4

Я плыла в черной воде, продвигаясь плавными сильными движениями. Огромная луна сияла над озером, отбрасывая на воду серебряную дорожку. И черная бахрома деревьев вокруг. А вода теплая, теплая, как кровь. И я поняла, почему она черная. Это и была кровь. Я плыла в озере свежей теплой крови.

Тут же я проснулась, ловя ртом воздух. Глаза обшаривали тьму, ища... чего?

Перед самым пробуждением что-то погладило меня по ноге. Что-то, живущее во тьме и крови.

Заверещал телефон, и я подавила вскрик. Обычно я так не нервничаю. Это был всего лишь проклятый кошмар. Сон.

Нащупав трубку, я смогла выдавить из себя:

– Да?

– Анита?

Голос прозвучал неуверенно, будто его обладатель был готов повесить трубку.

– Кто это?

– Это Вилли, Вилли Мак-Кой.

В тот момент, когда он назвал имя, я узнала ритм голоса. В телефоне он звучал отдаленно и с электрическим шипением, но я его узнала.

– А, Вилли, как жизнь?

И я тут же обругала себя за этот вопрос. Вилли теперь вампир, а какая может быть жизнь у мертвеца?

– Все отлично.

В его голосе звучало неподдельное удовольствие. Ему было приятно, что я спросила.

Я вздохнула. Честно говоря, Вилли мне нравился. А мне не полагаюсь хорошо относиться к вампирам. Ни к одному вампиру, пусть я даже знала его при жизни.

– А ты сама как?

– О’кей. В чем дело?

– Жан-Клод получил твое послание. Он велел сказать, что встреча в “Цирке проклятых” сегодня в восемь вечера.

– В “Цирке”? А что он там делает?

– Он теперь его владелец. Ты не знала?

Я покачала головой, сообразила, что он этого не видит, и ответила:

– Впервые слышу.

– Он предлагает встретиться с ним на представлении, которое начинается в восемь.

– Что за представление?

– Он сказал, ты должна знать.

– Загадками говоришь, – сказала я.

– Ну, Анита, что мне велели, то я и говорю. Ты же понимаешь.

Я понимала. Вилли принадлежал Жан-Клоду со всеми потрохами, не говоря уже о душе.

– Ладно, Вилли, все нормально. Это не твоя вина.

– Спасибо тебе, Анита.

Голос у него был радостный, как у щенка, который ожидал пинка ногой, а его вместо этого погладили.

И чего я стала его утешать? Какое мне дело до задетых чувств вампира? Ответ: я не думала о нем как о мертвом. Он был все тот же Вилли Мак-Кой с его пристрастием к кричащим костюмам, невозможным галстукам и с теми же беспокойными руками. Смерть его мало изменила. А жаль.

– Скажи Жан-Клоду, что я буду.

– Скажу обязательно. – Он секунду помолчал, тихо дыша в трубку. – Поосторожнее сегодня, Анита.

– Ты знаешь что-то такое, что мне следует знать?

– Нет, но... ну, в общем, просто...

– В чем дело Вилли?

– Ни в чем, ни в чем. – Он говорил теперь голосом высоким и испуганным.

– Я иду в западню, Вилли?

– Нет, ничего такого. – Я почти видела, как мелькают в воздухе его ручки. – Клянусь, Анита, никто за тобой не охотится.

Я оставила это без внимания. Никто, о ком он знает и может поклясться.

– Так чего же ты боишься, Вилли?

– Да просто здесь вампиров больше обычного. И кое-кому из них наплевать, кто от них пострадает. И больше ничего.

– А почему их больше обычного, Вилли? Откуда они появились?

– Не знаю и не хочу знать, понимаешь? Ладно, Анита, мне пора.

И он повесил трубку прежде, чем я могла задать очередной вопрос. И в голосе его сквозил настоящий страх. За себя или за меня? Может быть, и то, и другое.

Я посмотрела на радиочасы над кроватью: 6.35. Если хочу успеть на эту встречу, надо поспешить. Одеяла на ногах были теплыми, как свежий хлеб. Чего мне на самом деле хотелось – это свернуться в клубочек под одеялами и желательно с привычным игрушечным пингвином. Да, это было бы чудесно.

Откинув одеяла, я пошла в ванную. Щелкнула выключателем, и помещение залил сияющий белый свет. Волосы у меня торчали кудряшками во всех мыслимых направлениях. Пора бы запомнить, что не надо спать с мокрой головой. Я провела по ним щеткой, и они слегка вытянулись, образовав волнистую массу. А поверх ее торчали кудри, и ни черта мне было с ними не сделать, если не намочить и не начать все снова. На что не было времени.

От черных волос моя бледная кожа смотрелась мертвенной – а может, это свет такой. Глаза у меня карие, но такие темные, что кажутся черными. Две поблескивающие дыры в меловом лице. И чувствовала я себя точно так же, как выглядела, – прекрасно.

Так. Что бы надеть на встречу со Старейшим вампиром города? Я выбрала черные джинсы, свитер с геометрическим орнаментом, черные найковские кроссовки с голубой отделкой и синюю с черным спортивную сумку, застегивающуюся вокруг талии. Согласование цветов в лучшем виде.

Браунинг отправился в наплечную кобуру. В сумку вместе с кредитными картами я сунула запасную обойму, водительские права, деньги и небольшую щетку для волос. Натянула купленный в прошлом году спортивный жакет. Первый из всех, в котором я не слишком похожа на гориллу. Вообще у кожаных жакетов такие длинные рукава, что мне их не надеть. Он был черным, так что Берт не разрешил бы мне носить его на работу.

Молнию жакета я застегнула только до половины, оставив место, чтобы выхватить пистолет в случае необходимости. Серебряный крест болтался на длинной цепочке – теплая твердая тяжесть между грудей. От креста против вампиров больше пользы, чем от пистолета, даже если пули серебряные.

У двери я остановилась в сомнении. Я не видела Жан-Клода два месяца. И сейчас тоже не хотела его видеть. Вспомнился мой сон. Что-то, живущее в крови и тьме. Откуда этот кошмар? Опять Жан-Клод влез в мои мысли? Он обещал не вмешиваться в мои сны. Но стоит ли его слово чего-нибудь? Ответ неизвестен.

Я выключила свет в квартире и закрыла за собой дверь. Подергала, чтобы убедиться, что она заперта, и ничего мне больше не оставалось, как ехать в “Цирк проклятых”. Без задержек. Живот свело судорогой почти болезненной. Значит, я боюсь. Ну и что? Все равно надо ехать, и чем быстрее я поеду, тем быстрее вернусь. Если бы я только могла верить, что с Жан-Клодом будет все так просто. С ним никогда ничего просто не бывает. Если я сегодня что-нибудь узнаю про убийства, за это мне придется заплатить. И не деньгами. Этого добра у Жан-Клода навалом. Нет, с ним придется расплачиваться монетой побольнее, поинтимнее, покровавее.

И это я по доброй воле вызвалась его посетить? Глупо, Анита, очень глупо.

5

На вершине “Цирка пронятых” стоял букет прожекторов, и их лучи резали черную ночь, как лезвия мечей. Многоцветные огни сливались в название, которое затмевалось вихрящимся над ними белым светом. В застывшей пантомиме танцевали вокруг вывески демонические клоуны.

Я прошла мимо больших холщовых плакатов, покрывавших стены. На одном был человек с содранной кожей – “Смотрите Человека без Кожи”, призывал он. На другом была киноверсия какой-то вудуистской церемонии. Из открытых могил взлетали зомби. Этот плакат изменился с тех пор, как я последний раз была в “Цирке”. Не знаю, к добру это или к худу, может, ни то, ни другое. Плевать мне было, что они тут делают, только... только это неправильно – поднимать мертвых просто для развлечения.

А кто поднимает для них зомби? Я знала, что кто-то новый, потому что их последний аниматор был убит с моим участием. Он был серийным убийцей и дважды чуть не убил меня – второй раз с помощью нападения гулей, а это мерзкий способ умирать. Конечно, он тоже умер не сахарно, но это не я разодрала ему глотку. Это сделал вампир. Можно сказать, что я облегчила ему страдания. Убийство из милосердия. В этом роде.

На улице было слишком холодно, чтобы стоять в полурасстегнутом жакете. Но если его застегнуть до горла, мне пистолет вовремя не вынуть. Отморозить задницу или потерять возможность себя защищать? У клоунов на крыше были клыки. Я решила, что не так уж тут, в конце концов, холодно.

Из двери на меня хлынули тепло и шум. Сотни прижатых друг к другу в тесноте тел. Шум толпы, как океанский шум, бессмысленный бормот. Толпа – вещь стихийная. Одно слово, один взгляд – и толпа становится бешеной. Толпа – совсем не то что группа.

Полно было семей. Мамочка, папочка и детки. У деток к рукам привязаны воздушные шары, а мордашки вымазаны сладкой ватой. И запах, как в странствующем балагане: кукурузные лепешки, коричный запах пирогов, мороженого, пота. Только одного не было: пыли. На летней ярмарке всегда в воздухе пыльно. Сухая, удушающая пыль, поднятая в воздух сотнями ног. И машины ездят по траве без конца, так что она сереет от пыли.

Здесь не было запаха грязи в воздухе, но было что-то столь же характерное. Запах крови. Такой неуловимый, что, казалось, он тебе померещился, но он был. Сладковатый медный аромат крови, смешанный с запахом готовящихся блюд и острым ароматом мороженого, раскладываемого по коническим стаканчикам. А пыль – кому она нужна?

Мне хотелось есть, а кукурузные лепешки пахли аппетитно. Сперва поесть или сперва обвинить Старейшего вампира в убийствах? Ох уж эта проблема выбора.

Но мне не пришлось ее решать. Из толпы выступил человек. Он был лишь чуть повыше меня, и на плечи его спадали кудрявые белокурые волосы. Он был одет в васильковую рубашку с закатанными рукавами, обнажавшую твердые мускулистые руки. Худощавые бедра были обтянуты джинсами, как виноградины кожицей. На ногах у него были ковбойские сапоги с голубым узором. Ярко-синие глаза гармонировали с рубашкой. Он улыбнулся, блеснув мелкими зубами.

– Вы Анита Блейк, нет?

Я не знала, что сказать. Не всегда хорошо сознаваться, кто ты такая.

– Мне Жан-Клод велел вас подождать.

Голос у него был тихий и неуверенный. Что-то было в нем такое, почти детская привлекательность. А у меня к тому же слабость к красивым глазкам.

– Как вас зовут? – спросила я. Всегда люблю знать, с кем имею дело.

Он улыбнулся шире:

– Стивен я, Стивен меня зовут.

Он протянул руку, и я ее пожала. Рука была мягкая, но пожатие крепкое – не ручной труд, но что-то вроде поднятия тяжестей. Не очень много – чтобы рука была твердой, но не взрывалась. Мужчины моего роста серьезный вес поднимать не могут. Может, он и хорош в плавках, но в обычной одежде он похож на изуродованного гнома.

– За мной, прошу вас.

Он говорил, как официант, но, когда он пошел в толпу, я пошла за ним.

Он шел к большой синей палатке. Как цирковая палатка старых времен. Я такую видала только на картинках или в кино.

Человек в полосатой куртке кричал:

– Люди, представление начинается! Давайте билеты и проходите! Самая большая кобра в мире! Страшную змею укрощает прекрасная заклинательница Шахар! Это будет представление, которого вы никогда не забудете!

Очередь отдавала билеты молодой женщине на входе. Она рвала их пополам и возвращала корешки.

Стивен уверенно миновал очередь. На нас бросали мрачные взгляды, но женщина при входе кивнула нам, и мы вошли.

Вдоль палатки тянулись ярусы скамеек. Много. И почти все места были заняты. Ух ты, “все билеты проданы”.

В середине голубым рельсом был огорожен круг. Цирк с одним рингом.

Стивен протискивался мимо колен десятков людей на ступенях. Поскольку мы были в самом низу, идти можно было только вверх. И я пошла за Стивеном по бетонным ступеням. Палатка, быть может, и была съемной, но ступени и скамьи – стационарными. Мини-колизей.

У меня плохие колени. То есть я могу бежать по ровной поверхности, но поставьте меня на склон или на лестницу, и они начинают болеть. И потому я не пыталась угнаться за ровным, скользящим шагом Стивена. Я только смотрела, где мелькают его голубые джинсы. И искала, не замечу ли чего подозрительного.

Кожаный жакет я расстегнула, но снимать не стала. А то пистолет будет виден. По спине тек пот. Еще чуть-чуть – и я расплавлюсь.

Стивен поглядывал через плечо, проверяя, иду ли я за ним, или просто чтобы меня подбодрить. И улыбаются, просто отодвигая губы от зубов. Почти что скалился.

Я остановилась на середине лестницы, глядя, кик его гибкая фигура скользит вверх. От Стивена исходила энергия, и воздух будто закипал вокруг него. Оборотень. Некоторые оборотни умеют скрывать свою суть лучше, другие – хуже. Стивен не очень. Или ему было все равно, если я замечу. Может быть.

Ликантропия – это болезнь, как СПИД. И относиться настороженно к жертвам несчастного случая – предрассудок. Большинство тех, кто стали оборотнями, пережили нападение. Это не был собственный выбор. Так почему же Стивен все равно мне не нравился, когда я поняла, кто он? Предрассудок? У меня?

Он подождал наверху лестницы, такой же симпатичный, как и прежде, – картинка, но его энергия была заключена в слишком малый объем – как если бы двигатель работал на высоких оборотах на холостом ходу. Зачем Жан-Клоду нужен слуга-оборотень? Может быть, представится случай спросить.

Я поднялась наверх вслед за Стивеном. Что-то, очевидно, было такое в моем лице, потому что он спросил:

– В чем дело?

Я покачала головой:

– Ни в чем.

Не знаю, поверил ли он мне, но он улыбнулся и повел меня к кабине, состоящей в основном из стекла и занавесок, скрывающих то, что было внутри. Больше всего это было похоже на кабину радиовещания.

Стивен подошел к занавешенной двери и отворил ее. Придержал дверь, жестом приглашая меня пройти.

– Нет, после вас, – сказала я.

– Я – джентльмен, а вы – леди.

– Спасибо, но я вполне способна открыть дверь сама.

– Феминистка? Ну-ну.

На самом деле мне просто не хотелось иметь старину Стивена у себя за спиной. Но если он хочет думать, что я – твердокаменная феминистка, пусть его. Это куда ближе к правде, чем многое другое.

Он вошел в дверь. Я оглянулась на ринг. Отсюда он казался намного меньше. Мускулистые мужчины, одетые в трико, вытащили на арену тележку. В ней было два предмета: огромная плетеная корзина и темнокожая женщина. Одета она была в голливудский вариант наряда танцовщицы. Густые черные волосы падали вниз, как плащ, до самых лодыжек. Изящные руки с маленькими темными кистями чертили в воздухе плавные кривые. Она танцевала перед тележкой. Наряд был фальшивым, но она была настоящей. Она знала, как танцевать – не для соблазна, хотя и это было, но ради власти. Танец когда-то был призывом для какого-нибудь бога; но теперь почти никто об этом не помнит.

У меня по шее побежали мурашки, поднимая волосы дыбом. Я поежилась. Что там в корзине? Зазывала у входа говорил, что там – гигантская кобра, но ни одной змее в мире такая большая корзина не нужна. Даже анаконде, самой большой змее в мире, не нужен контейнер десяти футов высоты и двадцати футов ширины.

Что-то коснулось моего плеча. Я вздрогнула и резко обернулась. Стивен стоял почти вплотную и улыбался.

Я проглотила сердце, которое готово было вырваться из глотки, и полыхнула на него взглядом. Я так не хотела пускать его к себе за спину, а тут дала просто подкрасться. Умница ты, Анита, просто умница. И потому что он меня напугал, я на него обозлилась. Но лучше быть обозленной, чем испуганной.

– Жан-Клод там, внутри, – сказал он. У него на лице была улыбка, но в глазах очень человеческий проблеск смеха.

Я набычилась на него, зная, что веду себя по-детски, и плюя на это.

– После тебя, мохнатолицый.

Смех пропал. Он посмотрел на меня очень серьезно.

– Как ты узнала?

Голос у него был робкий и неуверенный. Многие ликантропы гордятся своим умением сойти за человека.

– Это было просто.

Что не было полной правдой, но я хотела его уесть. Ребячески, некрасиво. Но честно.

У него вдруг сделалось очень юное лицо, а глаза наполнились неуверенностью в себе и болью.

А, черт!

– Послушай, я много времени провела среди оборотней. Я просто знаю, что искать, понимаешь?

И чего я стала его утешать? А того, что я знаю, каково это – быть чужаком. Я поднимаю мертвых, и многие люди из-за этого относят меня к монстрам. И бывают дни, когда я с ними согласна.

Он все еще таращился на меня, и задетые чувства смотрели из его глаз открытой раной. Все, если он заплачет, я ухожу.

Он повернулся, не говоря больше ни слова, и вошел в открытую дверь. Я минуту стояла, глядя в проем. В толпе послышались ахи и вскрики. Я повернулась посмотреть. Это была змея, но это не была самая большая в мире кобра. Это была вообще самая большая в мире, мать ее так, змея. Тело ее вилось тусклой серо-черной с желтовато-белым полосой. Чешуя блестела на свету. Голова была в фут длиной и шириной в полфута. Таких больших змей просто не бывает. Она раздула клобук размером со спутниковую антенну. Потом зашипела и высунула язык, как черный бич.

У меня в колледже был семестровый курс герпетологии. Будь эта змея футов восемь или меньше, я бы сказала, что это египетская ленточная кобра. Латинского названия я не могла бы вспомнить даже ради спасения собственной жизни.

Женщина упала ниц на землю перед змеей. Символ повиновения змее. Ей богу. О Господи Иисусе!