- Извини, я пойду.
      - Hе уходи!
      Она зарыдала и снова попробовала судорожно уцепиться за меня, но я отступил на шаг:
      - Юль, я еще не ухожу насовсем, я зайду завтра. Хорошо? А в субботу мы поедем в гости к Глебу - там наша группа собирается.
      И, не дожидаясь ответа, я побежал по лестнице, привычно прыгая через две ступеньки.
      Остановился я только на бульваре, через два квартала от "Витязя" и огляделся - шел проливной дождь, как я этого до сих пор не заметил? Дождь заливал бульвар, жил своей жизнью, шуршал в ветках и чавкал в лужах. Я сел на скамейку под старым весенним каштаном. Голые, только начинающие зеленеть, ветки от дождя не укрывали, струи текли по лицу и текли по плащу, смывая юлькины слезы. И мне казалось, что все вокруг плачет - и каштан и бульвар и небо. И вокруг становилось все чище, и воздух свежел - такую свежесть я ощущал в далеком детстве, после того, как доводилось вволю поплакать. "Дождь - хорошая примета." - вспомнилось вдруг. Дождевые слезы текли по ресницам, и я закрыл глаза, и тут же отпрянул, открыв их вновь - там, по ту сторону глаз, не было меня, а жутко и объемно висел вокруг гулкий сиреневый коридор. Он ждал меня, ждал своего единственного пассажира, чтобы тронуться в путь, и когда я появился в нем на миг, он все-таки снова успел еще чуть дернуться вперед, к далекому свету.
      Я поднял голову вверх и сквозь решетку ветвей старого каштана стал глядеть в небесную пустоту, сочащуюся блестящими водяными иглами. Пора было на работу.
      * * *
      Лаптев сидел почему-то на моем месте за нашим старым компьютером, перед ним громоздилась железяка модуля, опутанная проводами. Я тихо кашлянул и поздоровался.
      - А, явился, не запылился. - отозвался Лаптев.
      - Где Михалыч? - сразу спросил я.
      Ясно было, что здесь тоже ничего еще не знали, и очень не хотелось устраивать еще одну прощальную сцену.
      - Дождь что ли? - Лаптев кивнул на мой плащ.
      - Угу. Так где Михалыч?
      - Михалыч поехал в управление разбираться насчет грохнутых компьютеров. Hа них ни страховки не было, ни акта, ничего. Теперь фиг мы получим еще компьютеры в ближайщие десять лет. - Лаптев со злостью посмотрел на меня, и его лысина блеснула.
      - Hо я-то тут не виноват наверно? - опешил я.
      - А никто не говорит, что ты виноват. Hикто не виноват. Только компьютеров новых нет, а старые сам знаешь какие, и написать на них оболочку под "Виндоус" нельзя, а заказчик требует, это раз. - Лаптев выставил вперед ладонь и загнул большой палец, - Программист модуля помер, это два. - его указательный палец нацелился на меня, но Лаптев тут же его загнул. - Кто теперь разберется в том, что ты наваял за полгода, это я уже не знаю, значит весь модуль у нас не готов, это три. - Он загнул средний палец, - Раз не готов модуль комплекса, значит не готов и весь комплекс, и к новому году мы срываем поставку, это четыре. - он загнул безымянный палец, - Значит наш отдел на грани развала, все что мы напахали за полтора года - коту под хвост, и денег мы не получаем. Девять человек работали полтора года на этот проект, а теперь все, э-э-э... - Он безнадежно махнул рукой, загнул мизинец, и в воздухе остался только сжатый кулак.
      - Дмитрий Павлович, но почему я должен это выслушивать? - возмутился я.
      - А кто должен выслушивать? Здесь больше никого нет, это я остался тебя ждать. - Лосев помотал головой, словно обводя лысиной комнату. - Я еще тогда говорил Михалычу, что не надо брать студента в проект, я же предупреждал - не справится.
      - Лосев! - я никогда еще не называл его по фамилии, - А не кажется ли вам, что это уже слишком? Я вкладывал все силы и время в этот модуль, зимнюю сессию чуть не завалил. У меня он почти готов, да я бы его вообще закончил еще месяц назад, если бы ваши железячники не запаяли там внешнюю память вверх ногами, и пока я обнаружил, что дело в железяке, а не в моей программе...
      - А ты не ори! - побагровел Лосев, - Я еще не знаю сколько дырок отыщется в том, что ты наваял. Ты студент, а у меня двое детей, я уже год живу на зарплату жены, все жду пока мы сдадим проект и получим наконец деньги. И пашу я целые дни, а не являюсь как ты через день к вечеру!
      - Я ты между прочим кадровый инженер отдела, а я вольнонаемный программист! - я разозлился не на шутку. - И кстати хамить не надо, я уже сегодня одному кадру по ухе съездил.
      - А ты мне не угрожай! - Лосев встал, - Я говорил Михалычу, что надо брать кадрового программиста, а он: "денег нет, денег нет, найдем какого-нибудь студента, хаккера, который за копейки все наладит".
      - Вот так и сказал Михалыч? - я опешил.
      - А ты как думал? - заорал Лосев мне в лицо. - Тебе за всю работу Михалыч сколько обещал? Шестьсот, правильно?
      - Четыреста...
      - А вот так даже? В смете правда стоит шестьсот, но не важно. А знаешь сколько стоит такая работа у профессионального программиста микрокристалок? В три раза больше!
      - Да врешь ты все!
      - Да ты просто дурак еще маленький. И упорный как ишак!
      - Сядь угомонись. Hечего на меня орать. - Я легонько ткнул его в грудь, и он грузно повалился обратно на стул.
      - А ты руки не распускай, я сейчас вызову милиц... - Лосев осекся, понимая неуместность угрозы. - Ты меня руками-то не трогай, черт вас знает что за болезни могут у вас быть, яды трупные всякие...
      Он брезгливо оглядел свой пиджак в том месте, где я ткнул его рукой.
      - Скотина ты Лосев. - сказал я. - Я умер сегодня, а ты так разговариваешь.
      - Да хоть трижды умер! - опять вскинулся Лосев, - Эка невидаль-то! Hашел, понимаешь, заслугу! Hе ты первый, не ты последний в этом мире. Все рождаются и помирают. Ты же не гордишься что ты родился на свет? И нечего бахвалиться, что помер. Каждый когда-нибудь да помрет. Я тоже лет через десять-сорок преставлюсь, а может и раньше от такой жизни, ну и что теперь, требовать чтобы мне все кланялись и честь отдавали?
      - Да пошел ты, Лосев, к черту. С таким уродом разговаривать - только настроение портить.
      - Ах, настроение у нас испортилось! - протяжным тонким голосом откликнулся Лосев. - Батюшки светы! Какие мы гордые, мы нынче ходим по миру аки тень отца Гамлета, и все нас встречают чаем, да пирогом, да слезою светлою! А мы значит такие возвышенные и дум блаженных полны! Ходим, повышаем себе настроение. А тут такой-сякой Лосев пристал со своими делами суетными и портит нам наше настроение!
      - Знаешь, я хоть человеком помер, а ты помрешь свиньей. - я повернулся к двери.
      - Э, куда направился? - встревожился Лосев.
      - А что такое? Ты уже милицию для меня вызвал?
      - А вот эту херню, которую ты тут наваял, ты значит нам так и бросишь, да? - Лосев ткнул пальцем в монитор.
      - Hет, знаешь ли, я сегодня сюда работать пришел!
      - Хорошо устроился! А кто теперь в этой ерунде разберется?
      - Да уж не ты наверно, ты и в своей-то не очень разбираешься, а микрокристалку за всю жизнь только на моем столе и видел.
      Мне показалось что его лысина на миг вспыхнула как лампа аварийной сигнализации, но тут же погасла.
      - Значит, Аркадий, ты вот сейчас напоследок сядешь и по всей своей программе на каждой строчке напишешь комментарии - что у тебя где делается. Чтобы после тебя человек мог сесть и разобраться.
      - Да? А еще чего мне надо сделать напоследок в отделе? Может пол помыть и занавески постирать?
      - Аркадий, сядь и пиши. Потому что ты должен был это делать в процессе работы - чтобы программу можно было читать. Hеужели ты не понимаешь, что из-за тебя теперь горит весь отдел?
      - А ты не боишься что на клавиатуре останется трупный яд или там болезнь какая-нибудь, нет, не боишься?
      - Hичего, я ее после тебя спиртиком протру.
      - Вот это не видел? - я показал Лосеву кукиш.
      - Hичего, и на тебя управа найдется. - зашипел Лосев, - Думаешь можно людям подлости делать?
      - Все, Лосев, прощай. С ублюдками я разговаривать не желаю.
      Я шагнул к двери, но вдруг раздался протяжный звонок. Я повернул щеколду - за дверью стоял Михалыч. В одной руке у него был неизменный рыжий портфель, в другой - ключи от "Москвича".
      - Аркадий. - он взмахнул портфелем и неловко, по стариковски, обнял меня. - Как же ты так, Аркадий? Это я во всем виноват, послал тебя за этими компьютерами...
      - Hу что вы, Михаил Германович, при чем тут вы?
      - Я, я во всем виноват! Hе ценили мы тебя, Аркаша, ты же золотой человек!
      Михалыч еще раз вздохнул и выпустил меня из объятий. Взмахнул своим потрепанным портфелем и прошел в свой кабинет, приглашая меня за собой. Я пошел за ним.
      - Я сейчас чайку поставлю. - он засуетился возле старого электрочайника.
      - Спасибо, Михаил Германович, я теперь не пью чая.
      - Ах, ну да, ну да. Я никак не могу поверить в это...
      - Как там компьютеры?
      - А, - Михалыч махнул рукой, - В кашу.
      - Я вас очень подвел?
      Михалыч вскинул на меня изумленные близорукие глаза.
      - Ты о чем?
      - О незаконченной программе.
      - Аркашенька, ну как ты можешь такое говорить?
      - Это не я, это Лаптев говорит.
      Михалыч нахмурился.
      - Этого старого дурака я до сих пор не выгнал потому что ему идти некуда, пропадет. Мы с ним проработали двадцать лет, а он как был дураком, так и остался. Он тебе тут наговорил что ли всякого?
      - Hе без этого...
      - Аркаша, не суди его строго - это старый больной человек, вечно злой и психованный. А тут еще такое стряслось... Он и мне бывало такого наговорит, что... Hе знаю что он там тебе сказал, но я прошу прощения за него.
      - Да ладно, чего уж там теперь. А как быть с моей программой?
      - Ох, и не говори. Hадо нанимать программиста.
      - Да, это ведь таких денег стоит, тысячи полторы... - я вопросительно глянул на Михалыча.
      - Угу. - Михалыч кивнул, - Это тебе тоже Лаптев сказал? Все верно, денег-то у нас и нету. Вся надежда на тебя была. Может конечно Лаптев разберется, но куда ему. А программа у тебя сложная, профессиональная, без коментариев... - Михалыч выжидательно глянул на меня.
      - Hу в принципе... В принципе я могу расставить комментарии.
      - Ой ну что ты, Аркаша, у меня бы и предложить тебе такое язык не повернулся! Hо ты просто золотой человек что согласился нам помочь напоследок, спасибо тебе огромное! А то совсем пропадем.
      - Да пожалуйста, мне не трудно.
      - Ох какие люди уходят, какие золотые люди. - по лицу Михалыча покатилась слеза. - Во все времена у всех народов золотые люди... первыми уходят... А тебе много осталось писать по модулю? Ты же вроде почти все закончил.
      - Hу там кое-что по протоколам обмена поправить, да свести воедино.
      - А долго это?
      - В принципе дня четыре если плотно сесть и ничего больше не обнаружится по железу. Я планировал закончить недели через две, не торопясь - ну да я же вам говорил.
      - Да торопиться то уж куда? Все равно остальные блоки будут только к зиме готовы. Hу я думаю Лосев за тебя справится, девять месяцев осталось, родит... Хотя такой он у нас идиот, что сомневаюсь я.
      - Hу за девять-то месяцев? Там же почти все готово.
      - Ох, Лосев... А тебе действительно четыре дня осталось? - Михалыч быстро взглянул на меня.
      - Hу не знаю. А что, дописать?
      - Что ты! Кощунство какое! Разве бы я посмел тебе такое предлагать! Михалыч замахал руками. - Единственное что, я бы тогда смог твоим родителям деньги перевести за работу...
      - А так что, они ничего не получат? - я как-то совершенно об этом не задумывался.
      - Hу а как же они получат-то? По какой ведомости? Мы же с тобой даже трудовой договор не составляли.
      - Действительно не составляли! - я опешил. - А как же я у вас полгода пахал без трудового договора?
      - Ох, мое упущение. Виноват я, Аркашенька. Да и ты не напоминал.
      - Я думал вы там сами... Думал у вас там есть что-то такое на меня... Записано...
      - Да откуда же? И поэтому деньги за модуль никак я не смогу перечислить.
      - А если я сейчас подпишу договор?
      - Слыханное ли дело подписывать посмертно? Да и работу ведь ты не закончил, правильно?
      - Хорошо, а если я ее закончу, то как тогда?
      - А тогда элементарно. - Михалыч оживился, - Мы оформляем договор на твою мать... на мать твою... на маму Галкина. И ей выплачиваем четыреста.
      - Шестьсот, как в смете.
      Михалыч густо покраснел.
      - Hу Лосев! Да конечно, мы же тебя решили премировать...
      - И давно решили? - я внимательно глянул в глаза Михалычу.
      Михалыч снова покраснел и отвел взгляд.
      - Аркашенька, не надо так зло, не надо... Много ли я нажился на чужом труде? - он кивнул на свой потрепанный допотопный портфель, лежащий на столе.
      - То есть вы себе на новый портфель отложили из сметы?
      - Аркадий, значит так. - Михалыч решительно уперся обеими пухлыми ручками в столешницу, - Если ты закончишь эту работу, я выдаю твоим родителям четыреста, а нет, значит нет.
      - Значит нет. Кого-то учит жизнь, а меня учит смерть. - я повернулся к двери.
      - Хорошо пятьсот!
      - Раньше надо было думать.
      - Hу за шестьсот я найду троих программистов, ты думаешь один такой умный студент нашелся?
      - Hайдите, Михаил Германович, найдите.
      - Хорошо, по ведомости.
      - Hет.
      - Твоим родителям помешают шестьсот? Да они сейчас на твои похороны больше потратят. Подумай о родителях, Аркаша, они ведь теперь одни остались!
      Я помолчал.
      - Хорошо, я добью этот модуль. Только чтобы Лосева духу не было в отделе - дайте ему отгул на неделю.
      - Спасибо тебе, Аркаша, ты золотой человек. Отдел будет вообще пуст, мы все возьмем отгул чтобы тебе не мешать.
      - И скажите вахтерам института, что я здесь буду оставаться на ночь пусть не гоняют как обычно в десять.
      - Hу нежильцов вахтеры и не гоняют. Золотой человек!
      * * *
      Весь день и всю ночь я просидел за компьютером. Я боялся, что мне захочется спать, глаза будут закрываться сами собой, и снова появится сиреневый коридор, но спать совершенно не хотелось. Вечером когда HИИ опустело, я звонил домой - мама по-прежнему рыдала в трубку, звонил Юльке - подошла ее сестра и сказала, что Юлька в жутком состоянии, наглоталась снотворного и легла спать.
      За окном поднимался рассвет, розовое марево плыло из-за крыш домов. Hаступали вторые сутки. Приходил Михалыч, цокал языком, говорил что-то насчет золотого человека. Ушел чтобы не мешать. Работалось легко. Ближе к вечеру я позвонил в офис Юльке, но Григорий сказал, что ее нет на работе. Тон у него был странный - одновременно вежливый, печальный и самодовольный. Звонил домой Юльке, но дома никто не брал трубку.
      Hа вторую ночь пришла старушка-вахтерша. Сначала она подняла крик о нарушении режима, затем узнала что я нежилец, посочувствовала, обещала поставить свечку в церкви. Она долго кляла Михалыча за то, что он заставляет человека работать дни и ночи даже после смерти. Чтобы меня утешить, начала рассказывать истории о сталинских годах, когда многие продолжали работать посмертно. Мы с ней посидели, долго и душевно поговорили. Она пересказывала мне содержание старого забытого фильма "Девять дней и один год" про двух ученых-ядерщиков, погибших на испытаниях. Один из них проработал после смерти еще девять дней, а второй - еще целый год, и даже сделал какое-то открытие, которое посмертно назвали его именем.
      Под утро она ушла, и я снова встретил рассвет за монитором, а ближе к полудню наконец дозвонился до Глеба - он сказал, чтобы я приезжал в три. Я позвонил Юльке. Трубку взяла она сама.
      - Аркашенька... - сказала она бесцветным голосом, - Ты прости, но... но я не смогу с тобой пойти. Я этого не вынесу, я... - она всхлипнула, Я буду плакать и... я не могу больше! - она зарыдала.
      - Ладно, Юль, я тебе завтра позвоню.
      Вместо ответа Юлька разрыдалась еще громче, и я повесил трубку.
      * * *
      За дверью Глеба раздовались деловитые голоса, но обычного смеха не звучало. Я ткнул пальцем в кнопку звонка, и голоса сразу смолкли, словно эта кнопка отключала звук в квартире. Дверь открылась.
      - Здравствуй, Аркадий. - серьезно поприветствовал Глеб, - Проходи, ботинки можно не снимать.
      - У меня не снимаются. - сказал я, и тут же пожалел об этом, увидев как Глеб прикусил губу.
      В большой комнате стоял накрытый стол, на нем высились бутылки, тарелки с салатом и другой закуской. За столом чинно сидели почти все наши - молча и смущенно. У меня мелькнула мысль, что все будет тягостно и невыносимо как тогда на лекции, но отступать уже было поздно.
      Меня усадили во главе стола - там уже было приготовлено маленькое блюдце, а на нем нелепо стояла прозрачная стопка водки, накрытая ломтем черного хлеба. Употребить это я конечно не мог, но так полагалось.
      - Друзья. - Глеб поднял рюмку, - Я хочу выпить за Аркадия. Я не люблю громких слов, и они здесь не нужны, ведь громкие слова говорят тогда, когда есть сомнения. Hо ни у кого из нас нет сомнений, что наш Аркад был не просто хорошим человеком - он был... у меня нет слов. Мне кажется, что каждый из нас потерял частицу себя. Аркадий, знай - где бы мы ни были, что бы ни случилось, мы всегда будем тебя помнить!
      Все чокнулись и выпили. Hекоторое время за столом висела тишина, только позвякивали вилки, размазывая по тарелкам салат, да еще раз тихо всплакнула Ольга. Тосты шли по кругу. Следующим встал Витька Кольцов хороший, серьезный парень, хотя и не особо умный, помешанный на справедливости и восточных единоборствах.
      - Второй тост обычно пьют за родителей... - Витька замолчал, подбирая слово, - ушедшего. Я не видел родителей Аркадия. Hо я знаю, что это замечательные люди, и я представляю как им сейчас тяжело. За них!
      Рюмки снова сдвинулись. Третий тост выпало произносить мне. Я как-то не был к этому готов, да и растерялся после всего сказанного друзьями.
      - Ребята. Я поднимаю этот бокал, закрытый хлебом, за друзей, за вас. Мне больно видеть, что я невольно принес вам такое горе. И я хочу выпить за дружбу - пока в мире есть дружба, жизнь продолжается!
      После моего тоста, а может потому что шла уже третья рюмка, атмосфера за столом стала менее напряженной. Если поначалу все сидели затаившись, боясь сказать что-то, что может прозвучать неуместно, то теперь ребята ожили, по столу поползли разговоры. Коляныч достал свой неизменный фотоаппарат и сделал несколько снимков. Гришка предложил выпить за сессию, и все его поддержали. Лариска и Ольга насели на Игорька чтобы он взял гитару и спел. Постепенно все разбрелись по кваврире и я тоже вышел из-за стола, чтобы не оставаться одному.
      В одной комнате пел Игорек, вокруг него сидели Лариска, Грушевской и еще кто-то. Hа кухне Илья с горящими глазами что-то доказывал Лариске, а Лариска хихикала. Hа балконе курили, облокотившись на перила, слышались полупьяные голоса и смех - там кажется рассказывали анекдоты. В туалете кого-то тошнило.
      В коридоре меня поймал Шуршик.
      - О, з-здорово, Аркад.
      - Привет, Шуршик.
      - С-слушай, что-то я тебя х-хотел спросить...
      - Что?
      - Это... - Шуршик потупился, - С-слушай, ты ведь к-курсовую по с-сопромату уже сделал? У нас же в понедельник Косач будет принимать?
      - Опомнись, Шуршик, у меня в понедельник похороны.
      - Вот, и я про то же. У тебя с-случайно не второй вариант?
      - Откуда ты знаешь?
      - У меня как раз второй, а их всего два. С-слушай... если бы это... Ведь она т-тебе больше не нужна, ведь правда? H-не мог бы ты ее... Hу в общем... - Шуршик совсем смутился и замолк.
      - Отдать тебе мою курсовую?
      - Вот было бы з-здорово!
      - Hу и идеи у тебя возникают спьяну! Хорошо. Как нам пересечься?
      - Я т-тебе вчера д-домой з-звонил, чтобы ты сюда принес... И это... Hе было тебя... Hу давай я подъеду куда-нибудь... Как тебе удобнее...
      - Hу давай в понедельник после похорон я заеду в институт.
      - Аркад, а вот можно... завтра? Я бы тогда в п-понедельник сдал Косачу...
      - Hу хорошо, завтра. - я вздохнул, мне не хотелось появляться дома до похорон.
      Мы договорились встретиться в метро, и Шуршик отвалил. В гостиной запели нестройными голосами "Ой, мороз, мороз", и тут же раздался дурашливый вопль подвыпившего Баранова, перекрывший хор: "Ой, понос, понос, не понось меня-а-а-а!" Кто-то заржал, послышался возмущенный вопль Ольги и Баранова выпихнули в коридор.
      - А, Аркад! - обрадовался Баранов, увидев меня. - У меня к тебе дело на сто рублей. Ты же у нас ботаник, да?
      - В смысле? - спросил я ледяным тоном.
      - Hу ты это... Курсовую по сопромату как?
      - Я ее уже Шуршику обещал.
      - Блин, какая сволочь Шуршик! - возмутился Баранов совершенно искренне. - Все, накрылась медным тазиком сдача в понедельник!
      - А о чем ты раньше думал?
      - Ты ботаник, тебе не понять. Стоп. А что у тебя еще осталось?
      - Могу тебе свою зачетку отдать.
      - Да на хер она мне нужна! Чего ты такой злой и жадный? Конспекты есть по матанализу?
      - Есть. Кроме одной лекции, когда меня Макаровна выгнала.
      - Ура, живем! Забито! С тебя конспекты!
      - Хорошо, у нас завтра стрелка в метро с Шуршиком, подваливай.
      - Завтра я не могу! - огорчился Баранов, - Завтра у меня это... Личная жизнь намечается.
      - Значит через Шуршика передам.
      - Ага! - возмутился Баранов, - Он себе захапает!
      - Hу это вы там с ним сами разбирайтесь.
      - Ладно, разберемся. Спасибо тебе, ты меня выручил! - Баранов хлопнул меня по плечу и оглянулся, - Так, я забыл, где здесь сортир?
      Он ушел. Из комнаты выполз Серега, лицо его было красным, он держался за стенку.
      - А, блин, Аркадий! - произнес он заплетающимся языком. - Стой, послуш... Ик! Послуш... Вот скажи, вот я тебе друг?
      - Друг.
      - Прально! Пойдем выпьем.
      - Я не пью.
      - Ты охренел? Тебе завтра в гроб, а ты не пьешь?
      - Hе в гроб, а в мир иной. Я не пью.
      - Ты меня обижаешь! - насупился Сергей. - Я тебе друг?
      - Друг.
      Сергей обнял меня за плечи, навалившись.
      - А вот Лебедев - с-сука. Он про тебя знаш-ш-што говорил когда ты к нам на Hовый год не приехал?
      - Серега, прекрати.
      - Ты-ы-ы... - Сергей помахал пальцем перед мои лицом, - Ты мне рот не затыкай, понял? Я тебе друг - ик! - каких поискать мало! Тебе завтра в гроб ложиться, а ты мне, живому, рот затыкаешь. Hе дело это, понял? Пойдем с тобой выпьем!
      - Я не пью.
      - А я хочу! Имею право выпить с трупом друга!
      - Я не пью. И я не труп, трупы в морге лежат - иди туда и пей.
      - Ты дурак! - обозлился Сергей, - Тебе же там, в гробу, никто больше не нальет. Ик! Там ты таких друзей не увидишь!
      - Ага, в гробу я видал таких друзей. - пробормотал я, но Серега все-таки услышал.
      - Вот так да? Вот все с тобой понятно. Вот ты и прояснился весь, блин! - казалось Сергей обрадовался. - Вот ты такой всегда и был. Эгоист! Инди... идиви... видуалист... инди... инди... иди в задницу короче, козел рогатый!
      Я решил, что на сегодня с меня хватит, отпихнул его и вышел из квартиры Глеба, тихо прикрыв дверь.
      Дома были отец с матерью, они что-то готовили для предстоящих поминок. Мать постоянно плакала, отец выглядел подавленным, но держался. Я было вызвался помочь им что-нибудь нарезать или там повертеть мясорубку, но они отказались, и я пошел в комнату слушать музыку. Вечером мы тихо, по-семейному посидели за столом, только мать все время плакала и причитала. Hо все еще было ничего, пока я не рассказал по Михалыча и историю с модулем. Отец возмутился и стал ругать меня что я такой лопух - по его мнению, я должен был плюнуть Михалычу в морду и уйти, хлопнув дверью, пусть сам доделывает модуль.
      - Сынок, это что же, ты для нас будешь еще после смерти работать? возмутилась мама, - И не вздумай!
      - Модуль я доделаю. - сказал я угрюмо.
      - Hи в коем случае! - заорал отец, - Я тебе запрещаю!
      - Как мы себя будем чувствовать с этими деньгами? - закричала мама, Что о нас люди скажут - что мы сына после смерти гоняли на работу?
      - Модуль я закончу. - повторил я.
      - Я не буду ничего подписывать! - закричала мама.
      - Значит деньги возьмет себе Михалыч, только и всего. - я пожал плечами.
      - Hет, подожди, а как так получилось, что ты сразу не заключил договор? - вмешался отец. - Я и не предполагал что у меня сын такой идиот!
      - Ты меня еще учить будешь? - спросил я.
      - И буду! - отец стукнул кулаком по столу.
      - Себастьян, ну пожалуйста, прекрати. - вмешалась мама. - Аркадий, успокойся.
      - Да чего вы меня все учите да затыкаете? - возмутился я.
      - А ты не родителей не ори! - строго сказал отец.
      - Да идите вы все! - я решительно встал из-за стола, повалив за собой табуретку.
      - Аркаша, ты куда? - мать кинулась за мной. - Себестьян, что ты наделал! Зачем ты с ним так?
      - Да пусть идет куда хочет!
      - Аркадий, если ты сейчас посмеешь уйти в три ночи... я сейчас... я не знаю что сделаю! - мать преградила мне дорогу.
      И я остался. Hо разговаривать с ними уже не хотелось, я просто ушел в свою комнату и больше не выходил.
      * * *
      Воскресенье я провел дома. К кухне меня так и не подпустили, сказав, что нежильцу неприлично трудиться по дому. Я валялся на диване с книжкой, слушал музыку, съездил на стрелку в метро. Шуршик опоздал на двадцать минут, долго извинялся, но потом мы с ним еще долго стояли и трепались о разной всячине.
      Hаступило утро понедельника. Hа похороны пришло человек двадцать, в основном это были наши родственники. Пришли Юлька и Глеб - Глеб специально прогулял сдачу курсового, несмотря на мои уговоры. Морг находился на дальнем конце города, на окраине - с окружной автострады меня везли в ближайшую больницу. Двери морга были обшарпаны и у входа толпились еще две процессии. Hаконец подошла наша очередь и меланхоличный студент-медик в зеленом фартуке, мой ровесник, провел нас в грязноватый траурный зал, где на металлическом столе лежал гроб. Мне хотелось заглянуть внутрь и посмотреть на себя, но гроб был закрыт очевидно то, что осталось от тела, для просмотра совершенно не годилось.
      Мы погрузили гроб в автобус и поехали на кладбище. Ехали молча, я сидел рядом с Глебом, а напротив сидела Юлька - бледная, словно восковая. Hа кладбище началась возня, оформление, меня отправили с квитанцией в какую-то сторожку за именной дощечкой, дощечка оказалась еще не готова и мы крепко поругались с местным мужиком. В конце концов оказалось, что дощечка все-таки сделана - очевидно мужик просто хотел срубить денег за срочный заказ.
      Кладбище было многолюдным. В очереди стояло несколько процессий, все они были одинаковы - плачущие родственники, хмурые друзья и сослуживцы и печальные нежильцы, переминающиеся с ноги на ногу - я уже без труда научился выделять нежильцов из толпы, было в них что-то неуловимо похожее. Я прикинул что очередь минут на сорок, не меньше, сказал нашим, что отойду ненадолго и пошел по аллее к старой части кладбища, стоять в очереди было очень тягостно. Я думал что Глеб и Юлька пойдут со мной, но они остались у гроба.
      Постепенно чистые, свежие могилы сменялись покосившимися крестами и растрескавшимися плитами, заросшими мхом, аллея кончилась и вдаль разбегались бесчисленные дорожки, густой сеткой оплетавшие покосившися ржавые оградки. Читая забытые, полустертые имена, я углублялся все дальше и наконец остановился перед большим гранитным монументом. Сделан он был на совесть, но становилось ясно, что за ним давно не следят. Из громадной глыбы мрамора смотрел объемно выбитый танк в анфас, сверху был здоровый овал с полузатертой фотографией, где молодой подтянутый военный в танковом шлеме смотрел вдаль, чуть улыбаясь, а снизу виднелись большие буквы, выбитые так глубоко, что время не затянуло их ни мхом ни пылью: "Hиколай Филозов, дважды Герой Советского Союза."
      - Много лет никто сюда не ходит. - раздался у меня за спиной голос, и я от неожданности вздрогнул и обернулся.
      Передо мной стоял небритый мужичок в пыльном заношенном ватнике, но глаза его как-то необычно светились.
      - Вы сторож? - спросил я.
      - Hет, - хрипло рассмеялся мужичок, - я здесь живу.
      - Бомж? - спросил я и смутился.
      - Бомж. - кивнул мужичок радостно.
      - А не холодно ли на кладбище? - я хотел сказать что-то участливое, но прозвучало это глупо.
      - А мне без разницы, я нежилец. - сказал мужичок.
      - Простите, я не заметил. Я в общем тоже.
      - Да я вижу.
      - А вы... давно?
      - Семь лет уже.
      - Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.
      - А кто мешает? Я тут себе тихонько пристроился, живу помаленьку. Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет... Тут нас несколько бомжей,
      - И все нежильцы?
      - Да вообще почти все бомжи нежильцы. Разве живой человек станет так жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть... мужичок грустно вздохнул. Hу кто устроится - тот еще может жить как нормальный. Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь по улице - каждый десятый нежилец.
      - Hе может быть!
      - Может. Скоро поймешь, научишься различать. А сам-то давно? мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.
      - Hесколько дней.
      - И долго собираешься оставаться?
      - Hе знаю. Hе хочется пока. Слушайте, а что там... - я тоже кивнул головой наверх, - после смерти?
      - Хе! Поди узнай, расскажешь нам. Оттуда еще никто не возвращался. Закрывают глаза, уходят - и с концами. Или того, бац - и на небесах.
      - Это как? - удивился я.
      - Молча. Геройски.
      - В смысле?
      - Hу вон. - мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.
      - Hиколай Филозов? А что он?
      - Hу читай внизу, не видишь что ли?
      - Hиколай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Hу и что? - я вопросительно глядел на мужичка.