Она, не долго думая, с силой ударила по мячу, так что тот, пролетев высоко над воротами, шлепнулся недалеко от Джозефа и Миши. Миша прикрыл глаза и встряхнул головой: пока еще футбольный мяч крутился в воздухе, ему привиделась вместо мяча голова Джозефа - окровавленная голова, с запекшейся на шее кровью, с обрезанным ухом, с усами - такими, как теперь у Джозефа, и расплывшимся желтоватым синяком под правым глазом. Приземлившись на снег, голова-мяч напугала Мишу вывернутой наружу, порванной надвое нижней губой и злорадным оскалом беззубой челюсти. Пока Джозеф подавал мяч, Миша прогнал от себя это идиотское видение.
      Они пошли к выходу из парка.
      - Я здесь летом смотрел чемпионат Европы... - снова заговорил Голицын. - Футбол. Меня посетила странная идея: что это такое - футбол? - Суррогат, выдумка нашего тщедушного, технократического века. Великая иллюзия! А какие страсти! Куда там Шекспиру до футбола! Включаешь телевизор - и, пожалуйста, страдай, борись, кричи от отчаянья или радуйся!.. Вот новая культура потребления!
      - Терпеть ненавижу футбол! -- угрюмо буркнул Миша. - Мне всегда казалось, что футболистам нечего делать, а еще больше тем, кто за ними подглядывает...
      - В твоем сравнении футбола со стриптизом есть резон. Кстати, ты не обращал внимания, насколько футбол сексуальная игра. Насквозь сексуальная!
      - Что же в ней сексуального? По-моему, она только отбивает охоту к женщинам... по крайней мере, у футболистов и болельщиков.
      - Вот тут ты не прав! Вдумайся: ворота - это женские половые органы, а футбольный мяч - сперматозоид, оплодотворяющий женское лоно. Ну а нога... по Фрейду, конечно, мужской член. Его, между прочим, фрейдисты иногда называют третьей ногой.
      - Позволь... позволь... - усмехнулся Миша. - Но ведь ворота чужие!
      - Правильно! - с энтузиазмом подхватил Голицын. - В этом-то вся интрига... Несомненно, игра подразумевает адюльтер.
      - А если мяч забьют в свои ворота? - подавил смешок Миша.
      Миша с Голицыным дружно прыснули:
      - Тогда да здравствует онанизм! - озвучил Мишину догадку Джозеф. - За это надо выкурить еще по "Филиппу Морицу"!..
      Джозеф протянул пачку Мише. Они снова закурили.
      - А зачем тебе, собственно, в контору? У вас консультация? -- поинтересовался Голицын.
      - Нет, мы встречаемся с Лизой Чайкиной, - Мише не хотелось говорить правду, но врать было еще противней.
      - О! Мои поздравления! Ты успешно реализуешь план, намеченный в квартире Джеймса!
      Миша промолчал. Получилось именно то, чего он боялся: Джозеф своими грязными лапами стремился все испоганить. С другой стороны, он сам был виноват: он ведь разоткровенничался потому, что втайне ему хотелось пококетничать и похвастаться.
      Они подошли к магазину. Джозеф бросил окурок в урну, открыл дверь, предлагая Мише войти первым. Мише хотелось докурить, и он остался ждать Голицына на улице. Минут через пять Джозеф вышел с бутылкой шампанского. Он запихнул шампанское в сумку, повесил на плечо и сказал:
      - Если не возражаешь... еще одно маленькое дельце... Три минуты... Циля просила меня узнать о бирюзе... Она очень любит этот камень... Здесь ювелирный... в двух шагах...
      Некоторое время они шли молча. Миша мерз и думал о теплой квартире на Азовской, о чашке чая с печеньем, о бабушке с "Беломором" в зубах.
      - Чижик теперь добивает Кукеса... - как бы отвечая своим мыслям, прервал молчание Джозеф. - Еврей - еврея... Говорят, Чижик - антисемит... Еврей-антисемит - это тяжелый случай.
      - Чижик разве еврей?
      - А то кто же?! Ты меня удивляешь...
      - Я думал, такая фамилия... Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил... Мне казалось... у евреев не бывает...
      - Чижик - типично еврейская фамилия... Чижик, Шубик... Учитель, Пекарь... Не обязательно Айзерман или Розенбаум... Я, к счастью, в отличие от Кукеса, довольно быстро отстрелялся... А всё благодаря женщинам. Представляешь, в помощь Чижику прислали аспирантку-практикантку... Деканат проявил трогательную заботу... о студентах... Это очень мило с его стороны... Я, разумеется, сел к ней... Сначала мы погнездили о том, о сём... Например, какой изящный предмет - политэкономия... и что ее может просечь исключительно интеллектуал, обладающий незаурядными математическими способностями... Потом я поинтересовался, какой именно политэкономической проблемой она занимается в аспирантуре... Она ответила, что проблемой экономики развитого социализма... Я грубо польстил, что в этой проблеме по-настоящему может разобраться только такая привлекательная женщина, как она. Она зарделась. Я закусил удила: сделал комплимент по поводу ее безукоризненного костюма, и особенно галстука. Отметил, что сейчас это высший шик, когда женщина использует некоторые детали мужского костюма. Это необычайно заманчиво и загадочно. Моим единственным козырем была стремительность. Не давая ей передышки, я потянул воздух и чрезвычайно интимно заметил, что она душится изумительными духами. "Шанель N 5". Мы оба похвалили мадам Коко за ее изобретение. Я сказал, что моя мамочка тоже предпочитает эти духи всем другим. И уже, не долго думая, напрямую спросил, что она делает сегодня вечером после этого дурацкого экзамена... Ибо, подчеркнул я, я отказываюсь верить, что она, обладая таким вкусом, изяществом, женским обаянием, все дни напролет занимается проблемами развитого социализма. Это было бы нелепо и несправедливо. У меня есть на примете очень уютный бар недалеко от института. Я куплю бутылку шампанского (Джозеф, усмехаясь, расстегнул сумку и приподнял шампанское за горлышко), стало быть, мы очень мило проведем время... Это, без сомнения, вылечит ее от той ужасающей глупости и занудства, которые ей придется еще терпеть на протяжении двух часов от нерадивых студентов. Я описал, как пройти в этот бар от дверей института. Получил согласие от аспирантки: она мило, без всякого жеманства улыбнулась и едва заметно кивнула. Наконец, я потряс зачеткой перед своим носом и громогласно заявил в расчете на Чижика, сидевшего довольно далеко от нас и мучившего Кукеса уже битый час: "Итак, я заканчиваю. Одним словом, формула Маркса, несомненно, верна и действует во всех указанных мною случаях". Я всучил этой девице зачетку, и она мне мелким аккуратным почерком вывела: "Отлично". Так я сдал политэкономию. Это называется: люди, я любил вас, будьте бдительны! Взгляни.
      Голицын показал Лунину зачетку, в которой действительно стояла пятерка. Они посмеялись. Джозеф - в своей обычной манере: мелким рассыпчатым смешком.
      - Аспирантка на самом деле красивая? - поинтересовался Миша не без зависти.
      - Не то чтобы очень... Простовата... Впрочем, боковая линия у нее офигительная... Скорее всего, она мать-одиночка, истосковавшаяся по мужчине... Это такой немного печальный тип. Грустная брюнетка. В них есть своя прелесть... Увядающая прелесть... Что-то осеннее... Таких женщин любил Иван Алексеич Бунин. Они еще только подходят к рубежу тридцати, а им кажется, что жизнь уже прошла... Они еще закрашивают седые волосы... Многие обреченно махнули на себя рукой... втайне продолжая надеяться на Принца... Хотя это свойственно женщинам любого возраста... Ну а если Принц появится, тогда эти женщины оказываются необыкновенно страстными... Они хотят, чтобы их закат был похож на рассвет... И отдаются как сумасшедшие... Вот мы пришли. Ювелирный здесь, за углом...
      В ювелирном Джозеф долго осматривал витрины, спросил что-то у продавца насчет серёжек из бирюзы. Покачал головой, услышав цену. Потом поинтересовался, бывает ли у них селенит. Тот ответил, что чрезвычайно редко, потому что это очень редкий камень и не очень дорогой: его сразу разбирают. Джозеф пояснил Лунину, когда они вышли, почему Циле нужен именно селенит: "Это женский камень... Он растет вместе с растущей луной, и наоборот, сжимается, когда луна на ущербе. Для женщин, у кого проблемы с их лунным циклом, этот камень незаменим. Этот камень я бы и Лянечке тоже купил. Она блудлива как кошка. Селенит успокаивает страсти".
      Джозеф помолчал, задумался, потом встрепенулся:
      - Слушай! У меня идея. Ты уже подумал, как будешь встречать Новый год?
      - Как обычно. На Азовской... у тетки... С родственниками.
      - Фу! Как это скучно! А что если тебе пригласить Лянечку? Вместе встретите Новый год в Ивантеевке! Тет-а-тет. Она к тебе очень хорошо относится... Да и тебе она, по-моему, симпатична. А?
      - Я сегодня встречаюсь с Лизой!
      - Одно другому не мешает... Отменить встречу Нового года с одной ради встречи с другой - это дело двух минут... А если не получится с Лизой, у тебя будет запасной вариант. Верный вариант! Лянечка не подведет... Потом меня будешь благодарить: ты не представляешь, какая это изумительная женщина (Джозеф причмокнул)... Бюст, бедра! Тебе и не снилось!.. Всё при ней!.. Поверь, я хочу тебе только добра...
      - Я уже пообещал Джеймсу ключ: он хочет встречать Новый год в Ивантеевке... один...
      - Пошли Джеймса на... (Джозеф отчетливо проговорил непечатное слово.)
      - Да неудобно...
      - Перестань. Звони Лянечке... Звони прямо сейчас... Не откладывай в долгий ящик.
      - Но что я ей скажу?
      - Как что? Что ты мечешься по городу с бритвой в руке, как Гарри Галлер... что она - твоя Гермина. Вот почему она обязана тебя спасти... И прочее, и прочее... Я буду рядом... подскажу.
      - Она никогда на это не пойдет: она любит тебя.
      - Брось! Ей нужно развеяться... Ты именно тот человек, кому я не боюсь передать женщину, с которой нас связывали почти три года жизни... Я теперь, понимаешь ли, отрезанный ломоть - женат. А ты - тот, кто ей нужен. Действительно, нужен... Я ничуть не кривлю душой.
      - Я не помню ее телефона...
      - Я дам тебе телефон... Не волнуйся.
      Джозеф покопался в кошельке, достал две копейки, вручил Лунину, продиктовал Лянечкин номер. Миша набирал ее номер с неприятным чувством. Он злился на себя: зачем он так легко поддался давлению Джозефа? Птицын бы не поддался. Миша был почти уверен, что цель Джозефа - превратить его в марионетку в своей подлой игре.
      - Аллё? - услышал он голос Лянечки.
      - Привет!
      - Кто это?
      - Миша Лунин...из третьей группы.
      - А-а, - разочарованно протянула Лянечка. - Привет. Что скажешь?
      Миша сделал большую паузу, во время которой Джозеф громким шепотом наговаривал ему текст:
      - Я как Гарри Галлер...
      Миша, как попугай, повторил:
      - Я как Гарри Галлер...
      - Как кто? - не расслышала Лянечка.
      - Как Гарри Галлер... герой "Степного волка" Германа Гессе...
      - А-а... Понятно!
      Джозеф снова суфлировал: "Ты - моя Гермина!"
      Миша подумал, что если Лянечка обладает острым слухом, она наверняка распознает голос своего возлюбленного. Поэтому Миша пробормотал:
      - Я хотел пригласить тебя на Новый год ... отпраздновать вместе...
      - Куда?
      - В Ивантеевку.
      - Одну?
      - Да.
      Ответа не было очень долго. Наконец, Лянечка проговорила:
      - Я надеюсь, ты меня приглашаешь не только для того, чтобы что-то получить, но и дать?!
      - Разумеется, - подтвердил Миша, а сам с ужасом подумал: за один день он сделал предложение двум женщинам сразу!
      Опять возникла долгая пауза, после чего Лянечка сказала:
      - Извини, пожалуйста, к нам приехал дедушка из Ленинграда... Ничего не получится... Мне придется справлять Новый год дома, с дедушкой и родителями... Дедушка обидится...
      - У вас что, такая семейная традиция... справлять с дедушкой? - пробормотал Миша неожиданно злобно для самого себя.
      - Да, такая семейная традиция.
      - Тогда извини. Знаешь, я хотел тебе напомнить... Если тебя не затруднит, отдай, пожалуйста, те тридцать рублей... Помнишь? Я хотел на них купить подарки маме и бабушке к Новому году.
      - Хорошо отдам, - голос у Лянечки сделался напряженным и резким.
      - Пока! - попрощался Миша и бросил трубку.
      - Ну что она тебе сказала? - поинтересовался Джозеф.
      - Что будет отмечать с дедушкой из Ленинграда.
      - Печально... Это было бы солидным выходом для всех.
 
      4.
 
      - Допуск из деканата на пересдачу!
      Ханыгин распахнул дверь аудитории (из нее выскочили Лиза Чайкина и рыжая дура, вся зареванная, с растекшимися следами туши под глазами). Ханыгин в черных очках, с взлохмаченной грязной головой, которую он протиснул в дверь, продолжал орать:
      - Допуск с печатью, заверенный подписью Идеи Кузьминичны! Ко мне придете 29-го... к началу экзамена в пятой группе. А сдавать будете последние! Слышите? Последние! Шпаргалку я приложу к ведомости.
      Дверь захлопнулась. Рыжая Сибирцева принялась, захлебываясь, объяснять обступившей ее толпе студентов, что произошло, а Лиза с усилием протиснулась сквозь тела.
      Миша ждал ее у парапета. Он сделал шаг вперед. Она едва кивнула ему, и он понял, что она не хочет, чтобы он сейчас, при всех, к ней подходил. Он стушевался и опять прижался к парапету. Он догадался, что Ханыгин, поставил ей "два", он видел ее расстроенное лицо. Уместна ли теперь их встреча? Он не знал.
      Миша спустился в холл, встал посередине. Отсюда, во всяком случае, он ее не упустит.
      Она появилась сбоку и сразу сделала ему выговор:
      - Не надо афишировать наши отношения. Пошли!
      Решительность тона Лизы Чайкиной покоробила Мишу. "Как быстро женщина берет над нами власть! Еще позавчера она не подумала бы даже взглянуть на него... Смотрела сквозь него... А сейчас... командует..."
      В раздевалке Миша, вспомнив Джозефа, сделал попытку быть галантным: он подал Лизе пальто, но та отобрала у него свою дубленку с гримаской раздражения.
      Застегнув дубленку, она долго стояла у зеркала и кутала голову в цветастый платок. Вид у нее был довольно свирепый: платок никак не хотел ложиться так, как она задумала. Она встряхивала головой - пряди ее каштановых волос упрямо выбивались из-под платка на висках. Наконец, она добилась своего. Критически оглядев себя, Лиза повязала второй цветастый платок на бедра, поверх дубленки, и, бросив на Мишу быстрый взгляд через плечо, стремительно двинулась к выходу.
      Миша погнался за ней, как вдруг прямо на выходе дорогу ему перегородил Виленкин. Миша поздоровался. Чтобы достать до дверной ручки из-за спины Виленкина, он метнулся вправо, но тот тоже шагнул вправо, Миша влево - и Виленкин влево. Мало того, выпятил живот, уперся им в Мишину грудь и схватил Мишу за рукав. Бывают животы, прикосновение к которым лучше избегать.
      - Секундочку... Михаил... Простите великодушно... - быстро-быстро забормотал Виленкин.
      - Да?
      - Я хотел вас предупредить, - тоном заговорщика, явно волнуясь, заторопился Виленкин. - Напрасно вы дружите с Птицыным: он - серый человек.
      Миша ничего не понял, ведь Лиза ждала его на улице. Тем не менее он вежливо поблагодарил Виленкина: "Большое спасибо" - посчитав, что на этом разговор закончился. Однако Виленкин цепко держал его за рукав. Мише показалось, будто румяные от мороза щеки Виленкина еще больше покраснели. Впрочем, это было мимолетное впечатление, о котором он тут же забыл.
      - Знаете, что о нас с вами болтают? - продолжал Виленкин.
      - ?
      - Что мы с вами живем вместе! - выпалил Виленкин и от возмущения схватился за очки.
      Миша опять ничего не понял, переспросил:
      - Вы тоже из Ивантеевки?
      Виленкин почему-то так поразился вопросом Миши, что выпустил рукав и резко отшатнулся, чем Миша не преминул воспользоваться. Он быстро выскользнул на улицу, безумно боясь, что Лиза уже ушла. После натопленного института Мишу обдало острым холодом. Лиза, слава Богу, стояла возле мусорного бака и переминалась с ноги на ногу. Господи, Миша заставил ее ждать, к тому же мерзнуть. Скотина же, этот Виленкин!
      - Извини, ради бога... Виленкин меня задержал... Что ему было надо? Непонятно... Советскую литературу я ему сдал... кажется, неплохо... Правда, он взял мою тетрадь... там на обложке было написано по-английски: "Soviet fiction". Он оскорбился, говорит: "Вот как вы относитесь к советской литературе!" Я ему: "Но по-английски "fiction" - это литература". - "Вы меня еще будете учить! Я что, английского не знаю?.. Литература - "literature"!.." Но потом вроде смягчился...
      Миша судорожно вылил на нее этот бред. Лиза молчала. Они долго шли молча. Миша едва поспевал за ней. Под их ногами не в такт громко скрипел снег. Он вспомнил, какие воздушные замки строил, когда писал ей письмо. Вот она одобрительно улыбнется, и он скажет: "Пойдем в загс", или "Будем целоваться", или то и другое вместе. Он никак не ожидал от нее злобно-агрессивного настроения: для этого у него просто не хватало воображения.
      Снег скрипел. Они молчали. Позади Миши часто-часто заскрипел снег: кто-то бежал рысцой или очень быстро шел. Миша хотел посторониться, чтобы пропустить спешащего. Полуобернувшись, он увидел Виленкина, почти догнавшего их. Миша приостановился. Виленкин подбежал вплотную к Мише, густо покраснел и злобно отчеканил:
      - Забудьте о нашем разговоре!
      Лиза тоже остановилась. Они недоуменно переглянулись с Мишей.
      Виленкин величаво повел головой, шагнул в сторону, с тротуара на проезжую дорогу, пересек Хользунов переулок и, опустив голову, ринулся обратно в институт.
      - Ты что-нибудь поняла?
      - По-моему, они сегодня все не в себе!
      Они снова двинулись, но уже не так быстро. Лиза заговорила:
      - Мосина перебросила через меня шпаргалку Сибирцевой... Знаешь, такую гармошку? (Миша кивнул) Она шлепнулась рядом с моей партой и раз... рас... - как это сказать? - раз...вернулась... рас...пустилась... Ханыгин сначала ничего не заметил: спина Романичевой ему застила... Сибирцева мне шепчет: "Лизочка! Пожалуйста, толкни ногой!" Я толкнула. Ханыгин тут же увидел, подскочил; как коршун, бросился на эту бумажку, поднял ее над головой, и она гармошкой развернулась до пола. Кричит: "Вон с моего экзамена! Обе! Чтобы духу вашего здесь не было!.." Ну, дальше ты сам видел...
      - Получается, ты пострадала из-за этой рыжей дуры?! - воскликнул Миша.
      - Она не дура! Может, ее надо пожалеть... У нее пятеро братьев и сестер, и мать лифтерша... без мужа.
      - А Ханыгина тоже жалко? Того, кто в черных очках?
      - И Ханыгина. У него больная душа.
      Снова наступила длинная пауза. На этот раз снег скрипел в такт шагам. Вдруг она сказала:
      - А ты авантюрист!
      Миша обрадовался: наконец-то! Что-то будет дальше?..
      - Куда мы идем?.. - спросил Миша.
      - К метро. Пойдем через парк...
      Они переходили по мостику через замерзший ручей. Лиза поскользнулась. Миша поддержал ее за локоть.
      - Спасибо...- Она остановилась и отдышалась, кажется сию минуту сообразив, что ей уже больше некуда и незачем бежать. Она подошла к заваленной снегом скамейке, носком сапога сбила с сиденья несколько ноздреватых кусков черного снега.
      Миша положил на спинку скамейки свой дипломат из "черепаховой кожи", приглашая Лизу сесть. Она покачала головой, продолжая медленно сбивать снег носком сапога. Они остановились почему-то у той же самой скамейки, что за час до этого с Джозефом.
      - Неужели это ты написал?
      - Что именно?
      - Стихи.
      - Не похоже?
      - Честно говоря, я смотрела на вас... с твоим приятелем... Как его?
      - Птицын?
      - Да... Как вы ходили вдвоем... Ну, люди как люди... Обычные... Я не могла поверить... Я вообще не думала... что ты пишешь стихи...
      - Я пишу их уже восемь лет ... - Миша сам сел на дипломат, потому что как-то резко устал.
      Лиза достала из сумочки белые пуховые варежки и сунула в них замерзшие руки.
      - Можно задать тебе вопрос?
      - Можно.
      - Зачем я тебе нужна?
      - Я все написал... В письме... Ты же читала...
      - А хочешь я расскажу, что ты кричал обо мне в квартире Птицына... при Лянечке и Голицыне?..
      Миша вспотел от страха: даже по пьяной лавочке он не имел права кричать такие вещи о Лизе. Миша сразу все понял: Лянечка рассказала Ахмейтовой с комментариями (они подруги), Ахмейтова - Лизе (они тоже подруги). Теперь в ее глазах он - пошляк и сволочь. Да и на самом деле...
      - Не надо... - только и сумел выдавить он.
      - Когда ты был настоящий: тогда или в стихах?
      - В стихах... и письме...
      Лиза долго молчала.
      - Мне кажется, я не та, за кого ты меня принимаешь... Я простая русская баба... У меня будет много детей... Я хочу много детей... Чтобы они кричали, дрались... Плакали, смеялись... Это - жизнь. Во всем есть своя закономерность. Мне кажется, ты все усложняешь... Все проще: есть мать, земля, молоко, хлеб... И больше ничего... Все остальное - от лукавого! И еще - Господь!.. Он все знает и видит... И нас с тобой тоже...
      - Какой это Господь? Кришна? Или Озирис? Будда? Яхве? Который из них? - Миша выкрикнул это с досады на самого себя: он собственными руками выкопал себе могилу. Все было кончено. Три года он любил ее тайно, и вот они встретились: он идет рядом, он почти касается ее, он слышит ее голос - она говорит с ним, с ним, ни с кем другим. Для чего все это? Чтобы навсегда расстаться?
      - Он всехний! - отрезала Лиза. - Он нас... и всех сотворил.
      Лиза не на шутку рассердилась. И двинулась в сторону метро. Теперь они шли рядом, и оба смотрели себе под ноги, вряд ли замечая неровности обледенелого асфальта.
      Сейчас они дойдут до метро, и она с ним попрощается... навсегда. У него в дипломате лежит ее рассказ. Под названием " Элементарный душ". Что если, перед тем как расстаться, она попросит вернуть его? Это будет означать, действительно, конец! А вдруг она спросит, как ему рассказ? Что он скажет? Что ему не понравилось? Что там у нее какая-то сложная символика, присущая примитивизму... Неохота было в этом разбираться... Героиня страдает, страдает... Думает о возлюбленном, который оказался плохим человеком... совсем не Принцем. Потом она ест яблоки (все это происходит в Яблочный Спас), а после принимает душ. И ей сразу становится хорошо.
      Когда Миша шел на эту встречу, он открыл Мандельштама и прочитал: "Я изучил науку расставанья". Открыл в другом месте, получилось: "Быть может, я тебе не нужен, \\ Ночь..."
      - Быть может, я тебе не нужен... - вдруг проговорила Лиза.
      Он резко остановился, взглянул на Лизу.
      Лиза виновато улыбнулась:
      - Да... Такое часто бывает... Просто ты не замечал... Помнишь: "Дано мне тело - что мне делать с ним?.. На стекла вечности уже легло \\ Мое дыхание, мое тепло"?
      - За то, что я руки твои не сумел удержать... - ни с того ни с сего у Миши прочиталась вслух еще одна мандельштамовская строчка.
      - Не надо... Этого не надо... Не по адресу...
      - Что?
      - Был когда-то другой человек... Не ты... который не смог меня удержать...
      Миша сразу вспомнил, как Птицын со слов Джозефа рассказывал... Джозеф на вокзале, провожая Лизу, поцеловал ее. Она влепила ему пощечину. А на следующий день вечером звонила ему: "Ты можешь сейчас приехать?" - "Извини, я только что помыл голову! Боюсь простудиться", - отвечал Джозеф. Лиза швырнула трубку, и больше они не встречались.
      - Знаешь, - Лиза внезапно остановилась, как будто сию минуту что-то поняла, - У Эдгара По есть странное стихотворение "Аннабель Ли". Не помнишь?
      Миша покачал головой.
      - Это было давно, это было давно.
      В королевстве приморской земли:
      Там жила и цвела та, что звалась всегда
      Называлася Аннабель Ли,
      Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
      Только этим мы жить и могли.
      И, любовью дыша, были оба детьми
      В королевстве приморской земли,
      Но любили мы больше, чем любят в любви,
      Я и нежная Аннабель Ли,
      И, взирая на нас, серафимы небес
      Той любви нам простить не могли.
      Я хочу показать тебе одного человека... Поедем...
      - Кто это?
      - За кого я могла бы выйти замуж!
      - У вас встреча?.. - в голосе Миши послышалась обреченность.
      - Не-е-т, - протянула Лиза, - не то... После... Увидишь!
      Лиза прибавила шагу. Стало морозней и ветренее.
      Мише припомнились рассказы Птицына о его первой возлюбленной, которая все встречи подряд пыталась обсудить с ним ее сложные взаимоотношения с другими мужчинами - Птицын внутренне стервенел, но внешне пытался держаться спокойно, насколько это ему удавалось. В своем самообладании Миша сомневался, да и вообще не хотел, чтобы отношения с Лизой скатились к такой же пошлости. Впрочем, положившись на судьбу, он послушно пошел за Лизой.
 
      5.
 
      Вместо того чтобы заниматься политэкономией, Птицын сел за письмо к Верстовской. Политэкономия наводила на него зеленую тоску. Даже учебник по политэкономии был ядовито-зеленый. Птицын крепко-накрепко запомнил одну лишь классическую формулу "Товар - Деньги - Товар", к тому же второй "Товар" имел сверху двойной штрих. Эта формула ассоциировалась у него почему-то с лицом Чижика - круглым, масленым, с заплывшими от жира глазами-щелочками и рыжими кудряшками. Лицо настоящего политэконома должно быть скабрезным. Чижик любил на лекциях рассказывать анекдоты о классиках марксизма. Один из них трагический - о том, как Маркс, на износ работая в Лондонской библиотеке над "Капиталом" и прочитав тысячу томов, заработал себе геморрой.
      Идея письма к Верстовской возникла у Арсения внезапно. Он вдруг вспомнил о письме Миши Лунина к Лизе и подумал: а чем он хуже? Адрес Верстовской он знает, индекс найдет по справочнику Москвы или на почте.
      Дальше - пустяк: решить, о чем писать. Он приготовил чистый лист. О чем же писать? Это, как ни странно, оказалось самым трудным. Мише много проще: он выдает себя за поэта. А с поэта взятки гладки: вставляй в письмо что-нибудь поэтическое: Квазимодо - Эсмеральда, Ассоль - Грей, Гарри Галлер - Гермина и прочее. Птицын перетасовал в голове знакомые литературные сюжеты, но не подобрал ни одной подходящей аналогии к их отношениям с Верстовской. Найди он такое художественное соответствие, и дело в шляпе: тогда бы он пригвоздил словом эту проклятую любовь, распял бы ее на кресте уже готовой, кем-то выдуманной метафоры. Тогда в загашнике всегда наготове был бы припрятан миф. Этим мифом можно было бы с приятностью орудовать.
      Единственное, что пришло ему в голову, - это романы Ремарка. Правда, о любви в них молчат. Любят - и молчат. Болтать имеет смысл только о том, что вовсе не трогает.
      Взгляд Птицына скользнул по корешкам книг и споткнулся на Пушкине. Вот кто умел писать письма! Кажется, Германн взял да и списал письмо к Лизе от слова до слова из сентиментального немецкого романа. С Верстовской это не пройдет: она сразу почувствует фальшь, да и сам он не рискнет на столь грубый плагиат.
      Птицын взглянул на часы: шесть! Время, когда Гарик Голицын как раз встречается с Верстовской. Уже примерно часа два, как они общаются. Голицын хотел договориться, чтобы та сдала английский вместо Цили Гершкович. Птицын очень просил Гарика сразу после встречи позвонить ему. Голицын, разумеется, обещал.
      Что же писать? Где найти собственные слова в доказательство любви? Резкий звонок. Птицын бросился к телефону. Гарик!
      - Это я. Я здесь, рядом с тобой... Зашел в книжный в "Текстилях". У меня твой Шекспир. Я его просмотрел. Не мой писатель. Тебе отдать?
      - Да... заходи... заходи... Ты с ней встречался?
      - С кем?
      - С Верстовской!
      - Встречался... встречался ... Зайду - расскажу. Пока.
      Птицын торчал у входной двери, из коридора заворачивая на кухню и обратно, чем вызвал косые взгляды бабушки, пока наконец не раздался звонок.
      - Ну, видел я твою Прекрасную Елену... - шумно вздохнул Голицын, раздеваясь.
      - И что? - с тревогой спросил Птицын.
      - Дай отдышаться... - Они прошли в комнату.
      Голицын уселся на софу, откинулся на подушки. Левую руку он все время держал у щеки, поглаживая лоб и левый глаз. Птицын механически отметил этот жест, подумал, что у Голицына болит голова, и тут же об этом забыл.
      - Встретились на "Пролетарской", - продолжал Голицын, листая Шекспира. - Пошли в кабак.
      - В какой?
      - "Алые паруса". Рядом с метро... Взяли по "Шампаню". Об экзамене вместо Цили договорились за три минуты. Сначала она отнекивалась. Цилю, мол, знают в лицо... Ее могут прищучить... Но потом я ее уломал. Конечно, если б я был женщиной, уламывать бы не пришлось: пошел и сдал бы английский сам. Увы, бог сотворил меня мужчиной!
      - А обо мне не говорили?
      - Говорили... говорили... Не волнуйся ты так... После второй сигареты я ее спрашиваю: "Элен! Будь любезна, скажи, пожалуйста, как ты относишься к Арсению Птицыну?"
      - Она наверняка решила, что это я тебя подослал! - с горечью заметил Птицын.
      - Почти угадал. Она в таком духе задала мне вопрос.
      - А ты?
      - Я замахал руками: "Что ты! Что ты! Окстись!" Поклялся страшной клятвой, что не передам тебе ни единого слова из нашего разговора. А интересуюсь исключительно из спортивного интереса... Потому как люблю ближнего, как самого себя. Она сказала: "Можешь передать ему: он очень робок. Женщины не любят робких".
      - Это ее слова? - переспросил Птицын
      - Разве я могу такое придумать?! Я ее стал разубеждать: ты его еще хорошенько не знаешь... он себя покажет, когда к тебе попривыкнет. С ним нужно помягче... поснисходительней. Он еще только приобретает опыт...
      - Зачем ты понес эту пошлятину? - резко оборвал его Птицын.
      - Ну вот... Приехали! Тебе не угодишь... Вот и делай после этого людям добро!.. - Голицын явно обиделся, отбросил руку от левого глаза. - А что прикажешь делать? Она сидит, молчит, усмехается только, ни меня, ни тебя в грош ломаный не ставит. Вот какая баба! Единственное, юбку поправляет. На ней была такая синяя длинная джинсовая юбка была, так она все время спадала... Она ее подтягивала...
      - Ну а разговорить ее никак нельзя было?
      - Пробовал! Она только добавила, что в твоем возрасте пора бы чему-нибудь научиться. Литература литературой, а жизнь - жизнью...
      - А это что у тебя? - Птицын увидел желтый, расплывшийся, слегка припудренный синяк под глазом Голицына.
      - Да так... - Голицын недовольно опять схватился за щеку. - Вчера к нам пришел бывший Цилин муж. Тележурналист... Иногда мелькает по телевизору в каких-то детских программах... "Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас..." Погнездили.