8.

Xаарт вскользь упомянул как-то о загадочных существах, которые живут во всяких укромных местах — я тут ничего похожего не встретила. Ночью, правда, я проснулась оттого, что на меня смотрели два зеленых глаза — когда я пошевелилась, глаза мигнули и хозяин их пропал. Не знаю, кто это был, но он ничего мне не сделал.

Утром в трещину снаружи проникли холод и сырость. Я кое-как вылезла и огляделась вокруг — в лесу стоял густой туман. Не было видно ни верхушек деревьев, ничего… Да что там, я даже с трудом различала свою вытянутую руку. Я случайно задела папоротник, который был высотой всего мне по плечо и на меня вылилось целое ведро воды — она накапливалась в свернувшихся трубкой листьях. Второй такой папоротник я отыскала уже сознательно и мне удалось довольно быстро наполнить котелок. Я наскребла древесной трухи посуше — с третьей попытки мне удалось разжечь огонь и сварила себе что-то вроде супа. Тут не было никаких веток, между которыми обычно укрепляешь котелок в лесу, мне пришлось укрепить его между двумя камнями. Так что, по крайней мере, я поела горячего и согрелась хоть немного. Эти их пончо хорошо держали тепло, так что я не слишком замерзла. Пока я пила густое горячее варево, туман немного поднялся, стали видны мокрые перья папоротников, толстые стволы деревьев, похожие на органные трубы и где-то наверху — немного неба.

Я, было, совсем потеряла направление, но потом мне, вроде бы, удалось сориентироваться по тому поваленному дереву с трещиной в стволе — я помнила, в какую сторону смотрела трещина, когда я на него наткнулась. Я оставила его за спиной — темное отверстие в стволе при этом смотрело в сторону фактории.

Если бы я с самого начала пошла правильно, к концу второго дня я уже вышла бы к реке — при этом мне нужно было бы просто подняться наверх. Но я все же куда-то отклонилась и поняла это только тогда, когда путь мой привел меня к топям. Это было опасное место — полоска твердой земли мысом вдавалась в темную жижу, над которой поднимался пар. Там что-то булькало и сипело, на поверхности лопались пузыри; тростниковые заросли все время шевелились. Эти болота были полны жизнью — какие-то земноводные твари орали громче и разнообразнее, чем я когда-нибудь слышала и время от времени темная гладь начинала волнообразно изгибаться. Может, это просто поднимался болотный газ, но, вполне вероятно, это могло быть и какое-то подводное животное. Мне пришлось оставить этот хлюпающий рай, я пошла берегом вправо просто потому, что нужно было выбрать какое-то направление. Выяснилось, я опять ошиблась — почва не повышалась и не понижалась, зато деревья редели, под ногами стали попадаться песчаные проплешины — я вышла на побережье. Деревья раздвинулись. До самого горизонта распахнулась влажная песчаная равнина и где-то совсем вдалеке, почти невидимая — серая полоска воды. Там, вдали, лежало море. Именно этого места мне и следовало опасаться больше всего — по песчаной равнине двигались стада, колонны животных. В их передвижении мне виделся какой-то причудливый порядок. Животные одного вида сбивались в группки, в стада, иногда эти стаи рассекал кто-то более тяжелый и стремительный. И над ними, высоко в небе парили черные хлопья, похожие на обгорелые воздушные змеи. Это было Великое Кочевье, оно заняло все побережье, оттеснив в леса промышляющих рыболовством людей.

Оно все текло от одного горизонта до другого, возможно, пока не упрется в более обширные топи где-то за лесом, в непроходимые места, где по ночам стаями бродят блуждающие огни. Я попыталась отыскать взглядом горы — они всегда служили надежным ориентиром, но гор видно не было. Между ними и мной стоял лес.

Было ясно, что мне нужно убираться отсюда — и чем скорее, тем лучше. Я уже повернулась, чтобы скрыться за стволами деревьев, но тут увидела Его. Он отделился от сплошной массы движущихся тел — темная точка, пятнышко, которое все приближалось, пока я не начала различать огромную голову, мощный хвост, чудовищные птичьи лапы. Он передвигался скачками, с огромной скоростью, сначала я даже не успела сообразить, что он несется прямо на меня. Он мчался, как слепое орудие судьбы, как грузовик, как бетономешалка, как нечто полуживое, почти одушевленное… Я развернулась и кинулась назад. Я и сама неслась, не разбирая дороги, споткнулась, полетела лицом в какой-то куст, опять встала и бросилась бежать. Он двигался гораздо быстрее, я чувствовала, что он был где-то за моей спиной, хоть еще и не могла его слышать — если я услышу его — все будет кончено.

Я услышала его.

Вибрацию почвы — грузные и вместе с тем ловкие толчки, производимые многотонным телом. Идеальная машина для истребления — неуязвимая и разумная. Я была так занята своим собственным бегством, что у меня не хватило времени сообразить, что я вот-вот погибну. И тут я увидела рухнувшее дерево. Я и не заметила его, пока на него не натолкнулась — такой же полый ствол, как тот, в котором я пережила ночь. Он обломился в одном из колен — оно зияло, как темная пасть, как вход в пещеру, как утроба. Из него шла волна тепла и древесных гнилостных запахов. У меня не было времени разбирать, живет там кто-то или нет — я упала на колени, сжалась в комок и протиснулась внутрь. Внутри было, по крайней мере, темно и от этого казалось, что безопасно. Теперь я слышала, как снаружи хрустят раздираемые ветки. Он топтался вокруг — один раз даже попробовал сдвинуть ствол с места. Я все думала — что же будет, если он начнет его крушить. Я уперлась руками в стенки, оттолкнулась и попробовала протиснуться поглубже. Тут ствол сужался — если бы я и хотела развернуться, то уже не могла бы. Я была как мышь в западне.

Он начал крушить дерево.

Он пытался расщепить ствол, просунув руки в отверстие. Эти его руки только казались крохотными — по контрасту с остальной тушей, но на самом деле они были огромными, с цепкими когтистыми пальцами.

Я видела просунутую в отверстие чудовищную пятипалую ладонь, потом стало совсем темно — он заслонил собой весь свет. Потом раздался треск, сразу посветлело, свет хлынул в трещину у меня над головой.

Я лежала лицом вверх, смотрела на эту трещину и ждала. Ждать мне пришлось недолго.

Я видела, как он вздернул голову, взревел — чудовищный звук, выворачивающий душу, отшатнулся, шарахнулся. Кусты ломались под тяжестью его тела — звук был все дальше, тише. Дерево тряслось, как живое, ствол гудел, потом этот гул начал успокаиваться. Я ждала — у меня перед глазами, в проломе качались ветки папоротника, все медленнее, все неохотней. Я ждала час. Через час я попробовала выбраться наружу. Это заняло довольно много времени: я забилась в панике так далеко, что плотно засела в этой трубе. Наконец, мне удалось зацепиться обеими руками за края расселины и чуть продвинуться вперед. Дальше пошло легче. Еще минут через десять я вылезла из отверстия вперед ногами, и только тут сообразила, что заплечный мешок до сих пор был у меня за спиной. По-прежнему сидя на корточках внутри отверстия и не решаясь отойти от ствола подальше, я огляделась. Его нигде не было видно. Оставалось выяснить только, что его вспугнуло. Но поблизости никого не было — все тихо. Кочевье шло своим путем, невидимое из-за могучих стволов. Удирая от Большого, я так углубилась в лес, что оно совсем скрылось из виду. А в лесу все было как всегда — где-то вдалеке, на болоте взахлеб вопили лягушки.

Над моей головой неподвижным шатром смыкались ветки папоротников. Я поднялась на ноги и поправила ремни заплечного мешка. Что бы это ни было, что бы его не отогнало, ясно, что из этого места надо поскорее уходить. Я повернулась спиной к Великому Кочевью и двинулась в обратную сторону.

9.

Уже ближе к ночи я опять выбралась к болоту — кажется, на то самое место, где я свернула не в ту сторону. А может, другое, но уж очень на него похожее. Понятно было, что мне нужно было обходить это болото, все время оставляя его по правую руку. Несмотря на гам, хлюпанье и кваканье, эти места казались безопасными — если не считать того, что я в любую минуту могла случайно оступиться. Поэтому я решила не рисковать — уже почти стемнело и нужно было подумать о ночлеге. На этот раз мне удалось более-менее удобно устроиться в мутовке какого-то хвоща метрах в полутора над землей. Не так безопасно, как в моем проверенном убежище, но ведь и то оказалось не совсем безопасным, как выяснилось.

Из за того, что всю ночь меня преследовал страх свалиться, спала я плохо. Усталые мышцы быстро расслаблялись, вызывая ощущение падения — я вздрагивала и хваталась за ветки. Во время этого полусонного бдения я увидела на болоте дальние огни. Они перемещались, сходились, расходились, выписывая сложные фигуры и очень смахивали на свет факелов. На болоте явно кто-то был. Я боялась лишь банд с той стороны — но они не рискнули бы углубиться в топь.

Уже под утро я увидела их — плоты пристали к берегу, вдали от меня, но не настолько далеко, чтобы их нельзя было разглядеть. Сульпы — они принадлежали явно к какому-то другому, незнакомому мне племени — были мельче ростом и казались какими-то хрупкими.

Передвигались по болоту они на плетеных из тростника плотах, помогая себе шестами. Я видела, как они стаскивали на берег корзины, в которых бьется какая-то болотная живность.

Люди этого племени не были вегетарианцами, но они были такими же спокойными, как и их лесные сородичи. Просто спокойными, а не заторможенными, как настоящие люди, кейяр, которые мне попадались тут.

Когда я подошла к плотам поближе и сказала: «Привет!» — они явно удивились. Они оглядывали меня, ощупывали мое пончо, а какой-то подросток пытался стянуть с меня заплечный мешок. Я хлопнула его по руке. Он обиделся и отскочил. Я демонстративно стянула мешок с плеч и высыпала содержимое на землю. Он присел на корточки, удивленно ощупывал предметы хрупкими коричневыми пальчиками и откладывал их в сторону. Явно съедобные вещи он пробовал на зуб — больше из любопытства, чем от голода — они тут не голодали. На болоте хватало еды.

Остальные стояли вокруг и смотрели — похоже, способности интересоваться чем-то новым тут были лишены только люди. Потом мы с ребенком собрали мой заплечный мешок, я подхватила его, какая-то женщина подтолкнула меня в плечо и мы пошли в их становище.

Они жили в тростниковых шалашах на сваях, между которыми было перекинуто что-то вроде помостов — видимо, низину рядом с топями часто заливало водой, особенно во время сильных ливней. У них была центральная площадь со сложенным из камней очагом и вполне приличная глиняная утварь, и ели они из отдельных чашек, а не все, скопом. Похоже, в племени тут всем заправляли женщины — их резкие голоса были слышны повсюду. Не знаю, какой вид деятельности они не успели себе присвоить, и что оставалось на долю здешних мужчин — по-моему, они старались лишний раз не выходить из шалашей. Меня очень быстро оставили в покое после того, как выяснилось, что я не понимаю их наречия и могу только показывать пальцем в сторону побережья, так что я даже смогла нагреть себе воды в большом котле и вымыться — к огромному удовольствию ребятни, которая разглядывала меня, сбившись в кучку на порядочном расстоянии. Мне кажется, я была для них отличным развлечением — не думаю, чтобы они тут часто видели людей.

Я прожила там недели три просто потому, что мне не хотелось идти дальше — спала в женском доме, где было не то, чтобы совсем грязно, но и не слишком уютно. В такой сырости расползлось бы любое тряпье — все постели были сплетены из тростника, частью новые, а частью уже здорово потрепанные, и с утра сваливались в общую кучу.

Я не переставала благодарить Бога за то, что на этой стороне не прижились насекомые — воображаю, какое количество крылатых и бескрылых кровососов обрушилось бы на меня. Удивительно, но среди грубой глиняной посуды, я нашла несколько изделий леммов — нежные фарфоровые чашки, полупрозрачные, светящиеся, прихотливо изогнутой формы. Когда я начала немного разбираться в их языке — не то, чтобы он был очень трудный, но они как-то умудрялись обходиться без глаголов, составляя при этом довольно сложные предложения — то попыталась выяснить у них, знают ли они хоть что-нибудь о том, что происходит в мире. Что в двух днях пешего пути отсюда уничтожена фактория леммов, что по лесам бродят вооруженные банды? Они ничего не знали. Похоже, они полагали, что живут на краю света — за их деревней уже не было ничего, лишь болото, постепенно переходящее в море, а у них за спиной — хижины стояли лицом к болоту — действительно жили другие люди, они приходили сюда на таком летающем плоту и были непохожи на нас и на тебя (видимо, это были леммы), и отдали нам все эти чашки за какую-то болотную добычу. Когда это было? Довольно давно. С тех пор прошло несколько дождей (я так и не поняла, дождливых сезонов или просто дождей, и вообще — как они отсчитываю время). Думаю, на самом деле, леммы были здесь не так уж давно, поскольку большая часть их посуды уцелела. Без толку было рассказывать им о том, что происходит в их мире — защититься от солдат они все равно не могли, да, похоже, солдаты сюда и не дойдут. Я даже не уверена была, что они поняли бы хоть что-то в том, что случилось с факторией.

Когда я решила уходить, я просто собрала мешок, натолкав туда всякой копченой болотной твари, поменяла свою жестяную кружку (дамы были от нее в восторге) на их глиняную и подарила одной из малышек серебряное колечко, которое у меня осталось еще с той стороны.

Похоже, им нравилось украшать себя, а ведь на местных женщинах — кейях — я ни разу не видела ни колец, ни серег. Они не выразили никакого удивления по поводу моего ухода — раз я откуда-то появилась, то, совершенно естественно было, что я куда-то денусь.

Я оставила хижины за спиной — это было очень спокойное место, если только вам нравится жить на болоте, а по ночам бить багром рыбу, — и двинулась дальше в обход топей. Я старалась не углубляться в лес — от него меня отделяли густые заросли кустарников непонятного происхождения — потому что боялась натолкнуться на какой-нибудь обезумевший от ярости и страха отряд. Я до сих пор не переставала гадать — как и когда военные обнаружили Проход? Как умудрились протащить через него столько всякой техники? И что они вообще намеревались здесь делать? Как надеялись прожить в чужом мире не зная ни языка, ни обычаев?

Я не голодала, даже когда подъела все, что запасла у болотного племени — теперь я научилась разыскивать съедобные грибы и клубни.

Я больше не чувствовала себя чужой в лесу — сжилась с ним, как сживаешься с незнакомым городом после какого-то времени. Я старалась пореже жечь костры, чтобы не привлекать к себе внимания — и всегда засыпала землей и забрасывала ветками угли. Любой из местных легко догадался бы, что тут кто-то прошел, но я боялась не местных, а солдат, а среди них вряд ли бы нашелся такой уж Кожаный Чулок.

Так я пробиралась в обход болота в надежде, что рано или поздно выйду на край леса и увижу горы. Не знаю, почему это казалось мне таким важным — но до сих пор, сколько я себя помнила на этой стороне, темная гряда всегда маячила на горизонте — то у меня за спиной, то перед глазами. Река, которая бежала с гор, тоже была хорошим ориентиром — если я буду следовать речному руслу, я, рано или поздно, выйду на знакомую равнину. Я надеялась, что Кочевье уже прокатилось по ней — Хаарт говорил, что оно движется по равнине месяца три — эти три месяца уже подходили к концу. Я должна была выйти на равнину к самому началу нового сезона дождей.

Так оно и произошло. Дней через десять после того, как я оставила деревню болотных людей, я услышала ровный настойчивый гул — где-то поблизости шумела речка. Еще позавчера я поняла, что болота, наконец, кончаются — вернее, не кончаются — они будут так и тянуться до края света, — просто я обогнула их и вышла на твердую землю.

Идти стало легче, почва не поддавалась под ногами при каждом шаге, зато труднее стало отыскивать съедобные грибы и корни. Теперь оставалось надеяться только на реку — на ее текучую воду, которая прокормит. К полудню я оставила полосу кустарника, который укрывал меня с головой и оказалась над речным обрывом.

Высоким обрывом — с него было видно, как речное русло петлей сворачивает по равнине. Вода светилась мягким рассеянным светом, казалось, света в ней больше, чем в нависшем сером небе. Низина заросла тростником, я видела, как по воде расходятся круги — там играла рыба.

Спуститься оказалось несложно — я нашла пологую трещину и, упираясь подошвами в гладкий камень, съехала по ней к воде. Река была здорово холодная, но у меня уже не хватало сил на то, чтобы разжечь костер — я просто стянула сапоги и опустила в воду разбитые ноги. Я так и сидела на камне и смотрела, как вокруг щиколоток закручиваются маленькие водовороты, пока не сообразила, что уже ничего не чувствую — ноги онемели от холода. Только тогда я выбралась обратно на гальку, забилась под скалу, чтобы меня не было видно с обрыва и положила под голову заплечный мешок.

Вода шумела так ровно, так успокаивающе. На той стороне я как-то случайно попала в курортный городок. Я провела там весь день и только ночью, в гостинице услышала, как шумит стекающая с гор река — днем ее заглушали автомобили и человеческие голоса. Здесь вода была свободна шуметь, как ей вздумается, не было никого, кто захотел бы перекричать ее. Я лежала и смотрела на четкую линию гор на горизонте — самые высокие вершины были не видны, их скрывало облачное небо. Я, должно быть, задремала, глядя на горы, потому что, когда я открыла глаза — мне казалось, я сомкнула их лишь на минуту — небо уже темнело. Я разожгла костер, укрыв его в каменной пещерке, попробовала выудить из реки хоть что-нибудь толковое, но нашла всего штук пять не очень крупных ракушек. Учитывая, что у меня в мешке завалялись какие-то высохшие корешки, я решила сварить из этого добра суп, чем и занялась со всей серьезностью. Уже когда я сняла котелок с огня и погасила костер, я поняла, что темнота так и не наступила. Я заметила бы это и раньше, не возись я с огнем — река мерцала и в ее свете я видела свои руки и узоры на драном пончо, и гальку на берегу. Я подняла голову — река светилась не своим собственным светом — в ней отражалось пылающее над горами зарево.

Оно дрожало и переливалось, точно прозрачное полотнище, его складки меняли цвета — зеленый, синий, пурпурный, — потом интенсивные цвета ушли и осталось лишь ровное золотистое сияние. Оно было таким прекрасным, что хотелось на него смотреть и смотреть, потому что было ясно — такая красота продержится недолго. И действительно, где-то минут через пятнадцать оно начало меркнуть — сначала незаметно для глаза, потом все быстрее и быстрее, пока не уступило места темноте и фиолетовым фосфорическим пятнам на возбужденной сетчатке. Что бы ни происходило там, над горами, оно уже завершилось.

Праздник окончился, занавес задернули и единственный зритель остался в темноте зала — под его холодным сводом, где дует из всех вселенских щелей.

Утром я вышла на равнину. Она была пустынной — Кочевье отодвинулось на побережье, где пожирали друг друга тысячи странных созданий. Ветер гнал по ней зеленые волны — ни птиц, ни деревьев, ни людей — только травы. Мне предстояло пересечь это бесконечное поле — на самом деле, идти было не так уж легко, как обещал глазу ровный бархатный ковер — стебли путались под ногами, их приходилось разрывать, а влажная земля под ними казалась ровной лишь с виду. Не будь я в сапогах, ноги бы промокли по щиколотку — под чистейшим зеленым покровом хлюпала мокрая грязь. И вправду бесконечная равнина — лес и река отдалялись незаметно, и глазу не на чем было выверять расстояние — пейзаж не менялся ни с каждым шагом, ни с каждым часом. Наконец, уже ближе к вечеру, я вышла на ту часть равнины, по которой прокатилось Кочевье — тут земля была вытоптана, разворочена, травяной покров содран — бесформенное, чавкающее месиво. Идти стало еще труднее и под конец я поняла, что у меня больше нет сил передвигать ноги — ставить их в грязь и поочередно выдергивать из нее. Не будь вокруг так мерзко, я уселась бы прямо тут, посреди поля, и провела бы тут остаток жизни — но я боялась, что темнота догонит меня и мне действительно придется это сделать. Так что я все шла и шла, передвигая ноги уже чисто механически и жалела, что этот мир так малонаселен — никакой надежды, что тебя подхватит проезжающий мимо автомобиль.

И тут я увидела повозку.

Сначала не повозку, а лишь мерцающий огонек, который постепенно приближался ко мне. Я стояла посреди вытоптанного поля и ждала — мне все равно некуда было спрятаться. Темная бесформенная масса, сопровождаемая слабой точкой света все приближалась; я услышала, как фыркает лошадь и скрипят колеса — кто-то ехал на телеге. Всего лишь. Это не были бандиты с той стороны и не была летающая платформа леммов — обычный человек на обычной телеге.

Я пошевелилась, чтобы он меня увидел и сказала,

— Эй!

Он натянул вожжи и остановился.

— Привет, кейя, — сказал он.

Это был обычный человек с этой стороны — темноволосый, одетый в пончо неразличимых в темноте цветов. Я немного подумала и решила, что терять мне, собственно, нечего. Никого здесь не нужно было бояться — говорил Хаарт. Он был прав, в этом мире хватало опасностей, но они исходили не от людей. Он был прав, пока через Проход не протиснулись перепуганные мальчишки с оружием в руках. Я спросила:

— Ты куда едешь?

Он сказал:

— В город.

— Подвези меня, пожалуйста.

Вообще-то, мне не надо было в город. Но мне нужно было где-нибудь переночевать, поесть и вымыться, а потом решить, что делать дальше. Дом Хаарта стоял на отшибе — вряд ли кто-нибудь будет просто проезжать мимо, а в городе я могла встретить кого-нибудь, кто, может быть, согласился бы подвезти меня. Я прикидывала, что я могу продать, и выяснилось, что, кроме часов у меня ничего не осталось. А здесь не было ни одного сумасшедшего, которого могли бы заинтересовать часы.

Я забралась в телегу и вытянула свои бедные ноги. Мой спаситель тронул повод и лошадь пошла неторопливым шагом. Я сидела и напоминала себе все эти местные правила — насчет того, что нельзя заговаривать первой, задавать вопросы и все такое. У нас-то, на той стороне, я имею в виду, если тебя подбирают на дороге, то, в лучшем случае, за разговор.

Я огляделась вокруг. Ничего особенно интересного рядом со мной не ехало, на пол была свалена солома, на которой я, собственно, и сидела. Я нащупала ружье, жестяную кружку, мешок, набитый неизвестно чем и сложенную вдвое попону. Я решила, что худа не будет, если я ей немного попользуюсь, развернула ее, укрылась и подложила под голову свою заплечную сумку.

Теперь я могла ехать куда угодно.

Колеса все скрипели, копыта с чавканьем опускались в грязь и с таким же чавканьем поднимались, я не представляла себе, что я буду делать в городе и вообще, было довольно неуютно. Я честно терпела где-то с полчаса, впрочем, в основном потому, что слишком устала, передвигаясь по этому мерзкому месту. Через полчаса терпение мое иссякло, и я спросила:

— Послушай, ты знаешь Хаарта?

Он кивнул.

— Не знаешь, что с ним случилось?

— Я давно его не видел, — сказал он, — с начала Кочевья. Разное говорят.

— Покажи мне, в какой стороне стоит его дом.

Он неопределенно махнул рукой куда-то за телегу. Получалось так, что мне надо было забирать здорово левее.

— Туда долго идти?

— Может, ты бы дошла к середине дня, — сказал он. — Если бы начала сейчас. Ты кейя Хаарта, да?

Я сказала:

— Да.

— Я так и подумал. Я слышал, что его кейя любит задавать много вопросов. На той стороне, — сказал он неодобрительно, — все так делают.

— Я знаю, что это не положено, — объяснила я, — Но, ты понимаешь, я заблудилась. Я иду от самых болот.

— Ты была на болотах? — Он обернулся и посмотрел на меня. Не знаю, что он разглядел, в такой темноте.

Я сказала:

— Да. Леммы предупредили, что люди с той стороны ищут Хаарта и тогда он меня спрятал в фактории, но ее уничтожили. Может быть, ты слышал? Там всех расстреляли. Мне просто повезло, что они меня не заметили. Мне нужно было уходить оттуда и я случайно вышла на болота.

— Мало кто выживает на болотах, — сказал он, — и мало кто выживает из тех, кто видел Кочевье.

— Я видела Кочевье. А на болотах нет ничего страшного. Там живут люди. Сульпы.

— Разное говорят, — снова сказал он неопределенно.

Они ни о чем не хотят знать. Иногда мне кажется, что это даже трогательно. Иногда здорово раздражает. Я вновь задала вопрос, который мне очень не хотелось задавать, потому что я боялась получить на него ответ.

— Эти, с той стороны, были в городе?

— Нет, — сказал он.

— Так что же, все-таки, случилось с Хаартом?

— Говорят, его взяли люди с той стороны, — ответил он неохотно. — Больше никто о нем не слышал.

Я устало ответила:

— Понятно.

Говорить мне больше не хотелось. Я вытянулась на дощатом полу и глядела, как надо мной выгибается низкое темное небо. Дом стоял где-то на расстоянии дня пути, но возвращаться туда мне было незачем. Во всей этой жизни не было никакого смысла. Я закрыла глаза. Телега мерно покачивалась. Точно лодка.

Я проснулась, когда мы подъехали к городу — на ровной дороге лошадь перешла на рысь и, должно быть, перемена темпа разбудила меня. Когда я продрала глаза, впереди по курсу маячили темные громады домов — они и вправду показались мне очень большими. В двух-трех тускло светились огни. Обычно, вид освещенных окон, если смотришь на них с улицы, вызывает что-то вроде зависти. Кажется, что за ними идет какая-то другая, счастливая и спокойная жизнь. А тут мне почему-то смотреть на них было тоскливо. Телега въехала на городскую площадь и остановилась.

Я поднялась — ноги у меня до сих пор ныли, после стольких-то километров пешего пути, — подхватила свой мешок, слезла с телеги и сказала:

— Спасибо.

Он поглядел на меня — в рассветных сумерках глаза казались темными ямами.

— Куда ты пойдешь?

Я сказала:

— Не знаю.

На самом деле, город — не самое удачное место. Их денег у меня не было, значит, рассчитывать на ночлег и еду я не могла, и мне придется дожидаться рассвета на улице. Но я надеялась, что днем я все же смогу отыскать кого-то, кто согласится подвезти меня хотя бы в направлении дома — куда мне было еще деваться? А тут вечно толчется полно всякого народу. Может, мне даже удастся уговорить леммов, если я встречу кого-нибудь из них.