— Только ты и видел, — сказала я.
— Только я и смотрел.
Я приподнялась и поцеловала его. Поцелуй становился все жарче, пока я не ощутила, как твердеет он там, где стал было мягким за всеми этими разговорами. Он оторвался от моих губ едва ли не со стоном.
— Не могу я вести себя прилично, когда ты так меня целуешь!
— Так брось вести себя прилично, просто люби меня.
Китто застегнул джинсы.
— Я оставлю вас заниматься тем, что сидхе умеют лучше всего — не считая магии. Ты мне друг, Рис, я верю, но тебе неловко, когда я в постели с тобой и с принцессой.
Рис попытался возражать, и теперь я приложила палец к его губам:
— Он прав.
Рис отвел мою руку.
— Знаю. Черт бы все побрал, знаю. Я думал, если я смогу заняться сексом с тобой и Китто, то смогу и охранять тебя этой ночью. Но я не могу.
— Ты и без того быстро продвигаешься в отношении к гоблинам, Рис. Все нормально.
— Так кто же станет тебя охранять, если Дойль ранен, а у меня приступ гиперчувствительности?
— Не знаю, — сказала я. — И как-то мне сейчас наплевать. Люби меня, Рис, вот сейчас, просто люби. Будь со мной, помоги справиться с растрепанными мыслями.
Я поднялась и поцеловала его опять, и потащила вниз, к себе — руками, и поцелуем, и нетерпением.
Я не слышала, как закрылась дверь за спиной Китто, но когда я снова открыла глаза, в спальне мы были одни.
Глава девятнадцатая
Рис уложил меня на живот и дыханием проложил дорожку по спине. Я бы сказала — поцелуями, только эти касания были нежней поцелуев. Он ласкал мне кожу едва ощутимыми прикосновениями губ и дыханием. Спустившись достаточно далеко, он принялся дуть и шевелить коротенькие, почти невидимые волоски на пояснице и ниже, так что я невольно вздрагивала, а кожа покрылась мурашками.
Я чуть приподняла бедра, молча поощряя его на большее.
Он рассмеялся — таким типично его смехом, выражением общего мужского и его личного веселья. Только сейчас в смехе не было привычной самоиронии. Он поцеловал меня в спину более ощутимо, и я изогнулась, без слов давая ему понять, насколько это чудесно.
Он лег на меня всем весом, поместившись твердой своей длиной у меня между ягодицами, и я вскрикнула от восторга.
Просунув под меня руки, он приподнял меня и обхватил груди ладонями. Твердо и крепко он прижал меня к своему сильному телу.
— Если бы я тебя любил всем сердцем, — прошептал он, — я бы сделал то же, что и Китто. Отказался бы от соития. Выбыл из гонки за трон. Китто понимает, что ни один из дворов не потерпит на троне полукровку-гоблина. Скорей вас обоих убьют.
Он прижался тесней, чуть толкнув бедрами. Я невольно задвигалась — насколько позволял его вес на мне, — но серьезность в голосе противоречила тому, что делало его тело.
Рис по-прежнему шептал мне в макушку:
— Я знаю, что ты любишь Дойля с Морозом. Черт возьми, ты Галена любишь больше, чем меня, даже сейчас, когда вы оба понимаете, какой обузой тебе он стал бы на троне.
— Мы теперь иногда занимаемся только оральным сексом.
Рис напрягся, и совсем не от сексуального возбуждения, скорее от неожиданной мысли:
— Он отказался от гонки за трон?
— Не совсем… Но иногда мы не делаем ничего такого, что может кончиться зачатием. Просто доставляем друг другу удовольствие.
— Интересно, — сказал Рис голосом, далеким от сексуального шепота.
Я попыталась подняться, но он руками и бедрами вжал меня обратно в постель.
— Почему интересно? — спросила я, пойманная будто в капкан.
— Гален вышел из состязания за трон, потому что знает — ему сил не хватит, чтобы тебя защитить от убийц. Но он тебя любит, даже слишком любит. Он любит тебя так сильно, что готов от тебя отказаться, если тебе так лучше. Доблестный Гален.
Мне такое в голову не приходило, но Рис был прав. Гален вел себя невероятно честно и отчаянно храбро. У него еще сохранялся шанс стать отцом моего ребенка, но в последние несколько наших интимных встреч он только однажды воспользовался шансом на соитие. Все остальное было потрясающе хорошо, но к рождению ребенка никаким образом не привело бы.
Рис крепче сжал сильные руки — так крепко, что мне стало трудновато дышать. Обжигая мне ухо дыханием, он прошептал:
— Если бы я тебя по-настоящему любил, я бы тоже отказался от надежды на трон. Я помог бы тебе соединиться с теми, кого выбрало твое сердце — с Дойлем и Морозом. Только я слишком эгоистичен, Мерри. Не могу я тебя отдать без боя.
С трудом дыша в его хватке, я прохрипела:
— Это не бой.
— Бой, — прошептал он яростно. — Бой. Без клинков и пуль, но все же бой. Для кого-то из нас — битва за трон, а для большинства, Мерри… Мы бы бились за тебя, даже не будь никакого трона.
Он ударил в меня бедрами так жестко и резко, что я закричала. А потом стиснул меня еще крепче — так что я подумала даже попросить его перестать, дать мне вздохнуть. Он то ли прошептал, то ли прошипел мне на ухо, с такой яростью, с таким чувством:
— Я хочу победить, Мерри. Хочу тебя завоевать, даже если это разобьет тебе сердце. Я эгоистичная сволочь, Мерри. Я от тебя не откажусь даже ради твоего счастья.
Я лежала под ним, не зная, что сказать.
Он еще сильней меня сжал, и я не выдержала:
— Рис, пусти…
Он разжал руки ровно настолько, чтобы я смогла нормально дышать, но пальцы до боли стиснули мне груди. Я застонала.
— Тебе нравится секс грубее, чем нравится мне. То, что для меня просто боль, тебя заставляет дрожать от удовольствия. — Он ослабил хватку на груди. — Гоблины с тобой сегодня похуже обойдутся, но ты получишь удовольствие, так ведь?
— Я с ними уговорилась, что мне должно быть приятно.
Он потерся лицом о мои волосы.
— Я смогу отдать тебя Дойлю, Морозу смогу, Галену — если никуда не деться. Что-то во мне умрет, но смогу. Но потерять тебя, отдав Ясеню с Падубом… Я не вынесу, если моя Мерри будет замужем за гоблином, будет отдаваться гоблину каждую ночь!
Он издал звук, очень похожий на всхлип.
— Рис, — сказала я. — Я…
— Не надо, не говори. Помолчи минуту. Дай мне договорить. Может, я уже не наберусь храбрости это все сказать.
Я притихла. Молча лежала под теплым грузом его тела и слушала — раз ему было так нужно.
— Мне думать невыносимо, что ты с ними будешь спать. И еще невыносимей, что ты возбуждаешься при мысли, как они тебя свяжут и станут трахать. Господи, вот это попросту невыносимо. — Он опять меня стиснул руками. — Вот видишь, я тебя люблю не по-настоящему. Если бы любил, я б хотел, чтобы ты была счастлива. Хотел бы, чтобы ты занималась сексом так, как тебе нравится, а не так, как я считаю нужным. А я не хочу. Я хочу, чтобы ты хотела того секса, который нравится мне. Так, как это делаю я. Ужасно, что ты хочешь того, что я считаю болью, а не удовольствием. Ужасно знать, что хоть тебе и нравится секс со мной, но это не все, что тебе нужно, не все, чего ты хочешь.
Он впился пальцами мне в груди, пока я опять не вскрикнула, забившись под ним.
Он отпустил меня внезапно, приподнялся надо мной на руках, но бедрами прижался еще крепче.
— И потому, что мне думать невыносимо о тебе в лапах гоблинов, потому, что я хочу, чтобы ты была моей больше, чем хочу, чтоб ты была счастлива, потому что я сволочь эгоистичная — вот потому я сейчас залью тебя семенем, и буду при этом молиться. Буду призывать силу. Я хочу, чтобы ты понесла моего ребенка — да поможет мне Консорт, вот чего я хочу! Хочу, да поможет мне Богиня! Не того, чтобы мы остались живы. Не того, чтобы трон не достался Келу, чтобы он не втянул нас в гражданскую войну — нет, никакого благородства, Мерри. Я этого хочу, потому что хочу получить тебя — пусть и знаю, что ты меня не хочешь!
— Я тебя хочу, — сказала я, обернувшись к нему через плечо.
Его взгляда мне не забыть никогда. Ярость, отчаянье, бешенство — но не от вожделения, не от страсти даже и не от любви. А от чудовищной утраты. Если бы мне предстояло послать его в бой на мечах, я бы его не пустила — потому что так смотрит человек, знающий, что не вернется. Знающий, что обречен на поражение и смерть. Нет, не пустила бы я его на бой. Заставила бы остаться со мной рядом и прожить еще день. Но от этой битвы я его уберечь не могу. Это битва за мое сердце и мое тело, а они уже сделали выбор.
Он качнул головой:
— Вот только жалости мне не надо, Мерри. Хоть от этого меня избавь!
Я отвернулась, чтобы он не увидел блеснувших в глазах слез. Только так я могла не мучить его своей жалостью. Я его люблю — но не так, как он хочет, не так, как ему нужно. Он прав, даже сексуальные потребности у нас не совпадают.
Он вздернул меня за бедра. Я попыталась встать на четвереньки, но он заставил меня пригнуть голову, подставить ему зад.
Я чувствовала, как тычется в меня его головка, но в такой позе я еще была слишком узка.
— Начни пальцем, — шепнула я. — Без прелюдии в этой позе вход слишком узкий.
Но он проталкивался в меня все резче, все сильней.
— Тебе самому больно будет, Рис, — сказала я, зарывшись лицом в подушки.
— Пусть будет, — ответил он. Тут я почувствовала, как он пробился внутрь — на самую малость, но внутрь меня, и я замолчала. Он с силой входил в меня, преодолевая узость и недостаток влаги. Будь я по-другому устроена, мне стало бы больно. Нет, мне можно причинить боль, даже половой акт можно так повести, что ничего кроме боли я не почувствую, но для этого надо стараться, надо хотеть причинить боль. По-настоящему хотеть, злобно — Рис так не умеет.
Я закричала. Тело свело оргазмом от одного только ощущения того, с каким трудом он пробивается в меня. И не одним оргазмом — настоящие волны оргазмов перекатывались по телу один за другим, заставляя меня извиваться и вновь и вновь бросаться к его силе и напору. Наслаждение вырывалось из меня нескончаемыми хриплыми криками, я орала: «О да», и «Господи», и «О Богиня!», а потом я могла только выкрикивать его имя, снова и снова.
— Рис, о господи, Рис!
Темная спальня наполнилась светом наших тел, сияющих как две луны на подъеме. Моя кожа изливала свет под его напором. Он зарылся рукой в сияющие гранаты моих волос и дернул голову вверх, не прекращая в меня вонзаться. От жесткого рывка я снова вскрикнула, но он опустил мои волосы, стараясь войти в ритм. Дыхание у него изменилось, я поняла, что он уже скоро, скоро… и старается затянуть еще хоть немножко, чтобы еще хоть немножко я орала под ним.
Я стояла на четвереньках, как он поставил меня железной хваткой. Груди свисали, шлепаясь друг о друга при бешеных толчках. Я орала от наслаждения, выкрикивала его имя как молитву некоему разъярившемуся божеству. А потом его тело ударило в меня еще раз с невероятной, огромной силой — я знала, что должно стать больно, только слишком было хорошо, чтобы чувствовать боль.
Он вздрогнул всем телом, еще раз глубоко в меня погружаясь. И я ощутила, как он льется в меня жарким дождем семени и силы.
Он сказал, что будет молиться, трахая меня. Сказал, что призовет магию, чтобы сделать меня своей. Мне бы надо было испугаться, только я не испугалась. Не могла я бояться Риса.
Я рухнула на кровать. Он так и оставался пока во мне. Он лежал на мне сверху, и оба мы слишком были опустошены, чтобы двигаться, дыхание вырывалось неровными вздохами, пульс колотился в горле. Сияние наших тел понемногу меркло — в такт замедляющемуся сердцебиению.
Наконец он медленно скатился с меня. Я не шелохнулась, слишком слабая пока, чтобы двигаться. Он лег на спину, тяжело дыша. Хриплым от напряжения голосом Рис сказал:
— То, как ты реагируешь на грубость, здорово заводит. Даже когда уверен, что это не мое.
— Ты потрясающий, — прошептала я слегка сорванным от воплей голосом.
Он улыбнулся.
— Ты ведь так и не представляешь, как здорово у тебя получается. Да?
— У меня получается. Во всяком случае, так мне говорили.
Он покачал головой:
— Нет, Мерри, без шуток. Ты изумительна в постели. И на полу тоже. И на столе, если выбрать какой покрепче.
Я засмеялась.
Он улыбнулся — почти как старый добрый Рис, до того, как он стал таким серьезным. Но серьезность проглянула опять.
— Я помню, что сегодня ты достанешься гоблинам, а я ничего с этим поделать не могу. — Лицо у него из серьезного стало злым. — Но когда они сунутся в тебя, они только глубже протолкнут мое семя.
— Рис…
— Нет, все нормально. Я знаю, что ты выполняешь долг королевы. Нам нужен союз с гоблинами, а это способ его продлить. Я сознаю, что политически это выгодно, что это просто великолепно. — Он пристально на меня глянул, и под весом его взгляда мне трудно стало не отвести глаза в сторону. — Но представить, что они вдвоем будут тебя иметь — так, как это планируется, — это тебя возбуждает, правда?
Я посомневалась, но сказала правду:
— Да.
— Вот это у тебя не от Благого двора. Это определенно от Неблагого. Вот эту твою сторону я не понимаю. Лучше всего ее понимает Дойль, даже Морозу это слаб
о. Может, ты считаешь Дойля своим Мраком, но он и в тебе любит тьму. Я твоей тьмы не приемлю, Мерри. Мне нужен твой свет.
— Нельзя разделить свет и тьму, Рис. И то, и другое — это я.
Он кивнул.
— Знаю, знаю. — Он сел и спустил ноги с кровати. — Пойду помоюсь.
— Ты был грандиозен, — сказала я.
— У меня уже все саднит.
— Я тебя предупреждала. Прелюдия — не только для меня.
— Предупреждала, да.
Он собрал с пола одежду, но надевать даже не собирался.
— Приятного купания, — пожелала я.
— Составишь мне компанию?
Я улыбнулась.
— Нет, мне все-таки нужно немного поспать перед ночью.
— Я тебя утомил?
— Да, но утомил замечательно.
Я свернулась калачиком, накрывшись простыней.
Рис пошел к двери. Мне слышно было, как он с кем-то говорит. «Спроси ее сам», — донеслись слова.
Из двери послышался голос Китто:
— Можно к тебе?
— Да, — ответила я.
Он вошел и закрыл за собой дверь. Наверное, все это время просидел в коридоре.
— Хочешь обнимать меня, пока спишь? — спросил он.
Я посмотрела в честное, серьезное лицо. Он такой всегда серьезный…
— Да, — сказала я.
Он улыбнулся — хорошей, радостной улыбкой. Я совсем недавно узнала, что он может так улыбаться. Он забрался под простыню и прижался к моей спине. Своей наготой он прижался ко мне, и было это просто приятно. Любого другого мужчину я бы сейчас, наверное, выставила за дверь.
Китто знал, что королем ему не стать, так что не так сильно рвался к сексу. Куда больше ему были нужны нежные прикосновения, ласка. В конце концов, секса ему в жизни хватало, но не уверена, что его хоть когда-то любили просто за то, какой он есть. Я его люблю. Я их всех люблю, но Рис прав — не всех одинаково.
В конституции Америки говорится, что все люди созданы равными, но это неправда. Мне никогда не прыгать так красиво, как Мэджик Джонсон, не водить машину как Марио Андретти и не рисовать как Пикассо. Мы не равны по таланту. А меньше всего равенства в сердце. Талант можно развивать, можно учиться и совершенствоваться, но любовь — она или есть, или нет. Или ты кого-то любишь, или нет — и не изменить ничего, и не переделать.
Я уплывала в теплоту сна, согретая чудесным послевкусием хорошего секса. Теплое льнущее тело Китто обнимало и убаюкивало меня, и было мне спокойно и уютно. Меня любят, и я довольна. Хотелось бы мне, чтобы Рис был так же доволен и счастлив, как я, но я знала, что желание это неосуществимо.
Я принцесса фейри, но фей-крестных не существует. Феи есть и крестные есть, но нет такой волшебной палочки, чтобы взмахнуть ею над сердцем и все стало хорошо. Сказки лгут. Рис это знает, я знаю, и тот, кто дышит сейчас мне в спину, погружаясь в сон, знает тоже.
Чертовы братья Гримм.
Глава двадцатая
Скрывшись от Тараниса в Европе, Мэви Рид на это время предоставила свой дом в наше полное распоряжение. Она сказала, что это не высокая цена за то, что мы спасли ей жизнь и помогли забеременеть от ее смертного мужа до того, как его убила раковая опухоль. Так что хотя бы раз доброе дело оказалось вознаграждено. Нам досталось поместье на добром куске земли в Холмби Хиллс — с отдельным домом для гостей, домом у бассейна и еще домиком садовника у ворот.
Я сама, как и раньше, ночевала в главной спальне дома для гостей, но свиты у меня теперь прибавилось, и мы заняли все спальни даже в главном доме. Некоторым пришлось даже разместиться по двое в комнате.
Китто досталась отдельная комната — потому что она была такая маленькая, что поселить вторым в нее можно было разве что Риса или меня. А значит, никого нельзя.
Первый прием для гоблинов мы решили устроить в гостиной центрального дома — громадном помещении, бывшем бальном зале. Гостиная была светлая, просторная, вся в мраморе — будто из человеческой сказки; Благой двор явно ее бы одобрил. Наверное, Мэви, изгнаннице Благого двора, она напоминала о родине.
В блеске и сиянии громадных люстр мои стражи — в большинстве своем — смотрелись вполне органично. Об охране, сопровождавшей Ясеня и Падуба, такого не скажешь.
Красные колпаки горой возвышались над всеми присутствующими. Семифутовый гоблин — это очень большой гоблин, а семифутовый Красный колпак — очень маленький Красный колпак. Нормальный рост у них до двенадцати футов, а в среднем — восемь-десять. Кожа у Колпаков разных оттенков желтого, серого и бледно-зеленого. Что близнецов будут сопровождать Красные колпаки, меня предупредили заранее. Царь гоблинов Кураг думал, что если он отправит их к нам без охраны и с ними случится что-нибудь нехорошее — нас заподозрят в сговоре, решат, что он с моей помощью избавился от Ясеня и Падуба. У гоблинов тот, кто убьет в схватке прежнего царя, получает корону, так что смерть обоих братцев ему на руку.
Но почему же тогда он отправил их ко мне, чтобы они стали еще сильней? Потому что Кураг знал, чем должно кончиться его царствование — тем же, чем всегда кончались царствования у гоблинов, — и хотел быть уверен, что народ его останется силен и после его смерти. Он не таил гнева на братцев за их амбиции, он только хотел подольше подержать их на поводке.
Если близнецы — пусть даже случайно — погибнут от нашей руки, а вокруг не будет гоблинов-свидетелей, пойдут кривотолки. Стоит гоблинам решить, что братьев убили по просьбе Курага, и царь обречен, ведь у гоблинов признаются только личные поединки. Среди гоблинов бывают наемные убийцы, но они никогда не возьмут заказ на гоблина. Сидхе убить — пожалуйста, кого-то из малых фейри — сколько угодно, но гоблина — никогда.
Единственное исключение из правила — «содержанцы» вроде Китто: за них дерется хозяин или хозяйка. Положение, которое занимал среди гоблинов Китто, само по себе предполагало, что он не может драться так, чтобы свободно влиться в гоблинское общество.
Я уселась на массивное кресло, изображающее трон. Большой стол отодвинули к стене вместе со стульями. За моим креслом встал Мороз — Дойль по-прежнему был прикован к постели, в спальне у него дежурили черные собаки. Таранис чуть не убил моего Мрака. Были бы мы в стране фейри — Дойль бы, может, уже был здоров, но здесь сила нашего волшебства куда меньше. Именно поэтому многих так пугает изгнание из волшебной страны — за ее границами магия сразу слабеет.
— Мы впустили вас в дом, чтобы люди из газет и с телевидения не распускали языки, — сказал Мороз голосом таким же ледяным, как его имя. — Если бы не журналисты, я бы ни за что не пропустил вас сквозь наши щиты с такой армией за спиной.
Я не могла не чувствовать его правоту, но почему-то нисколько не тревожилась. На самом деле, мне стало спокойней, чем за многие часы до этого момента.
— Все уже, Мороз, хватит, — сказала я.
— Почему тебя это так мало беспокоит? — возмутился он.
— Не знаю, — ответила я.
— Не были б они гоблинами, я бы решил, что они тебя заколдовали, — сказал Рис.
На Ясеня с Падубом вся эта церемония произвела впечатление: их принимали не столько как гоблинов, сколько как сидхе.
— Приветствую вас, Ясень и Падуб, воины гоблинов. Приветствую также Красных колпаков из двора гоблинов. Кто вас ведет?
— Мы, — ответил Ясень, и они с братом шагнули к моему креслу. Одеты они были в те же придворные одежды, в которых я их уже видела: Ясень в зеленом под цвет глаз, Падуб в красном — под цвет своих. Наряды были атласные и наверняка хит сезона — пришедшегося где-то между 1500 и 1600 годами.
Гоблины поклонились; их короткие золотистые волосы качнулись возле ушей. Братья перестали стричь волосы. Впрочем, пока еще неприятности им не грозили — чтобы королева обратила внимание, волосы должны отрасти до воротника.
— За месяц, что мы не виделись, волосы у вас отросли, — сказала я.
Братья переглянулись, потом Ясень сказал:
— Мы ждем, что твоя магия разбудит в нас силу сидхе.
— Слишком вы в себе уверены, — заметила я.
— Мы в твоей силе уверены, принцесса, — возразил Ясень.
Я посмотрела на Падуба. У него во взгляде уверенности не было — одно только нетерпение. Он хочет со мной переспать и переспит, все остальное — лицемерие. По нему мне видно было, что на самом деле думают братья. Ясень в придворных играх ни одному сидхе в подметки не годится, но все же умеет лгать лицом и глазами; Падуб — нет. Полезно знать.
Я глянула на Красных колпаков у них за спиной. Некоторых я узнала — мы вместе бились с Дикой охотой. Со мной пошли именно Красные колпаки, не Падуб с Ясенем и не царь Кураг. Красные колпаки повиновались мне куда больше, чем требовал от них договор. Я не разбиралась еще в причинах такого странного послушания, столь непохожего на обычное поведение Красных колпаков по отношению к сидхе и к женщине, потому что не знала, как на это отреагирует Кураг. Мне не хотелось, чтобы он заподозрил, будто я пытаюсь соблазнить, пусть чисто политическими методами, самых мощных воинов гоблинской расы.
Кураг отчаянно хотел избавиться от нашего договора. Он боялся гражданской войны — то ли между дворами, то ли внутри одного Неблагого двора. Он не хотел быть втянутым в драки сидхе, а наш договор обязывал его меня поддерживать. И я не дам ему повода увильнуть от обязательств — слишком мы в нем нуждаемся. Так что я не стала допытываться до причин странной лояльности Красных колпаков по отношению ко мне.
Теперь они стояли передо мной, и я впервые в жизни видела столько Красных колпаков одновременно — настоящая живая стена из мышц и костей. У всех на макушках маленькие круглые колпачки, большинство — покрытые засохшей кровью, черного или бурого цвета. Но примерно у трети с шапок текла кровь, капала на лицо и плечи, на грудь, пятнала одежду.
Когда-то стать их вожаком мог только тот, кто умел сделать так, чтобы текущая с шапки кровь не сворачивалась, а как вариант — убивал врагов так часто, что шапка не успевала высыхать. Из-за такой культурной особенности Колпаки стали самыми кровожадными воинами среди фейри.
Я знала только одного из Красных колпаков, у кого кровь на шапке оставалась свежей: Джонти. Сейчас он стоял среди наших гостей, в первом ряду ближе к середине. Ростом он был почти десять футов, серокожий, с глазами цвета свежей крови. У всех Колпаков глаза красные, но красные с тем или иным оттенком, а у Джонти глаза такие же алые, как его шапка.
Когда мы встретились впервые, кожа его цветом и фактурой напоминала пыль под ногами, но сейчас она совсем не казалась сухой и грубой. Он как будто… как будто воспользовался самым лучшим увлажняющим средством, какое только существует в природе. А при том, что гоблины в спа-салоны не ходят, я терялась в догадках, что же случилось с его кожей.
Но не только кожа изменилась: с шапки у него текли такие ручьи крови, что весь торс ею пропитался. Кровь стекала с одежды и капала с толстых пальцев, оставляя тонкий алый рисунок на мраморном полу.
— Джонти, рада тебя видеть! — сказала я, и сказала искренне. Он спас нам жизнь, заставив близнецов поддержать нас в бою. Красные колпаки пошли за ним, а не за Ясенем и Падубом.
— И я рад, принцесса Мередит, — ответил он рокочущим басом — будто камни загрохотали.
— Следует ли нам приветствовать Смертельного Мороза и Риса? — спросил Ясень. — Я не знаток этикета сидхе.
— Как пожелаешь. Я поздоровалась с Джонти, потому что он мой боевой товарищ. Я приветствую Джонти и его сородичей, потому что они помогли мне и моим людям. Я приветствую Красных колпаков как истинных союзников.
— Все гоблины с тобой в союзе, — заявил Ясень.
— Гоблины со мной в союзе, потому что Кураг не придумал, как разорвать договор. А ты в ту ночь оставил бы моих стражей погибать во тьме.
— Ты хочешь взять назад обещание переспать с нами, принцесса? — спросил Ясень.
— Нет. Просто появление Джонти и его родичей напомнило мне ту ночь.
Если честно, я разозлилась. Ясень и Падуб вели себя тогда как все гоблины — и как многие из сидхе. Для них это была чужая драка, и не хотели они умирать, защищая сидхе, которые ради них самих и пальцем бы не шевельнули. Я не должна их осуждать, но все равно осуждаю.
В ту ночь Джонти подхватил меня на руки и побежал к месту боя сквозь зимнюю ночь, и остальные Красные колпаки побежали за ним. А за ними пришлось побежать и всем гоблинам — потому что уклониться от боя значило бы признать себя слабее и трусливей Красных колпаков. Что это значило в плане тщеславия, я понимала, но Китто сказал мне, что дело не только в тщеславии. За уклонение от боя любой гоблин мог получить вызов на поединок от Красных колпаков, сражавшихся на моей стороне. Навлекать на себя такой вызов не захочет ни один гоблин.
Я понимала, чем я обязана Джонти и его родичам, но почему они так поступили — не понимала. Почему они всем рискнули ради меня? Если бы я сообразила, как задать вопрос, не оскорбив при этом их самих, Ясеня с Падубом и даже их царя, я бы у них спросила. Но гоблинские обычаи — целый лабиринт, а карты к нему у меня нет. У воинов не спрашивают «почему». «Почему вы проявили такую отвагу?» — Потому что мы гоблины. — «Почему вы мне помогли?» — Потому что ни один гоблин не откажется от доброй драки. Ни тот, ни другой ответ не был чистой правдой, но так принято отвечать, и начать спорить — значило бы заговорить о не самом храбром поведении Ясеня и Падуба.
Мороз легонько тронул меня за руку. Дойль, будь он здесь, сделал бы это куда раньше. Морозу не нравилась цель визита гоблинов: не нравилась мысль, что я стану с ними спать, но необходимость союза с гоблинами он осознавал.
— Мерри, — тихонько позвал Рис. Я вздрогнула и посмотрела на него:
— Я отвлеклась?
— Да. — Он взглядом указал на близнецов. Я повернулась к гоблинам:
— Прошу прощения. Сегодня столько всего случилось, что беспокойство заставляет меня забыть о долге.
— Так значит, Мрак не выздоровел и не сможет оставаться при тебе, — повторил реплику Ясень.
— Да, ночью его со мной не будет, как я и говорила.
— Тебя будут охранять Рис и Смертельный Мороз? — спросил Падуб.
— Нет.
Рис не сможет, а Морозу я запретила. Он не настолько хорошо владеет чувствами. Я опасалась, что он оскорбит Падуба взглядом или словом. С гоблинами разгар секса мало чем отличается от разгара битвы по уровню кровожадности; не хотелось, чтобы Мороз по недоразумению полез в драку.
— Меня будут охранять Аматеон и Адайр.
Упомянутые стражи шагнули вперед из шеренги: медноволосый Аматеон и Адайр с короной темно-золотых волос. Раньше цвет его волос был ближе к обычному каштановому, но после нашего соития в стране фейри к нему вернулась часть прежней силы. Аматеон когда-то был богом земледелия, а Адайр — божеством дубравы, и еще солнечным божеством. Не знаю точно, то ли он из бога солнца был низведен до бога дубовых рощ, то ли воплощал и то, и другое одновременно: спрашивать павшего бога, в чем когда-то заключалась его власть — верх грубости. Все равно что тыкать носом в потери.
— Правда ли, что твой с ними секс превратил королевские сады пыток в цветущий луг? — спросил Падуб.
— Да.
Рис сказал вдруг:
— Всем сердцем желал бы, чтобы Дойль стоял здесь. Я гоблинов ненавижу, как знает каждый младенец, а потому себе не доверяю в их присутствии.
— Рис, — удивилась я. — Что…
— Что, никто не спросит, с какой стати они притащили сюда всех до единого Красных колпаков?
— Я тоже не хочу, чтобы Мерри шла на то, на что идет, — сказал Мороз. — И мои суждения тоже несвободны.
— Ну, мне плевать, с кем она трахается, лишь бы время от времени трахалась со мной, так что я спрошу. Зачем, ради рогов Консорта, вы взяли с собой столько Красных колпаков? — Вперед из шеренги выступил Онилвин.
Онилвин — самый неуклюжий из всех сидхе, которых я знаю. Мускулистая фигура у него этакая квадратная, едва ли не коренастая. Роста ему хватает и двигается он легко, но скроен не так ладно, как другие. Почему — я не знала, и опять же не решалась спрашивать. Но не из-за его неотесанности я с ним не спала — длинные зеленые волосы и замечательные глаза делали его не хуже других сидхе. Но если красив тот, кто поступает красиво, то Онилвин для меня урод.
До сих пор мне удавалось держать его на расстоянии — я его и правда терпеть не могу. Он из прихвостней Кела, отравивших мне детство. Меньше всего мне хотелось оказаться связанной с ним браком и ребенком, так что я не пускала его в свою постель. Я ему разрешила мастурбировать, чего королева не позволяла, и он счастлив был, развлекаясь в одиночку. Лишь бы не со мной.
Если я вскоре не забеременею, он нажалуется королеве, он уже обещал. Времени у меня осталось до конца месяца, потому что именно тогда из меня с кровью вытечет шанс завести ребенка в теперешнем цикле. И королева заставит меня переспать с Онилвином. Во-первых, чтобы я не упустила возможности забеременеть, а во-вторых — потому что она знает, что я с ним спать не хочу.