Кем он только ни перебывал: и бабой Ягой, и совой, и собакой, и кисой, и дедой, и бабой. А теперь он - Ленин! Честолюбие растет.
      От избытка чувств Акакий, пробегая мимо телевизора, наотмашь дал по нему саблей. Ему это понравилось, и он намеревался нанести еще пару удалых ударов. Мы с матерью вцепились в Акакия с двух сторон и оттащили от телевизора:
      - Ты неслушник! Я с тобой водиться не буду! Там таракан сидит... в телевизоре... Тараканище! И тебя съест, если будешь трогать телевизор... - запричитала теща.
      - Да? - Акакий задумался.
      Я поддакивал:
      - Телевизор не бьют... Его надо жалеть... гладить... Он хороший!
      В комнату ввалился отец. Он снова пристегнул протез под зеленые пижамные штаны и заскрипел, ни на кого не глядя, прямо к балкону. Нагнулся, со стонами и причмокиваньями снял половую тряпку с проволоки... Акакий тут же пролез между его ногами, сдернул другую тряпку, висевшую рядом с первой. С радостным смехом, копируя деда, потянулся он вслед за ним, шагая в затылок и держа перед собой, на вытянутой руке половую тряпку, как дед. Лицо последнего осветилось счастливой улыбкой: растет, мол, моясмена. Дело мое не умрет!
      Они шли в ванную - вешать на место сухие тряпки.
      - Дерьмо-о-о-о-о!!! - по всей квартире прокатился густой бас отца, в этот раз способный поспорить с шаляпинским. От испуга Акакий примчался к своей кроватке и сам стал в нее карабкаться - я помог ему: подтолкнул под попку. - Татарье чертово! Всю квартиру засрали! Чтобы духу их здесь не было!!
      Все сбежались к ванной. Отец бушевал: он стоял по щиколотку в воде (жена забыла закрыть кран), у его ног плавала издохшая рыба, а он в ярости швырял себе под ноги мыльницы, зубные щетки, полотенца, шампуни, сбрасывая их с полок.
      В прихожей зазвенел звонок. Соседка с нижнего этажа пришла ругаться. Отец отправился вниз выяснять отношения. Мать и жена вытирали тряпками пол и выжимали воду в ведра, я тоже без энтузиазма включился в это занятие.
 
      27.
 
      - Пятьдесят рублей! Это ж десять дней работать надо... (После договора с соседкой о компенсации отец метался по кухне, как угорелый, и временами опрокидывал вещи). Скоты! Рожи! Мерзавцы!.. Они еще тогда с меня деньги на свадьбу содрали... И еще пятьдесят рублей! Хоть бы "спасибо" сказали! Дерут деньги с хромого инвалида!
      - Жора, не надо! - слабо протестовала мать.
      - Что, не надо?!
      В раскрытую дверь кухни. как снаряд, просвистела табуретка, с грохотом ударившись о стену и приземлившись по касательной невдалеке от жены, которая по-прежнему подтирала пол. Табуретка чуть не задела ее.
      Все! Дальше отсиживаться нельзя! Молчать тоже. Он бросает мневызов! Это уже дело чести: защитить не только жену, но и родителей, которые эти две тысячи, приданое жены, давно вложили в дачу. Предчувствуя, что рано или поздно мы столкнемся лбами на почве денег, я заранее заготовил и отложил 150 рублей синими бумажками на этот крайний случай. Мне нравилось воображать ситуацию, типичную в романах Достоевского, когда оскорбленный герой бросает деньги обидчику, тем самым отстаивая свою принципиальность и человеческое достоинство. *29
      Мне именно хотелось "олитературить" эту подлую жизнь и посмотреть, что из этого выйдет. Хотя в глубине души я всегда знал, что не выйдет ничего. Все останется таким же вялым и нелепым. Поистине: жизнь - плохая литература!
      - Георгий Абрамович, я бы уехал теперь же, но, к сожалению, нет билетов. По крайней мере, мы больше не увидимся. Внука своего вы тоже не увидите...
      - Надеюсь!
      - У нас есть 150 рублей - я отдам вам на наше содержание... Думаю, этой суммы хватит...
      - Я не нищий, чтоб брать твои подачки!
      - А мы не нищие, чтобы жить на ваш счет!
      - Нищие, если берете деньги с хромого инвалида! Две тыщи, дурак, отдал!..
      - Я вам выплачу эти две тысячи... Пойдемте к нотариусу, и все это оформим... - я с ужасом подумал: - Что это я несу?
      - Да... уж ты выплатишь! Две тыщи коту под хвост...
      - А зачем вы их отдавали? -- наконец наткнулся я на нужный тон.
      - Да, я, конечно, виноват... что отдал. Теперьвиноват!
      - Не надо было давать!
      - Все ясно, теперь уж досконально все ясно! - Он достал из ящика кусок ваты, смочил йодом и приложил к прыщу, внезапно вскочившему у него на носу - наверно, от горестных переживаний.
      Я слетал в нашу комнату, достал из кофейника приготовленные деньги - и выложил их на кухонном столе.
 
      28.
 
      Отец покинул поле боя. Он сидел у себя на кровати и обреченно думал о случившемся. Даже дверь его комнаты осталась бесхозной, неприкрытой. Руки его бессильно свисали с колен, голова упала на грудь. Несколько раз я проходил мимо, заглядывал вовнутрь - поза не менялась. Но вот он, видимо, решил взять себя в руки, пересел за письменный стол, пытался вникнуть в журнальную статью. Ничего не получалось; он снова сменил позу: подпер ладонью подбородок, устремив взгляд в окно. Полнейшая безысходность!
      Вошла мать, прикрыла дверь. Неясное бормотанье. Крик:
      - Уходи отсюда!
      - Куда я уйду?
      - Куда хочешь! Закрой дверь!
      Мать выбежала - дверь захлопнулась. Вздрагивая, она схватилась за ручку холодильника, открыла дверцу, бессмысленно взглянула туда - закрыла. Отворила туалет - прикрыла. Наконец, достала из ванной тряпку и, опустившись на корточки, стала в который раз насухо вытирать коридор. Себе под нос она механически бормотала:
      - Омерзительно, омерзительно!
      - Нас уже окончательно выгоняют? - спросил я, чтобы хоть что-то сказать.
      - Ах! Меня тоже выгоняют.
      Из своей комнаты показалась бабка, она отправилась на кухню. Пошарив там на подоконнике и обнаружив, что фруктов нет, она, осторожно нажав на ручку, прошмыгнула в отцовскую комнату. Тихонечко шаркая, бабка шла за персиками в лоджию.
      - Что ходишь?! Видишь, я сплю! - гаркнул отец с кровати. - Дадут мне когда-нибудь отдохнуть?! Сколько мне там осталось!
      Бабка выползла назад, хрипло ругаясь: "Немтырь! Вот немтырь! Настоящий немтырь!"
 
      29.
 
      Наконец отец ушел. По воскресеньям он всегда ходил "на пчелы": пчелы жалили позвоночник и нервы таким образом подлечивались, самочувствие улучшалось.
      Мы давно уложили Акакия спать. шел двенадцатый час ночи, а отца все не было.
      - Как же я его ненавижу! - бесилась жена. - Я жажду крови... Если б можно было, я вцепилась бы ему в эту мясистую рожу... Успокой меня, а не то я его зарежу... Ночью встану - и зарежу! У меня руки чешутся... Когда мне восемь лет было, я не хотела суп гороховый есть... Так он взял табуретку - и запустил в меня. Я увернулась, а матери (она меня защищала) попало в переносицу. У нее до сих пор - ты обратил внимание? - шрамик на переносице остался... Я бы на месте матери с ним давно разошлась... Сколько у нее было ухажеров! Один сириец в институте предлагал ей замуж... А она такое дерьмо собачье выбрала!
      - Да, с ним долго не проживешь!
      - Ты понял?! Теперь ты понял, как меня твои родители унижали? На собственной шкуре!.. Мы приедем - ты должен меня защитить... Это в твоих силах. - Она прошла из угла в угол. - Но ведь какая сволочь! Он специально ушел, чтоб матери досадить! Им завтра в Сочи, а он может назло матери весь отпуск испортить! Вот скотина... Он вообще мог на дачу уехать и там переночевать...
      - А я думаю, он пошел топиться в Салгир. Даром, что его в два прыжка можно перепрыгнуть. Представляешь, сидит где-нибудь на отшибе, в уединенном месте, на скамейке... у реки, по щеке у него ползет скупая мужская слеза и думает: "Какая же собачья жизнь! Никому не нужен стал... Сколько рублей в дочь вложил... Тыщи! И все зря! Ни грамма уважения! Лучше б не рожал: неряха, растрепа, упряма, как баран... Родная мать свихнулась окончательно, в могилу давно пора... Жена, Люба, и та предала: с работы приходит, поест, ребенка хватает - и бежать быстрей гулять... чтобы только меня не видеть, не разговаривать! Погуляла... "Спокойной ночи" - и спать... А что мне... на пенсии... по-волчьи выть? К черту - в Салгир, в Салгир! Мышиную возню эту по боку!.." Отстегнул протез. И прыг в воду - утоп. Кстати, помнишь, кот тогда тоже ушел из дому помирать... правда, не дали помереть спокойно... А Лев Толстой? На полустанке ведь помер, а от жены все-таки ушел... Добился своего!
      - Ну, хватит! Тебе бы до отцовских лет дожить... и столько же заработать, сколько он... Того же достигнуть... Кто ты такой? - Жалкий учителишка... С пустым карманом... Пока мы все на его иждивении живем! Ничего не тратим своего... не забывай!
      Жена задумалась. потом снова заговорила:
      - Когда ты еще не приехал, я пошла к Котовским... Котовская просила меня пол у них вымыть... дала мне ключ. Я пришла, а ключа нет. То ли оставила, то ли потеряла... Я стала ждать, пока они с работы придут... Позвонила отцу, объяснила ситуацию... Так представляешь, он нашел ключ у нас под диваном... и привез его туда... ко мне... на машине! На другой конец города... специально поехал!..
      (Я представил, как отец всю квартиру разбил на квадраты и последовательно прочесал их один за другим.)
      ...Я ему говорю: "Спасибо тебе огромное!" А он мне: "Не спасибо, а поцелуй!" Пришлось поцеловать!
      Мы надолго замолчали. осмысляя происшедшее.
      - Я никак не могу успокоиться... У меня какая-то тревожность... - Жена подбежала к телевизору и, вращая шеей, потерла носом о жесткую салфетку.
      - А чего ты волнуешься?
      - Не знаю... Ничего не могу с собой поделать...
      - Я знаю, откуда у тебя тревожность! Во вчерашней "Крымской правде" пишут, что, если человек нервничает, находясь один в комнате, значит рядом с ним инопланетянин. Нужно взять фотоаппарат, поставить предельную выдержку и щелкать... как можно больше. Потом, после проявления, на снимках виден силуэт, очень похожий на человеческий.
      - Что за бред!
      - Почему бред?
      - У меня щитовидка стреляет, а ты издеваешься! Чушь какую-то несешь...
 
      30.
 
      Около часа ночи отец все-таки явился. Выплакался в Салгир. Стал греметь посудой. Акакий проснулся, закричал. Жена укачивала его и костила отца. Прошаркала по коридору бабка, заголосила: "Ой! Дверь... дверь открыта... Я всегда проверяю!".
      Отец подскочил, злобно процедил: "У нас же коммунизм! Дверь всегда нараспашку!" -- и запер на три оборота.
      Двухголосый хор затянул вечную свою песню. Из родительской комнаты на нас то обрушивался девятый вал отцовского баса, то доносилось журчание нежного материнского голоса, то густая стена шума, то опять трель колокольчика.
      - Хамство! Когда одни хамы, а другие интеллигенты... Они на шею вообще сели... Почему я должен их содержать? Они ж меня не содержат! И вообще я его не приглашал... Дураком меня назвал... Слышала? Я дал деньги - и я ж дурак оказался!..
      - У них же нет денег... И потом у них свои привычки, а у нас свои... Они в гостях. Они еще не приспособились...
      - А за полтора года, что они у нас живут, они не изучили наши привычки?!
      Отец приглушил громкость: было слышно только ворчливое "бу-бу-бу" и мелодичное "тир-ли-тир-ли-тир-ли". Вдруг прорвался отчетливый стон: мать взмолилась:
      - Да возьми ты хоть все мои деньги... Только не мучай, ради Бога!
      - Какие деньги?
      - Со сберкнижки!
      - Что там у тебя за деньги? Тыщи, что ли?! В месяц на них надо сто рублей! Посчитай, сколько на день выходит: сметана - 68 копеек, молоко - 84, кефир - 29, хлеб - 41. Итого: 2 рубля 13 копеек. Каждый день! А умножь это на тридцать один!!! Это я еще овощи и фрукты не считал...
      Вновь повисла пауза.
      - Они подслушивают наверняка! - прорычал отец.
      - Никто не подслушивает!
      - Подслушивают! - Он угрюмо стоял на своем.
      Мне это на самом деле осточертело, и я с головой ушел в книгу, насколько мог сосредоточиться.
      "Главный город опоясан кольцевой цитаделью, состоящей из концентрических кругов. В одном из них томится Навна, Идеальная Соборная Душа России. При третьем Жругре положение ухудшилось: над нею воздвигнут плотный свод. Теперь ее сияющий голос едва проступает местами, как голубоватое невидимое свечение на поверхности циклопических стен, лишь верующие в России земной и просветленные в России Небесной слышат ее голос". *30
 
      31.
 
      Жена выбежала за дверь: подслушивала у родительской комнаты, набегала на меня и пересказывала услышанное:
      - Говорит, что мать все сама из сада тащит... Надорвала руки... А он, то есть ты, разве не жрешь этого? - переводила жена.
      - А что мать?
      - А мать говорит: ты ей помогал... Говорит, что ты хороший человек... Что она ни попросит - все сделаешь... Встречал ее из сада с ведрами... Хотел даже поехать туда с ней...
      - А отец?
      - Говорит: "Держи карман шире!" Теперь про меня... Мать говорит, что я ей очень помогаю... обед готовлю на всех. А он, знаешь, что отвечает: "Она емуобед готовит, а не нам... Егоублажает! Представляешь?
      - Глубокий ум... Зрит в корень!
      Я пошел чистить зубы. Возвращаясь из ванной, автоматически навострил уши. В комнате родителей затишье. Мать читала отцу статью из газеты - письмо какого-то читателя. Текст невольно привлек и мое внимание:
      "...я еще не встречал в прессе упоминаний об одном из важных прав - о праве тяжелобольного человека на легкую (без мучений), достойную и быструю смерть тогда, когда сам человек сочтет ее своевременной.
      Если любимая, но вконец одряхлевшая собака еле таскает ноги и непрерывно скулит от страданий, то каждый заботливый хозяин сочтет самым гуманным отвезти животное к ветеринарному врачу, чтобы "усыпить", а не оставлять его околевать "естественной" смертью. Почему же то, что гуманно по отношению к животному, мы до сих пор отказываемся признать гуманным по отношению к человеку?
      Мне могут возразить, что и сегодня каждый безнадежно больной располагает таким правом: он может броситься с двенадцатого этажа, перерезать себе вены или найти другой способ покончить счеты с жизнью. Но гуманно ли обрекать человека на такое решение проблемы? Подобный акт самоубийства требует от человека значительно большего мужества, чем само решение уйти из жизни.
      Известно, что в некоторых развитых странах право человека на спокойную безболезненную смерть уже признано и юриспруденцией, и медицинской этикой. Конкретно это означает, что больной человек может обратиться в клинику с просьбой "усыпить" его, и если врач найдет состояние здоровья действительно тяжелым, а психиатр подтвердит, что решение уйти из жизни принято "в здравом уме", то просьба больного будет удовлетворена.
      Автор этого письма лично заинтересован в положительном решении поставленной проблемы. Все изложенные соображения - не плод абстрактного философствования, а продиктованы осознанным желанием человека остаться в памяти близких и друзей собственно Человеком, а не беспомощной "развалиной", потерявшей человеческий облик.
 
      Сибирский, *31 Москва".
 
      Воцарилось долгое тягостное молчание. Я ждал, что же ответит отец. Как он воспримет эту заметку? Как руководство к действию?!
      - Это ты виновата! Я не хотел до этого доводить... когда он вышел на кухню.
      - Хорошо, я виновата...
      - Вот после этого разговора я уже точно уверен, что они не приедут... А так у них хватило бы наглости... Надо поставить на этом крест! Все! Все! Все!
      - Мы плохо живем... Больше они не приедут...
      - Плохо живем... плохо живем... - отец повторял слова в раздумье. - Надо, пока мы не уехали, дверь закрыть в нашу комнату... вот что! Они ж ребенка будут сюда приводить... Он гантели будет таскать... Стекла бить... в лоджии... Запереть обязательно!
      Разговор оборвался. Начались шебуршание и возня: родители собирали чемоданы. Завтра - в Сочи! Скатертью дорога!
 
      32.
 
      Никак не заснуть! Невыносимо зудели пятки - я что есть силы скреб их ногтями. В голову лезла всякая дребедень, вроде того что у отца сию минуту ноет культя и он ее нежно поглаживает; у матери колет сердце, она ворочается с боку на бок, а бабка задвигает горшок под кровать. Сквозняк с лестничной клетки толкнул нашу дверь... Зашевелился Акакий. Жена приподняла голову, подтащила одеяло к носу, лихорадочно почесала его, после чего уронила голову на подушку... Черт возьми! Надо хоть нужду справить, что ли...
      Как только я зажег свет, кучки черных и рыжих тараканов - громадных, средних, крошечных - бросились бежать кто куда: по коридору, к кухне, по стенкам - вверх и вниз, - по плинтусу, по унитазу. На мгновенье я оцепенел, но, быстро опомнившись, принялся давить их тапком. На полу остался с пяток тараканьих трупов.
      Акакия явно что-то беспокоило: он дважды вскрикнул. Замерз, наверное? Я сполоснул руки в кастрюльке под кроватью. вытер их марлей, накрыл его одеялом. Вдруг в изголовье сына в призрачном свете лампы я с ужасом заметил жирного рыжего таракана. Он шевелил усами и чертовски напоминал отца. Я сдернул с ноги тапок, чтобы размазать подлеца по стенке, но он, почуяв угрозу, смылся под подушку. Переложив Акакия, я обшарил весь матрас - таракан исчез! С горя я лег спать.
      ...Отец прыгает по всей комнате, срывает ковры. Откуда у нас столько ковров? Да еще таких блеклых, поносного цвета... Отец голый, покрыт рыжей шерстью... Взбирается на наш диван. Где жена? Почему ее нет? Неужели выспалась? Ему мешает протез. Неуклюже забросил ногу... Злобно вцепился в ковер... Сдирает, сдирает, сдирает... Вдруг ковер обрывается. падает на отца - тот поскальзывается на своем протезе, мягко валится на диван и оказывается завернутым в ковер. В глазах бессилие и беспомощность. Я сочувствую ему, но не двигаюсь с места. Неожиданно он бормочет (или эти слова звучат во мне самом?): "Какого черта он будет мне помогать. если мы ненавидим друг друга?"
      Я смотрю в окно. Там кот ходит по краю балкона... взад-вперед. Очень странное небо: движущиеся облака, причем пролетают они молниеносно. Появляется твердое ощущение, будто под этими облаками кто-то прячется. Я стараюсь снизу разглядеть это. Над самой головой вдруг пролетает нечто вроде гигантской рыбы с черными плавниками, зубастой пастью и склизким темно-серым телом. "Глядите, - кричу, - рыба!"
      И в самом деле: колоссальное облако резко останавливается. разворачивается и летит на меня со скоростью снаряда, вырастая на глазах. Рыба трепещется всей своей бесхребетной вязкой массой, парит над окном и начинает медленно отделяться от облака. Меня пронзает мысль, что она меня видит и понимает. Вот она уже на балконе, присасывается плавниками и отростками на брюхе к оконному стеклу, толкается вовнутрь, в комнату. Слава Богу, окно заперто! Я со страхом наблюдаю за рыбой, за ее слизистой тушей, растекшейся по стеклу, за ее торчащими из раскрытой пасти желтыми зубами. Хочу бежать. но не могу: какая-то сила пригвоздила меня к месту, я не способен ни пошевелиться, ни крикнуть. Полнейшая безысходность!
      Вдруг кот вгрызается в загривок гигантской рыбы. Силы явно не равные, но в душе затеплилась надежда... Кот и рыба своей тяжестью продавливают стекло. рама открывается - они вваливаются в комнату. Я бегу на диван. к отцу, пытаясь влезть к нему под ковер. Ничего не получается! Рыба занимает всю комнату. Она продолжает бороться с котом. Я забираюсь на спинку дивана, поджимаю ноги в уверенности, что рыба, конечно, победит, а затем сразу съест меня.
      Отец из-под ковра хрипло орет: "Слезь с ноги, засранец!.." *31
      Я вскочил с постели и выругался. Ну, уж это переходит всякие границы! Нужно написать емуво что бы то ни стало, иначе он умрет без покаяния.
      Я схватил ручку, бумагу и, скрючившись над лампой, как Ленин в Разливе, в один присест набросал письмо к отцу. Моим пером водило вдохновение.
 
      Дорогой Георгий Абрамович!
      Сердечный долг милосердия призывает меня написать Вам письмо, продиктованное нежной заботой о Вас и искренним участием к Вашей нелегкой судьбе. Я долго размышлял над нашим разговором и понял, сколь сильно я был не прав и как виноват перед Вами. Да! Ведь Вы - глубоко несчастный человек, инвалид, страдающий от ежесекундной мучительной боли. Другой на Вашем месте давно бы слег, стал обузой для домашних, но Вашим беспримерным мужеством нельзя не восхищаться: Вы по-прежнему кормилец семьи, Вы живете активной жизнью патриота своей державы, болеете ее болями, читая прессу и смотря телевизор; Вы, как и раньше, изо дня в день следите за порядком в доме: стираете пыль отовсюду, уничтожаете вредных насекомых, выносите на балкон мокрую тряпку. Воистину хочется склонить голову и преклонить колени перед Вашей стойкостью, рачительностью и знанием жизни.
      Когда я наконец оценил Ваши исключительные достоинства, я поклялся: сделаю все, чтобы этому человеку было хорошо. Но что я могу? Прежде всего, решил я, прикажу жене, Вашей дочери, прижать Вас к груди и целовать с таким жаром, который растопит даже глыбу льда, не то что отцовское сердце. Жена скажет Вам, озаренная внутренним светом: "Отец, ты кормил меня, ходил за мною, когда я была маленькая, одевал и воспитывал. Теперь мой черед ходить за тобою! Ляг отдохни! Я сама сделаю все, что ты скажешь. Я так трогательно люблю тебя... и сейчас у меня очень волнительно на душе... радостно сжимается сердце..." Ее любовь так и хлынет на Вас неудержимым потоком. Ваши щеки зардеются юношеским румянцем, и Вы стыдливо и целомудренно потупите взор.
      Вслед за дочерью и жена Ваша откроет свое сердце, полное скрытой любви к Вам. Взявшись за руки, Вы вместе пойдете на лоно природы, поглядывая друг на друга сверкающими очами. Вы сядете на траву в дремучей чаще, под тенью столетнего дуба, осеняющего своей величавой красотой неторопливо струящийся Салгир. Оживятся кусты и деревья, радостно вспорхнут и запоют птички, цветы приподнимут хрупкие головки, где-то зазвенит пастушеская свирель. Вы раскроете объятия свои, и ваши губы сами потянутся друг к другу. "Люби меня, - скажете Вы. - Без глаз твоих темен светлый месяц, воссиявший над нами!"
      Ваши слова отзовутся в ее душе, как восхитительная музыка, и она ответит, бросаясь в Ваши объятия: "Лечу к тебе на крыльях любви!" Но я не могу описать того, что дальше случится... Перо выпадает из моих рук... и слезы ручьями катятся по щекам.
      После этого и мать-старушка не в силах будет устоять перед натиском человеческой доброты. Она принесет Вам свою сберкнижку и скажет: "Сыночек, возьми себе все мои деньги... Я прятала их под подушку, но теперь вижу, что они тебе нужней!.." В ее глазах засветится стыдливая слеза - Вы же смахнете ее стремительным сыновним поцелуем. Вот когда золотой луч утешения пронижет небеса и осветит мрак скорби земной! Вот когда разгладятся Ваши морщины, и до сих пор стенающая душа расправит крылья и воспарит в поднебесье! *33
      Жму руку и обнимаю - Зять.
 
      Пусть читает...
      Сна все равно не было. Я сел в позу лотоса, прикрыв глаза и представив своего двойника, голова которого прикреплена к моему затылку и который сидит кверху ногами в той же позе, что и я, и начал крутить оранжевые спирали между его и моим пахом. *34 Одновременно я молился. Потом отключил внутренний монолог*35 и окунулся в плотную темноту безмолвия.
      Спустя несколько минут густая тьма начала давать разрывы, рассеиваться, как мучнистый туман, и внутри рваного овала откуда-то из глубины выплывала церквушка с тремя синими куполами и колокольней. Времена ее застилала вязкая водянистая масса, но вот и она расступилась - и церковь отчетливо предстала с высоты птичьего полета, а потом стала медленно приближаться, смахивая на падение. Вдруг полет плавно оборвался, и меня мягко протащило вокруг церкви.
      Это была та самая церковь, которую я не однажды видел по время прогулок с Акакием. Что бы все это значило? - Пойти в церковь? Это уж слишком просто, а главное, банально. Может быть, мне предлагают окреститься?! Вполне вероятно... И даже наверняка. Завтра же это сделаю! Но что это даст? Жить поможет? *36 Едва ли...
      А пока - спать...
      Сложив письмо вчетверо, я выбрался в коридор, куда родители вытащили чемоданы, раздвинул молнию дорожной сумки и засунул письмо в карман. Что будет с отцом, когда там, на отдыхе, в тиши субтропической природы, он прочтет его? Схватит кондрашка? Или он прибьет протезом мать? Да... Что будет, то и будет!..
      Акакий, выпростав пятки поверх одеяла, мирно похрапывал.
 
      33.
 
      Короткие, пронзительные, тревожные звонки грубо вырвали меня из забытья. Я сорвался с дивана и побежал к телефону. Междугородний! Из Москвы!!! (На двери родительской комнаты висел амбарный замок, чемоданов в коридоре не было.) "Неужели бабушка умерла?.. Не верю! Бог не допустит!.."
      Май 1991 - июнь 1993 г., Москва.
 
      ПОСЛЕСЛОВИЕ РЕДАКЦИИ
 
      Редакционный коллектив долго колебался, прежде чем решился напечатать повесть, которую Вы, уважаемый читатель, только что прочли. Мнения редакции резко разделились. Одни утверждали, что это произведение заставляет задуматься о смысле жизни и зовет к переоценке ценностей. Другие уверяли, что оно является глубоко безнравственным, пошлым и вульгарным, потому что профанирует высокие идеалы, издевается над любовью и браком, смешивает с землей все лучшее, что есть в человеческой душе.
      - Это слишком грязно! - убедительно говорил один наш сотрудник. - Печатать нельзя!
      - Напечатать-то можно, только надо выкинуть вторую часть: она ничего нового не дает, - с жаром предлагал другой работник, - а финал переделать хотя бы на уровне сюжета. Например, главный герой кончает самоубийством...
      - Я думаю, автора нужно попросить, - брал слово главный редактор, - добавить в рассказ что-нибудь светлое, чистое. Глоток свежего воздуха! Ведь искусство, в конце концов, невозможно без катарсиса! Оно должно очищать, возвышать человека... Без этого просто нельзя жить...
      - А я считаю, автор специально нагнетал всю эту атмосферу...- не соглашалась одна из милейших наших сотрудниц. - Прочитаешь этот рассказ, и можно идти делать революцию!..
      - Читаешь - и как будто подглядываешь в замочную скважину, - перебивал четвертый,- точно сам в чужой семье оказался... Мне даже как-то неловко стало...
      - Правильно: злобный пасквиль!.. Натурализм! Эмиль Золя! - с усмешкой подхватывал пятый.
      - Неправда! - встревала в разговор технический редактор. - Главный герой любит свою жену, сына и бабушку. Даже отца он по-своему любит! И хочет, чтобы было как лучше...Только не получается... Вот! Ничего-то вы не поняли!
      Ее поддержали трое корректоров и машинистка.
      - Он кровьюписал! - оторвавшись от компьютера, говорила старейшая наша сотрудница. - А вы хотите лишить его права высказаться! Как вам не стыдно!.. Я бы специально выдавала в загсах эту повесть всем молодоженам...перед заключением брака... в обязательном порядке... прочитать и подумать, пока еще не поздно... Пусть узнают, что такое настоящая жизнь в семье!
      Одним словом, вопрос был решен демократическим путем, а именно поименным голосованием. Голоса снова разделились: 15 против 12. Три голоса "за" все-таки перевесили. И повесть была опубликована.
      Значительную роль в публикации сыграл энтузиазм нашего зарубежного друга, израильского литературоведа, раввина и талмудиста Л.Д. Фудима, автора комментариев к повести, убеждавшего редакцию в безусловной эстетической ценности произведения и большой эрудиции автора. Доказательства тому - подробнейший и доскональный потекстовый комментарий Фудима, выполненный на высоком научном и профессиональном уровне.
      В дополнение к сказанному информируем читателя, что автор ни на какие уступки по исправлению текста не согласился, категорически отказавшись что-либо переделывать. Текст, таким образом, печатается в первоначальном виде. Обращаем внимание читателей, что мнение редакции не совпадает со взглядами, оценками и убеждениями автора, и редакция ответственности за них не несет.
 
      КОММЕНТАРИИ
      1
      Эпиграф к повести Ульяна Негалкина, как удалось выяснить, взят из статьи А. Архангельского "Грядущим гуннам" ("Литературная газета", 18.09.1990.) Неизвестно, почему в тексте она называется "Грядущему гунну" (в единственном числе). Вероятней всего, авторская неточность объясняется ошибкой памяти. Статья А.И. Солженицына "Как нам обустроить Россию" также впервые была опубликована в "Литературной газете" примерно в это же время, однако она принадлежит исключительно Солженицыну, и никакие сборники под этим названием не выходили.
      А.Н. Архангельский - известный современный журналист и критик, академик организованной им Литературной Академии, автор публицистических статей демократического направления.
      Г. Марков - автор популярных исторических романов "Соль земли" и "Строговы".
      Ю. Озеров - кинорежиссер, автор киноэпопеи "Освобождение".
 
      2
      "...два небезызвестных героя русской литературы".
      Акакий Акакиевич Башмачкин - герой повести Н.В. Гоголя "Шинель" ( о Башмачкине см. авторитетную статью литературоведа А.Б. Галкина в книге: Энциклопедия литературных героев. М., 1997, с.46-47); Фома Фомич Опискин - герой повести Ф.М. Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели" (см.: там же, с.296-297).
 
      3
      "Радовали меня также его пятки..."
 
      "Пятки" становятся в повести одним из ведущих лейтмотивов произведения. С ними в дальнейшем будет ассоциироваться смерть и страдания (см. ниже: примечание 5).
 
      4
      "Сны - посредники между Богом и человеком, тем миром и этим... время движется наоборот - от Бога к человеку".
      Рассуждения героя целиком заимствованы из работы отца Павла Флоренского "Иконостас". Ср. у Флоренского: "...в сновидении время бежит, и ускоренно бежит, навстречу(курсив везде о. П. Флоренского.- Л. Ф.) настоящему, противдвижения времени бодрственного сознания. Оно вывернуто через себяи, значит, вместе с ним вывернуты и все его конкретные образы. А это значит, что мы перешли в область мнимого пространства. Тогда то жесамое явление, которое воспринимается отсюда - из области действительного пространства - как действительное, оттуда - из области мнимого пространства - само зрится мнимым (...)