Уведомление автора

Тем, кто не читал романов об Аните Блейк, я хочу рассказать о мире, где происходит действие.

Он совсем как мир, где живем мы с вами, только создания ночи - вампиры, вервольфы, зомби и прочие - там не вымышлены. Они существуют. А мы сосуществуем с ними, не всегда мирно и не всегда счастливо.

А иногда приходится знакомиться с ними поближе. Слишком близко...

Глава 1

Я была залита кровью, но не своей, так что все в порядке. И не только не своей, а вообще не человеческой. Если жертвы этой ночи ограничатся только шестью курицами и козой, я смогу это пережить, и все остальные тоже. Сегодня я подняла семь трупов - даже для меня цифра рекордная.

На дорожку возле своего дома я заехала за пятнадцать минут до рассвета, и небо было еще темное и звездное. Джип я припарковала на дорожке, потому что возиться с гаражом сил уже не было. Стоял май, но погода была апрельская. В Сент-Луисе весна обычно длится два коротких дня между концом зимы и началом лета. Вчера еще задница отмерзает на улице, а сегодня уже пот градом. Но в этом году была весна, влажная и мягкая весна.

Если не считать рекордной цифры поднятых зомби, ночь была обыкновенная. Все как всегда - местному историческому обществу поднять солдата Гражданской войны, кому-то поставить последнюю подпись на завещании, сыну последний раз увидеться с притеснявшей его матерью. До тошноты я устала от адвокатов и психотерапевтов. Если бы я еще раз услышала "И какие чувства это у тебя вызывает, Джон (или Кэти, или кто там еще)?", я бы заорала. Я уже не могла видеть кого-либо, "свободно излагающего свои чувства". Хотя убитые горем родственники обычно не приходят с адвокатами на могилу. Назначенный судом юрист подтвердит, что поднятый зомби достаточно осознавал обстановку, чтобы понимать, что подписывает, а потом сам подпишет контракт как свидетель. Если зомби на вопросы отвечать не может, признаваемой законом подписи не будет. Труп должен быть "в здравом уме", чтобы подпись сочли действительной. Мне никогда не приходилось поднимать зомби, который не прошел бы установленную законом процедуру проверки на здравый ум, но такое бывает. У Джемисона, моего коллеги-аниматора из "Аниматорз инкорпорейтед", два адвоката даже подрались на могиле. Вот смеху-то было.

День выдался прохладный, и я поеживалась, направляясь к дому. Вставляя ключ в замок, я услышала, как звонит телефон. И ударила в дверь плечом, потому что никто не звонит на рассвете по пустякам. Для меня это обычно означало звонок из полиции, а звонок из полиции - осмотр места убийства. Закрыв дверь ногой, я бросилась в кухню к телефону. Щелкнул автоответчик, затих мой голос и заговорил Эдуард:

- Анита, это Эдуард. Если ты дома, возьми трубку.

Голос замолчал.

Я с разбегу затормозила (на высоких-то каблуках!), схватила трубку, въезжая в стену, и чуть не уронила телефон. Жонглируя подхваченным аппаратом, я заорала в трубку:

- Эдуард, это я! Я слушаю!

После паузы в трубке раздался тихий смех Эдуарда.

- Рада, что тебе весело. Что стряслось?

- Я звоню получить с тебя должок. Ты мне обещала помочь.

Настала моя очередь помолчать. Когда-то Эдуард прикрывал мне спину в драке с плохими парнями и привел с собой друга Харли - чтобы себе прикрыть спину. Кончилось тем, что я этого Харли убила. Вообще-то Харли пытался убить меня, но я просто оказалась расторопнее и первой убрала его. Эдуард же воспринял мой поступок как личную обиду. Очень он придирчив. Он мне предложил выбор: либо мы на расстоянии друг от друга выхватываем пистолеты и стреляемся, раз и навсегда выяснив, кто из нас лучше это умеет, либо я у него в долгу. Когда-нибудь он мне позвонит и попросит заменить Харли, прикрывая ему спину. Я выбрала второй вариант. Не хотелось мне драться с Эдуардом - если бы я согласилась, то наверняка не осталась бы в живых.

Эдуард был наемным убийцей со специализацией по монстрам: вампирам, оборотням и всем прочим. Есть такие люди, как я, которые делают это по закону, но Эдуард мало внимания обращал на закон или - смешно даже говорить - на этику. Иногда он убирал и людей, но только имеющих репутацию опасных: других наемных убийц, преступников, плохих парней (или девчонок). Эдуард никого не дискриминировал по полу, расе, религии, даже биологическому виду. Если объект был опасен, Эдуард вел на него охоту и убивал. Для этого он жил, этим он был - хищником среди хищников.

Однажды ему предложили контракт намою жизнь. Он отказался и приехал в город меня охранять, прихватив с собой Харли. Я его спросила, почему он не принял контракта. Ответ был прост: взявшись за эту работу, он убил бы только меня. Защищая меня, он перебьет гораздо больше народу.

Рассуждение вполне в духе Эдуарда.

Он почти социопат, но настолько, что это "почти" и незаметно даже. Я, быть может, один из немногих друзей, которые есть у Эдуарда, но дружить с ним - все равно что дружить с укрощенным леопардом. Пусть он хоть сворачивается у ног пушистым клубком и трется головой, тем не менее может как ни в чем не бывало перекусить тебе горло. Просто сегодня он этого не делает.

- Анита, ты еще здесь?

- Здесь, Эдуард.

- Что-то ты не рада моему звонку.

- Скажем так: я насторожилась.

Он снова засмеялся:

- Насторожилась? Нет, Анита, это не осторожность, а подозрительность.

- Ага, - согласилась я. - Так в чем тебе помогать?

- Мне нужно прикрыть спину, - сказал он.

- Что на свете произошло такого ужасного, что Смерти понадобилась помощь?

- Теду Форрестеру нужна помощь Аниты Блейк, истребительницы вампиров.

Тед Форрестер - это alter ego Эдуарда, его единственная известная мне легальная личность. Тед - охотник за скальпами, специализирующийся на противоестественных созданиях, кроме вампиров. Как правило, вампы - это статья особая, поэтому и существуют лицензированные истребители вампиров и нелицензированных истребителей прочих монстров. Может, у вампиров лучшее политическое лобби, но, как бы там ни было, прессы у них намного больше. Охотники за скальпами вроде Теда Форрестера занимают промежуточное положение между полицией и лицензированными истребителями. Работают они в основном в ковбойских и фермерских штатах, где все еще считается законным охотиться на вредных зверей и убивать их за деньги. Ликантропы в это число тоже входят. Примерно в шести штатах их можно убивать на месте, если только последующий анализ крови подтвердит, что это были ликантропы. Некоторые случаи убийств выносились на суд, их законность ставилась под сомнение, но на уровне местного законодательства ничего не изменилось.

- Так зачем я нужна Теду?

На самом деле меня обрадовало, что я нужна Теду, а не Эдуарду. Это бы значило что-нибудь незаконное, скорее всего убийство. А на хладнокровное убийство я не готова. Пока еще.

- Приезжай в Санта-Фе и узнаешь, - ответил он.

- Нью-Мексико? Санта-Фе, штат Нью-Мексико?

- Да.

- Когда?

- Сейчас.

- Я еду как Анита Блейк, истребительница вампиров, значит, могу размахивать лицензией и взять с собой свой арсенал?

- Бери с собой что хочешь, - ответил Эдуард. - Я поделюсь с тобой игрушками, когда ты приедешь.

- Я сегодня еще не ложилась. У меня есть время немного поспать до вылета самолета?

- Поспи пару часов, но приезжай сегодня к вечеру. Тела мы переместили, но постарались место преступления для тебя оставить нетронутым.

- Что за преступление? - спросила я.

- Я бы сказал "убийство", но это не совсем то слово. Бойня, резня, пытки... да, - сказал он, будто проверив мысленно это слово. - Место пытки.

- Ты меня хочешь напугать? - спросила я.

- Нет.

- Тогда прекрати этот радиоспектакль и скажи попросту, что там случилось.

Он вздохнул, и впервые в жизни я услышала в его голосе усталость.

- Десятеро пропавших без вести. Двенадцать достоверно мертвых.

- Блин, - сказала я. - Почему я ничего в новостях не слышала?

- Публикации дали "желтые" газеты. Наверное, заголовок был вроде "Бермудский треугольник в пустыне". Двенадцать погибших - это три семьи. Соседи их нашли только сегодня.

- Давно наступила смерть? - спросила я.

- Давно. Одна семья уже мертва недели две.

- Господи, как же никто не хватился их раньше?

- За последние десять лет сменилось почти все население Санта-Фе. Новых людей к нам приехало немерено. И еще полно калифорнийцев, которые держат здесь летние домики. Местные зовут приезжих "калифорникаторы".

- Остроумно, - заметила я. - А Тед Форрестер - местный?

- Да, он живет недалеко от города.

Меня проняла дрожь любопытства - с ног до волос на голове. Эдуард был человек необычайно таинственный. Я о нем на самом деле ничего не знала.

- Это значит, что я узнаю, где ты живешь?

- Ты остановишься у Теда Форрестера, - ответил он.

- Но ведь это ты Тед, Эдуард. И я буду жить у тебя в доме?

Он чуть помолчал, потом сказал:

- Да.

Вдруг вся эта поездка показалась мне куда заманчивей. Увидеть дом Эдуарда, заглянуть в его личную жизнь - если только она есть. Что может быть лучше?

Только одно меня беспокоило.

- Ты сказал, что жертвами были семьи. Дети тоже?

- Странно, но нет, - ответил он.

- Слава богу за маленькую милость!

- У тебя всегда была к детишкам слабость, - сказал Эдуард.

- А тебя в самом деле не трогает вид мертвых детей?

- Нет, - ответил он.

Секунду или две я только слушала его дыхание. Я знала, что Эдуарда ничто не трогает. Ничто не волнует. Но дети... все мои знакомые копы терпеть не могут осмотра места преступления, если жертва - ребенок. Это затрагивает за живое что-то глубоко личное. Даже тем, у кого нет детей, трудно. И то, что Эдуарду оно по барабану, было не по барабану мне.

- А меня трогает.

- Я знаю один из твоих основных недостатков. - В его голосе звучала едва уловимая нотка юмора.

- Одно то, что ты социопат, а я нет, вызывает во мне величайшую гордость.

- Тебе, Анита, вовсе не обязательно быть социопатом, чтобы прикрыть мне спину. Мне просто нужен стрелок, а ты - стрелок. При необходимости ты убиваешь так же легко, как я.

Я не стала спорить, потому что не могла. И решила сосредоточиться на свершившемся преступлении, а не на собственном моральном смятении.

- Итак, Санта-Фе - город с большим и проходным населением.

- Не то чтобы проходным, - сказал Эдуард, - но мобильным, весьма мобильным. Очень много туристов, и большинство живут здесь по шесть месяцев в году.

- Значит, никто не знает своих соседей, - сказала я, - и не будет волноваться, если несколько дней никого из них не увидит.

- Вот именно.

Голос Эдуарда был ровен, пуст, но в нем угадывалась какая-то струйка утомленности, а сквозь нее просачивалась еще какая-то интонация.

- Ты думаешь, что есть еще тела, которых пока не нашли, - сказала я, а не спросила.

Он секунду помолчал, потом спросил:

- Ты так решила по моему голосу?

- Ага.

- Боюсь, что мне это не нравится. Ты слишком хорошо умеешь меня читать.

- Извини, постараюсь смирить свою интуицию.

- Не трудись. Интуиция - это одна из вещей, которые так долго сохраняют тебе жизнь.

- Это у тебя шуточки насчет женской интуиции?

- Нет. Это я хочу сказать, что ты действуешь от живота, от эмоции, а не от головы. Это и сила твоя, и слабость.

- Слишком мягкосердечна?

- Бывает. А бывает, ты внутри такая же мертвая, как я.

Услышав от него такую характеристику, я почти испугалась. Даже не того, что он включил меня в свою компанию, а того, что он знает: в нем что-то умерло.

- И ты никогда не тоскуешь по утраченному? - спросила я. За всю историю нашего общения этот мой вопрос был наиболее близок к тому, что можно назвать личным.

- Нет. А ты?

Я на минуту задумалась, хотела было автоматически произнести "а я - да", но остановилась. Между нами всегда должна быть правда.

- Думаю, что и я нет.

Он издал какой-то тихий звук, почти что смех.

- Вот это наша девушка!

Я была и польщена, и как-то непонятно разозлилась, что он назвал меня "наша девушка". Когда не знаешь, как себя вести, займись работой.

- Что там за монстр, Эдуард? - спросила я.

- Понятия не имею.

Вот тут я запнулась. Эдуард за противоестественными негодяями охотится дольше меня. Он знает монстров почти так же хорошо, как я, и мотается по всему свету, убивая их, а потому на собственном опыте знает то, о чем я только читала.

- Что значит - понятия не имеешь?

- Я никогда не видел, чтобы кто-то или что-то убивало таким образом, Анита.

Никогда раньше я не слышала этого глубоко скрытого чувства - страха. Эдуард, которого вампы и оборотни прозвали Смерть, боялся. Очень плохой признак.

- Эдуард, ты потрясен. Это на тебя не похоже.

- Погоди, пока увидишь жертв. Я сохранил для тебя фотографии и с других мест преступления, но последнее оставил нетронутым - тоже для тебя.

- А как это ты сумел заставить местных копов натянуть желтую ленту вокруг места преступления, да еще не снимать ее и дожидаться меня, лапушки?

- Местные копы Теда любят. Рубаха-парень - старина Тед. И если он им сказал, что от тебя может быть польза, они верят.

- Тед Форрестер - это ты. И ты никак не "рубаха-парень".

- Это не я, это Тед, - ответил он пустым голосом.

- Твоя тайная личность, - сказала я.

- Ага.

- Ладно, я прилечу сегодня в Санта-Фе после обеда или рано вечером.

- Лучше давай в Альбукерк, я тебя встречу в аэропорту. Только позвони и скажи, в котором часу.

- Я могу машину арендовать.

- Я все равно буду в Альбукерке по другим делам. Нет проблем.

- Что ты от меня утаиваешь? - спросила я.

- Я? Утаиваю?

В его деланном изумлении слышалась веселая нотка.

- Ты вообще таинственная личность и любишь держать секреты. Это дает тебе ощущение власти.

- Правда? - спросил он с интересом.

- Правда.

Он тихо засмеялся.

- Может, и дает. Закажи себе билет и позвони мне, когда прилетает твой рейс. А сейчас мне пора.

Он понизил голос, будто в комнату кто-то вошел.

Я не спросила, зачем торопиться. Десятеро пропавших без вести, двенадцать достоверно мертвых.

Торопиться надо. Я не спросила, будет ли он ждать моего звонка. Эдуард, никогда ничего не боящийся, испуган. Будет ждать как миленький.

Глава 2

Оказалось, что единственный рейс, на который еще остались билеты, вылетал в полдень, так что у меня было около пяти часов, чтобы поспать и мчаться в аэропорт. И еще я пропустила занятия по кенпо - это такой вид карате, который я месяца полтора назад начала изучать. И с удовольствием предпочла бы очутиться в зале, а не в самолете. Терпеть не могу летать, и последнее время мне это приходилось делать чертовски много. Привычка притупила ужас, но фобия все равно осталась. Противно сидеть в самолете, который ведет кто-то, кого я вообще не знаю и лично не проверила на наркотики. Я вообще не слишком склонна доверять кому бы то ни было.

Авиакомпании тоже доверчивостью не отличаются. Провезти на самолете скрытое оружие - это бочка геморроя. Сначала мне пришлось прослушать двухчасовой курс федерации гражданской авиации о правилах провоза скрытого оружия в самолете. И получить свидетельство, что я этот курс прослушала, - без него меня не пустили бы на борт. Еще у меня было письмо, сообщающее, что я нахожусь при исполнении официального задания, для которого мне необходимо иметь при себе ствол. Сержант Рудольф (Дольф) Сторр из Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий сделал мне факс на бланке группы с потрясающим понтом. Мне нужно было что-то от настоящего полицейского, чтобы легитимизировать мой статус. Если бы я действительно летела по делу полиции, даже если бы Дольф не участвовал в нем прямо, он бы дал мне все что нужно, как обычно и делал. А если Эдуард попросил бы меня помочь ему в неофициальном (читай - незаконном) деле, я бы к Дольфу и не сунулась. Олицетворенный Закон и Порядок не слишком обожал Эдуарда, он же Тед Форрестер. Слишком часто Тед оказывался там, где на земле валялись трупы. И потому Дольф ему не особо доверял.

В окно я не глядела. Я читала и пыталась себя уговорить, что я просто в очень тесном автобусе. Давно уже я решила, что летать не люблю еще и из-за клаустрофобии. Набитый до отказа "Боинг-727" - это действительно настолько замкнутое пространство, что дышать трудно. Включив вентилятор над сиденьем, я стала читать - Шерон Шинн. В нее я верила - она сможет удержать мое внимание даже на высоте нескольких сотен футов над землей, когда лишь тонкий слой металла отделяет меня от вечности.

Так что я не могу вам рассказать, как выглядит Альбукерк с птичьего полета, а дорожка, которая вела в аэропорт от самолета, ничем не отличалась от других таких же. Даже в туннеле ощущался жар, невидимой рукой давящий сквозь пластик. В Сент-Луисе могла быть весна, но в Альбукерке уже наступило лето. Я стала выискивать в толпе Эдуарда и посмотрела мимо него, пока сообразила, что это он. Я почти не узнала его сразу, потому что он был в шляпе. Ковбойской шляпе с затянутым за ленту пучком перьев, но вообще-то шляпа была изрядно поношенной. Поля с обеих сторон загибались вверх, будто Эдуард все время ломал жесткую материю, пока она не приняла новую форму под воздействием настойчиво мнущих ее рук. Рубашка белая, с короткими рукавами, какие продаются в любом универмаге. И к ней - темно-синие джинсы, с виду новые, а также пара походных ботинок, которую обновкой никак не назовешь.

Походные ботинки? У Эдуарда? Он никогда не производил впечатление сельского парня - истинный городской житель. Но вот он стоит и чувствует себя вполне комфортно. Однако никакого сходства с Эдуардом не было, пока я не глянула ему в глаза. Заверни его во что угодно, замаскируй как хочешь, одень как Принца в "Спящей Красавице" из Диснейленда, но загляни только ему в глаза - заорешь и дашь деру.

Они были синие и холодные, как зимнее небо. С этими белокурыми волосами, с утонченной бледностью Эдуард был олицетворением БАСПа.[1] И умел выглядеть безобидно, если хотел. Актер он был превосходный, но глаза его выдавали, когда он не заботился придать им нужное выражение. Они очень затруднялись выполнять функцию зеркала души, поскольку таковой не было у Эдуарда.

Он улыбнулся мне, и глаза его оттаяли, словно тронутые слабой теплотой. Он был рад меня видеть, неподдельно рад - насколько вообще мог бы обрадоваться кому-либо. И это тревожило, потому что Эдуард главным образом любил меня потому, что вместе мы всегда убивали больше народу, чем в одиночку. По крайней мере я. Насколько я понимаю, Эдуард вполне мог косить целые армии и когда меня нет.

- Привет, Анита!

- Привет, Эдуард.

Улыбка расплылась до ушей.

- Кажется, ты не рада меня видеть?

- Меня тревожит, Эдуард, что ты так рад мне. С моим приездом ты почувствовал облегчение, и это меня пугает.

Улыбка растаяла, и вся доброжелательность, гостеприимство, веселье утекли прочь с его лица, как вода из треснувшего стакана - досуха.

- Это не облегчение, - сказал он слишком безразличным голосом.

- Ври больше, - ответила я. Хотела сказать это тихо, но шум аэропорта был как океанский прибой - громкий и неумолчный.

Он посмотрел на меня своими безжалостными глазами и слегка кивнул, признал, что ему стало легче, когда я прилетела. Может, он бы и выразил это словами, но вдруг рядом с ним появилась женщина. Она улыбнулась, руки ее обхватили Эдуарда и прижали к себе. Выглядела она на тридцать с чем-то, старше Эдуарда с виду, хотя его точный возраст я не бралась бы определить. Короткие каштановые волосы, деловая прическа, но ей она шла. Почти без косметики, но все равно красива. Морщинки у глаз и около губ заставили меня добавить ей еще лет десять. Она была пониже Эдуарда, выше меня, но все равно маленькая, хотя слабой не казалась. Загара на ней было больше, чем требовалось бы для здоровья, что, наверное, и объясняло морщины на лице. Но в ней чувствовалась спокойная сила, когда она улыбнулась мне, держа Эдуарда под руку.

Джинсы на ней сидели очень аккуратно, наверняка она их гладила, белая безрукавка была с таким вырезом, что пришлось надевать кружевной топ, а в руках она держала коричневую сумочку величиной почти с мой саквояж. На миг я подумала, что Эдуард и ее встретил с самолета, но что-то было в ней слишком свежее, неспешное. Нет, она не сошла сейчас с самолета.

- Я Донна. А ты, наверное, Анита. - Она протянула руку, и я ее пожала. Рукопожатие у нее было твердым, и рука не вялой. Рабочая рука. И она знала, как пожимать руки. Редко кто из женщин владеет этой наукой. Она мне сразу понравилась, инстинктивно, и так же сразу я не поверила этому чувству.

- Тед мне много о тебе рассказывал, - сказала Донна.

Я поглядела на Эдуарда. Он улыбался, и даже глаза у него смеялись. Выражение всего его лица, поза изменились полностью. Он чуть ссутулился, улыбка стала ленивой, он просто излучал шарм рубахи-парня. "Оскара" ему за лучшую роль - будто он с кем-то кожей поменялся.

Я поглядела на Эдуарда-Теда и переспросила:

- Он тебе много обо мне рассказывал?

- О да! - произнесла Донна, беря меня за руку выше локтя, но не выпуская Эдуарда. Наверняка она любит прикосновения. Мои друзья-оборотни приучили меня к этим постоянным ощупываниям, но все равно я не слишком это любила. Какое, черт побери, имеет отношение Эдуард - то есть Тед - к этой женщине?

Эдуард заговорил, слегка растягивая слова по-техасски, будто это был почти забытый старый акцент. У самого Эдуарда никакого акцента не было. Голос чистейший и практически неопределимый, в нем совершенно не чувствовалось языковых интонаций тех мест, где Эдуард бывал, и тех людей, с которыми он общался.

- Анита Блейк, я рад представить вам Донну Парнелл, мою невесту.

Челюсть у меня отвалилась до пола, и я так и уставилась на Эдуарда. Обычно я стараюсь вести себя утонченнее... черт с ним, хотя бы вежливее. Я знала, какое удивление - да что там, шок - выражалось на моем лице, но ничего не могла поделать.

Донна рассмеялась, и это был хороший смех, теплый и чуть сдавленный, смех доброй мамочки. Она стиснула руку Эдуарда:

- Тед, ты был прав. Чтобы видеть ее реакцию, стоило приехать.

- Я ж тебе говорил, лапонька, - сказал Эдуард, приобнимая ее за плечи, и влепил ей поцелуй в макушку.

Я захлопнула рот и попыталась прийти в себя. И только смогла промямлить:

- Это... потрясающе. Я на самом деле... я... - Наконец я протянула руку и сказала: - Поздравляю.

Но улыбнуться не смогла.

Донна воспользовалась рукопожатием, чтобы притянуть меня в объятия.

- Ты ни за что не поверишь, но Тед говорил, что он все-таки решился полезть в петлю. - Она опять обняла меня и засмеялась. - Боже мой, девонька, я никогда не видела, чтобы человек так ошалел.

И вновь вернулась в объятия Эдуарда, к его улыбающемуся лицу Теда.

Мне в актерском ремесле до Эдуарда куда как далеко. Понадобились годы, чтобы выработать каменную морду, а уж насчет лгать выражением лица и жестами и речи не было. Так что я сохранила непроницаемое лицо и попыталась глазами показать Эдуарду, что жду от него объяснений.

Чуть отвернувшись от Донны, он улыбнулся мне своей легкой заговорщицкой улыбкой. Это еще сильнее меня взбесило. Эдуард радовался своему сюрпризу, черт бы его подрал!

- Тед, что за манеры! Возьми у нее сумку, - сказала Донна.

Мы с Эдуардом уставились на небольшой саквояж, который я держала в левой руке. Он выдал мне улыбку Теда, но реплика принадлежала Эдуарду:

- Анита предпочитает носить свой груз сама.

Донна посмотрела на меня так, будто этого не могло быть. Возможно, она не так сильна и независима, как кажется с виду, или еще лет на десять старше, чем мне показалось. Другое, понимаете ли, поколение.

- Тед правду говорит, - сказала я, чуть излишне подчеркнув голосом его имя. - Я сама ношу свой багаж.

Донна посмотрела так, будто хотела исправить мое очевидное заблуждение, но вежливость помешала. Это выражение лица (но не молчание) напомнило мою мачеху Джудит и увеличило возраст Донны где-то за пятьдесят. Либо она чудесно сохранившаяся женщина пятидесяти с чем-то, сорока с чем-то, либо ей тридцать с чем-то, а морщины от солнца ее старят. Совершенно непонятно.

Они зашагали по залу ожидания передо мной рука об руку. Я пошла за ними, но не потому, что саквояж был слишком тяжел, просто мне надо было прийти в себя. Я видела, как Донна утыкается головой в плечо Эдуарда, поворачивается к нему лицом, улыбается, сияет. Эдуард-Тед нежно наклонял к ней лицо и что-то шептал, а она смеялась.

Меня аж замутило от всего этого. Что позволяет себе Эдуард, как он обращается с этой женщиной? Или она тоже наемный убийца и столь же хорошая актриса? Почему-то я в это не верила. А если она действительно та, кем кажется - женщина, влюбленная в Теда Форрестера, которого вообще нет на свете, - то я, фигурально говоря, готова была набить Эдуарду морду. Как он мог втянуть ни о чем не подозревающую женщину в свою легенду? Или (и эта мысль показалась дикой) Эдуард-Тед действительно влюблен? Десять минут назад я бы сказала, что он не способен на глубокие чувства, но сейчас... сейчас я вообще ничего не понимала.

Аэропорт Альбукерка был исключением из выведенного мною правила, что все аэропорты выглядят одинаково и не определишь, в какой части страны и даже мира находишься - ты просто в аэропорту. Если есть какие-то декорации, то они обычно берутся из другой культуры, как те морские пейзажи, что висят в барах, расположенных вдали от моря. Но здесь было по-другому. Во всем ощущался привкус юго-запада. Многоцветная мозаика или живопись с доминирующей бирюзой или кобальтом украшала почти все лавки и киоски. На полпути от самолета до входа в аэропорт стояла небольшая палатка, в которой продавались изделия из серебра. Толпа осталась позади, и шум вместе с нею. Мы вышли в мир почти звенящей тишины, окруженной белыми-белыми стенами и огромными окнами. Альбукерк раскинулся за этими окнами плоской равниной в кольце черных гор, похожих на театральные, в чем-то нереальные декорации. Жар давил даже при работающем кондиционере - то есть не было по-настоящему душно, но ты мог себе представить, каково это на самом деле. Вокруг совсем чужой пейзаж, отчего я еще острее чувствовала, что брошена на произвол судьбы. Единственное, что мне нравилось в Эдуарде, так это его способность никогда не меняться. Он был таким, каким был, и вот сейчас по-своему, по-извращенному надежный, Эдуард подал мне такой крученый мяч, что отбивай как хочешь.

Донна остановилась и повернулась, увлекая за собой Эдуарда.

- Анита, это слишком тяжелая сумка. Пожалуйста, позволь Теду ее понести. - И она добродушно подтолкнула его в мою сторону.

Эдуард направился ко мне. Даже походка у него стала переваливающейся, как будто он много времени проводил в седле или на лодке. А с лица не сходила улыбка Теда, только глаза выглядывали из-под маски. Мертвые глаза, пустые, и любовь не сияла в них. Черт бы его побрал. Он действительно наклонился вперед, и его ладонь стала смыкаться над моими пальцами и ручкой сумки.

- Не смей! - прошипела я, вложив в это слово всю свою злость.

У него чуть округлились глаза, и он знал, что я говорю не только о сумке. Выпрямившись, он обратился к Донне:

- Она от моей помощи отказывается.

Он чуть подчеркнул слово "моей".

Она укоризненно цокнула языком и подошла к нам.

- Ну не будь упрямой, Анита. Пусть Тед тебе поможет.

Я посмотрела на нее, зная, что беспристрастным мое лицо не назовешь, совсем сменить его злое выражение я не могла.

Донна чуть удивленно подняла брови.

- Я тебя чем-нибудь обидела?

Я покачала головой:

- Нет, я на тебя не сержусь.

Она обернулась к Эдуарду:

- Милый Тед, кажется, она на тебя сердится.

- Думаю, ты права. - Глаза у него снова искрились любовью и весельем.

Я попыталась спасти положение:

- Да нет, просто Тед должен был мне сказать о вашей помолвке. Я не люблю сюрпризов.

Донна склонила голову набок, посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом. Хотела было что-то сказать, но передумала.

- Ладно, я постараюсь со своей стороны не преподносить тебе больше сюрпризов.

Она чуть плотнее прижалась к руке Эдуарда, и взгляд ее карих глаз стал чуть менее дружелюбным.

Я поняла, вздохнув, что Донна теперь решила, будто я ревную. Слишком сильной была моя реакция для дружеских и деловых отношений. Я не могла сказать ей, что именно мне не нравится, поэтому и смолчала. Пусть лучше она думает, что у нас с Тедом что-то было, чем узнает правду. Видит Бог, ей предпочтительнее принимать нас за бывших любовников. Она любила не существующего реально человека, даже если и опиралась на самую что ни на есть настоящую руку.

Я крепче сжала ручку сумки и двинулась к выходу, шагая рядом с Донной. Ей было бы неловко, если бы я шла сзади, поэтому я с ними поравнялась. Я и в лучшие времена не слишком умею поддерживать светскую беседу, а сейчас и подавно ничего не приходило в голову, поэтому наше молчание становилось все тягостнее для меня и для Донны. Для нее - потому что она по натуре своей была женщиной общительной. Для меня - потому что я знала, как мучительно для нее такое молчание, и не хотела усугублять неловкость сложившейся ситуации.

Она прервала молчание первой.

- Тед мне говорил, что ты - аниматор и охотник на вампиров.

- Я предпочитаю слово "истребитель", но он прав. - И в отчаянной попытке быть вежливой я спросила: - А чем ты занимаешься?

Она наградила меня ослепительной улыбкой, которая выделила складки с обеих сторон тонких и чуть-чуть напомаженных губ. Я обрадовалась, что на мне нет косметики: может быть, это убедит ее, что я не охочусь за Эдуардом-Тедом.

- У меня магазин в Санта-Фе.

- Она продает аксессуары для экстрасенсов, - добавил Эдуард, улыбнувшись мне поверх ее головы.

Мне стоило труда сохранить невозмутимое выражение лица.

- А какие аксессуары?

- Хрустальные шары, карты таро, книги - в общем, полный набор всего.

Я хотела сказать: "Ты же не экстрасенс", но промолчала. Мне встречались люди, убежденные, что у них есть парапсихический талант, которого на самом деле не было. Если Донна из тех, кто умеет себя обмануть, зачем мне прокалывать этот мыльный пузырь? Поэтому я сказала:

- И в Санта-Фе такие вещи хорошо идут?

- О, у нас было полно лавок вроде моей, "Новый век" в Санта-Фе пошел на ура, но потом налоги на недвижимость взлетели до небес, и почти все новые экстрасенсы переехали дальше в горы, в Таос. За последние лет пять энергия в Санта-Фе поменялась. Она по-прежнему положительна, но в Таосе теперь лучше. Не знаю почему.

Она говорила об "энергии" как об общепризнанном факте и не пыталась объяснять, будто я и так пойму. Она придерживалась общего мнения, что если ты зарабатываешь на жизнь поднятием мертвых, то ты и в других областях тоже экстрасенс. Часто так оно и есть, но не всегда. То, что, по ее словам, является энергией, я называла ощущением места. У некоторых мест есть ощущение, хорошее или плохое, бодрящее или опустошающее. Старая идея genius loci продолжала жить и процветать в новом веке под иным именем.

- А карты ты читаешь? - спросила я. Это был вежливый способ узнать, верит ли она, что у нее есть сила.

- О нет, - ответила Донна. - У меня очень малые способности. Мне бы хотелось читать по картам или хрусталю, но я всего лишь умею их хранить. Мой талант в этой жизни - помогать другим открывать свою силу.

Похоже было на слова психотерапевта, который верит в прошлые жизни. Я достаточно встречала их у могил, чтобы знать этот жаргон.

- Значит, ты не экстрасенс? - спросила я, просто чтобы убедиться, что она это знает.

- Совсем не экстрасенс. - Она мотнула головой, подчеркивая свои слова, и я заметила, что у ее золотых сережек форма египетского креста.

- Вообще-то большинство тех, кто идет в этот бизнес, экстрасенсы.

Она вздохнула:

- Экстрасенс, к которой я сейчас хожу, говорит, что в этой жизни я блокирована, потому что в прошлый раз злоупотребила своим даром. Она говорит, что в следующий раз магия будет мне доступна.

Ей все-таки кажется, что я верю в реинкарнацию и в психотерапию прошедшей жизни - из-за моей профессии. Или же Эдуард-Тед врал ей насчет меня просто ради собственного удовольствия. Однако я не стала говорить, что я христианка и в реинкарнацию не верю. В конце концов, на планете больше религий, верящих в реинкарнацию, чем не верящих. Кто же я такая, чтобы придираться?

И все же я не смогла удержаться от еще одного вопроса:

- А с Тедом вы в прошлой жизни были знакомы?

- Нет, на самом деле его порода для меня новая, хотя Бренда говорит, что его душа очень стара.

- Бренда - это твой экстрасенс?

Она кивнула.

- Насчет старой души я с ней согласна, - сказала я.

Эдуард посмотрел на меня через ее голову так, чтобы она не видела. Взгляд был подозрительным.

- Ты не почувствовала, как он резонирует? Это Бренда так называет. В присутствии Теда у нее в голове будто гудит огромный тяжелый колокол.

"Уж скорее тревожный набат", - подумала я. А вслух сказала:

- За всю жизнь порой можно обременить свою душу.

Она с досадой посмотрела на меня. Донна не была глупа, в ее карих глазах светился разум, но она была наивна. Донна хотела верить, поэтому и становилась легкой добычей лжецов определенного толка - вроде экстрасенсов и таких мужчин, как Эдуард, которые выдают себя за других.

- Я бы хотела до отъезда познакомиться с Брендой, - сказала я.

Эдуард вытаращил глаза, пока Донна его не видела.

А Донна довольно улыбнулась.

- Я с удовольствием вас познакомлю. Она никогда в жизни не видела аниматора и будет на седьмом небе от счастья.

- Это точно, - согласилась я. Я хотела увидеть Бренду и убедиться, действительно она экстрасенс или просто шарлатанка. Если она заявляет о способностях, которыми не обладает, то я разоблачу ее за такое преступное деяние. Терпеть не могу, когда самозваные экстрасенсы злоупотребляют доверием людей. Меня всегда удивляет, сколько жуликов умудряются процветать, когда вокруг полно настоящих талантов.

Мы проходили мимо ресторана, отделанного синими и темными плитками с цветочками вроде маргариток. На одной стене была фреска, изображающая испанских конкистадоров и индейцев в набедренных повязках. Я несла сумку достаточно легко - сказались тренировки со штангой.

У стены стояли таксофоны.

- Давай-ка я еще раз попробую позвонить детям, - сказала Донна, поцеловала Эдуарда в щеку и пошла к таксофонам, прежде чем до меня дошло.

- Детям? - спросила я.

- Да, - ответил он, тщательно выбирая интонацию.

- Сколько?

- Двое.

- Возраст?

- Мальчику четырнадцать, девочке шесть.

- А где отец?

- Донна вдова.

Я посмотрела на него, и взгляда было достаточно.

- Нет, это не моя работа. Она овдовела до нашего знакомства.

Я шагнула к нему, повернулась так, чтобы Донна не видела моего лица.

- Что за игру ты затеял, Эдуард? У нее дети, и она в тебя так влюблена, что у меня слова в глотке застревают. Что ты о себе думаешь?

- Донна и Тед встречаются около двух лет. Они любовники. Она ожидала от него предложения, и потому он его сделал.

На лице Теда блуждала улыбка, но голос был абсолютно деловым и лишенным эмоций.

- Ты говоришь так, будто Тед - это кто-то другой, Эдуард.

- Тебе уже надо называть меня Тедом, Анита. Я тебя знаю: если ты не выработаешь привычку, то забудешь.

Я шагнула к нему, понизив голос до яростного шепота:

- Хрен с ним, с именем! Он - это ты, и ты помолвлен. Ты собираешься на ней жениться?

Он едва заметно пожал плечами.

- Черт побери, - сказала я. - Это невозможно! Ты не можешь жениться на этой женщине!

Он расплылся в улыбке, обошел меня и протянул руки к Донне. Поцеловав ее, он спросил:

- Как там ребята?

Он обнял ее за плечи, повернув ко мне спиной. У него было спокойное лицо Теда, но глаза предупреждали меня: "Не перегибай палку". Почему-то это было для него важно.

Донна повернулась ко мне, и я изо всех сил придала лицу спокойное выражение.

- О чем это вы так горячо шептались?

- О деле, - сказал Эдуард.

- Фи, - скривилась Донна.

Я приподняла брови, глядя на Эдуарда. "Фи"? Самый опасный человек из всех, кого я знаю, помолвлен с женщиной, которая способна сказать "фи". Жуть какая-то.

Тут Донна вытаращила глаза:

- А где твоя сумочка? В самолете забыла?

- Я ее с собой не взяла. У меня есть карманы и вот эта сумка.

Донна уставилась на меня так, будто я вдруг заговорила на иных языках.[2]

- Боже мой, я бы не знала, что делать без этого убоища, которое я с собой таскаю. - Она повернула сумочку так, что та оказалась перед ней. - Я такая барахольщица!

- А где твои дети? - спросила я.

- У соседей. Это пожилая пара, и они просто на удивление ладят с моей девочкой, с Бекки. - Она нахмурилась. - Конечно, сейчас Питер всем недоволен. - Она глянула на меня. - Питер - это мой старший. Ему четырнадцать, и он решил использовать свой возраст как возмездие. Мне все говорили, что с подростками трудно будет, но мне даже не снилось, как трудно.

- Он попал в плохую компанию?

- Да нет. То есть не влез ни во что криминальное. - Это она добавила несколько поспешно. - Но он просто перестал меня слушать. Две недели назад он должен был прийти из школы домой и присмотреть за Бекки. А вместо этого он поехал к какому-то другу. Когда я закрыла магазин и пришла домой, то никого не обнаружила и не знала, кто из них где. Хендерсоны уехали, так что Бекки у них не было. Господи, я чуть не свихнулась. Ее взяли другие соседи, но если бы их тоже не оказалось дома, ей пришлось бы часами бродить вокруг! Питер, когда приехал, даже не извинился. А я уже успела внушить себе, что его украли, что он лежит где-то мертвый в канаве. А он входит такой неспешной походкой как ни в чем не бывало.

- Он до сих пор под домашним арестом? - спросила я.

Она кивнула с очень суровым лицом:

- Можешь не сомневаться. На месяц. И я отобрала у него все права и привилегии, какие только можно.

- А что он думает насчет того, что вы с Тедом хотите пожениться? - Садистский вопрос, и я это знала, просто не могла сдержаться.

Вид у Донны был действительно страдающий.

- Наши планы ему не по душе. Не по душе?

- Ну, ему же четырнадцать, и он мальчик, - сказала я. - Его долг - охранять свою территорию от других самцов.

- Боюсь, что так, - кивнула Донна.

Тед ее обнял:

- Лапонька, все будет путем. Мы с Питом придем к пониманию. Ты не волнуйся.

Мне не понравились слова Эдуарда. Я смотрела ему в лицо, но ничего не могла разглядеть за маской Теда. Будто он время от времени исчезал в своем alter ego. Я и часа тут не пробыла, а его игра в Джекила и Хайда уже начинала меня доставать.

- У тебя есть еще чемоданы? - спросил Эдуард.

- Конечно, есть! - ответила вместо меня Донна. - Она же женщина!

Эдуард хохотнул - скорее это был его собственный смех, а не Теда. Тихий и циничный звук, который заставил Донну поднять на него глаза, а меня почувствовать себя лучше.

- Анита не похожа ни на одну женщину, которую ты видела.

Донна глянула на него еще раз. Эдуард специально сказал именно так. Он поймал ее на ревности, как и я, и теперь играл на этом. Таким образом он мог объяснить мою странную реакцию на помолвку без риска разрушить свою легенду. Наверное, его можно было понять, но он тем самым еще и намекал на мое недостаточно светское поведение. Он настолько дорожил своей легендой, что был готов дать Донне думать о нас как о бывшей паре. Ни у Эдуарда, ни у меня не было за всю нашу жизнь ни единой романтической мысли насчет друг друга.

- Есть у меня багаж, - сказала я.

- Вот видишь? - Донна потянула его за руку.

- Все стволы в сумку не влезли бы.

Донна осеклась, обращаясь к Эдуарду, потом медленно обернулась ко мне. Мы с Эдуардом остановились, потому что остановилась она. Глаза у Донны были чуть расширены, и, кажется, у нее перехватило дыхание. Она смотрела на меня, но не в лицо. Будь она мужчиной, я бы могла сказать, что она уставилась на мою грудь, но на самом деле она не на нее смотрела. Проследив за ее взглядом, я увидела, что куртка у меня чуть отошла назад слева и виден пистолет. Наверное, это случилось, когда я поправляла сумку на эскалаторе. Небрежно с моей стороны. Обычно я очень осторожна и на публике свой арсенал не показываю. Я передвинула сумку, и куртка закрыла кобуру, как упавший на место занавес.

Донна коротко вздохнула, заморгала и посмотрела мне в лицо.

- У тебя в самом деле пистолет. - Голос был несколько удивленный.

- Я же тебе говорил, что она без него не ходит, - сказал Эдуард.

- Знаю, знаю... я просто никогда не видела женщину, которая... ты так же легко убиваешь, как Тед?

Очень разумный был вопрос. Значит, она больше внимания обращает на настоящего Эдуарда, чем я о ней думала. И потому я ответила честно:

- Нет.

Эдуард прижал ее к себе, предупреждая меня взглядом поверх ее головы:

- Анита не считает, что оборотни - животные. Она думает, что их можно исправить. Поэтому она иногда бывает слишком щепетильна.

Донна пристально смотрела на меня:

- Моего мужа убил вервольф. Убил на глазах у нас с Питером. Питеру было всего восемь.

Я не знала, какой реакции она ожидает, и потому не отреагировала. Лицо мое выражало заинтересованность, но никак не потрясение.

- А как вы спаслись?

Она медленно кивнула, поняв вопрос. Вервольф разорвал ее мужа на глазах жены и сына, но они остались живы, а муж - нет. Что-то произошло, что-то, что спасло их.

- Джон, мой муж, зарядил ружье серебряной дробью. При нападении он ружье выронил. Он ранил оборотня, но легко. - Взгляд у нее стал отрешенным, она вспоминала. Мы стояли в светлом зале аэропорта - три человека, окруженных тишиной и приглушенными голосами, а Донна не сводила с нас округлившихся глаз. Ни к чему было смотреть на Эдуарда, я и так знала, что у него такое же бесстрастное лицо, как у меня. Она замолчала, ужас в ее взгляде далеко еще не померк, и это говорило о том, что худшее впереди. По крайней мере для нее. Во всяком случае, из-за чего-то она по-прежнему испытывала чувство вины.

- Джон только за неделю до этого показал Питеру, как стрелять. Он был такой маленький, но я позволила ему взять ружье. Позволила ему застрелить монстра. Я позволила ему стоять перед этой тварью, а сама скорчилась на полу, не в силах шевельнуться.

Вот в чем был истинный ужас для Донны. Она допустила, чтобы маленький сын ее защитил. Позволила ребенку взять на себя взрослую роль защитника перед лицом кошмара. Она провалила главное испытание своей жизни, а Питер выдержал экзамен на взрослость в самом нежном возрасте. Неудивительно, что он ненавидит Эдуарда. Он заслужил право быть мужчиной в доме. Заслужил кровью, а теперь его мать хочет выйти замуж второй раз. А вот фиг ей.

Донна повернула ко мне измученные глаза. Она заморгала, будто с болезненным усилием выдергивала себя из прошлого. Она никак не примирилась с трагическим случаем, иначе бы он так живо не напоминал о себе. Когда наступает примирение, то о самом страшном горе рассказываешь без эмоций, так, будто оно стряслось с кем-то другим. Но даже смирившись, можешь поведать о минувшей истории, как об интересном происшествии. Я встречала копов, которые лишь в пьяном виде могли выдать в разговоре боль о пережитой трагедии.

Донна страдала, Питер страдал. Эдуард не страдал. Я посмотрела на него, мимо искаженного болью лица Донны. Он уставился на меня пустыми глазами спокойного, выжидающего хищника. Как он смеет вот так влезать в чужую жизнь! Как смеет усугублять их страдания! Ведь как бы теперь ни повернулось, женится он или нет, они будут страдать. Все будут страдать, кроме Эдуарда. Хотя, быть может, тут я могла бы вмешаться. Если он испоганил жизнь Донне, я смогу испоганить жизнь ему. Ага, эта идея мне нравилась. Устрою я дождь над его парадом!

Наверное, мой замысел отразился у меня в глазах, потому что Эдуард чуть прищурился, и на миг я ощутила в позвоночнике холодок, который он умел навевать одним своим взглядом. Он был очень опасен, но ради защиты этой семьи я проверю, какова степень его угрозы, а заодно и моей тоже. Наконец-то Эдуард нашел, чем достать меня настолько, чтобы я нажала бы на кнопку, которую не хотела трогать. Он должен оставить в покое Донну и ее семью. Должен уйти из их жизни. И я заставлю его это сделать, а не то... Когда имеешь дело с Эдуардом, есть единственное "а не то". Смерть.

Мы смотрели друг на друга поверх головы Донны, пока он прижимал ее к своей груди, гладил ей волосы, говорил какие-то ласковые слова. Но его лицо и взгляд были обращены только ко мне, и пока мы смотрели друг на друга, я не сомневалась, что он знает мои мысли. Он понимал, к какому я пришла заключению, хотя вряд ли догадывался, почему его интрижка с Донной и ее детьми стала соломинкой, сломавшей спину верблюда. Но достаточно было видеть его взгляд. Пусть ему и невдомек почему, но он знает, что этот траханый верблюд разломался надвое, и единственное, что ему остается, - выполнять то, чего я от него хочу, или же погибнуть. Именно так - я бы это сделала. Я знала, что могу прицелиться и застрелить Эдуарда, причем не для того чтобы ранить, а убить. Это вызывало холодную тяжесть в груди, но вселяло уверенность, которая позволяла чувствовать себя сильнее - и чуточку более одинокой. Эдуард не раз спасал мне жизнь. И я не раз спасала ему жизнь. Но... но... Я буду тосковать без Эдуарда, но я его убью, если придется. Эдуард гадает, почему я так сочувствую монстрам. Ответ простой: я сама монстр.

Глава 3

Мы вышли в летний зной, и он обжег кожу горячим ветром. Солнце палило не на шутку, и поскольку стоял только май, летом тут наверняка будет пекло и загорятся амбары. Но правду говорят, что восемьдесят градусов[3] когда сухо - это совсем не то, что восемьдесят градусов когда влажно, поэтому ничего ужасного не было. На самом деле, проморгавшись на солнце и приспособившись к жаре, ее уже как-то можно и не замечать. Она привлекает внимание где-то первые пятнадцать минут. Когда я вернусь, в Сент-Луисе будет уже за девяносто, а влажность - от восьмидесяти до ста процентов. Это, конечно, если я вернусь. Если у нас с Эдуардом дело дойдет до оружия, вряд ли такая возможность представится. Скорее всего он меня убьет. И я надеялась всерьез уговорить его оставить в покое Донну и ее семью, не прибегая к насилию.

Может быть, жара не казалась невыносимой из-за ландшафта. Альбукерк - плоская пустая равнина, убегающая вдаль во все стороны к кольцу черных гор, будто все, что здесь было ценного, выбрано из недр дочиста, а отвалы сбросили в эти недоступные горы, напоминающие гигантские терриконы. Местность действительно походила на самую большую в мире шахтную разработку, и было в этом пейзаже нечто раздольное и безлюдное. Будто здесь что-то погублено, будто ты в этом пейзаже чужой и незваный гость. Плохая энергия, как сказала бы Донна. Никогда и нигде ни одно место не казалось мне таким чуждым.

Эдуард нес оба мои чемодана, доставленные багажным транспортером. Обычно я бы взяла один, а сейчас - нет. Мне хотелось, чтобы у Эдуарда руки были заняты не пистолетами. Чтобы у меня было преимущество. Я не собиралась открывать стрельбу по дороге к машине, но Эдуард куда практичнее меня. Если он решит, что опасности от меня больше, чем пользы, он может устроить несчастный случай, не доходя до машины. Имея с собой в обозе Донну, это было бы затруднительно, но вполне возможно. Тем более - для Эдуарда.

И вот почему я еще дала ему выйти вперед - чтобы он был ко мне спиной, а не я к нему. Это не паранойя - когда имеешь дело с Эдуардом, это нормальные правила выживания.

Эдуард пропустил Донну вперед открыть машину. Сам он сбавил шаг и пошел со мной рядом, и я отодвинулась. Мы стояли посреди тротуара и смотрели друг на друга, как готовые к перестрелке противники из старого фильма.

Он держал в руках чемоданы - наверное, понимал, что я слишком накручена. И знал, что, если бросит чемоданы, у меня в руке тут же окажется пистолет.

- Ты хочешь знать, почему я ничего не имел против, чтобы ты была сзади?

- Ты знал, что я не стану стрелять тебе в спину, - сказала я.

Он улыбнулся:

- А ты знала, что я вполне мог бы.

Я склонила голову набок, почти сощурившись от солнца. Эдуард, конечно, был в темных очках. Но это было не важно, так как его глаза редко что-нибудь выдавали. Не о глазах его надо было мне беспокоиться.

- Ты любишь опасность, Эдуард. Вот почему ты охотишься на монстров. Каждый раз, когда ты выходишь на ринг, тебе надо отчаянно рисковать, иначе не в кайф.

Мимо нас прошла пара с тележкой, нагруженной чемоданами. Мы молча ждали, пока они проедут. Женщина дернула головой в нашу сторону, заметив напряжение в позах. Мужчина потянул ее за собой, и они удалились.

- Ты это просто так или к чему-нибудь? - спросил Эдуард.

- Ты хочешь знать, кто из нас лучше стреляет, Эдуард. Давно хочешь это выяснить. Если ты убьешь меня внезапно, вопрос так и останется без ответа и будет тебя сверлить.

Губы его растянулись в более широкой улыбке, но какой-то вялой и без прежнего добродушия.

- И потому я не стану стрелять тебе в спину.

- Вот именно.

- Так зачем тогда было так стараться занять мне руки и пропустить вперед?

- Мне еще выпадет много шансов ошибиться.

Он засмеялся, тихо и чуть жутковато. Один звук - и все стало ясно. Его заводила идея драться со мной.

- Я бы с удовольствием вышел на охоту за тобой, Анита. Это моя мечта. - Он вздохнул почти печально. - Но ты мне нужна. Нужна твоя помощь в этом деле. И еще: как ни хочу я получить ответ на мучительный вопрос, мне будет тебя не хватать. Ты единственный человек в этом мире, о котором я могу это сказать.

- А Донна?

- А что Донна?

- Не умничай, Эдуард. - Я посмотрела ему за плечо и увидела, что Донна машет нам от машины. - Нас засекли.

Он оглянулся на нее и помахал рукой с чемоданом. Без него, наверное, было бы легче, но Эдуард тоже осторожен - по-своему.

Он повернулся ко мне:

- Если будешь оглядываться на меня все время через плечо, ты работать не сможешь. Так что давай заключим перемирие, пока не раскроем дело.

- Даешь слово? - спросила я.

Он кивнул:

- Даю слово.

- Годится.

Он улыбнулся, и улыбнулся неподдельно.

- Ты веришь мне по единственной причине: ты сама держишь данное тобой слово.

Я помотала головой и шагнула ближе.

- Свое слово я держу, но чужие клятвы особенно всерьез не принимаю.

Рядом с ним я чувствовала тяжесть его взгляда даже сквозь черные стекла очков. Он умел смотреть пристально, этот Эдуард.

- Но моему слову веришь.

- Ты мне никогда не врал, Эдуард, - если давал слово. Ты выполняешь свои обещания, какой бы ценой они тебе ни давались. Ты не скрываешь, кто ты, по крайней мере от меня.

Мы оба оглянулись на Донну и пошли к ней, разговаривая на ходу.

- Как ты допустил, чтобы дело так далеко зашло? Как ты позволил Теду сделать предложение?

Он долго молчал, и я уже решила, что ответа не будет. Мы шли молча по солнцепеку, но в конце концов он сказал:

- Не знаю. Думаю, в какой-то вечер я слишком увлекся своей ролью. Настроение было подходящее, и Тед сделал предложение. Наверное, я на секунду забыл, что жениться придется мне.

Я глянула на него искоса:

- Ты за эти полчаса нагрузил меня личным так, как никогда за целых пять лет, что я тебя знаю. Ты всегда так болтлив, когда работаешь на территории Теда?

Он покачал головой:

- Я знал, тебе не понравится, что Донна сюда втянута. Но не представлял, насколько бурно ты отреагируешь. Поэтому для сохранения мира должен был обо всем тебе сказать.

Мы шагнули с тротуара, оба улыбаясь, и я помахала Донне. А сквозь улыбку произнесла, подобно чревовещателю:

- Мы с тобой так хорошо друг друга знаем, и каждый из нас будет очень тосковать по другому, но все равно мы готовы спустить курок. Как такое может быть? Я знаю, что это так, но все равно не могу понять.

- А не достаточно знать, что это правда? Тебе непременно нужно объяснить? - спросил он, пробираясь между машинами в сторону Донны.

- Да, мне нужно объяснение.

- А зачем?

- Затем, что я женщина.

Это его рассмешило, он прерывисто хохотнул, а у меня сердце прихватило, потому что я по пальцам одной руки могла пересчитать, сколько раз Эдуарду приходилось удивленно смеяться. Я ценила этот смех, в нем звучало что-то от того Эдуарда, который был лучше и моложе. Интересно, одна ли я могу вызвать у него этот смех? Почему же мы тогда так спокойно говорим, что прикончим друг друга? Нет, мне мало знать, что мы на это способны. Здесь должно быть какое-то "почему", а сказать, что оба мы монстры или социопаты, - этого объяснения мало. Мне мало.

Донна довольно косо поглядела на меня, когда мы подошли. Она демонстративно поцеловала Эдуарда, а когда он поставил чемоданы, устроила шоу еще эффектнее. Они целовались, обнимались и тискались, как пара подростков. Если Эдуард и делал это с неохотой, то виду не подавал. Он даже шляпу снял и слился с Донной, будто был донельзя рад.

Я стояла, прислонившись к автомобилю на расстоянии вытянутой руки от них. Если они хотели остаться наедине, могли снять номер. Поцелуи продолжались так долго, что я уж думала было многозначительно поглядеть на часы, но сдержалась и решила, что достаточно будет просто стоять, прислонившись к машине, со скучающей физиономией.

Эдуард оторвался от Донны со вздохом:

- После вчерашней ночи я не думал, что ты успеешь так по мне соскучиться.

- Я всегда по тебе скучаю, - ответила она, пересиливая страстное придыхание, смешанное со смехом. Повернулась ко мне, все еще обхватив Эдуарда жестом собственницы. Глядя на меня в упор, она сказала: - Извини, я не хотела тебя смутить.

Я оттолкнулась от машины и встала прямо.

- Меня трудно смутить такими пустяками.

Счастливое сияние ее глаз сменилось яростным огнем, показывающим готовность к обороне.

- А чем тебя можно смутить?

Я покачала головой:

- Это мне подставка для реплики: "Тем, чего тебе не хватает"?

Она оцепенела.

- Донна, не волнуйся. Я ни сейчас, ни раньше никогда не интересовалась... Тедом в романтическом смысле.

- Да я и не думала...

- Донна, не надо. Давай поступим по-настоящему оригинально - будем честными. Ты беспокоилась насчет меня с Эдуардом... Тедом, - быстро поправилась я, - почему и устроила мне этот показ подросткового тисканья. Донна, от меня свою территорию метить не нужно. - Я зачастила, чтобы она не заметила ошибку в имени, но она ведь заметила, и Эдуард заметил. - Тед слишком похож на меня, чтобы мы даже подумали о романе. Это было бы вроде инцеста.

Она покраснела даже под загаром.

- А ты, знаешь, прямолинейна.

- Прямолинейна для мужчины, - сказал Эдуард. - А для женщины она вообще как таран.

- Экономит время, - ответила я.

- Это точно, - согласился Эдуард и, притянув к себе Донну, поцеловал ее быстро, но сильно. - Завтра увидимся, лапонька.

Я приподняла брови.

Эдуард глядел на меня теплыми глазами Теда.

- Донна приехала на своей машине, чтобы мы тут провели часть дня. А теперь она поедет домой к ребятишкам, а мы займемся делом.

Донна отвернулась от него и посмотрела на меня долгим испытующим взглядом.

- Анита, я верю твоему слову, но чувствую какие-то странные вибрации. Будто ты что-то прячешь.

Я что-то прячу? Знала бы она только!

А Донна очень серьезно добавила:

- Я тебе доверяю человека, третьего по значению в моей жизни. Тед для меня сразу после детей. Не испорть мне самое лучшее, что есть у меня после гибели мужа.

- Видишь? - спросил Эдуард. - Донна умеет говорить без экивоков.

- Это точно, - согласилась я.

Донна в последний раз бросила на меня изучающий взгляд, потом повернулась к Эдуарду и отвела его в сторонку. Они стали разговаривать, а я ждала на неподвижном и сухом солнцепеке. Раз Донне так хочется уединения, я отвернулась и стала разглядывать далекие горы. До них было словно рукой подать, но я по опыту знала, что горы всегда гораздо дальше, чем кажутся. Они как мечты, далекие цели, к которым устремляешь взгляд, но они всегда недосягаемы, когда очень нужны тебе.

Сначала по мостовой захрустели ботинки Эдуарда, потом раздался его голос. Я уже стояла лицом к нему, скрестив руки на животе, так что при этом правая оказалась в приятной близости от рукоятки пистолета. Я верила Эдуарду, когда он сказал, что у нас перемирие, но... лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

Он остановился за одну машину от меня, прислонился к ней задом, сложив руки точно как я. Но под рукой у него не было пистолета. Вряд ли лицензии охотника за скальпами достаточно, чтобы пройти металлодетектор в аэропорту, так что ни пистолета, ни ножа у него быть не должно. Разве что он его взял из какой-то машины, где спрятал. Вполне в духе Эдуарда. Лучше ошибиться, предположив худшее. Пессимизм сохраняет жизнь, а оптимизм - нет. В нашей профессии по крайней мере.

Наша профессия. Странная фраза. Эдуард - наемный убийца, а я нет. Но почему-то у нас одна профессия. Не могу объяснить, но это так.

Эдуард улыбнулся чисто Эдуардовской улыбкой, рассчитанной на то, чтобы я встревожилась и стала подозрительной. И еще она значила, что он не задумал на мой счет ничего плохого - так, за поводок дергает. Конечно, он знал, что значит для меня эта улыбка, и мог специально так сейчас улыбнуться, чтобы усыпить мою бдительность. А может, он просто так улыбается. Я приписываю ему слишком сложные мысли, а это само по себе плохо. Эдуард прав, лучше всего я действую, когда подчиняюсь спинному мозгу, а высшую нервную деятельность отодвигаю на задний план. Не слишком хорошее правило на все случаи жизни, но для перестрелки лучше не надо.

- У нас перемирие, - напомнила я.

Он кивнул:

- Я сказал, что перемирие.

- Ты меня нервируешь.

Улыбка стала шире.

- Рад слышать, что ты все еще меня боишься. А то я уже начал удивляться.

- Ты перестаешь бояться монстров в тот день, когда они тебя убьют.

- А я монстр?

- Ты сам знаешь, кто ты, Эдуард.

Он сузил глаза.

- Ты назвала меня Эдуардом в присутствии Донны. Она ничего не сказала, но дальше будь внимательнее.

Я кивнула:

- Прошу прощения, я сразу себя на этом поймала, но поздно. Я и вполовину не умею так хорошо врать, как ты, Эдуард. К тому же Тед - уменьшительное от Эдуарда.

- Полное имя у меня в водительских правах - Теодор.

- Давай я тебя буду называть Тедди, тогда я запомню.

- Тедди подойдет, - сказал он спокойно.

- Тебя очень трудно дразнить, Э... Тед.

- Имена ничего не значат, Анита. Их очень легко менять.

- А Эдуард - это твое настоящее имя?

- Сейчас да.

Я покачала головой:

- А я действительно хотела бы знать.

- А зачем?

Он глядел на меня, и даже из-под темных очков ощущался напряженный интерес. Вопрос был не праздный. Вообще Эдуард не задает вопросов, на которые не хочет получить ответа.

- Затем, что за пять лет знакомства с тобой я не знаю даже твоего настоящего имени.

- Оно достаточно настоящее.

- Ну, меня как-то подмывает выпытать у тебя.

- Почему?

Я пожала плечами и убрала руку от пистолета, потому что он не был нужен, по крайней мере в эту минуту, сегодня. Но, убирая руку, я знала, что будут и другие дни, и впервые поняла, что не знаю, доживем ли мы оба до моего отъезда. И мне стало грустно и угрюмо.

- Может, чтобы узнать, какую выбивать надпись на надгробной плите, - ответила я.

Он засмеялся:

- Уверенность в себе - черта хорошая, самоуверенность - черта плохая.

Смех его затих, лицо с очками стало непроницаемым. Мне не надо было видеть его глаза - я и так знала, что они холодны и далеки, как зимнее небо.

Я отодвинулась от машины, опустив руки по швам.

- Послушай, Эдуард, Тед, как ты еще там называешься. Я приехала не для того, чтобы служить приманкой для монстров или же узнать, что ты крутишь роман с "мамулей года" из "нью эйдж". Это меня выбило из колеи, а такое состояние мне тоже не нравится. У нас перемирие до раскрытия дела, а потом?

- Потом посмотрим.

- Ты не можешь просто согласиться прекратить помолвку с Донной?

- Нет, - тихо и осторожно ответил он.

- А почему?

- У меня должна быть для нее достаточно веская причина, чтобы разбивать сердце ей и детям. Не забывай, что я провел с ними немало времени. Каково им будет, если я просто исчезну?

- По-моему, ее сын возражать не станет. Питер, кажется? Думаю, если Тед вдруг слиняет, он будет только рад.

Эдуард посмотрел в сторону.

- Питер - да, а Бекки? Уже два года я присутствую в ее жизни, а ей всего шесть. Донна доверяет мне забирать ее из школы. Раз в неделю я ее вожу на уроки танцев, чтобы Донне не пришлось закрывать магазин слишком рано.

Голос и лицо его не изменились, будто эти факты ничего не значили.

У меня плечи стянуло от гнева, бицепсы задергались. Я сжала руки в кулаки - просто чтобы куда-то их девать.

- Гад ты.

- Возможно, - ответил он, - но ты думай, о чем просишь, Анита. Просто так уйти - это может причинить еще больше вреда.

Я глядела на него, пытаясь проникнуть взглядом за эту невозмутимую маску.

- Ты не думал о том, чтобы рассказать Донне правду?

- Нет.

- Черт бы тебя побрал!

- И ты думаешь, что она могла бы выдержать правду обо мне, полную правду?

Я думала почти минуту, стоя на раскаленной стоянке. Наконец я сказала:

- Нет.

Не хотелось мне этого произносить, но правда есть правда.

- А откуда ты знаешь, что она не сможет быть женой наемного убийцы? Ты же только час с ней знакома, почему ты так уверена?

- А теперь ты ко мне прикалываешься, - сказала я.

Губы его дернулись почти в улыбке.

- Я думаю, ты попала в точку. Донна правды не вынесет.

Я потрясла головой, да так, что волосы хлестнули по лицу, и в буквальном смысле взметнула руки в воздух:

- Ну его на фиг пока что. Я не для того летела на самолете, чтобы торчать на жаре и обсуждать твою личную жизнь. Мы тут должны преступление раскрывать или что?

- Можем обсудить твою личную жизнь, - предложил он. - Ты с кем сейчас трахаешься - с вервольфом или вампиром?

В его голосе звучало что-то близкое к желчности. Не ревность, но крайнее неодобрение. Если ты убиваешь монстров, не заводи с ними шашней. Такое правило было у Эдуарда и когда-то у меня тоже. Еще один признак моего морального падения.

- Честно говоря, ни с одним, и это все, что я готова сообщить по данной теме.

Он даже приспустил очки, и стали видны светло-голубые глаза.

- Ты их обоих бросила? - В голосе звучал неподдельный интерес.

Я покачала головой.

- Если я захочу с тобой поделиться, я тебе сообщу отдельно. Теперь скажи мне, за каким чертом ты меня сюда вытащил, кроме как обсуждать твои сомнительные романы. Расскажи про эти убийства, Эдуард. Расскажи, зачем я прилетела.

Он надвинул очки обратно и слегка кивнул:

- О'кей.

Открыв водительскую дверь, он предоставил мне открывать пассажирскую самой. Для Донны он дверь придержал, но у меня с Эдуардом были не такие отношения. Если мы того и гляди начнем перестрелку, то я и дверцу могу сама подержать.

Глава 4

Машина принадлежала Теду, хотя вел ее Эдуард. Это было что-то квадратное и большое, помесь джипа, грузовика и уродливой легковушки. Покрыта она была слоем красноватой глинистой грязи, будто на ней ездили по канавам. Ветровое стекло измазалось так, что лишь два сектора под "дворниками" были прозрачны, а остальное покрывала патина рыжей грязи.

- Ну и ну, Эдуард! - сказала я, открывая заднюю дверцу кузова. - Что ты делал с этим механическим уродцем? Никогда не видала такой грязной машины.

- Это "хаммер", и он стоит побольше иного дома.

Эдуард поднял дверцу и стал закладывать внутрь мои чемоданы. Я протянула ему сумку и, когда подошла поближе, ощутила запах новой машины, что объяснило мне, почему обивка сзади почти девственна.

- Если он столько стоит, почему он не заслужил лучшего обращения?

Эдуард взял сумку и поставил ее на новую обивку.

- Я его купил, потому что он может ехать почти по любой местности и почти в любую погоду. Если бы я не хотел пачкать машину, купил бы что-нибудь другое.

Он захлопнул дверцу.

- А как Тед может себе позволить такую роскошь?

- Ты знаешь, Тед неплохо зарабатывает, истребляя вредных зверей.

- Но не до такой же степени неплохо, - сказала я. - И к тому же за скальпами не охотится.

- А откуда ты знаешь, сколько зарабатывает охотник за скальпами? - спросил он, выглядывая из-за грязной машины.

Он был прав.

- В общем, не знаю.

- И мало кто знает, так что мне сходят с рук покупки, которые вроде бы Теду не по карману.

Он обошел машину, направляясь к дверце водителя, и только верх белой шляпы был виден над заляпанной крышей.

Я потянула на себя пассажирскую дверцу, и она открылась. Стоило забраться на сиденье, и я была рада, что на мне не юбка. Что приятно в работе с Эдуардом - он не требует от меня носить деловой костюм. На эту поездку мне хватит джинсов и кроссовок.

Единственное, что у меня было от народного костюма, - черная куртка поверх хлопковой рубашки и джинсов. Это чтобы прикрыть пистолет, а больше ни за чем.

- Какие законы насчет стволов в Нью-Мексико?

Эдуард тронулся с места и глянул на меня:

- А что?

Я застегнула привязной ремень - мы явно торопились.

- Я хочу знать, могу ли я засунуть куртку куда подальше и носить пистолет открыто или надо все время прятать оружие.

Он чуть скривил губы.

- В Нью-Мексико можно носить оружие, если оно не скрыто. Носить скрытое оружие, не имея разрешения, запрещает закон.

- Давай проверим, правильно ли я поняла. Я могу носить пистолет у всех на виду, с разрешением на ношение или без, но если я надену поверх куртку, скрою оружие, а разрешения на ношение у меня нет, то я нарушу закон?

Он улыбнулся:

- Именно так.

- Очень интересные бывают законы об оружии в западных штатах, - заметила я, но куртку все же сняла. Можно вылезти из любой шмотки, не расстегивая ремня машины. Я его всегда застегиваю, поэтому практика у меня большая.

- И все же полиция имеет право тебя остановить, если увидит с оружием. Просто проверить, что ты не собираешься никого убивать.

Последние слова он сопроводил полуулыбкой.

- Так что я могу его носить, если не прятать, но на самом деле меня все время будет останавливать полиция.

- И еще: никакое огнестрельное оружие, даже незаряженное, нельзя вносить в бары.

- Я не пью, так что как-нибудь, думаю, смогу бары обходить.

Вдоль дороги, на которую мы выехали, тянулась проволочная изгородь, но она никак не скрывала ровные, плоские дали и странные черные горы.

- А как эти горы называются?

- Сангре-дель-Кристо - Кровь Христова, - ответил Эдуард.

Я глянула на него - не шутит ли он. Нет, он не шутил.

- Почему?

- Что почему?

- Почему их назвали Кровью Христовой?

- Не знаю.

- А давно Тед здесь живет?

- Почти четыре года.

- И ты не знаешь, почему горы назвали Сангре-дель-Кристо? Ты совсем не любопытен?

- К тому, что не касается этой работы, - нет.

Именно этой работы. Как-то странно.

- А что, если монстр, которого мы ищем, что-то вроде местного пугала? Знание о названии гор может нам ничего и не дать, но может вывести на легенду, предание, намек о какой-то кровавой бане в прошлом. Бывают очень локализованные монстры, Эдуард, твари, которые вылезают из-под земли раз в столетие, как долгоживущие цикады.

- Цикады? - переспросил он.

- Ага, цикады. Ювенильные формы остаются в земле, и только раз в тринадцать, или семь, или сколько там лет занимает цикл превращения, вылезают, линяют и становятся взрослыми. Это те насекомые, которые так трещат каждое лето.

- Не знаю, кто погубил тех людей, Анита, но только не гигантская цикада.

- Я не об этом, Эдуард. Я о том, что есть виды живых существ, которые прячутся, почти тотально прячутся много лет, а потом вылезают. Монстры все же принадлежат к миру природы. Противоестественная биология - все равно биология. Так что, быть может, старые мифы и легенды наведут нас на след.

- Я тебя привез не для того, чтобы ты тут Нэнси Дрю изображала, - сказал Эдуард.

- И для этого тоже, - ответила я.

Он посмотрел на меня таким долгим взглядом, что мне захотелось попросить его следить за дорогой.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Если бы тебе нужен был человек, только чтобы вскидывать ствол и стрелять, ты бы позвал кого-нибудь другого. Тебе нужны мои знания, а не только ствол. Так ведь?

Он отвернулся и стал смотреть на дорогу, отчего мне стало намного легче. По обе стороны стояли домики, в основном глинобитные или под глинобитные. Я недостаточно в этом разбираюсь, чтобы судить. Дворики маленькие, но ухоженные, кактусы и большие кусты сирени с удивительно маленькими гроздьями голубых цветов. Сирень была не такая, как на среднем западе. Наверное, она требует меньше воды.

Молчание заполнило машину, и я не пыталась его нарушить, созерцая пейзаж. Я в Альбукерке не бывала и буду изображать туриста, если получится. Эдуард наконец ответил мне, сворачивая на Ломос-стрит:

- Ты права. Я тебя позвал не просто стрелять. Для этого у меня уже есть люди.

- Кто? - спросила я.

- Ты их не знаешь, но в Санта-Фе я вас познакомлю.

- Мы сейчас едем прямо в Санта-Фе? Я сегодня еще ничего не ела и вроде надеялась перекусить.

- Последнее место преступления - в Альбукерке. Мы туда заедем, потом поедим.

- А мне потом захочется есть?

- Может быть.

- Кажется, мне тебя не уговорить сперва на ленч.

- Нам придется еще заехать в одно место, - сказал он.

- Это куда?

Он только слабо улыбнулся - дескать, пусть будет сюрпризом. Эдуард любил испытывать мое терпение.

Может, на другой вопрос ответит.

- А кто еще с тобой сейчас работает?

- Я же тебе сказал, ты их не знаешь.

- Ты все время говоришь "они". Значит, у тебя есть двое для поддержки, и тебе понадобилась еще и я?

Он опять ничего не ответил.

- Трое человек в поддержку. Да, Эдуард, ты, наверное, просто в отчаянии.

Я это сказала вроде как в шутку. Но он воспринял всерьез.

- Анита, это дело я хочу раскрыть любой ценой.

И вид у него был угрюмый. Подвело меня чувство юмора.

- И эти двое тоже задолжали тебе услугу?

- Один из них.

- Они наемные убийцы?

- Иногда.

- Охотники за скальпами, как Тед?

- Бернардо - охотник.

Наконец-то хоть одно имя.

- Бернардо - иногда наемный убийца, а вообще охотник за скальпами, как Тед. То есть он тоже использует маску охотника за скальпами как легальное прикрытие?

- Иногда он бывает телохранителем.

- Весьма разносторонний человек, - сказала я.

- Вообще-то нет, - ответил Эдуард, и это был странный ответ.

- А второй кто?

- Олаф.

- Ладно, Олаф. Он иногда убийца, не охотник за скальпами, не телохранитель. А кто он еще?

Эдуард покачал головой.

Эти ненавязчивые ответы начинали действовать мне на нервы.

- У кого-нибудь из них есть особые способности, помимо желания убить врага?

- Да.

Все, он исчерпал мой лимит ответов "да-нет".

- Эдуард, я приехала не играть в двадцать вопросов. Расскажи мне про своих помощников.

- Ты их скоро увидишь.

- Ладно, тогда расскажи, куда мы еще заезжаем.

Он чуть качнул головой.

- Слушай, Эдуард, ты мне действуешь на нервы и уже меня достал, так что кончай эту таинственность и говори по-человечески.

Он покосился на меня, и глаза чуть показались из-за темных стекол очков.

- Ну и ну, кажется, мы сегодня раздражительны.

- До раздражения, Эдуард, слишком далеко, и ты это знаешь. Но будешь еще темнить - действительно выведешь меня из себя.

- Я думал, тебя уже вывело из себя присутствие Донны.

- Так и есть. Но я хочу заинтересоваться делом и перестать выходить из себя. А для этого тебе надо ответить на мои вопросы о сути дела, а значит, и о твоих помощниках. Так что либо говори, либо отвези меня обратно в аэропорт к чертовой матери!

- Я Олафу и Бернардо не говорил, что ты путаешься с вампиром и вервольфом.

- На самом деле я сейчас ни с кем из них не встречаюсь, но дело не в этом. Меня не интересует их половая жизнь, Эдуард. Я только хочу знать, почему ты их позвал. Какая у них специальность?

- Ты порвала и с Жан-Клодом, и с Ричардом?

Редко когда мне удавалось слышать в голосе Эдуарда искреннее любопытство. И даже непонятно, хорошо это или плохо, что Эдуарда интересует моя личная жизнь.

- Не знаю, порвали мы отношения или нет. Скорее просто не видимся. Мне нужно побыть от них подальше, пока я решу, что делать.

- И что ты думаешь с ними делать?

В голосе слышался оттенок энтузиазма, а такое чувство у Эдуарда вызывало только дело.

- Я не собираюсь никого из них убивать, если ты на это намекаешь.

- Не могу сказать, что я не разочарован, - заметил Эдуард. - Тебе надо было убить Жан-Клода до того, как ты так глубоко увязла.

- Ты говоришь об убийстве того, кто был моим возлюбленным больше года, Эдуард. Может, ты и мог бы задушить Донну в постели, но я после такого рода поступка не смогла бы спокойно спать.

- Ты его любишь?

Этот вопрос застал меня врасплох. Не сам вопрос, а то, что его задал этот человек. От него было очень странно такое услышать.

- Да, я думаю, что да.

- А Ричарда ты любишь?

Как-то очень странно было обсуждать свои эмоции с Эдуардом. Есть у меня друзья-мужчины, но каждый из них предпочел бы лучше сверлить зуб, чем разговаривать о "чувствах". Из всех из них я сейчас говорила с тем, кто никогда, как я думала, не стал бы говорить со мной о любви. Что-то в этом году я слабо понимаю мужчин.

- Да, я люблю Ричарда.

- Про вампира ты сказала "думаю, что люблю", а про Ричарда - просто "да". Убей вампира, Анита. Я тебе помогу.

- Не слишком деликатно на это указывать, Эдуард, но я - слуга-человек Жан-Клода. Ричард - его зверь, которого он зовет. У нас такой симпатичный menage a trois. Если умрет один из нас, остальные тоже могут погибнуть.

- Может быть; а может, это вампир так говорит. Ему не впервой тебе врать.

Трудно было спорить так, чтобы не выглядеть дурой, и я не стала пробовать.

- Когда мне понадобится твой совет насчет моей личной жизни, я тебя спрошу. А пока ад не замерзнет, побереги дыхание. И давай рассказывай о деле.

- Ты, значит, будешь мне говорить, с кем мне встречаться, а с кем нет, а я тебе не могу платить той же монетой?

Я посмотрела на него:

- Ты злишься за то, что я налетела на тебя из-за Донны?

- Не совсем так; но если ты мне даешь советы насчет личной жизни, почему мне нельзя?

- Это не одно и то же, Эдуард. У Ричарда нет детей.

- Для тебя это такая большая разница?

- Большая, - кивнула я.

- Никогда не замечал за тобой таких материнских чувств.

- Их и нет, Эдуард, но дети - это люди, маленькие люди, заложники решений, которые принимают взрослые. Донна достаточно взрослая, чтобы сама делать ошибки, но когда ты ее раздавишь, ты детей тоже раздавишь. Я знаю, что тебе это все равно, а мне - нет.

- Я знал, что так будет. Я даже знал, как ты отреагируешь, хотя и не понимаю почему.

- Ну, ты предусмотрел больше, чем я. Я и представить себе не могла, что ты спутаешься с вдовой из "нью эйдж", да еще с детьми. Я считала, что ты всегда прикидываешь, сколько придется платить.

- Теду за это расплачиваться не придется, - сказал он.

- А Эдуарду?

Он пожал плечами:

- Для Эдуарда это просто еще одна потребность. Как еда.

Хладнокровная грубость этой фразы почти успокаивала.

- А вот это уже тот Эдуард, которого я знаю и боюсь.

- Боишься, и все-таки ты выступила против меня ради женщины, которую только что увидела, и двух детишек, которых даже не знаешь. Я вовсе не собираюсь никого из них убивать, и все же ты готова поставить между нами ультиматум. - Он покачал головой. - Этого я не понимаю.

- И не понимай, Эдуард. Только знай, что так и есть.

- Я тебе верю, Анита. Ты единственный известный мне человек, кроме меня, который никогда не блефует.

- Значит, Бернардо и Олафу случается блефовать? - спросила я.

Он покачал головой и засмеялся, разрядив нараставшее напряжение.

- Нет, я тебе ничего о них не скажу.

- Почему? - спросила я.

- Потому, - ответил он и почти улыбнулся.

Я глянула на его непроницаемый профиль.

- Тебе это нравится. Ты заранее радуешься моей встрече с Олафом и Бернардо.

Я даже не пыталась скрыть удивление в голосе.

- Как и радовался твоей встрече с Донной.

- Хотя и знал, что я разозлюсь, - уточнила я.

Он кивнул.

- Это выражение твоего лица почти стоило смертельной опасности.

Я покачала головой:

- Эдуард, ты начинаешь меня тревожить.

- Только начинаю? Наверное, теряю хватку.

- Ладно, не рассказывай о них. Расскажи об этом деле.

Он заехал на парковку. Я поглядела вперед и увидела над нами стены больницы.

- Это и есть место преступления?

- Нет.

Он въехал на свободную стоянку и заглушил двигатель.

- И что это значит, Эдуард? Почему мы приехали в больницу?

- Здесь выжившие.

- Выжившие? - Я широко открыла глаза.

Он посмотрел на меня.

- Оставшиеся в живых.

Эдуард открыл дверцу, но я удержала его за локоть.

Эдуард медленно повернулся и посмотрел на мои пальцы, схватившие его обнаженную руку. Он долго и неодобрительно не отводил взгляд, но этот фокус я и сама умею проделывать. Если человек дает понять, чтобы его не трогали, то собеседник, который не собирается применять насилие, обычно отпускает. Я не отпустила, вцепившись ему в локоть, но чтобы не было больно и он бы понял: так легко от меня не избавиться.

- Эдуард, рассказывай. Кто выжил?

Он перевел взгляд с руки на мое лицо. Так и хотелось сорвать с него очки, но я сдержалась. Глаза его все равно ничего не выдадут.

- Я тебе говорил, что есть раненые, - сказал он как ни в чем не бывало.

- Нет, ты не сказал. Ты говорил так, будто никто не выжил.

- Мое упущение, - ответил он.

- Черта с два. Ты любишь напускать таинственность, но это уже начинает утомлять.

- Отпусти мою руку.

Это он произнес как "привет" или "доброе утро" - без малейшего нажима.

- Если отпущу, ты мне ответишь?

- Нет, - сказал он все тем же приветливым голосом. - Но если ты устроишь здесь состязание, кто круче, Анита, я буду вынужден заставить тебя меня отпустить. Тебе это не понравится.

Голос его не изменился, даже улыбка на губах была та же. Но я отпустила его и медленно отодвинулась на сиденье. Если Эдуард говорит, что мне не понравится, я ему верю.

- Рассказывай, Эдуард.

На лице у него засияла широкая и открытая улыбка.

- Называй меня Тед.

И эта сволочь вылезла из машины! Я осталась сидеть, глядя, как он идет через парковку. Он остановился на краю, больница была от него на той стороне узкой дороги. Эдуард снял очки, засунул их дужкой за ворот рубашки и выжидательно обернулся к машине.

Он вполне заслужил, чтобы я не вышла. Заслужил, чтобы я вернулась в Сент-Луис и оставила его самого расхлебывать кашу. Но я открыла дверцу и вышла. Почему, спросите вы? Во-первых, он просил меня помочь, и в конце концов он все мне откроет - в своей садистской манере. Во-вторых, я хотела знать, что же смогло пробить это хладнокровие и напугать его. Я хотела знать, а в любопытстве кроются и сила, и слабость. Чем оно окажется на этот раз, пока что неясно. Я бы поставила на слабость.

Глава 5

Больница Санта Люсии была огромной, и на этом здании, единственном из виденных мною в Альбукерке, не лежал отпечаток юго-запада. Просто типичная больница - большая и угловатая. Может быть, больницу не собирались показывать туристам. Что ж, им повезло.

Тут даже было вполне мило, но все-таки больничная атмосфера чувствуется. В нее я попадаю, только когда что-то не так. Единственным на этот раз светлым моментом было то, что в палате не я и не кто-то из моих знакомых.

Мы находились в длинном белом коридоре с множеством закрытых дверей, но перед одной из них стоял полисмен в форме. Интуиция ли подсказывала, но я была уверена, что эта палата нам и нужна.

Эдуард подошел к полисмену и представился. Он классно изображал из себя рубаху-парня, безобидного и разбитного, но только несколько сдерживающего свою жизнерадостность - больница все-таки. Эдуард и полисмен сразу поняли друг друга, что уже не предвещало никаких проблем.

Полисмен окинул меня взглядом через плечо Эдуарда. Он выглядел молодо, но у него были холодные и серые коповские глаза. На этой работе надо немного повариться, только тогда глаза у тебя станут пустыми. Но он смотрел на меня слишком долго и внимательно. Почти чувствовалось, как тестостерон всплывает на поверхность. Этот его вызывающий вид говорил, что он то ли не уверен в своей мужественности, то ли в своей, так сказать, полицейскости, то ли он слишком недавно служит. Не новичок, но и недалеко от него ушел.

Если он думал, что я съежусь под пристальным взглядом, его ждало разочарование. Я спокойно улыбнулась ему, взгляд у меня был равнодушный и почти скучающий. Подвергаться осмотру - это не из числа моих любимых занятий.

Он моргнул первым.

- Лейтенант там. Он хочет ее видеть перед тем, как впустить.

- А зачем? - спросил Эдуард все тем же приятным голосом.

Коп пожал плечами:

- Я выполняю приказания, мистер Форрестер. Вопросы лейтенанту я не задаю. Подождите здесь.

Он приоткрыл дверь - чуть-чуть, чтобы не было видно, что за нею, и протиснулся внутрь. Потом закрыл дверь сам, не ожидая, пока это сделает доводчик.

Эдуард нахмурился:

- Не понимаю, что случилось.

- А я понимаю, - сказала я.

Он приподнял бровь, глядя на меня: дескать, выкладывай.

- Я женщина и, строго говоря, штатская. И многие копы не верят, что я способна на эту работу.

- Я за тебя поручился.

- Ну что ж, Э... Тед, значит, твое мнение весит меньше, чем ты сам думал.

Он все еще хмурился, глядя на меня по-Эдуардовски, когда дверь распахнулась. На моих глазах он преобразился в Теда. Глаза заискрились, губы разошлись в улыбке, все выражение лица стало иным, будто это была маска. Личность Эдуарда исчезла как по волшебству. Наблюдая это так близко, я даже поежилась. Легкость, с которой он менял личины, наводила жуть.

В дверях стоял мужчина, низкорослый, не намного выше меня - пять футов шесть дюймов самое большее. Я подумала: неужто в местной полиции нет норм роста? Золотистые и коротко стриженные волосы выгорели на солнце до белокурых и были как прилизанные на голове с квадратной челюстью. Бледная кожа у него загорела до золотистого оттенка. Сначала Донна, теперь этот лейтенант. Они здесь совсем, что ли, не боятся рака кожи?

У мужчины были красивые светло-зеленые глаза цвета молодых весенних листочков, с длинными золотистыми ресницами, они смягчали и придавали его лицу почти женственную красоту. Лишь благодаря мужественно выставленной челюсти лейтенанта можно было бы назвать скорее смазливым, чем красивым. Она и портила лицо, и спасала его от совершенства.

Глаза у мужчины, может, и были красивые, но не дружелюбные. В них сквозил даже не холодный коповский взгляд, а какая-то враждебность. Поскольку мы с этим человеком никогда не виделись, значит, причина в том, что я женщина - штатская или аниматор - либо и то, и другое вместе. Он или шовинист, или же набит предрассудками. Не знаю, что лучше.

Эдуард попытался прервать молчание.

- Лейтенант Маркс, это Анита Блейк. Сержант Эпплтон вам насчет нее звонил.

Эдуард говорил бодрым голосом Теда, но плечи его напряженно согнулись, и жизнерадостности в них заметно не было.

- Вы Анита Блейк. - Лейтенант Маркс сумел выразить голосом сомнение.

- Она самая.

Он прищурился:

- Я не люблю, когда в порученные мне дела лезут штатские. - Он ткнул пальцем в сторону Эдуарда. - Тед доказал свою полезность. - Ткнул в мою сторону. - А вы - нет.

Эдуард начал что-то говорить, но Маркс оборвал его резким движением руки:

- Пусть сама ответит.

- Я отвечу на вопрос, если вы его зададите, - сказала я.

- Что это должно значить?

- Это значит, что пока вы не задавали мне вопроса, лейтенант. Вы только делали утверждения.

- Ладно, всякая королева кладбищ тут еще умничать будет!

Ага, значит, это предрассудки. Одна загадка разрешилась.

- Меня сюда пригласили, лейтенант Маркс. Пригласили помочь вам расследовать дело. Если вы не хотите моей помощи - не надо, только пусть кто-то из городского начальства объяснит моему боссу, какого черта я лезла на самолет в Нью-Мексико, если не была уверена, что я там нужна.

- Я вас не так встретил, и вы бежите к властям?

Я покачала головой:

- Слушайте, Маркс, что за шило у вас в заднице?

- Чего?

- Я вам напоминаю вашу бывшую жену?

- Я женат, и жена у меня только одна! - возмущенно заявил он.

- Мои поздравления. Так что дело в той вудуистике, которой я поднимаю мертвых? Вас мистические искусства пугают?

- Я не люблю черной магии.

Он потрогал крестообразную заколку галстука, которая стала почти повсюду стандартным элементом полицейской формы. Я почему-то решила, что Маркс эти заколки принимает всерьез.

- Черной магией я не занимаюсь, Маркс. - Потянув за серебряную цепочку, я вытащила крест так, чтобы он был на виду. - Я христианка, епископальной церкви. Не знаю, что вы слышали о моей работе, но со злом она не связана.

- Это вы так говорите.

- Вопрос о состоянии моей бессмертной души мы с Богом будем решать без вас, лейтенант Маркс. Не судите, да не судимы будете. Или вы этот завет пропустили и придерживаетесь только того, что вам нравится?

У него потемнело лицо, забилась жилка на лбу. Гнев до такой степени, даже если лейтенант - христианский экстремист правого толка, был излишен.

- Что там за чертовщина за той дверью, что вы так оба перепугались?

Маркс заморгал:

- Я ничего не испугался.

Я пожала плечами:

- Испугались, и это видно. Вас потряс вид выживших, и вы решили отыграться на мне.

- Вы меня не знаете, - заявил он.

- Нет, но я хорошо знаю полисменов и могу определить, когда человек боится.

Он подступил ко мне так близко, что я шагнула бы назад для драки, освободив между нами пространство. Но я не тронулась с места. Не мог лейтенант в самом деле развернуться и стукнуть.

- Вам кажется, вы такая железная и крутая?

Я заморгала прямо перед его лицом, так близко, что, если бы я встала на цыпочки, могла бы его поцеловать.

- Мне не кажется, лейтенант. Я в этом уверена.

Он улыбнулся моим словам, но не добродушно и не радостно.

- Если вы думаете, что можете это выдержать, - прошу вас.

Он шагнул в сторону и приглашающим жестом указал на дверь палаты.

Я хотела спросить, что там за дверью. Что там может быть такого страшного, что настолько потрясло Эдуарда и лейтенанта полиции? Закрытая гладкая дверь хранила свои секреты.

- Чего вы ждете, миз Блейк? Вперед, открывайте дверь.

Я оглянулась на Эдуарда.

- Кажется, ты не хочешь меня просветить.

- Открывай дверь, Анита.

- Сволочь, - буркнула я себе под нос и открыла дверь.

Глава 6

Она вела не прямо в палату, а в небольшой тамбур с еще одной дверью, почти полностью стеклянной. Слышался шум циркулирующего воздуха, будто у палаты была автономная вентиляция. Сбоку стоял человек в зеленой одежде хирурга, с пластиковыми бахилами на ногах, на шее болталась маска. Он был высок и худ, но слабым не казался. И при этом он был первым увиденным мной жителем штата Нью-Мексико без загара. Человек протянул мне хирургический комбинезон:

- Надевайте.

Я взяла комбинезон у него из рук.

- Вы лечащий врач?

- Нет, я медбрат.

- А имя у вас есть?

Он чуть улыбнулся:

- Бен. Меня зовут Бен.

- Спасибо, Бен. Я Анита. А зачем мне вот это?

- Чтобы не занести инфекцию.

Я не стала спорить. Я была специалистом скорее по отнятию жизни, чем по ее защите, а к мнению специалистов я прислушиваюсь. Штаны комбинезона я натянула поверх джинсов, стянув завязки потуже. Но штанины все равно болтались у меня на ступнях.

Медбрат Бен улыбался.

- Мы не думали, что нам пришлют полицейского такого... крошечного.

Я на него ощерилась.

- Такие вещи надо говорить с извиняющейся улыбкой!

Он сверкнул белыми зубами. От улыбки его лицо смягчилось, и он стал меньше похож на сестру Крэтчет и больше на человека.

- И я не коп.

Он стрельнул глазами на пистолет в кобуре - очень черный и очень заметный на фоне красной рубашки.

- Но пистолет у вас есть.

Я надела через голову рубашку с короткими рукавами, накрыв раздражающий его пистолет.

- Законы штата Нью-Мексико разрешают мне носить пистолет, если он не спрятан.

- Если вы не полицейский, зачем вам пистолет?

- Я истребитель вампиров.

Он протягивал мне халат с длинными рукавами. Я просунула в них руки. Он завязывался сзади, как обычно бывает у больничных халатов, и Бен завязал его на мне.

- Я думал, что вампиров пулями убить нельзя.

- Серебряные пули их могут остановить, а если вампир не слишком стар и силен, то можно пробить ему дыру в мозгах или в сердце. Иногда, - добавила я.

А то еще Бен неправильно меня поймет, попытается остановить рвущегося вампира серебряной пулей, и его сжуют за то, что он положился на мое мнение.

Довольно трудно было запихнуть мои волосы под пластиковый тесный чехол, но в конце концов получилось, хотя край пластика тер мне шею при каждом повороте головы. Бен попытался помочь мне надеть хирургические перчатки, но это я сама сделала без труда.

Он приподнял брови.

- Вам приходилось надевать такие перчатки.

Он не спрашивал, а утверждал.

- Я их надеваю на осмотр места преступления, когда не хочу потом выковыривать кровь из-под ногтей.

Он помог мне завязать сзади маску.

- На вашей работе вы должны были видеть много крови.

- Но уж точно меньше, чем вы. - Я повернулась, глянула на себя в маске на рту и носу. Только глаза остались непокрытыми. Бен посмотрел на меня с задумчивым видом.

- Я ведь не хирургическая сестра.

- А какая у вас специальность? - поинтересовалась я.

- Ожоговое отделение.

Я широко открыла глаза.

- У раненых ожоги?

Он покачал головой:

- Нет, но тела у них - сплошь открытые раны, как ожог. Лечение одно и то же.

- Как это - сплошь открытые раны?

Кто-то постучал по стеклу у меня за спиной, и я вздрогнула. Повернувшись, я увидела человека в таком же, как у меня, наряде, сердито глядящего на меня светлыми глазами. Он нажал кнопку интеркома, и его голос был достаточно ясен, чтобы услышать в нем раздражение.

- Если входите, то входите. Я хочу им снова дать успокоительное, а не могу, пока вы не попробуете их допросить, - так мне сказали.

Он отпустил кнопку и ушел за белую занавеску, которая закрывала вид в палату.

- Господи, как сегодня все рады меня видеть!

Бен натянул маску и сказал:

- Лично против вас он ничего не имеет. Доктор Эванс свое дело знает, он один из лучших.

Если хотите в больнице найти хорошего врача, не спрашивайте ни в справочной, ни у врачей. Спросите любую сестру. Сестры всегда знают, кто хороший врач, а кто нет. Ничего плохого они вслух не скажут, но если они дадут о враче хороший отзыв, это надежно, как в банке.

Бен тронул на стене что-то слишком большое, чтобы назвать это кнопкой, и двери распахнулись с таким звуком, будто открыли воздушный шлюз. Я шагнула внутрь, и двери с тем же звуком закрылись у меня за спиной. Передо мной была только белая штора.

Я не хотела ее отодвигать. Все здесь были чертовски выбиты из колеи. Там наверняка будет плохо. Тела как открытые раны, сказал Бен, но не ожог. Что же с ними случилось? Как говорит старая пословица, есть только один способ узнать. Я сделала глубокий вдох и отодвинула штору.

Палата была белая, антисептическая, больничная донельзя. За ее стенами прибегали к каким-то уловкам, чтобы показать: дескать, это здание как здание - пастельные рисунки и все такое. Но здесь притворство кончалось, а реальность оказалась суровой.

В палате было шесть коек, каждая с пластиковым навесом над головой и торсом пациента. Возле ближайшей койки стоял доктор Эванс. В глубине палаты женщина в таком же хирургическом костюме смотрела на один из многих мигающих и попискивающих приборов, придвинутых к каждой койке. Она подняла глаза, и незначительная часть ее лица между маской и колпаком оказалась поразительно темной. Афроамериканка, но кроме того, что она не жирная, да еще ее роста, под всей этой сбруей больше ничего нельзя было увидеть. Встреть я ее без этой одежды, не узнала бы. Странная анонимность беспокоила - впрочем, может быть, только меня. Женщина опустила глаза и пошла к следующей койке, проверяя те же показания, что-то записывая в блокнот.

Я подошла к ближайшей койке. Доктор Эванс не повернулся, никак не прореагировал, что заметил мое присутствие. Над каждым пациентом, как шатер, висели белые простыни, поддерживаемые какой-то рамочной конструкцией.

Наконец доктор Эванс повернулся, и мне стало видно лицо пациента. Я заморгала - глаза отказывались это видеть или мозг отказывался воспринимать. Лицо было красное и сырое и должно было кровоточить, но крови не было. Будто я смотрела на кусок сырого мяса в форме человеческого лица, а не черепа. Нос был отрезан, остались кровавые дыры для вставленных внутрь трубок. Человек вращал глазами в орбитах, таращась на меня. Я не сразу сообразила, что у него срезаны веки.

Вдруг в палате стало тепло, так, что маска начала меня душить. Мне хотелось сорвать ее, чтобы сделать вдох. Наверное, доктор уловил какое-то мое движение, потому что он перехватил мою руку.

- Ничего не снимайте. Я каждый раз рискую их жизнью, когда сюда входит новый человек. - Он отпустил мое запястье. - Так постарайтесь, чтобы я рисковал не зря. Расскажите мне, кто это сделал.

Я замотала головой, стараясь дышать медленно. Когда я смогла говорить, то спросила:

- Как выглядит остальное тело?

Он посмотрел на меня вопрошающими глазами. Я выдержала взгляд. Все лучше, чем смотреть на эту койку.

- Вы уже побледнели. Вы уверены, что хотите видеть остальное?

- Нет, - честно ответила я.

Даже по одним только глазам было заметно удивление.

- Мне ничего сейчас так не хочется, как повернуться и выйти из этой палаты, - сказала я. - Новые кошмары мне не нужны, доктор Эванс, но меня позвали высказать мнение эксперта. Его я не могу составить, пока не увижу всего. Если бы я могла без этого обойтись, то, поверьте мне, я бы не просила.

- И что вы думаете так узнать? - спросил он.

- Я здесь не для того, чтобы на них глазеть, доктор. Но я ищу разгадку, кто это сделал. Почти всегда ключи к разгадке - на телах жертв.

Человек на койке мелко задергался, мотая головой из стороны в сторону, будто ему было очень больно. Тихие беспомощные звуки доносились из безгубого рта. Я закрыла глаза и попыталась восстановить ровное дыхание.

- Пожалуйста, доктор. Я должна видеть.

Открыла глаза я как раз вовремя, чтобы увидеть, как он отворачивает простыню. Он снимал ее, аккуратно складывая, дюйм за дюймом открывая тело пациента. Когда тело обнажилось до пояса, я уже знала, что с человека сняли кожу заживо. Я-то надеялась, что это будет только лицо, это само по себе уже было ужасно. Но чтобы ободрать тело взрослого мужчины, нужно чертовски много времени, нужна вечность, полная безумных криков, чтобы сделать это так хорошо и тщательно.

Когда простыня была снята с паха, я покачнулась - чуть-чуть. Это не был мужчина. Паховая область была гладкой и ободранной. Я поглядела на грудь - строение скелета мужское. Я затрясла головой и спросила:

- Это мужчина или женщина?

- Мужчина, - ответил доктор.

Я глядела, не могла не глядеть на половые органы, которых не было.

- Черт, - тихо произнесла я и снова закрыла глаза. Жарко было, очень жарко. С закрытыми глазами я слышала шипение кислорода, шепчущий шорох бахил сестры, подошедшей к нам, и тихие звуки с койки, где дергался пациент, привязанный мягкими ремнями за лодыжки и запястья.

Ремнями? Я их видела, но не зафиксировала в сознании. Я видела только тело. Да, тело. Не могла я думать о нем как о человеке. Надо было дистанцироваться или я отрублюсь.

Думать о деле. Я открыла глаза.

- Зачем ремни?

Голос у меня был с придыханием, но ясный. Я посмотрела на тело, потом подняла взгляд, встретившись глазами с доктором Эвансом. И глядела бы на него, пока не запомнила бы все морщинки возле его глаз, лишь бы не смотреть вниз, на койку.

- Они все время пытаются встать и уйти, - сказал он.

Я нахмурилась, чего под маской не могло быть видно.

- Но ведь они не в состоянии?

- Мы их держим на очень сильном болеутоляющем. И когда боль затихает, они пытаются уйти.

- Все? - спросила я.

Он кивнул.

Я заставила себя снова смотреть на койку.

- А почему это не может быть просто случай серийного... не убийцы, как его назвать? - Я пыталась подыскать слово. - Зачем вызвали меня? Я эксперт по противоестественному, а это может быть делом рук человека.

- На тканях тела нет следов режущего инструмента, - сказал доктор Эванс.

- То есть? - переспросила я, глядя на него.

- Дело в том, что это не могло быть сделано лезвием. Как бы ни был искусен палач, всегда остаются следы использованного инструмента. Вы правы, когда говорите, что больше всего информации дают тела жертв, но не эти тела. У них такой вид, будто кожу просто растворили.

- Любое едкое вещество, которое может снять с человека кожу и мягкие ткани, такие как нос и половые органы, не ограничится кожей и будет разъедать тело.

Он кивнул:

- Если его не смыть сразу, но нет следов никакого едкого вещества. Более того, на теле нет узоров кислотного ожога. Нос и паховые органы оторваны. На остатках следы отрыва и повреждения, которых больше нигде нет. Выглядит так, будто тот, кто их обдирал, сначала содрал кожу, а потом оторвал еще куски. - Он замотал головой. - Я по всему миру ездил, помогая уличать тех, кто виновен в пытках. И думал, что видел все, но ошибся.

- Вы судмедэксперт? - спросила я.

- Да.

- Но они же не мертвы?

Он посмотрел на меня:

- Нет, не мертвы, но здесь годятся мои знания, которые позволяют мне судить о мертвых телах.

- Тед Форрестер говорил, что есть смертные случаи. Они погибли от снятия кожи?

Теперь, когда я стала "работать", в палате уже не казалось так жарко. Если тщательно сосредоточиться на деловых вопросах, может быть, меня не вытошнит на пациентов.

- Нет, их разрезали на куски и бросили там, где они лежали.

- На разрезанных телах следы лезвия, иначе вы не говорили бы "разрезали".

- Есть след режущего инструмента, но это не нож и не меч, даже, черт побери, не штык и вообще ни один из известных мне инструментов. Порезы глубокие, но неровные, не такие, какие оставляет стальной клинок.

- А что? - спросила я.

Он покачал головой:

- Не знаю. Но это лезвие не прорезало кости. Кто бы ни резал эти тела, кости он отрывал друг от друга в суставах. На это не хватит сил ни у одного человека, тем более что это было сделано многократно.

- Да, наверное, - согласилась я.

- Вы действительно думаете, что такое мог сделать человек? - спросил он, мотнув головой в сторону койки.

- Вы спрашиваете, может ли человек так поступить с другим человеком? Если вы ездили по миру и свидетельствовали по делам о смерти от пыток, то вы наверняка знаете, что способны люди делать с людьми.

- Я не говорю, что человек такого не сделал бы. Я говорю, что вряд ли он был бы на это способен физически.

Я кивнула:

- По-моему, разрезать и растерзать человек мог бы. Но насчет снять кожу - согласна. Если бы это сделал человек, остались бы следы орудия.

- Вы говорите - следы орудия, а не следы ножа. Большинство людей считают, что нужен нож, чтобы снять с кого-то кожу.

- Любой предмет с острым краем, - сказала я, - хотя это медленнее и обычно неряшливее, чем ножом. А здесь все до жути аккуратно.

- Да, - согласился он, кивая. - Очень точное слово. Как бы ужасно это ни было, сделано это очень аккуратно, кроме удаленной дополнительной ткани. Там не аккуратно, а грубо.

- Как будто у нас два разных... - мне все хотелось сказать "убийцы", но эти люди были пока живы, - ...преступника.

- Что вы имеете в виду?

- Разрезать тело на куски тупым инструментом, который не режет кость, затем разорвать на части голыми руками - это больше в духе неорганизованного серийного убийцы. Тщательно снять кожу - на это скорее способен организованный серийный убийца. Зачем трудиться и тщательно снимать кожу с лица и паха, чтобы потом вырвать куски? Либо это два разных преступника, либо у него две разные личности.

- Раздвоение личности? - спросил доктор Эванс.

- Не совсем, но не всегда серийного убийцу легко отнести к какой-то категории. У некоторых организованных преступников бывают приступы ярости, напоминающие неорганизованного убийцу, и организованный ум может стать дезорганизованным в пылу убийства. К неорганизованным убийцам это не относится - у них шариков в котелке не хватит, чтобы подделаться под организованного.

- Так что у нас либо организованный убийца, подверженный дезорганизующим приступам ярости, либо... либо что?

Доктор говорил со мной очень разумно, совершенно уже не сердясь. Либо я произвела на него хорошее впечатление, либо хотя бы не произвела плохого. Пока что.

- Это может быть пара убийц: организованный убийца - мозг операции, и неорганизованный, ему повинующийся. Работающие тандемом убийцы - это бывает не так уж редко.

- Как хиллсайдский душитель, точнее, душители, - вспомнил он.

Я улыбнулась под маской.

- Было куда больше случаев, когда убийц было двое. Иногда это двое мужчин, иногда мужчина и женщина. В этом случае мужчина доминирует - так было по крайней мере во всех известных мне случаях, кроме одного. Как бы то ни было, один из них доминант, другой в большей или меньшей степени под его контролем. Это может быть полная доминация, когда другой не может сказать "нет", или некоторое партнерство. Но даже в более равных отношениях один доминирует, а другой подчиняется.

- И вы уверены, что это серийный... увечитель?

- Нет.

- То есть?

- Серийный увечитель - это самая нормальная версия, которую я могла бы предложить, но я - эксперт по противоестественным преступлениям, доктор Эванс. Меня редко вызывают, если налицо человеческое деяние, каким бы чудовищным оно ни являлось. Кто-то считает, что это не дело человеческих рук, иначе меня бы здесь не было.

- Агент ФБР выглядел очень уверенно, - сказал доктор Эванс.

Я посмотрела на него:

- Так что я теряю здесь свое и ваше время? Федералы уже посетили вас и сказали почти то же, что и я?

- Почти то же.

- Тогда я вам не нужна.

- Тот агент был уверен, что это - человек, маньяк.

- Иногда федералы бывают очень в себе уверены, а раз они высказались, то не любят потом оказываться неправыми. Полисмены вообще такие. Обычно, когда дело идет о преступлении, ответ прост. Убит муж - наверняка это сделала жена. Копы не любят усложнять дело. Они любят его упрощать.

- А почему вы не хотите принять простое решение?

- По нескольким причинам. Во-первых, если бы это был серийный убийца или еще кто-то там, думаю, полиция, федералы или кто там еще уже какие-то ключи к разгадке нашли бы. Уровень страха и неуверенности среди здешнего народа очень высок, а если бы они что-то нашли, они бы так не паниковали. Во-вторых, мне не надо отчитываться перед начальством. Никто мне не даст по рукам и не понизит в звании, если я выскажу догадку и ошибусь. Моя работа и мой доход не требуют от меня ублажать кого-то, кроме самой себя.

- Но у вас же есть начальство, которому вы отвечаете?

- Да, но мне не надо регулярно подавать письменные отчеты. Мой начальник - скорее менеджер. Ему глубоко плевать, как я делаю свою работу, если я ее делаю и не слишком многим при этом наступаю на мозоли. Я зарабатываю на жизнь поднятием мертвых, доктор Эванс. Это очень особое умение. Если мой босс меня достанет, есть две другие анимационные компании, которые меня с руками оторвут. Я даже могу работать независимо.

- Вы настолько хорошо это умеете?

Я кивнула:

- Вроде бы, и это освобождает меня от кучи бюрократической и политической рутины, с которой приходится возиться полиции. Моя цель проста: не допустить, чтобы беда случилась еще с кем-нибудь. Если при этом я поставлю себя в глупое или недостойное положение, то и фиг с ним. Хотя, наверное, на меня будут давить, чтобы я сообразила и вычислила это пугало. Не мой босс, а полиция и федералы. Раскрытие такого дела может сделать карьеру полицейскому. Ошибиться и провалить дело - может стоить карьеры.

- Но если вы ошибетесь, вам больно не будет.

Я посмотрела на него:

- Если я ошибусь, то "нет травмы - нет фола". Если все смотрят не в ту сторону - я, копы, федералы, все и каждый, - то это будет случаться снова и снова. - Я глянула на человека на койке. - И это будет очень больно.

- А почему? Вам-то что?

- Потому что мы - хорошие парни, а тот, кто это сделал, - плохой парень. Добро ведь должно торжествовать над злом, доктор Эванс, иначе зачем нужны Небеса?

- Вы христианка?

Я кивнула.

- Я не знал, что можно быть христианином и поднимать зомби.

- Вот такая неожиданность, - ответила я.

Он кивнул, хотя я не поняла, с чем это он согласился.

- Вам нужно видеть остальных или этого хватило?

- Можете его прикрыть, но... да, я должна хотя бы глянуть на остальных. Если этого не сделать, я потом буду гадать, не упустила ли я что-нибудь.

- Никто еще не смог осмотреть всю палату и при этом ни разу не покинуть ее, в том числе и я, когда впервые вошел сюда.

С этими словами доктор подошел к следующей койке. Я следовала за ним, по-прежнему без восторга, но самочувствие у меня несколько улучшилось. Я смогу выдержать, если буду думать лишь о раскрытии преступления, а эмоции засуну в далекий темный угол. Сейчас я не могу позволить себе такую роскошь.

Второй мужчина был почти идентичен первому, если не считать рост и цвет глаз. На этот раз синие, и мне пришлось отвернуться. Если бы я встретилась взглядом с кем-нибудь из них, убежала бы с воем.

На третьей койке было по-другому. Чем-то отличались раны на груди, и когда доктор Эванс откатил простыню с области паха, я поняла, что это была женщина. Взгляд мой непроизвольно вернулся к грудной клетке, откуда кто-то оторвал груди. Женщина бешено вращала глазами, издавая какие-то тихие звуки, и тут я впервые поняла, почему никто из них не говорит. От языка остался рваный пенек, как разрубленный червь ворочавшийся в безгубой, ободранной дыре.

Жар окатил меня волной. Комната поплыла перед глазами. Я не могла дышать. Маска прикипела к раскрытому, ловящему воздух рту. Я повернулась и медленно пошла к дверям. Я не побежала, но если я сейчас не выйду, меня стошнит, может, я даже упаду в обморок. Из этих двух вариантов я предпочитала рвоту.

Доктор Эванс, не говоря ни слова, нажал на пластину, открывающую дверь. Двери раздвинулись, и я вышла.

Медбрат Бен обернулся ко мне, поспешно прижав маску ко рту. Когда двери закрылись, он отпустил руку, и маска повисла под подбородком.

- Как вы?

Я замотала головой, не доверяя голосу, сдернула с лица маску, и все еще мне не хватало воздуха. Слишком было тихо в этом предбаннике, где единственным звуком было тихое шелестение воздуха в вентиляции. Чуть шевельнулась ткань, когда Бен шагнул ко мне. Мне нужен был шум, людские голоса. Мне надо было выйти отсюда.

Рывком я сдернула с головы пластиковый колпак. Волосы упали на плечи, задели лицо. Все еще не хватало воздуху.

- Извините, - сказала я, и собственный голос показался мне далеким. - Я сейчас вернусь.

Открыв наружную дверь, я выскочила.

Глава 7

В коридоре казалось прохладнее, хотя я знала, что это не так. Прислонившись к закрытой двери, я зажмурилась, дыша прерывисто и глубоко. После шипящей безмолвной палаты коридор был полон звуков. Шаги людей, какое-то движение, и голос лейтенанта Маркса:

- Не такая уж вы офигенно крутая, миз Блейк?

Я открыла глаза и посмотрела на него. Он сидел в кресле, принесенном, очевидно, для постового у двери. Самого постового видно не было. Только Эдуард стоял, прислонившись к стене, сложив руки за спиной. Он смотрел на меня, мне в лицо, будто пытался запомнить это выражение страха.

- Я трех пациентов посмотрела, пока не пришлось выйти. А вы сколько, Маркс?

- Мне не пришлось оттуда выкатываться.

- Доктор Эванс сказал, что никто не осматривал всей палаты без того, чтобы не прервать обход и не выйти из нее. Значит, и вы тоже не смогли, Маркс, так что не надо понтов.

Он вскочил:

- Вы... ведьма!

Слово это он выплюнул, будто не знал худшего оскорбления.

- В каком таком смысле? - спросила я. Здесь, в холле, мне было лучше. Переругиваться с Марксом - это семечки по сравнению с тем, что мне еще придется делать.

- В самом прямом!

- Если вы не знаете разницы между настоящей ведьмой и аниматором, неудивительно, что вы не можете поймать эту тварь.

- Какую еще тварь?

- Ту самую. Монстра.

- Федералы считают, что это серийный маньяк.

Я глянула на Эдуарда:

- Приятно, что мне хоть кто-то сообщил мнение федералов.

На лице Эдуарда даже капелька вины не отразилась. Он смотрел приветливо и непроницаемо, и я снова повернулась к Марксу:

- Почему тогда на ободранных телах нет следов орудия?

Маркс посмотрел вдоль коридора, где шла какая-то сестра с тележкой.

- Мы не обсуждаем текущее расследование в общественных местах.

- Отлично. Тогда, когда я вернусь туда и посмотрю три оставшихся... тела, поедем не в общественное место, где можно будет поговорить о деле.

Он чуть побледнел.

- Вы вернетесь туда?

- Жертвы - это следы преступления, лейтенант. И вы это знаете.

- Мы вас можем отвезти на места преступлений, - сказал он. Самые приветливые слова от него за все это время.

- Прекрасно, и мне надо их видеть, но сейчас мы здесь, и единственные возможные ключи к разгадке - в той палате.

Дыхание у меня восстановилось до нормы, обильный пот на лбу высох. Может, я чуть бледна, но двигаться могу и чувствую себя почти нормально.

Выйдя на середину холла, я поманила к себе Эдуарда, будто что-то хотела сказать ему только для его ушей. Он отвалился от стены и направился ко мне. Когда он подошел поближе, я сделала ложный выпад ногой вниз. Он на миг опустил глаза, среагировав, и в ту же секунду высокий удар ногой попал ему в челюсть. Он тяжело упал на спину, взметнув руки, чтобы защитить лицо. Он был достаточно опытен, чтобы защищать жизненно важные зоны, а потом уже думать, как подняться.

Сердце у меня в груди колотилось - не от усталости, от адреналина. Я никогда еще не пробовала свое вновь обретенное искусство кенпо в настоящем бою. Впервые пробовать его на Эдуарде - вряд ли самая удачная затея, но смотри ты - получилось. Хотя, честно говоря, я несколько удивилась, что получилось так легко. Мелькнула мысль, не поддался ли Эдуард, но вторая мысль ей возразила, что для этого у него слишком сильно самолюбие. Я поверила второй.

Я стояла в модифицированной "стойке лошади". Это почти единственная стойка, которую я достаточно освоила, чтобы вернуться в нее после выпада ногой. Кулаки я подняла вверх и ждала, но сама не лезла.

Когда Эдуард понял, что я ничего не собираюсь предпринимать, он опустил руку и уставился на меня.

- Что это за фигня?

На нижней губе у него была кровь.

- Я беру уроки кенпо, - сказала я.

- Кенпо?

- Это что-то вроде таэквондо, только ударов ногой меньше и больше уходов, много работы руками.

- А черного пояса по дзюдо тебе мало? - спросил он уже голосом Теда.

- Дзюдо дает отличную тренировку, но для самообороны не слишком хорошо. Ты должен подпустить к себе врага и сцепиться с ним. А так я держусь на дистанции, но могу нанести вред противнику.

Он тронул губу и поглядел на кровь у себя на пальцах.

- Вижу. За что?

- За что я тебе дала ногой по морде? - спросила я.

Он кивнул, и мне показалось, что при этом еле заметно вздрогнул. Отлично.

- А почему ты меня не предупредил насчет жертв? Не сказал, что меня ждет?

- Я туда вошел неразогретым, - сказал он. - И хотел посмотреть, сможешь ли ты это выдержать.

- У нас не конкурс крутых, Эдуард. Я с тобой не состязаюсь. Я знаю, что ты круче, умелей, хладнокровней. Ты победитель, идет? И перестань гнать мачистскую дурь.

- Не уверен, - тихо возразил он.

- В чем не уверен?

- Кто круче. Я ведь тоже не всю палату сумел осмотреть с первого захода.

Я посмотрела на него пристально:

- Ладно, ты хочешь схватиться один на один. Пойдет. Но не сейчас. Нам надо раскрыть преступление. Нам надо сделать, чтобы этого больше ни с кем не случилось. Когда снова станем хозяевами своего времени, тогда, если захочешь, снова начнешь выяснять, кто дальше плюнет. А пока мы не раскрыли дело, брось это на фиг или я всерьез разозлюсь.

Эдуард медленно встал. Я отодвинулась от него. Никогда не видела, чтобы он использовал боевые искусства, но от него я всего ожидаю.

Услышав звук, я отодвинулась так, чтобы видеть одновременно и Маркса, и Эдуарда. Звуки издавал Маркс - резкие, отрывистые. Я не сразу поняла, что он смеется, смеется навзрыд, аж побагровел весь, еле переводя дыхание.

Мы с Эдуардом оба на него уставились.

Когда Маркс смог что-то произнести, он сказал:

- Вы бьете человека ногой в лицо, и это вы еще сердитесь не всерьез. - Он выпрямился, прижимая руку к боку, будто там у него шов. - А что вы делаете, когда всерьез сердитесь?

Я почувствовала, как лицо у меня становится пустым, глаза - оловянными. На миг я дала Марксу заглянуть в зияющую пустоту, где у меня должна была бы находиться совесть. Я не собиралась этого делать, как-то само собой вышло. Может быть, меня сильнее потрясла палата и пациенты, чем я думала. Единственное оправдание, которое я могу привести.

Маркс резко сделался серьезным. Он попытался глянуть на меня коповским взглядом, но внутри ощущалась неуверенность, почти граничащая со страхом.

- Улыбнитесь, лейтенант. Удачный день - ни одного убитого.

Эта мысль дошла до него не сразу, потом отразилась на лице. Он в точности меня понял. Никогда нельзя даже намекать полиции, что можешь убить, но я устала, и мне все еще предстояло вернуться в палату. А, хрен бы с ним.

Эдуард произнес своим голосом, низким и пустым:

- И ты еще спрашиваешь, почему я с тобой состязаюсь?

Я перевела на него взгляд такой же мертвый, как у Эдуарда, и покачала головой:

- Я не интересуюсь, почему ты состязаешься со мной... Тед. Я только сказала, чтобы ты это прекратил, пока мы не раскроем дело.

- А потом?

- А потом видно будет, так ведь?

На лице Эдуарда я увидела не страх - а предвкушение. И в этом-то и была разница между нами. Он любит убивать, я - нет. А пугало меня то, что сейчас, быть может, это была единственная оставшаяся меж нами разница. И мне она не казалась такой существенной, чтобы кинуть камень в Эдуарда. Да, у меня по-прежнему было больше правил, чем у Эдуарда. Оставались веши, которые он способен сделать, а я - нет, но даже этот список за последнее время укоротился. Какое-то близкое к панике чувство рвалось у меня наружу. Не страх перед Эдуардом или тем, что он может сделать, но мысль, не свернула ли я уже за последний поворот, не стала ли просто монстром? Я сказала доктору Эвансу, что мы - хорошие парни, но если мы с Эдуардом играем за команду ангелов, кто же может быть на другой стороне?

Некто, готовый живьем освежевать человека без какого-либо инструмента. Тот, кто отрывает органы у мужчин и груди у женщин голыми руками. Каким бы плохим ни был Эдуард, какой бы плохой ни стала я, существуют еще твари и похуже. И мы готовы отправиться на охоту за одной из них.

Глава 8

Я действительно вернулась в палату и ни черта нового не узнала, осмотрев трех последних жертв. Столько мужества потрачено зря. Ну, не совсем зря. Я себе доказала, что могу туда войти снова без тошноты или обморока. Произвело ли это впечатление на Эдуарда и Маркса, мне было все равно. Главное, можешь ли ты произвести впечатление на себя.

То ли на доктора Эванса я тоже произвела впечатление, то ли ему надо было передохнуть и выпить чаю, но он меня позвал в комнату отдыха врачей и сестер. Вообще-то такого кофе, который нельзя пить, не бывает, но я надеялась, ради Эванса, что чай все-таки лучше. Хотя сомнительно. Кофе был из банки, а чай - из пакетиков с веревочками. От пакетированного чая или кофе многого ожидать не приходится. Дома я сама мелю кофе, но сейчас я от дома далеко и благодарна хотя бы за теплую горечь.

Пришлось добавить сливок и сахара, и тут я заметила, что кофе дрожит в чашке. И еще мне было очень зябко. Нервы, просто нервы.

Если у Эдуарда и были нервы, то вряд ли это бросалось в глаза, если судить по тому, как он пил черный кофе, прислонившись к стене. Сахаром и сливками он пренебрег, как настоящий мужчина. Он морщился с каждым глотком, и, пожалуй, не от того, что кофе был горячий. Губа у него слегка распухла от моего удара, и мне это было приятно. Ребячество, но что поделаешь?

Маркс расположился на единственном в комнате диване и дул на кофе. Себе он сливки и сахар положил. Эванс сидел на единственном стуле, не слишком удобном, и вздыхал, помешивая чай.

Эдуард глядел на меня, и я наконец поняла, что он не сядет, пока не сяду я. Ну и черт с ним. Я опустилась на стул - не совсем удобно с его слишком прямой спинкой, зато стоял он так, что мне были видны все присутствующие в комнате и дверь тоже. У дальней стены находился небольшой холодильник - старая модель, окрашенная в странный коричневатый цвет. В угловой стойке стояла кофеварка, еще одна кофеварка, где ничего не было, кроме горячей воды, умывальник и микроволновая печь.

Доктор Эванс залил чай горячей водой. В открытом пакете лежали пластиковые ложечки, и еще была большая кружка с этими бесполезными мешалками для кофе. Можно было выбрать сахар, нутрасвит и еще какой-то заменитель сахара, о котором я никогда не слышала. На столе остался засохший кружок искусственных сливок, которые кто-то когда-то пролил и поставил туда кружку. Я разглядывала все эти мелочи, стараясь отвлечься. Несколько секунд мне хотелось только прихлебывать кофе и не думать. Я все еще сегодня ничего не ела, а сейчас мне уже и не хотелось.

- Вы сказали, что у вас есть ко мне вопросы, миз Блейк, - нарушил молчание доктор Эванс.

Я вздрогнула, и Маркс тоже. Только Эдуард остался неподвижно стоять, прислонившись к стене, глядя на нас синими глазами, будто напряжение и ужас совершенно его не касались. А может быть, просто притворялся. Я уже не знала.

Я кивнула, пытаясь собраться.

- Как они все остались в живых?

Он чуть склонил голову набок.

- Вас интересует технически, как это удалось сделать? Медицинские подробности?

Я покачала головой:

- Нет, я о другом. Если один человек, пусть два выживут при таких повреждениях, я еще поверю. Но вообще-то человек вряд ли может выжить или я не права?

Эванс поправил сползавшие очки, но кивнул:

- Нет, вы правы.

- Так как же выжили все шесть?

Он нахмурился:

- Кажется, я не понимаю, что вы хотите сказать, миз Блейк.

- Я спрашиваю: каковы шансы выжить шестерым людям разного пола, возраста, происхождения, физической формы и так далее при одинаковом объеме повреждений у каждого из них. Насколько я понимаю, выжили только ободранные жертвы?

- Да. - Доктор Эванс внимательно смотрел на меня светлыми глазами, ожидая продолжения.

- Почему они выжили?

- А потому что живучие, - сказал Маркс.

Я посмотрела на лейтенанта, снова на доктора:

- Это правда?

- Что? - спросил доктор.

- Что они живучие?

Он опустил глаза, будто размышляя.

- Двое мужчин регулярно занимались спортом, одна женщина была марафонской бегуньей. Трое остальных вполне обыкновенные. Одному мужчине под шестьдесят, и он никаким спортом не занимался. Другой женщине около тридцати, но она... - Он посмотрел на меня. - Нет, их не назовешь особо живучими индивидами, по крайней мере в физическом смысле. Но я убедился, что очень часто люди, не обладающие физической силой или какой-нибудь еще, дольше всего выдерживают под пыткой. Крутые мужики обычно сдают первыми.

Я заставила себя не обернуться на Эдуарда, но это было трудно.

- Разрешите, я уточню, насколько правильно я поняла. Умер ли еще кто-нибудь из тех, кто был ободран, как и люди в палате?

Он снова заморгал и уставился вдаль, будто вспоминая, потом посмотрел на меня.

- Нет. Погибли только те, кого разорвали на части.

- Тогда я снова спрошу: почему они живы? Почему ни один из них не умер от шока, потери крови, от сердечного приступа - да черт побери, просто от страха?

- От страха люди не умирают, - сказал Маркс.

Я глянула на него:

- Вы это точно знаете, лейтенант?

На красивом лице застыла мрачная недовольная гримаса.

- Да, я это точно знаю.

Я не обратила внимания на комментарий - с Марксом потом можно будет поспорить. Сейчас я хотела добиться ответа на свой вопрос.

- Как выжили все шестеро, доктор? Не почему эти шестеро выжили, но почему выжили все?

Эванс кивнул:

- Я понял, к чему вы клоните. Как могло выйти так, что все шестеро выжили?

Я кивнула:

- Именно. Некоторые хотя бы должны были умереть, но этого не случилось.

- Тот, кто их ободрал, знаток своего дела, - ответил Эванс. - Он в курсе, как не дать им умереть.

- Нет, - возразил Эдуард. - Как бы ты хорошо ни умел пытать, всех тебе в живых не сохранить. Даже если с каждым из них сделать в точности одно и то же, некоторые умрут, некоторые выживут. И никогда не знаешь, ни кто выживет, ни почему.

Его спокойный голос наполнил комнату тишиной.

Доктор Эванс поглядел на него, кивая:

- Да-да. Даже мастер своего дела не мог бы поддерживать жизнь, когда с людьми делали то, что с этими шестерыми. В этом смысле я не знаю, почему они все до сих пор живы. Почему никто из них не подцепил вторичную инфекцию? Они все на удивление здоровы.

Маркс встал так резко, что плеснул кофе себе на руку. Он выругался, шагнул к раковине и бросил туда чашку.

- Как вы можете говорить, что они здоровы?

Сунув руки под струю воды, он обернулся на доктора.

- Они остались в живых, лейтенант, и для их состояния здоровье у них отличное.

- На такое способна магия, - сказала я.

Все повернулись ко мне.

- Есть заклинания, которые не дают человеку умереть под пыткой, и пытку можно тогда продолжать.

Маркс оторвал лишний кусок бумажного полотенца и повернулся ко мне, вытирая руки короткими резкими движениями.

- И вы еще говорите, что черной магией не занимаетесь?

- Я сказала, что есть заклинания, способные на это, а не я, способная на такие заклинания.

Только с третьей попытки он смог бросить бумажное полотенце в корзину.

- Даже знать о таких вещах - уже зло.

- Можете думать, что хотите, Маркс, - сказала я, - но одна из причин, по которой вы меня сюда вызвали, в том, что вы так дорожите своей лилейной белизной, поэтому и не знаете, чем помочь этим людям. Может, если бы вас больше интересовало раскрытие преступления, а не спасение собственной души, вы бы уже его распутали.

- Спасти душу - важнее, чем раскрыть преступление, - сказал он и шагнул ко мне.

Я встала, держа чашку в руке.

- Если вас больше интересуют души, чем преступления, вам надо было стать попом, Маркс. А нам сейчас здесь нужен коп.

Он медленно двинулся ко мне и, по-моему, собирался обменяться ударами, но, видимо, вспомнил, что я сделала в холле. Маркс осторожно обошел меня и направился к двери.

Доктор Эванс переводил глаза то на меня, то на него, будто пытался что-то уяснить для себя.

У двери Маркс обернулся и ткнул пальцем в мою сторону:

- Будь моя воля, вы бы сегодня вечером уже летели бы обратно. Нельзя ловить дьявола с помощью дьявола.

С этими словами он закрыл за собой дверь. В наступившей тишине заговорил Эванс:

- В вас должно быть что-то еще, помимо обычной стали, миз Блейк, что-то, чего я еще не видел. Я посмотрела на него и отпила кофе.

- А почему вы так решили, доктор?

- Если бы я не знал лейтенанта Маркса, я бы решил, что он вас боится.

- Он боится того, что он обо мне думает, доктор Эванс. Шарахается собственной тени.

Эванс поднял на меня глаза, забыв о своей кружке с чаем. Под его долгим и изучающим взглядом мне захотелось поежиться, но я подавила это желание.

- Наверное, вы правы, миз Блейк. Или он увидел в вас нечто, чего не вижу я.

- Если все время оглядываться, нет ли дьявола у тебя за спиной, в конце концов начнешь его видеть, есть он там или нет на самом деле, - сказала я.

Эванс встал и кивнул, потом прополоскал кружку в раковине и стал мыть ее с мылом. Не поворачиваясь, он сказал:

- Я не знаю, увижу ли я когда-нибудь дьявола, но я видел настоящее зло, и если за ним и не стоит дьявол, то зло - все равно зло. - Он повернулся ко мне. - И мы должны его остановить.

- Да, - кивнула я. - Должны.

Он улыбнулся, но глаза его остались такими же усталыми.

- Я буду здесь работать с коллегами, которые более привыкли работать с живыми, чем с мертвыми. Мы попытаемся узнать, почему выжили эти шестеро.

- И если это магия? - спросила я.

Он кивнул:

- Лейтенанту Марксу не говорите, но у меня у самого жена колдунья. Она ездила со мной по миру и видела такие вещи. Иногда бывало, что найденное нами было больше по ее части, а не по моей, - хотя и редко. Люди вполне способны мучить друг друга без помощи магии. Но иногда ее применяли.

- Не поймите меня неправильно, но почему вы ее сразу не позвали?

Он глубоко и медленно вздохнул.

- Ее сейчас нет в стране, она поехала по другому делу. Вы можете поинтересоваться, а почему я не попросил ее раньше вернуться домой?

Я помотала головой:

- Я не собираюсь спрашивать.

Он улыбнулся:

- За это вам спасибо. Я считал, что моя жена нужнее там, а федерал был более чем уверен, что это человек. - Он глянул на Эдуарда, снова на меня. - Если правду сказать, миз Блейк, что-то в этом всем меня пугает. А я не из тех, кого легко напугать.

- Вы боитесь за свою жену, - сказала я.

Он посмотрел на меня так, будто взгляд его светлых глаз проникал под череп.

- А вы бы не боялись?

Я осторожно тронула его за руку.

- Доверьтесь своему инстинкту, доктор. Если вы чуете, что дело плохо, отошлите ее.

Он отодвинулся от моего прикосновения, улыбнулся, бросил бумажное полотенце в мусорный бак.

- Это было бы с моей стороны чертовски суеверно.

- У вас есть чувство, предостерегающее, что не надо впутывать вашу жену. Доверьтесь своему чутью. Не старайтесь быть разумным. Если вы любите свою жену, то прислушайтесь к сердцу, а не голове.

Он дважды кивнул, потом сказал:

- Я подумаю о том, что вы сказали. А сейчас мне действительно пора.

Я протянула руку, он ее принял.

- Спасибо вам за потраченное время, доктор.

- Был рад служить, миз Блейк. - Он повернулся к Эдуарду и кивнул: - Всего хорошего, мистер Форрестер.

Эдуард кивнул в ответ, и мы остались в тишине комнаты отдыха.

- Прислушайтесь к сердцу, а не голове. Чертовски романтический совет, когда он исходит от тебя.

- Оставь, - сказала я, берясь за ручку двери.

- А как бы выглядела твоя личная жизнь, если бы ты последовала собственному совету?

Я открыла дверь и вышла в прохладный белый коридор, не ответив.

Глава 9

Предложение Маркса сопроводить меня к месту преступления, кажется, испарилось при его вспышке. Меня повез Эдуард. Мы ехали почти в полном молчании. Эдуард никогда не обременял себя светской беседой, а у меня на это просто не было сил. Если бы я придумала что-то полезное, я бы это сказала. А пока молчание меня устраивало. Эдуард предложил, чтобы мы поехали на последнее место преступления, а потом мы встретим двух остальных его помощников в Санта-Фе. Он мне ничего о них не сказал, а я не стала настаивать. Губа у него продолжала пухнуть, потому что он был слишком мачо, чтобы приложить к ней лед. Я так поняла, что, кроме этой распухшей губы, Эдуард по отношению ко мне никакой больше слабины сегодня не проявит. Я его попросила всеми доступными мне средствами, кроме применения оружия, чтобы он прекратил это дурацкое состязание, и ничего уже не могло это изменить, и я меньше всего.

Кроме того, у меня все еще колоколом гудела в голове тишина, будто все отзывалось эхом и ничего не было по-настоящему надежно. Это было потрясение. Выжившие, если можно их так назвать, потрясли меня до корней волос. Я видала ужасы, но таких - никогда. И мне надо выйти из этого состояния до первой перестрелки, но, честно говоря, если бы кто-то прямо сейчас попытался в меня стрелять, я бы заколебалась. Ничто не казалось важным и даже реальным.

- Я знаю, почему ты этого боишься, - сказала я.

Он зыркнул на меня поверх черных очков и снова переключился на дорогу, будто не слышал. Любой другой попросил бы меня объяснить или хотя бы подал реплику. Эдуард просто вел машину.

- Ты не боишься ничего, что просто сулит смерть. Ты давно решил, что не доживешь до зрелой старости.

- Мы, - поправил он меня. - Мы давно решили, что не доживем до зрелой старости.

Я открыла рот, чтобы возразить, и остановилась. Подумала пару секунд. Мне двадцать шесть лет, и если следующие четыре года будут похожи на предыдущие, тридцати мне не видать. Никогда я это так длинно не формулировала, но старость не очень-то сильно меня тревожила. Я, честно говоря, не рассчитывала до нее добраться. Мой образ жизни был чем-то вроде пассивного самоубийства. Мне это не совсем нравилось, и хотелось возмутиться и возразить, но я не могла. Хотела, но не могла. В груди стеснилось, когда я поняла, что рассчитываю умереть насильственной смертью. Не хочу этого, но ожидаю. Голос мой звучал неуверенно, но я произнесла вслух:

- Хорошо, мы признаем, что мы не доживем до зрелой старости. Ты доволен?

Он чуть кивнул.

- Ты боишься, что будешь жить, как эти бедняги в больнице? Такого конца ты боишься?

- А ты?

Он спросил это еле слышно, но все-таки можно было расслышать за шелестом шин и мурлыканьем дорогого мотора.

- Я пытаюсь об этом не думать.

- И неужели получается об этом не думать? - спросил он.

- Если начинаешь думать и беспокоиться о бедах, это замедляет реакцию, заставляет бояться. Никто из нас не может позволить себе такого.

- Два года назад это я бы толкал тебе ободряющую речь, - сказал он, и что-то было в его голосе - не злость, но нечто похожее.

- Ты был хорошим учителем.

Его руки стиснули руль.

- Я тебя не всему научил, что знаю, Анита. Ты еще не такой монстр, как я.

Я смотрела на него в профиль, пытаясь прочесть что-нибудь на непроницаемом лице. Ощущалось напряжение челюсти, какая-то ниточка злости ускользала вниз по шее, за воротник, к плечам.

- Ты меня пытаешься убедить или себя... Тед?

Имя я произнесла чуть насмешливо. Обычно я не играю с Эдуардом, чтобы его поддразнить, но сегодня он был не в своей тарелке, а я нет. И каким-то краешком души я этому чертовски радовалась.

Он ударил по тормозам и остановился юзом у обочины. Браунинг в моей руке смотрел ему в висок, настолько близко, что нажми я курок - его мозги окрасили бы все окна.

У него в руке был пистолет. Не знаю, откуда он успел его вытащить, но пистолет не был на меня направлен.

- Остынь, Эдуард.

Он не двинулся, но пистолет не выпустил. Это был момент, когда чужую душу можно было рассмотреть ясно, как через открытое окно.

- Твой страх тебя тормозит, Эдуард, потому что ты предпочел бы умереть здесь и так, чем выжить, как те бедняги. Ты ищешь способ умереть получше. - Пистолет я держала ровно, палец на крючке. Но это было не настоящее - пока что. - Если бы ты это затеял всерьез, пистолет у тебя в руке был бы раньше, чем ты затормозил. Ты позвал меня не на охоту за монстром. Ты позвал меня убить тебя, если дело обернется плохо.

Он едва заметно кивнул:

- И у Бернардо, и у Олафа на это кишка тонка. - Он медленно, очень медленно положил пистолет на бугор между сиденьями. Глядя на меня, положил руки поодаль друг от друга на рулевое колесо. - Даже с тобой мне приходится чуть тормозить.

Я взяла предложенный пистолет, не отводя от Эдуарда ни глаз, ни своего пистолета.

- Так я и поверила, что это единственный ствол у тебя в машине. Но жест я ценю.

Тут он засмеялся, и такого горького звука я от Эдуарда еще никогда не слышала.

- Я не люблю бояться, Анита. Не умею я этого делать.

- Хочешь сказать, что ты к этому не привык?

- Да.

Я опустила пистолет, и он теперь не смотрел на Эдуарда, но не убрала его.

- Я обещаю, что если с тобой будет как с теми, в больнице, я тебе отрежу голову.

Тут он поглядел на меня, и даже очки не помешали мне понять, что он поражен.

- Не просто застрелишь или убьешь, а отрежешь голову?

- Если это случится, Эдуард, я тебя не брошу живым, а отрезав голову, мы оба будем уверены, что работа сделана.

Что-то пробежало по его лицу, вниз по плечам, по рукам, и я поняла, что это - облегчение.

- Я знал, что могу в этом на тебя рассчитывать, Анита. На тебя и ни на кого другого.

- Я должна быть польщена или оскорблена, что ты не знаешь ни одного настолько хладнокровного убийцы?

- У Олафа хватило бы хладнокровия, но он бы просто меня застрелил и бросил в какую-нибудь дыру. Отрезать голову он бы даже и не подумал. А что, если бы выстрел меня не убил? - Он снял очки и протер глаза. - И гнил бы я заживо, потому что Олаф даже не подумал бы голову отрезать.

Он встряхнул головой, будто отгоняя видение, снова надел очки, а когда повернулся ко мне, лицо было спокойное, непроницаемое, как обычно. Но я уже заглянула под эту маску глубже, чем мне когда-нибудь позволялось. И только одного я там не ожидала найти: страха, а еще глубже под ним - доверия. Эдуард доверял мне больше, чем свою жизнь. Он доверял мне проследить, чтобы он умер хорошо. Для такого человека, как Эдуард, большего доверия быть не могло.

Мы никогда не будем вместе ходить по магазинам, никогда не съедим целый пирог. Он никогда не пригласит меня к себе на обед или на барбекю. Мы не будем любовниками. Но был отличный шанс, что один из нас будет последним, кого другой увидит перед смертью. Это не была дружба в том смысле, в каком ее понимают большинство людей, но все же это была дружба. Есть люди, которым я могла бы доверить свою жизнь, но нет никого другого, кому я доверила бы свою смерть. Жан-Клод и Ричард постарались бы удержать меня в живых из любви или того, что под этим словом понималось. Даже мои родственники и прочие друзья боролись бы, чтобы сохранить мне жизнь. Если бы я хотела смерти, Эдуард бы мне ее дал. Ведь мы оба понимали, что не смерти мы боимся. А жизни.

Глава 10

Дом был двухэтажный, с разделенными уровнями - сельский дом, который мог бы стоять где угодно на среднем западе в районе жилищ среднего класса. Но большой двор был изрезан каменистыми дорожками, ведущими к кактусам и к небольшим кустам сирени, и этого было достаточно. Другие пытались сохранить газоны зелеными, будто и не живут на краю пустыни, но в этом доме такого не было. И этот дом, и ландшафт эти люди сделали под окружающую среду и пытались зря не расходовать воду. А теперь они мертвы, и им глубоко плевать на экологические соображения и на дожди.

Конечно, кто-то из них мог быть среди уцелевших. Мне не хотелось видеть фотографии выживших до... до ранения. Достаточно трудно было сохранять профессиональную отстраненность и без снимков улыбающихся лиц, превратившихся в ободранное мясо. Я вылезла из машины, молясь, чтобы в этом доме не было выживших, - не слишком обычная молитва на месте преступления. Но в этом деле все было необычно.

Перед домом стоял полицейский автомобиль. Полисмен в мундире вышел из него, когда мы с Эдуардом направлялись к дому. Полисмен был среднего роста, но вес он имел как у человека гораздо повыше. Большая часть килограммов приходилась на живот, и потому форменный ремень сполз очень низко. Пройдя в нашу сторону пять футов, он покрылся потом, надел шляпу и засунул большой палец за пояс.

- Чем могу быть полезен?

Эдуард в лучшем своем виде Теда Форрестера протянул руку, улыбаясь.

- Я Тед Форрестер, сотрудник... - он запнулся, читая табличку на груди полисмена, - Нортон. Это Анита Блейк. Старший сержант Эпплтон дал нам обоим допуск к месту преступления.

Нортон оглядел нас с ног до головы, и в светлых глазах не сверкнула даже искорка дружелюбия. Руку он пожимать не стал.

- Не могли бы вы предъявить какие-нибудь удостоверения личности?

Эдуард открыл бумажник и протянул водительские права. Я подала полисмену лицензию истребителя. Он вернул права Эдуарда, а на мой документ прищурился.

- Эта лицензия в Нью-Мексико не годится.

- Я осведомлена об этом, сотрудник, - сказала я ровным голосом.

Он прищурился на меня, как только что на лицензию.

- Тогда зачем вы здесь?

Я улыбнулась, только не смогла сделать так, чтобы глаза тоже улыбались.

- Я здесь не как истребитель, а как эксперт по противоестественному.

Он отдал мне лицензию:

- Зачем тогда эта железка?

Я посмотрела вниз, на пистолет, резко заметный на фоне красной блузки. На этот раз улыбка у меня была неподдельная.

- Пистолет не спрятан, сотрудник Нортон, и на него есть федеральная лицензия, чтобы не возиться каждый раз с разрешением на оружие, переезжая из штата в штат.

Ответ ему не слишком, кажется, понравился.

- Мне было сказано пропустить вас двоих.

Предложение было утвердительное, но прозвучало как вопрос, будто он не решил еще, пропустит он нас все-таки или нет.

Мы с Эдуардом стояли, изо всех сил стараясь казаться безобидными, но полезными. Прикидываться безвредной мне удавалось куда лучше, чем Эдуарду. Даже никаких усилий не требовалось. Зато он лучше напускал на себя полезный вид. Он был воплощением безопасности и излучал ауру целеустремленности, на что реагируют и полицейские, и обычные люди. Я же могла только выглядеть безвредной и ждать, пока сотрудник Нортон решит нашу судьбу.

Наконец он кивнул, будто принял решение.

- Мне положено сопровождать вас при осмотре, мисс Блейк.

Видно было, что эта работа его не радует.

Я не стала его поправлять, что надо говорить миз Блейк. Кажется, он искал только повода от нас отделаться, и я не собиралась помогать ему в этом. Мало кто из полисменов любит, когда гражданские суют нос в их расследования. Я была не просто штатской - но также женщиной и охотницей на вампиров. Тройная угроза в лучшем виде: шпак, баба и урод.

- Сюда.

Он двинулся по узкой дорожке. Я посмотрела на Эдуарда, но он просто зашагал за Нортоном. Я последовала за ним. Такое у меня было чувство, что в ближайшие дни мне еще не раз придется это делать.

Тихо. Очень тихо было в этом доме. Тихо шелестящий кондиционер напомнил мне шипение воздух в больнице. У меня из-за спины вышел Нортон, и вздрогнула. Он ничего не сказал, только глянул на меня.

Из прихожей я направилась в большую гостиную с высоким потолком. Нортон пошел за мной. На самом деле он чуть не наступал мне на пятки, как преданный пес, но исходило от него не обожание и доверие, а подозрительность и настороженность. Эдуард устроился в одном из трех удобных с виду кресел с синей обивкой, вытянулся, скрестил ноги. Темные очки он не снял и был похож на картину "Отдых в уютной гостиной", если кто-нибудь такую писал.

- Тебе скучно? - спросила я.

- Я это уже видел, - ответил он.

Сейчас он меньше изображал Теда и был больше самим собой. Может, ему наплевать, что подумает Нортон, а может, надоело играть. Мне точно надоело смотреть.

Комната была из тех больших комнат, что объединяют гостиную, столовую и кухню. Хотя она и просторная, но я не очень уютно себя чувствую, когда пол тянется во все стороны. Я люблю, когда больше дверей, стен, перегородок. Наверное, сказывается моя повышенная замкнутость. Если по дому можно судить о семье, которая в нем жила, то эти люди были гостеприимны и в каком-то смысле обычны. Они покупали мебельные гарнитуры: зеленовато-голубая гостиная, столовая темного дерева у одной стены, окно с эркером и кружевными занавесками. На кухонном столе новая поваренная книга юго-западных блюд в твердой обложке. Заложена написанным от руки рецептом. Кухня занимала меньше всего места - длинная и узкая, с белыми ящичками и черно-белым молочным узором на банке с печеньем в виде коровы, которая мычала, когда у нее снимали голову. Покупное печенье, шоколадные палочки. Нет, я не стала их есть.

- Ищешь разгадки в банке с печеньем? - спросил Эдуард.

- Нет, - ответила я. - Мне просто хотелось знать, действительно ли она мычит.

Нортон издал тихий звук, который можно было принять за смех. Я сделала вид, что не слышала. Хотя учитывая, что он стоял в двух футах от меня, это было непросто. Я резко сменила направление движения по кухне, и он чуть в меня не врезался.

- Вы мне можете дать чуть больше места, чтобы дышать? - спросила я.

- Я следую полученным приказаниям, - ответил он с каменным лицом.

- Вам приказано стоять близко, как будто мы собираемся танго танцевать, или просто сопровождать меня?

У него дернулись губы, но он сумел не улыбнуться.

- Просто сопровождать вас, мэм.

- Прекрасно, тогда сделайте два больших шага назад, чтобы мы могли перемещаться, не сталкиваясь.

- Я должен следить, чтобы вы ничего не изменили на месте преступления, мэм.

- Меня зовут не мэм, меня зовут Анита.

Это заставило его улыбнуться, но он тряхнул годовой и сумел улыбку убрать.

- Я только выполняю приказания и ничего больше.

Какая-то горечь прозвучала в последних словах. Полисмену Нортону было под пятьдесят, по крайней мере с виду. Скоро он отслужит свои тридцать лет и при этом все еще должен сидеть в машине рядом с местом преступления и выполнять приказания. Если он мечтал когда-то о большем, то оно в прошлом. Этот человек принимал реальность как она есть, но такая реальность ему не нравилась.

Открылась дверь, и вошел человек в галстуке с ослабленным узлом, с закатанными рукавами рубашки на загорелых предплечьях. Кожа у него была темно-коричневой, но не от загара. Испанская кровь или индейская или и та, и другая. Волосы подстрижены очень коротко - не для красоты, а потому что так удобнее. На бедре у него висел пистолет, к поясу штанов прикреплена золотая табличка.

- Я детектив Рамирес, извините, что опоздал.

При этих словах он улыбнулся и весь засиял природной жизнерадостностью, но я этому не поверила. Слишком много раз я видела, как у копа лицо меняется от приветливого до каменного за долю секунды. Рамирес предпочитал ловить мух на мед, а не на уксус, но я знала, что уксус у него тоже есть. До чина детектива в штатском не дослужиться, не приобретя некоторой доли кислоты, наверное, точнее будет сказать - не потеряв невинность. В общем, как это ни назови, а оно должно быть. Весь вопрос только в том, насколько глубоко это скрыто в нем.

Я все же улыбнулась и протянула руку, и он ее пожал. Рукопожатие было твердым, но улыбка никуда не делась, правда, глаза были холодными и замечали все. Уйди я сейчас, он смог бы описать меня во всех деталях вплоть до пистолета - или начиная с пистолета.

Полисмен Нортон все еще стоял за мной, как толстая подружка невесты на свадьбе. Детектив Рамирес глянул на него, и улыбка стала чуть-чуть уже.

- Спасибо, сотрудник Нортон. Я теперь сам этим займусь.

Взгляд, которым ответил ему Нортон, трудно было назвать дружелюбным. Может быть, Нортону вообще никто не нравился. А может, он был белым, а Рамирес - нет. Он был стар, а Рамирес молод. Он так и закончит свою карьеру в полицейской форме, а Рамирес уже ходит в штатском. Предрассудки и зависть зачастую неразлучны. А может, просто у Нортона плохое настроение.

Как бы там ни было, а Нортон вышел, как ему было сказано, и закрыл за собой дверь. Накал улыбки Рамиреса подскочил еще на одно деление, когда он повернулся ко мне. До меня дошло, что он симпатичный в своем роде молодой парень и сам это знает. Не то чтобы он был самовлюбленный тип, но я - женщина, а он - симпатичный парень, и потому он надеялся, что я дам некоторую слабину. Нет, друг, ты ошибся дверью.

Я покачала головой, но улыбнулась в ответ.

- Что-нибудь не так? - спросил он. И даже его серьезная мина была мальчишеской и подкупающей. Нет, он наверняка перед зеркалом тренируется.

- Нет, детектив, все в порядке.

- Пожалуйста, называйте меня Эрнандо.

Я не могла не улыбнуться шире:

- А я Анита.

Широко и ярко вспыхнула улыбка.

- Анита - красивое имя.

- Вполне обычное, - сказала я, - а мы сейчас занимаемся расследованием преступления, а не знакомством на дискотеке. Так что можете чуть пригасить свое очарование, и вы мне все равно будете нравиться, детектив Рамирес. Я даже готова поделиться с вами тем, что найду. Честно.

- Эрнандо, - поправил он меня.

Я не могла не засмеяться.

- Ладно, Эрнандо. Но действительно не надо так стараться, чтобы меня покорить. Я не настолько хорошо вас знаю, чтобы невзлюбить.

Тут засмеялся он.

- Это так заметно?

- Вы отлично изображаете хорошего полисмена, и этот мальчишеский шарм просто прекрасен, но я уже сказала - в нем нет необходимости.

- О'кей, Анита. - Улыбка потускнела на пару ватт, но все равно он оставался открытым и каким-то приветливым. Меня это нервировало. - Вы уже весь дом осмотрели?

- Нет еще. Сотрудник Нортон слишком рьяно сопровождал меня, прямо наступал на пятки. Трудно было ходить.

Улыбка погасла, но глаза по-прежнему остались приветливыми.

- Цвет ваших черных волос чуть темнее, чем должен был быть при такой коже.

- Моя мать была мексиканка, но большинство людей этого не замечают.

- В нашем уголке страны смешение очень велико. - Он при этом не улыбался, был серьезен и чуть-чуть выглядел не так уж молодо. - Те, кто хочет заметить, заметят.

- Я могла бы быть наполовину смуглой итальянкой.

На это он чуть улыбнулся:

- В Нью-Мексико смуглых итальянцев немного.

- Я здесь слишком недолго, чтобы что-нибудь заметить.

- Вы первый раз здесь?

Я кивнула.

- И как вам пока что?

- Я видела больницу и часть этого дома. Думаю, маловато будет, чтобы составить мнение.

- Если у меня выдастся свободная минутка, пока вы здесь, я был бы рад показать вам то, на что здесь у нас стоило бы посмотреть.

Я заморгала. Может, этот мальчишеский шарм и не был полицейской тактикой. Может, он - подумать только? - клинья подбивает?

Я не успела придумать ответ, как подошел Эдуард, сияя в лучших традициях старины Теда.

- Детектив Рамирес, рад снова вас видеть.

Они пожали друг другу руки, и Рамирес одарил Эдуарда улыбкой, столь же искренней, как у самого Эдуарда. Поскольку я знала, что Эдуард притворяется, было неприятно смотреть, насколько похожи у них выражения лиц.

- И я рад вас видеть, Тед. - Он снова повернулся ко мне. - Пожалуйста продолжайте осмотр. Тед мне много о вас рассказывал, и я надеюсь, ради нашей общей пользы, что он не преувеличил ваши таланты.

Я посмотрела на Эдуарда, он только улыбнулся мне. Я нахмурилась:

- Ладно, постараюсь никого не разочаровывать.

И я вернулась в гостиную, сопровождаемая детективом Рамиресом. Он дал мне больше места для маневра, чем Нортон, но следил за мной. Может, хотел назначить свидание, но смотрел он на меня не так. Он смотрел на меня, как коп, который хочет знать, что я делаю, как реагирую. Это повысило мое мнение о его профессионализме.

Эдуард сдвинул очки настолько, чтобы глянуть на меня, когда я проходила мимо. Он улыбался, почти скалился. Все было ясно по его лицу - он забавлялся попытками Рамиреса флиртовать. Я отмахнулась от него, прикрыв этот жест другой рукой, чтобы видел только Эдуард.

Он засмеялся, что прозвучало здесь уместно. Этот дом был построен, чтобы люди в нем смеялись. Когда смех умолк, наступила тишина, будто вода сомкнулась над брошенным камнем и звук растаял в глубоком молчании, которое стало еще тише.

Я стояла посреди светлой гостиной с таким ощущением, что нахожусь на распродаже и сейчас войдет агент по недвижимости, ведя экскурсию потенциальных покупателей. Вот так этот новый дом походил на только что развернутый подарок. Но было здесь такое, чего не допустил бы никакой агент по недвижимости. На кофейном столике светлого дерева лежала газета, сложенная вчетверо на бизнес-приложении. На приложении было написано "Нью-Йорк тайме", а на других листах - "Лос-Анджелес трибьюн". Наверное, бизнесмен, недавно приехавший из Лос-Анджелеса.

На углу кофейного столика стояла большая цветная фотография, изображавшая пожилую пару, лет за пятьдесят, и с ними мальчишку-подростка. Все они улыбались и обнимали друг друга, как обычно бывает на фотографиях. Вид у них был счастливый и безмятежный, хотя по фотографиям трудно судить. Камеру обмануть легко.

Я оглядела комнату и увидела фотографии поменьше на белых полках, занимавших почти всю стену. Они стояли между сувенирами, почти все - на индейскую тему. Но эти снимки поменьше были такими же безмятежными, с теми же улыбками. Счастливая и процветающая семья. Мальчик и мужчина, загорелые и веселые, на лодке, на фоне моря и с большой рыбой в руках. Женщина и три девочки пекут печенье, все в рождественских передниках. Не меньше трех фотографий взрослых пар с одним-двумя детьми. Девочки с той рождественской фотографии - внучки, наверное.

Я глядела на пару и высокого загорелого подростка и надеялась, что они мертвы, так как даже думать, что кто-то из них лежит в той больнице, было... не слишком уютно. Но к чему сомневаться - они действительно мертвы, и мысль эта утешала.

Я стала рассматривать индейские поделки, выстроившиеся на полках. Некоторые из них предназначались для туристов: копии разрисованных горшков, слишком новые, чтобы быть настоящими, самодельные куклы, вполне подходящие для детской, головы гремучих змей в бессильном броске, погибших еще до того, как их убийца открыл им пасти, чтобы придать страшный вид.

Но посреди этого туристского барахла лежали и Другие вещи. Горшок за стеклянной перегородкой, с выбитыми кусками и выцветший до сероватого цвета яичной скорлупы. Копье или дротик над камином. Оно висело за стеклом, и на нем еще сохранились остатки перьев и жил с бисеринками. Наконечник копья был вроде бы каменный. Маленькое ожерелье из бус и раковин под стеклом, на потертых лентах из шкуры. Кто-то знал, что следует собирать, поскольку все, собранное за стеклом, казалось подлинным и явно ухоженным. А туристские подделки валялись сами по себе.

Я сказала, не поворачиваясь:

- Я не эксперт по предметам индейской культуры, но эти вроде бы музейного качества.

- Эксперты говорят то же самое, - ответил Рамирес.

Я обернулась к нему. Лицо его стало безразличным, и он выглядел старше.

- Это все законно?

Он слегка улыбнулся:

- Вы хотите спросить - не краденое ли это?

Я кивнула.

- Вот это мы смогли проследить, все куплено у частных лиц.

- А есть и еще?

- Да.

- Покажите, - попросила я.

Он повернулся и пошел по длинному центральному коридору. Теперь моя очередь была следовать, хотя я соблюдала дистанцию больше, чем они с Нортоном. И я не могла не заметить, как ловко сидят брюки на Рамиресе. Я покачала головой. Дело в его заигрываниях или я просто устала от двух мужчин, что у меня есть? Было бы приятно завести что-то не такое сложное, но в глубине души я понимала, что такой выбор мне уже не светит. Вот я и любовалась спиной шагавшего передо мной по коридору детектива Рамиреса и знала, что это ничего не значит. Разве что поубавилось бы их уважение ко мне, начни я крутить с одним из них. У меня не стало бы даже нынешнего еле заметного авторитета - я оказалась бы просто чьей-то подружкой. Анита Блейк, истребитель вампиров и эксперт по противоестественным явлениям, - это все-таки нечто. Подружка детектива Рамиреса - это полный ноль.

Эдуард направился куда и мы, но очутился далеко позади, почти у входа, когда мы уже выходили из коридора. Это он нам давал уединиться? Он что, считал флирт с детективом удачной мыслью или думал, что любой человек все-таки лучше, чем монстр, как бы этот монстр ни был мил? У Эдуарда если и были предрассудки, то только насчет монстров.

Рамирес остановился у конца коридора, все еще улыбаясь мне, как будто мы были на экскурсии в каком-то другом доме и с другой целью. Выражение его лица не соответствовало тому, чем мы должны были заняться. Он показал на двери по обе стороны коридора:

- Индейские предметы налево, кровища направо.

- Кровища? - переспросила я.

Он кивнул все с тем же приветливым лицом, и я придвинулась к нему. Пристально поглядев в эти темно-карие глаза, я поняла, что улыбка у него - полицейская пустая маска. Она была веселой, но глаза непроницаемые, почище, чем у любого из виденных мной копов. Улыбающаяся пустота, но все же пустота. Раньше я такого не видела. Чем-то это меня тревожило.

- Кровища, - повторила я.

Улыбка осталась на месте, но уверенности в глазах стало меньше.

- Анита, со мной не надо изображать железную женщину.

- А она не изображает, - сказал подошедший наконец Эдуард.

Рамирес бросил на него беглый взгляд, потом снова уставился на меня.

- В ваших устах это серьезный комплимент, Форрестер.

Знал бы ты только, подумала я.

- Послушайте, детектив, я только что из больницы. Что бы ни было за этой дверью, хуже, чем там, оно не будет.

- Откуда вы знаете? - спросил он.

Я улыбнулась:

- Потому что даже при включенном кондиционере запах был бы похлеще.

Сверкнула яркая и, как мне подумалось, непритворная улыбка.

- Очень практично, - сказал он. - Должен был догадаться, что вы очень практичны.

- Почему? - нахмурилась я.

Он показал на свое лицо:

- Косметики нет.

- А может, мне просто плевать, как я выгляжу.

Он кивнул:

- И это тоже.

Он потянулся к двери, но я его опередила. Рамирес приподнял брови, но отступил на шаг и дал мне открыть дверь: дескать, я могу войти первой, - и ладно, так даже честно. Эдуард и Рамирес это зрелище уже видели. А у меня билет еще не был прокомпостирован.

Глава 11

Я ожидала обнаружить в комнате многое: пятна крови, признаки борьбы, может, даже ключ к разгадке. А чего я не ожидала найти - так это душу. Но как только я вошла в эту светлую бело-зеленую спальню, я уже знала, что душа здесь, держится под потолком и ждет. Это не первая душа, которую мне приходилось ощущать. Похороны всегда интересны: душа часто держится поблизости от тела, не зная, что делать, но через три дня она обычно уходит туда, куда ей положено.

Я таращилась на эту душу и ничего не говорила. Наделена ли душа физической формой, точно не знаю, но что она здесь - это факт. Я могла бы рукой в воздухе очертить ее контуры, знала примерно, сколько места занимает она, паря под потолком. Но я понятия не имела, как эта энергия, дух располагается в пространстве - так ли, как я, как кровать, как что-нибудь.

Я сказала приглушенно, будто боялась ее спугнуть:

- Давно они погибли?

- Они не погибли, - ответил Рамирес.

Я моргнула и повернулась к нему:

- То есть как?

- Вы видели Бромвеллов в больнице. Они оба еще живы.

Я посмотрела в его серьезное лицо. Улыбка исчезла. Я повернулась обратно к этой парящей сущности.

- Кто-то здесь погиб, - сказала я.

- Здесь никого не резали, - ответил Рамирес. - Как сообщает полиция Санта-Фе, именно этот метод использует убийца. А посмотрите на ковер. Если бы здесь кого-то разрезали, крови было бы больше.

Я посмотрела на ковер и увидела, что он прав. Кровь была, как черный сок, пролитый на ковер, но ее было немного - только пятна, капельки. Эта кровь пролилась, когда с двух человек сняли кожу, но если бы здесь кого-то разорвали на части, ее было бы больше, куда больше. Был еще слабый неприятный запах, будто у кого-то не выдержал кишечник в момент пытки или смерти. Это почти всегда бывает. Смерть - последняя интимная процедура, которую мы совершаем в этой жизни.

Я покачала головой и подумала, что сказать. Будь я дома, в Сент-Луисе, с Дольфом, Зебровски и прочей командой, которую я хорошо знаю, я бы просто сказала, что вижу душу. Но Рамиреса я не знала, а большинство копов шарахаются от любого, кто занимается подобной мистикой. Сказать иль не сказать - вот в чем был вопрос, но тут шум из прихожей заставил нас всех обернуться к еще открытой двери.

Мужские голоса, торопливые шаги, все ближе. Рука у меня уже легла на пистолет, когда я услышала:

- Рамирес, где вас черти носят?

Это был лейтенант Маркс. Я убрала руку от пистолета и знала, что не буду говорить полиции о висящей в воздухе душе за моей спиной. Маркс и без того меня достаточно боится.

Он появился в дверях, сопровождаемый батальончиком полицейских в форме, будто ожидал сопротивления. Глаза его сразу посуровели, когда он увидел меня.

- Уматывайте от моих вещдоков, Блейк. Вас тут нет.

Эдуард шагнул вперед, улыбаясь, стараясь водворить мир.

- Ну-ну, лейтенант, кто же такое приказал?

- Мой начальник. - Он повернулся к копам: - Выведите ее отсюда.

Я подняла руки и пошла к двери раньше, чем полицейские успели войти.

- Ухожу, ухожу. Не надо грубить.

Я уже почти поравнялась с Марксом.

Он прошипел мне в лицо:

- Это не грубо, Блейк. Попадитесь мне еще раз, и я вам покажу, что значит грубо.

Я остановилась в дверях, глядя ему в глаза. Акварельная синь в них потемнела от злости. Дверной проем был не слишком широк, и мы почти соприкасались.

- Я ничего плохого не сделала, Маркс.

Он ответил тихо, но вполне разборчиво:

- "И ворожеи не оставляй в живых".

Я много чего могла бы сказать и сделать, и почти в любом случае меня бы вытащили за шиворот копы. Я не хотела, чтобы меня вытаскивали, но запустить колючку Марксу под шкуру хотела. Вот и выбирай.

Я встала на цыпочки и влепила ему в рот сочный поцелуй. Он пошатнулся и так шарахнулся от меня, что упал в комнату, а меня вытолкнуло в коридор. Жеребячий хохот загремел меж стенами. У Маркса на щеках загорелись два ярких пятна. Он лежал на ковре, тяжело дыша.

- На вещдоках лежите, Маркс, - напомнила я ему.

- Вон отсюда, немедленно!

Я послала ему воздушный поцелуй и прошла сквозь шпалеры скалящихся полицейских. Один из них сказал, что готов принять от меня поцелуй в любой момент. Я ответила, что не хочу рисковать его здоровьем, и вышла из входной двери под хохот, вой и соленые шуточки, в основном по адресу Маркса. Кажется, он не был любимцем публики. Можно себе представить.

Эдуард еще остался на несколько секунд, наверное, пытаясь пролить масло на волны, как положено было старине Теду. Но потом вышел и он, пожимая руки полицейским, улыбаясь и кивая. Как только я осталась единственным зрителем, улыбка исчезла.

Он отпер машину, и мы сели. За надежно заляпанными грязью окнами Эдуард сказал:

- Маркс тебя вышиб из дела. Не знаю, как это ему удалось, но удалось.

- Может, он со своим начальником в одну церковь ходит, - ответила я и опустилась на сиденье пониже, насколько позволял ремень.

Эдуард посмотрел на меня и включил двигатель.

- Ты вроде не очень огорчена.

Я пожала плечами:

- Маркс не первый мудак правого толка, который попадается мне на дороге, и вряд ли последний.

- И где же твоя легендарная вспыльчивость?

- Может, я взрослею.

Он покачал головой.

- А что ты там видела в углу, чего я не видел? Ты ведь на что-то смотрела.

- Душу, - ответила я.

Он действительно опустил очки, показав младенчески-голубые глаза.

- Душу?

Я кивнула:

- А это значит, что кто-то умер в этом доме в последние три дня.

- Почему именно три дня?

- Потому что три дня - это предельное время, которое большинство душ еще присутствует. Потом они уходят в небо, в ад или еще куда. После трех дней можно увидеть призрак, но не душу.

- Но Бромвеллы живы, ты их сама видела.

- А их сын? - спросила я.

- Он пропал.

- Мило с твоей стороны об этом упомянуть.

Мне хотелось разозлиться на него за эти игры, но сил не было. Хоть Марксом я была сыта по горло, его слова меня задели. Я христианка, но потеряла многих братьев по вере, которые называли меня ведьмой, ворожеей или еще похуже. Меня это уже не злило, но очень утомляло.

- Если родители живы, то сын, вероятно, нет, - сказала я.

Эдуард выезжал на дорогу, виляя в изобилии полицейских машин с мигалками и без них.

- Но на всех других убийствах жертвы были изрезаны. В этом доме кусков тел мы не нашли. Если мальчик убит, значит, почерк изменился. А мы еще и старый не разгадали.

- Перемена почерка может дать полиции прорыв, который ей нужен, - сказала я.

- Ты в это веришь?

- Нет.

- А во что ты веришь?

- Я верю, что сын Бромвеллов мертв, и тот или те, кто содрал кожу с его родителей и изувечил их, его не резал. Как бы ни погиб он, его не разорвали на части, иначе крови было бы больше. Он был убит так, что крови в комнате не добавилось.

- Но ты уверена, что он мертв?

- В доме летает душа, Эдуард. Кто-то погиб, и если в доме жили только три человека и двое из них исключаются... арифметику ты знаешь.

Я уставилась в окно машины, но ничего не видела. Я видела только загорелого юношу на фотографии.

- Дедуктивное мышление, - произнес Эдуард. - Впечатляет.

- Мы с Шерлоком Холмсом это умеем. А теперь, когда я стала персона нон грата, куда ты меня везешь?

- В ресторан. Ты говорила, что еще не ела.

Я кивнула:

- Отлично. - И через минуту спросила: - Как его звали?

- Кого?

- Сына Бромвеллов, как его звали?

- Тад. Тадеус Реджинальд Бромвелл.

- Тад, - повторила я про себя. Пришлось ли ему смотреть, как с его родителей заживо сдирают кожу? Или они видели, как он умирает? Где твое тело, Тад? И почему оно им не понадобилось?

Ответов не было, да я их и не ожидала. Души отличаются от призраков. Насколько мне известно, способов с ними общаться нет. Но вскоре я получу ответы. Должна получить.

- Эдуард, мне нужны фотографии с других мест преступления. Мне нужно все, что есть у полиции Санта-Фе. Ты сказал, что в Альбукерке только последний случай, так что черт с ними. Я начну с другого конца.

Эдуард улыбнулся:

- Все копии есть у меня дома.

- Дома? - Я села прямо и посмотрела на него. - С каких пор полиция делится документами с охотниками за скальпами?

- Я ж тебе говорил, полицейские Санта-Фе Теда любят.

- Ты и про полицию Альбукерка говорил то же самое.

- И они меня действительно любят. Это ты им не понравилась.

Он был прав. Я все еще видела ненавидящие глаза Маркса, слышала его шипение: "Ворожеи не оставляй в живых". О Господи, впервые этот стих прозвучал в мой адрес. Хотя я понимала, что рано или поздно кто-нибудь его произнесет, учитывая, кто я и что делаю. Я только не ожидала, что услышу это от лейтенанта полиции, да еще на осмотре места убийства. Как-то непрофессионально с его стороны.

- Маркс не сможет раскрыть это дело, - сказала я.

- В смысле не сможет без тебя?

- Не обязательно должна быть я, но кто-то с тем опытом, который здесь нужен. Убийца - не человек. Обычные полицейские методы здесь недостаточны.

- Согласен, - сказал Эдуард.

- Маркса надо заменить.

- Я над этим поработаю, - сказал он и улыбнулся. - Может быть, с тем симпатичным детективом Рамиресом, который был сражен твоим обаянием.

- Эдуард, не лезь.

- У него преимущество перед обоими твоими любовниками.

- Какое? - спросила я.

- Он человек.

Хотелось бы мне поспорить, да деваться некуда.

- В чем ты прав, в том прав.

- Ты со мной согласна? - Он был удивлен.

- Ни Жан-Клод, ни Ричард не люди. Рамирес, насколько мне известно, человек. О чем тут спорить?

- Я тебя дразню, а ты отвечаешь серьезно.

- Ты себе не представляешь, какое отдохновение было бы иметь дело с мужчиной, которому я нужна сама по себе, без всяких макиавеллиевских планов.

- Ты хочешь сказать, что Ричард строит заговоры у тебя за спиной, как и вампир?

- Скажем так: я уже не знаю, кто здесь хорошие парни, Эдуард. Ричард стал пожестче и посложнее из-за своей роли Ульфрика, Царя Волков. И прости меня Бог, частично потому, что я этого потребовала. Он был для меня слишком размазня, вот и стал пожестче.

- И тебе это не нравится, - заключил Эдуард.

- Нет, не нравится, но поскольку я тут тоже виновата, ругаться за это трудно.

- Так брось их обоих и закрути с какими-нибудь людьми.

- У тебя все так просто получается.

- Трудно только то, что ты делаешь трудным, Анита.

- Брось своих парней и встречайся с другими - вот так просто.

- А почему нет? - спросил он.

Я открыла рот, уверенная, что у меня есть ответ, но оказалось, что хоть убей, а я не знаю, что сказать. Почему не закрутить с другими? Потому что и без того люблю двух мужчин, и это уже слишком много, чтобы еще добавлять. Да, но каково было бы с человеком, который всего лишь человек? Кто не будет пытаться использовать меня для усиления своей власти, как Жан-Клод. И Ричард, и Жан-Клод жались к моей человеческой сущности, как к последнему огню в мире, когда все остальное уже - лед и тьма. Особенно цеплялся за это Ричард - вроде бы как подруга-человек возвращала ему самому статус человека.

Хотя в последнее время спорный был вопрос, насколько я человек. По крайней мере Ричард был человеком, пока не стал вервольфом. Жан-Клод был человеком, пока не стал вампиром. Я впервые увидела душу в десять лет, это было на похоронах моей двоюродной бабушки. Первого своего мертвеца я подняла случайно в тринадцать лет. Из всех троих я одна никогда не была человеком до конца.

И каково оно будет - встречаться с "нормальным"? Хочется ли мне знать? И я с потрясением поняла: да, хочется. Мне хотелось пойти на нормальное свидание с нормальным мужиком и делать то, что нормально, хоть раз, хоть временно. Я была любовницей вампира, подругой вервольфа, королевой зомби, а последний год я стала изучать магию ритуалов, так что можете сюда добавить - ученицей ведьмы. Странный и жутковатый был год даже для меня. Я объявила перерыв в романах с Ричардом и с Жан-Клодом, потому что мне нужно было передохнуть. Они меня подавляли, и я не знала, как это прекратить. И какой вред был бы от одного свидания с кем-то другим? Что, мир после этого рухнет мне на голову? Наверное, нет, но сам факт, что я в этом не уверена, означал, что мне надо бежать подальше от Рамиреса и любого симпатичного парня, который меня пригласил бы. Я должна была бы сказать "нет" и сказала бы "нет". Так почему же в каком-то уголке души вертелось "да"?

Глава 12

Только когда Эдуард стал уже искать место на каменной парковке за "Лос-Кватес", я догадалась, что это мексиканский ресторан. Название должно было подсказать, но я не обратила внимания. Если моя мать и любила мексиканскую еду, то прожила она слишком недолго, чтобы передать эту любовь мне.

Блейк - английская фамилия, но до того, как мой прадед прошел Эллис-Айленд, она звучала как Блекенштейн. Мое представление о национальной кухне - это шницель по-венски и квашеная капуста. Человеку с моим отношением к мексиканской и юго-западной кухне в эту часть страны попадать не рекомендуется.

Задний вход вел в длинный темноватый коридор, но в самом ресторане было светло от белых отштукатуренных стен: светлые драпри на стенах, яркие вымпелы с потолка и повсюду связки сушеного чили. Очень туристское место, а это обычно значит, что еда вряд ли подлинная или очень хорошая. Но большинство посетителей были латиноамериканцы, а это внушало надежду. Если ресторан нравится соответствующей этнической группе, еда будет настоящей и вкусной.

К нам подошла женщина испанского вида и предложила нам пройти к свободному столику. Эдуард улыбнулся и ответил:

- Спасибо, но я вижу людей, которые нас ждут.

Я посмотрела в ту сторону и увидела в кабинке Донну с двумя детьми - девочкой лет пяти-шести и мальчиком лет этак двенадцати-тринадцати. Чутье ли сработало, но я готова была поспорить, что меня сейчас представят ее детям. Представят потенциальным приемным детям Эдуарда. Как вам это? По мне - так не очень.

Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любой другой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этой улыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящая любовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если она остается - ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими же глазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами - искусство, которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело - знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебе нельзя... Бедная Донна, ей с нами обоими иметь дело.

Девочка метнулась из кабинки и побежала к нам, расставив руки, каштановые косы мотались взад-вперед. Она радостно взвизгнула "Тед!" и бросилась к нему в объятия. Эдуард подхватил ее и подбросил к потолку. Она засмеялась радостно и громко, как обычно смеются дети, будто весь мир от них сочится радостью. Потом мир учит их смеяться тише, спокойнее - всех, кроме тех, кому очень повезет.

Мальчик только смотрел на нас. Такие же темно-каштановые, как и у сестры, волосы, только коротко стриженные, вихрами нависающие над глазами. А глаза были карие, темные, недружелюбные. Эдуард сказал, что мальчику четырнадцать, но он был из тех детей, которые с виду выглядят младше. Он мог бы легко сойти за двенадцатилетнего. С угрюмым и сердитым видом мальчик смотрел, как обнимаются Донна и Эдуард, и девочка при этом оставалась на руках у Эдуарда, так что объятие было семейным. Эдуард что-то шепнул на ухо Донне, отчего она засмеялась и отодвинулась, покраснев.

Он перебросил девочку на другую руку и спросил:

- Как наша самая лучшая девочка?

Она захихикала и стала высоким возбужденным голосом что-то рассказывать, какую-то долгую и сложную историю, где фигурировали и бабочки, и кошка, и дядя Раймонд, и тетя Эстер. Я так поняла, что это соседи, которым ее днем подкидывают.

Мальчик обратил свой враждебный взгляд с Эдуарда на Меня. Он был так же хмур, но глаза из злых стали любопытными, будто я оказалась совсем не такая, как он ожидал увидеть. Мужчины любого возраста часто на меня так смотрят. Я, не обращая внимания на протокол счастливой семьи, протянула руку.

- Я Анита Блейк.

Он взял мою руку неуверенно, будто ему не часто предлагают рукопожатие. Действительно, пожал он ее неуверенно - практики не хватало, но сказал:

- Питер. Питер Парнелл.

- Рада познакомиться, - кивнула я. Хотела еще добавить, что его мать рассказывала о нем много хорошего, но это было бы не совсем правдой, а Питер мне показался одним из тех, кто уважает правду.

Он неопределенно кивнул, стреляя глазами в сторону матери и Эдуарда. Ему это не нравилось, совсем не нравилось, и я его понимала. Я помнила, какое у меня было чувство, когда отец привел домой Джудит. И по-настоящему так и не простила отца за то, что он женился на ней всего через два года после смерти матери. Я еще не отгоревала, а он построил себе новую жизнь и снова был счастлив. Я ненавидела его за это, а Джудит ненавидела еще больше.

Будь даже Эдуард Тедом Форрестером на самом деле и будь у него честные намерения, ситуация была бы трудной. А так она была вообще хреновой.

Бекки была одета в яркий желтый сарафан с ромашками, в косички были вплетены желтые ленты. Рука, которой она зажимала себе рот, чтобы подавить смех, была младенческой и мягкой. Она смотрела на Эдуарда как на восьмое чудо света. И я в этот момент его ненавидела, ненавидела за то, что он может так глубоко обманывать ребенка и не понимать, что этого нельзя делать.

Наверное, что-то выразилось у меня на лице, потому что Питер как-то странно и внимательно на меня посмотрел. Не сердито, задумчиво. Я сделала спокойное лицо и встретила его взгляд. Он несколько секунд выдержал игру в гляделки, но потом вынужден был отвернуться. Наверное, это не совсем честно - переглядеть вот так четырнадцатилетнего мальчика, но иначе поступить - значило дать ему понять, что он еще маленький. А он не был маленький, просто молодой. Это со временем проходит. Донна отобрала Бекки у Эдуарда и повернулась ко мне с улыбкой:

- Это Бекки.

- Привет, Бекки, - сказала я и улыбнулась, потому что такому ребенку улыбнуться легко.

- А это Питер, - сказала Донна.

- Мы уже знакомы, - ответила я.

Донна посмотрела с любопытством на меня, на Питера, снова на меня. Я поняла, что она решила, будто мы действительно были знакомы раньше.

- Мы друг другу только что представились, - объяснила я.

Она с облегчением, но нервно рассмеялась:

- Ну да, конечно. Какая я глупая.

- Ты просто была слишком занята, чтобы заметить, - сказал Питер, и в голосе его было то, чего не было в словах: презрение.

Донна посмотрела на него, будто не зная, что сказать, и в конце концов произнесла:

- Извини, Питер.

Ей не следовало бы извиняться. Это значило сознаться, что она что-то сделала неправильно, а этого не было. Она не знала, что Тед Форрестер - иллюзия. Она свои обязательства насчет "жили долго и счастливо" исполняла. Извиниться - значит проявить свою слабость, а судя по лицу Питера, Донне нужна вся сила, которую она может собрать.

Она первой села за стол в кабинке, затем Бекки, а Эдуард сел так, что выставил ногу из кабинки. Питер уже сидел посреди своей скамейки. Я села рядом с ним, и он не подвинулся, но, не видя более подходящего для себя места, я так и осталась сидеть, и наши тела соприкасались от плеча до бедра. Если он хочет изображать из себя мрачного подростка с Эдуардом и мамочкой - его дело, но я в эту игру не играю.

Когда Питер понял, что я не слезу, он наконец подвинулся, громко вздохнув, давая мне понять, что делает над собой усилие. Я сочувствовала Питеру и его положению, но мое сочувствие никогда не бывало бесконечным, а поведение угрюмого подростка могло его довольно быстро исчерпать.

Бекки сидела довольная между мамой и Эдуардом, болтая ногами и опустив руки под стол - наверное, держа за руки их обоих. Счастлива она была донельзя не только потому, что сидела между ними, но и была как за каменной стеной - так чувствует себя любой ребенок, когда он с родителями. У меня в груди стеснился ком при виде ее радости. Эдуард был прав. Он не может просто уйти без объяснений. Бекки Парнелл еще более, чем ее мать, заслуживала лучшего. Я смотрела, как сидит этот сияющий ребенок между ними, и гадала, какое же можно придумать оправдание. Ничего на ум не приходило.

К нам подошла официантка, принесла пластиковые меню и раздала всем, даже польщенной Бекки, а потом ушла, давая нам время посмотреть.

- Терпеть не могу мексиканскую еду, - сказал Питер.

- Питер! - одернула его Донна.

Но тут я добавила свою лепту:

- И я тоже.

Питер покосился на меня, будто не веря в мою солидарность с ним.

- Правда?

- Правда, - кивнула я.

- Ресторан выбрал Тед, - сказал он.

- Ты думаешь, он это нарочно? - спросила я.

Питер поглядел на меня в упор, глаза чуть расширены.

- Да, я так думаю.

- И я тоже, - кивнула я.

Донна сидела, разинув рот от удивления.

- Питер, Анита! - Она повернулась к Эдуарду: - Что нам с ними делать?

Прибегать к помощи Эдуарда из-за такой мелочи - теперь я о ней не была уже лучшего мнения.

- С Анитой тебе ничего не сделать, - сказал он и обратил холодный синий взгляд на Питера. - С Питером - пока не знаю.

Питер не встретил глазами взгляд Эдуарда и слегка поежился. В присутствии Эдуарда ему было неловко по многим причинам. Не только потому, что Эдуард имел дело с его мамой, тут было что-то большее. Питер чуть боялся Эдуарда, и я спорить могла, что Эдуард ничего для этого не сделал. Я могла ручаться, что Эдуард очень старался завоевать Питера, как завоевал Бекки, но Питер ни на что не купился. Наверное, началось с обычной неприязни к мужчине, с которым мама встречается, но сейчас, глядя, как он избегает взгляда Эдуарда, я поняла, что это далеко не все. Питер нервничал сильнее, чем должен был бы в присутствии Теда, будто как-то под всеми этими шуточками и играми видел настоящего Эдуарда. Для Питера это было и хорошо, и плохо. Если он догадается о правде и Эдуард не захочет, чтобы Питер ее знал... Эдуард всегда был очень практичен.

Ладно, не все сразу. Сейчас мы с Питером склонились над меню и отпускали саркастические комментарии насчет каждого блюда. Когда вернулась официантка с подносом хлеба, я уже успела дважды вызвать у него улыбку. Мой братец Джош никогда не бывал так угрюм, но с ним я всегда умела ладить. Если у меня когда-нибудь будут дети - не то чтобы я это планировала, - то лучше, если мальчики. С ними мне как-то проще.

Хлеб был не хлеб, а какие-то пушистые лепешки, которые назывались сопапилла. На столе стояла баночка с медом специально для них. Донна намазала мед на уголок лепешки и стала есть. Эдуард намазал медом всю лепешку сразу. Бекки столько налила меду на лепешку, что Донне пришлось у нее забрать. Питер взял сопапиллу:

- Единственная здесь хорошая еда.

- Не люблю я мед, - сказала я.

- Я тоже, но этот неплох.

Он намазал на лепешку капельку меда, откусил, потом повторил процесс.

Я тоже взяла лепешку и последовала его примеру. Хлеб был хорош, но мед какой-то непривычный, с сильным вкусом и привкусом, который напомнил мне шалфей.

- Совсем не похож на тот мед, что у нас.

- Это шалфейный мед, - сказал Эдуард. - Более резкий вкус.

- Да уж.

Я никогда не ела другого меда, кроме клеверного. Интересно, у каждого ли меда вкус растения, с которого пчелы его собирают? Похоже, что да. Каждый день узнаешь что-то новое. Но Питер был прав: сопапиллы были вкусные, а мед неплох, если его класть микроскопическими дозами.

В конце концов я заказала себе энчиладу из цыплят. Вряд ли они смогут сделать курятину несъедобной. Нет, не надо на это отвечать.

Питер взял простую энчиладу с сыром. Кажется, мы оба хотели обойтись наименьшей кровью.

Я взялась за вторую сопапиллу, когда все, включая Питера, уже съели по две, и тут я увидела, как в ресторан входят плохие парни. Откуда я знала, что они плохие, - интуиция? Да нет, опыт.

Первый был шести футов ростом и до неприличия широк в плечах. Руки у него раздували рукава футболки, почти разрывая их. Волосы прямые и густые, заплетены сзади в свободную косу. Наверное, для вящего эффекта - он выглядел так типично, что мог бы висеть на постере, изображающем настоящего индейца. Широкие скулы, выпирающие из-под темной кожи, чуть раскосые черные глаза, мощная челюсть, тонкие губы. Одет он был в джинсы настолько обтягивающие, что видно было, как его нижней половине не хватает той накачки, что была у верхней. Есть только одно место, где можно так накачать руки, не накачав ноги: тюрьма. Там поднимаешь веса не для гармонического развития, а чтобы выглядеть крутым парнем и бить изо всех сил, когда это приходится делать. Я поискала следующий признак - да, татуировки на месте. Черная колючая проволока обвивала тугие бицепсы чуть ниже рукавов футболки.

С ним были еще двое, один повыше, другой пониже. Тот, что повыше, был в лучшей форме, а у коротышки лицо почти пополам разделял зловещего вида шрам. Только плаката не хватало над головами этой троицы: "Пришла беда". Почему это я не удивилась, когда они направились к нам? Глянув на Эдуарда, я спросила одними губами: "В чем дело?"

Самое странное, что Донна их знала. Это было видно по ее лицу: она их знает и боится. Какие еще сюрпризы готовит этот день?

Глава 13

- О Господи! - тихо выдохнул Питер.

На лице его читался страх. Он натянул маску угрюмой злости, но я сидела близко и видела, как расширились у него глаза, как быстро он задышал.

Я глянула на Бекки - она свернулась на стуле между Эдуардом и Донной и выглядывала большими глазами из-под руки Эдуарда. Все знали, что происходит. Одна я не знала.

Но мне долго не пришлось ждать. Грозная троица подошла прямо к нашей кабинке. Я напряглась, готовясь встать, если Эдуард встанет, но он остался сидеть, хотя руки его не были видны под столом. Наверное, у него уже вытащен пистолет. Я будто случайно уронила салфетку, а когда подняла ее, в одной руке у меня была салфетка, в другой - браунинг. Я держала его незаметно под столом, но направила на плохих парней. Выстрелом из-под стола вряд ли кого-нибудь убьешь, но можно проделать большую дыру в ноге или в паху - в зависимости от роста человека, которого угораздит оказаться на пути пули.

- Гарольд, - сказал Эдуард, - ты привел помощников?

У него был все тот же голос Теда, только чуть оживленнее, но уже без приятных ноток. Я не могла бы сказать точно, что в этом голосе еще изменилось, однако уровень напряжения поднялся еще на деление. Бекки забилась подальше, откуда ей не были видны пришедшие, и уткнулась лицом в рукав Эдуарда. Донна потянулась к ней, оторвала от Эдуарда и обняла. На лице ее был тот же страх, что и на лице девочки. Эдуард смотрел открыто, почти с улыбкой, но глаза его стали пустыми. Выглянули его настоящие глаза. Я видела, как под этим взглядом бледнели монстры. Настоящие монстры.

Коротышка со шрамом переступил с ноги на ногу.

- Ага, это Рассел, - он показал на индейца, - а это Тритон.

Я чуть не повторила это имя, но сдержалась. Нам пока что хватает проблем. А еще говорят, что я не умею промолчать.

- А Том и Бенни все еще в больнице? - спросил Эдуард все так же непринужденно. Пока что мы не привлекли слишком много внимания. Кое-кто на нас поглядывал, но и только.

- Мы тебе не Том и Бенни, - сказал Рассел, и голос его был под стать улыбке на лице, но я вспомнила, что улыбка - это всего лишь другое название оскала.

- Это вы молодцы, - ответила я, и он бросил на меня взгляд. Глаза были такие черные, что радужка и зрачок сливались.

- А ты из тех страдателей, что хотят сохранить индейские земли в неприкосновенности для нас, бедных дикарей?

Я покачала головой:

- Меня много в чем обвиняли, но никогда еще не называли страдательницей.

Я улыбнулась ему и подумала, что если спущу курок, то перебью ему бедро и могу на всю жизнь изувечить - настолько близко он стоял к столу. Хотелось бы, чтобы он отошел назад, но я ждала реакции Эдуарда, а ему вроде бы было все равно, что Рассел над нами навис.

- А теперь вам пора уходить, - сказал Эдуард, и голос его прозвучал как голос Эдуарда. Тед испарился, оставив холодную маску вместо лица и глаза пустые, как зимнее небо. Голос прозвучал равнодушно, будто он говорил что-то совсем другое. Эдуард возникал из облика Теда, как бабочка из куколки, хотя я бы предпочла аналогию не такую красивую и Hi такую безобидную. Если дело повернется плохо, ничего красивого здесь не будет.

Рассел наклонился над столом, оперся на него, расставив большие руки. Он придвинулся лицом к лицу Донны, не обращая внимания ни на Эдуарда, ни на меня. То ли он глуп, то ли он решил, что мы не будем первыми пускать кровь в общественном месте. Насчет меня он был прав, а вот с Эдуардом - не знаю.

- Чтобы ни ты, ни твои дружки на нашей дороге не становились, ясно? А то плохо будет. - Говорил он это без улыбки, ровным и противным голосом. - У тебя очень симпатичная девчушка. Будет просто позор, если что-нибудь с ней случится.

Донна побледнела и прижала к себе Бекки. Я не знаю, что собирался сделать Эдуард, поскольку отреагировал Питер.

- Не смей угрожать моей сестре. - Голос его был зол и низок, и страха в нем не слышалось.

Рассел покосился на Питера, потом придвинулся к нему лицом. Питер не шелохнулся, и только когда их с Расселом разделяла лишь пара дюймов, он забегал глазами по сторонам, будто в поисках выхода. Руки его вцепились в край стула, будто он в буквальном смысле цеплялся, чтобы не отступить.

- Не то что ты мне сделаешь, малыш?

- Тед? - спросила я.

Глаза Рассела метнулись ко мне, потом опять к Питеру. Он явно наслаждался страхом мальчика и его попытками скрыть этот страх. Трудно быть крутым пацаном, если не можешь заставить четырнадцатилетнего мальчишку опустить глаза. Сейчас он разберется с Питером, потом займется мною. Кажется, он не считал меня серьезной угрозой. Что ж, все мы ошибаемся.

За тушей Рассела мне не было видно Эдуарда, но я услышала его голос, пустой и холодный:

- Давай.

Нет, я его не застрелила. Я не на это просила разрешения и не это разрешил мне Эдуард. Откуда я знала? Знала, и все.

Переложив пистолет в левую руку, я сделала долгий и спокойный выдох, пока плечи не расслабились. Потом собралась, как годами делала на дзюдо, а теперь на кенпо. Я представила, как мои пальцы входят ему в глотку, пробивая кожу. Когда драка идет всерьез, видеть надо не то, как стукнешь противника, - надо видеть, как твоя рука его пробивает и выходит с другой стороны. Хотя я и собиралась чуть сдержать удар. Так можно сломать человеку гортань, а мне не хотелось в тюрьму.

Уронив правую руку вниз, рядом со стулом, я взметнула ее, выставив два пальца, как копье. Рассел заметил движение, но отреагировать не успел. Я вдвинула пальцы ему в горло, встав от инерции удара.

Он подавился, ухватился руками за глотку, почти упал на стол. Правой рукой я двинула его мордой об стол - раз, два, три раза. Кровь хлынула из разбитого носа, и Рассел мешком скатился со стола на пол, уставясь в потолок, давясь и ловя ртом воздух, пытаясь продохнуть через травмированное горло и раздавленный нос. Наверное, если бы ему легче было дышать, он бы потерял сознание, но трудно упасть в обморок, когда ловишь воздух ртом. Он стал кататься по полу, закатив глаза и ничего не видя.

Я стояла возле стола, глядя на него сверху вниз. Пистолет был у меня в левой руке, у бока, не слишком заметный на фоне черных джинсов. Его вряд ли кто заметил - все видели только кровь и человека на полу.

Гарольд и высокий Тритон застыли, глядя на Рассела. Гарольд покачал головой:

- Вам не следовало этого делать.

Эдуард стоял у кабинки, закрывая вид Донне и Бекки. Он заговорил тихо, чтобы никто не слышал за пределами нашего тесного кружка:

- Никогда больше не угрожай этим людям, Гарольд. Не приближайся к ним ни под каким видом. Скажи Райкеру, что они под запретом. Иначе в следующий раз сломанным носом дело не кончится.

- Я вижу пистолеты, - тихо сказал Гарольд. Потом он согнулся над Расселом. Верзила все еще ничего перед собой не видел, синяя футболка стала фиолетовой от крови. Гарольд все тряс головой. Потом посмотрел на меня:

- Кто ты такая?

- Анита Блейк.

Он еще раз помотал головой:

- Не слышал этого имени.

- Наверное, моя репутация меня не опережает, - сказала я.

- Опередит, - ответил он.

- Питер, дай мне салфеток, - попросила я.

Питер не стал задавать вопросов. Он просто зачерпнул две горсти салфеток с держателя на столе и подал мне. Я взяла их правой рукой и протянула Гарольду. Он их взял, глядя мне в лицо, но поглядывая то и дело на пистолет у меня в руке.

- Спасибо.

- Не за что.

Он прижал салфетки к носу Рассела и взял великана под руку.

- Тритон, возьми его за другую руку.

Вдали раздался вой сирен. Кто-то успел вызвать копов.

Рассел все еще стоял на ногах нетвердо. В расплющенный нос ему сунули салфетки, и он выглядел глупо и нелепо с торчащей из ноздрей бумагой. Два раза ему пришлось прокашляться, чтобы заговорить, и голос все равно звучал хрипло, сдавленно, с болью:

- Ах ты сука! Я ж тебе такое за это сделаю!

- Когда сможешь стоять сам, и тебе нос починят, я буду рада провести ответный матч.

Он плюнул в мою сторону, но плохо прицелился, и все зря попало на пол. Грубо, но не слишком эффективно.

- Пошли, - сказал Гарольд, пытаясь переместить действие поближе к двери. Сирены выли уже совсем рядом.

Но Рассел еще не закончил. Он повернулся, увлекая за собой двух других.

- Я твою суку вы... а мальчишку с девчонкой койотам брошу!

- До Рассела медленно доходит, - сказала я. Бекки уже плакала, а Донна так побледнела, что я боялась, как бы она не грохнулась в обморок. Лица Питера я не видела, потому что мне пришлось бы для этого отвернуться от противников, так что не знаю, как выглядел он. Но не слишком красиво.

Копы ввалились, когда Гарольд все еще пытался вытащить Рассела в двери. Мы с Эдуардом воспользовались суматохой, чтобы убрать стволы. Двое копов в форме не очень поняли, кого надо арестовывать, но свидетели слышали угрозы Рассела и видели, как он пытался нас запугать до того, как я его успокоила. Никогда не видела столько таких охочих свидетелей. Обычно никто ничего не видел и не слышал, но сейчас заплаканная девочка на руках у мамы освежила людям память. Вообще-то Рассел имел бы право выдвинуть против нас обвинение, но люди из кожи лезли, свидетельствуя, что он нам угрожал. Один вообще клялся, что видел, как Рассел вытащил нож. Поразительно, как быстро сюжет обрастает подробностями. Насчет ножа я не могла подтвердить, но было достаточно свидетелей угрозы, чтобы шансы попасть в тюрьму для меня резко снизились. Эдуард вытащил свои документы Теда, и полисмены знали его понаслышке, если не в лицо. Я показала лицензию истребителя и разрешение на ношение оружия. Строго говоря, я носила оружие скрыто, и разрешение не было действительно в этом штате. Но я объяснила, что надела пиджак, чтобы не смущать детей. Копы покивали, все записали и вроде бы этим удовольствовались.

Помогло еще и то, что Рассел поливал полисменов неподобающими словами и вообще имел такой бандитский вид, а я была такая безобидная, такая миниатюрная, такая женственная и намного менее страшная с виду, чем он. Эдуард дал копам свой адрес, сказал, что я остановилась у него, и нас отпустили на свободу.

Администрация тут же предложила нам другой столик, но Донна и дети почему-то потеряли аппетит. Я была все так же голодна, но меня никто не спросил. Эдуард заплатил за еду и отказался от предложения завернуть нам ее навынос. Я оставила на окровавленном столе чаевые, несколько излишние, как извинение за беспорядок. И мы ушли, и так я и не поела. Может, если я попрошу вежливо, Эдуард подъедет к окошку "Макдональдса". В шторм любой порт хорош.

Глава 14

На стоянке Донна разрыдалась, Бекки стала ей вторить. Только Питер молчал и не участвовал в общей истерике. Чем больше плакала Донна, тем сильнее заводилась Бекки, будто они друг друга накручивали. Девочка рыдала икающими всхлипами, на грани гипервентиляции. Я посмотрела на Эдуарда и приподняла брови. Он не изменился в лице. Пришлось его толкнуть локтем. Он одними губами спросил:

- Которую?

- Девочку, - ответила я так же.

Он присел перед Донной, которая прижалась к бамперу его "хаммера", стискивая в объятиях дочь.

- Давай-ка я поведу ребенка немного пройтись.

Донна заморгала, будто видела его и слышала, но слова до нее не доходили. Эдуард протянул руки и стал буквально отрывать пальчики ребенка от матери.

Бекки повернулась и припала к нему, уткнувшись лицом ему в плечо. Он глянул на меня поверх ее головы, и я махнула ему рукой, чтобы шел подальше. Эдуард, не задавая вопросов, пошел по дорожке у края парковки, медленно покачивая девочку, успокаивая ее.

Донна, закрыв лицо руками, сжалась в комок, ткнувшись головой себе в колени. Всхлипывания почти переходили в завывания. Черт, плохо. Я посмотрела на Питера. Он глядел на нее с отвращением, недоумением. В этот миг я поняла, что взрослый он не только потому, что застрелил убийцу своего отца. Его мать позволяет себе истерику, а он нет. В критической ситуации голову сохранял он. Чертовски это несправедливо, если хотите знать мое мнение.

- Питер, ты не оставишь нас на минутку?

- Нет. - Он мотнул головой.

Я вздохнула, потом пожала плечами:

- Ладно, тогда не вмешивайся.

Опустившись на колени перед Донной, я тронула ее за трясущиеся плечи.

- Донна, Донна!

Ответа не было, ничего не изменилось. Черт, тяжелый день у меня выдался. Зачерпнув в горсть ее волосы, я дернула вверх, подняв ее лицо. Это было больно - как я и рассчитывала.

- А ну, смотри на меня, стерва себялюбивая!

Питер шагнул вперед, и я ткнула пальцем в его сторону:

- А ты не лезь.

Он отступил на шаг, но не ушел. Лицо у него было злое и внимательное, и я знала, что он может вмешаться, что бы я ни говорила, если я буду продолжать в том же духе. Но я не собиралась. Я ее потрясла, и это было то, что надо. Ее расширенные глаза были в нескольких дюймах от моих, лицо промокло от слез. Дышала она все так же часто и прерывисто, но она глядела на меня, она слушала.

Медленно, постепенно я разжала руку, и она продолжала смотреть на меня, оцепенев от ужаса, будто я сейчас должна была сделать что-то страшное, и я так и собиралась поступить.

- Твоя маленькая дочь сейчас видела самое страшное зрелище в своей жизни. Она уже успокаивалась, уже все проехало, а ты закатила истерику. Ты же ее сила, ее защита. Когда она увидела, как ты расползаешься на части, она испугалась.

- Я не хотела... я не могла...

- Плевать мне глубоко, что ты хотела и чего не хотела. Ты мать, она ребенок. Ты будешь держаться до тех пор, пока ее не будет рядом и она не увидит, как ты распускаешься. Это понятно?

Она заморгала:

- Я не знаю, смогу ли я...

- Сможешь. И сделаешь. - Я посмотрела вокруг - Эдуарда еще не было. И хорошо. - Ты уже взрослая, Донна, и будешь, черт побери, вести себя как взрослая.

Я ощущала наблюдающий взгляд Питера, почти чувствовала, как он это записывает, чтобы потом прокрутить. Он точно запомнит эту сцену и обдумает ее как следует.

- У тебя дети есть? - спросила она, и я уже знала, что будет дальше.

- Нет.

- Так какое ты имеешь право меня учить, как мне моих воспитывать?

Она сильно разозлилась, села прямо и стала вытирать лицо резкими, короткими движениями.

Сидя на бампере, она была выше меня, присевшей у земли. Я посмотрела в ее злобные глаза и ответила правду:

- Мне было восемь лет, когда погибла моя мать, и отец не смог справиться с собой. Нам позвонили из полиции штата и сказали, что она погибла. Отец бросил трубку и завыл - не заплакал, а завыл. Схватил меня за руку, и мы несколько кварталов шли к дому моей бабушки, а он все выл, ведя меня за руку. Когда мы пришли, у дома бабушки стояла толпа соседей, все спрашивали, что стряслось. И это я повернулась к соседям и сказала: "Моя мама погибла". Отец свалился рыдать на груди родственников, а я осталась одна, без утешения, без поддержки, со слезами на глазах, и это я должна была сказать соседям, что случилось.

Донна смотрела на меня почти с ужасом.

- Ты... ты прости меня, - произнесла она смягченным голосом, из которого ушла вся злость.

- Не надо извиняться, просто будь матерью своему ребенку. Возьми себя в руки. Ей надо, чтобы ты ее утешила. Когда будешь одна или с Тедом, тогда дашь себе волю, только, пожалуйста, не при детях. К Питеру это тоже относится.

Она глянула на Питера, который стоял неподвижно и смотрел внимательно на нас, и тут она покраснела, наконец-то смутившись. Слишком быстро закивав, она выпрямилась. В буквальном смысле у меня на глазах она собралась. Взяв меня за руки, она их стиснула.

- Я очень сочувствую твоей потере и прошу прощения за эту сцену. Я не слишком умею выдерживать сцены насилия. Даже если это несчастный случай, порез, так пусть даже кровь будет, мне это нипочем, честно, но насилия я не переношу.

Я осторожно высвободила руки. Не то чтобы я так уж ей поверила, но сказала:

- Рада это слышать, Донна. А сейчас я приведу... Теда и Бекки.

- Спасибо, - кивнула она.

Я встала, тоже кивнув, и пошла туда, куда ушел Эдуард. Донна мне стала нравиться меньше, но зато я знала, что Эдуард должен от этой семьи уйти. Донна не слишком переносит близость насилия. Господи, знала бы она, кого, какое чудище пустила себе в постель. У нее истерики хватило бы на весь остаток жизни.

Эдуард стоял на дорожке перед одним из многочисленных домиков. Перед каждым из них был садик, отлично ухоженный, отлично разбитый. Мне это напомнило Калифорнию, где каждый дюйм двора используется для чего-нибудь, потому что земля - драгоценность. Альбукерк далеко не настолько был населенным, но во дворах жили уплотненно.

Эдуард все еще держал Бекки, но она смотрела туда, куда он показывал, и на лице ее была улыбка, заметная еще за два дома. Меня вдруг отпустило напряжение, которое, как я только сейчас поняла, сковывало мне плечи. Когда девочка повернулась лицом ко мне, я увидела цветок, который она воткнула себе в косу. Бледно-голубое не совсем идет к желтым лентам и платью, но ладно - все равно симпатично.

Улыбка ее чуть поблекла, когда девочка увидела меня. Очень вероятно, что я не попадаю в число ее любимцев. Наверное, я ее напугала. Да ладно.

Эдуард поставил девочку на землю, и они направились ко мне. Она улыбалась ему снизу вверх, чуть покачивая его руку. А он улыбался ей, и улыбка казалась настоящей. Можно было запросто поверить, что он - любящий и любимый отец Бекки. Как, черт побери, убрать его из их жизни, не повредив Бекки? Питер будет рад, если Тед испарится, а Донна... ладно, она взрослая. А Бекки - нет. Черт бы побрал.

Эдуард улыбнулся мне и жизнерадостным голосом Теда спросил:

- Ну, как оно там?

- Пучком, - ответила я.

Он приподнял брови, и на долю секунды его глаза мигнули, из циничных стали радостными, да так быстро, что у меня чуть голова не закружилась.

- Донна и Питер нас ждут.

Эдуард повернулся так, что девочка оказалась между нами. Она подняла глаза на меня, и взгляд ее был вопросительным, задумчивым.

- Ты побила того плохого дядю, - сказала она.

- Да, пришлось.

- Я не знала, что девочки это умеют.

От этого у меня зубы заныли.

- Девочки умеют все, что захотят уметь, в том числе защищать себя и бить плохих людей.

- Тед сказал, что ты того дядю стукнула, потому что он про меня плохие вещи говорил.

Я глянула на Эдуарда, но лицо его было открыто, приветливо, обращено к ребенку и мне ничего не сказало.

- Это так, - ответила я.

- Тед говорит, что ты можешь кого-то побить, чтобы меня защитить, и он тоже может.

Посмотрев в серьезные, большие, карие глаза, я кивнула:

- Могу.

Она улыбнулась, и это было прекрасно, будто луч солнца из-за облаков. Девочка протянула мне свободную ручку, и я взяла ее. Так мы с Эдуардом и шли по дорожке, а девочка между нами, и она то шагала, то танцевала. Она верила Теду, а Тед ей сказал, что она может верить и мне, она и поверила. Странно, что я готова бить морды, чтобы ее защитить. Я готова была на это.

Поглядев поверх ее головы на Эдуарда, я увидела, как он ответил мне взглядом из-под маски. Мы смотрели друг на друга, и я не знала, что делать. Не знала, как выбраться из той каши, которую мы все заварили.

- Покачайте меня! - попросила Бекки.

- Раз, два, три! - посчитал Эдуард и стал качать девочку, заставив меня качать ее за вторую руку. И мы пошли через стоянку, качая между собой Бекки, а она радостно и звонко смеялась.

Так мы ее и поставили, смеющуюся, перед матерью. Донна взяла себя в руки и улыбалась. Я была горда за нее. Бекки, сияя, обернулась ко мне:

- Мама говорит, что я слишком уже большая, чтобы меня качать. Но ты ведь сильная?

Я улыбнулась, но смотрела я на Эдуарда, когда сказала:

- Да, я сильная.

Глава 15

Донна и Эдуард попрощались нежно, но вполне пристойно. Питер закатил глаза под лоб и скривился, будто бы они не просто полуцеломудренно поцеловались, а Бог знает что устроили. Эх, видел бы он, как они сегодня в аэропорту тискались.

Бекки поцеловала Эдуарда в щеку, смеясь. Питер все это оставил без внимания и вылез побыстрее, будто боялся, как бы Тед и его не стал обнимать.

Эдуард махал рукой, пока машина не свернула на Ломос и не скрылась из глаз, потом повернулся ко мне. Он только посмотрел на меня, но мне хватило.

- Давай сядем в машину и включим кондиционер до того, как я начну у тебя огнем выпытывать, что тут творится, - сказала я.

Он отпер машину, и мы сели. Эдуард завел двигатель, и кондиционер заработал, но воздух остыл не сразу. Мы сидели в этом дорогостоящем шуме двигателя, обдуваемые горячим воздухом, и молчание заполняло салон.

- Ты считаешь до десяти? - спросил Эдуард.

- Скорее уж до тысячи.

- Спрашивай, я знаю, что тебе неймется.

- О'кей, пропустим тирады насчет того, что ты втянул Донну и детей в свои неприятности, и приступим к сути: что это еще за Райкер и зачем он послал громил тебя отпугивать?

- Во-первых, это неприятности Донны. Во-вторых, это она втянула меня в них.

Недоверие к его словам отразилось у меня на лице, и Эдуард добавил:

- Она со своими друзьями входит в общество археологов-любителей, которое пытается сохранить индейские стоянки в округе. Ты знаешь, как ведутся археологические раскопки?

- Немного. Знаю, что к найденным предметам привязывают этикетки, снимают, зарисовывают - вроде как с обнаруженным мертвым телом перед тем, как его убрать.

- Ты умеешь находить наилучшие аналогии, - улыбнулся он. - Я ездил на раскопки по выходным с Донной и детьми. Чтобы очистить грязь с находок, пользуются зубными щетками, тоненькими кисточками и зубочистками.

- Я догадываюсь, что ты к чему-то ведешь.

- Охотники за черепками находят место, где раскопки либо уже ведутся, либо еще не начинались, и приезжают с бульдозерами и экскаваторами, чтобы выкопать как можно больше и побыстрее.

Я уставилась на него с отвисшей челюстью:

- Но так же уничтожается больше, чем извлекается, и если увезти предмет с раскопок раньше, чем его запишут, он теряет большую часть своей исторической ценности. В том смысле, что земля, в которой его нашли, может помочь его датировать. То, что обнаружено рядом с предметом, о многом расскажет опытному глазу.

- Охотникам за черепками на историю наплевать. Они берут то, что могут взять, и продают частным коллекционерам или торговцам, которые не слишком интересуются, откуда взялся предмет. Там, где Донна добровольно ведет раскопки, тоже был налет.

- И она попросила тебя этим заняться.

- Ты ее недооцениваешь. Она и ее психованные друзья решили, что могут урезонить Райкера, поскольку были уверены, что за этим стоят именно его люди.

Я вздохнула:

- Нет, Эдуард, я далека от ее недооценки.

- Ни она, ни ее друзья не понимали, что за тип этот Райкер. Некоторые действительно крупные охотники за черепками нанимают телохранителей, громил, чтобы разбираться с энтузиастами, а иногда - и с местным законом. Райкер подозревается в причастности к гибели двух местных копов. Это одна из причин, почему в ресторане с нами все обошлось так гладко. Все местные копы знают, что Райкер подозревается в убийстве полицейских - не лично, но через наемников.

Я улыбнулась - не слишком приятной улыбкой.

- Интересно мне, сколько штрафов за нарушение правил дорожного движения содрали с него и с его людей после этого.

- Достаточно, чтобы его адвокат подал иск о злоупотреблении властью. Доказательств, что люди Райкера здесь замешаны, нет - только тот факт, что копов убили на раскопках, где погулял бульдозер, и очевидец заметил автомобиль и часть номера, судя по которому, это мог быть один из грузовиков Райкера.

- И этот очевидец до сих пор жив?

- Да, ты быстро схватываешь.

- Я так понимаю, что это значит "нет".

- Он пропал, - сказал Эдуард.

- Так чего они напустились на Донну и ее детей?

- Дети были с ней, когда она и ее группа стали в пикет перед раскопками, находящимися на частной земле, где Райкер имел разрешение на применение бульдозера. Она была парламентером.

- Глупо. Не надо было брать с собой детей.

- Я уже говорил, Донна не понимала, что за тип этот Райкер.

- И что было дальше?

- Ее группу разогнали, избили. Они разбежались. Донна получила фонарь под глазом.

- И как на все это отреагировал Тед?

Я глядела ему в лицо, сложив руки на животе. Видела я только его профиль, но этого хватило. Ему не понравилось, что Донну побили. Может, дело в том, что она принадлежит ему, мужская гордость, так сказать... а может, что-то еще.

- Донна попросила меня поговорить с этими людьми.

- Насколько я понимаю, это те самые люди, которых ты отправил в больницу. Кажется, ты спрашивал у Гарольда, в больнице ли эти двое.

- Ага, - кивнул Эдуард.

- Всего двое в больнице, и ни одного на кладбище. Совсем мышей не ловишь.

- Я не мог никого убить так, чтобы Донна не знала, поэтому для устрашения остальных я малость покалечил тех двоих.

- Дай-ка я угадаю. Один из них, наверное, тот, кто подбил глаз Донне.

- Том, - счастливо улыбнулся Эдуард.

- А второй?

- Этот толкнул Питера и пригрозил сломать ему руку.

Я покачала головой. В салоне стало прохладно, и мурашки поползли у меня по плечам. А может, и не от холода.

- У этого второго сейчас сломана рука?

- В числе прочего, - ответил Эдуард.

- Эдуард, посмотри на меня.

Он повернулся, глянул на меня холодным синим взглядом.

- Скажи правду: эта семья тебе дорога? Ты готов убить ради них?

- Анита, я готов убить для собственного удовольствия.

Я мотнула головой и придвинулась ближе, так, чтобы хорошо рассмотреть его лицо, попытаться заставить его выдать свои секреты.

- Без шуток, Эдуард, скажи мне правду. У тебя с Донной серьезно?

- Ты меня уже спрашивала, люблю ли я ее. Я ответил "нет".

Я снова тряхнула головой:

- Черт побери, перестань увиливать от ответа! Я не думаю, что ты ее любишь. Я не думаю, что ты на это способен, но что-то ты чувствуешь. Не знаю, что именно; что-то. Так вот, что ты испытываешь ко всей семье?

Лицо Эдуарда было непроницательным, и я ничего не могла на нем прочесть. Он просто смотрел на меня в упор. Мне хотелось влепить ему пощечину, заорать и лупить, пока эта маска не слетит и не обнажится правда. С Эдуардом мне всегда было все ясно, ясно, чего он хочет и что задумал, даже если бы он задумал меня убивать. Но сейчас я вдруг поняла, что ни в чем не уверена.

- Боже мой, они действительно тебе дороги.

Я обмякла и откинулась на спинку сиденья. Меня не так поразило бы, если бы у него вдруг выросла вторая голова. В этом ничего необычного не было бы.

- Иисус, Мария и Иосиф, Эдуард! Они тебе дороги, все они.

Он отвернулся. Эдуард, холодный стальной убийца, отвернулся. Он не мог или не хотел встретиться со мной взглядом. Включив передачу, он тронул машину с места, и я вынуждена была пристегнуть ремень.

Я дала ему молча выехать со стоянки, но когда мы затормозили у знака, пережидая поток машин по Ломос, я почувствовала, что должна что-то сказать.

- И что ты собираешься делать?

- Не знаю, - ответил он. - Я не люблю Донну.

- Но?

Он медленно выехал на главную улицу.

- Донна - это кошмар. Она верит в любую ересь "нью эйдж". Голова у нее варит в смысле бизнеса, но она готова поверить кому угодно. Там, где драка, от нее толку нет. Ты ее сегодня видела. - Он полностью сосредоточился на дороге, так вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели. - Бекки такая же, как она, - доверчивая, милая, но... жестче, я бы сказал. Дети оба пожестче Донны.

- Поневоле, - сказала я, не сумев скрыть в голосе неодобрения.

- Знаю, знаю. Я знаю Донну, знаю о ней все. Выслушал все подробности, от колыбели до наших дней.

- И тебе это было скучно слушать?

- Кое-что, - осторожно ответил он.

- Но не все.

- Нет, не все.

- Так ты хочешь сказать, что ты любишь Донну? - вынуждена была я спросить.

- Нет, этого я сказать не хочу.

Я так всматривалась в его лицо, что даже если бы мы ехали по обратной стороне луны, я бы этого не заметила. В эту секунду только лицо Эдуарда, только голос его что-то значили.

- А что ты хочешь сказать?

- Я хочу сказать, что если слишком долго играть роль, то можно в нее влипнуть, и она становится более реальной, чем было задумано.

Я увидела в его лице нечто такое, чего никогда раньше не замечала: страдание, неуверенность.

- Ты хочешь сказать, что собираешься жениться на Донне? Стать мужем и отцом? Родительские собрания, дворик девять ярдов и так далее?

- Нет, этого я тоже не говорю. Ты знаешь, что я не могу на ней жениться. Я не смогу жить с женой и двумя детьми и двадцать четыре часа в сутки скрывать, кто я такой. Не настолько я хороший актер.

- Так что же ты все-таки хочешь сказать?

- Хочу сказать... хочу сказать, что где-то, очень глубоко в душе, мне хотелось бы суметь пойти на такое.

Я разинула рот и вылупилась на Эдуарда. Эдуард, один из лучших, если не лучший из наемных убийц всех времен и народов, хотел бы не просто иметь семью, а именно эту вот семью.

Когда я наконец как-то собралась с мыслями, я спросила:

- И что ты собираешься делать?

- Не знаю.

Ничего толком не приходило мне в голову, так что я прибегла к юмору, моему щиту и последнему спасению.

- Только не говори мне, что у них собака и белый штакетник.

Он улыбнулся:

- Штакетника нет, но есть собака. Даже две.

- А что за собаки?

Он снова улыбнулся и повернулся ко мне, чтобы видеть мою реакцию.

- Мальтийские болонки. А зовут их Винни и Пух.

- Блин, Эдуард, ты шутишь!

- Донна хочет, чтобы собаки были на фотографиях помолвки.

Я таращилась на Эдуарда, и мое изумление явно было ему приятно. Он засмеялся.

- Я рад, что ты приехала, Анита, потому что никому во всем мире я не смог бы в этом признаться.

- А ты понимаешь, что твоя личная жизнь теперь стала сложнее, чем моя? - спросила я.

- Я теперь знаю, что я влип, - ответил он.

Мы завершили эту нашу беседу на легкой ноте, на шутке, потому что так было проще. Но Эдуард посвятил меня в свою личную проблему. По-своему он обратился ко мне за помощью. А я, такая как есть, попыталась ему помочь. Я подумала, что загадку убийств и увечий мы в конце концов решим: насилие и смерть - наша профессия. А насчет личных проблем у меня не было и капельки оптимизма.

Эдуарду нет места в мире, где живет женщина с парой игрушечных собак по кличке Винни и Пух. Никогда Эдуард не сможет быть таким претенциозным. А Донна и сейчас такая. Нет, не выйдет. Просто не может выйти. Но впервые я поняла, что если у Эдуарда нет сердца, которое можно потерять, то есть желание иметь его, чтобы отдать. Да, только мне вспомнилась сцена из "Волшебника Изумрудного города", когда Элли и Страшила стучат по груди Железного Дровосека и слышат раскаты эха. Жестянщик забыл вставить ему сердце. Эдуард свое вырезал много лет назад и куда-то забросил. Это я знала давно. Я только не знала, что Эдуард жалеет об этой потере. И еще я думаю, что до Донны Парнелл он сам об этом понятия не имел.

Глава 16

Эдуард подвез меня к окошку выдачи "Макдональдса", но останавливаться он не хотел. Он явно был озабочен тем, чтобы побыстрее попасть в Санта-Фе. Поскольку Эдуард редко бывал так удручен, я не стала спорить. Я только попросила, чтобы, пока я буду есть чизбургер с чипсами, мы проехали через мойку. Эдуард ни слова не сказал, просто заехал на мойку, где нам разрешили не выходить из машины. В детстве я очень любила сидеть в машине и смотреть, как стекает по стеклам вода и вертятся огромные щетки. Это и сейчас было приятно, хотя уже не вызывало того восторга, что был в пять лет. Но после мойки можно будет что-то разглядеть сквозь окна. От грязных стекол у меня даже слегка разыгралась клаустрофобия.

Я успела доесть еще до того, как мы выехали из Альбукерка, и попивала газировку, когда мы устремились из города к горам. Это уже не были черные горы, а какая-то другая горная цепь, "обычного" вида. Неровные, каменистые, с полоской блестящего света у подножий.

- А что это за иллюминация? - спросила я.

- Какая? - уточнил Эдуард.

- Вот этот блеск, что это?

Я почувствовала, как он отвлекся от дороги, но Эдуард был в черных очках, и видеть движение его глаз я не могла.

- Это дома. Солнце отражается в стеклах.

- Никогда не видела, чтобы солнце так отсвечивало на окнах.

- Альбукерк лежит на высоте семь тысяч футов. Здесь воздух реже, чем ты привыкла. И свет выделывает странные штуки.

Я глядела на поблескивающие окна, похожие на цепочку драгоценных камней в стене.

- Красиво.

Он повернул голову. На этот раз я знала, что он действительно смотрит.

- Красиво, раз ты так считаешь.

После этого разговор прекратился. Эдуард никогда не болтал без толку, а сейчас ему, очевидно, было нечего сказать. А у меня мысли еще вертелись вокруг того, что Эдуард влюблен - или что-то вроде того, - как никогда еще за всю свою жизнь. Это было слишком необычайно. Я не могла придумать, о чем бы завести разговор, и потому уставилась в окно, пока что-нибудь само не придет мне в голову. Кажется, до Санта-Фе мы проедем в молчании.

Холмы были очень пологие и скругленные, покрытые сухой коричневатой травой. У меня было то же самое чувство, что и после выхода из самолета в Альбукерке: как здесь пустынно. Сначала холмы показались мне очень близкими, но потом я заметила на склоне корову. Она была такой крошечной, что я закрыла ее двумя пальцами вытянутой руки. Невысокие горы вовсе не были так близки к дороге, как казалось, будь то поздно вечером или рано утром - в зависимости от угла зрения. Сейчас еще был день, но он убывал, как леденец, который слишком долго сосали. Как бы ни был еще ярок свет, чувствовалось, как подступали сумерки. Частично сказывалось и мое настроение - неуверенность всегда вселяет в меня пессимизм, - но в основном я инстинктивно ощущала приближение ночи. Я - истребитель вампиров и умею различить вкус ночи в вечернем бризе, как и улавливать надвигающийся на темноту рассвет. Мне доводилось испытывать такие моменты, когда моя жизнь зависела от того, скоро ли наступит рассвет. А ничего так не оттачивает чувства, как близость смерти.

Свет начал гаснуть, сменяясь мягким вечерним полумраком, и молчание наконец надоело мне. Обсуждать личную жизнь Эдуарда, в общем, было бесполезно, да и пригласили меня расследовать преступление, а не изображать из себя Дорогую Эбби. Так что, быть может, если сосредоточиться на деле, все будет о'кей.

- Есть еще какая-либо информация о деле, которую ты от меня скрыл? И я опять буду кипятиться, что не знала всего этого заранее?

- Меняешь тему? - спросил Эдуард.

- А мы разве что-то обсуждали?

- Ты меня поняла.

Я вздохнула:

- Да, я тебя поняла. - Я опустилась на сиденье пониже, насколько позволял ремень, скрестила руки на животе. Это не был жест счастливого человека, и я им не была. - Ничего не могу добавить насчет Донны. Во всяком случае, ничего полезного.

- Поэтому решила сосредоточиться на деле.

- Этому ты меня научил, - сказала я. - Ты и Дольф. Глаза и мозги у тебя должны быть направлены на важное. Важное - это то, что может тебя угробить. Донна и ее дети не являются угрозой для жизни и здоровья, так что отодвинем их пока на дальнюю конфорку.

Он улыбнулся - своей обычной улыбкой со сжатыми губами, улыбкой "я-знаю-то-чего-ты-не-зна-ешь". Это не всегда значило, будто он знает то, чего не знаю я. Иногда это было только чтобы меня доставать. Как сейчас, например.

- Ты, кажется, говорила, что убьешь меня, если я не перестану встречаться с Донной.

Я потерлась шеей о дорогую обивку сиденья и попыталась расслабить напрягшиеся мышцы у основания черепа. Может, меня все-таки пригласили сюда изображать из себя Дорогую Эбби, хотя бы по совместительству. Черт побери.

- Ты был прав, Эдуард. Ты не можешь так просто уйти. Прежде всего это расстроит Бекки. Но встречаться с Донной до бесконечности ты тоже не можешь. Она начнет спрашивать о дате свадьбы, и что ты скажешь?

- Не знаю.

- И я тоже, так что давай говорить о деле. Тут по крайней мере нам ясно, что делать.

- Да? - удивленно покосился на меня Эдуард.

- Мы знаем, чего мы хотим: чтобы прекратились убийства и увечья.

- Ну да, - сказал он.

- Так это больше, чем мы знаем насчет Донны.

- То есть ты хочешь сказать, что не требуешь от меня прекратить с ней видеться? - Снова эта улыбочка. Наглая и самодовольная была у него рожа, вот какая.

- Я хочу сказать, что понятия не имею, что я хочу, чтобы ты сделал, и уж тем более - что должен. Так что давай отложим это до тех пор, пока меня не осенит блестящая идея.

- О'кей.

- И отлично, - сказала я. - Вернемся к моему вопросу. Что ты мне не сказал о преступлениях такого, что я, по-твоему, должна знать, или такого, что я думаю, что должна знать?

- Я не умею читать мыслей, Анита. И не знаю, что ты хочешь знать.

- Эдуард, перестань ломаться и колись по-простому. Мне в этой командировке сюрпризы больше не нужны, от тебя - тем более.

Он так долго молчал, что я уже перестала ждать ответа. И потому поторопила его:

- Эдуард, я серьезно.

- Я думаю, - ответил он.

Эдуард зашевелился на сиденье, напрягая и расслабляя плечи, будто пытаясь тоже избавиться от неловкости. По-моему, даже для него этот день выдался слишком ошеломительным. Забавно думать, что Эдуард, может позволить чем-то себя ошеломить. Я всегда думала, что он идет по жизни с полным дзен-спокойствием социопата и ничто не способно вывести его из равновесия. Я ошибалась. И в этом, и во многом другом.

Я снова принялась разглядывать пейзажи. Коровы паслись на достаточно близком расстоянии от дороги, чтобы можно было определить их цвет и размер. Симменталки это были, или джерсийки, или еще кто - я понятия не имею. Разглядывая коров, стоящих на крутых уступах под непривычными углами, я ждала, когда Эдуард закончит размышлять. Здесь, кажется, сумерки длились долго, будто дневной свет сдавался медленно, отбивался, пытаясь остаться и сдержать тьму. Может, дело было в моем настроении, но наступление темноты меня не радовало. Будто я чувствовала что-то там, в этих пустынных холмах, ждущее ночи, нечто такое, что не в состоянии днем передвигаться. Может, просто разыгралось мое слишком живое воображение, а может, так оно и было. Вот это самое трудное в парапсихических способностях: иногда ты прав, иногда нет. Иногда тревога или страх отравляют мышление и заставляют в буквальном смысле видеть призраков там, где нет ничего.

Но, конечно, был способ это выяснить.

- Ты здесь можешь куда-нибудь съехать так, чтобы с главной дороги не было видно?

Он глянул на меня:

- А что?

- Я что-то... ощущаю и хочу просто проверить, что мне не мерещится.

Он не стал спорить и съехал на ближайшем ответвлении. Оттуда мы выехали на проселок, грунтовый и гравийный, усеянный крупными ухабами. Рессоры "хаммера" приняли тряску на себя, и мы будто ехали по шелку. Пологие холмы скрыли нас от хайвея, но проселок, уходящий почти прямо к горам, был виден ясно. По обе стороны от него стояли несколько домиков, кучка побольше таких же домиков маячила впереди, а одинокая церковка на краю дороги будто и имела, и не имела отношения к этим домам. Я предположила, что в башенке с крестом висит колокол, хотя издалека трудно было разглядеть. Городок, если это был городок, казалось, пережил уже пору своего расцвета, но не опустел. В нем попадались люди, которые могли бы увидеть нас. Такое наше везение: на этой пустой земле дорога, которую мы выбрали, уперлась в город.

- Останови машину, - попросила я.

Мы были достаточно далеко от первого дома.

Эдуард съехал на обочину. Пыль поднялась тучей по обе стороны машины, оседая сухой пудрой на чистую краску.

- Дождей здесь у вас не много бывает?

- Нет, - ответил он.

Любой другой добавил бы еще что-нибудь, но не Эдуард. Погода не является темой для разговоров, если она не сказывается на работе.

Я вылезла из машины и отошла подальше в сухую траву, до тех пор, пока не перестала ощущать Эдуарда и автомобиль. Когда я оглянулась, они были в нескольких ярдах от меня. Эдуард стоял у водительской дверцы, положив руки на крышу и сдвинув шляпу назад, чтобы видеть действие. Вряд ли среди моих знакомых нашелся бы еще хоть один, который не задал бы хотя бы один вопрос о том, что я собираюсь делать. Интересно, спросит ли он потом.

Темнота повисла мягким шелком, заволакивая небо и умирающий вечер. Наступили приятные легкие сумерки. По открытому полю гулял ветерок, играя с моими волосами. Все было отлично и прекрасно. Но не померещилось ли мне? Или это проблемы Эдуарда так меня всполошили? А может, воспоминание о выживших в больнице с шуршащим кондиционером заставило меня видеть тени?

Я почти уже повернулась и направилась к машине, но все-таки не стала. Если это только воображение, то вреда не будет проверить, а если нет... Я отвернулась от машины и стала вглядываться в пустоту. Конечно, она не была пуста по-настоящему. Трава сухо шуршала на ветру, как кукуруза осенью перед жатвой. Землю покрывал тонкий слой красноватой гальки, из-под нее виднелась более светлая почва. Такой ландшафт, тянулся до холмов, уходящих вдаль под темнеющим небом. Не пусто, просто одиноко.

Я сделала глубокий очищающий вдох, затем выдохнула и одновременно совершила два действия: опустила щиты и раскинула руки, будто дотягивалась до чего-то. Но не совсем руками. Я устремилась наружу той силой, что позволяет мне поднимать мертвых и якшаться с вервольфами. Потянулась к той ждущей сущности, которую ощутила - или думала, что ощутила.

Там, там! Как рыба, тянущая за леску. Я повернулась туда, куда вела дорога. Оно было там, направлялось в Санта-Фе. Оно - лучшего слова мне не найти. Я ощутила, как оно торопит наступающую ночь, и поняла, что при свете дня оно неподвижно. И я еще знала, что оно большое - не физически, а в парапсихическом смысле, потому что мы были далеко друг от друга, но я уловила его за много миль. Насколько точно - не знаю, но далеко. Очень далеко.

Ощущения зла от него не было. Это не значило, что оно не злое, а только то, что оно себя таковым не считает. Противоестественные существа в отличие от людей скорее гордятся принадлежностью к миру зла. Они радуются таким статусом, потому что он не человеческий.

Эта сущность не физическая. Дух, энергия, сами выберите слово, но оно не было заключено ни в какую физическую оболочку. Оно свободно парило - нет, свободно...

И тут что-то ударило в меня - не физически, но экстрасенсорно, - будто в меня врезался грузовик.

Я плюхнулась задом на землю, пытаясь дышать, словно лишилась дыхания от удара в грудь.

Послышались бегущие шаги Эдуарда, но у меня не хватило сил обернуться. Я слишком была занята восстановлением дыхания.

Он склонился возле меня с пистолетом в руке.

- Что случилось?

Эдуард вглядывался в густеющие сумерки, не на меня - искал, высматривал опасность. Он снял черные очки, и лицо его было очень серьезно. Он искал, во что стрелять.

Я поймала его за руку, затрясла головой, пытаясь что-то сказать. Но когда у меня хватило на это воздуху, то произнесла я только:

- Блин! Блин! Блин!

Вряд ли это что-то объяснило, но я была в шоке. Почти всегда, когда мне приходится так напугаться, меня бросает в дрожь, но не в случае экстрасенсорной мути. Когда с моей "магией" что-то не получается, у меня не стынет кровь в жилах - тело остается теплым. Если и сравнить это с чем-то, то с покалывающим теплом, будто палец в розетку сунула. Чем бы ни было это "оно", оно меня ощутило и сбило с ног.

Я снова натянула свои щиты, закуталась, как в шубу от вьюги, но странно - эта тварь отступила. Если судить по силе ее броска, то она могла меня нарезать на кусочки и на хлеб намазать, если бы захотела. Но не захотела. Я этому радовалась, и здорово, что обратного эффекта не произошло, но почему мне не досталось больше? Как я почуяла его на таком расстоянии и как оно почуяло меня? Обычно самые большие способности у меня проявляются с мертвыми. Значило ли это, что "оно" мертвое или имеет какое-то отношение к мертвецам? Или дело в новых парапсихических способностях, которые, как предупреждала меня моя учительница Марианна, могут проклюнуться. Ох, не дай Бог. Мне и без того хватает всякого потустороннего дерьма в жизни. По самое горло.

Я заставила себя перестать ругаться без толку и сказала:

- Убери пистолет, Эдуард. Со мной все в порядке. К тому же тут не во что стрелять и даже нечего видеть.

Он взял меня выше локтя и поднял на ноги раньше, чем я успела приготовиться - я бы еще с удовольствием посидела на земле. Мне пришлось прислониться к Эдуарду, и он стал пробираться со мной к машине. Я спотыкалась и вынуждена была в конце концов попросить:

- Остановись, пожалуйста.

Он поддержал меня, все еще вглядываясь в наступившую темноту, с пистолетом в руке. Я должна была знать, что пистолет он не уберет. Это его страховочное одеяло - иногда.

Я снова могла дышать, и если Эдуард перестал бы меня поддерживать, смогла бы и сама идти. Страх исчез, потому что пользы от него не было. Я попыталась чуть-чуть воспользоваться "магией" и не очень-то преуспела. Да, я изучаю ритуальную магию, но я еще новичок в этом. Силы одной мало. Надо к тому же знать, что с ней делать - как с пистолетом, поставленным на предохранитель. Он мог бы послужить отличным держателем для бумаг, и ничем другим, если не знаешь, как с ним обращаться.

Я села в машину, закрыла дверцу раньше, чем Эдуард успел открыть свою.

- Анита, расскажи, что случилось.

Я глянула на него:

- Поделом тебе было бы, если в я сейчас просто посмотрела на тебя и улыбнулась.

Что-то мелькнуло на его лице - гримаса, оскал - и тут же исчезло в полном безразличии, которое он умел на себя напускать.

- Ты права. Я - паразит, любящий напускать таинственность, и поделом мне было бы. Но это ведь ты говорила, что мы должны перестать состязаться, кто дальше плюнет, и работать над делом. Я перестану, если перестанешь ты.

- Согласна, - кивнула я.

- Итак? - спросил он.

- Заводи машину и поехали отсюда подальше.

Почему-то мне не хотелось сидеть на почти пустынной дороге в наступившей тьме. Мне хотелось ехать. Иногда движение создает иллюзию, будто ты что-то делаешь.

Эдуард тронул машину с места, развернулся в сухой траве и поехал обратно к хайвею.

- Рассказывай.

- Я тут никогда не была. Но судя по тому, что я ощутила, эта штука всегда здесь - местное пугало.

- А что ты ощутила?

- Нечто мощное. Оно за много миль от нас в сторону Санта-Фе. Нечто, что может быть как-то связано с мертвыми, и это объясняет, почему оно ко мне так сильно воззвало. Мне нужно будет найти хорошего местного экстрасенса, чтобы узнать, всегда ли эта сущность бывает здесь.

- Донна кое-кого из экстрасенсов знает. Насколько они хороши, мне трудно судить, и не знаю, может ли она это сказать.

- Хотя бы какая-то зацепка для начала. - Я залезла под ремень и обхватила себя руками. - Есть тут местные аниматоры, некроманты - кто-нибудь, кто работает с мертвецами? Если это как-то связано с силой моего типа, то обычный экстрасенс может его не ощутить.

- Я никого не знаю, но я поспрашиваю.

- Отлично.

Мы выехали на хайвей. Ночь была темная, будто небо скрыли густые тучи. Очень желтыми казались лучи фар на фоне тьмы.

- И ты думаешь, это что-оно-там имеет отношение к увечьям? - спросил Эдуард.