Глава XXVIII,

в которой рассказывается о том, каковы были причины, побудившие Кортеса выбрать именно меня, чтобы я сопровождал Сикотепека во Французское королевство, об обещаниях, которые он мне дал, чтобы добиться моего согласия на участие в столь трудном и опасном предприятии, и о строжайшей тайне, которой, во избежание провала, потребовалось окружить все приготовления

Здесь я намерен рассказать, что произошло после того, как дону Эрнану стало ясно, что Сикотепек не примет его доброго совета и не откажется от мщения преступникам, которые убили его родных. Кортес начал обдумывать план, как помочь индейцу, чтобы при этом его не пришлось вновь сажать в темницу, поскольку тот всерьез намеревался ехать в Испанию во имя мщения, осуществить которое он поклялся своим богам. А едва только дело касается этих идолов, которых туземцы принимают за богов, любые доводы разума уже бесполезны, и индейские упрямцы готовы голову себе разбить о стену, лишь бы настоять на своем. В этом смысле клятвы индейцев столь же нерушимы, как и обеты, которые дают христиане. И те и другие готовы пожертвовать жизнью, лишь бы исполнить то, что они обещали, с той разницей, что туземцы Новой Испании считают необходимым скреплять свои клятвы кровью, будучи убеждены, что этого требуют от них те бесы, которым они поклоняются. При этом они наносят себе раны так, что страдают разные части тела — уши, руки, лицо или мышцы, в зависимости от того, перед каким идолом они приносят клятву. В конце концов они оказываются с головы до ног вымазаны кровью — как своей собственной, так и несчастных жертв, которых они режут перед идольским изваянием, так что вид этих дикарей становится мерзок и страшен, а смердят они хуже разложившегося трупа. Именно этот обряд и совершил Сикотепек перед идолом Тецкатепукой, бесом, которого он чтил превыше всех прочих и который якобы оказывал ему особое покровительство.

Итак, дон Эрнан желал найти испанца, который мог бы выдать себя за португальца, то есть умел бы говорить, писать и читать по-португальски, а также при необходимости сошел за знатного сеньора, даже не будучи таковым на самом деле, чтобы отправиться с Сикотепеком в Португалию и во Францию. Раздумывая, где бы ему взять такого человека, и перебирая в памяти всех, кто составлял его окружение, он вдруг вспомнил про меня и послал за мной, наказав держать все в строжайшем секрете. Прежде чем перейти к сути, он задал мне различные вопросы, чтобы составить себе представление о моем характере и нраве и чтобы убедиться, действительно ли я подхожу для этой роли. О деле же он вначале не сказал ни слова, чтобы не оказаться в двусмысленном положении в случае моего отказа. Затем он поинтересовался, говорю ли я на португальском наречии, и я заверил его, что вполне могу сойти за уроженца тех мест (не стану здесь вдаваться в объяснения, почему), но признался, что не знаю ни слова по-французски. В конце концов, решив, что подходящий человек найден, дон Эрнан рассказал мне кое-что о своем плане, хотя отнюдь не все, и предупредил, что предприятие будет тяжелым и рискованным, что, может статься, мы ничего не добьемся, кроме собственной смерти, и что нам придется действовать в тылу врага.

— Однако в случае удачи награда будет соразмерна риску, — добавил губернатор, — так что, возвратившись, вы станете богатым человеком и вам никогда не придется больше бедствовать и, как говорится, рисковать своей шкурой.

— Вы можете всецело положиться на меня, и я сделаю все, что потребуется, — отвечал я, — а в случае необходимости могу пожертвовать и жизнью, которой мне много раз приходилось рисковать за гораздо меньшую награду, чем та, которая была мне сейчас предложена вами.

Я принял предложение Кортеса в большей степени из любопытства и желания узнать, что же задумал дон Эрнан, нежели в расчете на обещанное вознаграждение: ведь Кортес не раскрывал мне, чего он от меня хочет, пока я не пообещал ему, что он может располагать мной по своему усмотрению. Только тогда он посвятил меня в свой план, о котором читателю известно из предыдущей главы.

Предложение, которое сделал мне Кортес, меня изумило: я предполагал, что он собрался отправить меня в португальскую часть Индий и потому расспрашивал, владею ли я португальским. Я никак не мог подумать, что придется ехать в Европу. Изумление мое было столь велико, что я на мгновение лишился дара речи, но вовсе не из страха перед этим рискованным предприятием, а будучи поражен смелостью того, что задумал дон Эрнан, который, впрочем, всегда утверждал, что неприятель никогда не ожидает, что противник двинется самым опасным путем, и потому именно этот путь сопряжен с наименьшим риском. Он не только говорил так, но так и поступал, в том числе и на поле боя, когда мы оказывались в окружении индейцев. Вместо того чтобы укреплять оборону, он давал команду идти в атаку, словно силы были равны. Именно таким образом мы многажды побеждали противника, пользуясь его удивлением и замешательством. Так произошло во время нашего бегства из Мехико, когда близ Отумбы нас настигло войско в несколько тысяч индейцев. Их было столько, что они заполонили всю долину, и Кортес, вместо того чтобы укрыться в языческих капищах, видневшихся поблизости, приказал нам двинуться на неприятеля так, чтобы центр атаки пришелся туда, где находился вождь индейского воинства. Мы атаковали и в итоге выиграли сражение. Так было и с Памфило де Нарваэсом, хотя в тот раз мне довелось сражаться против дона Эрнана. Все случившееся тогда можно в равной степени приписать и таланту Кортеса-полководца, и недомыслию Нарваэса, который, подобно циклопу Полифему, уснул, предоставив полнейшую свободу действий своему врагу Улиссу, за что и поплатился глазом. И право, Кортес, совершивший столько подвигов, ни в чем не уступает, а быть может, и превосходит Улисса. Не то с Нарваэсом, который вовсе не походит на великана Полифема ни статью, ни мощью, хотя и тот и другой в равной степени отличались беспечностью. Правда, у Нарваэса есть преимущество перед одноглазым циклопом, который после встречи с Улиссом ослеп вовсе; дон же Памфило, потеряв один глаз, все же сохранил другой, что позволило ему продолжать плести свои интриги. Здесь, кстати, приходят на ум мексиканские божки, столь же уродливые и омерзительные, как Полифем, так что христианину трудно понять, почему, узнав небесную красу Пресвятой Девы и Божественного Младенца Иисуса, туземцы по-прежнему держатся за своих отвратительных кровожадных идолов.

Возвращаясь от рассуждений о святой истинной вере к нашей истории, скажу, что Кортес подробно объяснил мне, что будет от меня требоваться, а я заверил его, что в точности все исполню. Он остался доволен моим ответом и пообещал по возвращении щедро одарить меня золотом и пожаловать энкомьенду, в случае же, если мне не суждено будет вернуться, он пообещал наградить моих родных, так что я сообщил ему их имена и рассказал, как их найти в Испании.

Больше всего дона Эрнана беспокоило, что его план может потерпеть неудачу, если о нем проведает какой-нибудь недоброжелатель, который употребит во зло то, что ему станет известно. Поэтому он заставил меня принести присягу на Библии, что я буду хранить молчание и не скажу никому ни слова о том, что мы только что обсуждали.

— Ваш отъезд должен быть тайной даже для ваших ближайших друзей, — предупредил он меня.

Следуя его совету, я так старался сохранить в секрете наше предприятие, что даже вечером, накануне отъезда, как ни в чем не бывало, отправился в таверну, чтобы не возбудить подозрений, и изо всех сил старался не проболтаться и вообще не говорить ничего лишнего, ибо всякий знает: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке и под действием вина слова опережают мысли, так что потом остается лишь горько упрекать себя в несдержанности. А уже на следующий день я бесследно исчез из Мексики, так что многие расспрашивали, куда я подевался, и пытались меня разыскивать, опасаясь, не постигла ли меня участь троих Кастильо. Однако вскоре они оставили свои попытки, так как на все жалобы о моем исчезновении Кортес только улыбался, охлаждая пыл ретивых и успокаивая огорченных. Эти загадочные улыбки Кортеса дали повод думать, будто ему прекрасно известно, что со мной приключилось, и он просто не хочет об этом говорить. Уверившись, что за всем этим скрывается какая-то тайна, некоторые из моих знакомых стали распространять всяческие слухи о моем местонахождении, и многие из этих предположений были еще более невероятными, чем то, что со мной произошло на самом деле.

Глава XXIX,

в которой рассказывается о том, как на бригантине мы отправились из Сан-Хуан-де-Улуа, и о том, что с нами приключилось до нашего отплытия из Гаваны вместе с большой испанской эскадрой

Мы с Сикотепеком выехали из Мехико тайком, словно воры, чтобы никто не проведал о цели нашего путешествия. Кортес окружил все, что касалось нашего предприятия, такой тайной, что не стал посвящать в это даже самого Гонсало де Сандоваля. Я это знаю, потому что накануне отъезда провел немало времени с Сандовалем наедине, без лишних ушей, и при всем том он ни слова не сказал мне о нашем предстоящем путешествии, из чего я заключил, что если дон Эрнан и рассказал ему об этом деле, то уже после нашего отбытия.

Кортес так желал сохранить все в секрете, что даже не разрешил нам отправиться вместе, так что я выехал первым, еще затемно, за мной последовал огромный скарб, которого хватило бы на целый полк, и трудно было предположить, что все это принадлежит одному человеку, пусть даже богатому и знатному. Наконец с рассветом тронулся в путь и Сикотепек. Брат Эстебан выехал вскоре следом за нами, поскольку было решено, что он поедет в Испанию с той же эскадрой, но на другом корабле, и в пути мы с ним больше не виделись.

Я встретился с индейцем в Веракрусе, куда прибыл и наш скарб, который затем отправился дальше, в Сан-Хуан-де-Улуа. Там его должен был принять на борт капитан корабля, заблаговременно предупрежденный о том, что по пути на Ямайку нас нужно высадить в Гаване.

Мы же решили в Веракрусе дождаться известия о готовности нашего корабля, поскольку гавань Сан-Хуан-деУлуа — весьма неприятное место для ожидания: климат там нездоровый, хотя, впрочем, и в Веракрусе он не намного лучше, так что единственное преимущество заключалось в том, что здесь можно разместиться с большими удобствами. Мы провели в ожидании неделю и сели на корабль в самом начале месяца апреля. Сикотепек играл роль моего слуги, а я, соответственно, его хозяина; мы старались держаться подальше от любопытных глаз, опасаясь встретить каких-нибудь моих знакомых и тем навлечь на себя подозрения.

С самого начала Сикотепек стал расспрашивать меня, как устроена жизнь в Испании, Португалии и Франции, и я постарался объяснить ему так, чтобы ему было понятно.

— Эти три королевства, — рассказывал я, применяясь к его разумению, — можно сравнить с Мексикой, Тласкалой и Мичоаканом, но только все эти земли христианские и несравненно более могущественные, чем королевства Новой Испании. Потому там случается так много войн, вроде той, которую мы, испанцы, ведем с Францией.

Индеец также хотел знать о тех местах, где нам предстоит побывать, и я рассказал ему все, что сам знал о Кубе, Азорских островах, Португалии и Франции. Меньше всего его интересовало самое великое королевство — Испания, ведь туда мы не собирались заезжать, если только все пойдет так, как задумал дон Эрнан.

После девятидневного плавания мы без всякой задержки прибыли в Гавану. Почти все время пути Сикотепек провел на палубе, страдая животом и неудержимой рвотой из-за морской болезни. Я сообщаю об этом вовсе не для того, чтобы посмеяться над индейцем, ведь почти все люди, которые не являются моряками, и даже многие из моряков плохо переносят плавание и страшно мучаются, пока не привыкнут к качке. На четвертый день Сикотепек пришел в такое отчаяние, что подумывал, не броситься ли ему за борт, так что капитан корабля, устав от его стонов и жалоб, решил приковать его к одной из мачт, чтобы тот немного успокоился. И он осуществил это свое намерение, невзирая на протесты Сикотепека, которого все на судне считали простым слугой, а вовсе не знатным мешиком, выполняющим особое поручение Кортеса.

Я не хотел заступаться за индейца, чтобы не возбудить подозрений, и лишь постарался утешить его.

— Сеньор Сикотепек, — сказал я ему, улучив момент, когда нас никто не слышал, — радуйтесь, что с вами обошлись так мягко из уважения к моей особе. Обыкновенно, если слуга или индейский раб причиняет кому-либо на судне беспокойство, то он просто-напросто получает добрую порцию палок.

Так полушутя-полусерьезно я постарался дать понять, что ему надлежит привыкать к своей роли слуги, и пообещал ему, что если он будет вести себя тихо, я попрошу капитана освободить его.

На следующий день капитан отвязал индейца, так что моего вмешательства даже не потребовалось, зато понадобилось все мое терпение, чтобы успокоить Сикотепека и убедить его, что не стоит пытаться немедленно убить капитана.

— Подумайте, если вы его убьете, — внушал я ему самым почтительным образом, — вас тут же повесят, и вы никогда не попадете во Францию и не сможете рассчитаться с Феликсом де Оржеле.

Это был единственный довод, способный охладить гнев индейца, который порешил, что в таком случае он проведет остаток пути до Гаваны неподвижно сидя на палубе и уподобившись тем самым идолам, что были столь любезны его сердцу.

В Гавану мы прибыли уже под вечер, когда солнце склонялось к закату и его косые лучи озаряли великолепное зрелище, которое представляла собой эта местность и которым залюбовался Сикотепек. Вся огромная гавань была заполнена разнообразными кораблями, стоявшими у причалов. Здесь могли спокойно разместиться более тысячи судов. Гавань хорошо укрыта от непогоды и вдается в побережье не менее чем на десять морских саженей. В нее лучше заходить до полудня, потому что во второй половине дня с острова дует противный ветер, из-за которого бывает нелегко причалить к берегу.

Скопление кораблей в Гаване на этот раз объяснялось подготовкой к отплытию большой эскадры: здесь были собраны суда со всех Индий, желавшие идти в Испанию. Чем больше флотилия, тем безопаснее плавание, во время которого можно было уже не бояться пиратов. Обычно такие эскадры отплывали в месяце апреле, когда стихает северный ветер, особенно сильный в открытом море. В летнее время путь проходит через Саргассово море и Азорские острова, так что прибытие в Испанию падает на июль или август, в зависимости от ветра. Мы направлялись не в Испанию, а в Португалию, но по срокам навигации большой разницы в этом случае не было.

Мы ожидали в Гаване десять или двенадцать дней, пока наконец портовая служба не решила, что все корабли, собиравшиеся в Испанию, уже прибыли. Этого, впрочем, никто не может знать наверняка, поэтому всегда ожидают еще некоторое время сверх положенного, чтобы запоздавшие имели возможность подоспеть к отплытию. Мы с Сикотепеком вынуждены были покинуть нашу бригантину сразу же по прибытии, так как она должна была продолжать свой путь, хотя в итоге ей все равно пришлось пробыть в Гаване несколько дней для пополнения запасов провианта и воды. Такая проволочка была связана с необходимостью удовлетворять потребности целого флота, собравшегося здесь. Кроме того, гавань плохо снабжается водой: хотя здесь и есть одна река, впадающая в море, но вода в ней соленая, так что приходится возить воду из местечка Лас-Чорреас, что в двух лигах отсюда.

Следуя указаниям Кортеса, я разыскал в порту некоего Луиса де Товара, который состоял на службе у Андреса де Дуэро, важного сеньора и большого человека на Кубе. Он был секретарем Веласкеса и издавна питал дружеские чувства к губернатору Новой Испании.

Этого самого Товара несказанно поразило наше появление, и особенное его недоверие вызвал Сикотепек, который, хоть и облачился во всякое тряпье, вовсе не был похож не слугу, что было нетрудно заметить наметанному глазу, а этот помощник дона Андреса был человеком весьма опытным. Однако письмо от Кортеса, которое было ему передано, рассеяло все (или почти все) его подозрения, и он поспешил посадить нас на «Санта Элену», одну из каравелл, вместимостью в сто пятьдесят тонн, капитаном которой был некий Гарсиа Трильо. Он любезно принял нас на судне и устроил меня со всеми удобствами, но Сикотепека оставил на палубе, хотя мы пришли к нему по рекомендации Товара, человека, который пользовался в этом порту немалым влиянием.

— Простите великодушно, — рассыпался он в извинениях, — но ваша милость прибыли слишком поздно, так что почти все места уже оказались заняты.

Несмотря ни на что, моя каюта оказалось одним из лучших мест на корабле, а позже я узнал, что капитан попросил другого пассажира уступить ее мне. Сикотепек же вовсе не возражал против пребывания на палубе, и не только потому, что уже начал осваиваться с ролью слуги, но и потому, что не знал обычаев, существующих на корабле. Кроме того, для страдающих морской болезнью всегда лучше побольше бывать на воздухе.

Согласно бумагам, выданным мне доном Эрнаном, я был не кто иной, как португалец Родриго де Морантеш (именно это имя выбрал для меня Кортес). Я должен был представиться португальским торговцем; дом у меня был на Азорских островах, а семья — в Испании. Три года назад я спасся при кораблекрушении благодаря братьям-доминиканцам с острова Эспаньола. Индеец, сопровождавший меня, был мне подарен миссионерами для услужения, так как все мое имущество пропало во время бедствия. Все это подтверждали письма брата Ольмедо, в которых он молился за меня Всевышнему и выражал надежду, что я наконец благополучно доберусь домой, на остров Терсейра, где найду отдохновение от беспрестанных невзгод, преследовавших меня на протяжении последних трех лет и сильно подорвавших мое здоровье.

Для того чтобы никто на корабле не сомневался в подлинности этой истории, я путешествовал с одним маленьким сундучком, а остальной скарб по просьбе Кортеса Товар разместил на другом корабле, и его должны были по прибытии на Терсейру передать Себастьяну Домингушу. Этому португальскому чиновнику надлежало вручить мне его под видом моего имущества, которое якобы ожидало прибытия хозяина все эти три года, а затем он же позаботится о моей отправке в Лиссабон и снабдит документами, удостоверяющими, что я действительно житель Терсейры: с ними я мог отправиться в Португалию, а затем во Францию.

Таков был план Кортеса, который постарался всячески облегчить наше путешествие в Лиссабон и снабдил нас письмами на все случаи жизни, так что нам оставалось лишь передать их нужным людям на Кубе и на Азорских островах. Губернатор, не полагаясь на удачу, предусмотрел все до мельчайших деталей.

Разместившись на «Санта Элене», мы еще несколько дней ожидали отправления флотилии. Все это время мы старались как можно меньше показываться на глаза окружающим, чтобы не привлекать к себе внимания, и только с наступлением темноты позволяли себе прогуляться по гавани, где никто не проявлял к нам интереса.

Там мы наблюдали за погрузкой кораблей; некоторые из них везли более двухсот бочек воды, не говоря уж о провианте и досках на случай кораблекрушения. И это не считая бесчисленных сокровищ, которые неизменно возбуждали алчность пиратов. Потому-то и собирали такие огромные и хорошо защищенные эскадры, чтобы не пасть жертвой французских и английских корсаров, которые, особенно за Азорскими островами, рыскали в море, словно голодные волки в поисках добычи, и всячески старались завладеть золотом его величества.

Сикотепек был восхищен размахом и сложностью тех работ, что мы наблюдали в порту.

— Это все пустяки по сравнению с гаванями Севильи, Санлукара, Баррамеды или того же Лиссабона, как вы вскоре сами убедитесь, — улыбался я.

Удивление Сикотепека легко было объяснить: до сих пор он знал лишь такие города, как Мехико во времена владычества Монтесумы и другие индейские поселения Новой Испании. Потому-то чудеса испанского ремесленного и мореходного искусства, увиденные им в Гаване, не шли ни в какое сравнение с тем, что он знал и видел до сих пор.

Схожие чувства испытали и мы, испанцы, прибывшие в эти земли и увидевшие индейские города, в которых было так же много жителей, построек и храмов, как в Вальядолиде или самом Толедо, и почти все они были окрашены в белый цвет для защиты от солнца, так что если смотреть на них с окрестных гор, они казались сделанными из чистого серебра. Но когда прошло первое удивление, вызванное созерцанием всех этих чудес, о существовании которых мы прежде и не подозревали, мы, приглядевшись повнимательнее, поняли, что, безусловно, города и селения, которые мы оставили в Испании, намного превосходят те, что мы нашли за океаном.

Глава XXX,

в которой рассказывается о нашем отплытии из Гаваны на каравелле «Санта-Элена», о том, как проходило плавание, и о том, что случилось с нами до прибытия на Азорские острова

На исходе месяца апреля 1524 года от Рождества Христова мы отправились из Гаваны вместе с флотилией в двадцать пять кораблей, большинство из которых достигало ста пятидесяти тонн. Некоторые из них везли из Индий сокровища, жемчуг, золото и серебро, большинство же было нагружено различными дарами этих земель, столь ценимыми в Испании. Мы отправились утром, ибо в это время суток поднимается попутный береговой ветер. Моряки говорили, что расстояние до Азорских островов девятьсот или тысяча лиг, которые можно покрыть менее чем за месяц при благоприятной погоде и опытном капитане. В пути очень важно уметь пользоваться действием океанских течений и приливов, особая мягкость которых в летнее время значительно облегчает прохождение Багамского пролива, а оттуда корабли берут курс на Азоры. Летом путь пролегает по более высоким широтам, нежели зимой, и проходит через Саргассово море; его также называют Северным, поскольку, миновав Флориду, приходится брать севернее, чтобы попасть в область действия попутных ветров.

Итак, мы отправились ранним утром; я находился на палубе вместе с Сикотепеком, который с волнением следил за тем, как берег постепенно исчезает за горизонтом. Быть может, от охватившей его тоски по родным местам или от зрелища безбрежных океанских вод, со всех сторон окруживших корабль, бедняга пал духом, и мне пришлось подбодрить его, напомнив о том, что ожидало нас впереди. Ведь, хотя мы и рисковали жизнью, нам предстояло увидеть много чудесных стран, в которых он никогда не бывал.

Постепенно настроение его улучшилось, но едва индеец повеселел, как его вновь свалил приступ морской болезни. Впрочем, на этот раз он не стал жаловаться, во-первых не желая испортить наше путешествие, а во-вторых — из страха вновь оказаться привязанным к мачте.

В нескольких лигах от побережья поднялся резкий встречный ветер, и казалось, он вот-вот отбросит нас назад на Кубу, однако этого не произошло. Один из моряков, посмеявшись над моей неопытностью, объяснил мне это явление:

— Не пугайтесь, течение здесь такое сильное, что оно протащит нас до самого Багамского пролива, несмотря на противный ветер.

Я поблагодарил его за это объяснение, и он ушел, довольный моим изумленным видом простака, которому только что открылось настоящее чудо: поистине природа в здешних краях таит в себе множество вещей, способных пробудить любопытство, и особенно у тех, кто, подобно мне, неискушен в искусстве мореплавания. Впрочем, эти чудеса вовсе не кажутся таковыми знатокам, осведомленным в том, как нужно пользоваться этими силами природы. И вот вся флотилия, искусно лавируя, без помех вошла в пролив.

Я уже говорил, что всего с Кубы отправилось двадцать пять кораблей, которые шли вслед за трехмачтовым фрегатом, возглавлявшим эскадру и прилагавшим путь. Это был военный корабль с двумя рядами пушек по обоим бортам для устрашения пиратов; замыкало строй флагманское судно, задачей которого было следить, чтобы никто не отставал и не нарушал стройное движение.

Таким образом, благодаря умной диспозиции и благоприятным течениям, мы быстро продвигались вперед. И вот перед нами показались острова с высокими скалистыми берегами. Я указал на них опытному моряку, который разъяснил мне действие морских течений, и тем вызвал мое уважение и особое доверие.

— Это острова Святых Мучеников, — объяснил он мне, — они отмечают границы полуострова Флорида.

— Они расположены так, что кажутся творением рук человеческих, созданным для того, чтобы оградить подходы к этим землям.

— Все это неудивительно: говорят, земля эта необычайно богата золотом, а кроме того, именно там находится источник, из которого бьет эликсир вечной юности.

— Что касается золота, то в этом я нимало не сомневаюсь, ибо вся благословенная земля Индий скрывает сказочные россыпи золота, серебра и драгоценных камней; что же до этого источника, о котором я тоже слыхал, то о нем говорят, что выпивший из него воды никогда не состарится и будет жить вечно. Но я сомневаюсь, чтобы это было так.

— Почему же вы сомневаетесь, если сами признаете, что Индии — это земля чудес? — возразил моряк.

— Если бы, выпив из источника, мы становились бессмертными, это было бы величайшим грехом против Создателя, ибо в таком случае мы стремились бы уподобиться Ему. Если же, как известно, все сущее сотворено Им и ничто тварное никогда не сможет сравняться со своим Творцом, то было бы неразумием предполагать, что сам Господь устроил во Флориде или в каком-нибудь ином месте подобный источник, чтобы все, испившие от него, были как боги. Даже помышлять об этом значит впадать в смертный грех гордыни.

В ответ на мои богословские рассуждения моряк лишь пожал плечами. Я же продолжал размышлять вслух:

— Столь же неразумно полагать, что Господь мог устроить этот источник, чтобы испытать нас, как он испытывал Еву в Эдемском саду древом познания, ибо здесь, в земной нашей юдоли, мы постоянно сталкиваемся с самыми разными видами искушений и нам совершенно не требуется прилагать столько усилий, чтобы впасть в грех через поиски таинственного источника, где бы он ни находился.

Моряк, мрачно посмотрев на меня, отправился восвояси. Быть может, дело было в том, что я огорчил его, лишив надежды в один прекрасный день отыскать этот чудесный источник. Так или иначе, но в течение всего путешествия он старался держаться от меня подальше, к вящему удовольствию Сикотепека, который сразу проникся к нему антипатией.

Когда мы проходили острова Святых Мучеников, Сикотепеку уже полегчало, так как он начал привыкать к качке, и, хотя лицо его сохраняло зеленоватый оттенок до конца путешествия, он все же перестал то и дело свешиваться за борт и страдать животом.

Флотилия взяла курс на северо-восток, чтобы выйти из Багамского пролива прямо в Саргассово море и затем продолжать идти до самых Бермудских островов, достигнув которых надлежит держать курс все время прямо, так как, по словам мореплавателей, Бермуды лежат на той же широте, что и Азоры. Все следующие дни плавание было спокойным, и только однажды ночью во время сильного тумана при начавшемся волнении моря произошло такое происшествие: два корабля, шедших очень близко, столкнулись бортами, затрещали доски, перехлестнулись канаты, суда накренились, их стало заливать водой. Команды охватила паника, и матросы с громкими криками, призывая всех святых, готовились прыгать за борт. Положение спасли четверо моряков с одной из каравелл, «Санта Каталины»: вооружившись топорами, они обрубили спутавшиеся снасти, так что освобожденные корабли могли спокойно двигаться дальше, хотя пришлось несколько задержаться, чтобы заняться их починкой.