Врачебная тайна

– Дружок-то? А Иваном он его называл.

– Босов Иван Сергеевич, – кивнула Светлана. – Понятно… Дальше что было?

– А ничего. Посмеялись они надо мной. Больше, конечно, ржал этот с пьяной рожей. Говорит, скоро с занозой приходить станут. Пальчик, мол, порезал и в больничку скорее. Стыд и срам, и все такое. Он, мол, сам может мне перевязать салфеткой любой. И все время сволочь эта пьяная повторяла: стыд и срам, стыд и срам… Я слушал, слушал, да и ушел. А к следующей ночи у меня температура поднялась. Не сильно, правда, но все же я перепугался. И палец начал стрелять. Я снова к этому уроду пошел. Показываю. Тот скальпелем саданул по ране, я чуть не сдох, Свет! – Гарик снова перешел на плаксивый тон. – Потом что-то чем-то ковырял, я, честно, орал так, что стены дрожали… Потом сестра перебинтовала и снова отправили меня домой.

Гарик вдруг замолчал, зажмурился. Откинулся на спинку кресла и замер. Посидел так немного, уткнувшись подбородком в воротник толстовки, потом судорожно вздохнул и произнес удушенным голосом:

– А на следующую ночь я и правда чуть не сдох, Светка. Температура подскочила к сорока. Повязка вся в крови. И уже два пальца стреляют. Я в другую больницу. А там… Там мне сказали, что началось заражение. И чтобы не лишиться всей руки, а то и жизни самой, пальцы надо ампутировать. Вот так-то!

– Стыд и срам… – тихо проговорила Светлана, глядя перед собой в одну точку.

Все это она уже слышала. И про стыд, и про срам. Правда, от более-менее трезвого Ивана Сергеевича, но слышала. И глаза его равнодушные видела. И физиономию брезгливо скорчившуюся, когда Зойка упала перед ним на коленки.

– Помогите!!! Прошу вас, помогите!!! – рыдала и билась ее сестра перед этим человеком. – Вы же можете!!! Одно ваше слово!!!

Он мог! Он мог дать заключение, что синяки на теле ее приемного сынишки Саньки получены в результате падения с горки, а не…

Господи! Сколько же они тогда выслушали!!! Иван Сергеевич надрывался и плевался праведным гневом, помогали ему в этом его друг – травматолог Стуколов Геральд Федорович – и жена Ивана Сергеевича – Алла Ивановна, заведующая терапевтическим отделением. Все набросились на сестер, когда они, подхватив упавшего с горки Саньку, привезли его в больницу. Почему именно эта троица занималась конкретно их случаем, Светлане непонятно до сих пор. Но занялись они знатно.

Во-первых, они сразу госпитализировали Саньку, чего было делать совсем и необязательно. Мальчишка набил себе пару шишек на голове и расшиб до крови коленку.

Во-вторых, они тут же известили органы опеки и милицию. И к Саньке в палату Зойку больше не пустили. Только в присутствии сотрудника опеки ей было разрешено с ним видеться.

В-третьих, они всячески способствовали тому, чтобы у Зойки Саньку забрали. И на суде свидетельствовали против нее, и в средства массовой информации «утку» запустили.

Сестры так растерялись тогда, так не готовы были бороться с бюрократической машиной, заработавшей вдруг споро и сноровисто, что не заметили, как у Зойки Саньку отобрали.

И пожаловаться-то им тогда было некому, вот беда. Мать с дядей Колей были в путешествии где-то в Австралии. А когда вернулись и дядя Коля кинулся искать пути-дороги по возвращению Саньки, оказалось, что того из детского дома уже забрали.

– Кто??? – ахнули они тогда в оба голоса с Зойкой.

– Отец. – Дядя Коля бывал иногда краток. Но тут снизошел и пояснил: – Родной отец. Так что смысла нет копья ломать. Все права на его стороне.

Разве могла такое выдержать ее бедная сестра?! Разве могло выдержать ее маленькое доброе сердце?! Сначала ее предал Федька. Мало того что предал, так еще нагло поделил имущество, забрав себе дом, машину, кучу вещей, фарфор коллекционный.

Потом вот Сашеньку забрали.

– Успокойся! – прикрикнула однажды на Зойку мать, это когда сестра сильно уж распоясалась в истерике. – Нечего убиваться по чужому ребенку. Своих нарожаешь! Еще неизвестно, чьих он родителей сын! Могла быть такая наследственность…

Все, при матери и дяде Коле тему эту больше не поднимали никогда. Но с ней, со Светкой, Зойка без слез не могла вспоминать о мальчике.

– Это все эти гады! – трясла кулачками Зойка в сторону окна, в том направлении находилась районная клиника по соседству со Светкиным домом. – Врачи! Они виноваты! И зачем я только поехала в ту больницу?! Зачем???

– Затем, что она была ближе всех от той горки, с которой он упал…

Стыд и срам, значит. Эти слова без конца срывались с уст Ивана Сергеевича и во время судебного разбирательства, результатом которого стало то, что мальчика отобрали. Этими словами не переставал сыпать, оказывается, Иван Сергеевич и поныне.

– Свет! Свет, ты чего?

Гарик когда-то уже слез с кресла. Встал перед ней на коленки и, вцепившись в ее локти, тряс ее. Грубо и неистово, можно даже сказать, тряс.

– А? Чего я? – Светлана неожиданно погладила Гарика по коротко стриженной макушке, вымученно улыбнулась. – Не дрейфь, Гарик! Ты и с восемью пальцами классный.

– Да, классный. – Он со вздохом развернулся, сел у ее ног, уложил голову ей на коленки. – А с работы попросили.

– Да ты что?! – ахнула Светлана, не замечая, что так и продолжает гладить соседа по волосам. Раньше она никогда не позволяла себе таких вольных нежностей. – Как это попросили?! Они же без тебя ничто! Да ты же… Ты же… А они тебя уволили!!!

– Да нет, увольнять не собираются. Просто рекомендовали работать дома. Ну, чтобы не светиться с обрубком… Черт! Никогда не думал, что из-за какого-то урода стану инвалидом в двадцать семь лет!

– Дурак ты, а не инвалид.

Светлана легонько шлепнула его по макушке, начала протискивать колени, чтобы встать. Халат завернулся, и, конечно же, Гарик тут же уставился на ее голые ноги.

– Классные. – Он провел кончиком пальца правой руки по ее коленке. – Теперь даже думать о тебе страшно.

– Почему? – удивилась она, но по макушке шлепнула еще раз, чтобы не вольничал. Встала и поманила его в кухню. – Идем кофе пить, сосед. И разговор есть. Важный. А почему, к слову, думать-то теперь обо мне страшно?

– Ну, я теперь убогий. Кому же я такой нужен-то? – И он совсем непритворно надул губы, вот-вот расплачется. – Как вот теперь перчатки-то носить, Свет? Палец пятый и четвертый к ладошке пришивать?

Она не ответила, решив, что излишняя жалость Гарику только во вред. Подтолкнула в кухню и тут же сунула ему пакетик с кофейными зернами и кофемолку.

– Действуй!

А сама начала лепить бутерброды. Гарик любил с двух сторон по тонкому ломтику черного хлебушка, желательно с тмином. Потом по салатному листику на каждый хлебный ломтик. Следом тонкая полоска сыра, серединка должна была заполняться чем-то рыбным.

Рыбы в холодильнике не было.

– Консервы имеются, будешь? – уточнила она из холодильника.

– Буду. Что делать-то! В этом доме приучат жрать всякую гадость. Кашу ела?

– Угу.

– Понравилась?

– А то!

– Вот видишь, какой я полезный, – первый раз за все время Гарик улыбнулся, хотя и вздохнул.

Он аккуратно высыпал перемолотый кофе в чашку кофейной машины, зарядил, вдавил кнопку. Понаблюдал за тем, как Светлана безуспешно пытается разложить на сырной полоске куски из консервной банки. Пальцы в масле, кусок крошится, сползает с бутерброда. Она его ловит, снова кладет на бутерброд. Качнул головой.

– Да растолки ты, и все, – посоветовал Гарик и двинул ее боком, отбирая почти готовый бутерброд. – Там все равно перемелется… Да-а-а… Совсем готовить не умеешь, Свиридова. Стыд и срам.

И тут же поперхнулся. Как только произнес два этих сакраментальных слова, от которых Светлану мутило уже давно, а теперь вот с новой силой, так и подавился. Кашлял долго, надсадно, знаками просил постучать его по спине. Она послушно шарахнула пару раз кулаком ему между лопаток. Потом дождалась, когда он отдышится, усадила за стол, поставила перед ним чашку с кофе, села напротив. И спросила наконец то, что просилось у нее с языка:

– И что же, Игорек, ты намерен им все это простить?!

Удивительно, но он понял сразу. А это случалось нечасто. Порой приходилось подолгу разжевывать, до тумаков дело доходило. А тут вдруг понял, подобрался весь.

– Есть соображения? – это уже он спросил.

Хорошо спросил, правильно, по-мужски. Светлана порадовалась.

– Есть!

– Какие? – Гарик отставил пустую чашку, выхлестав кофе одним глотком.

– Нужно призвать к ответу этих сволочей, Игорек. – Она тоже залпом выпила кофе и поставила свою пустую чашку рядом с его. – Не без их помощи у Зойки Саньку отобрали. О-оччень старались, мерзавцы! Очень! Надо их наказать!

– Надо! – согласно кивнул он и задал все же вопрос, которого она ждала и боялась: – А как?

– Я не знаю! – вспылила она. – Ты мужчина, ты и думай!

– В прокуратуру, что ли, с этим идти? – он криво ухмыльнулся и ткнул испачканной в консервах вилкой в то место на столе, где лежала его перебинтованная кисть и где должны были лежать его пальцы. – Посмеются, и только! Даже записи в карточке моей нет, я проверял.

– А что, надо было руку всю потерять, чтобы прокуратура внимание обратила? – огрызнулась Светлана. Нахохлилась, покосилась на Гарика, воодушевленно вылавливающего из консервной банки рыбные ошметки. – А что тогда делать-то, Гарик?!

– Что-нибудь, Светка, непременно сделаем, – пообещал он ей после продолжительной паузы, в течение которой с болезненной гримасой смотрел на отсутствующие пальцы на левой кисти. – Мы с тобой такое придумаем, что они всю жизнь помнить будут!!!

Глава 3

– Аллочка, детка, подойди ко мне, пожалуйста! – ныл Иван из супружеской спальни, насквозь пропахшей винными парами.

Временами он срывался на оперное пение и завывал так, что соседи сверху не выдерживали и принимались колотить в пол чем-то тяжелым. Громоздкая медная с хрустальными подвесками люстра принималась тихо раскачиваться туда-сюда. И Алла, порой глядя на это безмолвное тяжелое покачивание старинного хрусталя, мечтала о том, чтобы люстра эта как-нибудь взяла да и сорвалась. И накрыла своей тяжестью Ивана.

Раз и навсегда… Раз и навсегда…

– Ну, прошу-ууу, деточка-ааа, – надрывался Иван, разметавшись на мятых несвежих простынях. – Подойди к папочке-ее!!! Папочка, ха-ха-ха… – Хохот был не просто гомерический, он сопровождался еще и характерным подвыванием. – Ха-ха-ха-ха-аааа, твой папочка хочет выпить еще и еще и еще раз! И много, много, очень много раз!!!

Неожиданно стук в потолок прекратился, люстра перестала качаться, но почти тут же позвонили в дверь.

Алла оторвала свой взгляд от проема в спальню, нашарила на ковре под ногами домашние туфли, обулась, поднялась и медленно пошла в прихожую.

За дверью стояла соседка с верхнего этажа – грудастая бабища в толстом оранжевом халате в тапках на босу ногу и с перемотанной платком головой. На Аллу она смотрела с холодной непримиримой ненавистью.

– Когда это прекратится?! – взвизгнула бабища вместо приветствия.

Алла скрестила руки под грудью, вопросительно выгнула бровь. Все ее вопросы и слова в данном конкретном случае были излишни.

– Это что же такое??? Интеллигентные люди, врачи, а что творят??? – не меняя тональности, продолжила соседка с верхнего этажа. – Сына бы, сына постеснялись!!! Хороший же мальчик вырос! А что вы творите???

Внезапно женщина ойкнула, запнувшись на полуслове. Странно качнулась в сторону Аллы и, если бы та ее не поддержала, точно влетела бы в распахнутую дверь их квартиры. Не понимая, что происходит, Алла, все еще удерживая соседку за толстый локоток, выглянула из-за ее плеча и, о, господи, увидела своего сына. Он был бледен до неузнаваемости, посиневшие губы дрожали, пальцы сжаты в кулаки. Вдобавок ко всему с волос его, с воротника куртки текло, как если бы он час стоял под дождем.

– Антон! – ахнула Алла, выпустила толстый чужой локоток, потеснила даму в угол лестничной клетки и шагнула к сыну. – Что случилось?! Господи! Ты же весь промок!!!

Адское пение из квартиры прекратилось. Соседка вжалась в стену, наблюдая за тем, как сын на негнущихся ногах осторожно обходит мать стороной. Правда, соседке успел кивнуть перед тем, как скрыться в квартире. Хороший мальчик.

– Извините вы нас, бога ради, – прошептала соседке Алла, и в глазах ее точно-точно слезы блестели. – Как напьется, на себя не похож. Хоть милицию вызывай, честное слово!

– Да ладно, чего уж сразу и милицию, – махнула рукой в толстом оранжевом рукаве бабища с верхнего этажа. – Пусть хоть орет-то потише, внука спать не могу уложить который час.

– Хорошо, хорошо, простите нас, ради бога…

Алла закрыла дверь, привалилась к стене. Взгляд ее прошелся по дорогим обоям, зацепил край авторского светильника, сделанного на заказ в Австрии, сполз вниз к дорогому ковру ручной работы, на котором кучкой валялась грязная мокрая куртка Антона, его джинсы, свитер и грязные ботинки.

Хороший мальчик! Очень хороший мальчик у них с Ваней вырос! Школу едва закончил, в институт перестал ходить через неделю после начала занятий. Шляется где-то целыми днями. Одно утешает: приходит трезвый и без признаков наркотического дурмана. Ах да! И еще вежлив всегда. И с родителями, и с соседями.

Хороший мальчик!

А не от его ли подножки едва не свалилась с ног бабища с верхнего этажа? Не с его ли помощью та оступилась?

Алла подняла голову. Прислушалась. В ванной лилась вода и едва слышно напевали. Иван? Да, кажется. Антон никогда не поет. Он вообще ненавидит петь. Это у него отец вытравил вместе с желанием проводить время в застольях.

– Он меня на всю жизнь закодировал, – смеялся как-то сын, когда еще мог смеяться.

Нет, он, конечно, смеяться и сейчас может, но вне стен этого дома. Дома он всегда молчалив, угрюм и весьма сдержан. Все его диалоги с матерью свелись к краткому: да, нет, не знаю, может быть, потому что, завтра, а зачем. С отцом он давно не разговаривает. Ему противно, как заявил однажды сын.

И она его за это не осуждала. Ей и самой давно уже был противен Иван. Омерзителен до икоты. Но она-то нашла себе утешение, она-то со своим отвращением к нему справилась. А сыну что делать? Он-то отца поменять не может, как она мужа на любовника.

Алла нагнулась, подняла вещи сына и потащила их в кладовку, переделанную под прачечную рядом с ванной. Куртку повесила на плечики возле радиатора, стирки та не требовала. Джинсы скомкала и сунула в стиральную машинку. Ботинки принялась отмывать в раковине. Поставила потом в сушку, включила щадящий режим. И пошла в его комнату.

– Антон? – позвала Алла от входа, чуть приоткрыв дверь. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Он лежал лицом к стене на своем большущем мягком диване, укутавшись по самые плечи теплой бабушкиной шалью. Он очень любил эту шаль, завещанную ему матерью Аллы. В нее кутался еще ребенком, когда заболевал. Не оставил привычки и теперь.

– Ты не заболел? – Она села на краешек дивана, потрогала его лоб, температура была в норме. – Что с тобой, сынок?

– А с вами, ма, что?! – Он взвился пружиной, сел, глянул на нее ледяными злыми глазами. – Вы же превратились… Вы же превратились в скотов!!!

– Антон! – она ахнула и закрыла рот рукой, чтобы не обругать, чтобы не ударить. – Что ты такое говоришь???

– А что такое вы вытворяете?! – Он шумно задышал, и глаза его вдруг наполнились беспомощными слезами. Он потянулся к ней, уткнулся в воротник ее халата. – Стыдно соседям в глаза смотреть! Это же… Это же надо жрать так каждый день, каждый день! Давай его в лечебницу оформим, а, ма?

– Я не знаю, – неуверенно пожала плечами Алла, целуя сына в макушку. – Он ведь не поедет.

– А мы силой его туда свезем. Свяжем и свезем, а?

– Сбежит, сбежит он оттуда, Антоша. Лечение тогда дает положительный результат, когда оно добровольное. А так… – Алла махнула рукой, отстранилась и встала с дивана. – Он ведь неплохой, Антош, отец-то наш. Слабый просто очень.

– Ага! Выпивку находить на каждый день у него силы воли хватает. – Антон снова улегся лицом к стене, натянув бабушкину шаль по самые уши. – Он же врач! Детский врач! Как можно?.. К нему детей приводят на прием, а он с бодуна! А если… А если он кого-нибудь угробит, ма?!

– Угробит он, угробят его! – вдруг зло выпалила Алла и закрыла лицо руками. – Как же я устала от всего, сын, если бы ты только знал. Как устала!!!

– Мне людям стыдно в глаза смотреть. Пацанам, – пожаловался Антон, не оборачиваясь. – А как пациенты? Как они-то с ним?! Как его до них допускают?! От него же за версту разит!

О, тут Ване равных не было в изобретательности, ухмыльнулась неприятно Алла, отворачиваясь к окошку, за которым плескалась непроглядная мокрая темень. Тут Ваня еще с ночи начинает готовиться. Встает в четыре утра по будильнику, выпивает какой-то сложный раствор, приготовленный ему кем-то из врачей. Потом еще раз пьет его в половине восьмого. Ни тебе амбре, ни покрасневших глаз, руки, правда, трясутся, но это ведь может быть и не от запоя, так?

Другой вопрос: как долго станут терпеть его пропитый давно профессионализм родители больных детей? Антон правильно отметил: когда-нибудь Ваня кого-нибудь угробит, и соскочить ему не удастся, как было в последнем случае, когда он, не понимая, что с ребенком, уложил его в диагностический стационар. И на том спасибо. Там диагностировали, вылечили. Но вечно-то туда своих пациентов он отсылать не сможет, так? Когда-нибудь, рано или поздно…

Рано или поздно…

– Скорее бы уж, – прошептала одними губами Алла. Отвернулась от черного проема окна, по которому барабанил мокрый снег, глянула на сгорбившегося под шалью Антона. – Сынок, у тебя-то хоть все в порядке?

– Да, мам. У меня все хорошо, – уверенно произнес Антон.

– А где ты был? Почему так вымок?

– Да насчет работы мотался. – Он чуть повернул голову в ее сторону, улыбнулся скупо. – Скоро я с работой буду, мам. Стану тебе помогать. Не абы какие деньги, но все же.

– Хороший мой! – расчувствовалась Алла, приложилась губами к его макушке, подтянула шаль повыше, подоткнула под спину и ушла.

Иван уже гремел кастрюлями на кухне. Не иначе собрался варить супчик. Так он называл темную бурду из свеклы, моркови, капусты и лука. Считалось, что это высококлассный рецепт для вывода шлаков из организма. Для начала не надо было бы организм этот шлаками засорять, но разве ему что докажешь.

– Добрый вечер. – Алла тихо прошла мимо мужа, опустилась на стул у стола, схватила в руки край плетеной салфетки, начала скручивать в трубочку. – Как самочувствие?

– Могло быть и лучше, – продекламировал нараспев Иван, натирая на терке морковку.

Он паршиво выглядел и знал это, поэтому и не поворачивал к ней одутловатой физиономии с раздутыми, будто вывернутыми наизнанку веками и мутными бесцветными глазами. Несвежая мятая футболка, тренировочные штаны, сбитые тапки. Отвратительно!

– Как там наш наследник?

– Наследник нас ненавидит, – резюмировала Алла, с брезгливой гримасой наблюдая, как по всей кухне разлетается морковная стружка. Скоро к ней добавится еще и свекольная, потом капустные чешуйки, луковые.

Господи! Освободи ее от всего этого!!! Неужели ты не видишь, что она на грани!!! Неужели способен спокойно наблюдать за растущей в ее душе ненавистью?! Она же…

Она же на грани! Она уже не раз проигрывала в голове сцены смерти благоверного. Знала, что не решится, но мечтала и мечтала без конца об этом.

– Нас? Ненавидит? – На мгновение терка для овощей перестала распылять вокруг себя овощные ошметки, плечи Ивана поникли, но тут же он снова вскинулся. – А за что нас ненавидеть, Алусик? За то, что до сих пор содержим этого охломона? Он не учится, не работает, пьет, жрет за наш счет…

– Пьешь и жрешь по большей части все ты, – еле сдерживаясь, чтобы не начать визжать в полный голос, процедила сквозь зубы Алла. – Пьешь, а потом жрешь свою бурду! Снова пьешь и снова жрешь! Господи, как же я…

Плечи Ивана снова понуро опустились. Терка полетела в раковину.

– Ну! – потребовал он забытым властным голосом, за который она его и полюбила когда-то. – Чего же умолкла? Продолжай, продолжай! Господи, как же я… А дальше что? А дальше должно идти: либо как же ты меня ненавидишь, либо как же ты от всего этого устала. Я угадал?

Он повернулся к ней, глянул с тяжелой догадливой ухмылкой.

– Ты не так уж оригинальна, дорогая. Так вопит восемьдесят процентов бабского населения планеты. И так же, как ты, продолжают жить дальше именно так, а не как-то еще. Почему? Вот почему ты от меня не уходишь? Тебе же есть, к кому идти, а? Есть, я знаю.

Алла вжала голову в плечи, затравленно глянула на мужа. Мысли испуганно заметались.

Он что? Он что, правда знает о ее романе с его лучшим другом?! Но как так можно?! Он же продолжает ходить к нему в гости, выпивает с ним, бегает к нему в кабинет, когда нет пациентов. Как же так можно?!

Нет, он не знает. Он просто берет ее на испуг.

И тут, словно прочитав ее мысли и угадав смятение, Иван заржал в полный голос.

– Курица! Глупая курица! – оборвал он свой смех злобным шипением, подошел к Алле и больно впился пальцами ей в плечо. – Думаешь, ты Герычу нужна?! Да у него таких овец, как ты… Идиотка! Или… А, постой, угадаю! У него же проблемы с жилплощадью, так? У него больная мама и сестренки не пристроены, а то бы он давно. Куда он тебя приведет, так? Так он тебе лапшу на уши вешает, курица?! А тут хата в пять комнат, но есть одно но! Это сильно пьющий, совершенно опустившийся супруг, который все никак не хочет издыхать! И выгнать-то его невозможно, квартирка-то ему в наследство от бабки с дедом досталась. Как выгнать? Никак! Угадал, Алусик, ход твоих примитивных мыслей, а?

Алла окаменела просто. И не столько оттого, что Иван, оказывается, все знает и ее роман с его лучшим другом для него не секрет, сколько оттого, насколько гадким он ей теперь казался. Еще более гадким, чем прежде.

Знать все и молчать! Знать и молчать! Как так можно, господи?! Как можно так глубоко и прочно деградировать?! Он равнодушен к ней? Она перестала интересовать его как женщина? Но все равно должно было зло брать. Все равно он не должен был, не имел права оставаться таким равнодушным, каким оставался все последние месяцы. У нее же с Геральдом роман уже… уже десять месяцев.

– А вот тебе хрена! – И в щеку Аллы уткнулся его воняющий луком и морковью кукиш. – Вот вам, голубки, хрен, а не развод!!! И жить с тобой стану столько, сколько посчитаю нужным. И из квартиры никогда не съеду. Да и Антон, как бы он меня ни презирал, ни за что не потерпит в этом доме чужого мужика.

– Не потерплю! – раздалось от двери.

Алла дернулась, как от удара, перевела взгляд с опухшего мужа к двери. Антон стоял в одних трусах, укутанный все той же шалью, и смотрел на мать настырно и непримиримо.

– Ма, даже и не думай!

Антон прошел вперед, встал плечом к плечу с отцом, прижавшись задом к столу, на котором гирляндой висели натертая морковка и свекла.

Нацепляет теперь на пуховый платок, рассеянно подумала Алла. Нароняет потом по всей квартире. А в гостиную ковер постелен новый, и обивка у его дивана светлая.

Дикое, дикое семя! Дикое семя от дикого отвратительного мужика!

– Я ничего такого и не думала. Если что-то и стану менять в своей жизни, то только не здесь. Только не в этом проклятом доме.

Не роняя осанки, Алла поднялась, шагнула вперед и хотела уже было выйти из кухни, как вдруг передумала. Остановилась напротив мужчин. Сначала посмотрела на сына. Спокойно смотрела, без вины и раскаяния. Она перед ним ни в чем не виновата, если что. Потом перевела взгляд на Ивана. Тут уж ничего не смогла с собой поделать, скривилась, как от горького.

– Слушай ты, умник! – ткнула она его пальцем в грудь. – Если не прекратишь пить, то я…

– Что ты? – Почувствовав в лице сына поддержку, Иван совершенно распоясался и смотрел на нее с непотребным вызовом. – Что, перетрахаешь всех своих пациентов?

Она его ударила, хотя, по сути, сын должен был за нее вступиться. Не вступился. Хороший мальчик! Держит нейтральную позицию.

– Я тебя своими собственными руками задушу, гад! – И для убедительности Алла с силой сомкнула на его морщинистой шее пальцы. – Просто возьму и задушу когда-нибудь во сне. А Геральд поможет мне с экспертизой. Так что думай, сволочь такая, как жить дальше станем. Так дальше продолжаться не может. И должно закончиться рано или поздно.

Рано или поздно…

Глава 4

– Заяц, здорово! Че делаешь? – хриплый голос давнего закадычного друга звучал в трубке безрадостно и даже с тоской. Яснее ясного, станет либо в гости звать, либо в гости проситься. А ему ну никак! Любаша должна вот-вот прийти. Ей тоже из дома вырваться не просто стало. Свидания сократились до минимума, и Зайцев начал понемногу тухнуть и скучать. А этого допускать было ну никак нельзя. Если его накрывала скука, то он пускался в разнос.

– И вам, Анатолий, не хворать. Отвечаю на второй вопрос: жду в гости друга. – Зайцев глянул на часы, Любаша опаздывала уже на десять минут. – Так что…

– Так что, Анатолий, идите на хрен? Правильно я понимаю? – Толик хрипло рассмеялся, не обидевшись. – А что касается друга… Это не та пухленькая брюнеточка, губки бантиком, рыжая лисичка на воротнике, белые сапожки?

– Что??? Что с ней??? – упавшим голосом прервал друга Зайцев.

Вот всегда, как только друг начинал зачитывать ему приметы все равно кого, он пугался. Почему? Да потому что друг работал в органах. Вместе они там работали, пока Зайцев не ушел на пенсию. Совсем причем ушел, подавшись в частный сыск. И деньги приличные, и хлопот почти никаких.

Какой у нас в стране сыск-то, господи! Следить за неверными мужьями и женами? Так это он запросто. Он вот одного такого выследил, жене отчет представил в виде четких фотографий и видео и вместе с гонораром ее и заполучил. Ну, захотелось обманутой Любочке отмщения, а он что? Он не против. Тем более что Любочка очень даже ему нравилась.

Потом было еще дело с пропавшим молодым человеком, искать которого органы отчаялись. Папаша подключил, еле-еле уговорив, Зайцева. И ведь нашел тот парня-то. Живого и вполне здорового нашел. Укатил, мерзавец, автостопом с подругой своей в Карпаты, и делу конец.

– Конечно! – с завистью тянул тогда Толик, накачиваясь презентованным Зайцеву дорогущим коньяком. – У тебя деньги в руках и свобода действий, в плане свобода перемещения. А мы же по рукам и ногам связаны! Как мы могли его поймать-то?

– Его не надо было ловить, его надо было просто вычислить, – скромно улыбался Зайцев, хотя удовольствие щелкнуть по носу бывшего коллегу было запредельным. – Парень полгода лыжное снаряжение собирал, ясно же, что не в Египет собрался.

– На лыжах по всему миру катаются, – огрызался Толик.

– Да, но не везде у его девчонки родня живет. А вот в Карпатах как раз и обосновалась ее двоюродная бабка. Туда они и рванули. Честно, Толян, дело выеденного яйца не стоило. И как говаривал наш прославленный коллега-классик: дело даже не на трубку. На три затяжки дело было, Толян…

– Так что с… моим другом в белых сапожках, Каверин? – немного успокоился Зайцев, услышав хихиканье друга в трубке.

Если ржет, значит, с Любочкой все в порядке.

– Друг твой не придет, Леша, – с удовольствием констатировал Толик. – Поясню почему.

– Почему?

Алексей тут же сник, с обидой окинув взглядом накрытый к романтическому ужину стол. Он так старался, так готовился, купил продуктов на команду. Какие-то даже салаты готовил сам, что-то смешивал, резал, кромсал руками, перетряхивал в большой миске, красиво укладывал на тарелки. И чего, теперь все это коту под хвост? То есть Каверину в организм? Он, конечно, любит друга, сильно уважает, но не до такой степени, чтобы заправку для салата готовить для того собственноручно. Он один хрен ничего не поймет. Ему все равно что есть: сырок плавленый или окорок, запеченный на углях.

Может, стоило убрать половину жратвы в холодильник?

– Поясняю… – начал Толик со странной одышкой. И тут же пояснил, чтобы друг не задавал глупых вопросов: – Я запыхался, потому что бегал по магазинам как заведенный, покупал нам с тобой покушать…

В этом месте Зайцев тут же застыдился и потащил тарелки из холодильника обратно на стол. Со стола исчезли только свечи и синие салфетки с белыми розочками. Без этого Каверин точно перебьется.

– А теперь я поднимаюсь к тебе, на твой чертов шестой этаж пешком. Лифт где-то наверху застрял. Ждать, что ли? – возмутился Толик и тут же спохватился. – Так вот поясняю… Друг-то к тебе шел, точно шел. И мы с ним даже в подъездных дверях едва не столкнулись. Но тут ей на телефон поступил звонок от лица разгневанного и властного.

– Что ты слышал?!

Алексей сразу напрягся. Любочкин муж, которого он в свое время выслеживал и выследил-таки с молодой продавщицей нижнего белья, вдруг начал вести совершенно здоровый, непотребный конкретно для Зайцева, образ жизни. Перестал выпивать, подолгу задерживаться после работы, пропадать на выходных. И как следствие стал больше внимания уделять своей законной супруге, у которой с частным сыщиком завязались романтические отношения. Более того, с некоторых пор законный муж начал подозревать свою законную Любочку, начал отслеживать ее звонки, ее визиты к косметологам, маникюршам и парикмахерам.

Зайцеву с Любочкой приходилось шифроваться, изворачиваться, сократить встречи до непозволительного минимального уровня. Но сегодня-то, сегодня муж – гневный и властный – должен был быть в отъезде!

– Я слышал, что он велел ей немедленно быть дома, поскольку его поездка переносится, – пояснил Каверин, тяжело дыша. И тут же потребовал: – Открывай давай, я уже у твоей двери.

Зайцев поплелся открывать.

Каверин ввалился в его чистенькую уютную прихожую со стильной этажеркой из черного дерева, такой же вешалкой и плетеным ручным ковриком-циновкой от плинтуса до плинтуса, как бандит, честное слово. Глаза вытаращенные, рот открыт, по небритым щекам струи пота. Куртка нараспашку, вязаная шапка на затылке, седые лохмы торчат во все стороны, трикотажный жилет задрался, рубашка из штанов вылезла, две пуговицы расстегнулись, обнажая волосатый бледный пупок.