Тень Энвижен

Галина Тер-Микаэлян

Тень Энвижен

Посвящается дорогим моим друзьям Любе и Гарри Мелик, давшим мне возможность своими глазами увидеть мир самой удивительной страны мира – Австралии.

Как говорил нам великий Шекспир,

Люди – актеры, театр им – мир.

Что ж, отыграем, какой разговор!

Фразу забудем – поможет суфлер.

Смело на сцену, настал наш черед,

Занавес поднят, спектакль идет.

Каждый в нем должен сыграть свою роль,

Встретить свой шанс, пережить свою боль.

Что суждено тебе, жизни актер,

Буря оваций, забвенье, позор?

Как бы то ни было, нужно играть,

Чтобы однажды с улыбкой сказать:

«Все, мы уходим, от сцены устав,

Сменит нас новый актерский состав».

Пролог. Завещание старого Гримвэйда

С каждым годом Гримвэйдам все сложней и сложней становилось сводить концы с концами. Зимой из экономии топили лишь в спальнях, хотя в ожидании визита кого-нибудь из соседей или родственников мать распоряжалась зажечь огонь также и в большом камине гостиной. Однако с течением времени гостей стали приглашать все реже и реже – хозяева стыдились царящего вокруг обветшания. Сочащиеся сыростью стены и осыпавшиеся потолки замка, возведенного в эпоху Карла I, буквально молили о ремонте, на который у семьи не было средств. Продуваемые ветром темные коридоры, где, по словам старой няни, бродил призрак казненного короля, чердак с пыльными сундуками и даже вековая паутина по углам – все это стали неотъемлемой частью детства Дэвида.

Замок, в течение двух сотен лет принадлежавший семье миссис Гримвэйд, перешел в ее собственность после смерти родителей. Погибший брат оставил ей крохотное наследство, и в течение долгих лет это позволяло семье кое-как перебиваться и оплачивать услуги приходящих служанок, а также живущего неподалеку старого законника, обучавшего Дэвида грамоте, истории и прочим премудростям. Что же касается главы семьи, то он ничего от себя лично в семью не принес, поскольку был беден, как церковная мышь. По этой причине помолвка родителей Дэвида растянулась на двадцать с лишним лет – дядя жениха, убежденный холостяк, страдавший тяжелым несварением желудка, долгие годы прилюдно называл племянника своим наследником, и молодые – ни в коем случае не желая его смерти! – терпеливо ожидали естественного исхода, не спеша назначить дату бракосочетания. Однако дядя, разменяв шестой десяток, неожиданно окреп здоровьем и женился, произведя на свет двух вполне жизнеспособных отпрысков. Когда же и кузен жениха, владелец майоратного поместья, служивший под началом Веллингтона, вернулся из сражения под Ватерлоо живым и невредимым, стало понятно, что ждать больше нечего. В день свадьбы жена отметила свое сорокалетие, ее нареченный был пятью годами старше. Правда, родителей вновь испеченной миссис Гримвэйд к тому времени уже не было в живых, так что замок оказался в распоряжении супругов. Спустя два года они к всеобщему удивлению произвели на свет крепкого мальчишку и нарекли его Дэвидом.

Шли годы, замок продолжал дряхлеть и осыпаться, но семье так и не удалось выкроить средств на ремонт. Однажды Гримвэйдам нанес визит живущий неподалеку богатый сквайр. Устроившись в кресле у затопленного ради него камина, гость поговорил, как водится, о погоде, а потом перешел к причине своего визита.

– Миссис Гримвэйд, – сказал он матери Дэвида, – я хочу сделать вам выгоднейшее предложение. Ваш замок великолепен, но чтобы содержать его, требуются значительные средства, без ремонта он приходит в упадок. Я готов купить его у вас, заплатив ту цену, которую вы назовете.

Она побледнела и, стиснув руки, откинулась назад.

– Это невозможно, мистер Уайт.

– Суммы, которую я уплачу, будет вполне достаточно для того, чтобы ваша семья приобрела небольшой дом и вела безбедное существование, – настаивал сквайр, – достойную жизнь, которая вам подобает, и…

Он не договорил, потому что мать отрицательно мотнула головой.

– Нет-нет, мистер Уайт, не стоит об этом даже и говорить.

Сосед, искренне недоумевая, развел руками.

– Но почему? Назовите хотя бы причину вашего отказа, миссис Гримвэйд, возможно, мы сумеем ее преодолеть.

– Вряд ли, – она чуть помедлила, – видите ли, после гибели брата в Испании и смерти родителей замок перешел в мою собственность, но отец всегда говорил, что это наше родовое гнездо, и никто, кроме потомков семьи не должен здесь жить. Поймите, мистер Уайт, я не могу нарушить волю отца и позволить постороннему человеку поселиться в замке.

– Но я не имею намерения здесь жить, – простодушно воскликнул сквайр,– все, чего я хочу, это привести замок в порядок и сдавать его в аренду.

– Превратить мое родовое гнездо в источник наживы? – на лице матери выступила краска гнева. – Тысячу раз нет!

Гримвэйд старший прекрасно понимал, что сосед тысячу раз прав, но что ему оставалось делать? Замок принадлежал жене.

– Может быть, мы вернемся к этому разговору позже, – миролюбиво начал он, но жена возмущенно его прервала:

– Никогда!

Много позже, вспоминая этот разговор, Дэвид не раз думал, что согласись мать на предложение соседа, жизнь семьи, возможно, сложилась бы по-другому. Они жили бы в уютном маленьком домике, и он, Дэвид Гримвэйд, мог бы учиться в Оксфорде.

Спустя месяц после визита мистера Уайта Дэвид ездил навестить родственника – того самого кузена отца, что невредимым вернулся из битвы при Ватерлоо, – и в гостиной его встретил Чарльза Августа Грегори. Этот молодой человек, недавно вернувшийся из Австралии, уже стал в Англии живой легендой – ведь именно ему впервые удалось удачно завершить экспедицию вглубь материка, в то время, как оба его предшественника, Лейхгардт и Кеннеди, потерпели неудачу и бесследно исчезли в австралийской пустыне.

Рассказы о далеком материке, куда прежде ссылали лишь преступников, вскружили головы не только юному Дэвиду – газеты запестрели сообщениями об открытии огромных залежей золота в штате Нью-Саут-Уэллс, отделении от него Мельбурна и образовании новой колонии Виктория. Богатейшие залежи золота, обнаруженные в Виктории, – такого не видывал даже Клондайк. Золото, золото, золото! В воде, под землей – везде – и много пустующих земель, пригодных для земледелия и животноводства. Жара – да, жарко. Особенно в декабре и январе, когда в Англии и Европе царит зимняя стужа. Но, тем не менее, растут города, в Сиднее недавно даже открылся университет. Вернувшийся из поездки по Австралии журналист написал:

«Знай Колумб о существовании этого маленького материка в Южном полушарии, он обогнул бы Африку и поплыл на восток, а не на запад. Это принесло бы испанской короне много больше золота и позволило бы избежать многочисленных человеческих жертв – австралийские аборигены, в отличие от американских индейцев, миролюбивы и безобидны…»

– Решено, я отправлюсь в Австралию, – объявил Дэвид матери, – а когда добуду золото, мы отстроим заново замок.

– Да, сынок, – с ласковой улыбкой согласилась она, не став напоминать охваченному юношеским энтузиазмом сыну, что билет до Австралии стоил примерно столько же, сколько ремонт их замка.

Отец же лишь тяжело вздохнул и потупился. Всю жизнь он прожил, хронически испытывая чувство вины за свое бессилие что-либо изменить к лучшему, и каждый раз, когда кто-то заводил разговор о ремонте замка или необходимости экономить дрова в сырую погоду, в левой стороне груди его возникала грызущая боль. В последнее время она появлялась все чаще и чаще, а однажды за ужином стала невыносимой, и пришлось потратить часть отложенных на дрова денег, чтобы заплатить доктору. Лежа в постели и еле шевеля заплетающимся языком, глава семьи сказал встревожено хлопочущей подле него жене:

– Из-за меня столько расходов. Не нужно, я умираю.

Она горько заплакала.

– Не говори так, дорогой! Доктор сказал, тебе скоро станет легче.

– Я был тебе плохим мужем, Ди, прости меня.

– Неправда, нам всегда хорошо было вместе! Помнишь, как мой брат Вилли впервые привел тебя к нам домой? Мне было всего четырнадцать, но я с первого взгляда тебя полюбила. Надо мной все подшучивали – никто не верил, что это всерьез. Даже ты.

– Я был беден. И если бы Вилли не погиб… тогда…

Голос его прервался, жена заботливо отерла со лба мужа холодный пот и, покачав головой, спокойно договорила:

– Что ж, тогда у нас не было бы замка. У нас не было бы денег Вилли. Возможно, мы не смогли бы пожениться, и у нас не было бы нашего Дэвида. Но Вилли погиб, и ничего тут не изменишь, так, видно, было суждено. Не терзай себя, милый, в этой жизни мы, как актеры на сцене – у каждого своя роль, отыграв ее, одни уходят, на их место приходят другие. Никто не властен тут что-либо изменить.

– Дорогая…

Лицо больного разгладилось и, сжимая холодеющими пальцами руку жены, он покинул этот мир.

«Бедный папа, – думал Дэвид, провожая отца в последний путь, – всю жизнь он бился с нуждой, пытаясь свести концы с концами. Но я не хочу, как он, покорно плыть по течению! Думаю, мне стоит податься в Лондон – там наверняка можно устроиться клерком в контору или приказчиком в магазин».

Осень выдалась сырая и дождливая, но на кладбище, следя за комьями земли, падавшими на гроб мужа, миссис Гримвэйд не ощущала холода. Однако к вечеру, вернувшись домой, она слегла в жару, и в течение нескольких дней простуда свела ее в могилу. Когда взгляд умирающей начал тускнеть, она что-то прошептала посиневшими губами, и сидевший рядом сын поспешно наклонился.

– Что, мама? Что?

– Продай замок, Дэви.

– Нет, мама, что такое ты говоришь!

– Продай замок, сынок, – собрав последние силы, внятно произнесла она, – продай и устраивай свою жизнь.

Сразу после похорон матери Дэвид поехал к соседу, и вскоре сделка была совершена. Сочувствуя горю осиротевшего юноши, мистер Уайт даже вызвался помочь ему в приобретении нового дома, но у Дэвида были иные планы. Еще летом он прочитал в газете объявление Дженерал Скру Стимшип – эта крупнейшая в стране пароходная компания сообщала, что «в начале января следующего, 1854 года, из Саутгемптона отплывает пароход «Крез», совершающий регулярные рейсы между Англией и Австралией». Разумеется, до продажи замка ему и думать нечего было о поездке, но теперь… Прикидывая и подсчитывая, Дэвид невольно вспоминал слова матери: «Мы, как актеры на сцене – у каждого своя роль, отыграв ее, одни уходят, на их место приходят другие. Никто не властен тут что-либо изменить».

Отложив деньги на билет и дорожные расходы, он зашил остальное в двойной матерчатый пояс и надел его на голое тело под одеждой. Багажа у него было немного, только самое необходимое – молодые люди, отправляясь на поиски приключений, не любят обременять себя громоздкими чемоданами. В день отъезда Дэвид вручил мистеру Уайту ключи от всех помещений замка, с минуту помедлил на пороге уже не принадлежавшего ему родительского дома и, не оглядываясь, тронулся в путь.

Будущие пассажиры «Креза» начали съезжаться в Саутгемптон за месяц до назначенной даты отплытия, и перед Рождеством город напоминал охваченный суетой муравейник. Кэбы развозили приезжих по гостиницам и постоялым дворам, по мощеным мостовым, разбрызгивая грязь и мокрый снег, грохотали тяжелые фургоны со скарбом и утварью. Прощаясь с родиной, рачительные хозяева увозили с собой нажитое имущество, включая скот и птицу. Запертые в загонах животные нервничали, время от времени воздух прорезал тревожный петушиный крик или слышалось тоскливое блеяние овец.

В зале постоялого двора, где остановился Дэвид, помимо него разместились еще десятка два постояльцев обоего пола. Кроватей не хватало, и люди спали на матрасах, разложенных прямо на полу, однако на дрова хозяин не скупился, поэтому в камине всегда ярко пылал огонь. В плохо проветриваемом зале было жарко и душно, хотя в обеденное время тянувшийся из кухни аромат жареной индейки и сдобных лепешек приятно щекотал ноздри, перебивая застоявшийся запах немытого человеческого тела. Ненастная погода не располагала к прогулкам, и постояльцы почти не покидали гостиницу. С утра до вечера в воздухе висело монотонное жужжание человеческих голосов, прерываемое взрывами женского смеха и выкриками разыгравшихся детей. Порою между подвыпившими фермерами вспыхивала потасовка, но спорщиков тут же разнимали и разводили по углам.

Постоянный шум угнетал Дэвида, привыкшего к тишине и покою старого замка, поэтому днем он в любую погоду уходил из гостиницы – бродил по улицам или шел на причал, над которым возвышался могучий корпус «Креза». Подняв воротник и сунув в карманы озябшие руки, он смотрел на пароход. Тусклое зимнее небо угрюмо нависало над пенящимися валами, а на борту судна, не обращая внимания на падавшие хлопья мокрого снега, суетились матросы, заканчивая последние работы, и ветер, пронизанный запахами портового города, порывами доносил до берега их голоса.

Однажды, замерзнув на пристани и проголодавшись, Дэвид зашел в первый попавшийся бар, заказал гренки с кружкой пива и пристроился у окна, откуда видна была улица. Следя за пешеходами и проезжавшими колясками, он пытался отгадать, кому из них суждено вскоре стать его попутчиками. Вот прошлепал по лужам бледный юноша с тонким лицом – наверняка отпрыск благородной семьи, в пух и прах проигравший в карты свое наследство и на последние деньги купивший билет на «Крез». Изысканно одетый мужчина, проехавший в экипаже с женой, ребенком и няней, скорей всего, дипломат, направляющийся в Австралию с особой миссией. А вот еще одна живописная группа – нет сомнений, что и они будущие пассажиры «Креза».

В этот момент шумная компания мужчин и женщин, вызвавших его интерес, ввалилась в бар, и он тут же безошибочно определил род их занятий – актеры, решившие попытать счастья за океаном. Двое – мужчина с глазами навыкате и ярко накрашенная женщина лет тридцати пяти, – о чем-то яростно спорили. Остальные весело подтрунивали над горячностью своих товарищей. Одна из девушек, хорошенькая и черноглазая, что-то сказала распалившемуся мужчине и, случайно повернув голову в сторону Дэвида, встретилась с ним взглядом.

– Милли Гордон, – закричал в ответ на ее слова мужчина и еще сильней выкатил глаза, – тебе никогда этого не понять! Я рожден, чтобы играть Шекспира, а вместо этого вынужден изображать шута в третьеразрядном шоу!

Продолжая смотреть на Дэвида, Милли негромко что-то ему ответила и неожиданно улыбнулась. От ее улыбки у юноши неожиданно замерло сердце и перехватило дыхание.

«Эта Милли… она просто чудо, я никогда не встречал таких девушек».

* * *

В следующий раз он увидел ее в день отплытия – уже на борту «Креза». К тому времени, как корабельный колокол возвестил об окончании посадки, пароход напоминал рыночную площадь. Палубные пассажиры завалили корму мешками и мелким скарбом и натянули над всем этим брезент, защищавший вещи от мокрого снега, а для себя соорудили нечто вроде ротонд и шатров. Долгий прощальный гудок парохода сопровождался жалобным ревом быков, запертых в отделении для живности. Капитан Холл беседовал с элегантно одетым человеком – тем самым, которого Дэвид видел из окна бара проезжающим в коляске и счел дипломатом. До Дэвида донесся огорченный голос капитана:

– У нас вдвое меньше пассажиров, чем полагается при полной загрузке – всего пятьсот человек.

На это предполагаемый дипломат вполне резонно возразил:

– Это при ваших-то ценах на билеты? Странно, что вы вообще наполовину загрузили пароход!

«Крез» вновь издал прощальный рев, и расстояние между пароходом и берегом начало быстро увеличиваться. Сгрудившиеся у борта пассажиры зашумели, замахали руками, и именно в этот момент Дэвид, случайно повернув голову, увидел черноглазую Милли Гордон, оживленно машущую кому-то белым платочком. Увидел и мгновенно позабыл обо всем на свете. Девушку окружали другие актеры, некоторые из них перегибались через борт и что-то кричали провожающим. Вглядевшись в стоявших на берегу, Дэвид узнал споривших в баре мужчину и женщину – похоже, те в последний момент изменили свои планы и отказались от поездки.

* * *

Как известно, когда вокруг бескрайнее море, всегда хватает желающих развлечься, поэтому капитан Холл предложил труппе актеров организовать для пассажиров платные шоу. Салон перегородили занавесом, одна половина его служила сценой, другая – зрительным залом. Народу собралось достаточно, но Дэвид сумел придвинуть свой стул почти вплотную к самодельной сцене. Герцогиня Болтон, вместе с юной внучкой плывущая в Мельбурн к сыну, шумно усаживаясь, бросила на молодого человека выразительный взгляд, но никакая сила в мире не могла бы заставить его отодвинуться!

Дождавшись выхода Милли, он с восторгом зааплодировал еще до того, как девушка открыла рот. Под аккомпанемент расстроенного корабельного пианино она исполнила задорную шотландскую песенку на стихи Роберта Бёрнса.

Husband, husband, cease your strife,

Nor longer idly rave, Sir.

Tho' I am your wedded wife,

Yet I am not your slave, Sir!

(Муженек, муженек, хватит постоянно возникать, прекратите ненужные споры, сэр, хоть я и ваша законная жена, но не раба, сэр)

Объективно следовало признать, что голос Милли, хоть и чистый, был довольно слаб, да и актерским мастерством она владела недостаточно хорошо, но Дэвид этого не замечал. Когда лукавый взгляд черных глаз, сопровождаемый обворожительной улыбкой, скользил в его сторону, сердце начинало колотиться с такой скоростью, что, казалось, вот-вот выпрыгнет. За спиной Дэвида герцогиня Болтон, явно страдавшая снобизмом, недовольно пробубнила:

– И тут шотландцы!

Она была глуховата, поэтому слова ее прозвучали громче, чем следовало. Милли, услышав, высоко вскинула голову.

– Я шотландка, – гордо заявила она.

Вскочив на ноги, Дэвид вновь бешено зааплодировал, и к нему, сглаживая бестактность герцогини, присоединились остальные зрители. Милли улыбнулась, поклонилась и с достоинством королевы протянула Дэвиду свою тонкую ручку.

– Благодарю вас, – сказала она, и это стало началом их дружбы.

Теперь Дэвида и Милли постоянно можно было видеть прогуливающимися по палубе рука об руку или весело болтающими в салоне. В Бискайском заливе налетел шторм, на три дня их разлучивший, поскольку оба, мучаясь морской болезнью, вынуждены были оставаться в своих каютах. Однако в середине января, когда «Крез» приблизился к Пиренейскому полуострову, ветер стих. Лиссабон встречал путешественников чистым небом и теплом юга, Милли стояла на палубе рядом с Дэвидом, и сердце юноши пело от радости, а воздух был напоен ароматом цветущих апельсиновых деревьев.

– Я люблю вас, Милли, – забывшись, прошептал он и испуганно оглянулся – девушка улыбалась, и непонятно было, долетели ли до нее его слова.

Через четыре дня после того, как «Крез» покинул Португалию, вновь поднялась буря, едва не ставшая для парохода роковой – вода залила топки машинного отделения и повредила резервуар с питьевой водой. При попутном ветре «Крез» мог бы за три дня добраться до Кейптауна под парусами, но после бури наступил полный штиль, и гигантское судно беспомощно болталось на месте, покачиваемое легкой зыбью на поверхности моря.

– Вчера я случайно услышала, как капитан Холл говорил кому-то, что дела наши идут неважно, – сказала Милли Дэвиду во время их вечерней прогулки по палубе, – он говорил, что пока не стоит сеять панику среди пассажиров, но следует быть готовыми ко всему. Кстати, вы заметили, что нам резко уменьшили порции жидкости за столом?

– Ничего страшного, Милли, – с улыбкой успокоил он девушку, – в этой части океана проходят морские пути, если не удастся выбраться самим, какое-нибудь судно нас выручит – завтра, через две недели или через месяц.

Ему было известно больше, чем Милли: после бури в днище «Креза» образовалась опасная течь, и, похоже, спасти корабль теперь могло лишь чудо. У них не оставалось в запасе ни двух недель, ни месяца, возможно даже, у них не было и пяти дней. Капитан Холл под большим секретом сообщил об этом нескольким мужчинам из пассажиров, на помощь которых рассчитывал опереться в случае возникновения паники.

– Я вовсе не тревожусь, Дэвид, – доверчиво опершись своей маленькой ручкой о сгиб его локтя, Милли улыбнулась ему в ответ, – просто я хотела сказать, что вообще пью очень мало жидкости, и если бы вы разрешили мне отдавать вам часть моей порции воды, то я…

– Милли! – возмущенно прервал ее Дэвид. – Вы меня оскорбляете!

Девушка сконфуженно потупилась и со вздохом извинилась:

– Простите, Дэвид, я не хотела вас обидеть, – она заглянула ему в глаза и вновь улыбнулась, – вы сердитесь на меня?

Сердиться, когда на тебя смотрят таким взглядом и улыбаются такой улыбкой, в высшей степени трудно. Дэвиду пришлось приложить немалые усилия, чтобы принять обиженный вид.

– Сержусь, – строго ответил он, – но у вас есть возможность получить прощение.

– Какая же? – в черных глазах запрыгали озорные искорки.

– Выйти за меня замуж, если… когда нас спасут.

– Я буду счастлива стать вашей женой, Дэвид, – просто ответила Милли, отведя взгляд в сторону, словно разглядывая нечто, видимое только ей, – и мы обязательно спасемся. Я это знаю. Я это вижу.

И свершилось чудо – спустя два часа после их разговора корабельным механикам удалось починить поврежденный двигатель. В день, когда спасенный «Крез» вошел в порт Кейптауна, капитан Холл данной ему на корабле властью зарегистрировал брак Дэвида Гримвэйда и Милли Гордон. Дэвид доплатил за маленькую отдельную каюту, которую капитан согласился предоставить новобрачным, и даже бури Индийского океана не смогли омрачить начало их супружеской жизни. Лишь однажды в душу Дэвида закралось сомнение – когда его молодая жена вдохновенно продекламировала ему монолог Джульетты на балконе.

– Ты уверена, что для меня есть место в твоей жизни, любимая? Ты талантлива, твоя жизнь связана с театром, а я пока еще даже толком не знаю, на что способен.

Милли звонко засмеялась.

– Брось, Дэвид, театр мне надоел, да я и не очень хорошая актриса. В любом случае, если мне придется выбирать между тобой и театром, я выберу тебя.

В апреле 1854 года, спустя три месяца после отплытия из Саутгемптона, «Крез» бросил якорь в бухте Порт Филипп, и Дэвид с Милли ступили на австралийскую землю. В этот день Милли рассталась со своей труппой, объявив, что решила посвятить жизнь мужу и семье.

Сразу по приезде они сняли половину плохо сколоченного деревянного дома в шести милях от Мельбурна рядом с деревней под названием Сэнт-Килда. Поначалу Милли хотела работать вместе с Дэвидом на приисках – среди золотодобытчиков было немало женщин, и трудились они с не меньшим рвением, чем мужчины.

– Дорогая, – убеждал ее муж, – ты слишком хрупка для такой работы.

– Ну, и на что же я тогда гожусь?

– Истинной леди не подобает работать, – с шутливой чопорностью ответил Дэвид, вспомнив сказанные по какому-то случаю слова матери, – она должна вести хозяйство и заботиться о бюджете семьи.

– И это все? – лукаво поинтересовалась она, и оба рассмеялись.

– Ну, и еще любить мужа, – шепнул он ей на ухо.

Если честно, забота о бюджете при их жизни была делом нелегким. За две крохотные комнаты приходилось платить шестьдесят долларов в неделю – в доброй старой Англии цена считалась бы поистине фантастической! Шесть долларов стоила бочка воды, а в мае, когда похолодало, в несколько раз подорожали дрова, и при всем этом золотой песок, добываемый Дэвидом за день, торговцы из Мельбурна скупали за бесценок. Милли пыталась, но никак не могла свести концы с концами, приходилось постоянно обращаться к содержимому нательного пояса Дэвида.

– Возможно, мне стоит распрощаться с прииском, – угрюмо сказал он однажды, подсчитав то, что осталось от уплаченных мистером Уайтом денег, – буду зарабатывать на жизнь мощением дорог.

В те дни дороги в Австралии мостили каторжники – с утра до ночи забрасывали булыжниками рытвины и мелкие ямы. Однако рабочих рук не хватало, поэтому любой бродяга мог наняться на день-другой мостильщиком и, покидав камни, заработать себе на хлеб. В ответ на слова мужа Милли печально вздохнула и покачала головой.

– Дорогой, твой заработок мостильщика нас не прокормит.

Дэвид и сам это понимал, поэтому продолжал день ото дня просеивать песок в поисках крупинок золота. Пришла зима, в июне в горах выпал снег, а в июле зарядили дожди. В их деревянном доме начала протекать крыша, и однажды во время сильного ливня намокли все теплые вещи и шерстяные одеяла. Просушить их было негде – дрова еще больше подорожали, приходилось экономить даже на тепле. Милли сильно простыла, постоянно кашляла и мерзла, но никак не могла согреться под влажным одеялом, а спустя два дня, возвращаясь с прииска, Дэвид подвергся нападению грабителей. Получив сильный удар по голове, он рухнул у края дороги и, придя в себя, не сразу понял, что произошло. Потрогал гудевшую голову, поднялся и, лишь сделав пару шагов, догадался себя ощупать – заветный пояс исчез.

Подходя к двери своего дома и еще плохо осознавая то, что произошло, Дэвид услышал надрывный кашель Милли. Она лежала в углу комнаты на жестком матрасе, на столе стоял чугунок с овсянкой, приготовленной мужу на ужин, но какая еда могла бы сейчас полезть ему в горло! Он зажег огарок свечи, высветивший съежившуюся на полу под сырым одеялом маленькую фигурку и тонкое осунувшееся личико. Веки Милли чуть дрогнули, взгляд черных глаз тревожно скользнул по его лицу, но спрашивать она ни о чем не стала – сделала вид, что спит.

В ту ночь Дэвид лежал рядом с женой и в отчаянии думал, что дальше так продолжаться не может – нельзя приносить Милли в жертву призрачной надежде добыть золото.

– Нам нужно уехать отсюда, – забывшись, вслух проговорил он, – навсегда уехать, забыть о золоте и вернуться в Англию.

Милли слабо шевельнулась, и до него донесся ее шепот:

– У нас нет денег на дорогу.

– Я сумею заработать тебе на билет, а сам наймусь матросом на корабль.

– Нет, дорогой, – с трудом приподняв голову, она смотрела чуть в сторону, – нам нельзя уезжать с приисков, здесь нас ждет удача. Я это чувствую. Я это вижу.

Ничего не ответив, Дэвид потеплее укутал жену, подождал, пока ее дыхание станет ровным, а вскоре и сам уснул, сломленный усталостью и отчаянием. Его разбудил ударивший в глаза свет заглянувшей в окно полной луны. Позже он никогда не мог объяснить, что заставило его торопливо одеться и выйти из дому. Застилавший дорогу туман постепенно рассеялся, и луна освещала дорогу к прииску. Добравшись до места, Дэвид вытащил припрятанные в тайнике инструменты и начал копать, а когда первый луч солнца рассеял ночную мглу, он понял, что наткнулся на золотую жилу, проходившую через его участок.

Спустя месяц Гримвэйды купили кирпичный дом на Викторианских холмах. Из окон дома видны были город Мельбурн – справа, и морская гавань – слева. У подножия холмов катила свои воды река Ярра-Ярра, слева в долине лежала большая деревня Ричмонд. В их доме теперь стояла хорошая добротная мебель, и спали супруги не на разостланном на полу матрасе, набитом сухой травой, а на настоящей кровати. Это стало началом их новой жизни. Весной Дэвид приобрел землю на берегу реки, нанял рабочих для строительства большого магазина, и заключил с капитанами трех крупных судов договора о поставках – цены в Австралии были столь высоки, что торговля заокеанскими товарами давала возможность за короткое время заработать миллионы.

Первый год выдался неудачным – во время бури в Тихом океане затонул пароход, который вез муку из Чили, а сразу после этого в одну из ночей неизвестные разграбили склад товаров. В довершение ко всему сбежавший из больницы маньяк поджег почти отстроенный новый магазин, и тот сгорел дотла. Пришлось вновь нанимать строителей и искать надежных людей для охраны магазина. На второй год предприятие принесло прибыль, но не столь высокую, как они надеялись, а зимой пятьдесят пятого пошел слух о возможном вторжении русских в Австралию – в самом разгаре была Крымская война. Однажды, отложив газету, Дэвид задумчиво проговорил:

– Если вторгнуться русские, они, скорей всего, атакуют западное побережье. Наверное, в Сиднее нам было бы безопасней.

– Русским до Австралии далеко, им хватит дел в Крыму, – возразила Милли, не отрываясь от вязания, – хотя подумать о Сиднее, наверное, стоит.

– Одно только меня смущает, – задумчиво продолжал Дэвид, – говорят, в Сиднее появились профсоюзы…

О профсоюзах он знал мало, но помнил, что покойные родители считали их источником всех зол и беспорядков. Однако Милли, уроженка большого промышленного города, ничего плохого в профсоюзах не видела.

– Профсоюзы организуют забастовки, но не устраивают грабежей, как неудачливые золотоискатели, – брови ее сердито сдвинулись при воспоминании об их ограбленном магазине, – этим бродягам надоедает работать на приисках, они приезжают в Мельбурн искать легкой жизни, а здешняя полиция не в состоянии защитить нас от бандитов. Во всех газетах пишут, что в Сиднее полиция работает лучше, и потом, – она слегка зарделась, – в Сиднее уже несколько лет как открылся университет. Дэвид равнодушно пожал плечами.

– Ну, университет для бизнеса особого значения не имеет.

Милли положила руку на свой живот, и лицо ее засияло столь любимой Дэвидом улыбкой.

– Это имеет значение не для бизнеса, – сказала она, – это будет нужно нашим детям.

– Что?! – на миг он потерял дар речи. – Детям? Ты…

– Да, дорогой, у нас будет ребенок.

Ошеломленный Дэвид посмотрел на жену, перевел взгляд на низкий столик, где лежал клубок шерсти. А маленький предмет, который она вязала… Ведь это чепчик для ребенка!

– Раз так, то сейчас нам никак нельзя ехать, – дрогнувшим голосом проговорил он, – переезд отнимет у тебя много сил. Думаю, малышу пока рановато думать об университете, к тому же и в Мельбурне университет вот-вот откроется, говорят, что ждут только указа властей штата Виктория.

Чуть склонив голову вбок, Милли задумчиво смотрела в неведомую даль.

– Дорогой, – сказала она, – в Сиднее тебя ждет удача. Я это чувствую. Я это вижу.

И вновь предвидение не обмануло Милли – после переезда в Сидней удача повернулась к Дэвиду лицом, и дела его пошли в гору. Он много работал, быстро богател, и к началу двадцатого века основанная им торговая компания Энвижен (что в переводе с английского означает «предвидение»), владела сетью магазинов в штате Нью-Саут-Уэллс и десятками крупных судов, бороздивших океаны.

Что касается остального, то в жизни семьи Гримвэйдов бывали как счастливые, так и горькие минуты. Их первенец родился уже в Сиднее, но вскоре умер. С тех пор Милли рожала почти каждый год, однако в жарком австралийском климате, где младенцы умирали, как мухи, из одиннадцати ее детей выжили лишь двое – Грэгори и Мэтью. Характерами братья были абсолютно несхожи, хотя, судя по фотографиям середины девяностых, лицами весьма друг на друга походили. Оба отличались крупным телосложением и недюжинной силой, но ни один из них, вопреки надеждам Милли, так и не получил университетского образования.

Грэгори, бывший десятью годами старше брата, с ранних лет отличался трудолюбием и делил с отцом все тяготы семейного бизнеса. Он рано женился, жил с женой в любви и согласии, и брак их омрачало лишь отсутствие детей. Что касается Мэтью, то его упрямая и необузданная натура постоянно приводила родителей в отчаяние. Подростком он увлекался азартными играми, часто становился зачинщиком драк и потасовок, вследствие чего неоднократно имел неприятности с полицией. Из-за этого между ним и отцом постоянно вспыхивали ссоры.

– В следующий раз я посажу тебя под замок, и ты шагу не сделаешь к своим приятелям, – грозил ему Дэвид.

– А я подожгу дом и убегу, – дерзко отвечал юнец.

После одной из ссор Мэтью ушел из дому, и три года Гримвэйды ничего не слышали о младшем сыне. Милли осунулась и похудела, часто во время разговора она вдруг умолкала, прервав на половине фразу, и устремляла взгляд вдаль. Неожиданно Мэтью объявился – повзрослевший, подросший, с потемневшим от солнца лицом. Обнимая плачущую от радости мать, он сказал отцу:

– Нет-нет, папа, ничего не говори, я сам знаю, что был во всем неправ и принес вам много горя. Теперь с этим покончено, я буду фермером и начну работать.

Хотя Дэвид и был сердит, но что оставалось делать после такого заявления? Ему, конечно, хотелось малость отвести душу, отругав сына за старые грехи, но ради жены он не стал омрачать радость встречи и даже дал Мэтью денег на покупку фермы. Правда, не удержался при этом от короткой наставительной речи.

– Я надеюсь, ты начнешь работать, женишься на порядочной девушке, и вместе с ней продолжишь наш род, – тут голос Дэвида дрогнул, и он, отбросив суровость, попросил: – Не тяни с этим, сынок, прошу тебя! Мы с твоей матерью уже немолоды и хотели бы увидеть внуков.

– Конечно, папа, – весело пообещал Мэтью.

Слово свое он сдержал – купив ферму, сразу же женился, хотя родители узнали об этом последними. Новость им сообщила жена одного из клерков, работавших в конторе Дэвида. Земля ее брата граничила с фермой Мэтью, поэтому, вернувшись в Сидней после визита к родственникам, она по просьбе Милли, зашла к Гримвэйдам, желавшим расспросить о жизни сына. Женщина эта, даже не предполагавшая, что Мэгги с Дэвидом понятия не имеют о женитьбе Мэтью, с первых же слов начала их успокаивать:

– Что ж теперь поделаешь, раз так вышло! Потом своих ему народит.

По лицам ошеломленных слушателей она поняла, что те ни сном, ни духом ни о чем не ведают. Разумеется, для нее это была манна небесная – как же, первой сообщить такое! Ну и, конечно, нельзя же было не расцветить рассказ от себя лично. По словам ее жена Мэтью, Джин, имела крайне сомнительную репутацию и была выслана из Англии за убийство своего любовника, лорда Бэвила. Поскольку Бэвил плохо себя зарекомендовал во время войны в Южной Африке, адвокат сумел доказать, что преступление свое Джин совершила, защищаясь от побоев пьяного лорда. К тому же она была беременна, поэтому смертную казнь ей заменили поселением в Австралии. Неизвестно, как эта ловкая обольстительница сумела окрутить Мэтью, однако факт остается фактом – он женился на женщине, беременной от другого, и спустя месяц признал новорожденного мальчика своим сыном.

В ту ночь Милли, плача, сказала мужу:

– За что такие беды свалились на нашу голову? Малыш связал свою жизнь с убийцей, а что если завтра эта женщина лишит жизни и его?

Дэвида волновало другое.

– Что же такое получается? Мальчишка этой девки по крови мне чужой, а по закону, выходит, он мой внук, и будет иметь все законные права на Энвижен?

Всхлипнув в последний раз, Милли вытерла слезы и уже чуть бодрее заметила:

– Однако раз она смогла родить, то опять родит. Может, скоро у нас и свои внуки пойдут.

Это их обоих немного утешило, подумав, они даже послали сыну письмо – поздравили с женитьбой и упрекнули, что скрыл от родителей свой брак. А Джин, как и надеялась Милли, в течение двух лет действительно родила от Мэтью – сначала дочь, потом сына.

Появление внуков смягчило стариков – ведь жена Грэгори так и не смогла родить. По их просьбе Мэтью и Джин с детьми приехали на Рождество, последнее в девятнадцатом веке, в Сидней. Малышка Адель, которой уже исполнилось полтора года, притопала к Дэвиду на своих толстеньких ножках и забралась к нему на колени, пятимесячный Бобби прыгал на руках у Милли и заливисто смеялся, а Тим, трехлетний сынишка Джин от лорда Бэвила, не отходил от Мэтью – видно было, что он обожает отчима. В тот день Дэвид Гримвэйд, которому уже перевалило за семьдесят, неожиданно понял, что перестал бояться смерти – ведь если у Грэгори, давно уже взявшего на себя руководство компанией, так и не будет детей, то Энвижен перейдет к малышам Мэтью. А этот мальчишка Тим, которого Джин в своем брюхе притащила из Англии… Да бог с ним, можно будет и ему подкинуть деньжат! Хорошей женой оказалась эта Джин, за два года двоих малышей родила, добрая и неглупая, а что прежде вела непутевую жизнь, так что теперь вспоминать – девчонка красива, осталась сиротой, а тут этот лорд-негодяй к ней подкатил.

Миновал Новый год, приближалось время отъезда дорогих гостей. При мысли о разлуке с малышами Милли затосковала, аж с лица спала. Джин, жалея свекровь, предложила:

– Почему бы вам, матушка, не отправиться с нами на ферму? Погостите с месяц, а в феврале Мэтт должен будет приехать в Сидней по делам, так вы с ним и вернетесь домой.

Милли вопросительно взглянула на мужа. Дэвид развел руками – как решишь, мол, так и будет. В сущности, он ее понимал – сам был бы рад каждый день видеть внучат, накануне даже намекнул Мэтью, что даст ему хорошо оплачиваемую работу в компании, если тот надумает продать ферму и перебраться в Сидней. Но ведь у сына такой характер, что к нему не подступишься – не хочет никому быть обязанным, даже отцу. Нужно будет поговорить и с Джин – похоже, в семье именно она всем вертит. Ладно, если не нынче, так через пару лет он перетащит их в город.

– Если ты не возражаешь, Дэвид, я и впрямь съезжу к Мэтту, – тихо сказала Милли и, глядя куда-то в сторону, прижала руки к груди.

В начале января она уехала к сыну, а спустя неделю запылали лесные пожары, газеты запестрели сообщениями об огненном смерче, бушевавшем западнее Сиднея. У жителей маленьких ферм не было возможности погасить или хотя бы остановить огонь, потому что из-за стоявшей жары эвкалиптовые деревья взрывались, создавая все новые и новые очаги возгорания, уцелевшим оставалось лишь бежать от пламени.

В течение двух недель Дэвид не имел никаких известий о своих родных, а когда, наконец, пошли дожди и пожары пошли на убыль, приехал незнакомый человек. Он привез маленького мальчика и сообщил страшную весть: Милли с сыном и его семьей погибли в горящем доме, из всех уцелел лишь маленький Тим, которому чудом удалось добраться до реки, где его подобрали спасатели.

Неизвестно, горе ли помутило разум Дэвида или хвативший его удар, но достоверно известно лишь, что, придя в себя, он велел позвать старшего сына Грэгори и сказал:

– Это же надо – из всей семьи выжил только этот мальчишка Тим! Позаботься, о нем, потому что Бог учит нас быть добрыми к сиротам, но наследником моим ему не быть – не для того я десятилетиями создавал Энвижен, чтобы компания перешла к узаконенному ублюдку.

– Папа, перестань, – укорил отца осунувшийся от горя Грэгори, – Тим ни в чем не виноват, он еще ребенок, а наш Мэтью любил его, как своего родного сына.

– Если бы у тебя были дети! – не слушая, говорил старик. – Когда ты умрешь, к кому перейдет Энвижен – к твоей бесплодной жене и ее родне? Этому не бывать, лучше пусть имущество достанется городу, пусть придет нотариус!

Оскорбленный до глубины души, Грэгори поднялся и, выйдя из комнаты, велел управляющему позвать нотариуса. В тот день Дэвид Гримвэйд составил знаменитое «завещание Гримвэйда».

«Владельцы Энвижен, – говорилось в завещании, – вправе завещать, дарить или продавать принадлежащие им акции компании только внутри семьи – имущество компании не отчуждается, Энвижен может принадлежать лишь потомкам Дэвида Гримвэйда, связанным с ним кровными узами и рожденным в законном браке. Мужья или жены владельцев компании не имеют права наследовать своим супругам. Опекуном малолетнего наследника может быть только один из владельцев Энвижен с одобрения независимого Совета директоров. В отсутствие живых кровных потомков Дэвида Гримвэйда компания переходит под опеку городского муниципалитета, а весь доход передается на содержание приютов и больниц».

Через неделю Дэвид Гримвэйд скончался почти счастливым – в его помраченном болезнью сознании до самого конца жила мысль, что месть удалась, и все виновные в его страданиях наказаны. Адвокаты советовали Грэгори оспорить завещание, но он отказался – потому, возможно, что жена незадолго до этого сообщила ему радостную новость: после двадцати лет бесплодного брака она ждала ребенка. Спустя семь месяцев на свет появились близнецы – Фрэнк и Делия Гримвэйд.

Шли годы, компания, благополучно пережив все войны и кризисы, богатела, близнецы подрастали, маленький Тим, пасынок Мэтью, воспитывался вместе с ними в семье Грэгори. Ни умом, ни прилежанием в учебе он не отличался, однако красотой пошел в свою мать Джин и с юных лет кружил головы женщинам. Малышка Делия, едва повзрослев, тоже пала жертвой его чар. Однажды, вытащив кузена на прогулку, она с упреком сказала:

– Неужели ты ничего не замечаешь, Тимми?

– А что я должен замечать? – удивился тот.

– Я думаю только о тебе и из-за этого не могу ни есть, ни спать! – отважно выпалила она.

Тим был поражен до глубины души – до сей минуты рыженькая веснушчатая кузина представлялась ему ребенком, к тому же, довольно уродливым. Он почесал затылок и подумал:

«Надо же! Хотя… может, все не так уж и плохо? Интересно, что скажет дядюшка Грэгори, если я женюсь на его девчонке? А то присвоил себе все, а мне кидает какие-то крохи, как нищему, хотя по закону я сын Мэтью Гримвэйда и ношу его фамилию. Никому бы и дела не было до того, кто мой родной отец, если бы не это идиотское завещание сумасшедшего старика».

Вслух же он нежно проворковал стандартное для такого случая признание:

– Дорогая, я любил тебя всю свою жизнь, и брак с тобой сделает меня счастливейшим человеком на свете! Только боюсь, дядя Грэгори будет возражать.

– Плевать я на все хочу! – тряхнув рыжими кудряшками, решительно заявила она. – Я хочу за тебя выйти и выйду! Сегодня же обо всем скажу папе.

Грэгори был ошеломлен.

– К чему торопиться? – увещевал он дочь. – Тебе только девятнадцать, Тиму двадцать четыре, вам следует немного подождать.

– Какая разница? – строптиво возразила она. – Я не могу без него жить!

– Следует проверить ваши чувства, мы с твоей матерью были год помолвлены перед тем, как вступили в брак. К тому же, есть обстоятельства, которые…

– Какие еще обстоятельства?! – закричала Делия. – Я люблю Тима, а все остальное мне неважно!

Грэгори чуть помялся, но потом решился говорить начистоту.

– После моей смерти ты станешь совладелицей компании и, разумеется, предоставишь Тиму возможность принимать участие в делах Энвижен – в хорошей семье иначе и быть не может, тем более, если у вас будут дети. Конечно, формально твой муж не получит никаких прав, но я должен быть уверен, что он достоин вместе с тобой трудиться на благо компании. Пока же я вижу только, что он еще ни за одно дело в жизни не взялся всерьез.

– Не хочу даже слушать, это скучно и мелко! – зажав уши, вспыхнула она. – Дед выжил из ума, когда составлял свое завещание, это несправедливо – по закону Тим его внук.

– Возможно, это действительно несправедливо, – сдержанно согласился Грэгори, – однако, будь добра, не говори о своем дедушке в подобных выражениях. Он своим трудом создал Энвижен и вправе был завещать компанию кому угодно, изменить тут что-либо не в моих силах.

– Папа, мне плевать на завещание, я хочу выйти замуж за Тима!

– Прости, дорогая, но ближайшее время согласия на ваш брак я дать не могу.

Делия знала: когда отец говорит таким тоном, просить, возмущаться и спорить бесполезно. Элементарный выход из положения нашел Тим – он просто-напросто соблазнил девушку. Когда обнаружились последствия, Грэгори был вне себя, но что ему теперь оставалось? Только дать согласие на брак. Тим же, не отличавшийся ни умом, ни дальновидностью уже через три месяца после свадьбы еще больше восстановил против себя и без того раздраженного тестя – открыто начал изменять жене с актрисой местного театра. Все это знали, кроме самой Делии, но та никому не хотела верить.

– Дорогая, неужели ты можешь сомневаться в моей любви? – вкрадчиво и нежно спрашивал ее Тим. – Нас с тобой хотят разлучить, неужели ты не понимаешь?

Нет, Делия не сомневалась в его любви.

– Вы все просто хотите поссорить меня с Тимом, – яростно шипела она на любого, кто пытался намекнуть ей на измены мужа, и глаза ее горели ненавистью, – можете говорить, что угодно, я верю только ему, он отец моего будущего ребенка!

– Нам лучше переехать в другой штат, – однажды заявил ей Тим, – здесь дядя Грэгори не оставит нас в покое, он сделает все, чтобы разрушить наше счастье.

Продав дом, купленный Грэгори на имя дочери, они переехали в Мельбурн, где и родился их сын Майкл. Спустя месяц после рождения ребенка Тим завел себе новую любовницу – хорошенькую певичку из кабаре. Дома он появлялся лишь тогда, когда нуждался в деньгах, выдумывал разные предлоги, чтобы оправдать свое отсутствие, и Делия вновь верила, потому что хотела верить. Грэгори, узнав обо всем, приехал в Мельбурн и потребовал, чтобы дочь развелась с мужем.

– Иначе ты больше не получишь от меня ни цента, – сухо заявил он, – я не желаю, чтобы твой бездельник-муж тратил наше состояние на любовниц.

– Никогда! – страстно возразила она. – Я люблю Тима и никогда с ним не разведусь. Не дашь мне денег – пойду работать, только и всего.

Чаша терпения Грэгори переполнилась.

В таком случае, я лишаю тебя твоей доли в Энвижен, – заявил он. – Треть акций получит твой сын Майкл, когда вырастет, до тех пор они будут под опекой семьи. Остальное получит твой брат Фрэнк.

Вечером Тим, узнав о визите тестя, явился домой, и Делия сообщила ему о разговоре с отцом.

– Папа сказал, что больше не станет давать нам денег и лишает меня моей доли акций Энвижен, но мне все равно! – обнимая и целуя мужа страстными короткими поцелуями, рассказывала она. – Я никогда от тебя не откажусь, любимый!

Тим высвободился из ее объятий, буркнул что-то невнятное, и через час, собрав свои вещи, навсегда покинул жену. Спустя месяц он уехал в Европу, последовав за отбывшей туда на гастроли любовницей. Как ни странно, но в предательстве любимого Делия обвинила отца и за всю жизнь больше не сказала ему ни слова – даже тогда, когда спустя три года приехала в Сидней на похороны матери. Отказавшись принимать от него помощь, она устроилась работать учительницей и жила в Мельбурне, воспитывая сына Майкла.

Во время Второй мировой войны Майкл Гримвэйд воевал в составе союзных войск и получил тяжелое ранение в голову. Вернувшись с фронта, он женился, успел порадоваться рождению сына Роберта, но в пятидесятом полученная рана дала себя знать, и здоровье его начало стремительно ухудшаться. Поскольку ни Делия, ни сам Майкл, с детства находившийся под влиянием матери, не поддерживали отношений с Грэгори, тот узнал о смерти внука из газет и немедленно внес коррективы в прежнее завещание: наследником одной трети акций Энвижен должен был стать сын Майкла, маленький Роберт, или Бобби, как ласково называли его родители.

За год до своей кончины Грэгори распорядился в память о Майкле основать фонд помощи вернувшимся с войны больным и увечным ветеранам. Об этом он сообщил своей дочери Делии и вдове Майкла официальным письмом, пригласив их приехать на открытие памятника Майклу Гримвэйду в Сиднее. Делия отцу ничего не ответила, и смертельно обиделась на невестку, которая, с радостью приняв приглашение Грэгори, вместе с маленьким Бобби отправилась в Сидней.

– Мой Майкл не желал знать деда, который лишил его отца,– в пылу гнева заявила Делия молодой женщине, – а ты предала нас обоих, не желаю впредь видеть ни тебя, ни твоего сына!

Возможно, именно эта ссора и добровольный отказ от встреч с внуком лишили Делию желания жить – подхватив пневмонию, она отказывалась лечиться до тех пор, пока не стало слишком поздно. Грэгори пережил свою дочь всего на несколько месяцев.

После его смерти в течение четверти века Энвижен возглавил Фрэнк Гримвэйд, брат-близнец Делии. Единственный сын Фрэнка, Джон, в шестьдесят втором погиб во время военных действий в Индонезии, оставив дочь Сильвию. На эту девочку, Фрэнк Гримвэйд возлагал все свои чаяния и надежды. Перед смертью он пожелал остаться наедине с внучкой и сказал ей:

– Выслушай меня внимательно, Сильвия. Я всегда уважал своего отца Грэгори, твоего прадеда, но теперь я умираю, а умирающий имеет право высказаться откровенно. Мой отец Грэгори Гримвэйд сделал глупость, когда завещал треть акций Бобби, внуку сестры Делии, – лучше бы он назначил ему пожизненное содержание. После смерти моего отца, я сделал для мальчишки все, что мог, но Бобби глуп, как пробка, и упрям, как осел. Имея право голосовать своими акциями, он во все вмешивается, хотя ничего не понимает, постоянно что-то выдумывает и фантазирует. Меня он почитал хотя бы за возраст, да и то перепортил немало крови, а тебе он ровесник и, боюсь, начнет вставлять тебе палки в колеса.

Старик отчасти был прав – сын Майкла, романтик по складу характера, в университете предпочел изучать искусствоведение, а не бизнес, но при этом воображал, что разбирается во всем на свете. Он был ленив, мечтателен, и в голове его постоянно рождались нелепые идеи, приводившие старого Фрэнка в ужас. Однако Сильвия Гримвэйд, в замужестве Нортон, знала, что сумеет совладать с любым, кто встанет у нее на пути.

– Не бойся ничего, дедушка, – со спокойной улыбкой ответила она, – уж с кузеном-то Бобби я сумею поладить!

– Я знаю, ты умная девочка, – пробормотал старик, – и получила хорошее образование. Ты энергична, сильна, умеешь работать, но у тебя есть слабое место – твоя любовь к мужу.

Сильвия удивленно пожала плечами.

– Что плохого в том, что мы с Патриком любим друг друга?

– Ничего, – старый Фрэнк закрыл глаза и помолчал, – ничего, пока эта любовь дает тебе силы работать для Энвижен. Поклянись, что никогда не принесешь Энвижен в жертву своей любви к Патрику Нортону.

– Какую странную клятву ты от меня требуешь, дедушка!

В голосе Сильвии послышались нотки возмущения, но дед настойчиво затряс головой.

– Клянись, внучка!

– Ну… хорошо, клянусь. Хотя, если честно, не вижу смысла в этой клятве.

Он не ответил. Сильвия подождала немного, потом взглянула на деда и вздрогнула – глаза старика закатились и остекленели. Глава компании Энвижен Фрэнк Гримвэйд был мертв.

После смерти деда Сильвии довольно быстро удалось преодолеть разногласия со своим троюродным братом Робертом, превратить его в своего единомышленника и убедить в необходимости проводимой ею политики. Скупая контрольные пакеты фирм-конкурентов, компания Энвижен под руководством Сильвии постепенно превращалась в крупный конгломерат и к началу девяностых получила статус холдинга материнской компании.

В девяносто пятом Роберт Гримвэйд скоропостижно скончался от инфаркта, оставив безутешными жену Анну и маленькую дочь Мэгги. Смерть его искренне опечалила Сильвию – в последние годы она привязалась к этому слабому, но доброму человеку, последнему из оставшихся в живых родственников со стороны отца. После смерти кузена Сильвия всерьез задумалась о будущем Энвижен – в последние годы своей жизни Роберт, во всем на нее полагаясь, почти не вмешивался в дела компании, теперь же его акции и право голоса унаследовала Мэгги. До ее совершеннолетия акции находились под опекой Сильвии, но время летело быстро, и дочь Роберта, наследница одной трети контрольного пакета Энвижен, взрослела. Задумчиво поглядывая на рыжеволосую малышку, лицом, судя по фотографиям, сильно напоминавшую свою прабабку Делию, Сильвия размышляла и строила планы.

Глава первая. Когда-то в Москве

В Москве бурлила весна, наполняя все живое ощущением предстоящего чуда. Как правило, подобное состояние относится к чисто сезонным явлениям и не имеет логически объяснимых причин – просто на душе легко, и хочется петь. Поэтому лихо вращавший баранку грузовика Василий Проханов напевал себе под нос:

«Шаланды полные кефали в Одессу Костя приводил, ля-ля-ля-ля-ляля-ля-ля!»

«Ля-ля-ля-ля» заменяло все остальные слова, которых он не помнил. Сидевший рядом с ним грузчик Гена Сычев выглянул в окно и подивился:

– Чего ты по Садовому поехал? Через центр же быстрее.

– Через центр сейчас нельзя, – возразил Проханов, – там технику нагнали к параду. Доедем, куда торопиться.

– Успеем-то до вечера наряды по плановым перевозкам закрыть?

– План, Гена, не волк, в лес не убежит, – нравоучительно проговорил Проханов, – .сначала главные дела сделаем, а потом уже работать поедем.

– Да я-то ничего, мне только, чтобы нормально заплатили. А то один раз перевозили полковника милиции, так половину не доплатил. И не поспоришь с ним.

– Эти заплатят, не милиция. Мне знакомая из НИИ позвонила, уже в третий раз просит людей в новостройку перевезти. Знаешь, где на Вернадского от Академии наук кооператив заселяется? Туда интеллигенты и профессора въезжают, если правильный подход к ним найти, то и сверху заплатят.

– А в те разы с тобой какие грузчики перевозили?

– В те разы со мной Витька Смородин с напарником ездили, – Проханов сердито дернул плечом, – больше я их не возьму, сволочей. В первый раз-то они нормально, а во второй Витька начал: «Почему мы тебе должны четвертную отдавать, если мы грузим, а ты ничего не делаешь, в кабине сидишь?» И отдает только червонец. А ничего, что я им клиентов нашел и в рабочее время машину ради них гонял? Я ему сразу сказал: раз так, то оревуар, с другими буду работать.

Гена Сычев подхалимски закивал головой.

– Смородин всегда жопой был, а за нас ты не волнуйся, Васек, мы по-честному. Бери нас, если что подвернется.

Не ответив, Проханов напустил на лицо выражение, говорящее «это уж, как ты себя зарекомендуешь», включил радио, и в кабине грузовика зазвучал бодрый голос диктора:

«В соответствии с программой исследования космического пространства в Советском Союзе произведен запуск орбитальной научной станции «Салют»… Целью запуска является отработка элементов конструкции и бортовых систем, проведение научных исследований и экспериментов…»

– Видал как? – притормозив у светофора, Вася Проханов гордо глянул на Сычева. – Десять лет назад мы Гагарина в космос запустили, сегодня целую космическую станцию.

Настроение его, слегка омраченное воспоминанием о подлости бывшего компаньона Смородина, вновь поднялось, и он затянул теперь уже в полный голос: «Шаланды полные кефали…». Мощное пение его проникло в забитый домашней утварью крытый кузов грузовика, и хорошенькая блондинка лет тридцати с небольшим, ойкнув от неожиданности, испуганно прижала к груди сумочку.

– Ой, Сережа, кажется, они выпимши, – прошептала она на ухо мужу, сидевшему рядом с ней на большой набитой вещами коробке, – у нас же гарнитур импортный, как они собирать будут? Вдруг испортят? Только купили.

Действительно, вся мебель была еще в магазинной упаковке, резко отличавшейся от обшарпанных коробок и ящиков, доверху набитых одеждой и книгами.

Сережа, немного сутулившийся мужчина с интеллигентным лицом, слегка пошевелил затекшими от неудобного положения длинными ногами и неловко покосился на дремавшего в другом конце кузова второго грузчика.

– Я тебе с самого начала говорил, Ксюша: нужно обратиться в службу перевозок, – таким же шепотом ответил он, – а ты заладила: Маша Савина обо всем договорится, Маша Савина поможет нам с переездом. Вот и результат.

– Так, Сереженька, ведь в государственных конторах на месяц очередь, все нормальные люди договариваются частным образом.

– Ну и все, теперь, уже ничего не изменишь. Положи голову мне на плечо и спи, ты всю ночь возилась с коробками.

Тяжело вздохнув, Ксения последовала совету мужа и, пристроив светловолосую голову на его плече, закрыла глаза. Пригревшись под обнимавшей ее большой рукой, убаюканная мерным движением грузовика, она не заметила, как задремала, погрузившись в обрывки сновидений и воспоминаний.

....Ей снилось, что опять стоит шестьдесят первый год, везде по городу развешаны портреты Хрущева и Гагарина, а они с Сережей, студенты третьего курса мехмата МГУ, отмечают в ресторане свою свадьбу. Целуясь с мужем под крик «горько!», Ксюша краем глаза видит выскальзывающую из зала мать Сережи. Куда это она, интересно, собралась? Впрочем, теперь не до этого – начинает играть музыка, пора идти танцевать.

Когда молодые, запыхавшись после танцев, вновь садятся за стол, возвращается свекровь, и лицо у нее довольное. Отец Сергея и мать Ксюши смотрят на нее вопросительно.

– Дозвонилась? – спрашивает свекор.

– Дозвонилась и договорилась, – лицо его супруги расплывается улыбкой.

– Сколько она берет? – озабоченно спрашивает мать Ксюши.

– Сказала, много не возьмет. Она не ради денег сдает, просто одиноко. Муж у нее был какой-то заслуженный, поэтому ей разрешили оставить три комнаты, одну она сдает. Целый час мне жаловалась – в прошлом году пустила студенток, так они ее обворовали.

– Сейчас молодые всякие бывают, – сочувственно вздыхает Ксюшина мать.

Ксюша соображает – свекровь ходила звонить насчет комнаты. Проблема жилья для вновь испеченных супругов сейчас стоит во главе угла – у родителей Сергея двухкомнатная хрущевка, там еще один сын и бабушка, а Ксюша с матерью живут в комнате в коммуналке. Свекровь рассказывает:

– Я уж ей наших по-всякому расписала, хорошие, мол, ребятки, умные, математики, честные, аккуратные. Москвичи, говорю, просто у нас места нет, где жить. Она даже растрогалась, говорит, пусть прямо завтра приходят и живут. Я, говорит, как добрая фея, буду стоять у истоков их супружеской жизни, – она смущенно поясняет: – Это у Евдокии Николаевны манера так заковыристо говорить. Ты уж, Ксюша, меня не подведи, смотри, чтобы везде чисто было.

– У меня Ксюшенька аккуратная, – в голосе матери Ксюши звучит легкий вызов – дочь она родила без мужа и очень гордится, что сумела одна ее вырастить и выучить.

Евдокия Николаевна на первый взгляд и впрямь казалась похожей на добрую фею – пухлая, седовласая, велеречивая. Вот только недобрый прищур ее глаз постоянно светился подозрением, и каждый вечер она демонстративно пересчитывала на кухне ложки и вилки, а по утрам проверяла стоявший под вешалкой ящик с ботинками – все ли на месте. Ксюша и Сергей при этом чувствовали себя пойманными с поличным преступниками и, краснея, отводили глаза. По ночам дверь комнаты хозяйки была полуоткрыта, и, стыдливо пробираясь в ванную, Ксения ощущала между лопаток ее сверлящий огненный взгляд. Спустя пять месяцев Евдокия Николаевна все же недосчиталась одной пары ботинок и с позором изгнала своих молодых жильцов. Живот у Ксюши к этому времени был большой и круглый, поэтому искать новое жилье было бессмысленно – беременных жиличек хозяйки к себе не пускали…

Грузовик резко притормозил у светофора, Сергей придержал жену, чтобы она не соскользнула с его плеча. Усталая Ксения не проснулась, и теперь ей снилась их комната в коммуналке на Красной Пресне.

…Комнату разгородили двумя шифоньерами – половина им, половина матери. Рядом с их диваном стояла подаренная друзьями еще до рождения Андрюши старая, но добротная детская кроватка. Однажды, прислушавшись к сонному сопению четырехлетнего Андрюшки, Ксения с Сергеем решили, что он спит крепко, и можно заняться любовью. Но на самом пике страсти они внезапно услышали:

– Мама, что вы с папой делаете?

И с ужасом увидели: мальчик сидит и с интересом на них смотрит…

От сдавившего горло кошмара, навеянного этим воспоминанием, Ксения очнулась и огляделась.

– Еще не приехали?

– Спи-спи, – Сергей ласково похлопал жену по плечу.

Она закрыла глаза, но сон к ней уже не шел, зато в голову полезли неприятные воспоминания.

…Маша Савина, приятельница Ксении и бессменный профсоюзный деятель института, куда их с Сергеем распределили работать, посоветовала:

– Сходи к начальству – сейчас кооперативный дом Академии наук будет строить. Правда, официально только для профессоров и заслуженных работников, но я точно знаю, что на некоторых наших тоже список подали, – она назвала Ксении несколько фамилий, – может, и вас включат. А что – Сережа в двадцать пять лет кандидатскую защитил, докторскую пишет, занятия с аспирантами ведет, у тебя тоже диссертация почти готова. Пусть в ваше положение войдут – молодые перспективные кадры, у вас ребенок.

Ксения записалась на прием к заместителю директора, но ничего хорошего из этого не вышло. Тот вежливо выслушал рассказ обо всех их жилищных невзгодах и развел руками.

– К сожалению, я ничем не могу вам помочь, уважаемая, м-м-м, – зам. директора бегло взглянул на заявление, – Ксения Петровна, кооператив организован для профессоров, членов-корреспондентов и действительных членов Академии наук, а также заслуженных работников с многолетним стажем.

Он перечислял всех, кто имел право на кооператив, очень вежливо и корректно, даже сочувственно. Не улови Ксения в его взгляде равнодушного нетерпения – мол, объяснили тебе все, так иди и не надоедай больше, – она покорно извинилась бы за беспокойство и ушла. Но этот взгляд неожиданно вывел ее из себя и лишил равновесия.

– Между прочим, я знаю сотрудников нашего института, которые не относится к данным категориям, однако вступили в этот кооператив, – нахальным тоном заявила она и перечислила услышанные от Маши Савиной фамилии, – среди них есть даже не кандидаты наук, так что не надо! Все у вас по блату делается!

Заместитель директора на миг порозовел, но быстро взял себя в руки.

– Ничего об этом не знаю, – сухо обронил он, – откуда у вас такая информация?

– Мне сообщили об этом в профкоме, и вы сами все прекрасно знаете! Я… я обращусь в ЦК!

– Что ж, это ваше право, – еще суше произнес заместитель, – до свидания.

На следующий день Маша Савина позвонила Ксении в отдел и попросила зайти к ней в профком, а там уже, наедине, отчехвостила почем зря.

– У тебя совести нет, Ксюха, зачем ты мне такую подлянку сделала? Меня с утра уже из-за тебя к директору вызывали. Я тебе по секрету сказала: этим, например, дают. Чтобы ты в ситуацию лучше вникла. А ты в кабинете у зама орешь, всех в голос пофамильно перечисляешь, да еще на профком ссылаешься – вообще что ли? Себе врагов наживаешь и меня решила подставить? Вообще тебе больше ничего не скажу!

Ксения разрыдалась.

– Прости, Машенька, я не подумала. Но я твое имя не назвала, честное слово! И что теперь, у тебя будут неприятности?

Маша Савина, как большинство полных людей, была добродушна и отходила быстро.

– Ладно, как-нибудь обойдусь. Кончай истерику, давай, я тебе чаю налью.

Всхлипывая и постепенно успокаиваясь, Ксения пила чай и жевала засохший пряник, а под конец, совсем отойдя, решилась робко спросить:

– Маш, так что же мне все-таки делать, куда пойти? Невозможно уже так жить, легче утопиться! И снять квартиру нигде нельзя – с ребенком никто не сдает. С одной недавно вроде совсем договорились, даже за полгода деньги вперед заплатили – она на север куда-то уезжала. Стали вещи перевозить, а она как раз зашла, игрушки Андрюшины увидела и сразу на нас покатила: с ребенком не беру, почему не сказали, что с ребенком? Деньги вернула, и ни в какую – ребенок, говорит, тут всю мебель попортит, мне потом ваши деньги боком выйдут.

– Хватит ныть, – сурово прервала Маша ее жалобы, – и хуже, бывает, люди живут. Меньше нужно было болтать, где не надо!

Тем не менее, она прижала указательный палец к виску – как обычно, когда, размышляя, искала выход. В душе Ксении проснулась слабая надежда.

– Может что-то еще можно сделать? Я на все готова!

– Ладно, – еще немного подумав, кивнула Маша, – пойдешь в горком партии к Ибрагимову Аслану Алиевичу, он по жилищным вопросам. Попроси его, как следует, душевно, может, получится. Я запишу тебя на прием, но смотри – чтобы без эксцессов.

– Что ты, что ты, Машенька! Клянусь!

Ибрагимов, полный лысеющий мужчина лет пятидесяти с черными глазами и продолговатыми, как маслины, глазами, слушал рассказ Ксении, сочувственно кивал головой и одновременно просматривал написанное ею заявление.

– А почему же вы не встали на жилищную очередь по месту жительства? – спросил он.

Ксения вновь принялась с жаром объяснять:

– Я же говорю: у нас комната двадцать четыре квадратных метра, прописано четыре человека, на каждого члена семьи приходится шесть метров, а чтобы встать на очередь, нужно пять.

– Да-да, конечно, нужно пять. Так чего же вы хотите – у вас жилплощадь соответствует норме. Может, позже нормы в Москве пересмотрят, тогда вы и сможете встать на учет.

– А до тех пор нам что – всем четверым жить в одной комнате? Мама, я, муж и сын? – Ксения слегка повысила голос, но тут же вспомнила наставления Маши и, прижав к груди сложенные лодочкой руки, посмотрела на Ибрагимова полными мольбы синими глазами. – Помогите нам, Аслан Алиевич, пожалуйста, прошу вас! Неужели никакой надежды?

Щеки ее разрумянились от волнения, белокурые волосы очаровательно разметались по плечам. Ибрагимов откашлялся, прошелся по кабинету, а потом, встав за спиной Ксении, отеческим движением потрепал ее по плечу.

– Ну-ну, не нужно отчаиваться, – ладонь его внезапно стала горячей, не убирая ее, он положил и вторую руку на другое плечо молодой женщины, – но вы должны понять, что в стране сейчас сложная ситуация с жильем. Очень сложная!

Ксения растерялась, не зная, что делать. Побагровев от стыда, она вывернулась из сжимавших ее плечи рук и вскочила на ноги. Ибрагимов ее не удерживал, обойдя стол, он вновь опустился в свое кресло и с ласковой улыбкой смотрел на молодую женщину, а глаза-маслины матово блестели.

– Я… я пойду уже, – попятившись, она зацепилась каблуком за ковер и чуть не упала.

– У вас в институте сейчас, насколько я знаю, формируются дополнительные списки в кооператив, – задумчиво проговорил он, словно разговаривая с самим собой.

Кипя возмущением, Ксения повернулась и выскочила из кабинета.

«За кого, интересно, он меня принимает?»

На этот день у нее был оформлен отгул, но, тем не менее, она помчалась в институт, чтобы рассказать обо всем Маше Савиной. Было обеденное время, поэтому Маша, впустив ее к себе в кабинет, заперла дверь и, включив электрический чайник, сняла с плитки уже разогретую кастрюлю с мясным рагу.

– Ну, как там у вас с Ибрагимовым? – спокойно спросила она подругу, достав из тумбочки глубокую тарелку и пакет с нарезанным хлебом. – Поешь со мной?

– Не хочу, – угрюмо буркнула Ксения, – ты не представляешь, что за тип этот Ибрагимов! Такая сволочь! Знаешь, на что он намекал?!

Пока Маша ела рагу, Ксения сбивчиво описывала свой визит к секретарю горкома. Подруга молчала, чуть кивая головой, – говорить во время еды Маша не любила, потому что в детстве не раз слышала рассказ о родственнике, задохнувшемся из-за застрявшей в горле рыбьей кости. Прежде, чем ответить, она подобрала остатки соуса с тарелки корочкой хлеба, тщательно прожевала и проглотила.

– Ну, ты вообще! Извини, Ксюха, я не понимаю, у тебя что в голове? Мозги есть? Упускать такую возможность! Ты что, девочка невинная?

– Да ты что, Маша, для меня подобное и подумать дико! Я люблю Сережу, у нас сын.

– Ну и люби, – Маша налила себе чаю и, бросив в стакан два куска быстрорастворимого рафинада, поболтала в нем чайной ложкой, – люби, смотри, как все они задыхаются в одной комнате. Смотри, как Сережа пишет свою докторскую диссертацию на сломанном стуле в углу, как Андрюша делает уроки, сгорбившись на старом сундуке. Сама недавно кричала, что на все готова за квартиру.

– Ну, не на это же! – Ксения с достоинством вскинула голову.

– А на что? – утерев рот салфеткой, добродушно спросила Маша.

– Даже если бы я, как ты говоришь, ради своей семьи и пошла на что-то… на что-то такое, то моя семья все равно была бы разрушена, потому что я не смогла бы смотреть Сереже в лицо. И он бы меня тоже никогда не простил.

Разгорячившейся Ксении самой понравилось, как гладко и хорошо она это сказала, но Маша ничуть не была тронута, наоборот, губы ее чуть презрительно скривились.

– Ну, прямо юная пионерка! Стыдно, Ксения, взрослая женщина, а лепечешь такой вздор! Во-первых, про такие вещи Сереже вообще не нужно знать, а, во-вторых, любовь… Да какая любовь в одной комнате с сыном и мамой за шкафом? Сколько так может длиться? От такой жизни твой Сережа через пять лет станет импотентом, а через десять на нервной почве заработает инфаркт или инсульт. Будешь бегать по докторам, выбивать ему пенсию, и везде тебя заставят по пять часов просиживать в очереди перед кабинетом, а в кабинете какая-нибудь фифа еще и нахамит в лицо, если не наорет. А Андрюшка? Думаешь, на его психике все это не скажется? И что ты тогда будешь делать со своим самоуважением, в музей Ленина его сдашь?

Ошеломленная нарисованной перспективой Ксения слушала подругу и растерянно хлопала глазами.

– Подожди, Машка, но как же это можно? Противно ведь! С каким-то чужим мужиком…

– А что там с чужим! Ибрагимов – мужик не такой уж и плохой, если что обещает, то делает. Я тебя к нему потому и послала.

– Так ты знала… А почему не сказала заранее?

– А что я знала? Что я могла заранее сказать? Он тоже не на каждую бабу бросается, мог бы вообще на тебя внимания не обратить. Но раз ты ему понравилась, воспользуйся, вот мой совет. Другой возможности у тебя не будет. Нет, конечно, как хочешь, никто тебя насиловать не собирается.

– Но это же… ведь тогда это же проституция получается.

– Да скажешь тоже! Проституция – это когда за деньги, а тут нормальный принцип: ты мне, я тебе.

– Все равно, я уже отказалась и ушла.

– Да брось ты, – Маша благодушно махнула рукой, – я позвоню знакомой девочке в горком, она тебя снова на прием запишет. Ничего страшного, мужикам даже нравится, если женщина не сразу соглашается.

У Ксении слегка закружилась голова, она на миг зажмурилась и, облизав пересохшие губы, хрипло спросила:

– И где же… где же мы будем это… ну…

Маша расхохоталась до слез.

– Ну, Ксюха, ты, как дитя малое! Не волнуйся, это его проблема, найдет место. Только ты, вот что, – она стала серьезной и наставительно подняла указательный палец, – не веди себя, как школьница или какая-то несчастная жертва. И бревном тоже не будь. Лучше всего, если расслабишься и сама получишь удовольствие. Один раз живем.

Окажись объятия Ибрагимова физически противны Ксении, она ощутила бы моральное удовлетворение – сознавала бы, что терпит и приносит себя в жертву во имя семьи. Однако Аслан Алиевич прекрасно умел обращаться с женским телом и знал, как доставить партнерше удовольствие. Каждый раз, испытав с ним взрыв наслаждения, Ксения лежала, охваченная чувством гадливости и отвращения к самой себе – ведь с Сережей, безумно ею любимым, она никогда ничего подобного не испытывала. Да и как могло быть иначе, если даже в тех редких случаях, когда им с мужем удавалось заняться любовью наедине, где-то в подсознании у нее звучали скрип материнской кровати за шифоньером и хныканье проснувшегося сынишки?

Ибрагимов честно выполнил свои обязательства – через месяц научных сотрудников Сергея и Ксению Дориных включили в дополнительный список счастливцев, получивших пай в строящемся кооперативном доме. Спустя три месяца Ибрагимова перевели в Баку – он сам попросился на родину, поскольку плохо переносил северный климат. Особой печали при расставании с Ксенией Аслан Алиевич не испытывал, в последнюю их встречу выпил и, как юнец, разыгрался в постели, да так, что оставил у нее на груди большой синяк. Она заметила это только дома, и пришлось сочинить для Сергея целую историю про автобус, где ее во время посадки сбили с ног, ударив грудью о ступеньки.

Кооперативный дом строили почти четыре года, и все это время Ксения изо всех сил старалась вычеркнуть из памяти свою связь со сластолюбивым Асланом Алиевичем, но получалось плохо. Каждый раз при воспоминании о нем ее охватывали тоска и отчаяние, и теперь, когда она, положив голову на плечо мужа, подъезжала, наконец, к своему новому жилищу, в голову опять полезли неприятные мысли, защипало в глазах и в носу.

– Приехали, – громко сказал Сергей, – просыпайся, соня.

Незаметно утерев выступившие слезы, Ксения подняла голову и огляделась. Дремавший прежде в противоположном углу грузчик уже отодвинул щеколду и распахнул дверцу, впустив в полутьму кузова яркий свет. Забыв обо всем, Ксения выпрыгнула из кузова, едва не угодив в жидкое месиво – по всей Москве дворники уже очистили от снега свои участки, но пустырь около их дома-новостройки еще не был приписан ни к одному ЖЭКу, поэтому жил жизнью грязной и снежной. Шофер Проханов выглянул из кабины и, крикнув всем отойти, осторожно подогнал машину еще ближе к крыльцу. Сычев с напарником немедленно принялись выгружать на крыльцо коробки.

– Сережа, – поправляя съехавшую набок вязаную шапочку, озабоченно проговорила Ксения, – ты посторожи вещи возле машины, а я поднимусь с грузчиками, дверь им открою. Только никуда не отходи, слышишь?

Сергей послушно кивнул и прочно встал возле выгруженных вещей. Водитель Проханов вылез из кабины размяться, раскурил папиросу и вытащил из кармана свежий номер газеты «Известия».

– Утром купил, не успел прочитать, – сказал он Сергею, – видали, что пишут? «Салют» отстающим американцам!». Снова мы буржуев с носом оставили.

– А, да, конечно, – рассеяно ответил тот, вежливо скользнув взглядом по строчкам.

Шофер поковырял в носу, перевернул страницу и удовлетворенно констатировал:

– В Америке опять народ против войны во Вьетнаме волнуется.

Из подъезда вышли уже побывавшие в квартире грузчики и Ксения.

– Короче, как договаривались, – проговорил Сычев, пока второй грузчик примеривался, как лучше ухватить набитый книгами ящик, – за мелкий груз отдельная плата, за сборку отдельно, и за крупногабаритное десять рублей этаж.

– Десять? Но ведь с утра, когда мы договаривались, вы говорили восемь, – возмутилась Ксения, – и Маша мне тоже сказала, что вы восемь берете.

– Если бы лифт работал, то было бы восемь, – объяснил он, – а так придется на руках таскать.

– Вы же знали, что дом новый, и лифт еще не работает! Маша сказала, что вы сюда уже людей возили.

– Лично я никого не возил, откуда мне знать – новый, не новый. Не нравится – можете других грузчиков взять, только за провоз и погрузку нам заплатите. Или мелкий груз мы вам снесем, а с мебелью с другими договаривайтесь.

Разумеется, все его предложения и рассуждения были чистой воды демагогией – на пустыре у дома, где даже телефонной будки поблизости не было, найти других грузчиков было чисто физически невозможно. Поэтому Ксения с тяжелым вздохом согласилась:

– Ладно, пусть десять.

– Самая тяжесть в книгах, – бурчал второй грузчик, обвязывая такелажной веревкой две коробки сразу. – Эх, взяли!

Водворив, наконец, все имущество супругов в новую квартиру, грузчики начали привычно и споро собирать мебель. Когда собранные шкафы и кровати были расставлены по местам, Сергей с застенчивым видом вытащил бумажник, и Проханов вновь начал перечислять:

– Значит, за мебель десять рублей этаж и пятьдесят рублей за сборку, за мелкий груз отдельно двадцать рублей и десятка шоферу за ожидание.

– Погодите, шоферу за ожидание мы не договаривались! – возмущенно закричала Ксения, придержав руку мужа, приготовившегося уже отсчитать десятку за ожидание.

– А чего договариваться, самим понимать надо, – снисходительно прогудел грузчик, словно объясняя малолетнему ребенку прописную истину, – человек время на простой тратит, а ему семью кормить надо.

– Так Маша сказала, что оплата водителю входит в общую сумму! – запальчиво возразила она.

Проханов запихнул деньги в карман и, не глядя на нее, с презрением в голосе обратился к своему напарнику:

– Эх, люди есть! Страна станцию в космос запустила, а они десятку у трудящегося человека готовы зажать.

Сергей, покраснев до корней волос, сунул ему десятку.

– Пожалуйста, передайте своему водителю. Это все, или мы вам еще что-то должны?

Ксения пожала плечами и отвернулась – в самом деле, не отбирать же ей теперь было эту злосчастную десятку! Однако, когда грузчики покинули квартиру, она не удержалась и выговорила мужу:

– Ты ничего в людях не понимаешь, Сережа, они видят, что интеллигентный человек, и наглеют. И как мы теперь, скажи, дотянем до зарплаты? У меня все было до копейки рассчитано, мы им и без того десять рублей этаж вместо восьми заплатили.

– Ладно, дотянем, в крайнем случае, займу у Гришки Плавника, – беспечно ответил Сергей и, опустившись на свежесобранную кровать, притянул к себе жену. – Иди ко мне, Ксюша, я так соскучился! Знаешь, мне просто не верится, что мы с тобой одни и в собственной квартире.

Блаженно закрыв глаза, она потянулась, как кошка, и прижала к своей полной груди руку мужа.

– Мне тоже не верится. Хорошо, правда, что мы не взяли с собой Андрюшку? Хоть вдвоем побыть. Ой, Сережа, погоди, надо сначала простыни....

– Да шут с ними, с простынями! Давай, будем делать все, что хотим.

На непокрытой бельем и пахнувшей свежим деревом новой кровати они шептали друг другу нежные слова, и впервые в жизни Ксения закричала от страсти в объятиях мужа. Они очнулись, когда наступили сумерки, и Ксения, приподнявшись на локте, озабоченно встряхнула растрепанной головой.

– Ой, Сережа, нам ведь еще придется новоселье устраивать, народ у нас в отделе меня уже теребит.

– Устроим, – погладив ее по голове, согласился он, – только подожди до следующей зарплаты, хорошо?

– Я просто поверить не могу, Сережа, три комнаты! У нас с тобой своя спальня, у Андрюши своя, а в большой комнате будем принимать гостей. Назовем ее гостиной, ладно?

– Как хочешь, любимая, – рассмеялся муж, – хоть космодромом.

Ксения побежала в душ и тут же с недовольным видом вернулась.

– Абсолютное блаженство в стране Советов, как всегда, недостижимо – нет горячей воды.

Подложив под голову локоть и глядя в потолок, Сергей беспечно ухмыльнулся.

– Зато наши ракеты бороздят просторы космоса, – весело сказал он.

С того дня Ксению перестало мучить воспоминание о ласках Аслана Алиевича. Спустя месяц супруги Дорины отпраздновали новоселье, и друзья подарили им хрустальную люстру, а Маша Савина от имени профсоюза вручила полотер – пол в квартире был паркетный, хорошего качества, и при включенном свете на нем бликами играл отблеск свечей люстры. И когда спустя полгода та же Маша Савина как бы невзначай сообщила, что Ибрагимов скончался от инсульта у себя в Баку (как поговаривали, в постели с молодой любовницей), в душе Ксении абсолютно ничего не шевельнулось.

Бежали дни, уходили годы. Обретя душевный покой под сенью новой квартиры, Сергей защитил докторскую диссертацию, читал лекции в университете, спустя два года получил звание доцента, еще через пять лет – профессора. Ксения же, наоборот, после переезда всю себя посвятила созданию уюта в столь тяжкими трудами обретенном домашнем гнезде. Она забросила кандидатскую, так ее и не защитив, а на огорченные увещевания мужа со смехом отвечала:

– Надоело все это, Сережа, не хочу никакой науки, мне достаточно быть женой доктора наук. Ну, окончу жизнь в должности простого научного сотрудника, и что теперь? Хочу посвятить тебе всю свою жизнь, ты против?

– Нет, конечно, но я у тебя тихий и вполне самостоятельный, ты вполне можешь совместить меня с наукой.

– Я, между прочим, не только жена, но и мать, все мое время должно быть отдано сыну.

– Ну, тут уж тебе грех жаловаться, Андрюшка у нас нормальный парень и много времени у тебя не отнимает.

– Ну, это тебе только кажется. Ты ведь отец, а не мать.

Хотя, в сущности, Сергей был прав – сын даже в подростковом возрасте особых хлопот им не доставлял. Болел он редко, время между занятиями и отдыхом всегда распределял сам и вполне грамотно, так что родители старались не вмешиваться в его дела. Еще в школе, выбирая будущую профессию, Андрей твердо решил идти по стопам родителей. Окончив с «красным» дипломом мехмат МГУ в двадцать один год (его отдали в школу с шести лет), он поступил в аспирантуру и вполне успешно работал над диссертацией. Поэтому все ссылки Ксении на необходимость посвящать свое время сыну были отговорками – ее просто не тянуло к науке. Когда Сергей, наконец, понял, что не может заставить жену измерять жизнь его мерками, и перестал ее теребить с недописанной диссертацией, в их трехкомнатной квартире окончательно воцарились мир и спокойствие.

Летело время, на улицах и площадях сменялись портреты вождей. И вот в дружном тандеме Маркса-Энгельса-Ленина появился человек с багровым пятном на лысине, а вместе с ним в страну пришел «сухой» закон. В марте восемьдесят шестого года Андрей защитил кандидатскую диссертацию, и, конечно, Дориным хотелось бы отметить это событие по всем правилам, но в ученых кругах поговаривали о неофициальном указе сверху – «обмытую» диссертацию в ВАКе не утверждать. Во избежание неприятностей Ксения решила приурочить празднование защиты сына к юбилею их с Сергеем серебряной свадьбы – юбилей в середине апреля, сторонние недоброжелатели его с защитой никак не свяжут. Тем более, если собраться не в ресторане, а в тесном семейном кругу – слава богу, жилплощадь позволяет.

Гости начали собираться ближе к семи вечера, в прихожей сразу стало шумно от веселых голосов и тесно от оставленных гостями сапог. Тем, кто забыл принести с собой туфли, со смехом искали тапочки. Столы накрыли в двух комнатах – иначе всех друзей родителей и сына негде было бы усадить. Как всегда в дни семейных торжеств в гостиной горела на полную мощность хрустальная люстра, и свет ее тысячью огней отражался от зеркально натертого паркета – гордости Ксении. Празднование началось с тостов в честь диссертанта и юбиляров, потом гости занялись поглощением салатов и холодных закусок. К тому времени, как загодя поставленное Ксенией в духовку мясо протушилось до полной готовности, первое чувство голода было уже утолено, новое еще не пробудилось, поэтому на предложение хозяйки подавать горячее, все дружно ответили «позже», и начали расчищать место для танцев.

Сначала под плавно льющиеся звуки музыки немного покружили юбиляры и гости постарше, затем поставили румбу, и пустилась в пляску молодежь. Ксения, присев на краешек стула, следила, как Андрей скользит по сверкающему паркету, крепко обнимая талию своей девушки Аэлиты, золотоволосой черноглазой красавицы, изящной и тоненькой, как тростинка. Материнское сердце раздирали противоречивые чувства – хорошо, конечно, что у Андрюши уже два года одна и та же девушка, ведь прежде родители не раз ему пеняли, что он меняет подружек, как перчатки. Но, с другой стороны, Аэлита Ксении не нравилась. Почему? Вряд ли она смогла бы объяснить даже себе самой, почему ей так хотелось отыскать недостатки у вполне вероятной будущей невестки. Перехватив полный любви взгляд Андрея, устремленный на танцевавшую с ним девушку, Ксения ощутила легкий укол в сердце. От смятенных мыслей ее оторвала присевшая на соседний стул Маша Савина.

– Ксюша, – сказала она к юбилярше, – тут местком на меня миссию возложил – уточнить по поводу подарка вам с Сережей на юбилей. Короче, сначала хотели стиральную машину, но я сказала, что ваша пока нормально работает. Тогда предложили выделить вам обоим на август путевки в Пятигорск, ты как?

– Ох! – Ксения от досады чуть сморщила нос и качнула головой. – В этот Пятигорск мы уже раз пять ездили. А в Кисловодск путевок нет?

– В Кисловодск нет, но я им тоже сказала, что ты на сто процентов в Пятигорск не захочешь. Волынская носом крутила, крутила, потом все-таки еще вариант предложила – круиз по Черному морю. Остановки в Одессе, Новороссийске, Сочи, Ялте, где-то там еще, уже не помню. Разве плохо?

– А на какой месяц? – недоверчиво спросила Ксения, знавшая по опыту, что путевки на черноморские курорты профком обычно предлагает сотрудникам в зимнее время или ранней весной.

– То-то и оно, что конец августа, бархатный сезон – день на каждой стоянке, пляж, море. Я тебе по секрету скажу, но только никому: Волынская эти путевки для внучки директора выбила, та в свадебное путешествие собиралась. Но у них с женихом что-то там расклеилось со свадьбой, короче, не едут. Ну, я и насела на Волынскую – у вас юбилей все же. Ты, конечно, сама решай, но я тебе от души советую, такие путевки институту каждый год не выделяют.

«Действительно, – размышляла Ксения, – надо брать, хотя… Сергей ведь говорил, что в конце августа в институт приедет группа из Белграда, ему нужно будет их встретить. У него уже с руководством института договоренность, да и ему самому будет интересно».

– Я бы хотела, но Сережа, наверное, не сможет, – неуверенно сказала она, – и что я тогда с его путевкой буду делать?

Маша всплеснула руками.

– Да что ты, как дите малое! Не сможет Сергей, поезжай с Андрюшей.

– Он ведь после аспирантуры только начал работать.

– Да неужто не договоритесь с Борисом Михайловичем? И ведь какое удовольствие для парня будет!

Борис Михайлович, начальник отдела института, куда устроился работать Андрей, когда-то учился на одном курсе с Сергеем и Ксенией, а сейчас сидел в их доме за одним из столов. Попросить его перенести отпуск сыну было проще простого.

– Ладно, Маша, уговорила.

– А уж в крайнем уж случае, если что-то не получится, то одну путевку продашь. Да я хоть сама у тебя ее куплю.

– Андрюша наверняка поедет, он обожает Черное море.

Однако сын, которому она с радостным видом сообщила о предстоящем круизе, огорченно развел руками.

– Не смогу, мам, я ведь работаю.

– Ничего, мы попросим Бориса Михайловича перенести тебе отпуск на август.

Андрей насупился и покраснел.

– Не надо!

– Но почему? В августе почти весь институт уходит в отпуск.

– Ну… видишь ли… Короче, я уже говорил с Борисом Михайловичем – попросил его дать мне отпуск в сентябре. Мы с ребятами идем в поход по Военно-грузинской дороге.

– В поход?! – ошеломленно переспросила Ксения. – Да ведь ты всегда говорил, что терпеть не можешь турбазы и палатки.

– Ну, надо же когда-нибудь начинать.

– И Аэлита тоже идет?

Лицо Андрея расцвело нежной улыбкой.

– Конечно, мам, мы все вместе. Да ладно, не обижайся, чего ты?

Скорбно поджав губы, она сказала:

– Раньше ты радовался, когда нам вместе удавалось куда-то выбраться, а теперь…

– Мамуля, ну, я понимаю, ты сейчас начнешь все шишки валить на Аэлиту, но ведь я уже взрослый и имею право на личную жизнь.

– Что ж, дело твое, – сухо ответила мать, – думаю, эта девушка достаточно умна – дергает за ниточки, и ты пляшешь под ее дудку.

Андрей вспыхнул.

– Знаешь, мама, это ты всю жизнь меня дергаешь за ниточки, если на то пошло! Только мне уже скоро двадцать пять, и я достаточно взрослый! И не надо трогать Аэлиту!

– Понятно. Как вижу, эта девушка ведет тебя прямой дорогой в ЗАГС.

– Ну и что? Хочешь сказать, я еще не дорос до брака? Возможно, осенью мы действительно подадим заявление.

– Ах, вот как! – и, не зная, что на это можно возразить, Ксения как можно более язвительно выдохнула: – Что ж, поздравляю!

– Спасибо, – словно не заметив тона матери, улыбнулся Андрей и, обняв ее, ласково проворковал: – Не понимаю, чем тебя не устраивает Аэлита – интеллигентная девушка, способный экономист, окончила университет, пишет диссертацию. К тому же, ее родители разошлись и оставили ей шикарную двухкомнатную квартиру на Ленинском проспекте, так что мы не будем здесь жить и вертеться у вас с папой под ногами.

Пожав плечами, Ксения попыталась отвернуть лицо от его поцелуя, но он все же сумел чмокнуть ее в висок и шутливо дунуть в ухо. Тая в сыновней ласке, она пробурчала:

– Квартира и диссертация это еще не все, главное – душа!

Андрей рассмеялся и все последующие месяцы был очень нежен и предупредителен с матерью. Ксения ждала до последнего – вдруг еще передумает. Сын не передумал. За месяц до круиза она, махнув на все рукой, позвонила нетерпеливо ожидавшей ее решения Маше Савиной и продала ей вторую путевку.

* * *

Тот день расколол жизнь семьи Дориных на две эпохи. Утром Андрей брился в ванной, собираясь на работу, когда до него из гостиной донесся сдавленный крик отца. Сергей Денисович, белый, как мел, даже не взглянул на вбежавшего сына – трясущейся рукой он указал на экран телевизора, где полным торжественной скорби голосом диктор сообщал подробности гибели парохода «Адмирал Нахимов».

Машу Савину живой подняли на борт подоспевшего катера, Ксении в списках спасенных не оказалось. Муж и сын в течение нескольких дней обходили уложенные рядами трупы, но так и не обнаружили ее тела. Позже, когда уже завершены были поисковые работы, стало ясно, что Ксения Дорина оказалась среди тех шестидесяти с небольшим пассажиров, кого «Адмирал Нахимов», этот Титаник советской эпохи, навечно увлек за собой на дно Цемесской бухты в пятнадцати километрах от Новороссийска.

Они вернулись в Москву черными от горя. Сергей Денисович еще держался, но Андрей, казалось, совсем обезумел.

– Это я виноват! – повторял он. – Если бы мы поехали вместе, я бы ее спас!

– Андрюша, не говори ерунды! – увещевал его отец. – Ну, оба бы вы погибли – было бы легче? В те каюты сразу хлынула вода, там невозможно было спастись.

Аэлита примчалась к Дориным в день их возвращения из Новороссийска. Открывший ей Сергей Денисович обнял девушку, и она, плача, уткнулась ему в плечо.

– Ну-ну, – ласково гладя ее по голове, говорил он, – тихо, тихо, моя хорошая. Ты пойди к Андрюше, побудь с ним.

Он подтолкнул ее к комнате Андрея, а сам направился было на кухню, чтобы заварить чай, но тут же метнулся обратно, потому что тишину разорвал яростный вопль сына. Андрей, стиснув плечи Аэлиты, тряс девушку с такой силой, что копна золотых волос металась из стороны в сторону.

– Все из-за тебя! Из-за тебя! Если б не ты, я поехал бы с мамой, я бы ее спас! Ненавижу! Убирайся, не хочу тебя больше видеть! Никогда!

Ошеломленный Сергей Денисович не видел лица Аэлиты – его закрывали растрепанные пряди волос. Придя в себя, он бросился к сыну и вцепился в рукав его рубашки.

– Андрей, ты с ума сошел! Очнись!

Сразу обессилев, Андрей разжал пальцы и закрыл глаза. Отшатнувшись от него, Аэлита споткнулась, но удержалась на ногах. Она отбросила упавшие на лицо волосы, и Сергей Денисович увидел ужас в ее глазах. Не говоря ни слова, девушка повернулась и бросилась прочь из квартиры Дориных.

Через два дня Сергей Денисович позвонил Григорию Плавнику, с которым в детстве жил в одном дворе и дружил чуть ли не с пеленок. Григорий Абрамович Плавник был психиатром и, как знал Сергей Денисович, работал в закрытом институте над чем-то сверхсекретным, поэтому обычно на профессиональные темы не говорил, но с кем же теперь было посоветоваться, как не с верным школьным другом?

– Гриша, что мне делать? Андрей ведет себя очень странно, я боюсь за его психику. Может, какие-нибудь таблетки?

Друг успокоил:

– Это реакция на пережитую трагедию, я привезу ему препарат – очень хороший, импортный, в Союзе таких нет.

Препарат действительно помог, Андрей успокоился, перестал себя бичевать, но с Аэлитой так и не помирился. Полгода он ходил хмурый, а потом внезапно загулял. Вечерами Сергей Денисович работал допоздна, ожидая возвращения сына и отгоняя прочь мысли о возможном несчастном случае. Иногда Андрей возвращался под утро и часто навеселе. На замечания отца он реагировал резко:

– Я живу такой жизнью, какая мне нравится. Сюда баб не вожу, ничем тебе не мешаю, так что оставь меня в покое.

Минул год со дня гибели Ксении. Однажды теплым сентябрьским днем, когда Сергей Денисович был дома один, ему стало безумно тоскливо. Вытащив из буфета заветную бутылку, он плеснул себе в рюмку коньяку, выпил до дна и, ощутив приятную расслабленность, хотел было добавить, но в это время в дверь квартиры Дориных позвонили.

Когда-то в другой жизни Ксения постоянно пугала мужа и сына:

«Сразу не открывайте, сначала спросите, в глазок посмотрите. Все может быть – по голове стукнут, потом квартиру ограбят, а то и вообще убьют».

Теперь все это осталось в далеком прошлом, и Сергею Денисовичу было абсолютно безразлично – убьют, так убьют. Не спрашивая даже, он распахнул дверь и удивленно уставился на стоявшую на пороге девочку лет пятнадцати-шестнадцати.

– Здравствуйте, – с достоинством сказала она, – вы профессор Сергей Денисович Дорин? Я Ольга Васильева, и мне нужно с вами поговорить по важному делу. Очень важному!

– Здравствуйте, да, конечно, – растерянно пробормотал профессор, отступая назад и пропуская гостью в квартиру. – Вот сюда, пожалуйста. Можете не снимать обувь, у нас тут… немного не прибрано.

Скептически скользнув взглядом по скопившейся на мебели пыли, Ольга прошла в кабинет, опустилась на краешек стула, предварительно проверив пальцем – не грязно ли, – и, подождав, пока Сергей Денисович сядет напротив нее, сразу перешла к делу.

– Вы продавщицу Ларису Васильеву знаете – ну, из продмага, что рядом с вашим домом? Это моя сестра.

– А, ну… да, конечно, конечно, помню, – из вежливости солгал Сергей Денисович, но получилось у него не очень убедительно.

Если честно, то Ларису он не знал и в продмаге рядом с домом никогда не был – продмаг открылся всего пару лет назад, а еще года за четыре до этого Ксения добилась, чтобы ее мужа, как доктора наук со званием профессора, получившего государственную премию в области математики, прикрепили к магазину ученых. Там без очереди и толкотни можно было купить все, что способна возжелать душа советского человека, включая черную икру, индийский чай «со слониками» и ставший дефицитным после введения «сухого» закона сахарный песок. Овдовев, Сергей Денисович заходил в «свой» магазин раз в неделю, и купленных там продуктов им с Андреем за глаза хватало, поскольку оба они, как правило, обедали в институтской столовой.

Девочка Оля посмотрела на профессора с понимающей усмешкой, и от ее взгляда у него почему-то закололо в затылке.

– Ладно, в универсаме вы не бываете, сестру мою не знаете, я уже вижу. Но вот ваш сын Андрей ее очень даже хорошо знает – она от него беременна, а жениться он не хочет.

От растерянности и смущения лицо Сергея Денисовича стало багровым.

– Позвольте, – пролепетал он, – я не очень хорошо понял – это ваша сестра просила вас сюда прийти и со мной поговорить?

– Лариса? – девочка пренебрежительно махнула рукой. – Да что вы, я сама пришла, она мне вообще ничего никогда не говорит.

– А, понятно, – Сергей Денисович почувствовал некоторое облегчение – возможно, у девочки просто разыгралась буйная фантазия, и она насочиняла неизвестно что, – но если ваша сестра вам ничего не говорит, откуда вы знаете, что дела обстоят именно так – ну, что она ждет ребенка, и что отец ребенка мой сын?

На лице Оли появилось снисходительное выражение, и она презрительно пожала плечами.

– Не понимаю, зачем ей нужно что-то говорить? Да я и без ее рассказов все знаю! А отец ребенка – точно ваш сын, потому что у нее никого больше и не было. Просто, вы сами подумайте, он ей мозги запудрил, потом говорит: иди делать аборт, я тебе найду хорошего врача, а она боится, что потом детей не будет. Плачет, говорит: не пойду, ты не бойся, я рожу, но никому не скажу – в смысле не скажет, что это его ребенок. И теперь как же получается – мы с Лариской и мамой и без того втроем в однокомнатной квартире живем, а теперь еще и ребенок?

Сергей Денисович прямо-таки обомлел.

– Неужели они при вас все это обсуждали? – с дрожью в голосе спросил он. – Или, может… Вы подслушали?

– Ну… может, подслушала, – без всякого смущения ответила девочка Оля, – а чего вы пугаетесь? Мне кажется, что пусть ваш сын сам своего ребенка жильем обеспечит, у вас тут места много. Так как?

Внезапно Сергей Денисович вновь ощутил покалывание в затылке, столь острое, что ему даже стало страшновато – скоро пятьдесят, в таком возрасте на мужчин наваливаются разные болячки, а Ксении рядом с ним больше нет. Одного из сотрудников у них в институте недавно парализовало, ему тоже было где-то сорок семь, так за ним хоть жена ухаживает.

– Я поговорю с сыном, непременно, – с трудом двигая языком, сказал он.

– Ладно, – девочка поднялась и, оглядев комнату, чуть поджала губы, – когда они поженятся, Лариса хоть порядок у вас тут наведет, а то точно грязью зарастете. И сами вы еще можете жениться, вы же не старый. Вот и будет жена за вами ухаживать.

В этот вечер Сергей Денисович долго работал в зале, ожидая сына. Андрей появился около часу ночи, и от него разило перегаром. Проходя мимо отца в свою комнату, он слегка покачнулся и, уцепившись за стол, с ухмылкой спросил:

– Папа, ты еще не лег? Много работы? Смотри, переусердствуешь.

Сергей Денисович уже мысленно прикинул, как поделикатней начать разговор о Ларисе, но нагловатый тон Андрея вывел его из себя, он вскинул голову и резко сказал: – Сядь! Что у тебя с продавщицей Ларисой? Она действительно от тебя беременна?

– Что?! – Андрей застыл на месте, как вкопанный, потом опустился на стул. Лицо его начало медленно розоветь и, в конце концов, приобрело свекольный цвет. – Вот фрукт! Эта… Она что, была здесь и высказала тебе какие-то претензии?

– Нет, продавщица Лариса, если ты ее имеешь в виду, здесь не была и не высказывала никаких претензий. Она ведь, кажется, обещала тебе, что одна будет растить вашего ребенка, и ты на это согласился. Так или нет?

– Папа, не кричи, я не глухой. Давай, договоримся: это мои дела, и я разберусь с ними сам.

– Нет, это не твои дела! Ребенок, это уже не только твои дела – ты мой сын, так что придется нам с этим разбираться вместе.

– Ну и чего ты хочешь? – иронически спросил Андрей. – Да, допустил промашку, не отрицаю, но кто из нас не ошибается? Все же, откуда ты об этом узнал?

– От сестры Ларисы – она, кажется, подслушала один из ваших разговоров. И ты зря надеешься, что о ребенке не станет известно – узнают и в институте, и в комсомольской организации. Тебе ведь еще год быть в комсомоле.

– Да плевать, сейчас уже не то время. Папа, честно, ну в чем я виноват? Жениться не обещал, она мне с самого начала особо была не нужна.

– Ну и зачем было связываться, ставить себя в такое положение?

– Да случайно получилось – прятался от дождя и забежал в их магазин. Смотрю, она стоит за прилавком, смотрит на меня и улыбается – аж вся сияет. Говорит: здравствуйте. На прилавках пустота, народу никого. Ну, я сказал ей от нечего делать пару комплиментов. Она мне: а я тебя знаю, тебя Андрей зовут, и ты в этом доме живешь. Короче, тыры-пыры, я сначала думал, нормальная девчонка, приятно проведем время, потом только понял, что она на меня давно уже глаз положила – сидит там в своем магазинчике, товару нет, делать нечего, каждый день видит, как я из подъезда выхожу и прихожу, вообразила себе невесть что. Да знай я, что она девушка, да еще и залетит, я бы ее пальцем не тронул! Что я, враг себе?

– Вполне возможно, – сухо сказал отец, – ладно, что ты теперь думаешь делать?

– Я нашел прекрасного врача, ей бы за пять минут сделали аборт под наркозом, но она ведь фокусничает! Не пойму, чего она добивается, я ей сто раз объяснял, что не женюсь.

Сергей Денисович пожал плечами.

– Если родится ребенок, другого выхода нет, и ты это знаешь.

– Папа, ты сошел с ума? Люди спят друг с другом, чтобы получить удовольствие, и потому что требует организм, а брак это совсем другое. В крайнем случае, если Лариса сделает такую глупость и родит, я ей всегда помогу, но жениться… Мы абсолютно разные люди, у нас разные интересы, разный уровень мышления, какой между нами может быть брак? О чем с ней говорить – она двух слов связать не может, нигде не училась. Если бы мама была жива, она с ума бы сошла, приведи я в дом такую жену!

Упоминание о покойной жене больно резануло Сергея Денисовича. Стукнув кулаком по столу, он надтреснутым голосом закричал:

– Если б твоя мама была жива, она никогда – слышишь? – никогда не допустила бы, что бы ее внук рос, как брошенный щенок, не зная своего отца! В наше время были другие понятия о порядочности.

Неожиданно закрыв лицо руками, профессор заплакал – от тоски по ушедшей юности, от безысходности и от того, что ему, не старому еще мужчине, придется доживать свой век в одиночестве. Потому что Ксения была его единственной женщиной, на другой он никогда не женится, а вступать в связь, как говорит сын, только потому, что организм требует, противно моральным устоям, с юности вбитым в его голову.

Андрей, впервые в жизни видевший плачущего отца – даже гибель жены тот перенес с сухими глазами, – испугался.

– Папа, не надо, папа, что ты! Хочешь, чтобы я женился – да женюсь, хоть завтра! Женюсь, разведусь, дам ребенку свою фамилию – разве это проблема! Только не надо плакать, умоляю тебя!

Пышную свадьбу справлять Андрей не пожелал, но все же в гостиной у Дориных накрыли стол. Пригласили только родственников и близких друзей семьи, невеста с матерью и подругой, набросив фартуки на нарядные платья, ловко и быстро накрыли на стол, заставили его салатами и закусками, чуть позже принесли из кухни чугунки с горячим.

«Господи, когда же это они успели все наготовить? – с некоторым смущением подумал Сергей Денисович. – Неловко как-то – мы все сидим, а невеста суетится. Но расторопная девочка, ничего не скажешь, а Оля, сестра ее, видно, балованная – сидит и даже пальцем не шевельнет помочь, как принцесса. Интересно, что это она Грише Плавнику рассказывает? У него такой вид, словно он тигра повстречал».

Действительно, Ольга что-то тихо говорила сидевшему с ней рядом Григорию Абрамовичу, уже изрядно подвыпившему, и казалось, что тот испытывает сильнейшее потрясение, чуть ли не смятение. Потом лицо его внезапно вспыхнуло восторгом, и он начал что-то доказывать, активно жестикулируя правой рукой.

– Давай, потанцуем, Сережа, – ласково положив руку на плечо Сергея Денисовича, сказала Анна Семеновна, жена Плавника, – покажем пример молодым.

Они плавно заскользили по зеркальному полу под звуки старинного танго – со дня гибели Ксении паркет потускнел и потемнел, но накануне Лариса его отчистила и прошлась полотером.

«В общем-то, у меня, кажется, неплохая невестка, – думал Сергей Денисович, – совсем неплохая. Хорошо бы у них с Андреем все сложилось».

Спустя семь месяцев Лариса родила близнецов – девочку и мальчика, – и несмотря ни на что Андрей был рад. Детям решили дать имена их погибших на войне прадедов – Денис и Александра.

Со временем Андрей иногда ловил себя на мысли, что быть женатым человеком не так уж и плохо – тихая и молчаливая Лариса создала в доме невиданный уют, какого не было даже при Ксении. Теперь Андрей с отцом завтракали, ужинали и даже старались обедать дома, поскольку стряпня Ларисы была несравнима с той, что им предлагали в институтской столовой – благо, что даже в годы нарастающего дефицита Сергей Денисович по-прежнему приносил в дом профессорский паек из «своего» магазина. Их дом опять стал домом, а семья семьей – так, во всяком случае, казалось Дорину-старшему.

В свое время Ксения приучила своих мужчин на равных с ней делать всю домашнюю работу, но Лариса от любой помощи отказывалась, хотя помимо дел по хозяйству на руках у нее было двое малышей.

– Нет-нет, спасибо, я лучше сама, – застенчиво говорила она, – только если погуляете с Дениской и Сашенькой.

– Кажется, твоя жена боится доверить нам кухонные дела, – шутливо жаловался сыну Сергей Денисович, – она думает, что мы с тобой способны только на самую примитивную работу – толкать коляску.

Андрей пожимал плечами – он с детства знал, что домашняя работа необходима, но не мог понять, как может человек получать удовольствие, готовя салаты с борщами, крахмаля занавески, и до блеска начищая кухонную утварь. Лариса же не просто получала удовольствие – она в буквальном смысле слова всем этим наслаждалась. Впрочем, свою часть работы – прогулку с детьми – Андрей с Сергеем Денисовичем тоже любили и с гордостью катали в парке большую «близнецовую» коляску нежного кремового цвета.

По заведенному Ларисой порядку теперь после ужина отец с сыном уже не пытались наскоро ополоснуть под краном свои тарелки, а сразу уходили в гостиную и, уютно устроившись перед телевизором, начинали обсуждать транслировавшиеся съезды и заседания с их бурными «перестроечными» дебатами. Пока мужчины спорили в гостиной и развлекали гулькавших в кроватках малышей, Лариса, довольная, что отучила мужа со свекром вмешиваться в кухонные дела, мыла посуду, придирчиво разглядывая и ощупывая тыльную сторону каждого блюдца, каждой тарелки. Потом, накормив и уложив спать детей, она, помешивая, варила что-нибудь на плите и смотрела сериал «Богатые тоже плачут» – на кухне для нее поставили маленький черно-белый телевизор. В эти минуты ей становилось так хорошо, что, казалось, сердце вот-вот должно разорваться от счастья, и до слез жаль было Марианну Вильяреаль, которая никак не могла найти счастье со своим Луисом Альберто.

Денис, любимец отца, рос живым и веселым мальчиком. В отличие от брата, Сашенька была тихой девочкой, очень застенчивой и робкой, но иногда вдруг закатывала истерику. Во время одного из таких приступов она разбила любимую чашку Андрея – подарок Ксении. Сергей Денисович тогда всерьез обеспокоился – припомнил вдруг, как после смерти матери Андрей чуть душу не вытряс из Аэлиты. Может, у отца и дочки подобные вспышки – результат какой-то наследственной генетической аномалии?

Как всегда он решил посоветоваться со своим другом психиатром Плавником и на следующий день после инцидента прямо из института поехал к нему домой – не по телефону же обсуждать подобные вещи. К величайшему его изумлению у Плавников сидела Ольга, сестра Ларисы. При виде Сергея Денисовича она ничуть не смутилась, весело протянула ему руку и сказала:

– Здрасте, как там у вас дела? А то я Лариску сто лет не видела.

Анна Семеновна принесла в кабинет мужа чаю с печеньем и тут же вышла. Развалившись в кресле, Ольга и пальцем не шевельнула, чтобы помочь пожилой женщине. Григорий Абрамович выглядел задумчивым, на Ольгу смотрел странными, чуть ли не влюбленными глазами.

– Я, собственно, на минутку, хотел только тебя проведать, – повертев в руке свою чашку, сказал Сергей Денисович, поскольку Ольга вроде бы не собиралась уходить – не при ней же обсуждать семейные дела.

– Что ты, Сережка, посиди еще, – возразил Плавник, раз в год заходишь. Давай, по маленькой. Тебе, Оленька, не стану наливать, ты уж извини.

Они выпили, расслабились, Анна Семеновна принесла еще чаю, а потом у Сергея Денисовича внезапно сильно закололо в затылке, и он, поспешно поставил чашку на стол, чтобы не расплескать.

– Как у тебя дела в институте, Оля?

После школы Ольга поступила во второй медицинский институт, и это несказанно всех удивило – она не отличалась особым усердием в учебе, а конкурс был исключительно велик.

– Все нормально, спасибо, – Ольга хмыкнула и поднялась. – Ладно, я пошла, надо к коллоквиуму готовиться. Лариске и Андрею привет.

Плавник вышел ее проводить и достаточно долго отсутствовал, за это время голова у Сергея Денисовича прошла. Когда друг вернулся, он с привычной для их приятельских отношений откровенностью задал крайне интересовавший его вопрос.

– Гриша, я, наверное, чего-то недопонимаю – что эта девочка у тебя здесь делает?

– Видишь ли, – туманно ответил Григорий Абрамович, – это очень интересная девушка, м-да, очень интересная. К тому же, у них с матерью сейчас довольно сложное материальное положение – девочка учится, работает одна мать, помощи никакой. Поэтому я нашел для Оли кое-какую работу, соответствующую профилю медицинского института.

Сергей Денисович удивился – кому, как не ему было известно, что Лариса мать с сестрой голодными и холодными не оставит. Иногда, когда Андрей задерживался на работе, она его просила:

«Сергей Денисович, вы сегодня вечером с детьми не посидите? Я пирогов напеку, и маме с Олей тоже отвезу».

Пару раз прибегала с работы домой вся встрепанная:

«Сейчас ужин разогрею и обратно побегу – в универмаге импортные сапоги дают, я очередь заняла, чтобы Оленьке купить».

Короче, Плавник явно юлил и, нахмурившись, Сергей Денисович сказал:

– Нет, Гриша, что бы ты ни говорил, но твой интерес к этой девице мне непонятен. Извини, конечно, это твое дело, но Ане, кажется, она тоже не особо нравится.

Плавник слегка покраснел и заерзал.

– Оставь глупые намеки, Серый, я тебе уже все сказал!

– И кем же ты ее устроил? На медицинском у студентов днем практически нет свободного времени, а я в жизни не поверю, что Оля пойдет работать ночной нянечкой.

– Ничего, девушка способная, справляется. Она…ну, что-то вроде лаборантки. Ладно, Сережка, давай переключимся – ты ведь пришел ко мне поговорить о Сашеньке, так?

Сергей Денисович был поражен.

– Откуда ты знаешь, неужели… неужели Андрей сам решил тебе позвонить? Да-да, я понимаю, его и самого беспокоит нервозность девочки.

– Думаю, Андрею лучше будет не знать о нашем с тобой разговоре, – со странной усмешкой ответил Плавник, – это очень личное. Расскажи мне все сам.

Домой Сергей Денисович возвращался немного успокоенный – друг объяснил ему, что маленькая Сашенька с возрастом, скорей всего, научится держать себя в руках, а если не научится… Что ж, в таком случае ей, как и Андрею, можно будет попить импортных таблеток.

Про Ольгу Сергей Денисович с другом больше не говорил, но почувствовал огромное облегчение, когда она год спустя вышла замуж за своего однокурсника.

* * *

Обстановка в стране менялась с нарастающей скоростью – события в Литве и Закавказье, ГКЧП, развал Союза. С молниеносной быстротой таяли сбережения на многочисленных сберкнижках Сергея Денисовича, и эпоха глобального дефицита сменялась эпохой невыплаты зарплат. Вскоре после развала Союза, Григорий Плавник уехал за океан, и теперь жил в Нью-Йорке. Сергею Денисовичу он писал:

«Особой культуры здесь не встретишь, но, как ты понимаешь, уровень жизни намного выше. Если хочешь, я постараюсь вытащить сюда твоего Андрюшку с семьей – хорошие математики здесь ценятся».

Однако в начале девяносто четвертого Андрей решил окончательно поставить крест на своей научной карьере.

– Все, папа, ухожу из института, – сказал он.

– Ты с ума сошел, – испугался Сергей Денисович, – как это уйдешь из института? У тебя наполовину готова докторская, кроме того, ты ведь знаешь, что Гриша связался с Массачусетским университетом – есть большая вероятность, что через полгода тебя пригласят в Штаты читать лекции.

Андрей упрямо мотнул головой.

– Нет, я устал от науки, хочу заняться бизнесом.

– Каким бизнесом, что ты понимаешь в бизнесе? Бизнес это торговля, это то, что раньше называли спекуляцией! Что ж, иди на рынок, сейчас таких много – вчера ракеты строили, сегодня картошку продают. Пожалуйста, присоединяйся!

– Брось, папа, – спокойно возразил сын, – ты же знаешь, что на рынок я не пойду, но у меня появилась другая возможность. Не хотел тебе говорить… да ладно, скажу. На днях я встретил Аэлиту…

Сергей Денисович даже ахнул.

– Кого?! Аэлиту? Но ты же сам с ней порвал, ты же…

– Папа! – Андрей порозовел, но лишь чуть-чуть. – Это было давным-давно, все уже в прошлом. Она замужем, у нее муж, дочка. Так вот, у них с мужем уже налажен бизнес – они привозят и продают компьютерную технику. Это в наше время самое выгодное дело, они буквально купаются в деньгах, а сейчас им нужен грамотный партнер. Аэлита предложила мне работать на их фирме.

– И ты согласился? – в голосе отца звучала горечь. – Неужели ты окончил мехмат, защитил диссертацию и всю жизнь занимался топологией для того, чтобы продавать компьютеры?

– Только не надо пускаться в патетику! – зло фыркнул сын. – Кстати, компьютеры это не только купи-продай, здесь нужны люди, разбирающиеся в вычислительной технике.

– А мне кажется, что дело здесь не в вычислительной технике, а в твоей Аэлите, – неприязненно пробурчал Сергей Денисович и добавил с непривычными для него бестактностью и откровенностью: – Потому, может, она тебя и зовет, что вспомнила старое, вот и вся вам вычислительная техника. Интересно, ее муж знает, что у вас была любовь? А то он, может, и не согласится взять тебя к себе на фирму.

– Какие глупости ты говоришь, – Андрей снисходительно вздохнул, – да мало ли у кого что было! Я ведь тоже не ради себя стараюсь – хочу обеспечить Ларису и детей. Надоело, знаешь, сидеть и гадать – выдадут мне в этом месяце мои заработанные деньги или нет?

Он начал приносить домой толстые пачки долларов. Часть «зеленых» Лариса бегала менять на рубли в обменный пункт за углом, остальные прятала в тюфяке – от воров. На себя она ничего не тратила, только на хозяйственные нужды, потому что создание уюта в доме было ее любимым занятием, но однажды робко спросила:

– Андрюша, можно мне Оле дать пять тысяч долларов из отложенных? Она хочет уехать.

– Куда? – поразился Андрей.

– Во Францию – договорилась где-то, что будет там работать.

– Погоди, а институт? На каком она сейчас курсе?

– На четвертом, но она институт хочет бросить – говорит, что заграницей наши дипломы все равно не годятся. Говорит, ей и неинтересно, это Григорий Абрамович, пока был, уговаривал ее на психиатра учиться и в каком-то закрытом институте у себя на работу устраивал. А теперь институт закрыли, Григорий Абрамович в Америку уехал, а врачи у нас вообще совсем мало получают.

– А что ее муж, он тоже хочет ехать?

– Так они уже заявление подали разводиться, их через две недели в ЗАГСе разведут. Я даже и не знала ничего, мне только недавно Оля сказала, что они разводятся. Она говорит: на что он мне, я во Франции себе миллионера найду, а в Россию уже не вернусь.

– Гм, а твоя мама не оторвет мне голову, если я дам твоей сестре деньги на поездку?

– Андрюшенька, а что мама может сделать? Оля у нас всегда всем командует. Может, мама даже и рада – она хочет выйти замуж, а если Оля разведется и придет обратно домой, то где они все станут жить – все втроем в одной комнате?

Андрей был поражен – замуж? Его теща с ее рано поблекшим лицом и искривленными за тридцать лет работы на станке пальцами всегда казалась ему глубокой старухой. Хотя, ведь если разобраться, то ей только пятьдесят.

– Думаю, твоей маме надо быть осторожней, сейчас много охотников вступить в брак, чтобы поселиться в московской квартире, – рассудительно заметил он.

– Ой, да что ты, дядя Миша очень хороший! Когда отец нас бросил, он с Дальнего Востока приезжал, даже деньгами помог – он ведь маму еще со школы любит. Только тогда он не мог семью оставить, а теперь жена умерла, дети выросли, у него военная пенсия. Они с мамой и решили, что теперь до конца будут вместе.

– Что ж, твоей маме видней. Можешь дать своей сестре пять тысяч долларов, и попутного ей ветра.

Первое письмо от Ольги пришло только через год – она просила выслать ей переведенную на английский язык и нотариально заверенную копию свидетельства о разводе. После этого в течение нескольких лет от нее опять не было ни слуху, ни духу.

Денис и Сашенька пошли в школу в девяносто пятом, и как раз в это время женское чутье подсказало Ларисе, что муж начал ей изменять. Нужно сказать, что Андрею удавалось крепиться больше года прежде, чем случилось неизбежное – во время поездки в Германию за новой партией компьютеров.

– Почему ты так долго делал вид, что ничего нет? Я уже решила, что ты действительно разлюбил меня, – плача и целуя его, говорила Аэлита, – почему ты сам своими руками разрушил наше счастье? Что нам теперь делать?

– Не знаю, – искренне ответил он, – не вижу выхода.

– А я вижу – развод. Я вышла за него замуж только для того, чтобы забыть тебя. Наш бизнес – моя идея и процветает благодаря мне, но я отдам ему одну треть. Две трети принадлежат мне и дочери, и нам с тобой этого хватит, чтобы продолжить дело.

– Лариса не отдаст детей, к тому же, ей некуда идти.

– Мы что-нибудь придумаем, купим ей квартиру.

– Это тоже не выход – папа хочет жить с внуками.

– Тогда еще лучше – пусть Лариса остается с твоим отцом, а мы будем жить в своем доме, я верю, что он у нас скоро будет. Милый, мы сейчас наплаву, но чтобы наш бизнес процветал, необходимо безоговорочно доверять друг другу, а для этого нам необходимо зарегистрировать наш брак, понимаешь?

– Понимаю, – со вздохом ответил Андрей и в неожиданно нахлынувшем порыве откровенности добавил: – Я бы отдал ей Сашку, но Дениса… Я не могу расстаться с сыном, а суд его мне не отдаст, детей всегда оставляют матери.

– Попробуй с ней договориться – может, она согласится разделить детей. В конце концов, ей можно заплатить.

Лариса, выслушав мужа, поначалу ничего не поняла, потом пришла в шоковое состояние, а под конец, с ней случилась истерика. Прибежавший из своей комнаты Сергей Денисович схватился за сердце, и обсуждение развода на какое-то время было отодвинуто в неопределенное будущее. Андрей ушел жить к Аэлите, но к детям приходил почти ежедневно.

Спустя полгода Аэлита расторгла свой брак и покончила со всеми формальностями. Они с Андреем уехали в Германию, а после того, как закончили все дела, отправились в турне по Европе. В Москву вернулись лишь в сентябре, и на следующий же день после приезда Андрей отправился навестить детей, подгадав время, когда отец должен был быть в институте. Предварительно он позвонил и, услышав ответивший ему детский голос, с облегчением вздохнул – стало быть, жены тоже нет, поскольку Денис и Саша подходили к телефону только в отсутствие взрослых.

В тот день Лариса, отпросившись с работы, повела Дениса, у которого болело ухо, к отоларингологу, а Сашенька в это время делала уроки. Услыхав, как открылась входная дверь, она побежала в прихожую встретить мать и брата, но, увидев отца, застыла на месте.

– Здравствуй, Сашенька, – Андрей шагнул к дочке, чтобы ее поцеловать, но она отшатнулась и, прижавшись к стене, замотала головой.

– Нет!

– Ты не узнала своего папу? – удивился отец. – Что с тобой?

– Я… ты не мой папа! – выпалила Сашенька, и в бешенстве затопала ногами. – Ты продажный, я не хочу тебя видеть! Тебя купила богатая женщина, я тебя ненавижу, ненавижу! Ненавижу!

И чем громче она выкрикивала слова ненависти, тем сильнее была в ее душе любовь к отцу, и тем больнее рвалось сердце от всех тех разговоров, что довелось ей услышать за это время от соседок во дворе. Ошеломленный Андрей дал ей пощечину. Удар был несильный, но Сашенька дернулась и замолчала.

Отец и дочь стояли, меряя друг друга яростными взглядами и даже не подозревая, до чего они в эту минуту походят друг на друга. Наконец, Андрей опомнился.

– Ты ошибаешься, дочка, потому что ничего не знаешь, – сказал он насколько мог ровным голосом, – я твой отец и всегда буду любить вас с Дениской, но если ты не хочешь меня видеть, я буду приходить только к нему – он меня, наверное, все еще любит.

Об этом инциденте никто из близких не узнал, но теперь каждый раз, когда отец приходил к ним в дом, Сашенька убегала и пряталась в другой комнате.

Прошло около года, и неожиданно Лариса получила письмо от сестры – из Австралии. Ольга писала:

«Я вышла замуж за парня из очень богатой семьи Дерека Нортона, и скоро должна родить. Приезжай ко мне, поживешь немного в Сиднее – сама развеешься и мне поможешь. Ты ведь и мир никогда не видала, всю жизнь провела в Москве. Сходи в ОВИР и получи загранпаспорт, а все хлопоты с визой я беру на себя – хочешь, можешь приехать даже на три года».

Ольга ни словом не упомянула о Дениске и Сашеньке, скорей всего, она в своем обычном равнодушии ко всему, что ее не касалось, вообще забыла о существовании племянников.

Лариса задумалась. В глубине души она чувствовала себя глубоко униженной поведением Андрея – действительно, прожили вместе столько лет, она его любила, всю душу ему отдала, двоих детей родила, а он повстречал старую зазнобу и тут же хлопнул дверью. И что теперь? Придет к детям, а ей, жене, только и скажет:

«Привет, Лариса. Вот тебе деньги, Лариса, если что еще нужно, сообщи».

Даже в глаза никогда не глянет, смотрит на нее поверх головы, как на пустое место, словно она тряпка или мусор. Сам со своей этой по Европам катается, а жена… Нет, нужно ей тоже уехать, да неплохо бы на целых три года – пусть знает! Только детей нужно взять с собой – как же их одних оставить?

Однако взять с собой детей оказалось не так просто – требовалось разрешение их отца, а Андрей давать разрешение не собирался.

– Хочешь – езжай одна, – с кривой усмешкой процедил он, – а за ребят можешь не переживать, они без присмотра не останутся. Кстати, они и не могут ехать, у них школа.

– Но как же я без них – ведь на целых три года. Я Оле написала, она говорит, у них там тоже можно в школе учиться, и английский они там выучат.

– Ничего, я найду им учителей, они и в Москве английский выучат. Короче, я все тебе сказал, нового ничего не жди.

Лариса заплакала, Андрей пожал плечами и ушел. Сергей Денисович в это дело не вмешивался, но неожиданно решение нашла Аэлита.

– Поставь ей условие: вы разводитесь, и она официально оставляет тебе Дениса, а Саше ты подпишешь разрешение на выезд. Намекни, что через пару месяцев, позволишь ей забрать Дениса, но ничего конкретного не обещай.

После долгих раздумий, Лариса согласилась с условиями мужа и, уезжая с Сашенькой в Австралию в июле девяносто восьмого, была твердо уверена, что вскоре вновь увидит сына. Однако месяц спустя в России разразился кризис, дефолт рубля разорил многие некрупные компании, в том числе и фирму Аэлиты. Позвонив в Сидней, Андрей коротко сообщил бывшей жене, что у него неприятности, денег для дочки он выслать пока не сможет, и писать временно не будет.

В то время как Лариса терпеливо ожидала сообщений из России, Андрей и Аэлита метались по Москве и Подмосковью, скрываясь от кредиторов. Аэлита продала свою квартиру и коттедж, который великодушно оставил ей первый муж, но это позволило им погасить лишь часть долга.

Когда кредиторы начали в открытую угрожать, Маринку, дочку Аэлиты, поспешно отправили к родственникам в Саратов, сами Андрей с Аэлитой прятались у друзей и знакомых, а Дениса оставили с дедом, который не выпускал мальчика из дому даже в школу – боялся, что его похитят, чтобы заставить отца вернуть долг. Вечерами, отчитав лекции в университете, профессор Дорин садился с внуком за стол и проходил с ним школьную программу.

В конце концов, не видя выхода, Сергей Денисович сам предложил сыну продать их трехкомнатную квартиру на проспекте Вернадского и взамен купить однокомнатную в Люблино. За счет разницы в стоимости удалось, наконец, полностью рассчитаться с кредиторами. При продаже квартиры пришлось уплатить немалую мзду инспекторам из органов опеки и попечительства, поскольку эта сделка серьезно ущемляла интересы несовершеннолетних Дениса и Александры Дориных.

Выйдя из вынужденного подполья, Андрей и Аэлита начали свой бизнес с нуля. Для себя и Аэлиты с Маринкой Андрей снял двухкомнатную квартиру в Подлипках, но внука Сергей Денисович пока оставил у себя в Люблино.

– Я, Андрюша, знаю, что такое жить на съемной квартире, – сказал он сыну, – мы с твоей мамой помаялись. Одной хозяйке не понравятся дети, другой вдруг померещится, что ее обокрали или поцарапали мебель, и она среди ночи выставит вас на улицу. Вы наверняка будете постоянно кочевать с места на место, так пусть хотя бы мальчик спокойно живет и учится, он и без того много пропустил в школе. Если что, так я и Мариночку к себе возьму – комната у меня большая.

Последнее было сказано чисто из вежливости – Денис с дочкой Аэлиты, заносчивой и высокомерной девчонкой, терпеть друг друга не могли и вряд ли согласились бы жить в одной комнате, – поэтому Андрей с улыбкой отказался:

– Нет, папа, спасибо, Марина у нас девочка с претензиями, она может жить только в отдельной комнате.

– Ну, это дело хозяйское. Думаю, Андрюша, что раз уж дела у тебя налаживаются, то нужно написать Ларисе – узнать, как они там с Сашенькой. Мы почти полтора года ничего о них не слышали, пока скрывались от ваших кредиторов, – и писать, и звонить боялись.

Андрей недовольно сдвинул брови.

– Хорошо, папа, я напишу, но если Лариса захочет вернуться в Россию, то даже не знаю, что и делать – ведь квартира продана, приезжать им с Сашкой некуда.

Сергей Денисович тяжело вздохнул.

– Да, конечно. Лариса, как мать, имеет полное право предъявить нам претензии – мы ведь лишили ее детей нормального жилья, но для нее, думаю, главное узнать, что Денис жив и здоров. Насчет квартиры постарайся объяснить, она поймет – ей ведь известна ситуация в России. Он ошибался – Лариса абсолютно ничего не знала о «черном вторнике» и дефолте рубля в России. Да и откуда ей было знать, если она не говорила по-английски, не читала местных газет и не слушала новостей по телевизору? Ольга эту тему при ней не поднимала, но в начале декабря девяносто девятого неожиданно обрушила на голову сестры все новости и, отведя глаза, с легкой запинкой добавила, что Дорины больше не живут по старому адресу.

Тон, каким Ольга это сказала, заставил Ларису похолодеть от внезапно нахлынувшего ужаса.

– А… куда же они переехали?

Голова Ольга столь выразительно поникла, что внезапно все вокруг Ларисы начало ходить ходуном. Без сил, ничего не видя и не слыша, она упала на диван, а когда к ней вернулось сознание, рядом суетились сестра и ее муж Дерек, которому Ольга что-то объясняла по-английски.

– Лариса, – Дерек взял ее за руку, и взгляд его был полон сочувствия, – I’m sorry. Please, accept my condolences.

– Что? Что он говорит? – прижав ладони к белым, как мел, щекам, Лариса дрожащим голосом спросила: – Что с Денисом?

В голосе Ольги зазвенели слезы:

– Родная моя, в России сейчас страшное время. Я узнала, что Андрей влез в большие долги, и… Ты знаешь, что в нашей стране делают с теми, кто вовремя не отдает деньги.

Посиневшие губы Ларисы еле выговорили:

– Но ведь Денис маленький! Оленька, обзвони всех, напиши, спроси, может, кто про него знает, умоляю тебя!

– Лариса, милая, ты не представляешь, как мне тяжело тебе это говорить! Фирмы в России разоряются, должников вырезают целыми семьями – не щадят даже детей. Денис погиб вместе со своим отцом. Прости, сестричка, мне сообщили еще два дня назад, но у меня просто не было сил тебе сказать.

Она обняла сестру, прижала к себе и ласково гладила по голове. Лариса горько плакала.

– Денис, сыночек! Боже мой, как я могла его там оставить!

– Кто же мог знать! Но в любом случае в Москву теперь тебе возвращаться некуда – квартиру взяли за долги. – Как же мне быть?

– Оставайтесь с Сашкой в Австралии – я продлю тебе визу, а через пять лет получите австралийское гражданство. Ты согласна?

Осунувшаяся от горя Лариса слабо кивнула.

– Да, Оленька, что же мне еще делать? Спасибо тебе, что приютила нас. Сашеньке только… Сашеньке только ничего не говори про Дениску. Андрей, господи, Андрей! Как же он мог такое допустить!

В середине декабря Андрей приехал в Люблино днем, когда Денис был в школе. Лицо его опухло, глаза покраснели, и от него сильно несло перегаром. Не сказав ни слова открывшему дверь отцу, он скинул сапоги, сбросил в прихожей на пол покрытую снегом куртку и, пройдя в комнату, почти упал на диван. Сергей Денисович последовал за сыном, опустился на стул напротив него и молча ждал.

– Папа, – глухо произнес Андрей, – Ольга сообщила мне, что Лариса и Сашка погибли.

Сергей Денисович сидел неподвижно, и взгляд его скользил по лежавшей на столе статье, над которой он работал, до прихода сына.

– Как погибли? – голос его внезапно охрип, и ему не сразу удалось продолжить: – Этого не может быть! Ты пьян!

– Да, я пил! Потому что… На, читай, Ольга прислала мне вырезку из газеты – второго декабря под Сиднеем столкнулись грузовой и пассажирский поезда, много жертв. У нас по телевизору тоже об этом говорили в новостях, ты забыл? Ольга пишет, Лариса с Сашенькой ехали тем поездом и…

Не договорив, он закрыл лицо руками. Сергей Денисович взял у него газетную вырезку и начал медленно читать вслух, переводя с английского:

– …второго декабря девяносто девятого…много жертв, – он судорожно втянул воздух, прижал руку к сердцу и тяжело откинулся на спинку стула, – Дениске… Только Дениске пока ничего не говори, пусть подрастет, потом… Дай… накапай мне корвалол, Андрюша… на кухне.

Испуганный Андрей бросился на кухню за корвалолом.

Глава вторая. Хоспис в Гаденвэйле

Белое двухэтажное здание на Норд-стрит архитектурой своей походило на старинный замок, как, впрочем, многие дома в этом красивейшем районе Мельбурна – Гаденвэйле. По всему периметру второго этажа тянулась открытая веранда с колоннами, главный вход венчала круглая башня. Верхний этаж башни занимал кабинет Анны Гримвэйд. Сидя за своим столом, Анна могла свободно обозревать всю примыкавшую к зданию территорию и теперь, случайно бросив взгляд в окно, она увидела коляску, съезжавшую с веранды по пологому настилу. Тут же зазвонил телефон на ее столе, и в трубке гулко зазвучал встревоженный голос медсестры Марты Даллас:

– Простите, Анна, Эндрю Торнклиф спустился в сад.

Анна поморщилась.

– Вы должны были ему помешать, – недовольно сказала она. – Очень душно, собирается гроза.

– Я пыталась его остановить, но он неожиданно заявил, что хочет посетить мемориал.

– Не понимаю, – тон Анны стал резким, – ведь я с утра напомнила всему персоналу, что Торнклифу не следует знать об уходе Билла Ларсона. Вы профессионал, Марта, и должны знать, как отвлечь больного в подобных случаях. Почему вы сейчас не с ним?

Марта всхлипнула.

– Он велел мне оставить его в покое и… Да, я плохо справляюсь со своими обязанностями, потому что… Анна, я больше не в силах здесь работать, я уже говорила вам!

Действительно, полгода назад Марта Даллас говорила, что хочет перейти на работу в госпиталь. Анна знала, что у многих людей длительное общение с тяжелобольными приводит к появлению разного рода проблем, и может настать момент, когда человек теряет выдержку и контроль над собой. Тем не менее, осенью ей удалось убедить Марту Даллас остаться, хотя уже тогда было ясно, что делать этого не следует – Марта явно находилась на грани срыва. Однако что остается, если сотрудников в хосписе постоянно не хватает? Даже притом, что оплата труда здесь раза в два выше, чем, например, в Королевском госпитале – ведь хоспис финансируется фондом Энвижен.

– Хорошо, мы обсудим это позже, – Анне удалось произнести это абсолютно спокойно, – а теперь, Марта, возьмите себя в руки.

Выйдя из здания, Анна глубоко вдохнула пряный аромат цветов. Свернув в боковую аллею, она остановилась перед мемориалом, изваянным из серого камня в виде огромной раскрытой книги в обрамлении роз – тончайшая работа, выполненная искусным скульптором. На одной из страниц этой книги были столбиком вписаны имена, золотом на камне. Перед мемориалом сидел человек в инвалидной коляске с лицом землисто-серого цвета. Взгляд его, неподвижно устремленный на золотые буквы, казался застывшим, губы беззвучно шевелились.

– Привет, Эндрю, – Анны ласково улыбнулась.

– Привет, Анна, – вежливо отозвался человек в коляске, не поворачивая к ней головы и не отводя глаз от мемориала, – приятный день, правда?

– Очень душно, Эндрю, тебе не кажется? Собирается гроза, не лучше ли тебе вернуться к себе?

– Не лучше, – отрезал Торнклиф, – от кондиционеров тянет могильным склепом, и это портит мне настроение. – Я вижу имя Билла Ларсона, почему мне никто не сообщил?

В молодые годы Эндрю Торнклиф и Билл Ларсон были хорошими приятелями, и случилось так, что на закате дней неизлечимая болезнь в одно и то же время подвела их к грани между жизнью и смертью. Накануне ночью Билл переступил эту грань, но Эндрю все еще стоял по эту сторону, и Анна, боясь негативной реакции, велела персоналу скрыть от него смерть друга – к сожалению, безрезультатно. Теперь, настороженно наблюдая за насупившим брови человеком в коляске, она мягко и спокойно пояснила:

– Его имя внесли только сегодня утром, Билл покинул нас этой ночью, и я просто не успела тебе сообщить.

Это была идея Сильвии Нортон, урожденной Гримвэйд, – возвести в саду мемориал в виде книги и на каменных ее страницах высекать имена усопших в стенах хосписа. Анна поначалу возражала, сочтя это, мягко говоря, нелепостью, но к ее удивлению мысль оказалась удачной – пациентов, решивших провести последние дни жизни в хосписе, словно завораживало то, что имена их будут не позже, чем через два часа после кончины, выписаны на камне золотыми буквами.

Почему? Как врач и опытный психолог Анна постоянно пыталась найти этому объяснение. Умирающие надеялись, что золотые буквы на камне продлят им жизнь? Или полагали, что таким образом им будет гарантирована вечная память? Пациенты часто подъезжали к мемориалу в креслах и долго смотрели на каменную страницу – словно пытались определить на ней «свое» место. Вот и Эндрю Торнклиф, внутренности которого пожирал рак поджелудочной железы, с какой-то детской досадой в голосе обиженно молвил:

– Чертов Билли, как обошел меня, а? Я-то думал, следующее имя после Стюарта будет моим. Знаешь, Анни, сегодня с утра болей совсем не было, я даже не велел этой противной Даллас делать мне укол. От уколов в голове туман, а я думал, мы с Биллом после ленча немного поболтаем в гостиной – вчера он говорил, что ему лучше. Говорил, что ему лучше, а сам ушел.

Здесь, в хосписе, принято было говорить «ушел», а не «умер». Анна перевела дыхание и сказала то, что полагалось говорить в подобном случае:

– Что поделаешь, Эндрю, жизненный путь каждого из нас конечен. Это закон природы, его не изменить, поэтому нужно жить настоящим. Билл Ларсон завершил свой путь, но он продолжает жить в наших сердцах и в нашей памяти.

Однако Торнклиф думал о своем и явно ее не слушал.

– Бедняга Билл! – говорил он. – Наверное, теперь ему впервые в жизни удастся отдохнуть – всегда работал, как вол, только о своих девчонках и думал.

Что ж, разговор о Билле Ларсоне отвлекал Торнклифа от мыслей о собственной участи, поэтому Анна с готовностью вступила в дискуссию.

– Любой из нас тревожится о своих детях, Эндрю, ведь когда-то всем нам придется уйти, чтобы освободить место молодым поколениям. Однако Сюзьен и Грэйси – прекрасные молодые женщины, те зерна разумного, что заложил в их души отец, помогут им в жизни.

– Красиво говоришь, Анни, – проворчал Торнклиф, – ты хорошо усвоила в университете науку утешать умирающих, а? Только по мне Билл сделал глупость, когда завещал девчонкам свой бизнес.

Удивленно приподняв брови, она улыбнулась.

– Не понимаю, Эндрю, что тебя так удивляет – кому же еще Ларсону было завещать свое агентство, как не дочерям? Его отец болен, с женой они давно разошлись.

– Понятно, она была француженка, что с них взять! Наставила мужу рога и сбежала, даже на дочек не оглянулась. Нет, про жену и речи нет, я про то, что частный сыск не для девчонок. По мне бы избавиться Биллу вовремя от сыскного агентства и купить девчонкам ферму – пусть разводят коров!

Анна засмеялась.

– Думаю, Агата Кристи с тобой бы не согласилась. Однако, Эндрю, скоро пойдет дождь, не лучше ли нам вернуться в холл и там продолжить наш разговор?

– Не хочу! – зло отрезал он, откинувшись назад, закрыл глаза.

– С моря идет гроза, слышишь гром? И ветер поднимается.

Торнклиф равнодушно дернул плечом, пергаментные веки его дрогнули.

– Я не хочу внутрь, – капризным детским тоном повторил он, – мне и здесь хорошо. Дождя еще нет, посиди со мной, Анни.

Голос его звучал слабо и жалобно. Взглянув на потемневшее небо и подумав о массе неотложных дел, ожидавших ее в кабинете, Анна слегка поежилась и незаметно вздохнула, но все же опустилась на каменную скамью.

– Хорошо, Эндрю, но недолго – скоро приедет твоя жена.

– Ну и что? – с губ его сорвался смешок. – Думаешь, она станет меня к тебе ревновать? Летти не ревнива, к тому же, я сейчас немного не в форме. Вижу, я тебя утомил, но не желаю видеть эту противную Даллас.

– Бог с тобой, Эндрю, Марта очень милый человек и…

– Видеть ее не могу! По мне эта русская девочка Сандра Дорин гораздо приятней.

Анна засмеялась и погрозила ему пальцем.

– Ах ты озорник! Что ж, Сандра действительно очень мила, и, если хочешь, я попрошу ее составить тебе компанию вместо Марты.

Взгляд сидевшего в коляске человека затуманился, уголки губ скривились усмешкой, и он равнодушно качнул головой.

– Мне это уже безразлично, однако эта девочка… Она чем-то напомнила мне Сильвию Гримвэйд в молодости. Я давно хотел спросить тебя, Анни…

Прилив сил уже покинул Торнклифа, и теперь разговор давался ему с большим трудом, а лицо, и без того землистое, приобрело сероватый оттенок.

– Буду рада ответить, – мягко сказала она, – если только смогу.

Торнклиф вновь оживился, и щеки его на миг даже слегка порозовели.

– Мой вопрос тебя шокирует, но умирающему дозволено быть нескромным. Сильвия… Она счастлива?

Анна растерялась, потому что именно этого вопроса ожидала меньше всего. В далекой юности Эндрю Торнклиф и Сильвия – ныне Нортон, а тогда еще Гримвэйд – были близки, но с тех пор пролетело столько лет! Оба они, и Сильвия, и Эндрю, давным-давно имели детей и внуков, а Эндрю за прошедшие годы успел дважды развестись.

– Бог с тобой, Эндрю, о чем ты? – в голосе Анны слышались нотки смущения, с которым ей не сразу удалось справиться. – Патрик и Сильвия женаты более тридцати лет, у них трое взрослых детей.

– Мы с Сильвией были счастливы, Анни! Как счастливы мы были, пока она не встретила Патрика Нортона!

Анна всплеснула руками.

– Эндрю! Столько лет прошло, неужели в твоем сердце до сих пор живет обида?

– Нортон – ничтожество, болтун и бабник! – возбужденно проговорил Торнклиф. – Ему нужны были только деньги Сильвии, а женившись, он изменял ей направо и налево!

– Прости, Эндрю, я не могу с тобой это обсуждать, – твердо сказала Анна, – давай поговорим на другую тему.

Вновь откинувшись назад, Торнклиф равнодушно дернул плечом.

– Теперь уже все равно, – пробормотал он.

Внезапно крупная капля дождя упала на щеку Анны, совсем близко, над самой ее головой сверкнула молния, и почти сразу же раскатисто заворчал гром, налетел порывистый шквал ветра.

– Тебе нужно вернуться в палату, Эндрю, – она торопливо поднялась, шагнула к сидевшему в коляске человеку, и внезапно осеклась – взгляд Торнклифа, устремленный в сторону, медленно тускнел.

Дотронувшись до безжизненно повисшей руки, обтянутой коричневатой кожей, Анна покачала головой и вздохнула. Повернувшись спиной к смешанному с влагой потоку воздуха и придерживая одной рукой разлетавшиеся пряди волос, она вытащила из кармана телефон и связалась с медсестрой.

Через два часа имя Эндрю Торнклифа высекли на каменной странице строчкой ниже имени Билла Ларсона. Под хлещущим с неба декабрьским дождем мужчина в защитных очках старательно выводил золотые буквы. Глаза неподвижно смотревшей перед собой Летти Торнклиф оставались сухими, широкий купол зонта защищал ее от падавших сверху потоков воды.

Когда были выполнены все формальности, она зашла в кабинет Анны, пожала ей руку и просто сказала:

– Благодарю вас за все, Анна. Знаете, когда Эндрю принял решение окончить свои дни у вас, я поначалу возражала. Однако он оказался прав – вы сумели скрасить его последние мгновения лучше, чем это сделала бы семья.

Неожиданно голос супруги Торнклифа задрожал, выдержка покинула ее, на глазах выступили слезы. – Здесь работают профессионалы, – мягко ответила Анна.

– Он чувствовал себя здесь, как дома, – всхлипнув, продолжала Летти Торнклиф.

– Так и должно было быть. Наш хоспис – не больница, а дом и семья для его обитателей и их родных. Вам не в чем себя упрекнуть, Летти, вы сделали для мужа все, что должны были сделать.

Именно так полагалось говорить родственникам тех, кто покинул этот мир в стенах хосписа. Слова и тон Анны сняли напряжение с лица вдовы Торнклифа, взгляд ее просветлел.

– Передайте Сильвии мою благодарность, – сказала она уже почти спокойно.

Все родные усопших в стенах хосписа обязательно передавали Сильвии Нортон слова благодарности, ведь именно она основала хоспис, финансируемый благотворительным фондом холдинга Энвижен – богатейшей компании Австралии, основы которой были заложены пра-прадедом Сильвии Дэвидом Гримвэйдом. В ответ Анна, сохраняя доброжелательное и сочувственное выражение лица, произнесла стереотипную фразу:

– Непременно передам, благодарю вас.

Проводив гостью до машины, она вернулась к себе и опустилась в кресло, но едва на минуту закрыла глаза, перед мысленным взором вновь заплясали искры частиц раскаленной каменной пыли – как два часа назад, когда сварщик высекал на камне золотые буквы. Искры были сигналом того, что в данный момент ей следует напрячь волю, и изгнать из памяти все, связанное с усопшим Торнклифом, – постоянно соприкасаясь со смертью, нельзя расслабляться, иначе можно сойти с ума. Однако прежде, чем отключиться от мыслей об Эндрю, Анна сделала последнее, что обязана была сделать – вытащила телефон и позвонила в Сидней Сильвии Нортон, кузине своего покойного мужа.

– Анни? – голос Сильвии, обычно бодрый и торопливый, звучал устало и глухо. – Привет, дорогая, как дела?

– Привет, Сильви. Звоню по твоей просьбе – сегодня Эндрю Торнклиф…

Она не договорила, потому что и без слов все было ясно. Из груди Сильвии вырвался печальный вздох.

– Эндрю! Когда-то мы были… хорошими друзьями. Сообщи мне, как связаться с его семьей – я распоряжусь послать соболезнования.

– Перешлю информацию твоему секретарю. Сильвия, мне надо еще кое-что с тобой обсудить. Марта Даллас не хочет больше у нас работать.

– Печально, очень печально! – озабоченно проговорила Сильвия. – Марта одна из самых квалифицированных наших медсестер. Попробуй с ней поговорить – фонд готов увеличить ей заработную плату, нам не хватает дипломированных специалистов.

– Дело не в этом, она действительно больше не может работать – у нее постоянно возникают проблемы. Думаю, сегодня я даже была с ней излишне резка.

– Что ты предлагаешь, Анни, у тебя есть варианты?

– Эта девочка, Сандра Дорин, неплохо справляется с работой, и у нее отличный диплом. Однако без твоего согласия я не имею права заключить с ней длительный контракт – формально у Сандры еще не закончился испытательный срок.

Пораженная Сильвия переспросила:

– Сандра Дорин? Ты хочешь заключить контракт с Сандрой? Что ты, дорогая, это несерьезно и против правил – наши медсестры имеют дело с сильнодействующими препаратами и испытательный срок обязателен, а эта девочка работает у тебя меньше месяца.

– Но ведь ты сама рекомендовала ее мне, Сильви, – с недоумением возразила Анна, – поэтому я и решила, что ты не будешь против. Тем более, что Сандра словно создана для нашей работы – она ответственна, понимает указания с полуслова, у нее прекрасные руки. А какая удивительная легкость в обращении с тяжелобольными! Знаешь, даже у опытного профессионала не всегда так получится – вовремя пошутить, развеселить, отвлечь. Но, конечно, если ты против…

– Я рада, Анни, что ты довольна этой девочкой, – мягко ответила Сильвия, – и передам твои слова моей дочери, это ее порадует – они с Сандрой очень дружны, Нора опекает эту девочку с самого детства. Однако хочу, чтобы тебе сразу стала ясна ситуация: желание работать в хосписе после медицинского колледжа возникло у Сандры под влиянием Норы. Моя дочь попросила меня рекомендовать тебе свою приятельницу, и я решила, что вреда от этого не будет – у Сандры диплом MSN, да и у тебя в хосписе постоянно не хватает сотрудников. Однако моя Нора… Видишь ли, моя девочка немного оторвана от реальности, и не понимает, что таких молодых и здоровых девушек, как Сандра, работа в хосписе не привлекает. Возможно, Сандра поработает у тебя пару-другую месяцев, поскольку ей нужны деньги, а фонд Энвижен предлагает достаточно высокую зарплату, но дольше она не задержится, уверяю тебя.

– Не знаю, Сильви, – голос Анны стал задумчивым, – может, ты и права, может, и нет. Кстати, я была немного удивлена, когда узнала, что Сандра – племянница твоей невестки. Дружелюбный до сих пор тон Сильвии мгновенно стал холодным и неприязненным.

– Да, – коротко отрезала она, – Сандра племянница Ольги.

Анна прекрасно знала, что Сильвия на дух не выносит жену своего старшего сына Дерека, поэтому, не обратив внимания на ледяные нотки в голосе собеседницы, спокойно продолжала:

– Так вот, я поручила Сандре курировать Билла Ларсона, и, знаешь, смешно, но Эндрю мне перед смертью признался, что завидовал приятелю. Я сейчас вспоминаю – однажды Сандра ставила Биллу капельницу, что-то ему говорила, он отвечал, и оба они смеялись. Потом Билл объяснил мне, что Сандра учит его русскому языку, а он никак не может освоить произношение. Один раз, когда ему стало немного лучше, они с Сандрой даже играли в шашки, но обычно она просто рассказывала ему что-нибудь смешное. Кажется, Билл так и умер – смеялся, а потом вдруг сразу уснул. Конечно, решать тебе.

Сильвия ответила не сразу, и чувствовалось, что ее тронули слова Анны.

– Да, Анни, я знаю, что Сандра хорошая девочка и ничуть не похожа на свою тетку. Недаром моя дочь ее обожает, а Нора прекрасно разбирается в людях. Хорошо, дорогая, мы вернемся к этому разговору перед Рождеством – я буду в Мельбурне недели через две-три. Кстати, мне нужно серьезно поговорить с тобой и нашими детьми. Ты часто их видишь?

– Очень редко, – сказала Анна, и Сильвия поняла, что ее собеседница улыбнулась, – у молодых своя жизнь, Сильви, к чему им мешать? Мэгги звонила мне два дня назад, говорит, что сейчас очень занята – готовит свои работы к выставке.

– А Родди? – в голосе Сильвии внезапно послышалась тревога. – Они сейчас вместе, у них нет проблем?

– Я думаю, у них все в порядке, иначе моя дочь сообщила бы мне, – безмятежно ответила ее собеседница, – тебе мои принципы известны, Сильви, я никогда не пристаю к молодым с вопросами.

– Хорошо, я сейчас позвоню Родерику. Увидимся, Анни, береги себя.

* * *

Закончив разговор с Анной, Сильвия Нортон с минуту сидела, ссутулившись, словно на плечах у нее лежал безмерно тяжелый груз, потом тряхнула головой, поднесла к глазам трубку и нажала кнопку вызова телефона младшего сына.

– Привет, малыш, как ты?

– Все хорошо, ма, скучаю по тебе, – весело отозвался Родерик, – как у тебя дела?

Закрыв глаза, Сильвия представила себе лицо своего мальчика, и на губах ее мелькнула улыбка.

– У вас в Мельбурне все еще идет дождь? – нежно спросила она.

Родерик добросовестно выглянул в окно своих апартаментов на тридцать пятом этаже здания Фреш-Уотер. По Квинс-бридж-стрит, спрятавшись под широкими зонтами, сновали крохотные фигурки пешеходов, туман густой пеленой навис над Мельбурном и плотно окутал высотки Сити.

– Да, ма, сильный дождь, – доложил он.

– Мэгги сейчас с тобой?

– Мэгги? Нет, ма, она… она сейчас очень занята со своей выставкой, все время торчит у себя в студии. Нескольким студентам их художественной школы предложили выставить свои работы в галерее Яна Поттера, и Мэг попала в их число, она сейчас вообще ни о чем больше думать не может – кажется, забыла даже, что я существую.

Сильвия тихо засмеялась.

– Ничего, дорогой, не стоит обижаться на Мэгги, ты должен научиться уважать интересы своей будущей жены.

– Понимаешь, ма…

– Да, я все понимаю, мой мальчик. Передай привет Мэгги и будь осторожен, когда ведешь машину. Целую.

– Я тоже. Пока, ма.

На лице Родерика, когда он повернулся к сидевшей на диване хорошенькой светловолосой девушке в сиреневой футболке и белых джинсах, можно было прочесть крайнее смущение. Хмуро сдвинув брови, девушка покачала головой.

– И что я тебе говорила, Родди? Сильвия до сих пор носится со своей идеей о вашем с Мэгги браке, а ты-то решил, что она уже к этому охладела.

– А я утверждал и продолжаю утверждать, что для мамы нет ничего дороже моего счастья. Ты поймешь это во время рождественского обеда, когда мы сообщим о нашем браке.

Несмотря на все старания Родерика говорить весело, в тоне его проскальзывали нотки неуверенности. Сандра отвела глаза в сторону и вздохнула.

– Ох, Родди, Родди! Извини, конечно, дорогой, но мне почему-то после нынешнего вашего разговора не верится, что она оплатит нам покупку дома в случае рождения у нас с тобой маленького бэби. Похоже, она всей душой настроена на ожидание внука от Мэгги.

– Нет, дорогая, мама никогда не изменяет своему слову! Она утверждает, что Энвижен в настоящий момент остро нуждается в наследнике. Поэтому, если у меня сейчас будет ребенок, компания возьмет на себя все расходы по его воспитанию и покупке дома, – опустившись на ковер у ног Сандры, Родерик обнял ее колени, – ты получила сертификат месяц назад, освоилась на новой работе, но я все молчу и жду, пока ты сама примешь решение. И буду ждать столько, сколько ты пожелаешь.

Проведя рукой по лбу, Сандра задумчиво сказала:

– Дом это, конечно, аргумент. Но еще раз спрашиваю: ты уверен, что правильно все понял?

– Я что, похож на идиота?

– Твой старший брат уже обзавелся двумя наследниками, зачем ей еще один?

– Наследники – мамина слабость, – пошутил Родерик, – может, у нее появились лишние акции Энвижен, и ей некому их завещать.

– Ты действительно хочешь ребенка, Родди, или желаешь выполнить каприз твоей мамы?

– Я хочу иметь от тебя ребенка, – медленно проговорил он, – безумно хочу. Но решать тебе. А ты хочешь иметь от меня ребенка, Сэнди?

– Да, – она чуть поколебалась, – хочу. Конечно, я предпочла бы родить чуть позже, но дом это действительно серьезно. Только я абсолютно не знаю, как воспитывать детей. И вообще – с чего начать.

Родерик в восторге вскочил на ноги и заключил жену в объятия.

– Сэнди, я счастлив! – его дыхание коснулось волос Сандры, вкрадчивый шепот заставил ее сердце гулко забиться: – Начать-то, детка, как раз проще простого – будем крепко-крепко любить друг друга и обо всем забудем.

Он увлек жену в спальню, а она только и успела сказать:

– Менять подгузники будешь сам.

– Считай, что договорились.

Время замедлило свой бег, и мир застыл на месте. Они вновь и вновь сливались в одно целое и лишь под утро, утомленные любовью, забылись сном. Когда луч восходящего солнца проник в комнату, разбуженный им Родерик бросил взгляд на окно и сонно пробормотал:

– Шары уже выпустили!

Сандра поднялась, накинула на плечи халат и подошла к окну. Улицы были еще влажны от недавнего дождя, но небо уже очистилось от туч, и в яркой синеве его плыли воздушные шары, медленно уходя ввысь.

– Мне безумно нравится этот обычай – каждое утро в шесть выпускать над Мельбурном воздушные шары! – она с улыбкой обернулась к мужу, и белокурые волосы ее вспыхнули золотом в лучах солнца. – А тебе?

– Мне тоже, – Родерик сунул голову под подушку, чтобы спрятаться от бьющего из окна яркого света, и попросил: – Опусти жалюзи, Сэнди, будь добра, я хочу еще немного поспать.

Подняв руку, Сандра потянула шнурок и опустила жалюзи.

– Что ж, поспи, ты и вправду устал. Думаю, после сегодняшней ночи Энвижен получит наследника.

Она весело тряхнула волосами и рассмеялась. Родерик не слышал последних слов своей юной жены – едва комнату окутал полумрак, он крепко уснул, повернувшись лицом к стене.

Глава третья. Все идет своим чередом

Время не смягчило горечь утраты Ларисы Дориной, но с течением лет боль стала не столь острой. Пытаясь найти забвение в своем любимом занятии – хлопотах по дому, – она добровольно взяла на себя обязанности кухарки, уборщицы и няни маленького племянника Тэдди. Спустя три года Ольга родила второго ребенка – девочку, – и на плечи Ларисы легли также заботы о маленькой Лили. Мужа Ольги, Дерека Нортона, это сильно смущало. Однажды он даже сказал жене:

– Нам следует оплачивать услуги твоей сестры.

– Ты шутишь, дорогой, – удивилась Ольга, – неужели ты хочешь предложить Ларисе деньги? У нас в России так не принято. Лариса смертельно обидится – ведь она моя сестра. И потом, она любит этим заниматься.

– Да, но за любимую работу тоже платят деньги. Она не только убирает и нянчит детей, но еще и готовит. В конце концов, это не обязательно – мы могли бы заказывать еду.

– Дорогой, успокойся, пожалуйста, Лариса обожает готовить. К тому же, Тэдди и Лили привыкли к ее стряпне, они в рот не возьмут ничего другого. Так что, если тебя смущает сложившаяся ситуация, можешь поучиться у Ларисы кулинарному делу и взять кухню на себя.

– Ну и поучусь! – весело ответил Дерек, но вскоре благополучно забыл о своем намерении.

Ларису волновало другое – в соответствии со сложившимися у нее представлениями о жизни ни один мужчина не мог быть доволен постоянным пребыванием в доме лишних ртов.

– Ты, Оленька, честно скажи, из-за нас у тебя с мужем неприятностей не будет? – однажды робко спросила она у сестры. – А то ты нас и кормишь, и одеваешь, Сашеньку на свои деньги в частной школе учишь – мне ведь с вами никогда не рассчитаться. Я ведь что могу – только если по дому что-то сделать и с детьми помочь.

Ольга, вертевшаяся в это время перед зеркалом, небрежно отмахнулась.

– Успокойся, дорогая, Дерек только рад, что вы с Сашкой сумели выбраться из этой ужасной России.

– Не знаю, как мне вас обоих отблагодарить. Я уж и Сашеньке всегда говорю: смотри, дочка, мы тете Оле и дяде Дереку по гроб жизни обязаны, что по-человечески живем.

– О чем ты говоришь, Лара, мы же не чужие, – оглядев себя со всех сторон, Ольга скорчила недовольную гримаску, – думаю съездить на Джордж-стрит и поискать юбку к этому блузону – в торговом центре будет распродажа. Кстати, тебе тоже нужно купить другой топ к серой юбке – твой фиолетовый мне не нравится. Поедем вместе?

Составлять целое из единых деталей было любимым занятием Ольги. Как-то раз, купив на распродаже великолепную дамскую сумку, она с неделю ездила по магазинам и рыскала по Интернету в поисках подходящих к этой сумке костюма и туфель.

– В другой раз, Оленька, – уклонилась Лариса, – если тебе что для меня понравится, сама купи, ты размер мой знаешь.

Ольга пожала плечами.

– Странная ты стала, Ларка, – в Москве тебя было хлебом не корми, а дай побегать по магазинам. Тебе что, в Австралии не хватает хамства и очередей?

Как всегда она попала в точку – Лариса действительно тосковала по московским универмагам, где горластые тетки в очередях шумно выясняли, кто за кем стоит, а продавцы покрикивали на покупателей и даже порою оскорбляли грубыми словами. Но оскорбляли-то по-русски! В Бонди-Бич, где жила семья Ольги, было много русских семей, и Лариса, постоянно встречая в магазинах соотечественников, нет-нет да перекидывалась с ними парой слов. В центре же Сиднея доносившаяся со всех сторон чужая речь вызывала у нее тоску – за годы жизни в Австралии ей удалось выучить не более двадцати английских слов, позволявших кое-как общаться с продавцами в универсамах и делать заказы по телефону. Объяснить это Ольге Ларисе было бы трудно, поэтому она начала оправдываться:

– У меня нынче дел накопилось, да и Лили с няней не любит оставаться – начинает плакать.

– Ох, какие нежности, поплачет и перестанет, – протянула Ольга и, приложив к блузону одну из разложенных на кровати юбок, тяжело вздохнула, – нет, цвет не сочетается. Так я насчет Лили – меньше ее балуй, а то она будет такая же плакса, как Сашка.

Лариса виновато вздохнула – сестра, хоть и шутливо, но постоянно напоминала, что по приезде в Австралию Саша с утра до вечера плакала, ни на шаг не отходя от матери. Ольгу это раздражало – вызывая к себе сестру из России, она со свойственным ей эгоизмом полагала, что Лариса все свое время должна уделять ее маленькому сыну, а не успокаивать свою хныкающую дочку. Сашу отвели к детскому невропатологу, и тот прописал ей микстуру, но ни микстура, ни искренняя доброта Дерека, пытавшегося развлечь девочку новыми игрушками, не помогли Саше избавиться от тоски по брату и дедушке. Устав плакать, она сидела в детской, притулившись где-нибудь в уголке, и глазами затравленного зверька следила, как мать возится с Тэдди.

Жизнь Саши круто изменилась после того, как в детскую заглянула Нора, младшая сестра Дерека. Это была худенькая и бледная восемнадцатилетняя девушка с ласковым взглядом и нежным мелодичным голосом. Такая маленькая, что Лариса поначалу приняла ее за ребенка, а Саша сочла своей ровесницей. Играя с Тэдди, Нора время от времени поглядывала на заплаканную девочку, потом внезапно что-то ей сказала. Та, естественно, ничего не поняла, но вошедшая в комнату Ольга перевела им, что Нора приглашает Сашу провести рождественские праздники у них в Потс-Пойнте.

– Это другой район Сиднея, – пояснила она Ларисе, не скрывая откровенной радости по поводу возможности на какое-то время избавиться от племянницы, – там живут родители Дерека и Норы, это один из самых фешенебельных районов Сиднея. Не бойся, никто Сашку не съест, пусть развлечется – там есть дети ее возраста.

«Детьми ее возраста» оказались Родерик, младший брат Норы и Дерека, и дальняя родственница семьи Мэгги Гримвэйд – бойкая девчушка с коротко остриженными рыжими кудряшками. В компании сверстников Саша почувствовала себя лучше, сразу ожила и уже через пару дней весело повторяла английские слова. Новые приятели переделали ее имя на английский лад, и Саша превратилась в Сандру.

После Рождества Ольга решила отправить племянницу в школу. Встревоженная Лариса поначалу возражала – ребенок-то языка не знает, понаставят в школе двоек. Ольга посмеялась над российским менталитетом сестры, и Нора на этот раз оказалась ее союзницей.

– Сандре нужно учиться, – перевела Ларисе ее слова Ольга, – не волнуйтесь, учителя все поймут.

Языковая проблема Сандры волновала Нору меньше всего – с тех пор, как она взяла под свою опеку эту русскую малышку и стала приглашать ее в Потс-Пойнт, прошло всего-то ничего, а Сандра уже свободно сыпала английскими словами. Ольга этого не знала, потому что особо не интересовалась племянницей, а Лариса по незнанию языка просто не могла судить.

Понимая, что девочке тоскливо в доме, где тетке нет до нее дела, а мать с утра до вечера в делах и заботах, Нора часто заезжала за Сандрой в школу и по окончании занятий увозила ее к себе. Проводя большую часть времени в англоязычной среде, Сандра уже через пару месяцев свободно болтала по-английски, хотя иногда не совсем понимала смысл услышанного.

– Ольга говорила Дереку, что нынешний Совет директоров Энвижен пытается вставить палки в колеса владельцам компании, – однажды сказала она Норе, – а что это значит – «вставить палки в колеса»?

Нора смутилась и немного встревожилась – Ольга, очевидно, понятия не имеет, что девочка прекрасно понимает по-английски, поэтому в ее присутствии разговаривает с мужем достаточно откровенно. Стоит ли с ней поговорить – предупредить, чтобы была осторожней в высказываниях? Ведь если Сандра случайно повторит при посторонних то, что сейчас сказала, и это дойдет до Совета директоров Энвижен, неприятностей не оберешься.

– Я думаю, Ольга ошибается, – сказала она, – во главе Совета директоров Энвижен стоит мой отец, а он всю свою жизнь посвятил этой компании.

– Нет, они говорили не о твоем отце, а о каком-то Эвенеле, – беспечно возразила девочка, – Ольга его ругала, потому что он вмешивается не в свои дела. А какое красивое имя – Энвижен! Сначала я думала, это имя принцессы из сказки, – взяв со стола маленький веер, Сандра закатила глаза и начала обмахиваться, – подать мою карету, я еду на бал! – она засмеялась и положила веер на место. – Но потом я поняла, что это компания.

Нора невольно улыбнулась.

– Да, Энвижен – это холдинговая компания. В девятнадцатом веке ее основал мамин прапрадед, и наша семья владеет Энвижен уже больше ста лет.

– И ты тоже владеешь?

– Сейчас во главе Энвижен стоит моя мама, ей принадлежит контрольный пакет, а мы, ее дети, пока только наследники. Мэгги тоже владеет пакетом акций, поскольку ее отец умер, но распоряжаться ими она, разумеется, не может – акции будут под опекой мамы, пока Мэгги не достигнет двадцати одного года.

– Мэгги? – заинтересовалась Сандра, вспомнив свою рыженькую приятельницу, постоянно гостившую у Нортонов. – Ольга говорит, что Сильвия случает Мэгги с Родериком, как двух собачонок, специально, чтобы напакостить Дереку. Что это значит?

Благодаря прекрасной памяти она, даже не поняв смысла услышанного, могла абсолютно точно все воспроизвести. Однако Нора-то, разумеется, поняла, и лицо ее багрово вспыхнуло. У нее невольно вырвалось:

– Не нужно подслушивать разговоры взрослых, Сэнди, это нехорошо!

В глазах Сандры мелькнуло недоумение.

– Я не подслушивала, – обиженно сказала она, – мы сидели в гостиной – я, мама с Тэдди, Ольга и Дерек, – и они разговаривали, а я только повторила. Это было что-то плохое? Я не знаю, что такое по-английски «вставлять палки в колеса», «случать собачонок» и «пакостить», ты можешь мне это объяснить другими словами? Если нет, то я спрошу у кого-нибудь в школе.

– Нет-нет, – испугалась Нора, – то, что ты слышишь дома, не следует нигде повторять. Видишь ли, Энвижен – огромная компания, кто только ни крутится рядом с ее владельцами, чтобы подхватить информацию – репортеры, конкуренты, завистники. Ты поняла?

Сандра легко согласилась и даже ввернула недавно услышанное выражение:

– Понятно, это коммерческая тайна, да?

– Ну… что-то вроде того.

– Ладно, я никому, кроме тебя, ничего не скажу.

Нора с облегчением вздохнула и решила, что говорить с Ольгой не стоит – Сандра умела держать обещание.

Однако со временем девочка выяснила значение непонятных ей прежде английских идиом и однажды, приехав в Потс-Пойнт, вновь подступила к Норе с вопросами:

– Сильвия хочет поженить Мэгги и Родерика, я знаю. Это коммерческая тайна, да?

Нора чуть помедлила с ответом, но потом решила, что Сандре уже почти тринадцать, и с ней вполне можно говорить о серьезных вещах.

– Нет, – ответила она, – это не тайна, мама не скрывает, что теоретически брак Родерика и Мэгги был бы желателен для Энвижен.

– Почему?

– Потому что тридцать процентов акций Мэгги должны работать в интересах компании, а кто знает, что случится, если ее мужем окажется жадный и недалекий человек? Мэгги может ввести его в Совет директоров или под его влиянием голосовать своими акциями за ошибочные решения. Сейчас политика Энвижен четко определена, у нашей компании большие перспективы, и мама хочет, чтобы в будущем все так и оставалось.

– Но что будет, если Мэгги и Родерик не поженятся?

Нора пожала плечами.

– Все может быть, в двадцать первом веке нельзя сочетать людей браком из деловых соображений. Однако завещание мамы составлено так, чтобы заинтересовать их обоих в браке. Если они поженятся, Дерек получит пятьдесят процентов акций, а Родерик – двадцать, вместе с Мэгги у них будет пятьдесят.

– Вот это да – целых пятьдесят!

– Если же Родерик и Мэгги не поженятся, – продолжала Нора, – то Дерек получит шестьдесят процентов, а Родди – всего десять, это довольно мало. С другой стороны, тридцать процентов Мэгги дадут ей право в своих интересах блокировать решение Совета директоров, а это в будущем может отрицательно сказаться на Энвижен.

– Почему же тогда Ольга не хочет, чтобы Мэгги с Родериком поженились? – в недоумении спросила Сандра. – Конечно, Дерек при этом получит на десять процентов меньше, но ведь интересы Энвижен важнее.

– Я не знаю, чего хочет или не хочет Ольга, – при всем своем миролюбии Нора не могла скрыть неприязнь к жене брата, – для ее детей – да, для них важно, чтобы компания процветала, но самой Ольги дела Энвижен не касаются.

– Почему? Конечно, из-за завещания Гримвэйда она не может унаследовать долю Дерека в компании, но деньги-то у них общие.

– В наши дни простые акции Энвижен – это скорее власть и право определять политику компании, а не деньги, – объяснила Нора.

– А какие еще есть акции? – удивилась Сандра.

– Есть привилегированные акции, их может купить каждый желающий. Они приносят дивиденды, но не дают права голоса. После выплаты налогов часть дивидендов Энвижен идет на выплату владельцам привилегированных акций, часть направляется на расширение сферы влияния компании и ее нужды, включая заработную плату служащим, часть идет на благотворительные цели. Определенная сумма выделяется также не работающим на Энвижен наследникам – мне, детям Дерека и Мэгги с Родериком. Мама же с Дереком, работая в компании, получают заработную плату наравне с остальными.

Сандра была искренне поражена.

– Ты хочешь сказать, что Дерек с Ольгой живут на одну его зарплату? – спросила она, припомнив один из рассказов матери о московской жизни. – И им этого хватает?

Нора улыбнулась.

– Пока Энвижен процветает, – сказала она, – эта зарплата столь велика, что Дерек имеет возможность вкладывать деньги в недвижимость, а эта недвижимость уже сама приносит доход и служит гарантией стабильности на тот случай, если дела компании пойдут неважно. Например, когда папа с мамой поженились, дела Энвижен шли много хуже, и они даже не могли позволить себе вторую машину. После смерти своего деда Фрэнка мама круто изменила политику компании, и теперь Энвижен имеет статус холдинга международного значения.

– А твой папа? Я хочу сказать, он так и остался бедным? Ведь он не имеет права ничего получить по наследству.

– Что ты, дорогая, – рассмеялась Нора, – тот, кто столько работает, у нас в стране бедным не бывает. Папа много лет преданно служит Энвижен, возглавляя Совет директоров, за это время он заработал столько денег и так грамотно их вложил, что его можно считать одним из богатейших людей страны.

– А почему ты не работаешь для Энвижен, Нора? Ты могла бы вести дела не хуже Дерека, ты такая умная!

– Мама освободила меня от всех забот, связанных с Энвижен, и она права – мне это будет не по силам, – безмятежно ответила Нора, – я владею недвижимостью и имею фиксированный доход, получаю определенную сумму от Энвижен. Мама считает, что прежде всего я должна заботиться о своем здоровье.

– Почему, разве ты больна?

Лицо Норы неожиданно погрустнело, и, опустив голову, она вздохнула.

– Я прежде не говорила тебе об этом, Сэнди – в детстве у меня обнаружили злокачественную опухоль. Операцию сделали вовремя, и сейчас моей жизни ничего не угрожает, но после той операции я уже… я уже не такая, как все.

– Не такая? – растерянно переспросила Сандра. – А какая же ты?

– Ну…хорошо, тебе лучше это узнать. Мне все удалили, понимаешь? Все внутренности.

– И ты… никогда не сможешь иметь детей?

– Хуже, – губы Норы искривила горькая усмешка, – даже в туалет я хожу не так, как другие – на поясе под одеждой у меня подвешены мешочки для мочи и кала, мне их регулярно меняют. Мне вводят гормональные препараты, чтобы я… чтобы я выглядела, как нормальная женщина. Я никогда не смогу жить с мужчиной, как другие, поэтому никогда не выйду замуж. Зачем мне акции Энвижен, я никому не смогу их завещать – ведь у меня никогда не будет детей.

Неожиданно она разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Нора! – Сандра обняла ее, впервые осознав, что никогда прежде не задумывалась о том, почему так мала и физически хрупка ее подруга – сама-то Сандра к тринадцати годам вытянулась и уже вполне развилась, как женщина.

– Не надо, уходи, – судорожно вздохнув, Нора попыталась ее оттолкнуть, – наверное… наверное, я все же зря тебе рассказала.

– Почему зря? – Сандра прижала к своей щеке крохотную ручку. – Мы ведь подруги.

Высвободив руку, Нора утерла слезы и криво улыбнулась.

– Да, пока еще подруги, – с невыразимой горечью произнесла она, – у меня в жизни было много подруг – и в школе, и в колледже. Стоило им узнать о моих проблемах, как они начинали обращаться со мной, как с хрустальной вазой, а потом… потом словно испарялись. Нет, многие из них мне регулярно звонят – как живешь, как здоровье и все такое. Но это ведь не то, что посидеть вдвоем, поболтать, излить душу. Одна моя приятельница в колледже прежде постоянно рассказывала мне о своем парне, а когда узнала… Возможно, она подумала, что мне больно слушать о том, что мне недоступно. Или, что я неспособна понять. Наверное, будь я просто инвалидом в коляске, люди относились бы ко мне иначе, но все эти мешочки для мочи и кала… Иногда мне кажется, что людям со мной просто противно. Вот и ты теперь знаешь. Из вежливости пожалеешь меня немного и тоже исчезнешь.

Ошеломленная Сандра какое-то время смотрела на нее широко открытыми глазами, а потом разрыдалась.

– Как ты могла подумать! – всхлипывая, повторяла она. – Как только ты могла так обо мне подумать!

Нора гладила ее по голове и говорила:

– Перестань, дорогая, ну что ты? Не плачь, не надо.

* * *

Шли годы, постепенно Сандра свыкалась с жизнью в Сиднее, в прошлое уходило проведенное в Москве детство, но иногда в памяти ее внезапно и ярко вспыхивали воспоминания – широкий двор, куда выходили окна их квартиры на проспекте Вернадского, дедушка, отец, брат Денис. Лариса на все расспросы дочери отвечала лишь: «не знаю я ничего», и на глазах у нее выступали слезы. В четырнадцать лет Сандра втайне от всех послала письмо на свой старый московский адрес, но оно вернулось обратно. В семнадцать она решила серьезно поговорить с матерью и однажды вечером, когда Лариса, уложив спать Тэдди и Лили, села вязать шарф в гостиной, приступила с вопросами.

– Мама, мы когда-нибудь вернемся в Москву или нет?

При упоминании о Москве Лариса, как обычно, расстроилась.

– Сашенька, ну что нам там делать?

– Как это «что делать»? Там наш Денис, ты забыла, что он – твой сын и мой брат?

– Я не…

Внезапно горло Ларисы сжал спазм, и она разрыдалась.

– Мама, что с тобой? – испуганная Сандра бросилась к матери, но та, сумев взять себя в руки, отстранила дочь.

– Ничего, Сашенька, просто нервы, не обращай внимания. Ты говоришь, уехать в Москву, а как нам там жить? Порядки в России теперь другие, за работу платят мало, а у нас ничего нет.

– А здесь что у нас есть? – резонно возразила Сандра. – Любой, кто работает столько, сколько ты, имеет в Австралии свой дом и постоянный доход. Ты с утра до ночи готовишь, убираешь, возишься с детьми, а мы все, как нищие. Тетя Оля нас кормит и поит, Дерек платит за мою школу и дает мне карманные деньги, потому что у тебя самой нет ни цента.

– Не говори так, Сашенька, тетя Оля мне родная, и Тэдди с Лили мне как собственные дети.

– Тете Оле они еще больше собственные, – проворчала Сандра, – но почему-то о них заботишься ты, пока она разъезжает по магазинам. Ладно, будем считать, она тебя для этого наняла и вызвала из России, но тогда ты знаешь, сколько она должна была за все это время тебе заплатить? Знаешь, сколько в Австралии сейчас получают няни и уборщицы? А ты выполняешь всю работу по дому бесплатно.

– Тебе не стыдно? – мягко упрекнула ее Лариса. – Тетя Оля столько для нас делает, а ты хочешь, чтобы я еще с нее деньги брала?

– Ты прекрасно готовишь и запросто могла бы устроиться поваром в ресторане, – упрямо возразила ей дочь, – у нас бы тогда давно был свой дом, был бы счет в банке. Конечно, мне дадут кредит, чтобы получить образование, но для дополнительных курсов, да и просто, чтобы жить, пока я не начну работать, нужны деньги. Я не хочу ни у кого просить, пусть даже у родных.

Лариса вдруг припомнила.

– Нет-нет, доченька, тебе не придется просить. Ты знаешь, когда тетя Оля уезжала из России, мы с твоим отцом дали ей с собой немного денег. Так вот, когда мы только приехали в Австралию, тетя Оля сказала, что хочет вернуть мне этот долг. Я, конечно, не брала, поэтому она купила на мое имя какие-то акции и сказала, что это на твое образование.

Сандру слова матери живо заинтересовали.

– Акции? Ты никогда мне не говорила, а где ты их хранишь?

– Господи, да я к ним и не прикасалась, что я в них понимаю? Лежат где-то у тети Оли. Она меня возила в какой-то офис, чтобы я расписалась, мне даже название запомнилось – Мэйджик Би.

– Хорошо, я сама спрошу об этом у тети Оли.

– Спроси, доченька, я-то в этом не смыслю.

Вечером следующего дня Сандра начала разговор с теткой, когда ты сидела в гостиной, разглядывая присланный по почте журнал мод.

– Тетя Оля, я просмотрела проспекты Мэйджик Би. Оказывается, это дочерняя компания Энвижен, и стоимость ее акций с конца прошлого века резко возросла.

Ольга, оторванная от своего любимого занятия, недовольно посмотрела на племянницу, но поняв, о чем та спрашивает, приподняла бровь и весело рассмеялась.

– Так ты, оказывается, интересуешься бизнесом, детка? Неужели ты хочешь стать менеджером?

– Я хочу получить диплом медсестры, – хмуро возразила Сандра, – государство дает субсидии студентам медицинских колледжей, но есть много платных курсов, поэтому я и хочу выяснить, что мы с мамой имеем.

– Деньги не должны тебя волновать, дорогая, я оплачу все, что потребуется.

– Почему ты, если у мамы есть акции? Я просмотрела биржевые новости – акционеры Мэйджик Би стабильно получают хорошие дивиденды, это процветающая компания.

– Да-да, но Лариса доверила распоряжаться этими акциями мне. Поэтому забудь о них и подумай, где лучше всего получить образование. Ты ведь говорила, что хочешь быть медсестрой? Я бы на твоем месте выбрала колледж MSN в Мельбурне – он дает хороший диплом.

Сандра растерялась.

– В Мельбурне? А мама?

Ольга снисходительно улыбнулась.

– Нельзя все время держаться за мамину юбку, – сказала она, – ты уже взрослая и должна сама пробивать себе дорогу в жизни. Мельбурн – культурный центр Австралии, даже Сильвия отправила своего ненаглядного Родди получать образование в Мельбурнском университете, потому что школа права там считается одной из лучших в мире.

Школа права при университете Мельбурна действительно считалась достаточно сильной, но, если исходить из этих соображений, Сильвия Нортон вполне могла бы отправить любимого младшего сына учиться и в Штаты. Однако желание объединить всех владельцев акций Энвижен в одну семью стало для нее в буквальном смысле слова навязчивой идеей. После того, как Родерик окончил школу, она предложила ему и Мэгги сопровождать ее во время двухмесячного турне по Европе. Во время этой поездки молодые люди постоянно оставались одни, и свершилось то, что не могло не свершиться – об этом Сандре рассказала сама болтушка Мэгги, лишенная каких-либо комплексов и посвятившая в свои новые отношения с Родериком всех приятельниц.

Дело было так: однажды девушкам довелось вдвоем поплавать в домашнем бассейне Нортонов в Потс-Пойнте, и Мэгги, начала рассказывать Сандре о своей недавней поездке в Европу. Перескакивая с предмета на предмет, она взялась за бортик бассейна, выплюнула попавшую в рот воду и снисходительно заявила:

«В принципе я ничего не имею против брака с Родди – трахается он неплохо».

Ошеломленная Сандра ушла под воду, успев лишь булькнуть:

«Что?!»

Вынырнув, она начала усиленно отфыркиваться, но пыталась скрыть свое смущение так явно, что в легком прищуре устремленных на нее глаз Мэгги мелькнула насмешка.

«У тебя что, еще ни с кем не было секса? – снисходительно спросила она и с легкой ехидцей в голосе извинилась: – Ой, прости, Сэнди, что я об этом заговорила – я не знала, что ты девственница».

Уязвленная Сандра высокомерно вскинула голову над водой и нахально соврала:

«Ты шутишь, Мэг? Я в первый раз была с парнем в тринадцать лет!»

«Точно? Тогда ладно. Так я про что говорила? Ах, да, про Родди. Так вот, у него…»

И она с увлечением начала излагать пикантные подробности. Сандра не все поняла, но придала своему лицу умудренное жизнью выражение и, улучив момент, когда Мэгги сделала короткую передышку, снисходительно заметила:

«Круто, конечно. Но только вот у меня был случай…»

Припомнив нюансы, описанные в книге о сексе, и призвав на помощь всю свою фантазию, она завернула такое, что Мэгги с уважением приоткрыла рот.

«Да, классно, надо попробовать!»

«Обязательно попробуй, испытаешь кайф! – и Сандра, решив, что в достаточной степени утвердила свой авторитет, перевела разговор на другую тему: – Ну и что, вы с Родди теперь поженились? Сильвия ведь спит и видит вас на брачном ложе».

«Ага, еще бы – вдруг я захочу сама распоряжаться своими акциями, – практичная Мэгги, вытащила из воды руку и почесала свой усеянный веснушками нос, – или выскочу замуж и потребую ввести моего мужа в Совет директоров. Вот она и пыхтит. В принципе, я не против Родди, только, двадцать процентов мне мало, я выдвину свои условия».

«Какие условия?» – удивилась Сандра.

Неожиданно лицо Мэгги приняло странное выражение.

«Не скажу, – с хитрой усмешкой произнесла она, – еще расскажешь об этом своей тетушке».

«Тетушке?»

Сандра растерянно приоткрыла рот, а Мэгги засмеялась и, шаловливо брызнув в ее сторону водой, поплыла прочь, крикнув:

«Догоняй!»

Когда они оказались у противоположного бортика, Сандра, запыхавшись, спросила:

«Подожди, я не поняла – о какой тетушке ты говорила?»

«Да ладно тебе! Передай Ольге, что пока она может не волноваться – я еще окончательно не решила, сколько акций отберу у них с Дереком. И вообще еще не решила, выйду ли за Родди – может, он так и останется при своих десяти процентах».

Сандре, оскорбленной тем, что ее приняли за шпионку, захотелось уколоть приятельницу.

«А ты уверена, что Родди настолько в восторге от вашего секса, что захочет на тебе жениться? Вдруг он сам предпочтет остаться при десяти процентах?»

«Господи, Сэнди, ты как ребенок – причем тут секс? Это бизнес, семейное дело. Сильвия сказала: «надо!», а Родди всегда слушается свою маму, – весело ответила ничуть не задетая Мэгги, – вот тебе пример: она решила, что нам с Родди не следует разлучаться, поэтому я должна приехать в Сидней – здесь, мол, национальная картинная галерея неизмеримо богаче подлинными шедеврами, и прочее и прочее. Но со мной этот номер не пройдет, я ей так и заявила: поступлю в школу искусств в Мельбурне. Тогда она быстренько все в мозгах переиграла наоборот и решила отправить Родерика в Мельбурн. И что? У него даже и в мыслях не было возразить! Так что решать буду я, Сильвии придется делать по-моему, а Родди будет слушаться».

«Надо же, – Сандра насмешливо фыркнула и покрутила носом, – и что же вы решили, ваше величество?»

«Мы вступим в брак не раньше, чем в тридцать лет. Я хочу продолжить образование в Европе, а там есть классные парни, зачем мне себя ограничивать? У меня твердые принципы: в браке никаких измен, типа верность и в горе и в радости, пока не разлучит смерть. Ну, или, может, развод. Родди со мной полностью согласен. К тридцати мы, конечно, еще не совсем состаримся, но секс для нас уже не будет иметь первостепенного значения, тогда и поженимся. Пока же я предоставляю Родди полную свободу, трахни его, если захочешь, я не стану возражать. Кстати, можешь научить его той штуке, о которой сейчас мне рассказывала?»

Ничего не ответив, Сандра выбралась из бассейна и побежала в душ. Тогда, конечно, она здорово разозлилась, но позже ей стало смешно – на веселую болтушку Мэгги вообще долго дуться было невозможно.

Вот и теперь в разговоре с теткой, прокрутив в памяти весь этот эпизод, Сандра с трудом удержалась от смеха.

– Вспомнила, что-то веселое, Саша? – Ольга пристально разглядывала племянницу.

– Да нет, просто, – Сандра тряхнула головой, чтобы избавиться от неприятного покалывания в затылке.

– Думаю, Саша, – сказала тетка, – в Мельбурне ты оценишь возможности, которые откроет перед тобой самостоятельная жизнь. Я, например, в твоем возрасте только об этом и мечтала, но, к сожалению, в России не было таких возможностей, как здесь. Вокруг меня всегда суетились старшие и без конца давали мне указания.

– Понятно, – насмешливо протянула Сандра, – тебе пришлось провести всю молодость в неволе, и ты хочешь свободы для меня, своей любимой племянницы.

– Старшие давали мне советы, – пропустив мимо ушей ее колкость, продолжала Ольга, – мне приходилось вежливо выслушивать всю чушь, что они говорили, однако главные решения в своей жизни я принимала сама. Поэтому-то и добилась неизмеримо большего, чем все мои советчики. Например, я в свое время решила уехать из России и вот результат: я счастлива, живу в цивилизованной стране и имею все, что нужно человеку для самоуважения. Россия же разворована, разграблена, оттуда бегут все, у кого есть такая возможность. Когда-то твой покойный дед Сергей Денисович, крупный ученый и человек с большим жизненным опытом, не советовал мне уезжать из России. Он предвещал, что в чужой стране я погибну, что человеку нужна родина, и прочую ерунду – как видишь, он ошибался.

Сандра на миг словно оцепенела.

– Почему ты говоришь «покойный», разве дедушка умер? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Значит, Лариса так и не рассказала тебе, что произошло с вашей семьей?

Будь Сандра не столь взволнована, удивление Ольги показалось бы ей слегка преувеличенным, но у нее вдруг гулко заколотилось сердце, охваченное ужасным предчувствием.

– Мама никогда ничего мне не говорит. Когда я начинаю спрашивать о Денисе и дедушке, она только отворачивается, а в прошлый раз даже заплакала. Тетя Оля, ты знаешь, где они? Один раз я написала им в Москву, но письмо вернулось назад.

Лицо тетки внезапно стало печальным, она подошла к Сандре и, обняв девушку, прижала к себе ее голову.

– Девочка моя, Лариса не хотела тебе говорить, да ты и слишком мала была, когда все это произошло. Но раз уж так вышло… Хорошо, я тебе расскажу – ты уже взрослая и имеешь право знать.

Сандра слушала рассказ Ольги, и лицо ее было неподвижно.

– Кто конкретно сообщил тебе, что дедушку, Дениса и папу убили? – спросила она, когда тетка замолчала. – Их убийц нашли?

– Боже, детка, в России никто сейчас не ищет преступников, там царит полный произвол. Нет, мне сообщили обо всем оставшиеся в России друзья.

– Я хочу с ними связаться и узнать, как все произошло, – девушка упрямо выпятила вперед подбородок.

– Это случилось много лет назад, – мягко возразила Ольга и ласково пригладила пушистые волосы племянницы, – тех людей уже нет в живых. И что могут изменить подробности? Однако тебе не следует говорить об этом с мамой – Лариса тяжело пережила гибель твоего брата, и не нужно ворошить старую боль. Делай вид, что я тебе ничего не говорила, обещаешь?

– Ладно, – угрюмо буркнула Сандра и отвернулась.

– Так что ты решила насчет колледжа MSN? Кстати, Родди на днях звонил моему мужу, Дерек говорит, что мальчик в восторге от жизни в Мельбурне.

– Тетя Оля, я ведь не Родерик Нортон, которому Сильвия купила апартаменты в Сити в здании Фреш-Уотер – в Мельбурне мне негде жить, а чтобы снять квартиру, нужны деньги.

Ольга улыбнулась.

– О, это не проблема, в Мельбурне у нас есть недвижимость. Один из домов – в Ричмонде – мы обычно сдаем четырем студенткам из Азии, предпочитаю девушек, они аккуратней. Я поговорю со своим агентом – четвертой будешь ты. Район заселен в основном вьетнамцами и греками, на каждом шагу маленький магазин или аптека, до Сити поездом пять минут – очень удобно.

– Сколько я должна буду платить за эту твою квартиру?

– Тебя не должны волновать деньги, детка, мы родственники.

– Почему? Ричмонд дорогой район, а я не нищая – в биржевых ведомостях пишут, что акции Мэйджик Би приносят хорошие дивиденды.

Лицо Ольги выразило возмущение.

– Даже говорить об этом не хочу, – в сердцах произнесла она.

Глава четвертая. Сандра и Родерик

Черные и красные круги, обрамленные белыми точками, длинные линии, странный силуэт в нижнем углу – картина Лоуренса Пеннингтона шестидесяти лет, который принадлежит к племени Валлавару, Острохвостых Орлов. Чуть шевеля губами, Сандра внимательно читала описание:

«…Валлавару и его жена, оставив собственных птенцов беззащитными, искали яйца лесной куропатки Нганамары. Нганамара знала, что ее преследуют, и пыталась увести Орлов от гнезда, где спрятала яйца. Красные следы на картине принадлежат Нганамаре, черные – племенным Орлам».

Стоя перед полотном, Сандра внимательно вглядывалась в странный рисунок и в очередной раз поражалась своеобразию менталитета коренных жителей страны. Она помнила аборигена в национальной раскраске, в теплый сезон постоянно сидевшего в Сиднее на Сёкьюла-кэй – у причала, откуда катера возили на Парамату приезжих туристов. Он играл на диджериду и собирал деньги в стоявшую перед ним корзину. Сандра читала, что диджериду, национальный инструмент коренных австралийцев, изготовляется очень сложно – в молодой эвкалипт помещают особого червя, и он в течение многих лет прогрызает дерево вдоль ствола, а когда проест насквозь, то дерево срезают, очищают и окрашивают. Получается нечто вроде длинной толстой свирели. Настоящий диджериду стоит бешеных денег, но и хорошие подделки продаются по сто долларов. Аборигены завлекают туристов на рынках, наигрывая на красиво раскрашенных диджериду, но европейцы, купив инструмент, как правило, не могут научиться даже издавать какие-либо звуки и, в конце концов, просто вешают его на стену, как сувенир.

Послушав музыку мужчины в раскраске, Сандра обязательно кидала ему монетку – ей, как и всем жителям Австралии, известно было, что премьер-министр страны Кевин Родд перед всем миром принес аборигенам извинение за то, что в течение ста лет представители белой расы проводили политику изъятия детей из семей аборигенов и уничтожения национальной культуры. Кидая деньги в корзину, Сандра считала, что вносит свою лепту в это извинение. И, тем не менее, всерьез интересоваться искусством коренных жителей материка она начала интересоваться после одного смешного и крайне нелепого случая.

Это случилось в последний год ее обучения в колледже MSN. Они с однокурсницей решили зайти в супермаркет ДИЭФО, а там забежали в туалет. Пока делали свои дела, переговаривались из кабинок, и приятельница Сандры сказала:

«Нет, что ни говори, а мне та юбка в «Кристине» жутко не понравилась – какой-то аборигенский стиль».

Когда же девушки вышли из кабинок, то лицом к лицу столкнулись со стоявшей снаружи женщиной-аборигенкой, слышавшей их разговор, и полное коричневое лицо ее было искажено от ненависти.

«Вы не любите аборигенов, да?»

«Что вы, что вы!»

Испуганной Сандре и ее приятельнице не сразу удалось избавиться от разъяренной мегеры, которая никоим образом не напоминала представительницу угнетенной расы – одета была по последней моде, а одна ее сумка стоила не менее шестисот долларов. В тот же день они прочитали объявление об открытии в галерее Яна Поттера экспозиции работ аборигенов, и Сандра предложила приятельнице:

«Давай, сходим».

Та была еще под сильным впечатлением недавнего инцидента в туалете и в ужасе замахала руками.

«Иди одна, если хочешь, с меня аборигенов достаточно!»

Сандра пошла, а после этого стала посещать выставки постоянно. И теперь, осмотрев все полотна, она вернулась к картине «Много женщин» Гарри Тьютьна из племени Питьянтьятьяра.

«Углубления в песке – это девушки, усевшиеся в круг. Они занимаются милпатьюнами – без слов рассказывают друг другу о своей любви к мужчинам с помощью изображений, создаваемых ими руками на песке».

«Национальный менталитет, – думала Сандра, – или отличная от нашей философия жизни? Что так волнует в этих картинах?»

Ей не хотелось сразу уходить, она решила пройтись по залу современного искусства, и возле одного их полотен увидела Мэгги – та сидела на полу, что-то усердно зарисовывала в своем блокноте, и медные локоны ее прыгали от усердия. Сандра плюхнулась рядом и заглянула в блокнот, но ничего не поняла в штрихах и набросках.

– Привет, – громким шепотом сказала она.

Мэгги, не отрывая карандаша от бумаги, глянула через плечо и чмокнула Сандру в щеку.

– Привет. Подожди минутку, я сейчас закончу.

– Что это ты делаешь, Мэг?

– Изучаю эффекты линейной перспективы, – Мэгги переползла в другое место и, продолжая работать, пояснила сместившейся следом за ней Сандре: – Перспектива это система изображения объёмных тел на плоскости, учитывающая их пространственную структуру и удалённость отдельных их частей от наблюдателя. Ясно?

– Почти, – улыбнулась Сандра.

– Ну и ладно, я сегодня уже устала, ты сейчас куда?

– Никуда, ходила к аборигенам.

– Да, я вчера тоже заходила. Пойдем на ленч?

Перейдя Ярру свернули направо по набережной Саутбэнка, и немного потусовались в толпе, которую развлекал веселый мужчина, в костюме факира. Постояли у изображенной прямо на асфальте картины – ее старательно дописывал парень лет двадцати пяти. Рядом с ним стояла шапка-котелок для пожертвований, а надпись мелом на асфальте гласила:

«Внеси свою лепту и загадай желание. 50 центов – полжелания, 1 доллар – одно желание, 2 доллара – 3 желания, 5 долларов – счастливый уикенд, 50 долларов – этой дорогой попадешь в Краун Казино».

Сандра бросила в шапку доллар и со смехом сказала:

– Дорогу в Казино я итак знаю, хватит с меня одного желания – пообедать.

– Разделишь его со мной, – Мэгги потянула ее дальше, – не выкидывай деньги на ветер.

– Обожаю смотреть, как они рисуют на асфальте, неужели тебе не нравится? Мне кажется, среди них есть талантливые ребята.

Мэгги небрежно отмахнулась.

– Чушь! Я бы в жизни не стала мазать асфальт, зная, что завтра все будет смыто. Искусство должно быть вечным, а талант существует, пока его признают. Мы с ребятами хотим снять зал в Брайтоне и устроить выставку – заявить о себе миру. Приходи.

– Постараюсь. Много вас?

– Пять человек. Есть один парень, очень талантливый – Дэн Прэстон. Единственный недостаток – трахается с Лолой Вудсток, серенькой мышкой, и это сказывается на его способности видеть перспективу. Придется мне в ближайшее время выправить ситуацию.

Сандру всегда веселило умение Мэгги стыковать философско-творческое с вульгарно-обыденным.

– И как ты будешь выправлять ситуацию? – со смехом спросила она.

– Обычно – отобью его у Лолы, и все.

– А Родерик? Вдруг он от ревности заболеет и умрет, что скажет Сильвия?

Мэгги весело фыркнула и покрутила носом.

– Да пошла она, надоела уже! Нет, я понимаю разные там ее брачные планы и все такое – это бизнес. Но она ведь достала – каждый раз звонит маме и начинает свою песню: как поживают Мэгги и Родерик? Ну почему «Мэгги и Родерик»? Мы с ним что, семейная пара?

– Погоди, а я думала, вы с ним живете в здании Фреш-Уотер.

– Еще чего! Я взяла кредит и купила себе хорошенькую квартирку в Порт Мельбурн, теперь я сама по себе, он сам по себе, загляни ко мне как-нибудь. У тебя машины нет? Тогда на шестнадцатом трамвае до конца, как выйдешь – налево по набережной.

– Спасибо. А Сильвия знает?

– Естественно, адвокаты докладывают ей о моих финансовых делах. Пришлось сказать, что моей душе художника нужна студия для работы с видом на море – шум прибоя за окном и все такое. Родди меня поддержал, он в принципе нормальный, с ним можно иметь дело. Нет, но она стерва, да? Как можно насильно заставлять людей жить вместе? Ладно там, трахаться, но ведь жить вместе это тот же брак!

– Брось, кто тебя может заставить, если ты не хочешь?

– Э, не скажи! – Мэгги энергично дернула себя за рыжую кудряшку. – По завещанию Гримвэйда до двадцати одного года мои акции под опекой, Сильвия имеет право вообще не выделять денег на мои карманные расходы, а того, что дает мама, мои потребности художника не обеспечивает. Вот через семь месяцев, в марте, мне исполнится двадцать один, и тогда я плюну всем в лицо, а пока приходится терпеть.

– А Родди? Его все это устраивает?

– Родди еще тот тип! Сам рад до чертиков, что я не мешаю ему жить, а на людях ведет себя, как мой официальный бойфренд, тебе это как? Делает вид, что не хочет огорчать свою обожаемую мамочку. Конечно, он тоже зависит от Сильвии, я понимаю. Да, кстати, Сэнди, у тебя сейчас есть постоянный парень?

– Ну, как тебе сказать, – растерявшись от неожиданного перехода, промямлила Сандра, – сейчас вроде бы… как бы…

– Ну, значит, нет. Короче, у меня к тебе просьба: в следующую пятницу мы идем в концертный зал смотреть аборигенские пляски, я тебя приглашаю с нами – отвлечешь Родди. По дружбе, а? Пока я займусь Дэном. Честно, Сэнди, очень тебя прошу, чего тебе стоит?

– Да ты с ума сошла!

– Почему? Можешь даже потрахаться с ним, тебе понравится.

– Прости, не могу.

– Да почему? Мы ведь подруги, неужели тебе трудно мне помочь? Аборигенские пляски, а? Ты же интересуешься аборигенским искусством.

– А какая тут связь?

– Слушай, – Мэгги дернула себя за волосы так, что Сандра испугалась, как бы ее приятельница себя не скальпировала, – я бы не просила, но тут, понимаешь, какая штука? Помнишь, в этом году мы все слетелись в Потс-Пойнт по случаю дня рождения Норы?

– Да, конечно. За столом вы с Родди сидели рядом, и у тебя был вполне довольный вид.

– Ну, довольный вид я делать умею. Так вот, помнишь, как Патрик после обеда затеял возню с Лили и Тэдди?

Разумеется, Сандра это помнила – из-за Норы. Та поначалу приняла участие в игре с племянниками, а потом вдруг почувствовала сильную усталость – однажды она объяснила Сандре, что так с ней бывает из-за постоянного приема гормональных препаратов. Им не хотелось беспокоить Сильвию, и они сказали, что им нужно поболтать о делах в комнате Норы. Однако на этот раз приступ слабости затянулся, Нора лежала бледная, с закрытыми глазами, а Сандра сидела рядом и держала ее за руку. Потом пришла медсестра, чтобы поменять Норе мешочки, и Сандра спустилась вниз. В столовой никого не было, кроме Ольги с Дереком, но и они собирались уходить, из сада доносился веселый детский смех – Патрик на площадке за домом играл с внуками в теннис. Сандра вышла на крыльцо и, следя за весело носившейся с ракеткой Лили, ждала, пока уйдет медсестра.

«Ты поедешь домой с нами, – спросил ее Дерек, – или Патрик потом привезет тебя с Тэдди и Лили?»

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.