48

Лес закончился. Впереди, до самого горизонта, простиралась плоская, как стол, равнина, покрытая колышущемся морем тростника, с редкими, свинцовыми пятнами воды. Аттон остановился и долго рассматривал бесконечную серо-коричневую волнующуюся даль. На горизонте, низкие тучи сливались с камышом, в одну сплошную темную полосу, разрезаемую порой, ветвистой белой молнией. Далекий гром подымал из камышей полчища птиц, и тогда небо покрывалось тысячами черных точек.

— Здесь и арион целый провести незамеченным, раз плюнуть…

— К вечеру выберемся… — Файя, как обычно, держал в одной руке секиру, а в другой — свою бездонную кружку. — Возвращайся назад. Дорога петляет среди камыша, как бантуйский черный змей. Гони волов так, что бы дышали друг другу в задницы…

К Крабу подошел охранник аведжиец, посланный в разведку.

— Там следы, свежие… Много. Несколько всадников на лошадях, и солдаты, человек тридцать.. . Стояли в засаде, может день-два, может меньше… Потом из леса прискакал еще один, и они ушли.

Файя задумчиво потеребил бороду.

— Что-то на разбойничков не очень похоже… Может ждут чего?

— Подкрепления?

— Ага…— Файя допил свое пиво, и ухмыльнулся, глядя на разведчика, —Гляди, как увидали твою харю страшную, так и испужались. Не то, здесь что-то… Не то…

К полудню караван добрался до огромной черной проплешины, выжженной в камыше случайной молнией. Небо, над головой стремительно темнело, ветер, словно сорвавшись с цепи, взвыл и понесся, срывая мохнатые шапки тростника. Пошел дождь, и земля вокруг, немедленно превратилась в непроходимую бурую топь. Волы с трудом переставляли ноги, повозки жалобно скрипели, увязая по оси в грязи. Когда Аттон отыскал Краба, тот вместе с помощниками пытался развести сцепившиеся колесами телеги. Он страшно ругался, и размахивая огромными, клешнеподобными ручищами, лупцевал волов многохвостым бичом. Волы стояли, опустив тяжелые рогатые головы, и жалобно мычали.

— Это не волы, а джайлларские боровы! Лломми! — Файя, покрытый с ног до бороды жидкой грязью, швырнул бич седому данлонцу. — Тащи этих тварей, или мы отсюда не выберемся… Тяжело дыша, он облокотился на телегу и попытался стереть рукавом плаща влагу с лица, но лишь размазал грязь. — Слушай, Птица-Лезвие… Обойди остальных, скажи, чтобы собирали весь караван здесь. Похоже, будет буря…

— Если поднимется вода, то нас просто смоет… — Аттон равнодушно смотрел, как жидкая грязь, хлюпая, затекает за отвороты сапог.

— Ну, тогда поплывем, сто тысяч проклятий… Эй! Что вы столпились, как беременные овцы! Джайллар вас забери! Собирайте повозки вкруг и… — Мощный раскат грома заглушил его последние слова. Волы, словно отвечая грому, все как один, подняли головы к небу и заревели. Аттон, пригибаясь под хлесткими ударами ветра, побрел к своим телегам. Каждый шаг давался ему с трудом. Ветер вырывал целые снопы тростника, и вместе с грязной водой и комьями глины, швырял их лицо. Молнии, разрывая черное небо, одна за одной, срывались к земле, воздух, наполненный мусором, стал вязким и склизким, словно протухший студень. Аттон остановился, с трудом удерживая равновесие, у первой же телеги, но представив себе, как щуплый Мерриз пытается, в одиночку, справиться с тяжелыми возами, двинулся вперед. И сразу же упал, сбитый порывом ветра. С трудом вырвавшись из цепких объятий грязи, он приподнялся, и отплевываясь попытался встать, но ветер, могучим ударом под дых, опять опрокинул его. Где-то, совсем рядом, заглушая бурю, орал Краб:

— Под телеги, прячьтесь, мать вашу! Под телеги…

Аттон встал на четвереньки и, стиснув зубы так, что рот сразу же наполнился теплой кровью, двинулся туда, где, как ему казалось, остался Мерриз. Руки погружались в грязь по локоть, и Аттон уже не чувствовал своих пальцев, но продолжал упрямо ползти, пока не уперся лбом во что-то твердое. Это было колесо телеги. Перебирая руками по толстым спицам, он попытался подняться, но ветер, тут же подхватил его, и приподняв над землей, с размаху швырнул в грязь. От удара, Аттон потерял сознание, а когда пришел в себя, вокруг была лишь липкая жижа. Она набивалась в рот и в нос, лезла за пазуху, наполняя кожаную одежду, неподъемным грузом. Своих рук Аттон не чувствовал, а грудь горела от недостатка воздуха. Он попытался перевернуться, но лишь беспомощно забарахтался, как муха, попавшая в мед. Сознание медленно угасало, перед глазами поплыли радужные точки.

Когда что-то, сильно и больно рвануло его голову вверх, Аттон лишь шевельнул разбитыми губами, под слоем грязи. Кто-то провел влажным по его лицу. Аттона вырвало. Плотный воздух, толчками пошел внутрь, резанув легкие немыслимой болью., С трудом разлепив веки, он поднял вверх слезящиеся глаза и, жалобно, совсем по-детски, всхлипнул от страха.

Над ним, держа его за волосы корявой черной лапой, стоял демон, с горящими зелеными глазами, и развевающимися вокруг головы клубками змей. А выше, сумасшедшее небо, свивалось в грязно-желтую спираль, на конце которой, зиял черный провал сосущего рта. Аттон вытаращенными от ужаса глазами, смотрел, как за спиной у демона, небесная спираль превращается в воронку, и в отблесках молний тянется к земле, словно хобот неведомого чудовища …

49

Аттон, совершенно голый, сидел на берегу озера и внимательно разглядывал свои колени, сплошь покрытые бордовыми синяками. Рядом, у костра, где сушились его веши, сидели остальные караванщики, голые и злые. Краб, весь покрытый черной кучерявой шерстью, как заморский зверь Чух, лежал на медвежьей шкуре, положив под голову секиру, и горестно вздыхал. Ураган стоил им четырех повозок, и двух, захлебнувшихся в грязи, охранников. Всю ночь, караван, с трудом продираясь через наносы глины, вперемешку с вывороченным тростником, выбирался к каменистому берегу озера ХемЛаор. Озеро, окруженное черными стволами сгнивших деревьев, находилось на границе тростниковой равнины. За ним поднимались пологие холмы, покрытые густым кустарником.

Краб, предварительно хорошенько дернув себя за бороду, сел и обратился к одному из караванщиков.

— Эй, Карл! Достань-ка тот самый бочонок, что ты так ловко прятал от меня всю дорогу…

Карл, высокий черноволосый парень, с вечно недовольным лицом, криво усмехнулся и пожал плечами:

— Какой бочонок, Старый?

— Э-э-э, ты это брось… Я видел, как во время бури ты вцепился в него, словно бантуйский матрос в шлюху… Доставай, я сказал…

Карл, нехотя поднялся, и побрел к телеге, опустив голову. Краб, поковырявшись в своем дорожном мешке, достал резные бирольской работы счетные кости, и теребя бороду, углубился в подсчет убытков.

Мерриз сидел на берегу, рядом с Аттоном, и, тихонько напевая, штопал свой зеленый плащ. Буря, словно, обошла его стороной — на нем не было ни единой царапины. Распущенные волосы цвета платины скрывали от Аттона лицо его спасителя. Он подсел поближе.

— Ты спас меня…

Мерриз откинул волосы и утвердительно кивнул.

— Я вытащил пятерых… В том числе, и тебя…

Аттон задумчиво почесал нос. Ему хотелось сказать что-либо, в благодарность этому странному человеку, но ничего подходящего в голову не приходило.

— Ты не спрятался за волов, не побежал от смерча…

— Ты тоже… — Мерриз подшил последний лоскут, и улыбнувшись, извлек откуда-то грязный комочек спутанных кожаных шнурков и кинул Аттону.

— Возьми, ты обронил это.

Аттон подхватил послание Торка и подозрительно уставился на Мерриза. Тот загадочно улыбнулся.

— Не бойся. Я не читал. Доверься слову моему, как доверился рукам моим, ибо слова и жесты мои суть едины…

Аттон сжал комочек в кулаке, и тихо, так, чтобы не услышали у костра, произнес:

— Ты монах… Из далекой обители Долгор…

Мерриз улыбнулся в ответ.

— Ты обвиняешь меня в святости?

— Ты за мной через пустоши…

— Угу… А до этого, шел за тобой до Тарра. Я думаю, что нам обоим есть что скрывать…

Аттон обернулся и посмотрел на Файю.

— Он знает, что ты монах. Но знает ли он, откуда ты?

— Для того, чтобы верить, знание не обязательно, порою, даже вредно… Файя платит долги. Мне. Тебе… Скажи, Птица-Лезвие, а огры, они какие?

Аттон потемневшим взглядом уставился на Мерриза, но тот смотрел на него чистыми мальчишескими глазами, так, как сам Аттон смотрел когда-то на своего отца, вернувшегося из очередного путешествия. Он задумался.

— Они… Они сильные, честные, глубокие… Не такие, как мы… В них нет коварства, озлобленности. Они другие…

Мерриз, совсем как мальчишка, смотрел на него широко раскрытыми зелеными глазами.

— А других нелюдей ты видел?

Аттон кивнул:

— Видел… Эльфов. Гремлинов. Тварей Холода… Неужели, ты, странствую по Лаоре, не встречал никого?

Мерриз помрачнел.

— Да нет. Как-то не довелось. Людей вот повидал всяких, и таких, что покажутся страшнее любого огра.

— И такое бывает… — Аттон встал, прошел к костру, и натянул на себя сырые штаны и рубаху. Потом вернулся к Мерризу.

— Ну ладно, монах… Ты спас мне жизнь. Если позволят духи Иллара, я верну тебе долг… Но теперь скажи мне, не моей ли дорогой ты идешь?

Мерриз встал, поправил висящие по бокам мечи в ножнах из черного дерева, накинул плащ и расправил плечи. Перед Аттоном стоял суровый и жестокий монах из далекой загадочной обители.

— Наши дороги пересекались, Птица-Лезвие… Дороги людей пересекаются не по их воле, а по воле Всевышнего. Ибо только ему ведомо, куда вьётся спираль Бытия. Я подставил тебе плечо помощи. Может, в какой-то точке пересечения, ты выдернешь мою голову из грязи…

— Ты святой… Я знаю, монахов Долгора выпускают в мир только, после того как они свершат подвиг во имя Иллара, и обретут святость… Если ты скрываешься, значит тому есть повод. Но я не хотел бы, чтобы ты становился у меня на дороге…

Мерриз промолчал. Он вытащил серебряную цепь и заплел волосы в толстую косу. Потом достал из своего мешка моток суровой нитки и огромный ржавый крючок.

— Хочешь рыбки? Здесь должна быть замечательная рыбалка!

Аттон улыбнулся и покачал головой. Суровый монах исчез. Перед ним стоял азартный мальчишка, с горящими от возбуждения глазами.

— Лови. Надоела солонина, подавись ею джайлларские свиньи… — он заметил, приближающегося к ним по берегу озера человека, и, махнув рукой Файе, пошел на встречу.

Рыбак стоял перед голым Крабом, и сокрушенно качая головой, не отводил взгляда от черного лезвия секиры. Файя неистовствовал:

— Что ты несешь, Джайллар тебя забери! Какие, к свиньям, Ваши Превосходительства? Я подданный Великого Герцога Аведжийского Фердинанда, и срать хотел на всех ландграфов с маркизами, вместе взятых… Я Арукан Бодиус Виктор Анжелика Файя! Я все ихние регалии у себя в нужнике вешал! К моему батюшке сам банкир Сигизмунд Монтесса, со своим братом Соломоном захаживали, пропустить стаканчик. Да я…

— Подожди, Старый. — Аттон прервал поток ругательств и обратился к старику. — Повтори еще раз, почтенный, что велел тебе передать тот самый, на коне?

Рыбак потупился, морщинистое лицо его подергивалось от страха.

— Господин велел передать господам купцам, что бы они оставили свой товар и … — Он взглянул на побелевшие пальцы Краба, сжимающие секиру, и замолчал.

— Продолжай, почтенный, не бойся. — Аттон ободряюще похлопал его по плечу.

— Чтобы господа купцы, значить, бросили свой товар и катились в свою Аведжию, пока целы. — Старик выпалил все одним духом и вжал голову в плечи, словно, ожидая неминуемой страшной смерти. Аттон спокойно посмотрел на взбешенного Краба.

— И что же, господа эти — разбойники?

Старик, осознавший, что убивать его сейчас не собираются, бодро замахал головой.

— Нет, что вы, господин купец… Я же говорю. Войско это, ландграфа нашего… Все в форме, с гербами, и рыцарь, тот что передать велел, на коне, важный такой… В латах… Маркиз, говорит.

— А что, старик. Может война, какая началась? Мы долго в пути уже…

— Нет, господин купец… Не было войны. Вот змей вчерась прошел, небесный. Рыбы из озер вымыло, страсть как много. А про войну не слыхали ничего…

Аттон посмотрел на Файю.

— Нет разбойников, нет войны… Обнаглел, видать, молодой ландграф, если такое себе позволяет. Может, в Зиффе арионы стали Имперские, как думаешь, Краб?

Файя уже взял себя в руки, и косясь злым глазом на рыбака, напяливал штаны.

— Не знаю, Птица-Лезвие, не знаю… Кто там, Император ли, ландграф… Пусть хоть сам архиепископ сунется. Не было такого, что бы Старый Краб Файя товар свой добровольно отдал. И не будет! — Застряв в штанине, он запрыгал на одной ноге, — что встали, остолопы! К обороне готовьтесь!

Молодой аведжиец, почесав грязную шевелюру, проворчал:

— Слышь, это… Краб… Там солдаты, рыцари, мать их. Слышал, что старый пердун говорил. Десятка три…

Файя подскакал к нему на одной ноге и с размаху залепил в ухо.

— Я свои караваны из Штикларна выводил! Из Забринии! Из Бриуля! А здесь… На пороге дома! Да пусть хоть три сотни рыцарей!

Аттон сунул рыбаку медный карат.

— Иди, почтенный! Да не к солдатам иди, а домой… Где ты говоришь, они стоят?

— В три стрелы на восток, у развилки, господин купец.

— Никак не обойти… Хорошо, почтенный, теперь иди.

Аттон подошел к Мерризу, когда тот выуживал крупного окуня. Оглянувшись, через плечо, монах поинтересовался:

— Что, плохи дела?

Окунь сделал свечу и натянул нитку так, что она зазвенела.

— Красавец! — Аттон причмокнул, представив себе, как такая рыба будет выглядеть на сковороде. — Да, солдаты ландграфа изымают имущество аведжийских купцов.

— Что-то здесь не то… — Мерриз подтянул рыбу ближе и оглушил палкой. — У нас сегодня будет воистину прекрасный обед. У тех, конечно, кто доживет… — Он подмигнул Аттону, и выбросил рыбу на берег.

50

У всадника было темное лицо аведжийца и мятые доспехи с грубо намалеванной на груди трехцветной белкой, гербом Прассии. Вокруг него стояла толпа вооруженных чем попало солдат. На солдатах были белые накидки с тем же корявым изображением белки. Всадник поднял руку, приказывая остановится. Караванщики, с угрюмыми лицами, выстроились за спиной Файи, сжимая оружие. Никого из них не прельщала возможность сразиться с солдатами ландграфа. Одно дело разбойники, другое дело, когда на хвост тебе сядет регулярная армия. Аттон с Мерризом подошли поближе. Аттон внимательно всматривался в солдат противника. Мерриз, с необычайной ловкостью крутил в пальцах земляной орех, и что-то, едва слышно, напевал.

— Я маркиз Им-Декр! — начал всадник глухим, пропитым голосом — Волею правители своего, ландграфа Прассии Отто Четвертого, приказываю вам, оставить имущество и убираться. Имущество купцов аведжийских изымается в пользу казны… В случае, оказания сопротивления, велено всех вас перебить. — Закончил он одним духом и махнул рукой. Солдаты подняли копья и арбалеты.

Пожилой данлонец, стоявший впереди Аттона, прошипел:

— Слушай, Старый… Маркиза Им-Декра утопили в выгребной яме холопы, два года назад. Точно знаю. Да и не похожи оборванцы эти на ландграфовых солдат…

Аттон зажал пальцами стрелу и приподнял ук. Файя сделал шаг вперед и махнул секирой.

— Что-то несет от тебя, братец маркиз. И чего, спрашивается, не сиделось в выгребной яме?

Тренькнули арбалеты. Краб нырнул в сторону, и издав боевой клич бросился вперед. Аттон, продырявив ближайшего арбалетчика, бросил лук, и выхватив меч, отбил стрелу перед самым носом у седого данлонца. Караванщики бросились в бой. Аттон, сходу рассек горло здоровенному латнику, и отбивая посыпавшиеся со всех сторон удары, двинулся туда, где ревел, словно вол, Файя. Рядом с ним рухнул, с разрубленной головой, молодой аведжиец, один из помощников Краба. Аттон зарубил еще троих, и бросился на вооруженных топорами бритоголовых молодцов, у ног которых уже истекали кровью два изувеченных караванщика. Поднырнув под выпад, он резанул ближнего в пах, и перехватив руку с топором, рванул меч вверх, и тут же, развернувшись, с хрустом вогнал захваченный топор в грудь стоявшего сзади солдата. Перед ним, темноволосый Карл, хозяин заветной бочки с данлонским, проткнул мечом латника, и сам упал, дико завывая, с перерубленными ногами. Аттон выхватил нож и завертелся, как юла, отражая атаки сразу с четырех сторон. Где-то рядом бился Мерриз, оттуда летели, словно со скотобойни, вырванные куски мяса. Аттон пнул ногой щит ближайшего солдата, и крутанув мечом, отрубил руку, сжимающую топор. Развернувшись, отвел ножом направленное ему в грудь острие копья, и скользнув клинком по древку, ударил копейщика лбом в лицо. Тут же, отбивая атаку меча слева, вогнал, падающему солдату, нож под кадык. Заржала лошадь. Аттон повернулся и увидел, как седой данлонец, срубив топором латника, с ходу подхватил копье и метнул его в наездника, но попал коню в шею. Животное завалилось набок, погребя под собою рыцаря.

Аттон вытер с лица кровь и осмотрелся. Бой закончился. Рядом стоял Мерриз, зеленый плащ его стал бурым от крови. Он смотрел на лежащие вокруг тела, и печально улыбался. Файя, что-то неразборчиво хрипя, подошел к рыцарю, придавленному трупом лошади. Рыцарь шевелил руками, словно раздавленное насекомое, и жалобно мычал. Постояв немного, словно в раздумьях, Файя плюнул, и обрушил черное лезвие на закрытое забралом лицо.

— Двенадцать человек! Сто тысяч проклятых джайлларских свиней! Двенадцать человек! — Краб подходил к каждому мертвому караванщику, и, опустившись на колени, касался лбом холодных лиц. Обойдя всех, он посмотрел на семерых оставшихся.

— Иди сюда, Птица-Лезвие… — когда Аттон подошел. Файя указал, на убитых им бритоголовых солдат.

—Ты знаешь кто это?

Аттон пожал плечами.

— Я знаю… — Лицо аведжийца перекосило от гнева. — Это Регата Янг и Должник Мосс… Корсары из Урта…

— А там, — к ним подошел, приволакивая раненую ногу, седой данлонец. — Там лежит Скороход Валенга. Он промышлял раньше на дорогах из Данлона в Маэнну. Я его хорошо знал.

— Проклятье! Зачем обычным грабителям этот маскарад? Из-за воска?

— Кому-то понадобилось стравить аведжийских купцов с властями Прассии. Очень сомневаюсь, что ландграф станет нанимать работников с большой дороги, для того, что бы ограбить караван с воском. Далеко отсюда до Зиффа, Старый?

Файя посмотрел на Аттона и дернул бороду.

— До Зиффа четыре конных перехода. С ранеными тащится неделю. Но мы не пойдем на Зифф. Нам нужно к переправе. Там, — он указал на север, — есть городок и замок барона. Сходи туда, Птица-Лезвие. Приведи людей барона и судью, если он там есть… Кто-то должен за это ответить…

Спустя четыре дня, направляясь к переправе, они встретили аведжийскую конную сотню, и узнали, что войска Великою Герцога напали на Прассию.

51

— Ваше Величество! Я думаю, что оккупация Прассии — это ответ Фердинанда на союз Империи и Латеррата. Раннее, Великий Герцог Латерратский, равно как и правители Аведжии никогда не признавали князей Атегатта своими сюзеренами. Мы знаем, что Нестс и Пинта проигнорировали все усилия Фердинанда, направленные на то, что бы втянуть варваров в войну, а Латеррат оказался вне досягаемости. Поскольку, надежды на объединение западных сил против Империи рухнули, Великий Герцог Аведжийский попытается силой пробиться к границам Атегатта и королевства… Так как вдоль границ Марцина имеются мощные укрепления, а обходные пути ведут в топи и непроходимые горы Хонзарра, где абсолютно бесполезна конница, остается Прассия, и за ней Данлон и Бадболь. — Россенброк прохаживался перед сидящим на троне Императором, излагая суть последних событий. Конрад, казался больным. Его лицо, и без того бледное, стало почти прозрачным, под глазами темнели круги. После известий о захвате Прассии, молодой Император три ночи не спал. Вместе с Корроном и арион—маршалами он провел эти ночи в казармах гвардии, ожидая вестей с юга. Лишь, узнав от курьера, что Фердинанд остановил армию на границах Данлона и Бадболя, он вернулся в замок, и потребовал от канцлера отчета. Россенброк сам провел все это время в мучительном напряжении. Каждый час он посвятил общению с послами государств и советниками Тайной канцелярии. Посол Аведжии Долла сообщил официальную версию оккупации — солдаты ландграфа совершили нападение на караваны аведжийских купцов, с целью захвата имущества. Поскольку каждый подданный Великого Герцога нуждается в высочайшей защите, солдаты Фердинанда взяли под охрану дороги, ведущие в Аведжию, но встретили сопротивление со стороны войск ландграфа и, поэтому, перешли в наступление и захватили Зифф. Сам ландграф, вместе со своей семьей, задержан, препровожден в Пут-Лишанцу, и до суда, заточен в башню. Если суд Великого Герцога признает ландграфа виновным, то его казнят, а титул правителя Прассии, по праву захвата, перейдет к Великому Герцогу Аведжийскому. Все это, посол Долла высказал с высоко поднятой головой, глядя Россенброку в глаза. Доллу, при дворе, называли королем повешенных, намекая на то, что после правления Джастина Второго Армельтинца, князья Атегатта, во время конфликтов с Аведжией, послов врага не высылали, а просто вешали на стенах замка. Эту традицию прервал лишь дед Конрада Четвертого, Конрад Третий. Во время вторжения аведжийских войск в Марцин, он выслал посла Великого Герцога Адальберта Седьмого, в расчете на взаимность. Но его ожидания не оправдались. После поражения в битве при Валли, Адальберт казнил атегаттского посла маркиза Им-Пельта. Но, Конрад Третий, демонстрируя чудеса ведения внешней политики, заключил перемирие, весьма для Аведжии невыгодное, и отправил в Циче нового посла, при этом миролюбиво принимая в Вивлене посла аведжийского. Нынешний посол Атегатта, маркиз Им-Чарон, получил распоряжение от Россенброка, оставаться в Циче вплоть до официального требования покинуть столицу Аведжии, либо до казни. Долла прекрасно это знал, но не мог предполагать, как развернуться события его собственной жизни, и поэтому, будучи воином и человеком, по природе, бесстрашным, держал себя вызывающе. Канцлер его понимал, и пообещал ему просить у Императора, помилования, в случае, если маркиза Им-Чарона не выпустят из Циче.

— Нападение на аведжийские караваны — всего лишь провокация. — Глядя на осунувшегося Императора продолжил Россенброк. — Офицеры Тайной канцелярии сообщают о том, что на купцов нападали переодетые разбойники. Это значит, что акция эта была спланирована заранее, скорее всего, сразу, после признания Латерратом власти Императора. Но, принять официальный протест правителей Прассии Империя не может. Нападения осуществлены, и были то разбойники или солдаты ландграфа, в общем, сейчас все равно. Ваше Величество, вы можете только принять к рассмотрению, данный случай проявления аведжийского коварства, и будущем, быть более осмотрительным.

— Что предпринимает король, граф? — Конрад устало посмотрел на канцлера.

— Огры уходят в Верейю. Прайды так и не дали королевским войскам решительного сражения, Ваше Величество. Я отследил продвижение нелюдей по территории королевства, и могу сказать, что в действиях прайдов угадывается какой-то смутный смысл, словно, они специально водили армию Венцеля за нос, и какой-то решающий момент, просто ушли в недосягаемые леса. Переговоры короля с Рифдолом не увенчались успехом, и это понятно — всем известно, что рифдольцы не воюют с нелюдями, в силу каких-то собственных соображений. А других войск, способных преследовать прайды в лесах Аллафф, у короля просто нет. Я склонен думать, что нападение огров на королевство также было спровоцировано…

— Вы допускаете, граф, что Фердинанд вел переговоры с нелюдями?

— Вряд ли, Ваше Величество… Огры — это не гномы, или эльфы… Они не станут заключать союз с людьми, но подтолкнуть их к нападению, вполне кому-то по силам. Но это не Великий Герцог. Я в этом уверен. Фердинанд стравливал короля с промышленника Бадболя, добиваясь ослабления провинции Хоронг, на данный момент основного поставщика железа и меди в Империю. Король, сам того не зная, шел у аведжийцев на поводу, направляя наемников в Бадболь. И лишь вторжение прайдов удержало его от захвата Хоронга. В промышленность Бадболя вложены огромные деньги разных торговых кланов от Норка и Бироля, до Бантуи… Но вот по силам ли им организовать нападение нелюдей… Скорее всего, они просто переплатили бы рифдольцам. Я думаю, Ваше Величество, что тот, кто организовал вторжение прайдов, делал расчет, на то, что Империя нападет на королевство, в то время, пока войска Венцеля гоняются по лесам за ограми и отбиваются от мятежников в Барге.

— Кому это нужно, граф? Кому? Кто еще, кроме Фердинанда, играет в эту игру?

— Не знаю, Ваше Величество. — Россенброк опустил голову. — У меня есть лишь только предположение о том, что на территории Лаоры существует некая организация, добивающаяся свержения законной власти. У меня есть сведения о том, что именно эти люди организовали Рифлерский Мятеж, вторую и третью Бриульскую Войну, несколько крупных и мелких крестьянских восстаний, в том числе восстание Сеппуги Кривого и Штикларнское Побоище. А так же покушения на правителей Бреммагны, Форелна, Забринии. Два неудавшихся покушения на Великого Герцога Рифлерского, три — на ландграфа Армельтии, четыре — на старого правители Латеррата. Недавнее покушение на короля Венцеля…

— Вы перечислили очень много всего, граф… И, что, нет никаких следов, точных сведений?

Россенброк помолчал, собираясь с мыслями. Он перечислил далеко не все, из того, что знал. После разговора с Пауком Гиром, он внезапно осознал масштабы действия неизвестной организации. И испугался. Многие фрагменты мозаики, длительное время находившиеся где-то на краю его сознания, сложились вдруг в картину, страшную по своей сложности и сути. Кто-то безнаказанно вторгался в святую святых, и вершил, по-своему, судьбу мира. И Россенброку стало страшно, при мысли о том, что и он занимает свою должность, лишь по тому, что это кому-то выгодно. Что он, Великий Канцлер, всего лишь марионетка, в чьих-то умелых руках. Но, поразмыслив, он решил, что впадать в панику на старость лет уже поздно, и проанализировав все имеющиеся сведения понял, что делать дальше. А дальше, необходимо было бороться. Изо всех сил… Всеми средствами…

— Прошу понять меня, Ваше Величество… Все то время, что я служу князьям Атегаттским, мимо меня проходило множество слухов, порой, сознательно ложных сведений. Все мои силы занимала борьба с врагами явными и, только сейчас, я собрал достаточно сведений, подтверждающих наличие еще одной силы. Враг этот умен и коварен. Свой хвост, попавший в западню, он беспощадно обрывает, спасая голову, как ящерица. Ногу, застрявшую в капкане, отгрызает, как волк. Но он не дух, и не всесилен. Он совершает ошибки. Иначе… — Россенброк развел руками.

— Послушайте, граф. Я допускаю, что мой отец… — Конрад, на мгновенье, замешкался, — мой отец мог смотреть на это сквозь пальцы… Но мой дед?