Глава 5

Прошла неделя. Мне ужасно не хотелось отправляться утром в понедельник в знакомый кабинет на втором этаже, чтобы узнать от Мака, где я еще допустил ошибку. Но я, подчиняясь уставу, отправился в архив, расположенный у нас в подвале — как мы и должны поступать, оказавшись в Вашингтоне. Я просмотрел картотеку и освежил свою память о людях нашей профессии, которые, считаясь достаточно крупными специалистами в своей области, удостоились оказаться в “приоритетном списке”. Я читал личнst дела Дикмана, Кольца, Рослоффа, Вади и Бэзила — все это были милые люди, которым достаточно было бросить один взгляд на тебя, чтобы убить в ту же секунду.

Кого-то из “стариков” я там не нашел — тех, с кем кто-то из наших “вступил в контакт” в разных местах. Зато были тут новенькие — совсем недавно получившие “приоритетный” статус. Чтение отчетов об их недавних достижениях улучшило мне настроение. Я листал эти досье с таким ощущением, будто читал биографии старинных друзей, выбившихся в люди. Все это были ребята, на кого можно было положиться — Не то что эти самодовольные сволочи из Пентагона, или из государственного департамента, или из прочих учреждений этого мерзкого городишки, на месте которого раньше были, наверное, зловонные болота, пока кому-то не пришла в голову мысль их осушить.

Мак меня не разочаровал. Перед ним лежал перечень моих промахов, составленный каким-то шибко башковитым мерзавцем в гетрах, который, конечно же, сочинял его во время игры в гольф на выходные. Впрочем, пожалуй, я к ним несправедлив. Вряд ли они играют в гольф, надев гетры. Я стоял у окна, глядел на залитую солнцем улицу, и слушал. Спешащие внизу под окнами девушки были все как на подбор свеженькие и симпатичные в своих летних платьицах и узких джинcах. И наверное, думалось мне, достаточно приятные в общении. Глупо было бы презирать их только за то, что им не доводилось в жизни видеть труп мужчины или женщину, сломленную долгими зверствами и унижениями.

— Черт побери, сэр, — сказал я, не поворачивая головы. — Если им нужны были только разведданные, почему же они не обратились в ЦРУ? Я ездил туда пострелять из ружья, а не делать записи и фотографировать. Они что, так и не поняли, чем мы занимаемся?

Мак зашуршал бумагами.

— Твое описание в первом приближении соответствует “Рудовику-Ш” или IV, — сказал он. — Это уменьшенная версия их лучшей баллистической ракеты среднего радиуса действия с кое-какими очень интересными новшествами, которые сообщают ей дальность полета ее крупного прототипа. Различия в обеих моделях касаются только двигателя и связаны с системой пуска и типом твердого топлива. Последняя модель имеет радиус действия порядка тысячи шестисот миль, если верить нашим лучшим источникам. А они не очень-то хороши. У нас считали, что предыдущая модель имела радиус действия тысячу двести миль. Возможно — хотя мы в этом не уверены, — что русские отправили Кастро как раз устаревшие ракеты третьей модели, одну из которых он припрятал и перебросил в Коста-Верде. Видимо, стремясь побыстрее избавиться от нее, пока об этом не прознали его русские друзья.

— Ну, нам-то не важно, какая именно модель, — сказал я. — Ни та, ни другая, во всяком случае, не достигает Соединенных Штатов. Но есть такая лужа, которую все называют Панамским каналом — она как раз находится в радиусе действия обеих моделей.

— Вот именно! Многие детали конструкции мобильной системы “Рудовик” у нас пока что неизвестны, но одно можно сказать определенно: ракеты всех систем несут ядерные боеголовки. У нас в Вашингтоне их обычно называют “Московскими крохами”.

— Из Вашингтона они, видимо, и впрямь кажутся крошечными, — возразил я. — Но когда смотришь на нес вблизи из кустов, она не кажется такой уж миниатюрной. Что-нибудь слышно от президента Авилы?

— Президент сейчас занят военными приготовлениями, — сказал Мак. — Развивая успех отчаянного рейда на штаб повстанцев, в ходе которого был убит лидер бандитов Сантос, правительственные войска, как нам сообщили, заняли прилегающие районы и в настоящее время уничтожают разрозненные остатки революционной армии. Как только ситуация стабилизируется, по словам министерства иностранных дел, будет проведено тщательное расследование. — Мак сделал многозначительную паузу. — Здесь, в Вашингтоне, кое-кто считает, что было бы очень мило с твоей стороны, если бы ты смог сам разобраться с этим делом на месте.

— Ага, значит, они еще не отказались от этой идеи, — я повернулся к нему. — Ну, и какой долболом из многих, с кем я тут встречался, сделал такое предложение?

— Мысль была высказана в пятницу вечером на пресс-конференции. Имя человека, выдвинувшего эту инициативу, назвать я не могу. Я подчеркнул, что у тебя было специальное задание, и ты с блеском его выполнил. Не вдаваясь в подробности самого задания, разумеется. Наша деятельность не предназначена для афиширования — даже в высших вашингтонских кругах.

— Благодарю вас, сэр. Они, верно, полагали, что я суну ее в карман и привезу сюда, чтобы они могли на нее взглянуть. Черт, да она весит черт знает сколько! Пять тонн? Десять?

— Ну, нет сомнения, что опытный экземпляр “Рудовика” любой модификации будет принят здесь с глубокой благодарностью. Впрочем, я не думаю, что кто-то и в самом деле считает, будто ты мог ее сюда доставить.

— Может быть, им удастся выторговать ее у президента Авилы?

— Президент Коста-Верде, — сказал Мак сухо, — наш хороший друг, искренне привержен принципам демократии и законно избран своим народом. И тем не менее, я очень сомневаюсь, что кому-то здесь понравится, если у него в руках окажется ядерное оружие. Никто не питает надежд на то, что если у него такое оружие появится, он тут же передаст его нам.

— Понял, — сказал я. — Значит, я козел отпущения. Выходит, я мог погибнуть геройской смертью, проделав три дыры в этой исполинской хлопушке. Но поскольку у меня нет ни малейшего понятия, где у этой штуки находятся жизненно важные точки, шансы причинить ей ощутимый ущерб оставались весьма проблематичными. В этом случае мне пришлось бы убить полковника вооруженных сил Коста-Верде.

— Ах да! Твой друг Эктор. Никак мне не дается его фамилия.

— У них буква “н” произносится как “х”, сэр. Ударение на втором слоге: Химинес.

— Наше военное ведомство ожидает твою краткую характеристику полковника Химинеса. — Мак потянулся под стол и включил магнитофон. — Я записываю. Итак, объект Химинес. Прошу!

— Его люди называют полковника “Эль коронель-сито”, — начал я. — Это уменьшительно-ласкательное прозвище, означающее “маленький полковник”. Всякое сходство с Ширли Темпл является случайным и непреднамеренным.

— При чем тут Ширли Темпл?

— Был такой фильм “Маленький полковник” — экранизация одноименной книги. Или серии книг. Для девочек.

— Неужели? Продолжай.

— Самое главное, что я могу сообщить о Химинесе, пожалуй, следующее: когда он узнал, что ему предстоит освободить взятую в плен девушку-агента, он по собственной инициативе привел с собой двух женщин. Вряд ли они были бойцами подразделения специального назначения, хотя и несли поклажу на марше наравне с мужчинами. Мне кажется, Химинес просто подумал, что наша девушка, если она жива, будет в плохом состоянии и ей потребуется умелый уход. И, конечно, он оказался прав. — Я помолчал. — Этот полковник не железный. В нем что-то есть. То, что называется состраданием. Не надо это вставлять в стенограмму. В таких делах я не большой специалист.

— Вряд ли наших военных стратегов интересует его способность к состраданию, Эрик, — заметил Мак.

— В таком случае они совершают серьезную ошибку. Потому что сострадание Эктора занятного свойства, и он к тому же метит в генералы. Это хороший человек. Не мягкотелый слюнтяй. В физическом отношении он — Недомерок, но в отличной форме, курит крепкие сигары, хранящиеся у него в кобуре на поясе. По его словам, он избавился от пистолета, потому что плохо стреляет. В самый разгар боя он может вдруг закурить сигару. Это латиноамериканская бравада, конечно, но психологически действует очень хорошо. Глядя на него, думаешь: ну, если он способен устраивать такой спектакль, не имея при себе на всякий случай даже пистолета, значит, и тебе нечего бояться. В бою я бы доверился ему на все сто. До тех пор, пока у нас с ним одинаковые боевые задачи — и не более. В политических же делах я бы ни за что не рискнул повернуться к нему спиной. У него много чего на уме, у этого маленького полковника. И не стану гадать, какие мечты он лелеет в глубине души.

— А Авила? Вы его обсуждали?

— Президента он мимоходом упомянул в разговоре. Химинес дал понять, что Авила ненавидит бунтовщиков и с радостью поставил бы их всех к стенке в качестве мишеней для тренировочных стрельб. Похоже, такой случай ему представится. Ну, впрочем, это нормальная реакция тамошнего президента на внутренние беспорядки в стране. Так мне кажется. Наверное, это весьма типично для любого президента.

— Конец записи о Химинесе и Авиле, — сказал Мак и нажал на невидимую кнопку. Потом взглянул на меня. — А теперь поговорим о таинственном госте в шлеме-“джунглевке”. Нам все-таки удалось раздобыть кое-какие фотографии. Можешь взглянуть. — Он нажал кнопку на переговорном устройстве. “Обрастает старик техникой”, — подумал я. — Эллен, принесите, пожалуйста, фотографии. И заберите пленку с записью для расшифровки.

Мы молча ждали. В кабинет вошла симпатичная девушка с большим конвертом, который она положила на стол перед Маком. На ней было голубое платье и голубые туфли на высоком каблуке. Светлые с блеском мягкие волосы. У меня не было оснований смотреть на нее свысока. Она наверняка отлично обучена — это мне было известно, так как все они тут получают отличную подготовку, — и, имея доступ к секретной информации, она постоянно носила с собой где-то в одежде крохотную капсулу. Когда-нибудь ей придется проглотить эту капсулу или, что хуже, у нее на это не хватит времени. Но такой день для нее пока что не настал.

Она одарила меня улыбкой, вытащила кассету из установленного в письменном столе Мака магнитофона и, ни слова не говоря, вышла из кабинета. Мак раскрыл конверт, выудил оттуда толстую пачку фотографий и передал мне. Я взял их и стал рассматривать. Вы не поверите, сколько же на свете существует немцев со шрамами на лице. Похоже, в этой пачке было представлено большинство из них.

Перебрав почти все фотографии, я понял, что Мак уже нетерпеливо ерзает в своем кресле. И вдруг с глянцевого квадрата фотобумаги на меня воззрился человек в шлеме-“джунглевке”: суровое непроницаемое выражение лица, какое бывает у профессиональных военных, позирующих для официального снимка. Эта фотография была сделана фотографом вермахта. Человек был в генеральской форме, и его генеральская форма сразу все расставила по местам.

— Фон Закс, — сказал я, даже не глядя на подпись под фотографией. — Генрих фон Закс. — Я бросил взгляд на Мака. — Вы знали?

— Я был почти уверен после того, как ты его описал. Но я хотел, чтобы ты его сам опознал. Ну, вспомнил?

— Конечно, сэр. Теперь, после поимки Эйхмана, он переместился на строку выше в списке разыскиваемых нацистских преступников.

— Правильно. Разница только в том, что, когда поймали Эйхмана, он уже давно был не у дел и просто скрывался, пытаясь спасти свою шкуру. А фон Закс птица совсем другого полета.

— Это уж точно, — согласился я, разглядывая довольно красивое лицо со шрамом. Лицо, которое я поймал в оптический прицел своего дальнобойного ружья, было старше и мрачнее, но кто из нас не постарел и не помрачнел за эти долгие годы? Наверное, он считал себя патриотом — тогда. Да и сейчас считает. Может, он и в самом деле патриот. Да только он выбрал довольно-таки мерзкий способ это доказать. Он у них какое-то время возглавлял службу ликвидации в концлагере: ему дали это назначение, чтобы он не потерял форму. Но в конце концов им пришлось вернуть его в командный состав. Как военный специалист, он был, наверное, очень толковый парень — такого солдата любой армии не грех было бы иметь, если, конечно, закрыть глаза на то, что его победы приправлены толикой зверств. Впрочем, насколько я помню, это не вызывало у герра Гитлера бессонницы.

— Его зверства интересуют нас лишь постольку поскольку, — заметил Мак довольно-таки ворчливо. И я вспомнил, что он придерживался теории, согласно которой мы являемся организацией практической — или тактической, — так что меч возмездия отсутствует в нашем арсенале. Он бы никогда не согласился послать на задание агента, которому вменялось бы убить человека только за то, что тот был мразью — возможно, потому, что когда встаешь на такой путь, очень трудно вовремя остановиться. — И, тем не менее, жаль, что ты промахнулся, стреляя в фон Закса.

Я взглянул на него, аккуратно положил перед ним стопку фотографий и отошел к окну.

— Виноват, сэр, недоглядел. В следующий раз я уложу всех, кто окажется у меня в поле зрения — вдруг среди них окажется кто-то, кого кому-то требуется убрать.

— Эрик!

— Кроме того, — продолжал я резко, — обязуюсь иметь при себе достаточное количество взрывчатого вещества, чтобы взорвать любой военный объект, который кому-либо понадобится уничтожить. Сожалею, что я так схалтурил, сэр. Мне очень жаль, что я всего-то лишь ликвидировал человека, которого был послан ликвидировать. Если вы дадите мне еще один шанс, сэр, обещаю, что такого больше не повторится.

— Сядь, Эрик; — сказал он.

— Скажите мне только одну вещь, — попросил я. — Остался там еще кто-нибудь или что-нибудь, что я по собственной оплошности забыл уничтожить? Я бы хотел получить все причитающиеся мне выговоры в одном пакете.

— Это не выговор, — возразил Мак. Под его пристальным взглядом я сел на стул. — Как твоя нога?

— Нормально. Немного не гнется — вот и все. Этот чертов Химинес взял такой бешеный темп на марше! А на обратном пути я помогал им выносить мусор. Я как последний дурак выбросил все, что только можно, из своего рюкзака, ну и, конечно, сразу стал кандидатом в носильщики. У меня до сих пор мозоли не сошли с ладоней. Если это не выговор, тогда что?

— Я же просто сказал: жаль, что ты промахнулся, — примирительно сказал Мак. — Потому что, боюсь, тебе придется исправить эту ошибку. Нас попросили разобраться с фон Заксом. У меня был на примете другой агент для выполнения этого задания, но он в жизни не видел Закса собственными глазами. А ты видел — там.

— Мне было бы полезно все это узнать до того, как я поймал его рожу в прицел. И к тому же, сэр, не хочу, чтобы меня обвинили в какой-то ошибке, хотя просили только пострелять и наделать побольше шума.

— Эрик, что-то ты стал больно обидчивым.

— Это была чисто сработанная операция. Но стоило мне вернуться, как на меня стали наседать со всех сторон с претензиями, что я того не сделал, этого не сделал — чего мне делать никто и не приказывал. — Я поморщился. — Ладно, хватит об этом. Итак, объект — фон Закс. Уточните задачу.

— Мы и не могли предупредить тебя, что ты можешь наткнуться на него в Коста-Верде. Ведь мы не знали, что он туда собирается, и сейчас не можем понять, что он там делал. Вообще все это очень странно. Политически — у него едва ли могло быть что-то общее с генералом Сантосом. Скорее можно сказать, что он находится на противоположном фланге политического спектра. По непроверенной информации, которой мы располагаем, он действовал в северной Мексике и в приграничных районах юго-запада Соединенных Штатов, пытаясь сколотить союз из приверженцев нацистской идеологии, которые встречаются в южных областях нашего полушария. В Аргентине, в частности.

— Могу спорить, что его разновидность нацизма очень привлекательна. В сороковые он был тот еще забияка — потом у него появилось достаточно времени, чтобы развить свои задатки. Но, судя по тому, что я видел, затевается какое-то латиноамериканское предприятие. Эль Фуэрте принимал его как почетного гостя. Различия между правыми и левыми не играют столь уж большой роли, когда речь идет о взаимовыгодных приобретениях. Ну, во всяком случае, эта военно-политическая ось не была создана. Возможно, на том все и закончилось.

— Возможно, — нахмурился Мак. — Есть, правда, одно затруднение, о котором тебе следует знать. Фон Закса разыскивает ряд организаций, стремящихся посадить его на скамью подсудимых за содеянные им во время войны преступления. Мы симпатизируем их благородным целям, но не одобряем действий, идущих вразрез с нашим законодательством и нашими международными договорами. Именно по этой причине я и сказал тебе, что его зверства интересуют нас лишь постольку поскольку.

— Понял. — Я некоторое время смотрел на него. — Вы хотите сказать, сэр, что никто не сможет поставить в неловкое положение правительство, предъявив обвинение мертвому военному преступнику.

— Именно так, — подтвердил Мак. — А теперь вот что: поезжай на ранчо и попроси доктора Стерна или кого-нибудь из его ассистентов осмотреть твою ногу. Это будет, кстати, хороший повод для тебя попасть в нужный район. А инструкции и прочие бумаги еще не подготовлены. Я вышлю их тебе вдогонку.

Глава 6

Ранчо находится в южной Аризоне. Чтобы попасть туда, сначала надо доехать до Тусона и набрать один телефонный номер, после чего следует выехать из города по указанному маршруту — всякий раз дают другой. Вскоре на шоссе вам встретится человек, который меняет колесо у пикапа, или заливает воду в радиатор джипа, или просто стоит возле седана с номерами соседнего штата и фотографирует пейзаж. Если дверца автомобиля раскрыта, можно ехать дальше. Если закрыта — значит, за вами хвост и надо возвращаться в Тусон и ждать дальнейших инструкций.

Это ранчо — настоящее святилище, а кое для кого и последний приют. Это единственное место на всем земном шаре, где агент может наконец расслабиться и не думать, что за ним следят. Как и любая нирвана, оно имеет кучу недостатков, но здесь, во всяком случае, вам гарантирована безопасность. И делается все возможное, чтобы все оставалось как есть.

С первой же попытки мы получили сигнал “все чисто” и продолжали наше путешествие. Я скрестил пальцы. Машина, которую мне выдали, была дряхлым “понтиаком-универсалом” исполинских размеров, сошедшим с конвейера еще в те дни, когда кузова “универсалов” были дощатыми. И вот теперь, после шестидесятичасового путешествия из Вашингтона — хотя я, надо признать, имел возможность подремать часок-другой, примостившись на переднем сиденье, — мой драндулет ковылял по аризонскому шоссе на пяти цилиндрах и трех колесах — во всяком случае, у меня создавалось именно такое впечатление. Впрочем, ручаться за точность я не мог. После укрощения этого строптивого зверя, пробежавшего две с половиной тысячи миль, моя впечатлительность притупилась. Единственное, что действительно могло оказать на меня хоть какое-то впечатление в данный момент, — это кровать. Я и надеялся, что, увидев предмет моих мечтаний, сумею добрести до нее и не свалюсь перед ней замертво от внезапного истощения.

Ворота напоминали самые обычные ворота ранчо — это была сетка, не позволявшая скоту выходить за ограду, и еще на ней висели обычные дружелюбные приветствия вроде “Граница владения”, “Посторонним въезд воспрещен”, “Охота запрещена”, “Вырубка деревьев запрещена”. От ворот через пустыню бежал проселок, который через пять миль упирался в еще одни ворота — на сей раз тут была не просто сетка, а настоящие цельнометаллические створки с табличкой:

“Частные владения — вход воспрещен”. Я с трудом осадил своего железного мастодонта — тормоза у него тоже ни к черту были не годны — и вылез с надеждой, что мой дохляк не откинет копыта в тот момент, когда я от него отвернусь. Его движок на холостом ходу урчал еле-еле.

Я открыл ворота, вспомнив, что нужно делать — Не то, что обычно, когда отпираешь ворота ранчо. Мои манипуляции должны были послужить сигналом молодцу, притаившемуся где-то поблизости и наблюдавшему за мной в бинокль, что меня можно не убивать. Я въехал на территорию, вернулся и закрыл ворота — опять-таки особым образом, забрался в свой “универсал” и поехал дальше. Еще мили две — и я оказался в зеленой долине. И увидел дом — большое приземистое строение посреди тополиной рощи.

Когда-то это было туристическое ранчо, но оно обанкротилось. Ныне считалось, что оно принадлежит богатому чудаку, свихнувшемуся на религии, которого часто посещают друзья, столь же чокнутые, как и хозяин. Что ж, это почти соответствовало реальности за исключением, конечно, религиозной темы. В действительности ранчо принадлежало богатенькому дяде Сэму, и все мы, надеюсь, можем называться его друзьями; а если бы мы не были свихнувшимися, то, конечно, не занимались бы тем, чем занимаемся.

Я осторожно пустил свою колымагу под горку, пытаясь попридержать в узде оставшиеся цилиндры, и позволил ей катиться до полной остановки. Остановился я в саду.

Нас уже ждали. К машине шел мужчина в спортивной рубашке. На этом ранчо врачи не надевают белых халатов, а сестры милосердия не носят красных крестов на шапочках, но их сразу можно распознать.

— Пора просыпаться, — бросил я через плечо. — Мы приехали.

Мой пассажир завозился на заднем сиденье. Парень в рубашке подошел к “универсалу”. Это был молодой человек с открытым лицом, на носу — очки в металлической оправе. Он обладал всеми достоинствами хорошего врача, за исключением, пожалуй, здравого смысла и чувства юмора — а точнее сказать, каких-либо чувств вообще. Но это, конечно, только мое личное мнение, основанное на опыте предыдущих приездов.

Все называли его просто по имени. Но вообще-то это был доктор Томас Стерн, который ведал всеми делами на ранчо и пользовался непререкаемым авторитетом. Однако стоило вам обратиться к нему иначе, чем “Том”, он бы счел, что вы чем-то страшно недовольны.

— Привет, Том! — сказал я. — Она сзади. Помогите ей надеть обувь.

— Как она себя чувствует?

— Ну, я ведь только возница. Я только подбросил ос, и то лишь потому, что мы, как выяснилось, ехали в одно и то же место. А в телепатии я не силен... Так что я ей не собираюсь помогать и вообще не намерен к ней даже приближаться.

Том двинулся к задней дверце “универсала”, а потом, нахмурившись, остановился.

— А в чем дело, Эрик?

— Позовите сестру — кого-нибудь в юбке, — посоветовал я. — Она за время нашей поездки привыкла ко мне — соизволила, по крайней мере, молча сносить мое присутствие, но, ей-Богу, не знаю, как Она отреагирует на вас.

Я похромал к задней дверце “универсала” и распахнул верхнюю и нижнюю половинки дверцы грузового отсека.

— Ну вот и порядок, Худышка. Вылезай! Тощая девушка, сидящая на одеяле в глубине грузового отсека “универсала”, имела более человеческий вид, чем та, кого я помогал выносить из джунглей Коста-Верде, но она еще была далеко не в лучшей физической форме. Молча глядя на меня, она поползла к свету, а потом, дождавшись, когда я отойду на приличное расстояние от нее, свесила ноги и съехала на землю.

На ней были хлопчатобумажные светло-коричневые штаны и мальчиковая белая рубашка с коротким рукавом. В Вашингтоне ее наряд выглядел так, как будто его только что принесли из прачечной, но после нашего путешествия напоминал многократно использованную пижаму. Впрочем, уж кто бы говорил, только не я. Мой вид был не свежее. У нее-то на лице, по крайней мере, не красовалась двухдневная щетина.

В те моменты, когда она просыпалась и могла принять пишу, я кормил ее молочными коктейлями и хрустящим картофелем, но все равно она так и оставалась чуть ли не прозрачной. Ее левая рука была все еще перевязана. Кожа обтягивала кости, и на лице остались только одни глаза. Ее волосы обрели натуральный светло-каштановый цвет, соответствующий тому, который и был указан в ее личном деле в графе особых примет, а сделанная мачете стрижка уже несколько утратила первоначальную форму. Надо сказать, ее нынешняя прическа выглядела ничуть не хуже, чем те птичьи гнезда, за которые иные девушки готовы платить бешеные деньги в салонах красоты — даже в наше время, когда в моде всевозможные “бабетты” и “халы”.

Но не заметить ее глаз было невозможно. Огромные, серые и лучистые, а иногда — огромные, желтые и лучистые, они, похоже, никогда не закрывались. Они постоянно были устремлены на окружающий мир, точно ожидали, что сейчас случится что-то ужасное.

Я увидел, что выражение ее глаз изменилось — совсем чуть-чуть. Все-таки я на нее действовал благотворно. Если бы нам удалось провести вместе еще шестьдесят часов, она бы, очень может быть, начала бы моргать в моем присутствии. Доктор Стерн укоризненно глядел на меня. Он, несомненно, полагал, что я бесчувственный и бестактный грубиян. С не меньшим негодованием взирала на меня и полная сестра в цветастом платье.

— Ах вы, бедняжка! — заворковала она, обхватив своей могучей рукой худенькие плечики. — Пойдемте, милочка, со мной. Вам у нас понравится. Сами увидите.

Идя к левой дверце, чтобы забрать с сиденья шляпу, я ощущал на своей спине взгляд ее огромных бездонных глаз. Потом сестра увела ее. Мне стало как-то не по себе — точно я жалел, что расстался с ней. Я прошагал миль двенадцать по джунглям, видя перед собой ее пятки. Потом я видел ее всю с ног до головы на протяжении двух тысяч четырехсот миль. За все время она не сказала мне ни единого слова. Но, наверное, можно привыкнуть к спутнику, даже если он не позволяет до себя дотрагиваться и молчит всю дорогу.

— Материалы, с которыми вам надо ознакомиться, доставлены вчера самолетом. Они в вашей палате, — сказал Том Стерн. — Но лучше вам все же сначала зайти ко мне в кабинет. Я хочу осмотреть вашу ногу.

— Черт с ней, с моей ногой, — сказал я. — Покажите мне лучше, где стоит кровать, и дайте до нее добраться.

— Ладно, тогда завтра утром, — согласился он. — Вам надо позвонить в Вашингтон, когда вы справитесь с домашним заданием. У вас есть какие-нибудь пожелания относительно машины?

Шейла в этот момент входила в здание — призрак в брюках, рядом с суровой сестрой в цветастом платье. Мне никогда не удавалось заинтересоваться женщиной в брюках, но ведь Шейла, по сути дела, и была не женщиной, а всего только парой серо-желтых глаз. Я взглянул на “понтиак” и горестно покачал головой.

— Лучше прострелите его. Было бы негуманно заставлять его мучиться так долго.

Я последовал за ассистентом. Двое постояльцев в креслах-качалках сидели на веранде, или, как говорят в этих местах, — “портале”, с ударением на последнем слоге. У мужчины была только половина лица — другую половину сожрала кислота. Женщина выглядела вполне здоровой, но я знал — ибо видел ее здесь, когда приезжал проходить спецкурс по физической подготовке, — что она будет тут сидеть без движения до тех пор, пока ее не внесут в дом, не накормят и не уложат в постель. Ее глаза не привлекли моего внимания. Они были мертвы.

Эти люди допустили ту же ошибку, что и Шейла: они попались. И если вы полагаете, что агенты, прибывающие сюда для переподготовки или, как я, на лечение, встречают этих безнадежных инвалидов по чистой случайности, то вы ошибаетесь.

В том-то и состояла задумка, чтобы у нас постоянно перед глазами были эти несчастные — те, кому не повезло, кто допустил оплошность. Это послужило нам мягким предупреждением о том, что может случиться, если ты дашь маху. Словом, как я говорил, место безопасное, но не лишенное своих недостатков.

Мне дали просторную палату с письменным столом. На столе было много бумаг. Я начал открывать пакеты, но потом бросил это занятие: мне было наплевать на эти бумаги. Как было наплевать и на то, что за окном светило яркое солнце. Я опустил жалюзи, разделся, забрался под одеяло и мгновенно уснул.

Глава 7

На фигуре было развевающееся белое одеяние; она протягивала ко мне руки и шептала мое имя. Я не смог рассмотреть лица. Я попытался проснуться и понял, что уже не сплю. Однако почему-то не поверил этому. Ведь привидения должны обитать лишь во сне, где им самое место.

Но фигура по-прежнему стояла посреди комнаты, освещенная сзади пробивавшимся сквозь жалюзи светом фонарей в саду. Наверное, я все-таки мгновение назад был в глубоком сне и ко мне еще не вернулась ясность мысли. Я знал, что не верю в привидения, что на этом ранчо никогда не страдаю ночными кошмарами от перемены обстановки и что здесь в интересах боевой подготовки персонал иногда разыгрывает постояльцев — для определения быстроты реакции вновь поступившего пациента.

И я бросился на белую фигуру, опережая ее возможное поползновение броситься на меня. Пригнувшись, я выскочил из постели, сделал ей подсечку, крепко обхватил и припечатал к полу. Фигура была одета в какой-то грубый на ощупь материал, и я подумал: саван! Ну, хватит! Кто-то явно решил разыграть меня, но пусть лучше они шуткуют с кем-нибудь другим. Но потом я ощутил слабое и паническое сопротивление, услышал испуганное прерывистое дыхание и наконец понял, кто ко мне пожаловал. Я разжал объятия, встал и включил свет, чувствуя себя последним дураком.