Глава XXXI,

в которой рассказывается о нашем прибытии на остров Терсейра, о том, как мы отыскали Себастьяна Домингуша, который должен был отправить нас в Лиссабон, и о том, что происходило до нашего отъезда с Азорских островов

Наша флотилия, двигавшаяся стройно и дружно, прибыла на остров Терсейра в полдень. Адмирал похода Хуан де Бургос не позволил ни одному из кораблей войти в гавань: заходить в португальские порты было запрещено, чтобы не лишиться золота и прочего ценного груза, так что вода и провиант подвозились к судам на шлюпках.

Благородным господам было разрешено сойти на берег, для чего с пристани прислали небольшой бот. Сикотепек в качестве слуги сопровождал меня, взяв лишь самую малую ручную кладь.

В гавани мы спросили, как разыскать Себастьяна Домингуша, португальского чиновника, доверенное лицо Кортеса. Нам указали, в какой стороне он живет, и заверили, что найти дом чиновника не сложно: на этом острове так мало жителей, что просто нельзя заблудиться. И действительно, очень скоро мы уже оказались на месте. Было обеденное время, и Себастьян Домингуш, которому подали наши рекомендательные письма, весьма учтиво встретил нас, провел в обеденную залу и усадил с собой за стол.

Должно быть, дон Эрнан очень доверял этому португальцу, и в своем письме он открыл ему гораздо больше, чем тем людям, с которыми мы имели дело до сих пор. Потому Домингуш отнесся к Сикотепеку не как к слуге, но как к великому касику, хотя на самом деле, мне кажется, происхождение Сикотепека было более скромным.

Во все время обеда мы лишь слегка коснулись цели нашей поездки; я и Сикотепек рассказывали о Новой Испании, а дон Себастьян поведал нам о достопримечательностях Португалии, так что беседа была любезной и приятной. Лишь в самом конце встречи, уже когда слуги принялись менять скатерти, португалец сказал несколько слов о нашем деле, но совсем немного: поручение это было для него неожиданным и ему нужно было обдумать, как лучше приступить к выполнению хитроумного плана. Он предложил нам свое гостеприимство, чтобы мы поменьше привлекали внимание посторонних, разгуливая по острову, и представил нас своей супруге сеньоре Марии де Тавира, после чего, распрощавшись с нами, отправился в гавань забрать наш скромный багаж. Его жена, которая не говорила по-испански, помогла нам разместиться в просторной комнате наверху и, попрощавшись, покинула нас. Больше мы ее не видели во все те пять дней, что пробыли в этом доме. Мы также мало общались с самим Домингушем, в основном он появлялся к обеду, на который неизменно приглашал нас со всем радушием.

Эти дни мы провели вдвоем с Сикотепеком в предоставленных нам покоях, которые по своему внешнему виду скорее походили на амбар, нежели на гостевую комнату, хотя разместились мы со всеми удобствами и ни в чем не терпели нужды. Служанка приносила нам все необходимое, а Домингуш, встречаясь с нами за богато накрытым столом, рассказывал, как продвигаются наши дела.

Однажды, на третий день нашего пребывания в его доме, он пришел к нам и сообщил, что все нужные бумаги и документы уже готовы и мы можем спокойно отправляться в Португалию, а тяжелый багаж, отправленный Кортесом вслед за нами, он только что получил у адмирала испанской флотилии. И дон Себастьян изложил нам план дальнейших действий.

— В полном соответствии с указаниями Кортеса, — обратился он ко мне, — вы будете выступать под именем Родриго де Морантеша, жителя Терсейры, сына Антонио де Морантеша, мореплавателя из Браги, и доньи Хуаны Вальверде, испанки из Бадахоса.

Появление в деле моей матери-испанки было для меня новостью, и португалец, заметив удивленное выражение моего лица, поспешил объяснить:

— Я решил подыскать вам матушку-испанку на случай, если кто-либо заметит ваш испанский акцент. Во всем остальном мы придерживаемся той истории, которую придумал Кортес, а именно, что монахи-доминиканцы спасли вас при кораблекрушении, позаботились о вас, чтобы, поправив здоровье и по возможности наладив дела, вы вернулись к себе домой в сопровождении туземного слуги.

Домингуш снабдил нас немалым числом свидетельств и документом, которые удостоверяли, что я и в самом деле португалец, по роду занятий — торговец, житель Терсейры, имеющий на этом острове собственный дом, землевладелец и хозяин пары небольших кораблей. Кроме того, он вручил мне несколько чистых листов с печатью Португальского королевства, чтобы я мог распоряжаться этими бумагами по своему усмотрению.

Он договорился, что мы поплывем на «Тринидаде», португальском галеоне, который вместе с другими судами через два дня направлялся в Лиссабон, но предостерег нас, чтобы мы не доверялись никому, кроме капитана, предупрежденного Домингушем о нашей секретной миссии, и чтобы на корабле я ни в коем случае не представлялся жителем Терсейры.

— Остров очень невелик, и многие пассажиры наверняка знают всех или почти всех обитателей Терсейры, так что им нетрудно будет уличить вас во лжи. В огромном городе Лиссабоне гораздо легче вызвать к себе доверие, хотя и в этом случае, друг мой, я призываю вас сохранять благоразумие: никогда не знаешь, кто может встретиться тебе на пути, так что упаси вас Бог начать разыгрывать свою комедию перед каким-нибудь жителем Терсейры: вас тут же выведут на чистую воду.

Я спросил Домингуша о Мартине ду Мелу, том самом португальце, чье имя было упомянуто в письмах Тристана, однако дон Себастьян ничего не смог мне ответить, поскольку не знал этого человека.

Вот то немногое, что приключилось с нами на Терсейре. Большую часть времени мы провели там взаперти, как настоящие узники, и даже нашим багажом занимался Себастьян Домингуш, который самолично проводил нас в гавань и посадил на корабль, выбрав для этого час, когда порт бывает особенно малолюден.

На прощание я вручил ему солидных размеров кошелек с золотом — благодарность от Кортеса за помощь в нашем деле и за прочие бывшие и будущие его услуги губернатору Новой Испании, о которых я ничего знать не знаю и ведать не ведаю, кроме того единственного случая, когда мне лично довелось обратиться к любезному португальцу.

Глава XXXII,

в которой рассказывается об отъезде с Терсейры, о плавании на португальском галеоне и о том, что произошло с нами по прибытии в Лиссабон

Галеон «Тринидад», на котором мы отправились в Лиссабон, отчалил от берега на заре вместе с другими четырьмя кораблями, шедшими тем же курсом. Когда мы отплывали, испанская флотилия, прибывшая с Кубы, еще стояла на якоре, пополняя запасы пресной воды и провианта. Между Терсейрой и Лиссабоном примерно двести пятьдесят лиг, чтобы покрыть их, требуется от пятнадцати до двадцати пяти дней пути в зависимости от направления ветра, который нередко бывает неблагоприятным, так что судам часто приходится лавировать и отклоняться от прямого курса.

Плавание было спокойным, море тихим, ветер несильным, и спустя девятнадцать дней мы безо всяких происшествий добрались до места. Надо отметить, что за это время мы несколько раз встречали проходящие французские и английские суда, но ни одно из них не выказывало враждебных намерений.

Мы с Сикотепеком избегали показываться на палубе, чтобы не привлекать к себе внимания команды и пассажиров. В результате это путешествие показалось нам гораздо утомительнее всех предыдущих, а индеец из-за нехватки свежего воздуха вновь почувствовал себя прескверно: у него болела голова, его тошнило, так что когда мы спустились на берег в Лиссабоне, ему пришлось довольно долго просидеть в гавани между разными тюками и прочим грузом, чтобы прийти в себя, поскольку, даже сойдя с корабля, он еще долго ощущал последствия морской качки.

Ему было так дурно, что он почти не замечал ничего вокруг и никак не реагировал на новый для него мир. Но на следующий день, придя в себя, он испытал настоящее восхищение: все казалось ему чудесным, так что он готов был без устали осматривать город и беспрестанно тянул меня на улицу. Все это было уже после того, как мы разместились на постоялом дворе. На этот раз мы не скрывались, а остановились в самом лучшем месте, которое нам указали. Ведь я был Родриго Морантешем, богатым торговцем, прибывшим ко двору, чтобы вновь приступить к делам по прошествии трех лет, проведенных им в испанских Индиях, где он приходил в себя после кораблекрушения. Я прослыл человеком щедрым, так как сыпал деньгами направо и налево, и добрым господином, поскольку обращался со своим слугой гораздо лучше, чем большинство знатных сеньоров.

Мне было нетрудно заручиться расположением хозяина постоялого двора, некоего Гарсии или, может быть, Гарсеша, точно не припомню. По прошествии четырех дней он предложил нам переехать в другие, лучшие покои, которые он приберегал для особых случаев. Там было гораздо прохладнее, а меж тем в Лиссабоне стояла июльская жара.

Огромный скарб, который приготовил нам Кортес, занимал половину моей спальни. Сикотепек разместился в комнате по соседству, которая была поскромней, но тоже весьма прохладная. Индеец презирал кровати и предпочитал спать прямо на полу, постелив циновку поближе к окну.

Когда я убедился, что хозяин проникся ко мне полным доверием, я поведал ему кое-что о моих невзгодах, о том, как я, больной, провел три года в монастыре на острове Эспаньола, и о потерях, которые понесла моя торговля за то время, что меня не было дома.

— Я приехал в Лиссабон, — сказал я ему, — чтобы завязать отношения с владельцами богатых лавок, которые мне посоветуют, где выгоднее торговать, но я так давно не был в Португалии, что не знаю, как приняться за дело.

Гарсиа или Гарсеш, который считал меня важным сеньором, назвал мне лучших лиссабонских торговцев, и я притворился, что имена эти мне знакомы. Я в свою очередь спросил, не знает ли он Мартина ду Мелу, чем несказанно удивил его. Презрительно скривив рот, он осведомился:

— Какие дела могут быть с ним у такого сеньора, как вы?

Я тут же сообразил, что человек, чье имя назвал Тристан в своем письме, отнюдь не пользуется безупречной репутацией в своем родном городе. Я постарался вывернуться из неловкого положения, в котором оказался:

— Я его совсем не знаю, но мне его рекомендовали в Гаване.

— И напрасно, поверьте. Это ростовщик, и к тому же, говорят, большой мошенник. Так что вам лучше позабыть о нем.

— Благодарю вас за добрый совет. Но мне говорили, что у него хорошие знакомства во Франции, и это меня заинтересовало.

— Поступайте как вам угодно, — сказал он несколько обиженно. — Я же вас, однако, предупредил, что ему не стоит доверять.

Хозяину постоялого двора не понравилась моя настойчивость, и он уже собрался отправиться по своим делам, но я вновь обратился к нему с вопросом, который на этот раз касался такой области, где я намеревался последовать его совету.

— Хочу попросить вас еще об одной услуге, друг мой. Вы хорошо приняли меня, но не могу же я, право слово, квартировать у вас до конца жизни. Я собираюсь поселиться в Лиссабоне и снова начать дело. Постарайтесь свести меня с каким-нибудь надежным человеком, у которого я мог бы снять виллу.

Лицо хозяина вновь озарилось улыбкой, и он сразу же назвал мне имена трех или четырех подходящих людей, и я выразил желание поскорее повидать их.

— Не стоит так торопиться, дон Родриго, — сказал хозяин, лукаво подмигнув мне, — право же, вы вряд ли найдете место, где вам будет так же уютно, как у меня!

Глава XXXIII,

в которой рассказывается о поисках дома, предпринятых нами в Лиссабоне, о том, как мы в конце концов поселились в окрестностях города, и о беседе, которая состоялась у нас с Мартином ду Мелу

Хозяин постоялого двора рассказал мне, как отыскать Мартина ду Мелу, но мы решили не спешить встречаться с ним. Прежде мы направились к тем людям, которых отрекомендовал нам Гарсиа и которые могли оказать помощь в поисках виллы, где можно было прочно обосноваться или по крайней мере создать видимость такого намерения. Сикотепек, который под конец морского путешествия все время выказывал нетерпение и горячее желание поскорей осуществить свое мщение, за исключением разве тех моментов, когда его терзала морская болезнь, оказавшись в Лиссабоне, несколько успокоился и уже не так торопился во Францию, наслаждаясь прогулками по городу. Правда, во время этих прогулок он вынужден был играть роль слуги и почтительно следовать за мной на некотором расстоянии; для того чтобы индеец мог поделиться со мной своим удивлением, которое вызывало у него буквально все, что он видел вокруг, нужно было улучать те редкие мгновения, когда нас никто не видел. Прохожим на улице он казался большим ребенком, не способным совершить что-либо дурное, и даже я, наверное, мог бы так подумать, если бы не знал о тех жестокостях, что были совершены им во имя его богов, — о чудовищном убийстве троих Кастильо и о том, как он с помощью жрецов содрал с них кожу. Если бы я поведал об этом обитателям Лиссабона, которые улыбались, завидев детское удивление на лице Сикотепека, они, конечно, ответили бы мне, что такого просто не может быть и все это какие-то дикие, ни с чем не сообразные небылицы.

Чтобы не возбуждать подозрений, индеец шел позади меня, когда улица была свободна, а в многолюдных местах — впереди, прокладывая мне дорогу. Я объяснил ему, что именно так ведут себя слуги в христианских странах, так что старательный индеец не останавливался и перед тем, чтобы в нужном случае дать кому-нибудь тумака, освобождая для меня путь. Потому у нас не было возможности обсудить впечатления Сикотепека до тех пор, пока мы не вернулись на постоялый двор. Там, укрывшись от посторонних глаз, он с восторгом поведал мне, что более всего восхитило его в первом христианском городе, в который он попал, выехав за пределы Индий. Его особенно поразили огромные церкви, а также благочестивый трепет, который выказывали христиане, припадая к изображениям распятия и Пресвятой Девы. Сикотепек уверял, что запах ладана и воска вселяет мир и покой в души входящих в храм.

— Хотя в Лиссабоне множество церквей, построенных и украшенных искуснейшими зодчими и мастерами, в Мексике храмов гораздо больше, — однажды заявил он.

Нельзя было отказать ему в правоте, ведь у индейцев, по крайней мере в тех местах, где я побывал, святилища встречаются буквально на каждом шагу. Богов у них множество, для каждого возводят свой храм, и таким образом число их необыкновенно велико повсюду, и строятся они не только в городах и селениях, но и в полях, лесах и даже на скалах, наподобие наших отшельнических скитов. Почти всегда мексиканские храмы выполнены с большим искусством, а иные из них столь величественны и грандиозны, что вполне могут сравниться с нашими соборами.

Вот только воздвигнуты они для поклонения сатане и суть рассадники злодейства и кровавых жестокостей, потому-то многие из них были разрушены с нашим приходом в Новую Испанию.

По прошествии нескольких дней я уговорился с одним богатым торговцем о том, чтобы снять у него по сходной пене небольшой домик с прислугой за городом примерно в полулиге от Лиссабона. Он сделал мне такое выгодное предложение в расчете на то, что вскорости мы начнем совместное дело в Африке и в Индиях, причем не только португальских, но и испанских, поскольку я постарался убедить его, что у меня есть для этого все возможности.

Наше новое жилище находилось к северу от Лиссабона. Дом стоял у моря, долину вокруг покрывали виноградники, дававшие хорошие урожаи для доброго вина. Расположившись там, мы решили наконец навестить Мартина ду Мелу и постараться что-нибудь разузнать о тех отношениях, что связывали его с Тристаном.

Однажды поутру мы отправились к его дому, который, как рассказал нам хозяин постоялого двора, находился неподалеку от пристани на реке Тахо на крутой, темной улочке. Гарсиа довольно точно описал нам это место. К нам вышел слуга и, проводив в комнату, отправился доложить хозяину. Вскоре появился и сам Мартин ду Мелу: слуга наверняка сообщил ему, что посетитель — богатый человек, а у того был исключительно тонкий нюх на все, что пахло большими деньгами.

Он был со мной отменно любезен, даже пригласил к столу откушать и угоститься вином и всячески выказывал свое расположение — не столько, впрочем, к моей особе, сколько к моим деньгам: вся эта приветливость показалась мне насквозь фальшивой. Было ясно, что его интересует только одно: постараться как можно глубже залезть в мой кошелек.

Когда наконец поток его льстивых слов несколько иссяк, я смог перейти к делу, ради которого и пришел. Стараясь не выдавать своих истинных намерений, я осторожно начал:

— Мне бы очень хотелось начать дело во Франции, чтобы поставлять туда товары из Индий и из Африки: я уверен, что дело это прибыльное и принесет немалые барыши. Вылазки корсаров и захват испанских судов все же не могут вполне обеспечить спрос на ткани и драгоценности, столь ценимые француженками, или на экзотические яства, способные украсить обед вельможи.

Эти мои речи удивили португальца, который, будучи просто-напросто вороватым ростовщиком, никак не мог усмотреть для себя выгоды в таких делах, как торговля с французами.

— Не вижу, чем бы я мог быть вам полезен.

— Неужели? — Я разыграл удивление. — Так, значит, у вас нет полезных знакомств во Франции?

— Нет и никогда не было.

— Так, значит, мне дали ложные сведения! Какая досада: ведь сюда уже направляются несколько кораблей, которые везут из Индий немало ценностей, так что человек сметливый, ловкий и имеющий хорошие связи смог бы развернуть такую торговлю, которая прежде никому и не снилась.

— А кто вам посоветовал обратиться ко мне, сеньор? — спросил ду Мелу, глаза которого уже загорелись жадным блеском.

— К чему продолжать разговор, раз вы, видимо, не тот человек, про которого мне рассказали на Кубе, — с деланным безразличием проговорил я, изобразив, что собираюсь уходить.

— Нет-нет, сеньор, постойте! Зачем же сдаваться так быстро? Все-таки скажите, кто вам рассказал обо мне?

— Сеньор Феликс де Оржеле, с которым мы познакомились на Кубе. Он-то и направил меня к вам, сказав, что вы — его доверенное лицо в Лиссабоне и что всегда сможете сообщить мне, как его найти, если мне понадобится его помощь в ведении дел. В то время я не думал возобновлять торговлю: я был болен и с большим трудом смог восстановить свое состояние, немалая часть которого погибла при кораблекрушении. Но, впрочем, зачем все это рассказывать, если вы ничем не можете помочь мне.

Я умолк, поклонился на прощание и направился к двери в сопровождении Сикотепека, который все это время молчаливо ожидал меня в глубине комнаты, как заправский лакей. Португалец ответил не сразу, и я было подумал, что придется так и покинуть этот дом, не сумев войти в доверие хозяину. Но когда я уже выходил на улицу, ду Мелу вдруг бросился за мной и ухватил меня за рукав.

— Подождите же, дон Родриго! — завопил он, испугавшись, что я и впрямь уйду и ускользнет возможность нажиться на этом деле. — Не торопитесь уходить: я действительно могу кое-что сообщить вам об этом сеньоре.

— Правда? — вопросил я, прикинувшись изумленным. — А я подумал, что вы никак с этим французом не связаны.

— Нет, я знаком с ним, но он запретил мне признаваться в этом и просил соблюдать осторожность. Видите ли, у него здесь есть кое-какие дела, которые он не может вести самолично…

— В чем же причина такой таинственности? Я вел торговлю во многих гаванях и никогда не просил моих помощников, чтобы они скрывали свои отношения со мной или стыдились их.

— Это не одно и то же, — произнес ростовщик, понизив голос. — Те дела, которые ведет маркиз де Оржеле, нельзя сравнивать с вашими. У него есть кое-какие интересы в Испании, и это требует соблюдения секретности, ведь Испания и Франция ведут войну.

Меня удивило, что португалец величает Тристана маркизом, и я притворился, что не расслышал этого, не зная, следует ли принимать как должное то, что он, оказывается, имеет такой титул, или же, напротив, выразить удивление. Я решил последовать правилу Кортеса, учившему нас, что на войне внезапная атака часто приносит успех, и как ни в чем не бывало заявил:

— Все это мне отлично известно, приятель, я, конечно, три года был болен, но с головой у меня по-прежнему все в порядке.

— Конечно, конечно. Постарайтесь понять меня правильно: я не хочу быть нескромным в том, что касается тайных дел маркиза: он сильно рискует, и я тоже. И кроме того, я не могу подвергать опасности его друзей в Испании.

— Прекрасно, отныне дела маркиза станут и моими делами, если только вы и впрямь не против получить изрядный куш от продажи моих товаров. Обещаю вам, что если вы поможете мне, то получите достаточно, чтобы по крайней мере выбраться из этой дыры и переехать во дворец, более приличествующий вашему положению.