Глава VII,

в которой рассказывается о том, что Кортес решил отложить смертную казнь Сикотепека, чтобы не усиливать возмущение в индейских провинциях, где было и так неспокойно, о добрых и дурных вестях, которые Кортес получил из Испании, и о трагических смертях, за этим последовавших

Прислушавшись к своим советникам, дон Эрнан Кортес все же не повесил Сикотепека, хотя разбойник этого и заслуживал. Альварадо, Сандоваль и брат Ольмедо, движимые различными соображениями, просили Кортеса отложить исполнение приговора. Оба капитана боялись усиления волнений в провинциях, во многих из которых туземцы были готовы поднять мятеж по малейшему поводу, как, например, в области Сочимилько, где укрывались до их поимки Сикотепек и его сообщники.

Сикотепек был из рода касиков, хотя и не самых знатных, и кроме того, у него была слава отважного воина, которую он стяжал, сражаясь с испанцами. После ареста Куаутемока он бежал в горы и совершал оттуда дерзкие вылазки против христиан. Его волосы украшало не менее десятка разноцветных лент; их количество соответствовало числу пленников, которых он живьем доставил для жертвоприношения. Христиане не могли спокойно видеть эти украшения в волосах Сикотепека и других храбрых индейских воинов: испанцев не покидала мысль о том, что каждая такая лента может быть знаком гибели их соотечественника, замученного туземцами. Впрочем, в большинстве случаев вплетенные ленты имели отношение к поимке индейца из враждебного племени, так как еще до пришествия испанцев туземцы вели между собой постоянные войны.

Итак, Кортес отложил казнь, взвесив и оценив значение той громкой славы, которой пользовался Сикотепек среди индейцев, необходимость соблюсти мир в провинциях, а также идя навстречу ходатайству брата Ольмедо, который настаивал на том, что правосудие следует вершить только после окончательного выяснения всех обстоятельств дела.

Были у Кортеса и другие резоны подождать с исполнением приговора. Дело в том, что в том же октябре 1522 года в Веракрус из Испании пришла каравелла, с которой к Кортесу были доставлены некие важные известия от императорского двора.

Корабль привез документы, утверждавшие Кортеса в чине генерал-капитана и в должности верховного губернатора Новой Испании. Это известие несказанно обрадовало всех, кто был предан Кортесу, — оказывая ему эту высокую честь, его величество император тем самым признавал заслуги доблестного конкистадора, неустанно повторявшего, что его главное богатство — добрая слава, которой он старается окружить свое имя и свои дела. Кроме того, это назначение должно было положить конец нескончаемой вражде, постоянно отравлявшей жизнь Кортесу. Речь идет о губернаторе Кубы доне Диего Веласкесе, который упорно отказывался считаться с Кортесом, держа его за предателя, узурпатора и разбойника. Теперь партии сторонников Веласкеса наконец заткнули рот — у них не осталось больше доводов против Кортеса.

Однако у всякой медали есть две стороны, и вслед за радостью нередко приходят горести. На том же корабле, что привез Кортесу долгожданное известие о пожалованной ему королевской милости, прибыли чиновники аудиенсии 6, направленные императором Карлом V для ограничения чрезмерной власти Кортеса как губернатора. Приезд этих фискальных служек был унизителен для дона Эрнана, но в присутствии своей супруги доньи Каталины Суарес он ничем не выдал своего неудовольствия и принял прибывших с достоинством и изысканной любезностью.

Это стало еще одной причиной для отсрочки казни Сикотепека: Кортес, только что произведенный в чин генерал-капитана, не хотел, чтобы экзекуция омрачила пребывание королевских посланцев в Новой Испании. Впрочем, его предосторожности оказались напрасными, поскольку все равно не обошлось без смертей, да еще каких! Сразу два важных человека расстались с жизнью при весьма неприятных обстоятельствах — происшествие, которое в глазах аудиенсии отнюдь не служило к славе Кортеса и грозило совершенно незаслуженно запятнать его доброе имя.

Дело в том, что незадолго до прибытия посланцев аудиенсии в Койоакан стало известно о смерти дона Хулиана де Альдерете, королевского казначея, которого вынужден был заместить дон Алонсо де Эстрада, уроженец Сьюдад-Реаля, один из пяти чиновников, прибывших от императора.

О кончине Альдерете ходило множество толков, и впрямь была она неожиданной и страшной: дон Хулиан умер от змеиного укуса. Надо сказать, что в этих жарких местах змеи весьма многочисленны и очень ядовиты. Однако распространялись слухи, что несчастный покончил с собой, растратив казну и не имея ни денег, ни энкомьенды, чтобы возместить недостачу. То была неправда, потому что Альдерете владел и землей, и индейцами и с честью носил свое высокое звание королевского казначея. Кроме того, смерть от укуса ядовитого гада — не самая сладкая смерть, и если бы какой-нибудь христианин и решился бы на такой страшный грех, как самоубийство, позабыв о том, что жизнь дана нам Всевышним и Он единственный вправе отнять у нас этот свой дар, то вряд ли бы он стал кончать с собой таким способом, как Альдерете, потому что есть множество ядов, от которых человек умирает легко и безболезненно.

Нашлись и такие, кто обвинял в гибели Альдерете Кортеса, и хотя их было немного, но все они являлись людьми высокопоставленными, а потому их обвинения наделали много шума. Среди таковых был Памфило де Нарваэс. Он затаил злобу на Кортеса еще с тех самых пор, когда тот нанес ему сокрушительное поражение у Семпоаля. В тот раз Нарваэс выступил против Кортеса, собираясь арестовать его по приказу дона Диего Веласкеса. В этом бою Нарваэс потерял один глаз.

Кортес имел тогда возможность повесить Нарваэса, но не сделал этого, а, напротив, помиловал его и оказал ему самый лучший прием, хотя и не позволял покинуть Веракрус, чтобы тот не начал плести заговоры. Получив новость о своем назначении и почувствовав себя более уверенно, Кортес решил, что теперь можно пригласить Нарваэса в Койоакан.

Меж тем Нарваэс и некоторые другие распространяли слухи о том, что Кортес терпеть не мог Альдерете, ибо тот был человеком Веласкеса и епископа Бургосского, и что между Кортесом и Альдерете произошла крупная ссора, причиной которой были известные обстоятельства трагического бегства испанцев из Мехико, когда наше войско понесло страшные потери. Действительно, Кортес поставил Альдерете в вину то, как он себя вел во время этого отступления, и вполне могло быть, что после этого объяснения оба затаили друг на друга обиду. В тот раз Кортес поручил Альдерете с помощью дружественных индейцев починить все дороги, разрушенные во время продвижения испанского войска к Мехико. Однако казначей не выполнил просьбу Кортеса и из восьми или десяти дорог кое-как подготовил лишь одну, что вскоре обернулось против испанцев, когда им пришлось в спешном порядке отступать из столицы. Когда наши добрались до рыночной площади, самого центра Мехико, они все еще сохраняли уверенность в своей победе. Тутто они и стали жертвами коварства мешиков, которые вначале сдавали позиции без боя, чтобы усыпить бдительность неприятеля, а затем внезапно нанесли такой мощный удар, что испанцам пришлось в спешке бежать из города. Все бы обошлось, если бы мосты на дороге были починены, как этого требовал Кортес, но один из них был полуразрушен, и мы потеряли множество солдат и лошадей. В тот день многие христиане приняли смерть в языческих капищах под ударами ножей и их еще трепещущие сердца были вырваны жрецами и брошены на идольские алтари. Даже сам Кортес чудом избежал мексиканского плена, когда его сбросили с боевого коня по кличке Ромо. Кортеса спас Кристобаль де Олеа, солдат его гвардии, отрубив индейскому воину руку, когда тот мертвой хваткой вцепился в Кортеса. Храбрый Олеа, который уже неоднократно выручал своего господина, был в той битве убит копьем, и эту потерю оплакивал не только Кортес, но и все мы, побывавшие в этой кровавой сече. Я слышал, как вечером этого страшного дня Кортес произнес:

— Нам всегда будет грустно при воспоминании об этом дне, когда из-за какой-то жалкой посредственности лучшие из нас поплатились своей жизнью.

Мешики подбросили отрезанные головы наших соотечественников, убитых во время этой сечи, на дорогу Такуба, где сражался Сандоваль, и, чтобы сломить дух испанцев, уверяли, что это головы Кортеса и Альварадо. Они вопили как одержимые в надежде нас обмануть:

— Нате, держите головы Малинче и Тонатиу! А скоро мы отрежем и ваши!

Крик стоял такой, что мы дрогнули, хотя и не сомневались, что все это ложь. Но отрубленные головы наших товарищей катились по дороге, как мячи, которыми играют в пелоту, и зрелище это разрывало нам сердце.

Кортес был так разгневан, что окончательно и бесповоротно рассорился с Альдерете и, пока шла война, больше не давал ему никаких поручений. После этой трагедии Кортес распорядился снести все постройки вдоль дорог, чтобы использовать их материал для починки мостов и чтобы мешики не устраивали против нас засады, прячась на крышах своих домов.

В другой раз между Кортесом и Альдерете разгорелся спор, когда, по окончании войны, казначей потребовал подвергнуть Куаутемока жестокой пытке, чтобы тот раскрыл место, где находится золото, которое нам передал Монтесума и которое мы потеряли во время поспешного отступления из Мехико. Кортес долго сопротивлялся, но в конце концов вынужден был уступить, потому что начали распространяться слухи, что он сам собирается прибрать к рукам золото и для этого якобы вступил в сговор с индейцем, пообещав ему часть сокровищ.

Тогда на стенах домов появились надписи углем с обвинениями в адрес Кортеса. Это больно задело самолюбие генерала, который однажды решил ответить своим неизвестным обидчикам тем же и написал на доме: «На стенах пишут только глупцы». Поутру рядом с его надписью появилась приписка: «и те, кто знают правду, а скоро о ней узнает и его величество». Кортес пришел в негодование от гнусного намека на его измену императору и наконец решился пытать Куаутемока вопреки собственному желанию. Кортес был против того, чтобы так обращались с королем, пусть и лишенным королевства, и даже с касиками, которым он всегда выказывал должное уважение.

В этом случае он решил умыть руки, возложив всю вину на Альдерете:

— Вы в ответе за то, что подвергают пытке великого каемка, который не уступает вам в душевном благородстве, хотя и потерпел поражение.

Пытка не дала никакого результата: все, что тогда удалось найти, — золотое изображение солнца, которое обнаружили в водоеме у дома мексиканского короля.

Таковы были разногласия между Кортесом и Альдерете, и, насколько мне известно, кроме этого, никаких стычек между ними не было. Я не думаю, что эти споры могли породить такую ненависть, которая была способна толкнуть Кортеса на преступление. Мне кажется, что генерал довольно скоро выбросил все это из головы — это был человек, который жил будущим и легко забывал прошлые обиды. И еще я полагаю, что если бы Кортес в самом деле жаждал мести, он попросту воспользовался бы случаем и повесил казначея за не отремонтированные вовремя мосты, из-за которых погибло столько людей, и никто бы не осмелился генералу и слова поперек сказать.

Так обстояли дела, когда стало известно о том, что Альдерете скончался в своей энкомьенде в Тескоко. Чиновники из Испании, прослышав о возможной причастности Кортеса к этой смерти, задали губернатору кое-какие вопросы, но, удовлетворившись его объяснениями, не рискнули ни в чем его обвинить.

Назначение Кортеса генерал-капитаном и верховным губернатором Новой Испании вступило в силу 15 числа октября месяца 1522 года от Рождества Христова, и семь дней спустя было устроено большое празднество, во время которого Кортес был приветлив и любезен со всеми.

Ради такого события Кортес пожелал облачиться в то самое платье, что было на нем, когда он покидал Кубу, отправляясь к новым землям, которые ему предстояло открыть и завоевать. Генерал в таких случаях любил пышные церемонии. Он украсил свою черную бархатную шляпу плюмажем, надел орден Святой Девы и золотую цепь, а также черный бархатный камзол с золотыми блестками. Он даже заказал золотой бант наподобие того, который был им некогда подарен дону Алонсо Эрнандесу де Пуэртокарреро, чтобы тот купил себе коня и мог объезжать свои владения. Генерал считал, что человек, занимающий такое положение, не должен экономить на лошадях. С тех пор они стали близкими друзьями; Кортес так доверял дону Алонсо, что именно ему поручил отправиться в Испанию, чтобы доставить ко двору императора карты новых земель и сокровища из-за океана.

На ужин прибыло более ста приглашенных, и в их числе чиновники аудиенсии: дон Алонсо де Эстрада — казначей, дон Родриго де Альборнос — контадор 7, дон Алонсо де Агиляр — комиссионер, который уверял, что он — первый христианин, родившийся в Гранаде, Педро Альминдес Чирино, уроженец Убеды, инспектор. Присутствовали также гости из соседних городов — Веракруса, Сочимилько, Тескоко и некоторых других. Был и сеньор Тристан, который старался оказать знаки внимания всем присутствующим знатным дамам, но при этом не сводил взгляда с доньи Каталины. Также были капитаны и лейтенанты Кортеса и множество касиков из Тласкалы, Семпоаля и Мехико. Среди них и сам Куаутемок, ноги которого уже успели зажить после пытки кипящим маслом. Этот король мешиков обратил на себя всеобщее внимание, потому что демонстрировал свою щедрость, раздавая налево и направо драгоценности и богатые накидки из шерсти ламы. Его тут же окружили плотным кольцом те, кто надеялся получить подарок. Присутствовали и другие знатные гости, в их числе и враждебно настроенные к Кортесу, например Нарваэс. Впрочем, беседуя друг с другом, они ничем не выдавали своей неприязни, которая, правда, одолевала лишь Нарваэса; Кортесу же злопамятность или мстительность были совершенно несвойственны.

Торжественный ужин был великолепен и сервирован по высшему разряду. Второго такого события я не припомню ни в Мексике, ни в Кастилии, даже при дворе самого императора дона Карлоса. Кортес последовал примеру мексиканских королей, которым слуги каждый день подавали для трапезы до пятидесяти различных блюд. Никак не меньше был выбор за столом губернатора, и слуги едва успевали подносить приглашенным кувшины для омовения рук. Кортес принимал гостей по-королевски, и праздничный ужин длился до глубокой ночи.

Подавали местные вина и прочие напитки, в том числе и пульке, который изготавливают из агавы. Это очень ценное растение, потому что из него делают все, что угодно, даже бумагу, на которую мексиканцы наносят свои письмена. Винные пары уже начали оказывать свое действие, а как известно, что у пьяного на уме, то и на языке, так что было сказано немало лишнего, впрочем, никаких последствий это обычно не имеет: ведь если вино и развязывает языки, то оно же затуманивает рассудок, так что наутро от ночных разговоров не остается и следа.

В этот момент донья Каталина, вероятно исполнившись гордости от тех высоких почестей, что были выказаны ее мужу, принялась упрекать одного из капитанов, дона Педро де Солиса, в том, что он плохо управляет ее энкомьендой и не исполняет должным образом поручение, которое дал ему ее муж.

Солис был огромный басовитый детина, но, впрочем, мирного нрава, всегда спокойный и доброжелательный. Я не помню, откуда он был родом, знаю только, что его очень ценил и уважал Кортес. Он доверил Солису управление энкомьендой своей супруги, которая, судя по всему, была не слишком довольна тем, как ее управляющий вел дела.

Донья Каталина сидела на изрядном расстоянии от Солиса и потому, обращаясь к нему, вынуждена была чуть ли не кричать, так что ее слова были прекрасно слышны всем присутствующим.

— Вы, Солис, занимаете моих индейцев какой угодно работой, кроме той, которую я им поручаю! Все делается не так, как я хочу!

Дон Педро де Солис, с лица которого не сходила улыбка, никогда не лез за словом в карман:

— Это не я, сеньора. Это все его милость, — с этими словами он указал на дона Эрнана, — это он всех нас занимает работой и все время что-то нам поручает.

— Вот увидите, вскоре я устрою так, что никто не будет соваться в мои дела, — ответствовала Каталина, обмахиваясь веером и с раздражением взглянув на мужа.

Кортес, который не воспринял всерьез этот спор между своей женой и капитаном, поначалу не вмешивался в разговор, но затем все же парировал колкую реплику доньи Каталины:

— Будьте спокойны, сударыня: я к вам соваться не собираюсь.

Услышав эти слова, донья Каталина вспыхнула от гнева и стыда: она восприняла заявление мужа как демонстрацию открытого пренебрежения к ней, высказанного при всем честном народе, и это при том, что многие из собравшихся прекрасно знали о раздорах между супругами и о том, что Кортес предпочитал супружеским объятиям ласки других красавиц.

Супруга губернатора поднялась и поспешно покинула пиршественную залу, хотя другие дамы, в том числе и ее сестра Франсиска, пытались ее успокоить, уверяя, что это была всего лишь неудачная шутка. Ужин вскоре закончился, хотя некоторые гости еще оставались в покоях и в саду дворца Койоакана.

Кортес отправился на поиски своей жены в капеллу (служанки сказали ему, что именно туда прошла донья Каталина). Губернатор не питал большой любви к своей супруге и женился на ней по необходимости, чтобы избежать тюрьмы, которой угрожает ему Веласкес, губернатор Кубы. Сам Веласкес при всем том открыто волочился за доньей Франсиской, но, несмотря на все это, Кортес никогда не желал ему зла.

Дон Эрнан нашел донью Каталину в дворцовой капелле. Она была в страшном волнении и молилась на коленях, заливаясь слезами. Кортес постарался ее успокоить, но она, задыхаясь от приступа астмы, которую усугубляли ее горе и гнев, оттолкнула супруга, простонав:

— Оставьте меня, дайте мне умереть!

Кортес, однако, проводил жену до опочивальни и передал на руки служанкам Ане и Виоланте Родригес, которые уложили ее в постель. Затем он спустился в сад и провел там некоторое время в беседе с Сандовалем. Говорили они в основном о золоте, которое Кортес должен был отправлять в Испанию его величеству. Кортес не хотел ограничиваться только причитающейся короне пятой частью, думая присовокупить к слиткам и драгоценности, и разные диковины, которые можно было показывать при дворе в качестве заморских чудес.

Кортес рассказал Сандовалю, что собирается до конца года снарядить из Веракруса две каравеллы с золотом на пятьдесят восемь тысяч кастельяно 8, партию жемчужин величиной с орех, драгоценные камни и изделия из перьев, сработанные туземными умельцами. Он намеревался также отправить в Испанию громадные кости, найденные в ку Койоакана, вроде тех, которые некогда ему подарили тласкальтеки и которые он тоже послал в дар императорскому двору. Жители Тласкалы уверяли, что эти огромные берцовые кости принадлежали воинам племени гигантов, которые некогда обитали в этой провинции, а потом потерпели поражение от тласкальтеков и постепенно вымерли вовсе.

— Во главе экспедиции я поставлю капитана своей гвардии Антонио де Киньонеса, — делился губернатор своими планами с Сандовалем. — Этому человеку я полностью доверяю. С ним поедет Алонсо де Авила, который, как известно, человек отважный и дерзкий и к тому же приближенный епископа Бургосского. Лучше держать его подальше отсюда, чтобы он не мутил воду и не подстрекал остальных к мятежу.

Алонсо де Авила только что возвратился из поездки в Санто-Доминго, и Кортес подарил ему драгоценности и хорошую энкомьенду — губернатор всегда старался подобным способом приобретать себе новых сторонников.

Итак, Кортес и Сандоваль провели довольно долгое время в беседе. Меж тем стало совсем поздно, почти все приглашенные разошлись. Губернатор, простившись со своим капитаном, поднялся наверх в опочивальню и стал укладываться спать, стараясь все делать тихо, чтобы не потревожить супругу, которая наверняка уже уснула. И вдруг в темноте раздался его крик:

— Скорей, огня, огня! Ради всего святого, кажется, моя жена умерла!

Служанки Ана и Виоланта, которые уже улеглись спать, вбежали полуодетые, с зажженными свечами. Донья Каталина лежала поперек кровати, а по полу были рассыпаны золотые монетки из ожерелья, которое она надевала на праздничный ужин.

На крик примчался Сандоваль, который еще не успел покинуть дворец, появились Антонио де Киньонес, мажордом Кортеса Диего де Сото, сбежались и другие слуги. При виде усопшей все перекрестились, потрясенные этой неожиданной смертью. Кортес обратился к де Сото:

— Немедленно отправляйся к брату Ольмедо, пусть он подготовится к совершению церковных таинств над моей усопшей супругой. Затем отправь сообщение моему свояку Хуану о смерти его сестры, только пусть он не смеет появляться здесь.

Мажордом был явно удивлен тем, что губернатор даже при таких трагических обстоятельствах не отменил свое распоряжение о высылке Суареса. Видя это, Кортес пояснил:

— В последнее время дон Хуан был главным виновником недоразумений, которые омрачали нашу супружескую жизнь, он все время плел интриги, и я не желаю больше терпеть его присутствие — даже на похоронах доньи Каталины.

На рассвете брат Ольмедо и чиновники королевского казначейства осмотрели тело и установили, что на шее умершей остались темные пятна, как если бы она была задушена. Пошли слухи (их распространяли все те же известные люди), что ее убийцей был не кто иной, как сам Кортес. Меж тем губернатор хотя и не любил свою супругу, пока она была жива, но теперь искренне оплакивал ее и носил по ней траур еще много лет. А в тот злосчастный день он заперся в комнатах, чтобы никто не видел его скорби, и в отчаянии бился головой о стены — так велико было его горе.

Никто не решился открыто обвинить Кортеса. Многие уверяли, что донья Каталина была подвержена глубоким обморокам и нужно было прилагать немало усилий, чтобы вернуть ее к жизни. Об этом знали те приближенные, которым порой доводилось приводить в чувство донью Каталину во время ее астматических припадков. Сам же Кортес ни слова не сказал ни о смерти своей жены, ни о том, пришлось ли ему той ночью трясти ее, растирать и бить по щекам, пытаясь привести в сознание. Однако большинство, и в том числе прибывшие служители аудиенсии, были уверены, что на шее доньи Каталины действительно остались следы пальцев губернатора, который изо всех сил старался спасти ее, но тщетно.

Позже, когда звезда губернатора закатилась, его свояк, воспользовавшись этим, обвинил его в убийстве. Состоялся суд, который, впрочем, не нашел никаких доказательств его вины.