметики и более подходящей одежды будет мало.

Она сжалась в кресле для клиентов, ссутулила плечи, будто ждала удара. Прекрасные глаза смотрели на меня, не мигая, как у оленя в свете фар, будто ей было не под силу предотвратить то, что сейчас случится, а случится что-то очень плохое.

Вторая была высокой, пять футов восемь дюймов или даже больше, стройная, с длинными блестящими светло-каштановыми волосами, свисавшими до талии. На первый взгляд ей было чуть за двадцать. Потом я встретилась с ней взглядом и по выражению этой карей глубины добавила еще лет десять. Так смотреть до тридцати не получается. Она выглядела уверенней блондинки, но какая-то дрожь была в ее глазах, напряжение в плечах, будто она подавляла какую-то глубокую боль. И казалось, что кости у нее под кожей сделаны из чего-то более хрупкого, чем обычная кость. Только одно может придать столь высокой, повелительной женщине хрупкий вид: кровь сидхе. Ну конечно, это было много поколений назад, совсем не то что мое родство с двором, но наверняка какая-то прапрапрабабушка полежала не с человеком и понесла дитя. Кровь фейри любого рода отмечает семью, но кровь сидхе остается навсегда. Если она есть, она уже не уйдет.

Я решила, что блондинка – жена, а шатенка – любовница. Из них двоих блондинка казалась более забитой, что и бывает при бурных мужьях. Они гнобят всех женщин, попадающихся на жизненном пути, но обычно хуже всего приходится близким родственникам. Так было, во всяком случае, у моего деда.

Я вошла с улыбкой, протянув руку для пожатия, как с любым другим клиентом. Джереми нас представил. Маленькая блондинка оказалась женой, Фрэнсис Нортон, высокая шатенка – любовницей, Наоми Фелпс.

Рукопожатие Наоми было твердым, рука прохладной на ощупь, эти необычные косточки ходили под кожей. Я самую чуточку задержала ее руку, наслаждаясь ощущением. За три года я впервые общалась с другим сидхе. Даже прикосновение других фейри с этим не сравнится. Что-то есть в этой королевской крови, подобное наркотику. Если раз попробуешь, тебе всегда будет его недоставать.

Она посмотрела на меня озадаченно, и недоумение было очень человеческое. Я отпустила ее руку и постаралась притвориться человеком. Иногда это у меня получается лучше, иногда хуже. Я могла бы попытаться оценить ее парапсихически, посмотреть, нет ли в ней чего-то еще, кроме костной структуры, но невежливо пытаться читать чужие магические способности при первом знакомстве. Среди сидхе это считается прямым вызовом, оскорблением – ты даешь понять, что не веришь в способность собеседника защитить себя от твоей назойливой магии. Наоми вряд ли восприняла бы это как оскорбление, но ее неведение не было бы оправданием моей грубости.

Фрэнсис Нортон протянула руку, будто боясь прикосновения, и отдернула сразу, как только я ее отпустила. Я с ней поздоровалась так же вежливо, как с ее подругой, но концами пальцев ощутила заклинание. Та тоненькая оболочка энергии, которая окружает всех нас, ее аура, уперлась мне в кожу, будто стараясь не дать дотронуться до женщины. Чья-то магия настолько сильно пропитала ее тело, что заполнила ауру, как грязная вода заполняет прозрачный стакан. В некотором смысле эта женщина уже не была самой собой. Не одержимость, но нечто похожее. Определенно имелось нарушение нескольких человеческих законов, причем серьезное.

Я пробилась рукой сквозь эту клубящуюся энергию, сжала ей руку. Заклинание попыталось взмыть вверх по моей руке. Глазами здесь ничего не увидеть, но как, бывает, видишь во сне, так я могла ощутить, что по моей руке пытается всползти неясный мрак. Я его остановила чуть ниже локтя и сосредоточилась, сдирая это со своей руки, как перчатку. Эта штука пробила все мои щиты, будто их и не было. Мало что на это способно. И ничто человеческое – точно.

Она посмотрела на меня большими-большими глазами:

– Что... что вы делаете?

– Я ничего с вами не делаю, миссис Нортон.

Мой голос прозвучал несколько отстраненно, потому что я сосредоточилась на том, чтобы содрать с себя заклинание. Надеюсь, когда я отпущу ее руку, оно ко мне не прилипнет.

Она попыталась забрать руку – я не выпустила. Она стала дергать руку – слабо, но отчаянно. Ее подруга сказала:

– Отпустите Фрэнсис! Немедленно!

Я уже почти освободилась, почти готова была отпустить ее руку, как вторая схватила меня за плечо. У меня волосы на шее встали дыбом, я потеряла концентрацию на собственной руке, потому что теперь я ощущала Наоми Фелпс. Заклинание снова залило мне руку и прошло полпути до плеча, пока я сумела сосредоточиться и остановить его. Но и только. Отодвинуть его обратно я не могла, потому что слишком много моего внимания заняла другая женщина.

Нельзя трогать того, кто выполняет что-нибудь магическое или парапсихическое, – если не хочешь, чтобы что-нибудь стряслось. Их поведение яснее прочего сказало мне, что ни одна из этих женщин не занимается ничем паранормальным. Никто, хоть чуть-чуть обученный, такого не сделает. Я ощущала остатки какого-то обряда, липнущие к телу Наоми. Чего-то сложного. Эгоистичного. Пришло незваное слово "прожорливость". Кто-то жрал ее энергию, оставляя парапсихические шрамы.

Она отдернулась от меня, прижимая руку к груди. Ощутила мою энергию – значит дар у нее есть. Это неудивительно, удивительно другое – она не обучена. Может быть, совсем не обучена. Сейчас по начальным классам ходят инспекторы и тестируют детей на парапсихическую одаренность, мистический дар, но в шестидесятые эта программа была новинкой. Наоми умудрилась остаться незамеченной, и сейчас ей за тридцать, а со своими способностями она не разобралась. К тридцати годам необученные парапсихики становятся сумасшедшими, уголовниками или самоубийцами. Но эта весьма сильная женщина стояла и смотрела на меня глазами, где дрожали слезы.

– Мы сюда пришли не затем, чтобы нас тут... унижали.

Джереми подошел поближе, но ни к кому из нас не прикоснулся: уж он-то знал, что этого делать нельзя.

– Вас никто не хотел унизить, мисс Фелпс. Заклинание, наложенное на миссис Нортон, попыталось... присосаться к моей коллеге. Мисс Джентри только пыталась оттолкнуть его, когда вы до нее дотронулись. Никогда нельзя касаться того, кто выполняет что-то магическое, мисс Фелпс. Результат может быть непредсказуем.

Женщина посмотрела на меня, на него, и по лицу было видно, что ни на грош она нам не верит.

– Пошли, Фрэнсис. Сваливаем к той самой матери.

– Не могу.

Голос Фрэнсис прозвучал тихо и приниженно. Она смотрела на меня, в глазах ясно читался страх – передо мной.

Она ощущала обернувшуюся вокруг наших рук энергию, связавшую нас вместе, но думала, что это моя работа.

– Я вам клянусь, миссис Нортон, что я этого не делаю. Та магия, которую кто-то против вас использовал, сочла меня съедобной. Мне необходимо отодрать ее от себя и дать вернуться в вас.

– Я хочу, чтобы ее не было, – сказала она, и в голосе ее зазвенели нотки истерики.

– Если я ее с себя не сниму, тот, кто вложил ее в вас, сможет меня выследить. Сможет найти. Узнает, что я работаю в детективном агентстве: сверхъестественные проблемы – волшебные решения. – Такой у нас был слоган. – И узнает, что вы приходили сюда за помощью. Вряд ли вы хотите этого, миссис Нортон.

Слабая дрожь зародилась в ее пальцах, пошла вверх по рукам, и она затряслась вся, будто ей стало холодно. Может, и стало, только это был не тот холод, от которого спасет лишний свитер. Никакое внешнее тепло такого внутреннего холода не прогонит. Ее надо было согреть от самой разбитой сердцевины души и до кончиков пальцев. Кто-то должен был бы влить в нее силу, магию, по капле, как оттаивают ископаемое тело, найденное во льду. Если оттаять его слишком быстро, только еще сильнее повредишь. Такое тонкое использование силы – за пределами моих способностей. Все, что могла сделать я, – это отмерить ей немножко спокойствия, уменьшить ее страх; но тот, кто наложил заклятие, учует и это. Он не сможет проследить меня, но будет знать, что она ходила к кому-то, кто пытался ее лечить на парапсихическом уровне. Интуиция мне подсказывала, что автору заклятия это не понравится. И он может, скажем так, поспешить – ускорить процесс.

Я ощущала засасывающую энергию заклинания, как она пытается пробить мою защиту, сожрать и меня тоже. Как рак магического свойства, только заразнее гриппа. Скольких она уже заразила? Сколько людей ходит сейчас вокруг, а эта штука высасывает капли их энергии? Человек, обладающий небольшими парапсихическими способностями, понял бы, что случилось что-то, но что – не мог бы узнать. Такие люди избегали бы Фрэнсис Нортон, потому что при ней им было бы плохо, но могли бы неделями не понимать, что эта слабость, усталость, неопределенное чувство безнадежности, депрессия вызваны заклятием.

Я хотела было сказать ей, что собираюсь сделать, но, глядя в эти расширенные глаза, не стала. Она бы лишь напряглась сильнее, испугалась больше. Лучшее, что я могла, – это сделать заклинание для нее как можно менее заметным. Я постараюсь, чтобы она не почувствовала, как заклинание вернется в нее, – но это и все, что было в моих силах.

Заклинание загустело, почернело, стало реальнее за те несколько мгновений, что липло к моей коже. Я стала его отдирать с руки. Оно липло как смола, скатывалось, как толстая ткань. Каждый дюйм кожи, который мне удавалось освободить, ощущался легче, чище. Невозможно было себе представить, каково это – жить полностью в такой скорлупе. Это как если всю жизнь провести без кислорода в темной комнате, куда не проникают ни свет, ни воздух.

Я освободила предплечье, кисть, медленно вытащила пальцы из ее ладони. Она стояла тихо-тихо, как спрятавшийся в траве кролик, в отчаянной надежде, что лиса пройдет мимо, только лежать надо очень тихо. Чего не понимала Фрэнсис Нортон – что лиса уже ее наполовину проглотила, и только задние ножки бьют по воздуху.

Когда я вытащила пальцы, заклинание прилипло к ним, потом отлипло и шлепнулось назад с почти слышимым звуком. Я вытерла руку о жакет. От заклинания я очистилась, но страшно хотелось вымыть руку горячей водой, не жалея мыла. Обычная вода и мыло не помогли бы, а вот от соли или святой воды толк мог бы быть.

Фрэнсис рухнула в кресло, спрятав лицо в ладонях, плечи ее тряслись. Сначала я подумала, что она плачет беззвучно, но когда Наоми обняла ее, она подняла сухое лицо. Фрэнсис тряслась, просто тряслась, словно уже не может плакать, не то чтобы не хочет, а именно не может, потому что слезы кончились. Она сидела, и любовница мужа обнимала ее, укачивала. Ее так трясло, что зубы стучали, но она не плакала. И это было хуже всего.

– Леди, прошу прощения – мы только выйдем на минутку.

Я глянула на Джереми и пошла к двери, зная, что он идет за мной. В коридоре он закрыл дверь и сразу начал:

– Мерри, прости меня. Я жал ей руку, и ничего такого не было. Это заклинание на меня не среагировало.

Я кивнула – я ему верила.

– Может, я на вкус получше.

Он усмехнулся:

– По опыту не знаю, конечно, но я был бы готов за это поручиться.

Я улыбнулась.

– Физически – быть может, но мистически ты по-своему не слабее меня. Господом и Госпожой клянусь, ты куда лучше маг, чем я могу стать в этой жизни, а оно на тебя не среагировало.

Он кивнул:

– Как видишь. Может, ты и права, Мерри. Может, для тебя это слишком опасно.

– Теперь он осторожничает, – сказала я в пространство.

Он посмотрел на меня, стараясь не улыбнуться:

– Почему-то мне кажется, что ты не окажешься той стервой с каменным сердцем, о ком я так мечтал.

Я прислонилась к стене и взглянула сердито:

– Эта штука такая злобная, что нам и полиция может помочь.

– Обратиться в полицию – это их не спасет. У нас нет доказательств, что это сделал ее муж. Если мы не докажем это в суде, он не получит срок, а значит, сможет и дальше долбать их магией. Чтобы он их не тронул, нам надо засадить его в защищенную камеру.

– А пока он не окажется в тюрьме, им нужна будет магическая защита. Это работа не детектива, а няньки.

– Утер и Ринго – отличные няньки, – сказал он.

– Могу себе представить.

– И все равно ты недовольна. В чем дело?

– Нам надо от этого дела устраниться, – сказала я.

– Но ты не можешь.

Теперь он улыбался.

– Да, не могу.

В Соединенных Штатах тьма детективных агентств, которые говорят, что специализируются на сверхъестественном. Это хороший бизнес, но большинство таких агентств свою рекламу подтвердить не могут. А мы можем. Мы – одно из немногих агентств, которые могут похвастаться персоналом, где все, кроме двоих, – фейри. Мало есть чистокровных фейри, которые выдержат жизнь в большом людном городе. Л-А лучше, конечно, Нью-Йорка или Чикаго, но все равно это выматывает – когда тебя окружает столько металла, машин, людей. Мне это не мешает – моя человеческая кровь дает мне умение по-человечески терпеть тюрьму из стекла и стали. Культурные и личные мои предпочтения – сельская местность, но это не обязательно. Хорошо бы, но без нее я не стану чахнуть и вянуть. А есть фейри, которые станут.

– Хотела бы я им отказать, Джереми.

– У тебя тоже дурное предчувствие?

Я кивнула:

– Ага.

Но если я их выгоню, это дрожащее, бесслезное лицо будет преследовать меня во сне. Насколько мне известно, она может ко мне явиться после того, как их убийца закончит свою работу. И явятся они как праведные привидения и будут изводить меня стонами за то, что я заведомо лишила их последнего шанса выжить. Принято думать, что призраки являются к тому, кто их фактически убил, но это не совсем так. У привидений своеобразное чувство справедливости, и мне вполне может выпасть жребий таскать их за собой повсюду, пока не найду кого-нибудь, кто их упокоит. Если их вообще можно будет упокоить. Бывают духи, которых так просто не возьмешь. Тогда у вас может появиться фамильное привидение, воющее как баньши при каждой смерти. Не знаю, хватит ли на это силы характера у кого-нибудь из этих двоих, но мне это уже было все равно. Меня заставило вернуться в кабинет мое собственное чувство вины, а не страх перед упреками привидений. Говорят, что у фейри нет души, нет чувства личной ответственности. У некоторых – да, но не у Джереми и не у меня. Тем хуже для нас. Тем хуже.

Глава 3

Говорила в основном Наоми Фелпс, пока Фрэнсис сидела и дрожала. Наша секретарша принесла ей горячего кофе и шерстяной плед. Руки у бедняжки так тряслись, что она пролила кофе на плед, но все же что-то проглотила. То ли от тепла, то ли от кофеина, но вид у нее стал чуть получше.

Джереми позвал Терезу послушать этих женщин. Тереза – наш штатный парапсихик. Ей двух дюймов не хватает до шести футов, она стройная, с широкими лепными скулами, длинными шелковистыми черными волосами и кожей цвета кофе с молоком. С первого взгляда я знала, что в ней есть кровь сидхе, а также афроамериканцев и еще каких-то фейри не из высшего круга. Оттого-то у нее ушки слегка остроконечные. Многие, косящие под фейри, делают себе пластику хряща для этой цели.

Отращивают волосы до лодыжек и изображают из себя сидхе. Но у чистокровных сидхе не бывает остроконечных ушей – это признак смешанной крови, а не чистой. Однако фольклорные мифы живучи, и подавляющее большинство людей считает, что у истинного сидхе уши должны быть с остриями.

В Терезе ощущалась та же хрупкость скелета, что и в Наоми, но меня никогда не подмывало взять ее за руку. Она была редкой силы ясновидцем – я таких в жизни не видела. Я приличное количество энергии трачу, чтобы она до меня не дотронулась: тогда она могла бы узнать мои тайны и подвергнуть опасности всех нас. Сейчас она сидела в сторонке, темными глазами глядя на двух женщин. Рукопожатия она им не предлагала. Она даже обошла их по широкому кругу, чтобы не коснуться случайно. Лицо ее ничего не выдало, но она ощутила заклинание, опасность, как только вошла в комнату.

– Не знаю, сколько у него любовниц, – говорила Наоми, – дюжина, две дюжины, несколько сотен. – Она пожала плечами. – Знаю только, что я последняя в этом длинном ряду.

– Миссис Нортон! – окликнул Джереми блондинку.

Фрэнсис повернулась к нему, вздрогнув, будто не ожидала, что ее будут спрашивать.

– У вас есть доказательства насчет всех этих женщин?

Она сглотнула слюну и ответила почти шепотом:

– Поляроидные снимки. Он их хранит. – Уставившись на колени, она еле слышно пробормотала: – Называет их трофеями.

Я не могла не спросить:

– Он вам их показывал, или вы их сами нашли?

Она подняла глаза – пустые. Ни гнева, ни стыда – ничего.

– Он показывал. Он любит... любит мне рассказывать, что с ними делал. В чем каждая из них лучше меня.

Я открыла рот, закрыла, потому что ничего полезного придумать не могла. Я негодовала от ее имени, но сердиться от имени Фрэнсис Нортон должна была Фрэнсис Нортон. Моя злость может нам помочь решить непосредственные проблемы, но силу эта злость ей не вернет. Если убрать из картины мужа, причиненное зло этим не исправишь. Она была поражена не только заклинанием.

Наоми погладила ее по руке, успокаивая.

– Вот так она со мной познакомилась. Она увидела мою фотографию, а потом мы как-то столкнулись случайно. Я увидела, что она на меня пристально смотрит в ресторане. Он ее разбудил, когда пришел домой, и рассказал, что со мной делал. – Пришел черед Наоми смотреть на свои колени, на пустые ладони. – У меня были видны синяки. – Она подняла взгляд, посмотрела мне в глаза. – Фрэнсис подошла к моему столу. Она закатила рукав и показала мне свои. А потом сказала просто: "Я его жена". Вот так мы познакомились.

Она застенчиво улыбнулась наконец – так, как будто рассказывала, как встретилась с возлюбленным. Нежная история, излагаемая другим.

А нет ли между ними большего, чем физическое насилие и этот муж? Если они в любовной связи, то это может изменить способ лечения. В мистике часто приходится учитывать эмоции. Дело в том, что у любви и ненависти энергия разная, и работать с ними надо по-разному. Нам надо было знать точно, что связывает этих женщин, до того, как приниматься всерьез за исцеление, но это будет не сегодня. Сегодня мы будем слушать, что они нам расскажут.

– Это было очень смело с вашей стороны, – сказала Тереза.

В голосе, как и во всем ее облике, было что-то мягкое и женственное, но под этим чем-то угадывалась сила, сталь, скрытая шелком. Я всегда думала, что из Терезы, хотя она никогда не бывала южнее Мексики, вышла бы отличная южная красавица.

Фрэнсис бросила на нее быстрый взгляд, снова уставилась на свои колени, потом подняла глаза, и губы ее шевельнулись. Почти что в улыбке. От этого жеста мое впечатление от этой женщины стало чуть получше. Если она начнет улыбаться, начнет гордиться выказанной ею силой, то, быть может, со временем оправится.

Наоми стиснула ее руку и улыбнулась с гордостью и нежностью. И снова у меня возникло впечатление, что они очень близки.

– Это было мое спасение. После встречи с Фрэнсис я стала пытаться с ним порвать. Не понимаю, как я разрешила ему меня бить. Мне это не нравится. Понимаете, я никогда, никогда не позволяла мужчине делать мне больно.

На ее лице отразился стыд, будто это был позор – то, что она такое допустила.

Фрэнсис положила ладонь ей на руку, утешая и успокаиваясь сама.

Наоми улыбнулась ей, потом посмотрела на нас – и во взгляде было недоумение.

– Он как наркотик. После его прикосновения ты жаждешь еще. Не обязательно от него. Он будто тебя пробуждает сексуально, и тело до боли ждет прикосновений. – Она снова опустила глаза. – Я никогда так отчетливо не ощущала других – сексуально. Поначалу это было как-то неловко, но и интересно тоже – заводило. А потом он стал делать мне больно. Сначала всякие мелочи – связывал, а потом... шлепал. – Она заставила себя поднять взгляд, посмотреть нам в глаза. С такой злостью, будто вызывала нас подумать о ней худшее. Силы в ней было немерено. Как этот человек мог ее укротить? – Он сделал боль элементом наслаждения, а потом стал делать вещи похуже. Такие, которые оставляли травмы. Просто боль. Я пыталась прекратить эти извращения, и тогда он стал меня бить по-настоящему, уже не притворяясь, что это элемент секса. – Губы ее задрожали, но глаза смотрели так же вызывающе. – Но он возбуждался, когда меня бил. То, что это меня не возбуждало, а пугало, ему тоже нравилось.

– Фантазии насильника, – сказала я.

Она кивнула. Глаза ее устали сдерживать слезы. Она из последних сил старалась не сорваться.

– Потом – не только фантазии.

– Он любит брать женщину силой.

Это сказала его жена.

Я смотрела на них и подавляла желание помотать головой. С шестнадцати до тридцати – годы моего сексуального пробуждения – я прожила при Неблагом Дворе, так что я знала о сочетании наслаждения с болью. Но боль бывала совместной и никогда не причинялась против воли. Если партнеру боль неприятна, это уже не секс. Это пытка. А между пыткой и несколько жестким сексом разница огромная. Да, но только не для сексуальных садистов – для них ее просто нет. Дойдя до крайности, они вообще становятся не способны на секс без насилия или хотя бы без ужаса жертвы. Но большинство садистов способны на более нормальный секс. Они это используют, чтобы заманить жертву, хотя долго сохранять нормальные отношения не могут. В конце концов истинные их желания выходят наружу, и им становится необходима боль.

Откуда я все это так хорошо знаю? Я же уже сказала, что годы своего сексуального пробуждения провела при Неблагом Дворе. Вы не поймите меня неправильно – и у Благого Двора есть свои фирменные закидоны, но там принят более обычный, человеческий взгляд на господство и подчинение. А при Неблагом Дворе такие вещи куда сильнее приветствуются – или, быть может, делаются более открыто. А может быть, дело в том, что Королева Воздуха и Тьмы, моя тетушка, которая правит этим Двором последнюю тысячу лет плюс-минус век, очень увлекается господством – и почти на грани сексуального садизма. И свой Двор она сформировала по своему вкусу, так же как мой дядя, Король Света и Иллюзий Благого Двора, вылепил свой двор по своему образу. Странно, но при Благом Дворе интриговать и лгать легче. Они погружены в иллюзии. Если с виду все выглядит хорошо, то и должно быть хорошим. Неблагой Двор честнее – почти всегда.

– Наоми, это были первые ваши насильственные отношения? – спросила Тереза.

Женщина кивнула.

– Сама не понимаю, как я это допустила.

Я посмотрела на Терезу – она едва заметно кивнула. Это значило: она прислушалась к ответу, и женщина говорит правду. Я уже говорила, что Тереза – один из самых сильных парапсихиков страны. Следить надо не только за ее руками. Она почти всегда может сказать, врешь ты или нет. Все три года, что мы вместе работаем, мне приходилось быть очень внимательной.

– Как вы с ним познакомились? – спросила я. Я не назвала его имени, не сказала "мистер Нортон", потому что обе женщины тщательно избегали этого и говорили только "он", будто других мужчин в мире нет и понятно, о ком они говорят. Мы понимали.

– Ответила на объявление.

– И что там говорилось? – спросила я.

Она пожала плечами:

– Все как обычно, кроме конца. В конце объявления было сказано, что автор ищет магических отношений. Не знаю, что такое в этом объявлении было, но я, когда прочла, поняла, что должна видеть этого человека.

– Заклинание принуждения, – заметил Джереми.

– Что...

– У кого достаточно силы, тот может наложить на объявление заклинание, такое, что объявление приведет к нему того, кого он действительно хочет, что бы ни было сказано в тексте. Я так давал объявление, на которое откликнулась мисс Джентри. Только обладатель магических способностей мог заметить на объявлении заклинание, и лишь обладатель необычайных магических способностей мог бы увидеть сквозь него истинный текст. В нем был другой телефон, не тот, что в объявлении. И я знал, что тот, кто позвонит по этому номеру, годится для нашей работы.

– А я не знала, что такое можно сделать с газетой, – удивилась Наоми. – Ведь она же напечатана, и он не мог потрогать каждый экземпляр.

Она знала, что без физического прикосновения к газете заклинание наложить труднее. Одно это уже значило, что Наоми знает о теории магии больше, чем я думала. Но она была права.

– Тут нужно достаточно силы, чтобы сами слова, вложенные в объявление, несли на себе заклинание. Это очень трудно, и то, что он на это способен, говорит нам о классе нашего противника.

– Значит, это объявление потянуло меня к нему? – спросила она.

– Может быть, не именно вас, – ответил Джереми, – но что-то в вас было именно такое, что ему было нужно.

– Почти все эти женщины выглядят как фейри, – вдруг произнесла Фрэнсис.

Мы все обернулись к ней. Она моргнула.

– Остроконечные уши. У одной были зеленые глаза, которые будто светились. И цвет кожи у них не такой, как бывает у людей, – светло-зеленый, голубой. У троих было больше... деталей, чем есть в человеческом теле, но не уродство. Просто они так выглядят.

На меня это произвело впечатление. Она все это смогла заметить и сопоставить. Если мы ее сможем спасти, вырвать из его лап, она оправится.

– А что он говорил о Наоми?

– Что она отчасти сидхе. Это его просто заводило, когда женщина была с сидхейской кровью. Королевскими шлюхами он их называл.

– Но почему фейри? – спросил Джереми.

– Он не говорил.

– Я думаю, это как-то связано с ритуалом, – сказала Наоми.

Мы все повернулись к ней. Джереми и я спросили в один голос:

– Каким ритуалом?

– В первую ночь он отвез меня на квартиру, которую снимал. В спальне были зеркальные стены и такая огромная круглая кровать. Пол – из сверкающего паркета, под кроватью – персидский ковер. И все будто светилось. Когда я забралась на кровать, то что-то почувствовала, будто прошла сквозь привидение. В ту первую ночь я не знала, что это, но потом я однажды приподняла ковер, а под ним в дереве пола по кругу шла вереница символов. А кровать была в центре круга. Символы я не узнала, но мне хватило знаний понять, что это – круг силы. Место, чтобы творить магию.

– Он когда-нибудь что-нибудь делал в этой кровати, что казалось магическим ритуалом? – спросила я.

– Если да, то я этого не поняла. Мы просто занимались там сексом, и много.

– Было что-нибудь, что было всегда одинаково? – спросил Джереми.

Она покачала головой:

– Нет.

– Секс всегда был на этой квартире? – спросил Джереми.

– Нет, иногда мы встречались в отеле.

Это меня удивило.

– А было что-нибудь, что он делал только на квартире, в круге, и никогда в других местах?

Она густо покраснела:

– Только туда он приводил других мужчин.

– Других мужчин, чтобы заниматься с ними сексом? – уточнила я.

Она мотнула головой.

– Нет, чтобы я с ними... – Она подняла на нас глаза, будто ожидая воплей ужаса или возмущения.

То, что она увидела, ее успокоило. Мы все умели делать непроницаемые лица, когда нужно. Кроме того, небольшой группенсекс казался игрушкой теперь, когда мы знали, что он показывал жене фотографии любовниц со всеми деталями. Это действительно ново, а групповой секс существует в мире куда дольше "Поляроида".

– Мужчины были всегда одни и те же? – спросил Джереми.

Она снова покачала головой:

– Нет, но они друг друга знали. То есть он не приводил первого встречного с улицы.

Это звучало как попытка оправдания, будто куда хуже было бы приводить незнакомцев. Будто и так не было достаточно плохо.

– Повторения бывали? – спросил Джереми.

– Были трое мужчин, которых я встречала больше одного раза.

– Имена их вы знаете?

– Только имена, без фамилий. Лиам, Дональд и Брендан.

Имена эти, кажется, ей были хорошо знакомы.

– Сколько раз вы встречались с ними?

Она не смотрела нам в глаза.

– Не знаю. Много.

– Пять раз? – спросил Джереми. – Шесть? Двадцать шесть?

Она резко взметнула глаза:

– Ну, не двадцать. Не столько.

– А сколько? – спросила я.

– Может быть, восемь или десять, но не больше.

Казалось, для нее важно, что не больше десяти раз. Какой-то магический предел? Более десяти раз – и ты становишься куда хуже, чем если просто восемь?

– А сколько раз был групповой секс?

Она снова покраснела.

– А вам зачем?

– Вы это назвали ритуалом, а не мы, – пояснил Джереми. – Пока что ничего похожего на ритуал не видно, но числа могут иметь мистическое значение. Число мужчин внутри круга. Число повторений, когда вы были в круге более чем с одним мужчиной. Поверьте мне, мисс Фелпс, я спрашиваю не из грязного любопытства.

Она отвернулась:

– Я не имела в виду...

– Имели, – перебил Джереми, – но я понимаю, почему у вас вызывает подозрения любой мужчина, человек он или нет. – Тут у него на лице промелькнула мысль. – Это все были люди?

– У Дональда и Лиама уши заостренные, но в остальном – вроде бы люди.

– Дональд и Лиам были обрезаны? – спросила я.

Снова щеки ее залила краска, и она выпалила:

– А это вам зачем?

– Дело в том, что мужчина-фейри может быть нескольких сотен лет от роду. Я никогда не слыхала о фейри-иудеях, так что если они фейри, они бы не были обрезаны.

Она посмотрела мне в глаза.

– А! – Потом она вспомнила о первоначальном вопросе. – Лиам обрезан, Дональд – нет.

– Как выглядел Дональд?

– Высокий, мускулистый, как штангист, светлые волосы до пояса.

– Симпатичный?

Здесь она тоже задумалась.

– Красивый. Не смазливый, а красивый.

– Какого цвета у него глаза?

– Не помню.

Если бы там были те переливы цветных теней, на которые способны фейри, она бы запомнила. Если бы не острые уши, это мог бы быть один из многих десятков мужчин Благого Двора. При Неблагом Дворе есть лишь трое блондинов, и никто из троих моих дядей штангой не занимается. Им приходится осторожно действовать руками, чтобы не порвались хирургические перчатки, которых они не снимают никогда. Перчатки изолируют яд, который естественным образом продуцируют их руки при трении о любой предмет. Они родились в проклятии.

– Вы бы узнали этого Дональда, если бы встретили?

– Да.

– Что-нибудь было общее у всех этих мужчин? – спросил Джереми.

– У всех длинные волосы, как у него, – до плеч или длиннее.

Длинные волосы, возможно, хрящевые вставки в ушах, кельтские имена – очень похоже на тех, кто косит под фейри. Я никогда не слыхала о сексуальном культе у этой публики, но нельзя недооценивать всеобщее умение опошлить любой идеал.

– Хорошо, мисс Фелпс, – сказал Джереми. – А татуировки, символы, написанные на телах, украшения, общие для всех?

– "Нет" на все три вопроса.

– Вы встречались только по ночам?

– Нет, иногда днем, иногда ночью.

– В какие-то конкретные числа месяца или в кануны праздников?

Она наморщила лоб:

– Мы встречались всего месяца два. Праздников не было, и особых каких-то дней тоже.

– У вас был секс с ним и с другими определенное число раз в неделю?

Она снова задумалась, потом покачала головой:

– По-разному.

– Они что-нибудь приговаривали или пели?

– Нет.

Мне это не казалось ритуалом.

– А почему вы употребили слово "ритуал", мисс Фелпс? Почему не сказали "чары", "заклинание"?

– Не знаю.

– Знаете, – возразила я. – Вы магией не занимаетесь. И вряд ли употребили бы слово "ритуал" без причины. Подумайте минутку: почему именно это слово?

Она задумалась, глядя в пространство, ничего не видя, и тоненькая морщинка залегла между бровями. Заморгав, Наоми посмотрела на меня.

– Как-то раз я слышала его телефонный разговор. – Она опустила глаза, потом подняла их, снова с вызовом, и я уже знала: ей не понравится то, что она сейчас скажет. – Он меня привязал к кровати, но дверь оставил приоткрытой. И я слышала его разговор. Он сказал: "Сегодня ритуал выйдет хороший". Потом он заговорил тише, и мне не было слышно. Потом до меня донеслись слова: "Необученные так легко сдаются". – Она глянула на меня: – Я не была девственницей, когда мы встретились. Была... опытной. До него я думала, что хороша в постели.

– А что заставляет вас думать, будто это не так? – спросила я.

– Он мне сказал, что я недостаточно хороша, чтобы его удовлетворил простой секс, что нужно насилие для пряности, а то ему станет скучно.

Она пыталась сохранить вызывающий вид – не получалось. В глазах ее видно было страдание.

– Вы в него были влюблены? – спросила я, стараясь, чтобы вопрос звучал помягче.

– А какая разница?

Фрэнсис взяла ее за руку, положила к себе на колени.

– Наоми, все хорошо. Они нам помогут.

– Если вы его любите, то труднее будет освободить вас of его влияния, вот и все.

Она не обратила внимания, что я изменила время на настоящее. И ответила на вопрос:

– Я думала, что люблю.

– И сейчас любите?

Очень мне было неприятно спрашивать, но нам надо было знать.

Она двумя руками стиснула маленькую ладошку подруга, да так, что у нее костяшки побелели. Наконец-то на лице ее показались слезы.

– Я его не люблю, но... – Она несколько раз судорожно вдохнула, потом смогла договорить: – Но если я его увижу и он попросит секса, я не смогу сказать "нет". Даже когда это ужасно и мне больно, секс все равно лучше, чем у меня в жизни бывало. Я могла бы сказать "нет" по телефону, но если он появится, я ему позволю... То есть я буду отбиваться, если он станет меня бить, но если в момент секса... все это очень запутанно.

Фрэнсис встала, подошла сзади к креслу Наоми, накрыла пледом себя и ее, обняла со спины. Она мурлыкала что-то утешительное, целуя подругу в макушку, как ребенка.

– Вы от него прячетесь? – спросила я.

Она кивнула:

– Я – да, но Фрэнсис... он ее может найти, где бы она ни была.

– По заклинанию, – сказала я.

Обе женщины кивнули, будто это они и сами сообразили.

– Но я от него скрылась. Я съехала с квартиры.

– Странно, что он не стал вас преследовать.

– Здание под защитой, – объяснила она.

Вот это да! Чтобы установить защиту на дом – не на квартиру, а на целый дом, – нужно защитные заклятия вложить в фундамент дома. Защиту требуется влить в бетон, закрепить стальными брусьями. Тут нужен ковен колдуний, может, несколько ковенов. Один практикующий маг не справится. И процесс этот не дешев. Только самые дорогие небоскребы и частные дома могут похвастаться такой защитой.

– А чем вы зарабатываете на жизнь, мисс Фелпс? – поинтересовался Джереми, потому что он наверняка, как и я, не ожидал, что эти две женщины смогут уплатить наш гонорар. У нас достаточно денег в банке, чтобы мы иногда работали из благотворительности. Мы не превращаем это в привычку, но есть случаи, когда мы работаем не ради денег, а просто потому, что отказать нельзя. И мы оба думали, что имеем дело именно с таким случаем.

– У меня был трастовый фонд, которому как раз недавно вышел срок. Теперь я могу распоряжаться им полностью. Поверьте мне, мистер Грей, я могу уплатить по вашим расценкам.

– Это приятно знать, мисс Фелпс, но я, честно говоря, не об этом. Не для широкого распространения, но если кто-то попадает в большую беду, мы не отказываем ему только потому, что он не может заплатить наш гонорар.

Она вспыхнула.

– Я не имела в виду, будто вы... простите, ради бога. Она прикусила губу.

– Наоми не хотела вас оскорбить, – объяснила Фрэнсис. – Она всю жизнь богата, и многие пытались этим воспользоваться.

– Мы не обижены, – отозвался Джереми. Хотя я знала, что он несколько обижен. Но Джереми – настоящий бизнесмен. На клиента не обижаются, если берутся за дело. Хотя бы до тех пор, пока клиент не выкинет что-нибудь уж совершенно ужасающее.

– Он пытался заполучить ваши деньги? – спросила Тереза.

Наоми посмотрела на нее с явным удивлением.

– Нет, нет.

– А он знал, что они у вас есть? – спросила я.

– Да, знал, но никогда не давал мне ни за что платить. Он говорил, что в этом очень старомоден. Его вообще деньги не интересовали. Одна из вещей, которые мне в нем поначалу понравились.

– Значит, он охотился не за деньгами, – заключила я.

– Деньги его не интересуют, – согласилась Фрэнсис.

Я взглянула в ее огромные синие глаза – в них уже не было испуга. Она стояла за спиной у Наоми, все еще утешая ее, и будто набиралась сил.

– А что его интересует?

– Власть.

Я кивнула. Она была права. Целью насилия всегда является власть того или иного рода.

– Когда он назвал вас необученной, что легко сдается, я не думаю, что он говорил о вашем сексуальном умении.

Наоми держалась за руки Фрэнсис, прижимая их к своим плечам.

– А о чем тогда?

– Вы не обучены мистическим искусствам.

Она нахмурилась:

– Так что же я так легко отдала, если не секс?

– Силу, – ответила Фрэнсис.

– Да, миссис Нортон. Силу.

Наоми оглядела нас всех непонимающе:

– В каком смысле – силу? У меня никакой такой силы нет.

– Магию, мисс Фелпс. Он брал у вас магию.

Губы ее удивленно приоткрылись.

– Не знаю я никакой магии. У меня бывают всякие ощущения на разные темы, но магии в них нет.

Конечно, именно поэтому он смог все это проделать. Интересно, не все ли его женщины – необученные мистики? Если они все не обучены, тогда у нас будут трудности с проникновением в его маленький мирок. Но если все, что надо, – это капля фейрийской крови и магический дар... что ж, мне случалось работать под легендой.

Глава 4

Через три дня я стояла посреди кабинета Джереми, одетая только в поддерживающий черный лифчик, трусики под цвет ему и черные сапоги до бедер. Совершенно незнакомый мужчина шарил у меня за пазухой. Обычно, чтобы позволить мужчине тискать мне грудь, я должна сначала решить с ним переспать но тут не было ничего личного – чисто деловой момент. Мори Клейн был эксперт по звуку и сейчас пытался приладить проводочек с микрофончиком на мою правую грудь, туда, где нижняя скоба лифчика не даст Алистеру Нортону их нащупать, если он проведет рукой мне по груди или по ребрам. Мори возился с проводком уже минут тридцать, из которых пятнадцать старался найти лучшее место для укрытия провода у меня в ложбине между грудями.

Он стоял передо мной на коленях, высунув кончик языка между зубами. Глаза из-под очков в металлической оправе не отрываясь смотрели на его руки. Одна из них почти скрылась за чашкой лифчика, а другая отодвигала ткань лифчика от груди, чтобы удобнее было работать. Оттянув ткань, он открыл мой сосок и почти всю правую грудь взглядам собравшихся в комнате.

Если бы Мори не был так явно безразличен к моему обаянию и собравшемуся народу, я бы сказала, что он специально тянет, потому что ему это нравится, но он куда-то таращился внутренним взором, и было ясно, что он замечает только то, что делает, а не с кем и на каком предмете. Я поняла, почему на него жаловались работающие под прикрытием агенты-женщины. Жаловались они на его требование – не делать все это наедине. Он хотел, чтобы были свидетели, подтверждающие: границ он не переступает. Хотя, честно говоря, если бы все свидетели были люди, они могли бы и усомниться. Он мял, вертел, поднимал и по-всякому возился с моей грудью, будто она вообще ни к чему не приделана. Получалось очень интимно, хотя это в его намерения не входило. Он был как бесчувственный болван – или рассеянный ученый. У него была только одна любовь – скрытые микрофоны, скрытые камеры. И если нужен лучший в Лос-Анджелесе специалист по этим делам, то обращайтесь к Мори Клейну. Он ставил системы безопасности голливудским звездам, но истинная его страсть – работа под легендой. Как сделать приборы еще меньше, спрятать еще лучше.

В какой-то момент он даже предложил спрятать микрофон внутри моего тела. Я не застенчива, но эту идею отвергла. Мори помотал головой, бурча про себя: "Не знаю, какое было бы качество звука, но если бы хоть кто-то разрешил попытаться!" У него был помощник, то есть "держатель инструментов", а также, наверное, дипломат в случае необходимости.

Крис (если у него и есть фамилия, я ее ни разу не слышала) предупредил Мори, чтобы тот не был слишком уж неделикатен или неосторожен. Он нависал над нами, пока я не заверила его, что все в порядке. Сейчас он стоял рядом с Мори, как хирургическая сестра, готовая подать любой требуемый диковинный инструмент.

Джереми сидел за своим столом, глядя на зрелище, переплетя пальцы, с добродушной улыбкой на лице. В глазах его выразился вежливый жар, когда я сняла платье и осталась в белье, но потом он лишь старался удержаться от смеха при виде полного отсутствия жара у Мори Клейна. Джереми сделал мне комплимент по поводу изумительного контраста между белизной моей кожи и чернотой белья. Полагается сказать что-нибудь приятное тому, кто в первый раз при вас раздевается.

Роан Финн сидел на углу стола Джереми, болтая ногами в воздухе и, сам того не замечая, тоже наслаждаясь представлением. Ему не надо было говорить мне комплименты – он меня видел голой сегодня ночью и много еще ночей до того. У него прежде всего заметны были глаза – огромные, живые карие сферы; они притягивали взгляд, как луна на ночном небе. Потом уже можно было обратить внимание на темно-каштановые волосы, как они обрамляют лицо, скатываются волной сзади; потом на губы – совершенный выгнутый лук. Кажется, что для такого цвета он использует помаду, но это только кажется. Кожа его с виду белая, но на самом деле не совсем, не чисто-белая. Как будто кто-то взял мою бледность и добавил чуть-чуть темно-красного от его волос. Когда он одевается в коричневый или другие осенние цвета, кожа его будто темнеет.

Он точно моего роста, и потому кажется с первого взгляда хрупким, но тело, выглядывающее из-под черной одежды, которую он сегодня натянул, смотрится твердым и мускулистым. Он гибок, подвижен. И еще я знаю, что на спине и плечах у него ожоговые рубцы, как белые мозоли на щелке кожи. Они появились когда один рыбак сжег его тюленью шкуру, Роан был из шелки – тюленьего народа. Когда-то он мог натянуть тюленью шкуру и стать тюленем, потом скинуть ее и снова стать человеком – то есть принять облик человека. Но однажды один рыбак нашел его шкуру и сжег. Эта шкура не была просто магическим приспособлением для превращений. Она даже не была частью Роана, она была им самим, – как его глаза или волосы. Я никогда не слышала, чтобы человек-тюлень мог выжить после разрушения своей второй личности, но Роану повезло. Выжить-то он выжил, но облик менять уже не мог. Он был обречен навеки оставаться на суше, никогда не видеть второй половины своего мира.

Иногда ночью я обнаруживала, что кровать пуста. Если это бывало у меня, он смотрел в пустоту через окно. Если у него, он глядел на океан. Роан никогда не будил меня, не просил пойти с ним. Это была его личная боль, которой не делятся. Я считаю, что это справедливо, потому что за два года нашей связи я ни разу не снимала гламор полностью. Роан не видел шрамов от дуэли – эти раны ясно сказали бы, что я близка к сидхе. Пусть я безнадежна в боевых заклинаниях, но вряд ли кто при обоих Дворах лучше меня владеет гламором. Это мне помогает скрываться, но и только. Роан не мог бы пробить мои щиты, но он знал, что они есть. Он знал, что даже в миг освобождения я что-то сдерживаю. Будь он человеком, он спросил бы, почему так, но он человеком не был и не спрашивал. Как и я не спрашивала его о зове волн.

Человек не смог бы не попытаться сунуть нос, но человек не мог бы и сидеть спокойно, пока другой мужчина возится с грудью его любовницы. В Роане не было ревности. Он знал, что для меня это ничего не значит, а потому для него тоже не значило ничего.

Единственной, кроме меня, женщиной в комнате была детектив Люсинда (называйте меня просто Люси) Тейт. Мы с ней работали над некоторыми делами, где преступник не был человеком и обычных подставных агентов из полиции околдовывал, сводил с ума или просто убивал. Привлекать Джереми и нас всех в качестве временных сотрудников полиция начала сразу после распространения действия Закона о разрешении магии на полицейскую работу. Дело в том, что все мы обладали нужными умениями и были идеальны для работы, на которую копов-немагов пришлось бы натаскивать долго и дорого. Нечто вроде чрезвычайных помощников, которых привлекают в чрезвычайных обстоятельствах. Закон о разрешении магии – только из-за него я оказалась детективом, так сказать, прямо с колес, не тратя долгих часов на обучение, без которого в Калифорнии лицензию не получить.

Детектив Тейт стояла, прислонившись к стене, и качала головой.

– Ну и ну, Клейн! Неудивительно, что против тебя выдвигают обвинения в сексуальных приставаниях.

Мори заморгал, будто возвращаясь мысленно откуда-то издалека. Так выглядит человек после снятия мощного заклятия, будто только что проснулся и сон еще не кончился. Трудно переоценить способность Мори концентрироваться. Наконец он повернулся к Люси, не вынимая рук из моего лифчика.

– Я вас не понял, детектив Тейт.

Я посмотрела на нее поверх стоящего на коленях Мори.

– Он действительно не понимает.

Она улыбнулась.

– Извини за долгую возню, Мерри. Не будь он лучшим в своем деле, никто бы его не вытерпел.

– Мы редко используем подслушивание и скрытые камеры, – сказал Джереми, – но когда используем, я предпочитаю платить за высший сорт.

Тейт посмотрела на него:

– А как департамент может себе это позволить?

Мори высказался, не отрывая глаз и рук от моей груди:

– Мне случалось работать на полицию бесплатно, детектив Тейт.

– И мы это ценим, мистер Клейн.

Только выражение лица не соответствовало этим словам – лукавое подмигивание и циничная улыбка. Цинизм – профессиональное заболевание полицейских. А подмигивание – лично от Люси Тейт. Кажется, она всегда над чем-нибудь посмеивалась. Я не сомневалась, что это – защитный механизм, за которым она прячет свою истинную суть, но понятия не имела, от кого она прячется. Не мое, конечно, дело, но я должна признать за собой совершенно не фейское любопытство относительно детектива Люси Тейт. Само совершенство этого камуфляжа, сам факт, что никогда ничего не было видно за этой слегка веселой маской, вызывал желание за нее проникнуть. Я видела страдание Роана и потому могла его не трогать. Но в Люси я не видела ничего, и даже Тереза не видела, а это значило, разумеется, что детектив Тейт – парапсихик серьезной силы. Но что-то случилось в ее юные годы, что заставило ее спрятать свою силу очень далеко и даже не иметь о ней понятия. Никто из нас, впрочем, не пытался открыть ей глаза. Жизнь детектива Тейт шла как хорошо отлаженная машина, вид у Люси был вполне довольный. Если она разбередит рану, которая заставила ее спрятать силу в подполье, это все может перемениться. Прозрение может оказаться такой травмой, от которой Люси уже не оправится. Так что мы ее не трогали, но гадали, что с ней, и иногда это бывало чертовски трудно – не лезть к ней с магическими или парапсихическими штучками – просто чтобы увидеть, что получится.

Мори отодвинулся назад, убрав наконец руки.

– Вот тут, я думаю, годится. Я только чуть ленты приклею, чтобы он не сдвинулся, и готово.

Крис тут же подал ему кусочки ленты, которая уже была наготове. Мори взял их, ничего не сказав.

– Вы видели, что мне пришлось проделать, чтобы спрятать микрофон. Так вот тому типу придется проделать то же самое, чтобы его найти.

Он дал мне самой подержать лифчик, чтобы действовать обеими руками. Честно говоря, это было очень мило с его стороны – самое приятное из всего, что он делал последние сорок пять минут.

Он встал и отодвинулся назад.

– Поправьте лифчик, как вы его обычно носите.

Я сдвинула брови:

– Вот так и ношу.

Он пошевелил руками на уровне груди.

– Ну, расправьте вот эту, чтобы она была как другая.

– Расправить?

Но я тут же улыбнулась, поняв, о чем он говорит.

Он вздохнул и сделал шаг вперед:

– Дайте я покажу.

Я остановила его протянутой рукой:

– Сама справлюсь.

Наклонившись, я встряхнула правой грудью, вправляя ее в чашку, рукой ставя все на место. Лифчик был достаточно поддерживающим, чтобы моя и без того хорошая грудь выглядела положительно непристойно, но когда я провела рукой над местом, где должна была нащупать микрофон, ощутила только ткань и проволоку скобы.

– Безупречно, – сказал Мори. – Можете раздеться вот так, только оставьте на себе лифчик, и он даже не догадается. – Он склонил голову набок, будто ему в голову пришла мысль. – Микрофон я закрепил на лифчике, так что, если придется, можете его снять, только оставьте в пределах радиуса пяти футов. Лучше ближе. Если сделать микрофон чувствительнее, он начнет передавать биение вашего сердца и шелест одежды. Я могу их отфильтровать, но это легче сделать уже по записи на ленте. А я полагаю, что вы хотите, чтобы вас сегодня было слышно – на случай, если ваш плохой парень выйдет за пределы дозволенного.

– Да, – сказал Джереми, – полезно было бы знать, не нужна ли Мерри помощь.

Ирония была для Мори слишком тонкой, он ее не заметил.

– Можно было бы приклеить микрофон к эластичному верху чулка, но я не могу ручаться, что чулок не закатается вниз и не сбросит микрофон. Если будете снимать лифчик, обязательно сверните ткань, чтобы микрофон не был заметен.

– Я не собираюсь его снимать.

Мори пожал плечами.

– Я просто постарался учесть все варианты.

– Я оценила, Мори.

Он кивнул. Крис уже собирал мелочи, разбросанные на полу.

Роан спрыгнул со стола, взял со столешницы мое свернутое платье и протянул мне этот квадрат черной ткани. Мне пришлось купить черное платье из соображений, что в черном легче что-то спрятать, чем в более светлых цветах. Я не ношу чисто черного, когда этого можно избежать, пусть даже этот цвет мне идет. Он в моде при Неблагом Дворе, потому что его любит королева.

Роан развернул в руках шелковое платье, держа за плечи, потом очень медленно, отчетливо стал собирать его вверх, не сводя глаз с моего лица. Когда платье превратилось в узкую черную полоску, свисающую из его сильных небольших рук, он наклонился передо мной, раскрыв платье, чтобы я могла шагнуть внутрь.

Я положила руку ему на плечо для опоры и шагнула в тканевой круг. Роан стал выпускать платье из пальцев, поднимая руки, и оно падало вокруг меня, как театральный занавес. Когда его руки поднялись так высоко, как мог он их поднять, стоя на коленях, платье упало до талии. Роан встал, положив мне руки на бедра. Этим движением он приблизился на расстояние поцелуя. Глаза его были точно на одном уровне с моими. Это придавало взгляду в глаза такую интимность, какой не бывало ни с кем другим. Я никогда до него не была с кем-то настолько же низкорослым, как я. От этого поза миссионера становилась невероятно интимной.

Роан поднял платье так, чтобы я могла сунуть руки в рукава, потом надвинул его мне на плечи, обходя вокруг. При этом он оказался сзади и обдернул шелк, надевая платье окончательно. Потом начал застегивать молнию у меня на спине. Платье натягивалось постепенно, будто сжимая мне талию, ребра, груди. Вырез был очень смелым, что было еще одной причиной для приподнимающего лифчика. Только такой я нашла, чтобы его можно было надеть под это платье и не светить им. Платье было без рукавов и сидело как блестящая вторая кожа, а первая ярко белела на фоне черной ткани. Я намеренно выбрала обтягивающее. Лиф выглядел так, будто едва присутствовал, и оставались только выставленные напоказ груди, но если попытаться запустить руку в вырез, был сильный риск порвать платье. Если Алистер Нортон захочет поиграть с моими грудями, ему придется ограничиться их обнаженным верхом, если мы не планируем сценарий с изнасилованием, а как сказала Наоми, фантазии на, эту тему появились только по прошествии двух месяцев. Первый месяц роман шел идеально. Поскольку свидание сегодня первое, Алистер Нортон будет, вероятно, вести себя наилучшим образом. Чтобы у него был шанс найти микрофон, мне надо будет снять платье, а это в мои планы на сегодня не входило.

Роан застегнул молнию, потом крючочек наверху. Большими пальцами он провел по голой коже спины – легчайшее движение – и отступил. На самом деле он погладил пальцами шрамы у меня на спине, шрамы, которые не видел и не ощущал. Я достаточно была уверена в своих силах, чтобы шрамы не были прикрыты платьем, а только моим гламором. Они были как рябь на коже, вмерзли навеки. Один сидхе попытался на дуэли изменить мой облик. Многие фейри обладают способностью перекидываться, но только сидхе умеют менять чужой облик против воли владельца. Я не умею менять ни свой образ, ни чужой – еще один аргумент против меня при Дворах.

– Как вы это делаете? – спросила детектив Тейт.

Вопрос отвлек меня от размышлений. Я повернулась к ней:

– Что именно?

Крис собирал аппаратуру. Мори уже возился с передатчиком, крутя маленькой отверткой. Все остальные с тем же успехом могли бы отсутствовать.

– Ты стоишь почти час в одном белье, и мужчина вертит тебе груди, но ничего сексуального в этом нет. Как дешевая комедия для взрослых. А потом Роан помогает тебе надеть платье не касаясь тебя, только застегивает молнию, и в комнате возникает такое сексуальное напряжение – хоть топор вешай. Как вы, черт побери, такое делаете?

– Мы – это Роан и я, или мы – это... – Я не договорила.

– Вы, фейри, – пояснила она. – Я видела, как Джереми делал это с человеческой женщиной. Вы, ребята, можете ходить голые, как кочерга, и никакой неловкости в вашем присутствии я не испытываю, а потом, полностью одетые, делаете какую-нибудь мелочь, и у меня такое чувство, что надо выйти из комнаты. – Она покачала головой. – Как у вас это получается?

Мы с Роаном переглянулись, и в его глазах я прочла тот же вопрос, который, знала, он прочел в моих: как объяснить тому, кто не фейри, что значит быть фейри? Ответ, конечно, простой: никак. Попытаться можно, но обычно без успеха.

Джереми попытался. Он же все-таки начальник.

– Это вроде как часть сущности фейри – быть созданием чувств. – Он поднялся с кресла и подошел к ней – лицо и тело нейтральны. Взяв ее руку, он поднес ее к губам, целомудренно приложился к тыльной стороне ладони. – Быть фейри – это и есть разница между этим и вот этим.

Он снова взял ту же руку, поднес ее к губам заметно медленнее, глаза наполнены вежливым огнем, с которым мужчина-фейри должен смотреть на любую высокую красивую женщину. От одного этого взгляда Люси поежилась.

Он снова поцеловал ей руку – медленным касанием губ, верхней губой чуть прихватив кожу, и отодвинулся. Все было вежливо – ни открытого рта, ни языка, ничего такого грубого, но краска бросилась Люси в лицо, и даже в другом конце комнаты я услышала, как быстрее забилось ее сердце.

– Отвечает ли это на ваш вопрос, детектив? – спросил Джереми.

Она нервно засмеялась, прижимая поцелованную руку к груди.

– Нет, но я боюсь спрашивать снова. Вряд ли я смогу выслушать ответ и потом сегодня еще работать.

Джереми слегка поклонился. Непонятно, знала об этом Тейт или нет, но только что она выдала очень фейрийский комплимент. Каждому приятна высокая оценка.

– Вы радуете сердце старика.

Она снова засмеялась, звонко и радостно:

– Уж кем-кем, а стариком вы не будете никогда, Джереми.

Он еще раз поклонился, и я поняла то, чего раньше не замечала. Джереми нравилась детектив Люси Тейт, нравилась, как женщина нравится мужчине. Мы чаще дотрагиваемся до людей, чем они друг до друга, – по крайней мере чаще, чем американцы. Но он мог бы выбрать и другой способ "объяснения" для Тейт. А он выбрал такой, чтобы коснуться ее так как раньше, позволить себе вольность, потому что она дала ему повод так поступить. Вот так флиртуют фейри в ответ на аванс. Иногда это просто взгляд, но фейри не полезет туда, куда его не звали. Хотя иногда наши мужчины допускают те же ошибки, что и люди, принимая легкое заигрывание за серьезный аванс, грубое изнасилование в нашей среде почти неизвестно. С другой стороны, наш вариант изнасилования на свидании уже столетия не выходит из моды.

Кстати, изнасилование на свидании мне напомнило о сегодняшней работе. Подойдя к столу, я влезла в туфли, добавив три дюйма роста.

– Можешь сказать своему новому напарнику, чтобы вернулся, – обратилась я к Люси.

Оскорбление – проявлять стеснительность в несексуальной ситуации. Так считается почти среди всех фейри, и уж точно – среди сидхе. Выслать кого-то из комнаты – значит проявить недостаток доверия либо же откровенную неприязнь. Есть только два исключения. Первое – когда этот кто-то не может вести себя прилично. Детектив Джон Уилкс никогда раньше не работал с нелюдьми. Он не моргнул глазом, когда Мори попросил меня раздеться, но когда я сняла платье без предупреждения и без просьб выйти, он себе кофе пролил на рубашку. А когда Мори запустил мне руку за пазуху, Уилкс недоуменно спросил: "Какого черта он делает?" И я попросила его подождать за дверью.

Люси тихо засмеялась.

– Бедный мальчик! Боюсь, у него волдыри будут на пузе от горячего кофе.

Я пожала плечами:

– Наверное, он мало видел голых женщин.

Она улыбнулась, покачала головой:

– Я имела дело с фейри, даже с некоторыми сидхе, когда они тут бывали, но только ты среди них такая скромница.

Я нахмурилась:

– И вовсе нет. Я просто думаю, что если от того только, что я разделась, твой напарник чуть собственным языком не подавился, значит, у него не слишком большой опыт.

Люси посмотрела на Роана и Джереми:

– Она действительно не знает, как выглядит?

– Не знает, – ответил Роан.

– Мне кажется, хотя я точно не знаю, что наша Мерри выросла где-то, где ее считали гадким утенком, – сказал Джереми.

Я посмотрела ему в глаза, отчетливо ощущая биение пульса у меня на шее. Слишком этот комментарий был близок к истине.

– Не понимаю, о чем вы все толкуете.

– Верю, что не понимаешь, – согласился Джереми.

В его темных глазах читалось знание, догадка, слишком близкая к уверенности. В этот миг я поняла: он догадывается, кто я и что я. Но никогда не спросит. Он будет ждать, пока я сама захочу рассказать, иначе этот вопрос так и останется без ответа.

Я посмотрела на Роана. Единственный любовник из фейри, о котором я точно знала: он пришел в мою постель не ради политических амбиций. Для него я всего лишь Мерри Джентри – человеческая женщина с фейрийской кровью, а не принцесса Мередит Ник-Эссус. Я смотрела в знакомое лицо и пыталась понять, о чем он думает. Но он лишь улыбался непроницаемо. Либо ему и в голову не приходило, что я могу оказаться пропавшей принцессой сидхе, либо он уже давно догадался, но не был настолько бесцеремонен, чтобы об этом говорить. А не знал ли Роан с самого начала? Не потому ли он пришел ко мне? Вдруг весь надежный щит, который я построила от этих людей, моих друзей, стал рассыпаться на части?

Что-то из этих мыслей отразилось, наверное, на моем лице, потому что Роан коснулся меня рукой. Я отодвинулась. На его лице – обида, недоумение. Нет, он не знал. Я внезапно обняла его, спрятав от него лицо, но Джереми был мне виден.

Насколько успокоило меня выражение лица Роана, настолько же встревожило выражение лица Джереми. Достаточно только после наступления темноты произнести мое настоящее имя, и оно полетит к моей тетке. Она – Королева Воздуха и Тьмы, а это значит, что все, произнесенное в темноте, дойдет в конце концов до ее ушей. Но здесь может помочь мода. Пропавшую эльфийскую принцессу Америки видел теперь каждый кому не лень даже чаще, чем Элвиса. Поэтому теткина магия все время устремляется по ложным следам. Принцесса Мередит катается на лыжах в штате Юта. Принцесса Мередит танцует в Париже. Принцесса Мередит играет в Лас-Вегасе. Прошло три года, а я все еще не схожу с первых полос таблоидов, хотя последние заголовки предполагают, что я так же мертва, как Король рок-н-ролла.

Если бы Джереми произнес мое имя вслух мне в лицо и эти слова до нее дошли бы, она бы узнала, что я жива, и узнала бы, что мое имя произнес Джереми. Даже если я скроюсь, она его допросит, а когда мягкие способы не дадут результата, она применит пытку. В любви она изобретательна – так мне говорили. В пытке она гениальна – это я знаю точно.

Отодвинувшись от Роана, я сообщила ему половину правды:

– Красавицей была моя мать.

– Откуда ты знаешь? – спросил Джереми.

Я посмотрела на него:

– Она так мне говорила.

– То есть твоя мать говорила тебе, что ты некрасива? – уточнила Люси с человеческой прямотой.

Я кивнула.

– Со всем уважением, но так может сказать только стерва.

На это я могла ответить только одно:

– Согласна, а теперь давайте заканчивать.

– Не надо заставлять мистера Нортона ждать, – сказал Джереми.

– А все-таки лучше было бы поискать улики по обвинению в покушении на убийство, – вздохнула Люси.

– Нам не найти такого доказательства насчет смертельного заклятия, которое с гарантией выстояло бы в суде, – напомнила я.

– Но, – добавил Джереми, – мы можем сегодня доказать, что он использует магию для соблазнения женщин. По законам штата Калифорния соблазнение с применением магии есть изнасилование. По обвинению в применении магии под залог не выпустят.

Люси кивнула:

– Согласна, для миссис Нортон этот план хорош, а как насчет Мерри? Если вдруг этот тип вытащит магический афродизиак, который использовал на своих любовницах? После которого им всегда нужен был именно он, как Наоми Фелпс?

– Мы на это и рассчитываем, – ответила я.

Она посмотрела на меня:

– А если он подействует? Если ты вдруг начнешь томно дышать в микрофон?

– Тогда ворвется Роан, как ревнивый любовник, и вытащит меня оттуда.

– А если это окажется трудно, придет Утер в качестве моего друга и поможет мне забрать мою женщину.

Люси закатила глаза:

– Ну, что Утер хочет забрать, то Утер заберет.

Утер – он ростом тринадцать футов, голова у него скорее кабанья, чем человеческая, и с двумя кривыми бивнями по обе стороны пасти. На самом деле он призрак-в-цепях, но у него есть имя – Утер Большая Нога. Для работы под прикрытием он не очень подходит, но идеален при силовых контактах.

Утер вышел, извинившись, из комнаты, когда понял, что сейчас я сниму платье.

– Ничего личного, Мерри, ты не думай, но видеть привлекательную женщину почти голой – не слишком хорошо для мужчины, у которого нет надежды реализовать мысли, приходящие незваными.

Только когда он уже выходил, пригнувшись, чтобы протиснуться в дверь, до меня дошло то, чего я раньше не понимала. Рост у Утера – тринадцать футов, как у приличного огра или низкорослого великана, а в Лос-Анджелесе избытка женщин такого размера не наблюдается. Он здесь уже десять лет. Слишком долгое время без прикосновения к чужому нагому телу. И чертовски одинокое время.

Если никто не догадается, кто я такая, и Алистер Нортон не заворожит меня до безумия, я для Утера что-нибудь организую. Он же не единственный фейри гигантского размера, странствующий вдали от Дворов, – он единственный только в ближайшей округе. Если никого не найдем, можно придумать другие решения. Секс – не обязательно половой акт. На улице найдутся женщины, готовые почти на все за пару сотен долларов, тем более что их обычная такса – двадцатка. Если бы я была чистопородной фейри до мозга костей, я бы сама его обслужила – так поступают настоящие друзья. Но меня воспитывали вне Двора, среди людей, от шести до шестнадцати лет. Поэтому, сколько бы ни было во мне фейрийской крови, кое-какие правила остались от людей.

Человеком я быть не могу, потому что я не человек. Но быть полностью фейри я тоже не могу. Наполовину я фейри Неблагого Двора, но к этому Двору не принадлежу. Отчасти я от Благого Двора, но в его сиянии мне тоже нет места. Отчасти я темная сидхе, отчасти светлая сидхе, но ни одна из этих частей не владеет мной сполна. Я всегда снаружи, с прижатым к стеклу носом заглядываю внутрь, куда меня не зовут. Я знаю, что такое отчуждение и одиночество. Поэтому, наверное, я сострадаю Утеру. Сожалею, что не могу облегчить ему жизнь небрежным и дружеским сексом. Но чего не могу, того не могу. Как всегда: я достаточно фейри, чтобы увидеть проблему, но слишком человек, чтобы ее решить. Конечно, если бы я была только светлой сидхе, я бы до Утера ни за что не дотронулась. Он был бы ниже моего внимания. Сидхе Благого Двора с монстрами не трахаются. Сидхе Неблагого Двора... давайте сперва уточним, что такое монстр.

Утер по меркам Неблагого Двора – не монстр, а вот Алистер Нортон – быть может. Либо монстр, либо родственный монстрам дух Тьмы.

Глава 5

Алистер Нортон совершенно не был похож на монстра. То, что он будет красив, я ожидала, но все-таки была разочарована. В каждом из нас есть искорка веры, что зло как-то проявляется внешне, что плохого человека можно распознать с виду, но так не всегда бывает. Я достаточно времени провела при обоих Дворах, чтобы знать: красивый и хороший – не синонимы. Уж кто-кто, а я знала, что красота бывает отличным камуфляжем для самых темных сердец, – и все же ожидала, что на лице Алистера Нортона как-то отразится его внутренняя суть. Какую-то Каинову печать искала. Но он вошел в ресторан с улыбкой, высокий, широкоплечий, с резкими чертами лица, до того мужественный, что даже сердце защемило. Губы чуть тонковаты на мой вкус, лицо слишком мужественное, глаза слишком обыкновенно карие. Волосы, затянутые в аккуратный хвост на затылке, странного каштанового оттенка, ни темного, ни светлого. Но недостатки приходилось выискивать, поскольку их просто не было.

Улыбка живая, смягчающая лицо до чего-то более житейского, без такого модельного совершенства. Смех глубокий, подкупающий. На крупных руках – серебряное кольцо с бриллиантом размером с мой большой палец, но обручального кольца не было. Даже не было предательской белой полоски от снятого кольца. Кожа достаточно темная, чтобы такая полоска осталась. Значит, кольца он вообще не носит. Я всегда считала, что мужчина, который не носит обручального кольца, замышляет обман. Исключения, конечно, есть, но немного.

Он явно был доволен, увидев меня.

– У тебя глаза светятся как изумруды.

Карие контактные линзы я оставила в офисе, а так у меня глаза действительно сияют. Я сказала спасибо за комплимент, изображая смущение, и уставилась в свой бокал. Но это не было смущение: я не хотела, чтобы он увидел презрение в моих глазах. Культура людей, как и культура сидхе, с отвращением относится к супружеской измене. Сидхе ничего не имеют против блуда, но если ты вступаешь в брак, даешь слово, что будешь верен, – значит будь верен. Фейри не выносят нарушителей обетов. Если твое слово ничего не стоит, столько же стоишь и ты.

Он коснулся моего плеча.

– Какая прекрасная белизна кожи!

Когда я не возразила против прикосновения, он наклонился и нежно поцеловал меня в плечо. Когда он отводил голову, я погладила его по щеке, и это было воспринято как знак. Он поцеловал меня в шею сбоку, гладя рукой волосы.

– У тебя волосы как алый шелк, – шепнул он прямо мне в шею. – Это натуральный цвет?

Я повернулась к нему и ответила почти губами в губы:

– Да.

Он поцеловал меня – нежным, отличным первым поцелуем. Мне противно было, что у него такой искренний вид. И что хуже всего – он действительно мог быть искренен, в начале сеанса соблазнения мог каждое слово произносить от души. Мне приходилось встречать таких мужчин. Они будто сами верят в свою ложь, в то, что наконец-то это любовь. Но это ненадолго, потому что ни одна женщина не достаточно для них совершенна. На самом деле несовершенна не женщина, а сам мужчина. Он пытается женщинами и сексом заполнить в себе какую-то пустоту. Если любовь будет хороша, если будет хорош секс, то на этот раз пустота заполнится. В одном отношении серийные бабники похожи на серийных убийц: и те, и другие верят, что именно на этот раз все будет как надо и утихнет эта неистребимая жажда.

Этого никогда не происходит.

– Пойдем отсюда, – шепнул он.

Я кивнула, не доверяя своему голосу. Мне придется много дать поцелуев с закрытыми глазами, потому что иногда я умею глазами лгать, а иногда не получается. Очень трудно будет сдержать нехотение своего тела, когда он будет ко мне прикасаться. А если еще глазами надо будет изображать любовь и желание, то это слишком.

Машина была под стать владельцу: дорогая, блестящая, быстрая. Черный "ягуар" с черными кожаными сиденьями, так что будто погружаешься в озерцо тьмы. Я пристегнулась, он – нет. Ехал он быстро, виляя в потоке машин. Это произвело бы впечатление, если бы я сама не ездила по Лос-Анджелесу уже три года. Здесь приходится так водить хотя бы в порядке самозащиты.

Дом оказался небольшой и аккуратный – самый маленький в окрестности, но зато с самым большим двором. Настолько много было земли по обе стороны от дома, что даже житель Среднего Запада признал бы размеры участка приличными. В таком доме детки могли бы играть в ожидании прихода папы с работы, а мамочка в фартуке хлопотала бы на кухне, собирая на стол после трудового дня.

На миг я подумала, не привез ли он меня и в самом деле к себе домой, где жил с Фрэнсис. Если да, то он изменил привычной рутине, а мне это не нравится. Зачем ему менять метод? Я знала, что "жучок" он не нашел, и сумочку он тоже не трогал, то есть о скрытой камере не знает. Я ее решила не включать, пока не прибудем в его приют любви. Он не может о ней знать.

Ринго стоял на посту возле дома Нортонов, приглядывая за миссис Нортон. Если Алистер слишком разойдется раньше, чем мы сможем посадить его в тюрьму, Ринго сам решит, вмешиваться ему или нет. Я не стала искать его глазами. Если он здесь, нет смысла привлекать к нему внимание.

Алистер открыл передо мной дверцу, помог выйти из машины. Я позволила ему это, потому что пыталась собраться с мыслями. Потом решила попробовать нечто вроде игры на честность.

– Ты точно не женат?

– А что такое?

– Дом выглядит как семейный.

Он рассмеялся:

– Никакой семьи, только один я. Недавно сюда въехал.

Я посмотрела на него:

– Покупал с прицелом на будущее? С двором для деточек?

Он рассмеялся, притянул меня в круг своих рук.

– С подходящей женщиной все возможно.

М-да. Он знал, какую морковку повесить под носом у женщины – почти у любой. Намекни, что ищешь такую, которая тебе приручит, заставит остепениться. Почти все женщины на это клюют. Только я лучше понимаю ситуацию. Мужчина успокаивается не потому, что находит ту самую женщину. А потому, что для этого созревает. Какая женщина встретится в момент, когда он будет готов, с той он и осядет на землю. И не обязательно это будет самая лучшая или самая красивая – просто та, которая оказалась в нужный момент под рукой. Неромантично? Зато правда.

Значит, он выехал из своей квартиры. Зачем? Это как-то связано с тем, что Наоми Фелпс резко его оставила? Или он давно уже планировал переезд? Не спросив, не узнаешь, а спросить я не могла.

Входя в дом, я боролась с желанием оглянуться поискать взглядом Джереми и остальных. Я знала, что мои ребята там. Знала, потому что доверяла им. Алистер не настолько быстро ехал, чтобы оторваться от обеих машин – фургона, где разместилась система подслушивания и в котором мог поместиться Утер, и легковушки с Джереми за рулем, чтобы следить за Нортоном в случае неожиданных маневров или просто чтобы подменять друг друга и не мозолить ему глаза слишком долго. Они здесь, они нас слушают. Зная все это, я все же хотела убедиться собственными глазами – нервозность, только и всего.

Я ощутила охрану еще до того, как открылась дверь. Когда я перешагнула порог, сила пробежала по моей коже. Он заметил и спросил:

– Ты знаешь, что ты сейчас чувствуешь?

Я могла бы соврать, но не стала. Хотелось бы мне сказать, будто интуиция мне подсказала: Алистеру будет приятно, что я – обученный мистик, однако дело было не в этом. На самом деле я хотела, чтобы он знал: я не беспомощна.

– У тебя дверь под охраной, – сказала я.

Воздух в комнате навалился на меня так, что невозможно стало глубоко вдохнуть, будто этого самого воздуха здесь мало. Я перешагнула выложенный плиткой порог, надеясь, что в комнате станет лучше. Не стало. Скорее даже атмосфера сгустилась, будто идешь по грудь в воде. Горячей, липкой воде, от которой мурашки по коже.

Я уже знала, что он силен: по заклятиям, наложенным им на жену и любовницу. Но количество силы, заполняющее эту комнату, было более чем человеческим. Для колдуна-человека есть один способ получить столько силы: договориться не с человеком. Я такую возможность не предусмотрела. И никто из нас не предусмотрел.

Он что-то говорил, но я не слышала. В мозгу кричала мысль: "Уходи! Уходи сейчас же!" Но если я уйду, Алистер сможет спокойно убить свою жену и мучить других женщин. Если я уйду, это убережет меня, но никак не поможет нашим клиентам. Одна из тех минут, когда приходится решать, буду я отрабатывать свою зарплату или нет.

Одно я знала: ребятам в фургоне надо знать то, что уже знала я.

– Алистер, ведь эта охрана не от внешних сил? Хотя она удержит снаружи другие силы. Ты поставил охрану, чтобы никто не почувствовал, как много силы ты здесь накопил.

Я говорила с придыханием – дышать было трудновато.

Тут он посмотрел на меня, и впервые в его глазах мелькнуло что-то не галантное и не смеющееся. На миг из карих глаз показался монстр.

– Как я не понял, что ты это ощутишь! – сказал он. – Малышка Мерри с сидхейскими глазами, волосами и кожей. Будь ты высокой и худой, тебя можно было бы принять за сидхе.

– Да, мне говорили.

Он протянул ко мне руку. Я подняла руку ему навстречу, но пришлось пробиваться через сгустившуюся в комнате силу – как сквозь невидимую пузырящуюся толщу. Его пальцы коснулись моих, и электрической искрой проскочила между нами энергия. Он засмеялся, охватил мою руку ладонью. Я заставила себя не отдернуть руку, но улыбку выдавить не смогла. Слишком трудно было дышать сквозь толщу силы. Мне случалось жить в местах, настолько полных силой, что стены от нее стонали, но здесь силе было позволено заполнять все доступное место, как воде, не оставляя воздуха. Алистер, наверное, считал себя большим и сильным колдуном, раз смог вызвать столько силы, но на самом деле он не колдун, а щенок, раз не может ее контролировать. Силу вызывать могут многие – это не мера мощи колдуна. Важно то, что ты умеешь делать с вызванной силой. Он осторожно влек меня сквозь волны нависшей энергии, а я подумала: что он вообще со всей этой магией делает? Пусть он теряет ее понапрасну бочками, позволяя вот так клубиться, но никто не станет вызывать столько энергии, не имея представления о том, что делает, и плана, что собирается делать.

Я сама услышала, как странно, напряженно, с придыханием звучит мой голос:

– У тебя гостиная полна магией, Алистер. Что ты с таким количеством делаешь?

Я надеялась, что в фургоне эти слова слышали.

– Давай покажу, – ответил он.

Мы стояли у закрытой двери в левой стене.

– Что там за дверью? – спросила я.

Только эта дверь и была видна от входа. Еще уходил коридор из дальнего конца гостиной в глубь дома, и открытый холл вел в кухню. Это была единственная закрытая дверь, и если ребятам придется бежать ко мне на выручку, то не надо им плутать. Пусть идут прямо ко мне вытаскивать.

– Давай не будем притворяться, Мерри. Мы знаем, зачем ты здесь – зачем мы оба здесь. Там спальня.

Он открыл дверь, и действительно – это была спальня. Вся красная, от двуспальной кровати и ковра на полу до драпировки, полностью скрывающей стены. Будто стоишь в ящике, обитом алым бархатом. Между тяжелыми драпри сверкали как хрусталь зеркала, повешенные, чтобы привораживать взор. Окон не было. Закрытая коробка в центре всей магии, что он сюда вызвал.

Сила накатила на меня удушающим мехом – теплая, тесная, не дающая дышать. И говорить тоже. Ноги у меня отказали но Алистер, не замечая этого, влек меня вперед, втаскивал в комнату, и я споткнулась. Только его руки помешали мне упасть на натертый паркет. Он попытался подхватить меня на руки, но я рухнула на пол, чтобы он меня не мог поднять. Это не был обморок – просто я не хотела, чтобы меня подняли, потому что знала, куда он меня отнесет: на кровать. А она стояла в центре всей этой силы, и мне туда не хотелось – пока что.

– Погоди, – сказала я, – погоди! Дай девушке перевести дух.

Сразу за дверью стоял комод с выдвижными ящиками – невысокий, примерно мне до пояса. Я оперлась на него, чтобы встать на ноги, хотя Алистер очень любезно старался мне помочь. Поставив сумочку на комод, я дважды сжала ручку, включая камеру. Отсюда ей открывался отличный вид на кровать.

Он подошел сзади, охватил меня руками, прижимая мне локти к бокам, но не сильно. Это должно было означать объятие. То, что меня при этом охватил страх, – не его вина на самом-то деле. Я попыталась расслабиться, прислонившись к его телу, в круге его рук, но не смогла. Слишком густой была сила в комнате, и напряжение не отпускало меня. Лучшее, на что я была способна, – не вырываться.

Он ткнулся лицом мне в щеку, провел губами по коже.

– Ты не кладешь тон?

– Мне не нужно.

Я повернула голову, как бы поощряя его спуститься губами ниже по шее. Дважды повторять ему не пришлось. Губы его остановились у моего плеча, но руки скользнули вперед, обхватив за талию.

– Боже мой, какая ты тоненькая! Я тебя пальцами могу охватить.

Я осторожно отодвинулась от него в сторону кровати. Чувства начали привыкать к магии. Годы практики научили меня, как не замечать приличные количества силы. Если у тебя есть чувствительность к таким вещам, а сходить с ума ты не хочешь, научишься приспосабливаться. Магию можно свести на уровень белого шума, звуков большого города и замечать ее лишь тогда, когда сама захочешь.

Я встала на яркий персидский ковер, окружавший кровать, – точь-в-точь как описывала Наоми. Но не могла заставить себя пройти несколько последних шагов к кровати, потому что ощущала круг, лежащий под ковром, – он отталкивал меня, как гигантская рука. Это был круг силы, в котором надо стоять, когда колдуешь, чтобы то, что ты вызвал, не могло тебя съесть, или наоборот – вызываешь что-то внутрь круга, а сам остаешься в безопасности за его пределами. Не видя рун, я не могла сказать, что это за круг – щит или тюрьма. И даже если бы я видела руны и их строение, могла бы тоже не догадаться. Я знаю сидхейское колдовство, но есть и другие виды силы, другие мистические языки для вызова магии. Они могли быть мне не знакомы, и единственный способ узнать, что это за круг, – войти в него.

Тут беда в том, что некоторые круги строятся для удержания фейри в плену, и, попав внутрь, я могла оказаться пойманной. Если это действительно компашка косящих под фейри, они вряд ли будут пытаться нас ловить, но никогда не скажешь заранее. Если ты что-то очень любишь, но не можешь потрогать или удержать, любовь может превратиться в ревность разрушительнее любой ненависти.

Алистер распустил галстук, идя ко мне, и на губах его появилась улыбка предвкушения. Очень он был самодоволен, уверен в себе – и во мне. Так и подмывало просто уйти, увидеть, как эту самоуверенность смоет у него с физиономии. Пока что он не сделал еще ничего мистического, не говоря уже о незаконном. Я такая легкая добыча? А всю мистику он экономит для более неуступчивых? Может, мне надо быть поупрямее? Или поагрессивнее? Что заставит Алистера Нортона сделать что-нибудь незаконное перед камерой? Я еще не решила, быть мне холодной девственницей или распаленной шлюхой, как он уже оказался передо мной, и время на размышление истекло.

Он наклонился меня поцеловать, и я подняла голову ему навстречу, встав на цыпочки, держась за его согнутые руки. Бицепсы его напряглись у меня под пальцами, разбухли под пиджаком. Вряд ли он это делал нарочно – просто привычка. Он меня поцеловал, как все делал – с легкостью, добытой практикой, с небрежным искусством. Руки его сомкнулись вокруг моей талии, прижали меня к нему, оторвали от пола. Он двинулся внутрь круга. Я оторвалась, успела только сказать: "Подожди!" – но мы были уже на той стороне, внутри. Как в глазу урагана. Внутри было тихо – самое спокойное место во всем доме. Тугое напряжение, которого я не осознавала сама, отпустило мне плечи и спину.

Алистер подхватил меня на руки и понес по кровати, передвигаясь на коленях. Когда мы оказались в середине, он опустил меня и остался стоять на коленях, возвышаясь надо мной. Но я уже три года работала с Утером, и шесть футов – ерунда для того, кто завтракает иногда с тринадцатью.

Очевидно, у меня не был особенно потрясенный вид, потому что он снял галстук, бросил его на кровать, и взялся за пуговицы рубашки. Это меня удивило. Помешанные на доминантности обычно хотят, чтобы жертва разделась первой. Он уже снял пиджак и рубашку и взялся за ремень, когда я сообразила, что делать. Хорошо бы несколько замедлить темп.

Я села, тронула его за руки:

– Не торопись. Дай мне насладиться процессом обнажения. А то ты мчишься, будто у тебя сегодня еще одно свидание.

Я подержала его за руки, погладила, подняла ладони к его голым плечам. Я сосредоточилась на ощущении волосков на его предплечьях, как они скользят под моим прикосновением. Если я сфокусируюсь только на физических ощущениях, то смогу заставить собственные глаза солгать, выразить неподдельный интерес. Тут главное – не думать о том, кого я касаюсь.

– Сегодня нет никого, кроме тебя, Мерри. – Он поднял меня на колени, погладил мне волосы, пропуская их сквозь пальцы, взял мое лицо в свои большие ладони. – И никого не будет ни для одного из нас после этой ночи, Мерри.

Мне это не слишком понравилось, но сейчас он впервые произнес что-то такое, что можно назвать не совсем нормальным, так что я делаю все правильно.

– Ты о чем, Алистер? Мы собираемся рвануть в Вегас?

Он улыбнулся, все еще держа мое лицо в ладонях, глядя в глаза, будто стараясь запомнить их.

– Брак – всего лишь церемония; а сегодня я тебе покажу, что это значит – быть по-настоящему одной у мужчины.

Я приподняла брови, не успев подумать. Зная, что на моем лице эта мысль уже выразилась, я сказала:

– Ну и ну! Ты о себе очень высокого мнения.

– Обоснованно, Мерри.

Он поцеловал меня нежно, потом мимо меня продвинулся к спинке кровати. Нажал – и распахнулась дверца. Потайной ящичек – как изысканно! Алистер повернулся ко мне, держа в руках флакончик. Стеклянный флакончик с изгибами и завитушками, в которых полагается хранить дорогие духи, хотя никто этого не делает.

– Сними платье, – сказал он.

– Зачем?

– Это массажное масло.

Он протянул мне бутылочку, чтобы я увидела густое масло в рубиновом стекле.

Я улыбнулась, постаравшись вложить в эту улыбку все, что ему хотелось: секс, поддразнивание, чуть-чуть цинизма.

– Сначала штаны.

Он улыбнулся широко, с удовольствием:

– Кажется, кто-то просил не торопиться?

– Если мы раздеваемся, то ты первый.

Он повернулся поставить бутылочку обратно в ящичек.

– Я ее подержу, – предложила я.

Он остановился, повернулся ко мне, и в глазах его горел жар почти ощутимый.

– Только если пару капель мазнешь себе на грудь, пока я раздеваюсь.

– А платье не измажу?

Он будто всерьез задумался:

– Не уверен, но если что, я тебе куплю новое.

– Мужчины всегда в такой момент готовы обещать луну с неба.

– Я хочу видеть, как течет масло по этой белейшей коже. Пусть они для меня заблестят.

Он дал мне флакончик, сложил на нем мои пальцы. И снова поцеловал меня, трогая слегка языком, чуть раздвигая губы, чтобы поцелуй мог перейти в страстный, – и медленно отодвинулся.

– Пожалуйста, Мерри, прошу тебя.

Он еще отодвинулся, недалеко, снова взялся за ремень. Медленно вытащил кожаный язычок из позолоченной пряжки, не спуская с меня глаз. Я улыбнулась, потому что он делал то, что я просила, – раздевался первый, медленно.

Раз так, то и я могу сделать, что он просит. Открытый сверху лифчик оставлял достаточную часть грудей обнаженной, чтобы мне не вытаскивать их из платья. Я вынула пробку из флакона – с длинным стеклянным стерженьком, которым мазать кожу. Масло пахло корицей и ванилью. Что-то знакомое было в этом запахе, но трудно было его узнать. И масло было почти прозрачное.

– Разве его не надо сперва согреть? – спросила я.

– Оно реагирует на тепло тела. – Вытащив ремень из последней петли, он бросил его между нами на кровать. – Твоя очередь.

Я вытащила пробку из флакона. Масло тянулось за ней тяжелой нитью. Кончиком стеклянного стержня я коснулась сверху своей груди – масло было теплым, температуры тела. Я провела стержнем по выпуклостям грудей, и остались тоненькие полосочки, как густые слезы. Аромат корицы и ванили впитывался в кожу теплым потоком.

Алистер расстегнул крючок брюк и медленно потянул вниз молнию. Под брюками оказались красные плавки, будто он одевался под цвет комнаты. Алое ярко выделялось у него на коже, облегая тело спереди. Он лег на кровать, чтобы стянуть брюки, глядя на меня, а я нависала над ним, стоя на коленях, как раньше он надо мной.

Он поднял руки, не вставая, коснулся пальцами масла, размазывая его по моей коже. Потом встал на колени, гладя мне груди сверху, пытаясь пальцами залезть под платье и захватить побольше, но платье было слишком тугим. Тщательное планирование предотвращает ненужное лапанье. Он обтер измазанные маслом руки о собственную грудь, потом взял у меня из рук флакон и стеклянной пробочкой провел мне по губам, будто накладывая глянец. Я ощутила сладость на губах, густоту и сладость. Он поцеловал меня, не выпуская из рук флакон, и мы касались только губами. Он меня целовал так, будто хотел выпить все масло с моих губ. Я растаяла от этого поцелуя, гладя руками его измазанную маслом грудь, ощущая, как шевелятся мускулы его пресса у меня под пальцами. Руки скользнули ниже, спереди, обнаружили уже твердый и готовый. Это ощущение затрепетало у меня в теле, как удар энергии. Тут только я поняла, что наслаждаюсь и забыла, зачем сюда пришла.

Я отпрянула от поцелуя и попыталась сосредоточиться, подумать. И не хотела думать – хотела трогать его, и чтобы он меня трогал. Груди аж ныли, жаждая прикосновения. Рот горел, требуя поцелуя. Алистер наклонился, и я поползла назад, упала на спину, стараясь оставить между нами дистанцию.

Алистер пополз ко мне на коленях, опираясь на руку. В другой руке он держал флакон. Он встал надо мной, как лошадь встает над жеребенком. Я не могла оторвать глаз от середины его тела, от вздувшейся твердости. Не могла глядеть ему в лицо – это меня смущало и пугало.

– Глупо, – произнесла я. – До чего глупо! Заклятие в масле.

Он почти прошептал в ответ:

– Масло – это заклятие.

Сперва я не поняла, что он имеет в виду, но знала только одно: больше этого масла я не хочу. Он начал открывать флакон, и я села, схватив его за руки, чтобы удержать на месте эту чертову пробку.

И как только коснулась его рук – пропала. Мы снова целовались, хотя я не собиралась этого делать. И чем больше мы целовались, тем больше мне хотелось поцелуя, будто он только разогревал эту жажду.

Я снова бросилась назад на кровать, закрыла лицо руками.

– Нет!

Теперь я уже знала, что это: Слезы Бранвэйн, Радость Авейли, Пот Фергюса. На одну ночь эта штука может заставить человека полюбить сидхе. Она даже из сидхе может сделать сексуального раба или рабыню, если у этого сидхе не будет доступа к другому сидхе. А ни один фейри, как бы ни был одарен и силен, не может сравниться с сидхе – так говорят. И никогда не забудешь прикосновения сидхе. Можешь пытаться прогнать мечты о сияющей коже и глазах как расплавленные драгоценности, о волосах до лодыжек, упавших на твое тело. Но всегда в тебе будет желание, как у алкоголика, который не может выпить рюмку, чтобы не пробудить жажду, неутолимую уже никогда.

Я завопила – громко, протяжно, без слов. Есть такой побочный эффект у Слез Бранвэйн: никакой гламор против них не устоит, потому что не устоит против них сосредоточенность. И я ощутила, как утекает мой гламор, ощутила собственную кожу так, будто все тело сделало глубокий вдох.

Опустила руки и посмотрела в зеркало на потолке. Глаза горели трехцветными драгоценными камнями. Внешние края радужек стали расплавленным золотом, дальше круг нефритовой зелени и наконец изумрудный огонь вокруг зрачка. Рот стал переливами алого: остатки помады и естественный цвет губ. Кожа так побелела, что переливалась как лучшая из жемчужин. И снова из нее исходил свет, как от занавеса, за которым горит свеча. Красно-черная масса волос переливалась разливом темной крови. Если бы они были просто черными, я стала бы похожей на Белоснежку, вырезанную из самоцветов.

Это была не просто я без гламора. Это была я, когда надо мной была моя сила, когда магия парила в воздухе.

– Бог мой, ты – сидхе! – ахнул он.

Я повернулась к нему своими пылающими глазами, ожидая увидеть страх, но увидела лишь приятное удивление.

– Он говорил, что ты придешь, если мы будем верны, если будем истинно верить, и вот она – ты!

– Кто сказал, что я приду?

– Принцесса сидхе для пира наслаждений!

В его голосе было благоговение, но руки уже залезли мне под платье, пальцы просунулись под резинку трусиков. Я схватила его за руку и другой дала ему пощечину. Да такую, что пятерня осталась у него на лице. Все необходимые доказательства мы уже получили, чтобы засадить его за решетку. Больше играть мне не надо было. Энергию Слез Бранвэйн можно перенаправить с секса на насилие – так по крайней мере говорят при Неблагом Дворе. И я постараюсь. Очень постараюсь.

Если бы он дал мне сдачи, это могло бы помочь, но он этого не сделал. Он рухнул на меня, придавив мое тело к кровати. Лежал он так низко, что лицо его пришлось вровень с моим. На миг я заглянула в его глаза и там прочла то же мучительное, желание, которое ощущала в своих. Слезы Бранвэйн – штука обоюдоострая. Нельзя применять их для соблазна и не соблазниться самому.

Он тихо пискнул горлом и поцеловал меня. Я впилась в его рот, одной рукой схватившись за резинку собранных в хвост волос, и сдернула ее прочь, рассыпав эти волосы вокруг себя шелковой вуалью. Я погрузила в его волосы руки, захватила две горсти волос и держала крепко, исследуя его рот.

Его свободная рука полезла к моей груди через вырез платья, но рука не пролезала, и тогда он рванул ткань, и я дернулась от силы, с которой разорвалось платье, и его рука оказалась у меня в лифчике.

От этого прикосновения у меня судорожно дернулась голова, рот освободился от его губ. Вдруг передо мной оказалось одно из зеркал на дальней стене. Только через несколько секунд я сообразила, что что-то тут не так. Отчасти это было отвлечение – Алистер целовал меня в шею, опускаясь ниже. А отчасти это была чья-то чужая магия. Кто-то сильный не хотел, чтобы я знала, что за мной наблюдают: зеркала были пусты, как бельма слепого. Я посмотрела вверх, на зеркало в потолке, – и там было пусто, будто ни меня, ни Алистера здесь не было.

И тут я ощутила чары – как большую сосущую рану, вызывающую мою силу на поверхность, пока она не стала сочиться из пор моей кожи, вверх, вверх, к зеркальной поверхности. Что бы это ни было, оно питалось моей силой, как парапсихическая пиявка. Сосало силу медленно, будто через соломинку. И я сделала единственное, что мне пришло в голову: я ударила силой в горло этих чар, пропихнула, как при насильственном кормлении. Этого там не ждали, и магия содрогнулась. В зеркале появился силуэт, но это не был ни Алистер, ни я. Силуэт был высок, худ, одет в серый плащ с капюшоном, полностью скрывающий тело. Но плащ был иллюзией, за которой прятался колдун на той стороне заклинания. А каждую иллюзию можно сорвать.

Губы Алистера нежно сомкнулись на моей груди, и концентрация моя разлетелась. Я смотрела, как он всасывает ртом мой сосок. Будто этот рот прочертил горячую линию точно от соска к паху. У меня из горла вырвался стон, я стала извиваться под его прикосновением. Еще какому-то кусочку сознания отвратительно было, что этот человек может вызвать такую реакцию моего тела, но все мое остальное существо превратилось в нервные окончания и жаждущую плоть. Я погружалась в Слезы Бранвэйн, тонула в них. Скоро не останется мыслей, одни только ощущения. Я не могла думать, чтобы зачерпнуть силы. Могла только обонять, ощущать вкус корицы, ванили и секса. Этот секс, это мучительное желание я обернула разумом и толкнула навстречу заклинанию. Плащ взметнулся, и на миг я почти увидела, кто за ним, но Алистер встал на колени и закрыл мне вид.

Он стянул с себя трусы, у меня перехватило дыхание – не потому, что так это было красиво, а просто от чистого желания. Будто мое тело увидело средство от всех бед. Не знаю, было тут дело в том, что я увидела его голым, или в силе, которую я бросила навстречу заклинанию, но я почувствовала, что я – это снова я. Трепещущая от нимфомании я, но так все же лучше.

Я села. Платье спереди было разорвано, лифчик стянут вниз, груди обнажились.

– Нет, Алистер, нет. Этого мы делать не будем.

Пузырьки энергии пролились над кроватью, покрыв мое тело гусиной кожей. Алистер глянул вверх, будто увидел что-то, чего не видела я, и сказал:

– Но ты говорил: использовать только немножко. Избыток сведет ее с ума.

Он внимательно прислушался. Я ничего не услышала.

То, что было в зеркале, пряталось только от меня, не от Алистера.

Он открыл флакон. Я успела только сказать "Нет!" и поднять руку, будто закрываясь от удара. Он плеснул на меня маслом. Как будто огромная жидкая рука меня коснулась. Я не могла шевельнуться, ничего не могла, только кричать. Он полил маслом мое тело спереди, сверху вниз. Оно пропитало платье, намочило кожу. Алистер поднял мне юбку, и я не могла его остановить – я застыла, ошеломленная. Он полил маслом атлас моих трусиков, и я свалилась назад, выгибая спину, впиваясь руками в простыни. Кожа будто распухала, растягиваясь изнутри желанием, которое сузило мир, и в нем осталось только желание, чтобы меня трогали, держали, имели. И не важно кто. Заклинанию было все равно, и мне тоже. Я раскрыла объятия склонившемуся надо мной голому мужчине. Он свалился на меня; я чувствовала, как напряженная тяжесть уперлась в атлас трусиков. И этот кусок материи был совершенно лишним. Я хотела, чтобы он вошел в меня, хотела так, как никогда ничего не хотела.

Но тут что-то выплыло из зеркала. Черная точка, но она привлекла мое внимание, сосредоточила на себе. Она спустилась ниже, и стало видно, что это паучок на шелковой нити. На моих глазах он медленно спустился к плечу Алистера. Он был маленький, черный и сиял, как лакированная кожа. Тело чуть остыло, голова прояснилась. Джереми сумел что-то мне передать. Я уже знала, что маг на том конце заклинания закрыл дом от моих друзей.

– Алистер, перестань!

Я завозилась, стараясь вылезти из-под него, но он был слишком велик, слишком тяжел. Я попалась. Он стал проталкиваться в меня. Тогда я просунула руку между его пахом и собой. Он схватил мою руку, стараясь ее убрать, чтобы закончить свое дело.

– Джереми! – завопила я.

Мы с Алистером боролись там, где были мои руки, и я краем глаза увидела зеркало. Оно наполнилось серым клубящимся туманом, дрожало, рябило, как вода, выгибалось пузырем. Только теперь я поняла, что этот маг – сидхе. Он или она скрывается от меня, но зеркала – это сидхейская магия.

Алистер явно выигрывал битву. Я вскрикнула – наполовину протест, наполовину наслаждение. Ум мой этого не хотел, но тело все еще было под властью масла.

– Нет! – кричала я, но бедра извивались под ним, пытаясь помочь ему войти. Я хотела, яростно хотела, чтобы он был внутри, рвалась ощутить его нагое тело в себе. И все же кричала "Нет!".

Алистер внезапно вздрогнул и отодвинулся, теряя выигранную дистанцию, поднялся на колени, хватаясь за спину. И в руке у него оказался паучок. Алистер его раздавил. Еще один полз у него по руке – Алистер смахнул его. Еще два поползли по плечам. Алистер попытался схватиться за спину между лопаток, завертелся, как собака, ловящая свой хвост, и я увидела его со спины. Кожа лопнула, и оттуда хлынула волна черных паучков. Они залили его, как черная вода, как шевелящаяся, кусачая вторая кожа. Он завопил, царапая себе спину, некоторых раздавил, но их все прибывало – черной шевелящейся массы. Он завизжал, и они хлынули в открытый рот, он захлебнулся, но все же вопил.

Все зеркала пульсировали, дышали, стекло выпячивалось и опадало как живое, как упругое. У меня в голове рявкнул мужской голос: "Под кровать, быстро!" Я не стала спорить – скатилась с кровати и заползла под нее. Красные простыни, свисающие до пола, оставили только полосочку света.

Раздался звук разбитого стекла, будто лопнула сразу тысяча окон. Крики Алистера заглушил звон падающих осколков. Стекло ударило по ковру острым градом – звенящий резкий звук.

И постепенно комнату охватила тишина – осколки перестали прыгать и звенеть. Тогда раздался треск дерева – я не видела, но решила, что это дверь.

– Мерри, Мерри!

Голос Джереми.

– Боже мой, Мерри!

Это вопил Роан.

Я подползла к краю кровати и приподняла простыню. Пол сверкал битым стеклом.

– Я здесь, здесь! – крикнула я. И, высунув руку, помахала ею, но дальше двинуться не могла из-за острых осколков.

Чья-то рука ухватила мою руку, кто-то бросил на стекло пиджак, и Роан вытащил меня из-под кровати. Только когда он схватил меня на руки, до меня дошло, что я все еще покрыта Слезами Бранвэйн и какие это может иметь последствия. Но тут я увидела, что лежит на кровати, и у меня слова застряли в глотке. Наверное, я на пару секунд даже перестала дышать.

Роан понес меня к двери. А я через его плечо смотрела на то, что было на простынях. Я знала, что это был мужчина. Даже знала, что это был Алистер Нортон, но если бы не знала, на что смотрю, вряд ли бы поняла, что это был человек. Оно было алым, как простыни под ним. Стекло превратило тело просто в сырое мясо. Под всей этой кровью пауков не было видно. Знала я сейчас только две вещи, ну, три. Во-первых, маг на том конце заклинания был сидхе. Во-вторых, он или она пытались меня убить. В-третьих, если бы Джереми не сумел протолкнуть свое заклинание через защиту, я бы сейчас лежала чуть меньшим красным куском на пропитанной кровью кровати. Я у Джереми в большом долгу.

Глава 6

Полицейские не разрешили мне принять душ, даже руки помыть не позволили. Прошло четыре часа, как Роан вынес меня из той спальни, а я все еще пыталась объяснить полиции, что именно произошло с Алистером Нортоном. И без особого успеха. Моей версии событий никто не верил. Все они видели видеозапись и все равно не верили. Единственной, я думаю, причиной, по которой мне не предъявили обвинение в убийстве Алистера, была та, что рухнуло инкогнито принцессы Мередит Ник-Эссус. Они знали, и я знала, что мне достаточно только заявить о своем дипломатическом иммунитете, и я могу спокойно выйти. Так что с обвинениями они не спешили.

Чего они не знали – так это того, что мне здесь дипломаты нужны еще меньше, чем им. Как только я потребую иммунитета, они тут же свяжутся с Бюро по делам людей и фейри. Те тут же обратятся к послу сидхейских Дворов. Посол свяжется с Королевой Воздуха и Тьмы. Он ей сообщит, где именно я сейчас. Зная тетушку, можно не сомневаться, что она распорядится "обеспечить мою безопасность", пока не явится ее стража, чтобы доставить меня домой. Я буду сидеть, как кролик в силке, пока не придет кто-то сломать мне шею и отнести домой как трофей.

Я сидела за столиком, на котором стоял стакан с водой. Одеяло – его дали мне санитары, – висело на спинке стула. Одеяло мне дали, чтобы согреться и чтобы прикрыть разорванный перед платья. Иногда мне бывало холодно, и одеяло было очень кстати, но остальное время кровь будто закипала. Меня то кидало в дрожь озноба, то в жар и в пот – сочетание шока и Слез Бранвэйн. От этих крайностей голова разболелась до изумления. Но никто мне ничего от головы не дал, потому что меня скоро повезут в больницу. Скоро, скоро, только не сейчас пока еще.

Когда приехала полиция, я все еще тихо светилась. Гламор я наводить не смогу до тех пор, пока масло окончательно не выветрится, и потому мне было не скрыться. Первые же прибывшие меня узнали, один из них сказал: "Вы принцесса Мередит!" Ласковая ночь Калифорнии дышала вокруг, и я знала, что до Королевы Воздуха и Тьмы дойдет этот шепот, вопрос только во времени. И к этому времени мне надо уже замести следы. У меня оставалась одна ночь в запасе, максимум – две, а потом прибудет тетушкина стража. Время сидеть и отвечать на вопросы у меня пока есть. Но мне уже стало надоедать отвечать на одни и те же вопросы.

Так почему же я все еще сидела на стуле с твердой спинкой напротив детектива, которого никогда раньше не видала? Во-первых: если бы я отсюда вышла без обвинений или сославшись на дипломатический иммунитет, они бы обратились к политикам – задницу-то прикрыть надо. Во-вторых: я хотела, чтобы детектив Алвера поверил мне насчет Слез Бранвэйн и проникся, насколько серьезен вопрос о том, не осталось ли там еще такого масла. Наверное, это был дар от того сидхе, который поставил заклинание-пиявку. Может быть, один флакон – это и все, что может быть у того, кто не принадлежит к Дворам. Наилучший сценарий. Но если есть хоть малейший шанс, что люди, с помощью сидхе или без нее, сообразили, как изготовить Слезы Бранвэйн, и выбросили их на рынок, то этому надо положить конец.

Разумеется, была и иная возможность. Тот сидхе, который устроил Нортону этот фокус с изнасилованием магией, вполне мог раздать Слезы Бранвэйн и куче другого народу. Это был наиболее вероятный из двух наихудших сценариев, но я не могла сказать полиции, что какой-то сидхе был в сговоре с Алистером Нортоном. О сидхейских делах в полицию людей не заявляют – если хотят сохранить на месте все части тела.

Копы отлично чуют ложь, или, быть может, они для экономии времени полагают, что врут все. Какова бы ни была причина, детективу Алвере мой рассказ не нравился. Он сидел напротив – высокий, темноволосый, худой, – руки у него казались слишком большими для таких узких плеч. Глаза темно-карие с бахромой темных ресниц, такие, что сразу обращаешь внимание, – а может, только для меня сегодня они такие. Джереми поставил надо мной охранное заклинание, чтобы помочь мне взять Слезы под контроль. Пальцем и силой он начертил у меня на лбу руны. Ничего такого, что полиция могла бы заметить, но если сосредоточиться, они ощущались как холодный огонь. Кабы не эти чары, Богиня только знает, что бы я сегодня могла учудить. Что-нибудь весьма неприличное. Даже под рунами я ощущала присутствие в комнате каждого мужчины.

Алвера смотрел на меня красивыми недоверчивыми глазами. Я видела, как его губы формируют слова – такие щедрые, зовущие к поцелуям губы.

– Вы слышали, что я сейчас сказал, мисс Ник-Эссус?

Я моргнула и поняла, что не слышала.

– Простите, детектив. Не могли бы вы повторить?

– Я думаю, допрос окончен, детектив Алвера, – сказала моя адвокатесса. – Очевидно, что моя клиентка устала и находится в состоянии шока.

Она – партнер фирмы Джеймс, Браунинг и Галан. Она и есть Галан. Обычно дела детективного агентства Грея ведет Браунинг. Наверное, Эйлин Галан оказалась сегодня здесь, поскольку Джереми сообщил насчет изнасилования. Женщина более подвержена сочувствию в таких случаях – по крайней мере так считается.

Она сидела возле меня в темном юбочном костюме, такая аккуратная и отглаженная, будто ее только что вынули из упаковки. Седеющие светлые волосы идеально уложены, косметика безупречна. И даже начищенные туфли сияют. Было два часа ночи, а у Эйлин такой вид, будто она только что позавтракала и с энтузиазмом приветствует рабочий день.

Алвера оглядел меня – от поддерживающего лифчика, выставлявшего мои груди на всеобщее обозрение, до глаз.

– Мне не кажется, что она в шоке, советник.

– Моя клиентка подверглась грубому изнасилованию, детектив Алвера. И при этом ее не доставили в больницу, ее не осмотрел врач. Единственная причина, по которой я этого не потребовала, – решимость моей клиентки ответить на ваши вопросы и помочь расследованию. Откровенно говоря, я склоняюсь к мысли, что моя клиентка не в состоянии сегодня защитить свои интересы. Я видела видеозапись того, чему она подверглась. И должна вступиться за права Мередит, даже если она этого не хочет.

Мы с Алверой переглянулись над столом. Следующие слова он произнес, не отрывая от меня пристального взгляда.

– Я тоже видел эту запись, советник. Создается впечатление, что вашей клиентке это весьма и весьма понравилось. Она говорила "нет", но тело ее постоянно требовало "да".

Если Алвера думал, что я взорвусь под давлением его стального взгляда и оскорблений, он просто меня не знал. Даже в нормальном состоянии это бы на меня не подействовало, а сегодня я слишком отупела, чтобы клюнуть на такую хилую наживку.

– Это оскорбление не только моей клиентки, но и женщин вообще, детектив Алвера. Допрос окончен. Я ожидаю полицейского сопровождения в госпиталь для моей клиентки.

Он только глянул на нее прекрасными устало-пресыщенными глазами.

– Женщина может твердить "нет, прекрати", но если она при этом играет с членом мужчины, его трудно обвинить в том, что он неправильно ее понял.

Я улыбнулась, качая головой.

– Вам это кажется забавным, мисс Ник-Эссус? Пусть на ленте есть материал для обвинения в изнасиловании, но там также видно, как вы превратили Алистера Нортона в кусок мяса.

– Еще раз говорю: я не убивала Алистера Нортона. Что касается изнасилования, то вы либо нарочно пытаетесь оскорблениями вывести меня из себя, чтобы я что-нибудь сказала опрометчивое, либо вы – мужская шовинистическая свинья. В первом случае вы зря тратите свое время. Во втором случае – мое.

– Прошу прощения, если отвечать на вопросы о человеке, которого вы оставили истекать кровью на его собственной кровати в его собственном доме, – значит тратить ваше время.

– Что это за человек, у которого есть дом, и жена об этом не знает? – спросила я.

– Он обманывал жену, а потому заслужил смерти – вы это хотите сказать? Я знаю, что у вас, фейри, пунктик насчет брака и моногамии, но казнь выглядит несколько излишне суровой.

– Моя клиентка неоднократно уже заявляла, что это не она создала заклинание, вызвавшее взрыв зеркал.

– Но она жива, советник. Если не она создала заклинание, откуда она знала, что надо спрятаться в укрытие?

– Я уже сказала, что распознала это заклинание, детектив Алвера.

– Почему же его не распознал Нортон? У него репутация сильного мага. Он тоже должен был учуять, что происходит.

– Я вам сказала, что Слезы Бранвэйн на людей действуют сильнее, чем на сидхе. Он не так хорошо осознавал окружающую обстановку, как я.

– Откуда появились пауки?

– Этого я не знаю.

Я не стала говорить, что пауков наслал Джереми, потому что они бы тут же обвинили его во взрыве зеркал или нас обоих в сговоре.

Он покачал головой.

– Да скажите вы просто, что вы это сделали. Это же самозащита.

– Единственная причина, по которой я еще здесь, вот какая: я хочу, чтобы вы, сотрудники полиции, осознали, какую опасность может представлять заговоренное масло. Если где-то еще есть Слезы Бранвэйн, вы должны найти их и уничтожить.

– Заклинаний похоти не бывает, мисс Ник-Эссус. Афродизиаков не бывает. Магические зелья, заставляющие женщину снять трусы перед мужчиной, которого она не хочет, – чушь. Такого не бывает.

– Вы будете мечтать, чтобы ваши слова стали правдой, если это средство выйдет на поверхность. Может быть, у Нортона был единственный флакон, но на всякий случай, если где-то есть еще, поищите его друзей.

Он пролистал блокнот, который до того даже не трогал.

– Ага. Лиам, Дональд и Брендан, фамилий нет. У двоих фейрийские уши, у всех длинные волосы. Мы их без проблем найдем. Правда, их могут не очень тщательно искать, поскольку их не обвиняют в убийстве.

Эйлин снова встала.

– Пойдем, Мередит. Допрос окончен. Я говорю всерьез.

Она посмотрела на нас как учительница на расшалившихся первоклассников, самим взглядом пресекая возможность не послушаться. Я уже устала, а они все никак не хотят мне поверить насчет Слез Бранвэйн. Я встала.

Алвера тоже встал:

– Сядьте, Мередит!

– Мы перешли на имена, Алвера? Я вашего не знаю.

– Раймундо. Сядьте, пожалуйста.

– Если, – сказала я, – я сейчас заявлю о дипломатическом иммунитете, то выйду прямо из этой двери, и не важно будет, кто прав, кто виноват.

Я посмотрела на него – спасибо рунам Джереми, я могла просто смотреть ему в глаза. Если сосредоточиться, то можно почти не замечать контур верхней губы.

Он долго смотрел на меня, потом сказал:

– И что же вам мешает потребовать дипломатического иммунитета и выйти из дверей, принцесса?

– Вы мне не верите насчет этого зелья похоти, Раймундо.

– Еще как верю, – осклабился он.

Я покачала головой:

– Не надо веселиться, детектив. Ложь меня в этой комнате не удержит.

Я блефовала – отчасти. И надеялась, что он не станет проверять.

– А что удержит?

У меня возникла мысль. Мне надо показать полиции, насколько серьезную проблему могут представлять Слезы Бранвэйн. Воспоминания о сексе с сидхе будут преследовать человека вечно, но если дать только попробовать вкус этого, последствия не причинят пожизненного вреда. Сны, мечты, избыточный энтузиазм в спальне на какое-то время, но ничего серьезного. Чтобы перейти порог безопасности, нужно единение плоти и магии самым интимным образом. А если мы только совместно попробуем это на вкус, все переживут.

– Что, если я смогу вам показать, как действует масло похоти?

Он скрестил руки на груди и принял еще более циничный вид, что мне казалось невозможным.

– Слушаю.

– Вы верите, что ни одно заклинание не заставит вас тут же вожделеть к какой-нибудь незнакомке?

– Именно так, – кивнул он.

– Вы дадите мне разрешение дотронуться до вас, детектив?

Он улыбнулся; глаза его бродили по разорванному лифу моего платья. Хотелось думать, что это было намеренное оскорбление – иначе он не слишком умен, а мне нужно, чтобы он разбирался в своем деле. Поскольку дело имело политическое значение, то Алвера либо лучший, кто у них есть, либо худший. То ли полиция надеется, что супердетектив во всем разберется, либо подставили его как будущего козла отпущения к моменту, когда поднимется хай. Я надеялась, что он супердетектив, но склонялась к тому, что он – козел отпущения. Конечно, раз я кое о чем соврала, то, быть может, не хотела, чтобы он знал свое дело. Но я врала не о том, о чем он думал. Честно.

– Минуту назад я был Раймундо. Теперь вы просите разрешения до меня дотронуться, и я снова детектив.

– Называется "техника дистанцирования", детектив Алвера, – пояснила я.

– А я думал, что вы хотите некоторого сближения и приязни, а не дистанции.

Эйлин Галан набрала воздуха, собираясь высказаться, и я остановила ее, подняв руку.

– Все в порядке, Эйлин. Если бы он был так глуп, то не стал бы детективом, значит, он меня провоцирует. Не знаю, что он хочет от этого получить.

Веселье исчезло из его глаз, холодных и темных, каменно-непроницаемых.

– Хорошо бы правду.

– Вы вели себя сдержанно несколько часов подряд. Потом вдруг за последние тридцать минут вы несколько раз меня оскорбили и таращились на мои груди. Откуда такая перемена?

Холодные глаза остановились на мне на пару секунд.

– Деловое и профессиональное поведение ни хрена мне не дали.

– В исходном рапорте я фигурирую как жертва изнасилования, верите вы тому или нет. Ваше поведение в последние полчаса может обеспечить вам роль ответчика в иске за сексуальные домогательства.

Он посмотрел на мою молчаливую адвокатессу, потом на меня.

Мне случалось видеть жертв изнасилования, принцесса. Я их возил в больницу, держал их за руку, когда они кричали.

Была среди них девочка двенадцати лет. Ее так отделали, что она даже говорить не могла. Девять дней работы с психотерапевтом понадобилось, чтобы она назвала насильников. Вы ведете себя не так, как жертвы изнасилования.

Я покачала головой:

– Ах ты, наглый... мужчина! – Последнее слово прозвучало у меня как страшное оскорбление. – Тебя когда-нибудь насиловали, Раймундо?

Он моргнул, но сохранил безразличный взгляд.

– Нет.

– Так не смей мне толковать, как я должна себя вести, что чувствовать и вообще. Да, сегодня меня не сломали. Отчасти дело в том проклятом заклинании, но отчасти, детектив, в том, что из всех изнасилований это не самое худшее. Эйлин сказала, что меня грубо изнасиловали. Ну, она юрист. Я могу простить ей выбор слов, но она не может знать, что они значат. Она не видела, что может сделать мужчина с женщиной, когда действительно хочет сделать ей больно. Я видела грубые изнасилования, детектив, и то, что было сегодня ночью, грубым не было. Но если я не истекаю кровью и лицо мое не стало неузнаваемым под слоем синяков, это еще не значит, что изнасилования не было.

Что-то мелькнуло у него в глазах – я не смогла понять что, – и туг же они стали опять ничего не выражающими.

– Это было с вами не в первый раз? – тихо и сочувственно спросил он.

Я смотрела в пол, боясь встретиться взглядом с Алверой.

– Не со мной, детектив, – ответила я.

– С подругой, – сказал он все так же тихо и понимающе.

Я подняла глаза, и вдруг это сочувствие в глазах почти заставило меня ему поверить. Почти. Я вспомнила кровавую маску, в которую превратилось лицо Кеелин, глаз, повисший на щеке. Если бы у нее был нос, он был бы сломан, но мать ее была брауни, а у них человеческих носов нет. Три из ее четырех рук торчали под неестественным углом, как сломанные ножки паука. Ни один целитель-сидхе не решился бы возложить на нее руки, потому что она была на пороге смерти, а сидхе не стану рисковать жизнью ради брауни-гоблинской полукровки. Мой отец отвез ее в человеческую больницу и сообщил властям о нападении. Мой отец был Принцем Пламени и Плоти, и даже его сестра-королева его побаивалась, поэтому его не наказали за привлечение людей к делам фейри. Это было зарегистрировано и я могла об этом говорить, не страшась наказания. Как приятно было в эту ночь наконец-то сказать полную правду.

– Расскажите, – сказал он еще мягче.

– Когда нам было по семнадцать, мою лучшую подругу Кеелин Ник-Браун изнасиловали. – Голос мой был пуст и безжизнен, как недавно глаза Алверы. – Ей выбили глаз, и он повис на щеке. – Я перевела дыхание и оттолкнула всплывший образ, заметив, что оттолкнула его руками, будто это могло помочь, только когда закончила движение. – Я видела избитых, но не так, никогда так. Ее хотели забить до смерти, и это почти удалось. – Я снова взяла себя в руки. Терпеть не могу плакать – я при этом чувствую себя такой слабой.

– Простите, – сказал он.

– Не за что, детектив Алвера. Увидев Кеелин, я обрела меру того, что такое насилие. Если это не так, как было с Кеелин, то уже не так плохо. Это помогло мне пережить некоторые очень суровые испытания без истерики.

– Сегодня, например, – сказал он тем же голосом.

Я кивнула:

– Например, сегодня, хотя должна признать, что убитый Алистер Нортон – одно из худших зрелищ, которые я видела, а я кое-что повидала, детектив. Я не убивала его. Не хочу сказать, что не убила бы его, если бы он завершил изнасилование. Оправившись от похоти, наведенной чарами, я могла бы его найти и убить. Не знаю. Кто-то другой за меня это сделал.

– Кто?

Мой голос упал до шепота:

– Хотела бы я знать, детектив. Очень хотела бы.

– Вам надо до меня дотронуться, чтобы доказать, что это ваше масло похоти на самом деле есть?

Я кивнула.

– Даю вам разрешение, – сказал Алвера.

– Если я докажу, что заклинание похоти действует, вы привлечете отдел борьбы с наркотиками?

– Да.

– Вы клянетесь? – сказала я. – Ваше слово чести.

Глаза его стали серьезными. Кажется, он понимал, что значит слово чести для нелюдей. Наконец он кивнул:

– Мое слово чести.

Я посмотрела на Эйлин Галан, потом на прозрачное с одной стороны стекло в дальней стене.

– Сказано при свидетелях. Сами Боги будут знать, если вы нарушите обещание.

Он кивнул:

– И тогда меня поразит молния?

Я мотнула головой:

– Нет, не молния.

Он начал было улыбаться, но по моему лицу понял, что ничего смешного нет, и перестал.

– Я держу свое слово, принцесса.

– Надеюсь на это, детектив, ради нас всех надеюсь.

Эйлин отвела меня в сторонку на несколько шагов.

– Что ты хочешь сделать, Мередит?

– Ты владеешь мистическим искусствами?

– Я адвокат, а не колдунья.

– Тогда просто смотри. Все будет ясно само собой.

Я отстранилась от нее и подошла к Алвере. Остановилась чуть дальше, чем остановилась бы в обычных обстоятельствах, – всего на расстоянии вытянутой руки, чтобы дотронуться. У меня оставалось масло на пальцах, но отчасти оно уже стерлось. Я хотела, чтобы получилось, и потому провела пальцами по груди, где еще масло лежало блестящим слоем. Слезы Бранвэйн долго сохраняют силу. Я протянула руку к лицу Алверы.

Он отстранился.

Я приподняла брови:

– Вы сказали, что мне можно до вас дотронуться.

Он кивнул:

– Извините, привычка.

И придвинулся на шаг, но встал так, чтобы нас хорошо видели из-за стекла с односторонней прозрачностью. Потом явно собрался, чтобы не отдернуться. Не знаю, отчего он так не хотел, чтобы я его трогала, – то ли оттого, что я фея, то ли потому, что считал меня убийцей, который пользуется магией, то ли это какие-то эзотерические копские штучки.

Я провела пальцами по этим полным губам, и они заблестели, как глянец. Он вытаращил глаза, будто его слегка оглушило. Я шагнула прочь, и он потянулся ко мне, но тут же овладел собой и сложил руки на груди. Попытался что-то сказать, но только покачал головой.

Я вернулась к своему стулу и села. Положила ногу на ногу, и из-под задравшейся короткой юбки сверкнул кружевной край чулка. Алвера заметил. Он следил за каждым движением рук, которыми я оправила юбку. У него на шее забился пульс. Смотреть на расширенные глаза и полураскрытые губы, пока он пытался взять себя в руки, было очень интересно. И большое самообладание требовалось, чтобы не сократить между нами расстояние, не сделать самой первый шаг. Меня все еще защищали руны Джереми, но не шагнуть к Алвере было актом воли.

Эйлин Галан переводила озадаченный взгляд с меня на него и обратно.

– Я чего-то не заметила?

Алвера продолжал таращиться на меня, обхватив себя руками, будто боясь двинуться или заговорить, боясь, что любое движение вперед бросит его через стол в мои объятия.

– Да, не заметила, – ответила я.

– Чего?

– Слез Бранвэйн.

Алвера закрыл глаза, тело его стало слегка покачиваться.

– Вам нехорошо, детектив? – спросила его Эйлин.

Он открыл глаза и ответил:

– Нет, все... – он снова посмотрел на меня, – ...в порядке.

Но последнее слово еле было слышно. На его лице отразился страх, будто он не мог сам поверить, какие мысли у него сейчас в голове.

Не знаю, сколько бы мы еще выстояли так, но мое терпение на сегодня закончилось. Я пальцами коснулась белых поблескивающих выпуклостей груди, и этого вполне хватило.

Он метнулся через комнату, схватил меня за руки, поднял со стула. Он был на целый фут меня выше, и ему пришлось неловко согнуться, но он справился. Свои желанные губы он приложил к моим, и этот вкус сорвал к чертям наложенную Джереми защиту. Вдруг я превратилась в пульсирующее, жгучее желание. Тело все еще требовало того, в чем я ему раньше отказала. И я впилась в губы Алверы, будто изголодавшись до смерти, язык впихнула куда-то ему в глубину. Измазанные маслом руки гладили его лицо. И чем больше масла на него попадало, тем сильнее становились чары. Он поднял меня, обхватив за талию, поднял на уровень глаз, чтобы не сгибаться.

Я охватила его ногами за талию и ощутила его через слои разделявшей нас материи. Тело мое задергалось от прикосновения, и я прервала поцелуй – не вздохнуть, а вскрикнуть.

Он прижал меня к столешнице, пах его врубался в меня. Лежа на столе, он из-за разницы роста уже не мог продолжать поцелуй и держать вместе нижние части тел, поэтому он поднялся на руках, будто отжимаясь, вдавливая себя в меня.

Я подняла глаза и наконец встретила его взгляд. В глазах его была та темнота, которая обычно не появляется у мужчин до тех пор, пока не сброшена одежда и нет возврата назад. Двумя руками вцепившись в его рубашку, я дернула, пуговицы разлетелись брызгами, обнажились грудь и живот. Я приподнялась, напрягая пресс, лизнула его в грудь, в живот, стала водить руками по плоскому животу. Попыталась пропихнуть руки в штаны, но ремень помешал.

Вдруг комната наполнилась полицейскими в мундирах и в штатском. Они оторвали от меня Алверу, и он стал отбиваться. Им пришлось повалить его и навалиться кучей сверху, а он вопил без слов.

Я лежала на столе с задравшейся до пояса юбкой, и столько было в теле крови и жажды, что я не могла шевельнуться. Я из себя выходила, что нам помешали. Я знала, что это глупо. Знала, что не хочу заниматься сексом в допросной на глазах всего участка, и все же... я была вне себя от желания.

Рядом со столом стоял молодой полицейский в форме. Он пытался не глазеть, но у него не получалось. Очень легко было схватиться за его руку, прижать Слезы к пульсу на запястье. Кровь его ударила мне в руку, и он наклонился ко мне в поцелуе раньше, чем кто-нибудь заметил, что случилось.

– Господи, Райли, не трогай ее!

Чьи-то руки схватили его, оторвали от моих рук, от губ. Я потянулась за ним, садясь, закричала: "Нет!", стала слезать со стола, чтобы кого-нибудь из них схватить, но тут другой детектив поймал меня за руку и удержал на столе. И уставился на свои ладони, будто обжег их о мои голые руки.

– Боже мой! – тихо сказал он.

И перед тем, как наклониться и меня поцеловать, он успел крикнуть:

– Женщин-сотрудниц сюда!

Потом я узнала, что этот среднего роста и телосложения, слегка лысеющий человек – лейтенант Петерсон. Его пришлось заковать в наручники, чтобы вынести из комнаты.

Меня накрыла куча женщин-полицейских и держала так, что не двинуться. У пары из них оказались те же проблемы, что у мужчин, а у одного мужчины не было никаких трудностей, когда он меня держал. Ничего себе разоблачение на работе!

Позвали Джереми, чтобы восстановил охрану. Я наконец успокоилась, но была не в том виде, чтобы с кем-нибудь говорить. Джереми обещал мне связаться с отделом наркотиков, хотя был вполне уверен, что побывавшие в комнате полицейские куда убедительнее расскажут об опасности Слез Бранвэйн.

Роан меня ждал, надев хирургические перчатки, чтобы безопасно меня трогать, и держал жакет – набросить мне на голову, чтобы меня не узнали. Полицейские отвезли нас домой. Пока что репортеры еще не пронюхали, что я появилась и при каких обстоятельствах. Но кто-нибудь из полиции или из "скорой" расскажет. За деньги или случайно, но журналисты узнают, это только вопрос времени. Будет гонка, какие псы раньше возьмут мой след: таблоиды или стража королевы. Будь я в форме, села бы в машину и уехала из штата сегодня же ночью или улетела бы на первом самолете в любую сторону. Но Роан отвез меня к себе, потому что это было ближе, чем ко мне. Мне все равно было куда, лишь бы там был душ. Если я в ближайшее время не избавлю свое тело от Слез или не займусь сексом, я с ума сойду. Я предпочла бы душ. Что до меня не дошло вовремя – это что Роан предпочел бы секс.

Глава 7

Умом я понимала, что мне надо было бы велеть Роану отвезти меня к моей машине. Там под водительским сиденьем лежал заклеенный пакет с деньгами и новыми документами, в том числе водительскими правами и кредитными карточками. Я всегда готова была просто уехать из города или прибыть в аэропорт и улететь на первом самолете, который мне понравится. Это был хороший план. Полиция уже сейчас свяжется с посольством, и еще до рассвета тетушка будет знать, где я, кто я и что делала последние три года.

Примитивный тыл мозга требовал немедленно наброситься на Роана, гонящего по фривею со скоростью восемьдесят миль в час. Кожа у меня разбухала от желания. Мне пришлось засунуть руки под себя, чтобы не трогать Роана. Меньше всего нам надо было и его вымазать Слезами. Хоть один из нас должен быть сегодня в здравом рассудке, а пока я не залезу в душ, это буду не я.

Обхватив себя руками и впившись пальцами в плечи так, что остались следы ногтей, я поднялась по ступеням в квартиру Роана. Только это помешало мне за него ухватиться, пока он шел на ступеньку впереди.

Он оставил дверь за собой открытой, и я вошла вслед за ним. Он стоял в середине большого открытого пространства. Даже в темноте комната была какой-то необычно светлой, белые стены блестели в лунном свете. Роан стоял в этом серебряном сиянии темным силуэтом. Он стал глядеть на море, как бывало всегда, когда мы сюда входили, – остановился и смотрел из окон в южной и западной стене. Море уходило от окон прочь блестящим шевелящимся разливом серебристого сияния и мрака, и оторочка белой пены кружевом отделяла его от берега.

Я всегда буду в сердце Роана второй, потому что любовь его принадлежит первой возлюбленной – морю. Он будет оплакивать ее потерю, когда я превращусь в прах могильный. И это знание несло одиночество. То же одиночество, что ощущала я при дворе, глядя, как сидхе ссорятся из-за оскорблений, нанесенных за сто лет до моего рождения и за которые они будут браниться еще сто лет после моей смерти. Это, конечно, горьковато, но главное – четкое чувство, что я всюду чужая. Я – сидхе и поэтому не могу быть человеком, и я смертная, а потому не могу быть сидхе. Ни рыба ни мясо.

Но даже в этом чувстве одиночества, оставленности, мой взгляд скользнул к кровати. Гора белых простынь и подушек – Роан кое-как ее прибрал. Лишь бы простыни чистые, а глаженые – это уже излишество.

Я вдруг представила его себе обнаженным на фоне простыней. От этого зрелища у меня свело живот, стало трудно дышать. Привалившись к двери, я подождала, пока смогу снова двигаться, и выпрямилась. Я не буду подчиняться химии и магии. Я сидхе – слабая, низшая сидхе, но это не меняет того, что я – на вершине всего, что мы и люди называем магией. Я не крестьянка какая-нибудь, впервые попробовавшая вкус фейри. Я – принцесса сидхе, и видит Богиня, буду вести себя соответственно.

Я заперла дверь, и даже щелчок замка не заставил Роана обернуться. Он всегда общался с морем в окне, пока не был готов заняться мною. Только сегодня у меня не было на это терпения. Я включила свет в ванной и заморгала, ослепленная. Ванная была тесной – едва хватало места для стульчака, умывальника и ванны. Ванна, быть может, была здесь с постройки дома, потому что была глубокой, на четырех лапах, весьма древнего вида. Занавеска душа висела над ней на палке. На занавеске были изображения тюленей со всего мира, и под каждым его название. Я ее заказала по каталогу, который всегда попадается на глаза, если у тебя есть биологическое образование; нашла среди футболок с анималистическими рисунками, книг о путешествиях в Арктику и летних месяцах, проведенных за наблюдением за волками в глухих местах. Роану она понравилась, и я была рада ему ее подарить. Мне очень нравится заниматься сексом в душе в окружении моего подарка.

Вдруг мне представилось его тело, голое и мокрое, ощущение его кожи, скользкой от мыла. Тихо выругавшись, я отодвинула занавеску, включила воду, чтобы она стала теплой. Мне надо было смыть Слезы раньше, чем я сделаю что-нибудь, о чем потом пожалею. Сегодня мне ничего не грозит. Никто не появится у меня в дверях по крайней мере до завтрашнего утра. Я возьму Роана, наполню ладони шелком его кожи, завернусь в сладкий аромат его тела. Кому от этого будет плохо?

Но это говорили Слезы, а не я. Сегодня мне надо заставить голову работать, если я собираюсь убраться из города. Полиции это не понравится, но копы меня не убьют, а родственники убьют. И вообще в Калифорнии даже смертной казни нет.

Платье разорвалось настолько, что я попыталась стянуть рукава с плеч, как у жакета, но молния держала их на месте. Спереди платье густо и склизко пропиталось маслом. Никогда не видела, чтобы кто-то так безрассудно тратил вещество, которое даже сидхе считают драгоценным. Но если бы я погибла с Алистером Нортоном, то сидхейский колдун мог бы считать, что никто не знает, что такое Слезы Бранвэйн. Сидхе весьма снобистски думают о том, что знают и чего не знают низшие фейри. Колдун или колдунья полагали, что, если я погибну, им ничего грозить не будет.

Эти сидхе, кто бы они ни были, передали Слезы Бранвэйн смертному для использования против феи. Это наказуемо вечной мукой. У бессмертия есть свои теневые стороны, и одна из них – что наказание может длиться очень, очень долго.

Конечно, как и наслаждение. Я закрыла глаза, будто это могло отогнать приплывающие ко мне образы. Но я думала не о Роане – о Гриффине. Он был моим женихом несколько лет. Если бы мы смогли сделать ребенка, мы стали бы мужем и женой. Но ребенка не было, а потом осталось только страдание. Он изменил мне с другой женщиной-сидхе, а когда мне хватило дурного вкуса упрекнуть его, он мне сказал, что надоело ему быть с полукровкой-смертной. Ему нужна настоящая вещь, а не бледное подражание. Эти слова до сих пор звенели у меня в ушах, но перед глазами стояли его золотистая кожа, медные волосы, упавшие поперек моего тела. Я уже много лет о нем не думала – и вот ощущаю его вкус на губах.

На одну эту ночь, пока действует масло, оно может превратить низшего фейри или даже человека в сидхе. Они будут светиться силой давать и получать наслаждение, как любой из нас. Это великий дар, но, как и другие фейрийские дары, обоюдоострый. Потому что потом этот человек или фейри всю жизнь будет тосковать по этой силе или этому прикосновению. Роан – фейри, лишенный своей магии, своей тюленьей кожи. Ему нечем защититься от того, что могут сделать с ним Слезы.

Я знала, что мне не хватает прикосновения другого сидхе, но до сих пор не осознавала насколько. Если бы Гриффин был здесь, я бы ушла к нему. Наутро я могла бы вогнать ему нож в сердце, но ночью я бы ушла к нему.

Я услышала в двери шаги Роана, но не повернулась. Не хотела смотреть, как он там стоит. Не была уверена, что моя избитая сила воли это выдержит. Спереди платье было разорвано, но все равно я не могла сама расстегнуть молнию.

– Ты не мог бы меня расстегнуть?

Голос мой прозвучал придушенно, будто слова приходилось вытаскивать из губ клещами. Наверное, потому, что я хотела крикнуть: "Возьми меня, буйный зверь!", но это было бы лишено достоинства, а Роан заслуживал лучшего, чем остаться жаждать того, чего ему никогда больше не получить. Я могла бы отбросить гламор и переспать с ним после этой ночи, но каждый раз, когда он касался бы меня в истинном виде, только увеличивал бы зависимость.

Он расстегнул мне молнию и потянулся помочь снять платье с плеч. Я отдернулась.

– Я вся в Слезах, не прикасайся ко мне.

– Даже в перчатках? – спросил он.

О них-то я и забыла.

– Нет, в перчатках, я думаю, безопасно.

Он медленно, осторожно поднял ткань с моих плеч, будто боялся до меня дотронуться. Я выпростала руки, но платье так пропиталось маслом, что липло и не хотело соскальзывать. Оно липло как толстая и тяжелая рука, присасываясь, пока я его отдирала от тела. Роан помог мне стащить ткань через бедра, наклонившись, чтобы я могла выйти из него. На каблуках я держалась неустойчиво и тихо ругнулась, что не сняла их раньше. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как он помогает мне раздеваться. Оперлась на его плечо, чтобы не упасть, и чуть не хлопнулась, когда моя рука коснулась голой кожи.

Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной на коленях, голый, если не считать перчаток. Я шагнула прочь от него так резко, что оказалась в ванне, сев на задницу, вытянув перед собой руку, чтобы отстранить его. Я сидела в воде на дюйм и нашаривала краны, чтобы ее отключить.

Роан смеялся.

– Я думал, что раздену тебя раньше, чем ты заметишь, но не знал, что ты будешь закрывать глаза.

Он содрал перчатки зубами, все еще держа в руках мое платье. Потом сунул голые руки в пропитанную маслом ткань, прижал ее к своей голой груди.

Я все мотала головой.

– Ты сам не знаешь, что делаешь, Роан.

Он посмотрел на меня через край ванны, и ничего не было невинного в этих карих глазах.

– В эту ночь я буду для тебя сидхе.

Я села в ванне, будто собиралась купаться прямо в белье, и попыталась заговорить разумно. Только кровь будто отхлынула от мозга и собралась в других местах. Трудно было думать.

– Я сегодня не могу ставить гламор, Роан.

– Я не хочу, чтобы ты ставила гламор. Хочу быть сегодня с тобой, Мерри. Без масок, без иллюзий.

– Без собственной магии ты будешь как человек. Ты не сможешь защитить себя от чар. Будешь поражен эльфом.

– Я не зачахну и не умру от жажды сидхейской плоти, Мерри. Пусть я без магии, но я бессмертен.

– Пусть ты не умрешь, Роан, но вечность – долгий срок хотеть того, чего больше не получишь.

– Я знаю, чего я хочу, – сказал он.

Я открыла рот, чтобы сказать ему хоть часть правды, часть причин, по которым мне надо отмыться и мотать из города. Но он встал, и голос у меня застрял в глотке. Я не могла дышать, не то что говорить. Могла только смотреть.

Он сжал платье в руках так сильно, что мышцы вздулись. Масло потекло из материи, медленно скользя по его груди, по гладкой плоскости живота, струйками спускаясь еще ниже. Он уже был гладок и тверд, но масло скользило по нему, и дыхание Роана вырывалось резким шипящим звуком. Он провел рукой по животу, размазывая масло блестящим слоем по бледному совершенству кожи. Я должна была приказать ему прекратить, закричать, позвать на помощь, но я только смотрела, как его рука спускается ниже, как он накрывает себя ладонью, распуская масло по этой твердости. Рука его отдернулась, глаза закрылись, и из горла вырвался хриплый возглас:

– О Боги!

Я помнила, что было что-то такое, что я должна была сказать или сделать, но ради спасения жизни я не могла бы вспомнить что. Слова меня покинули, остались только чувства: зрение, осязание, аромат и наконец – вкус.

Кожа Роана одуряюще отдавала корицей и ванилью, но под этим вкусом было еще что-то – травяное, легкий чистый вкус, будто пьешь ключевую воду прямо из сердца Земли. А еще глубже был вкус его кожи, сладкой, гладкой, чуть солоноватой от пота.

Мы оказались на кровати. Одежды на мне уже не было, хотя я не помнила как. Ощущение его тела, скользящего по моему, заставило меня судорожно вздохнуть сквозь полуоткрытые губы. Он целовал меня, ощупывая языком, и я открылась ему, поднялась с постели, втягивая его язык глубже в рот. Бедра мои задергались от поцелуя, и он это воспринял как зов, скользя внутрь меня, медленно, пока я не стала влажной и готовой, тогда он вбил себя внутрь, так быстро, так глубоко, как только позволили наши тела. Я вскрикнула под ним, тело взметнулось вверх с кровати и упало вновь на простыни. Я смотрела на него.

Лицо его было от моего в нескольких дюймах, глаза так близко, что я видела только эти глаза. Он смотрел мне в лицо, двигаясь во мне, полуприподнявшись на руках так, чтобы ему было видно мое тело, извивающееся под ним. Я не могла лежать тихо. Я должна была шевелиться, подниматься ему навстречу, пока между нами не возник ритм, ритм стучащей плоти, грохот наших сердец, скользких соков наших тел и дрожи каждого нерва. Как будто бы одно касание было многими ласками, один поцелуй – тысячью поцелуев. Каждое движение его тела наполняло меня разливом теплой воды, наполняло кожу, мышцы, кровь, кости, и все это превращалось в один прилив тепла, нарастающий и нарастающий, как давление света, когда бледнеет ночь. И все мое тело пело с этим приливом. Пальцы закололи мурашки, и когда я уже не могла терпеть, тепло превратилось в жар и заревело, перекатываясь волной через меня и сквозь меня. Издали я слышала шум и крики, и это был Роан, и это была я.

Он свалился на меня, вдруг потяжелев, и шея его оказалась у моего лица, так что я ощутила колотящийся пульс, прыгающий у меня по коже. Мы лежали, переплетясь так тесно, как только могут переплестись мужчина с женщиной, держали друг друга, пока успокаивались наши сердца.

Роан поднял голову, приподнялся на руках взглянуть на меня. Это был взгляд удивления, как у ребенка, который узнал новую радость, о существовании которой он до сих пор не догадывался. Роан ничего не говорил, просто смотрел на меня, улыбаясь.

И я тоже улыбалась, но была во мне чуть заметная нотка грусти. Я вспомнила, что я забыла. Я должна была принять душ и покинуть город. Я не должна была ни за что касаться Роана, когда на наших телах Слезы Бранвэйн. Но что сделано, то сделано.

Мой голос оказался тихим, странным даже для моих ушей, будто я давным-давно не говорила.

– Посмотри на свою кожу.

Роан глянул на собственное тело и зашипел, как вспугнутый кот. Он скатился с меня и сел, разглядывая руки, плечи, всего себя. Он светился легким, почти янтарным светом, как огонь, отраженный в драгоценности, и этой драгоценностью было его тело.

– Что это? – спросил он тихим и чуть ли не испуганным голосом.

– Ты на эту ночь – сидхе.

Он посмотрел на меня:

– Я не понял.

– Знаю, – вздохнула я.

Он поднес руку поближе ко мне. Я светилась белым, холодным светом, как луна через стекло. Янтарное сияние его руки отражалось в этом белом сиянии, превращая его в бледно-желтое, пока его рука двигалась надо мной.

– И что я могу с этим сделать?

Я смотрела, как он ведет надо мной рукой, тщательно стараясь не коснуться моей кожи.

– Не знаю. Все сидхе разные. У всех у нас разные способности. Разные вариации темы.

Он положил руку на шрам у меня на ребрах, сразу под левой грудью. Рубец болел, как артрит в холодную погоду, только холодно не было. Я отодвинула его руку от этой отметины. Она была четким отпечатком руки большей, чем рука Роана, более длинной, с более тонкими пальцами. Коричневого цвета и чуть приподнята над уровнем кожи. Шрам становился черным, когда кожа у меня светилась, будто свет не мог ее коснуться – слепого пятна.

– Откуда это? – спросил он.

– От дуэли.

Он снова попытался потрогать шрам, и я схватила его за руку, прижалась, заталкивая это янтарное сияние в свое белое. Ощущение было будто наши руки слились вместе, плоть раздается, распухает. Он отдернулся, потирая руку о грудь, но от этого масло размазалось по руке, и лучше не стало. Роан еще не понял, что это лишь первая проба того, что значит быть сидхе.

– У каждого сидхе есть рука силы. Некоторые умеют исцелять прикосновением. Некоторые умеют убивать. Та сидхе, с которой я дралась, приложила руку мне к ребрам. Она сломала мне ребра, разорвала мышцы и пыталась раздавить сердце – все это даже не пробив кожи.

– Ты проиграла дуэль, – сказал он.

– Я проиграла дуэль, но осталась жить, а для меня это всегда был достаточный выигрыш.

Роан нахмурился.

– Ты погрустнела. Я знаю, что тебе понравилось, откуда же такая мрачность?

Он провел пальцем по моему лицу, и на пути его прикосновения кожа засветилась ярче. Я отвернулась.

– Слишком поздно спасать тебя, Роан, но еще не поздно мне спасти себя.

Я почувствовала, что он лег рядом, и сдвинулась чуть-чуть, чтобы не соприкасаться с ним всей длиной тел. И посмотрела на него с расстояния в пару дюймов.

– От чего тебя спасать, Мерри?

– Не могу объяснить тебе причину, но я должна уехать. Не из этой квартиры – из города.

Он удивился:

– Зачем?

Я покачала головой:

– Если я тебе расскажу, ты окажешься еще в большей опасности, чем сейчас.

Он это принял и не стал расспрашивать дальше.

– Чем я могу тебе помочь?

Я улыбнулась, потом засмеялась.

– Я не могу ехать в машине, не говоря уже – в аэропорт, пока сияю как восходящая луна, а гламор я не могу ставить, пока не выдохнется масло.

– И долго это? – спросил он.

– Не знаю.

Я посмотрела вдоль его тела и увидела, что он обмяк, хотя, как правило, он быстро восстанавливался. Но я знала то, чего не знал он. Сегодня я сидхе, нравится мне это или нет.

– А какова твоя рука силы? – спросил он, хотя много времени ушло у него на этот вопрос. Наверное, он очень хотел знать, раз спросил без приглашения.

Я села:

– У меня ее нет.

Он сдвинул брови:

– Ты говорила, что у всех сидхе она есть.

Я кивнула:

– Это один из многих предлогов, на основании которых другие мне многие годы отказывают.

– Отказывают в чем?

– Во всем. – Я подняла руку чуть над его телом, и янтарное свечение стало ярче, идя за моим прикосновением, как раздуваемый дыханием уголь. – Когда наши руки слились, это был один из побочных эффектов силы. Наши тела способны на то же самое.

Он приподнял брови.

Я накрыла его ладошкой, и он ответил, но я влила в него силу, и он тут же встал твердо, готовый. От этого у Роана сжался живот, заставил его сесть, отодвинуть от себя мою руку.

– Почти что слишком хорошо. Почти что больно.

– Да, – кивнула я.

Он слегка нервозно засмеялся:

– Вроде бы ты говорила, что у тебя нет руки силы.

– Нет, но я происхожу от пяти различных божеств плодородия. Я могу возвращать тебе силу всю ночь, так часто и так быстро, как мы захотим. – Я склонилась к нему. – Ты сегодня как дитя, Роан. Ты не умеешь управлять силой, а я умею. Я могу тебя заводить снова и снова, пока ты не сотрешь кожу до мяса и не будешь умолять меня перестать.

Он лежал на кровати, а я двигалась над ним, и теперь он смотрел на меня снизу вверх расширенными глазами, и каштановые волосы рассыпались вокруг его лица. Сегодня у них был почти тот же оттенок, что у моих, – почти. Роан выговорил с придыханием:

– Если так, то и ты сотрешься до мяса.

– Подумай, что было бы, будь я не единственной сидхе в комнате. Подумай, что мы могли бы заставить тебя делать, и ты не мог бы нам помешать.

Последние слова я произнесла в его полуоткрытые губы. Когда я его поцеловала, он вздрогнул, как от боли, хотя я знаю, что больно не было.

Я отодвинулась взглянуть ему в лицо.

– Ты меня боишься.

Он сглотнул слюну:

– Да.

– Это хорошо. Теперь ты начинаешь понимать, чтб вызвал к жизни в этой комнате. За силу приходится платить, Роан, как и за удовольствие. Ты вызвал и то, и другое, и если бы я была другой сидхе, ты заплатил бы очень дорого.

Я видела, как страх заполняет его глаза, расходится по лицу. И мне это было приятно. Мне нравится острота, которую страх умеет придавать сексу. Не тот сильный страх, когда не знаешь, останетесь ли вы оба в живых, но страх поменьше, когда рискуешь кровью, болью, но ничем неисцелимым, ничем из того, чего не хочешь. Есть огромная разница между легкой игрой и жестокостью. Вторая – не моя стихия.

Я смотрела на Роана, на эту сладкую кожу, прекрасные глаза, и хотела ногтями оставить царапины на красивом теле, погрузить зубы в плоть, пустить чуть-чуть крови из разных мест. От этого мое тело задергалось в тех местах, которые у большинства не откликаются на насилие, каким бы мягким оно ни было. Может, у меня не так провода проведены, но наступает момент, когда либо принимаешь себя такой, как ты есть, либо обречешь себя быть несчастной до конца дней своих. И без того другие стараются сделать тебя несчастной, не надо им в этом помогать. Я хотела чуть-чуть боли, чуть крови, чуть страха, но Роану все это было чуждо. Боль не принесет ему удовольствия, а пытки – это не мое. Я не садистка, и Роан никогда не узнает, как ему повезло, что этот вывих среди моих потребностей не числится. Конечно, всегда есть другие потребности.

Я его хотела, хотела так, что сама себе не верила, что буду осторожной. Роан до могилы пронесет желание повторить сегодняшние переживания, где бы эта могила ни была, но от этой ночи у него могут остаться не только психологические шрамы – если я не сдержусь. Даже сейчас, когда он стал сидхе на эту одну ночь, я не могла отбросить весь свой контроль. В этой ситуации мне надлежало управлять, мне надлежало решать, что мы будем делать и что не будем. Мне уже до ужаса надоела роль того, кто проводит черту. Дело тут даже не в тоске по магии, которой мне недоставало. Мне просто хотелось, чтобы другой командовал или был хотя бы мне равен. Я не хотела тревожиться, как бы не сделать больно любовнику. Я хотела, чтобы мой любовник мог сам себя защитить, и я, когда мне захочется, могла бы делать именно то, что захочется, без страха за него. Неужто я слишком многого прошу?

Я снова глянула на Роана. Он лежал на спине, забросив руку за голову, другую положив поперек живота, согнув ногу в колене и показывая себя во всей красе. Страх исчез с его лица, оставив только желание. Он понятия не имел, что может произойти в ближайшие часы, если я хоть чуть-чуть ослаблю осторожность.

Я спрятала лицо в ладони. Мне не хотелось быть осторожной. Мне хотелось всего, что может дать сегодня магия, и к черту последствия. Может, если я ему сделаю достаточно больно, Роан не будет вспоминать это как что-то чудесное? Может, он не будет жаждать этого снова, как золотого сна, будет страшиться, как кошмара? Тихий голосок у меня в сознании шептал, что так будет лучше для него. Пусть он боится нас, боится нашего прикосновения, нашей магии и никогда не захочет снова ощутить прикосновение рук сидхе к своему телу. Небольшая боль сейчас избавит его от вечного страдания в будущем.

Я знала, что это ложь, но все равно не могла на него смотреть.

Его пальцы коснулись моей спины, и я вздрогнула, как от удара. И продолжала держать руки у лица.

– Это ведь у тебя не ожоги на плечах?

Я опустила руки, но глаз не открыла.

– Нет, не ожоги.

– А что?

– Другая дуэль. Он пытался магией заставить меня превратиться посреди схватки.

Я услышала, ощутила, как Роан придвигается ко мне, но он не трогал меня больше. Я была благодарна за это.

– Но смена облика – это не больно. Это чудесно.

– Может быть, для вас, для шелки, но не для нас. Это больно, будто все кости у тебя ломаются одновременно и переставляются. Я совершенно не умею менять облик по своей воле, но видела это у других. Пока идет изменение, ты беспомощен.

– Тот другой сидхе хотел тебя отвлечь.

– Да.

Я открыла глаза и уставилась в черноту окон. Они работали как черные зеркала, показывая сидящего за мной Роана, и он светился как солнце позади луны моего тела. Три цветных кольца моих глаз сияли настолько ярко, что даже с расстояния их можно было различить отчетливо: изумруд, нефрит, жидкое золото. Даже у Роана глаза светились коричневым медом, как раскаленная бронза. Магия сидхе была ему к лицу.

Он потянулся ко мне, и я напряглась. Роан провел рукой по ряби моих шрамов.

– Как ты помешала ему тебя превратить во что-то?

– Я его убила.

Глаза отражения Роана в окне расширились, тело его напряглось.

– Ты убила сидхе королевской крови?

– Да.

– Но они же бессмертны.

– Я истинно смертная, Роан. Какой есть единственный способ умереть для всех вечных фейри?

Я видела, как мелькнула мысль у него на лице, потом в глазах появилось понимание.

– Вызвать смертную кровь. Смертные разделяют наше бессмертие, а мы – их смертность.

– Вот именно.

Он сел поближе, встал на колени, но обращался к моему отражению, не ко мне.

– Но это же очень специальный ритуал. Вызвать смертность случайно нельзя.

– Ритуал дуэли связывает двух участников в смертном бою. Среди темных сидхе принято делиться кровью перед схваткой.

У него еще сильнее расширились глаза – два больших озера темноты.

– А когда они пьют твою кровь, они делят с тобой твою смертность.

– Да.

– Они это знали?

Я улыбнулась – не могла сдержаться.

– Узнали, лишь когда Арзул умер с моим кинжалом в груди.

– Наверное, ему была трудна битва, раз он решил попытаться изменить твою форму. Это для сидхе серьезное заклинание. Если он не боялся смерти, значит, ты его серьезно ранила.

Я покачала головой:

– Он рисовался. Ему было мало меня убить. Он хотел сперва меня унизить. Если один сидхе заставит другого изменить форму, он докажет, что как маг он сильнее.

– Значит, он рисовался, – сказал Роан. Это было наиболее близко к вопросу о том, что случилось дальше.

– Я его ударила, надеясь просто отвлечь, но мой отец меня учил никогда не бить впустую. Даже если ты знаешь, что противник бессмертен, бей так, будто он смертен, потому что смертельные удары болят сильнее, даже если не убивают.

– И того, кто оставил тебе эти шрамы, ты тоже убила? – Его рука сзади погладила мои ребра.

Я задрожала от этого прикосновения, и не от боли.

– Нет, Розенвин жива.

– Почему же она не раздавила тебе сердце?

Рука его скользнула по моей талии, приобняла, прижала к нему. Я оказалась в гнезде из его руки и теплой твердости тела.

– Потому что эта дуэль была после Арзула, и когда я поразила ее кинжалом, она, я думаю, запаниковала. Она объявила дуэль выигранной без смертельного исхода.

Он потерся щекой о мою щеку, и мы оба смотрели, как сливаются цвета при соприкосновении нашей кожи.

– Значит, это была последняя дуэль.

– Нет.

Он очень нежно поцеловал меня в щеку.

– Нет?

– Нет, была еще одна.

Я повернулась к нему лицом. Его губы вскользь коснулись моих, не совсем в поцелуе.

– Как это было? – Слова его теплым дыханием согревали мне губы.

– Бледдин когда-то был при Благом Дворе, пока не сделал что-то такое ужасное, что никто даже не говорил об этом, и был изгнан. Но он был настолько силен, что Неблагой Двор его принял. Настоящее его имя было забыто, и он стал Бледдин. Это слово означает "волк", или "отверженный", или когда-то давным-давно означало. Надо было понимать так, что он вне закона даже среди Неблагого Двора.

Роан поцеловал меня в шею, туда, где бился пульс под кожей. Пульс участился от этого прикосновения. Роан поднял лицо, чтобы спросить:

– Как это – вне закона?

И стал целовать мне шею все ниже и ниже.

– Он был подвержен страшным беспричинным приступам ярости. Если бы его не окружали бессмертные, он бы убивал и друзей, и врагов.

Поцелуи Роана спустились ниже по плечу, по руке. Он только чуть остановился спросить:

– Только припадки ярости?

Потом он опустил голову и целовал, пока не дошел до локтевого сгиба, приподнял руку так, чтобы сомкнуть губы на тонкой коже. Вдруг он резко присосался к руке, прижался зубами так, что стало больно, я ахнула. Роан не стремился к боли, но он был внимательный любовник и знал, что нравится мне, как и я знала, что нравится ему. Только я вдруг не могла вспомнить, что говорю.

Он оторвался от моей руки, оставив почти идеально круглый отпечаток своих мелких острых зубов. Кожу он не прокусил. Мне никогда не удавалось его уговорить это сделать, но след на коже мне был приятен, заставил нагнуться к Роану.

Он остановил меня вопросом:

– Только припадки ярости, или было еще что-то, что делало Бледдина опасным?

Секунда у меня ушла на то, чтобы вспомнить. Мне пришлось отодвинуться от него.

– Если хочешь услышать рассказ, веди себя прилично.

Он лег на бок, подложив себе руку под голову вместо подушки. Вытянулся, так что стали заметны движения мышц под сияющей кожей.

– Я думал, что веду себя прилично.

Я покачала головой:

– Ты меня заставляешь забываться, Роан. Лучше для тебя этого не делать.

– Я хочу тебя сегодня, Мерри. Хочу тебя всю, без гламо-ра, без скрытности, без сдерживания. – Он резко сел, всматриваясь мне в лицо так пристально, что я отпрянула, но он поймал меня за руку. – Я хочу быть всем, что тебе нужно сегодня, Мерри.

Я замотала головой:

– Ты сам не понимаешь, чего просишь.

– Пусть так, но если ты хочешь иметь все, то сегодня как раз это и нужно. – Он поймал мою вторую руку, поставил нас обоих на колени, так впился пальцами, что завтра должны быть синяки. От этого властного движения сердце у меня заколотилось быстрее. – Я живу на свете много веков, Мерри. Если кто-то из нас ребенок, то это ты, а не я.

Слова его были суровы, и я никогда его таким не видела – таким суровым, требовательным.

Я могла бы сказать: "Ты мне делаешь больно, Роан", – но мне это нравилось, и потому я сказала другое:

– Ты никогда так не говорил.

– Я знал, что ты держишь гламор, когда мы лежим с тобой, но мне даже не снилось, сколько ты скрываешь. – Он встряхнул меня дважды, так сильно, что я чуть не сказала ему, что это больно. – Не прячься, Мерри.

И он поцеловал меня, вдавливая в меня губы, прижавшись ко мне ртом, пока не вынудил меня раскрыть рот, иначе бы он или себе, или мне губы порвал о зубы. Он уложил меня опять на кровать, и мне это не понравилось. Я люблю боль, а не изнасилование.

Я остановила его, упершись рукой ему в грудь, оттолкнув от себя. Он был надо мной по-прежнему, глаза его были свирепы, но он слушал.

– Что ты хочешь сделать, Роан?

– Что случилось на последней дуэли?

Слишком быстрая смена темы, я не сразу среагировала.

– Что?

– На твоей последней дуэли – что произошло?

Очень серьезны были его лицо и голос, хотя тело прижималось ко мне.

– Я его убила.

– Как?

Я почему-то поняла, что он спрашивает не о технике.

– Он меня недооценил.

– Я тебя никогда не недооценивал, Мерри. Отплати мне тем же. Не трактуй меня как низшего за то, что я не сидхе. Я – фейри без капли смертной крови в жилах. Не бойся за меня.

Голос его снова стал обычным, но в нем угадывалась ушедшая в глубину злость.

Я смотрела вверх, на его лицо, и видела в нем гордость – не мужскую гордость, но фейрийскую. Я действительно обращалась с ним как с существом ниже фейри, и он заслуживал лучшего, но...

– А если я тебе причиню вред, сама того не желая?

– Я исцелюсь.

Это вызвало у меня улыбку, потому что в этот момент я era любила – не той любовью, о которой поют барды, но все же любовью.

– Хорошо, но давай выберем позицию, где ты будешь доминировать, а не я.

Глаза его наполнились некоторой мыслью.

– Ты себе не доверяешь?

– Да.

– Тогда доверься мне. Я не сломаюсь.

– Обещаешь?

Он улыбнулся и поцеловал меня в лоб – нежно, как ребенка.

– Обещаю.

Я поверила его слову.

Я лежала, сжимая металлические прутья спинки кровати. Тело Роана прижало меня к постели, пах вдавился мне в ягодицы. В этой позе весь контроль принадлежал ему, а мое тело от него отвернулось. Я не могла тронуть его руками. Очень многого не могла я делать в этой позе, потому-то я ее и выбрала. Если не считать связывания, ничего более безопасного я не придумала, а Роан не любит связывания. Кроме того, истинная опасность была не в том, что я могла бы сделать руками, зубами или вообще физически. Веревки на самом деле не помогли бы, только служили бы мне напоминанием о том, что надо быть осторожной. Я очень боялась, что где-то посреди бури силы и плоти я позабуду обо всем, кроме удовольствия, и Роан пострадает, а этого мне никак не хотелось.

Как только он вошел в меня, я поняла, что тревожиться мне надо было о себе. Он был страшен, приподнявшись на руках, так что вбил себя в меня изо всей силы спины и бедер. Когда-то я видела, как Роан пробил кулаком дверцу машины, чтобы произвести впечатление на уличного грабителя и дать ему понять, что с нами связываться не стоит. Сейчас он будто старался пробиться в мое тело и выйти с другой стороны. Тут до меня дошло то, чего я раньше не понимала. Роан считал, что я – человек с примесью фейрийской крови, но все же человек. Он был так же осторожен со мной, как я с ним. Разница в том, что я боялась повредить ему своей магией, а он мне – физической силой. Сегодня сдерживания не будет, не будет страховочной сетки ни для одного из нас. Впервые я поняла, что это мне могут достаться травмы, а не Роану. Секс на грани настоящей опасности – ничего лучше не бывает. Добавьте сюда магию, которая может расплавить кожу, и получится великолепная ночь.

Этого, этого я так давно и долго хотела. Он взял меня, и на меня накатила первая волна наслаждения. Вдруг я испугалась, что он заставит меня кончить раньше, чем успеет нарасти магия.

Я открыла свою метафизическую кожу, как раздвинула ноги, но вместо того, чтобы дать ему войти в себя, я протянулась к нему. Я открыла его ауру, его магию, как он до того расстегнул мне платье. Его тело стало тонуть в моем – не физически, но на удивление похоже. Он застыл в нерешительности в моем теле как в ножнах. Я ощутила, как чаще, чаще бьется у него пульс – не от физической нагрузки, но от страха. Он совсем вышел из меня, и на один миг я с замиранием сердца испугалась, что он не будет продолжать, что все сейчас прекратится. Но он снова вошел в меня, будто отдавая себя до конца мне, нам, ночи.

Янтарное и лунное сияние нашей кожи расширилось, и мы двигались в коконе света, тепла, силы. Каждый удар его тела поднимал силу. Каждая моя судорога под ним вызывала вокруг нас магию удушающим щитом, плотным и обволакивающим. Я знала, что пытаюсь затащить в себя его – его самого, будто моя магия пыталась выпить его до дна. Я вонзила пальцы в металлические стержни спинки так, что металл впился в кожу и заставил меня снова думать. Магия пылала между нами, когда мы соприкасались почти всей кожей. Наши тела сплавились, как раньше руки, и он тонул в моей спине, пока наши сердца не соприкоснулись, затрепетали вместе в танце интимнее всего, что бывало у нас раньше.

Сердца забились в унисон, ближе и ближе, пока не слились в едином ритме, в одном теле, в одном существе, и я уже не знала, где кончаюсь я и начинается Роан. И в этот момент совершенного унисона я впервые услышала море. Тихий, лепечущий плеск волн о берег. Я парила бестелесно, бесформенно в сияющем свете, и только биение наших сердец еще говорило мне, что я все же плоть, а не чистая магия. И в этом бесформенном сиянии, где не было тел, заключающих нас, слышался шум спешащей, текущей, разливающейся воды. Шум океана шел за биением наших сердец, заполняя свет. Сердцебиение тонуло в волнах. Мы погружались глубже и глубже в ослепительном круге света, под водой, и страха не было. Мы вернулись домой. Нас окружала со всех сторон вода, и я ощущала давление глубины на наших сердцах, будто она собиралась раздавить нас, но я знала, что не раздавит. Роан знал. Мысль, отдельная мысль послала нас вверх и вверх к поверхности невидимого океана, который нас держал. Я знала, как он страшно холоден, и боялась, а Роан – нет. Он радовался. Мы вынырнули, и хотя я знала, что мы по-прежнему на кровати у него дома, на лице я ощутила воздух. Я вдохнула его жадно и тут внезапно поняла, что море теплое. Вода была теплее крови, почти горячая, а не просто теплая.

Вдруг я снова осознала собственное тело. И ощущала внутри себя тело Роана. Но через нас перекатывался, клубясь, теплый океан. Глаза говорили мне, что я по-прежнему в кровати, держусь руками за спинку, но я ощущала эту теплую-теплую волну. Невидимый океан наполнил сияние наших слитых тел, как вода – аквариум с золотыми рыбками, и океан содержал нашу силу, как метафизическое стекло. Наши тела были как фитили какой-то плавающей свечи, заключенной в воду и стекло, – огонь, вода и плоть. Они начали становиться более реальными, более сплошными. Ощущение невидимого океана стало спадать. Свет нашей кожи стал уходить обратно в нее. Тут наслаждение настигло нас, и на нас обрушились теплота воды, света. Мы вскрикнули. Тепло стало жаром, и он наполнил меня, хлынул из кожи, из ладоней. Изо рта рвались звуки слишком примитивные, чтобы назвать их воплями. Тело Роана билось о мое, и магия держала нас обоих, извлекая оргазм, пока я не почувствовала, как тает металл у меня под руками. Роан вскрикнул – и это не был вопль наслаждения. Наконец-то, наконец стали мы свободными. Он скатился с меня, и я услышала, как он упал на пол. И повернулась, все еще лежа на животе.

Он лежал на боку, протягивая ко мне руку. Я глянула на его лицо с вытаращенными в ужасе глазами, и тут лицо залил мех, и Роан свалился клубом блестящей шерсти.

Я села в кровати, протянув к нему руку, но зная, что сделать ничего не могу. На полу лежал тюлень. Большой, с рыжеватым мехом, он смотрел на меня карими глазами Роана. Я только могла смотреть – слов не было.