3.

Мне действительно пришлось выучить язык — когда у Хаарта лопнуло терпение, он просто перестал разговаривать со мной на языке той стороны. На самом деле, оказалось, что это не так уж и сложно если иметь стимул.

Вскоре он сказал, что ему нужно отвести вторую лошадь к сульпам — он уехал и пропадал дня четыре. С его уходом все мое спокойствие куда-то делось — ночами я бродила по дому, заглядывала в углы, прислушивалась к несуществующим шагам. Дом принадлежал ему, а не мне, и не то, чтобы становился враждебным — просто не обращал на меня внимания. Я закрыла изнутри ворота и ночами запирала на внутренний засов входную дверь — мне мерещились всякие ужасы. Как оказалось, не напрасно.

Хаарт приехал очень мрачный. Он привел другую лошадь, вместо той, прежней, уж не знаю, где он ее раздобыл — крупную гнедую кобылу, с которой мы сразу поладили и рассказал, что до него дошли неприятные известия — кто-то из наших военных обнаружил Проход.

Видимо, на той стороне все было уж очень плохо — Хаарт не стал рассказывать, как обстоят дела, а мне не удалось ничего от него добиться, — раз вооруженные доблестные наши войска храбро ринулись неизвестно куда. Их больше двухсот человек — сказал он — они натащили с собой кучу оружия и уже постреливают. А с перепугу от них можно ожидать чего угодно.

Он ходил по дому черный и только к вечеру мне удалось вытянуть из него, что еще случилось.

— Те сульпы, которых ты тогда так испугалась, — сказал он. — Они поселились возле Прохода.

Я уже поняла, что произошло, но дала ему договорить. Может, ему станет легче, если он сам все расскажет.

— Они их убили, всех. Все становище. Перестреляли из автоматов. Они же совсем безобидные, сульпы! Они, наверняка, даже не могли понять, что происходит.

Это меня не удивило. Другого я и не ожидала — для наших людей, оказавшихся в незнакомом месте, озлобленных, испуганных, да еще и вооруженных, это была вполне естественная реакция. Что-то вроде условного рефлекса. Но на этом ведь не кончится…

Я сказала:

— О, Господи! Хаарт, да ведь они тут всех перебьют. С ними нужно что-то делать. Представь себе, что вся эта вооруженная банда ввалится сюда и…

Он покачал головой.

— Ты не понимаешь. Никто с ними ничего не будет делать. Просто не сможет.

— Не сможет? Почему?

— Я же говорил тебе — тут никто никого не убивает. Тут не бывает войн. Тем более, что нужно собраться всем вместе, договориться как-то, собрать оружие… нет. Никогда я ни о чем таком не слышал. Никто тут не будет обороняться — организованно, во всяком случае. Да и поодиночке — вряд ли.

— Но тогда…

— Прожить в лесу не так-то просто, — сказал он. — Посмотрим, что будет через пару месяцев.

— Но если они выйдут сюда?

— Нет, — сказал он, — не думаю. Они скрываются где-то в лесу. Похоже, они не очень-то любят открытые пространства. Тем более, скоро начнется Кочевье. Их тут сметет с лица земли, просто.

— Эти… миграции животных?

— Ты не представляешь себе, что это такое, — возразил он, — они идут сплошным потоком, сотни, тысячи. Когда они уходят, тут нет травы. Вся земля разворочена, вытоптана… И они опасны. Многие среди них опасны. Ты же видела, какая ограда вокруг дома. Это от них, от хаэд. И это при том, что холм они огибают стороной. Они движутся мимо холма — туда, на побережье.

Я попробовала представить себе то, о чем он рассказывал — темная, шевелящаяся масса, покрывающая равнину от горизонта до горизонта, распадается на два потока, огибая холм. Их должно быть видно с верхней площадки лестницы — не слишком приятное зрелище.

— Нам нужно съездить в город — сказал Хаарт.

Я даже слегка удивилась. До сих пор он не говорил ни о каких поездках и пресекал все мои попытки поближе познакомиться с окружающим миром. Я так и не видела тут никого больше — за все прошедшее время.

— Кочевье запрет нас надолго — объяснил он, — а продукты на исходе. Тебе нужно купить какую-нибудь приличную одежду. Седла второго тоже нет. Ну, и, может, узнаем какие-то новости.

Раньше я бы обрадовалась предстоящей поездке, но сейчас мне что-то расхотелось выходить за пределы дома — я была слишком напугана всеми его рассказами. Но пререкаться с Хаартом мне не хотелось — при его теперешнем настроении. Я только спросила, берет ли он с собой какое-нибудь оружие и немного успокоилась, когда он сказал, что да, берет.

Мне было страшно. Какое угодно зверье лучше, чем те ребятишки, с которыми я повстречалась тогда, на развалинах, ночью.

Чтобы как-то отогнать грызущие страхи, я попыталась отвлечься, пробуя представить себе этот самый город, однако, ничего разумного при этом слове в голову не приходило. Во всяком случае, вряд ли он будет похож на наши города — слишком уж тут все по-другому. Из рассказов Хаарта я сделала вывод, люди тут не слишком активно общаются между собой, даже, похоже, стараются избегать друг друга. А ведь город — это везде, в любой культуре предполагает скопление народа, разве не так?

Странно, однако, что они тут все воспринимают с таким фатализмом — просто сидят и ждут, что будет дальше. Может, их к этому приучила жизнь в безлюдных равнинах, где опасности избежать все равно невозможно… не знаю. У нас-то все всегда кипело, точно развороченный муравейник. Поди пойми, что лучше… Я уже давно перестала верить в то, что, перед лицом совместной опасности, под угрозой насилия в людях просыпаются лучшие качества — сплоченность, взаимовыручка и тому подобная чушь. Я слишком близко видела все это, слишком хорошо знала, как оно бывает на самом деле. Да и что толку было в том, что мы нервничали, перезванивались, слушали ночами последние известия, топтались в очередях за газетами, пока газеты еще выходили… никакого толку.

Так что все просто зависит… от точки зрения, наверное.

— Ты говорил, что часто ходил на ту сторону, даже, вроде, жил там какое-то время. Тебе там нравилось?

Он пожал плечами.

— Раньше… да, наверное. Понимаешь, тут… здесь ведь никогда ничего не происходит. Ничего не меняется. А там каждый раз было что-то новое. Потом, правда… стало слишком опасно.

— Ты имеешь в виду проверку документов, комендантский час и все такое?

— Ну да. — Он нахмурился. — Не думаю, что сейчас имеет смысл туда ходить. Похоже, там еще долго будет неладно. Может, опять придется торговать с сульпами — есть племена, которые никогда не выходят на равнину.

— А люди — часто переезжают с места на место?

— Да нет, — сказал он. — зачем? Правда, на побережье есть целые деревни. Рыбаки. Перед началом кочевья они просто снимаются с места и уходят. Там, знаешь, что делается?

Похоже, просто ради новых впечатлений тут с места никто не двигается.

Я попыталась представить себе мир, лежащий за оградой дома — равнина, лес, и дальше, до самого края света, бесконечные топи. Ни огонька, ни жилья. Людям тут оставалось не слишком много места.

Хотя… были и у нас такие же глухие земли. И живущие там люди годами понятия не имели о том, что происходит в большом мире. Но тем не менее, в мире всегда что-нибудь происходило. Просто здесь, почему-то, людей было мало… слишком мало.

4.

Выехали мы затемно.

— До города далеко — сказал Хаарт, а нам бы хорошо быть там еще до полудня.

К моей радости выяснилось, что он запряг лошадь, так что ехать нам предстояло на телеге. Не то, чтобы я совсем уж не любила ездить верхом, но за последнее время мне занятие это порядком поднадоело — как все, что превращается из удовольствия в необходимость.

Рассвет тут наступал медленно — горизонт затянуло туманом, да так, что было трудно сообразить, где мы находимся. Ни неба, ни земли — какое-то однородное серое месиво. Потом вокруг начало светлеть, земля неохотно отделилась от неба и я увидела все ту же бесконечную равнину.

Мир сплошной зелени — никакого другого выбора красок не существовало и глазу больше не за что было зацепиться. Покрытосеменные лишь начинали победное шествие по земле и были это, в основном, травы. Равнина, переливающаяся зелеными волнами, распахнулась от горизонта до горизонта и по левую руку, на самом краю света, виднелся лес, слишком синий, чтобы быть лиственным. Солнце так и не появилось, лишь в том участке неба, где оно, предположительно, находилось, расплывалось смутное пятно. Пахло нагретой травой, сыростью; чего-то явно не хватало — я все пыталась сообразить, что не так и, наконец, поняла — привычных и неотвязных комариных облачков над головой. Похоже, насекомых тут вообще не было. Может, живет кто-то в лиственной подстилке? Ах да, листвы-то тут тоже нет.

Ну, во мху, в почве, в хвощах и плаунах, жить кто-то все равно должен. Многоножки какие-нибудь.

То, что Хаарт назвал дорогой, на самом деле было чем-то вроде двойной колеи, еле заметной в этой бурной поросли. И было очень тихо. Вообще-то, начинаешь замечать, что очень тихо, только когда есть с чем сравнить тишину — какой-то звук все равно должен раздаваться. Телега чуть поскрипывала, а лошадь шла уж совсем бесшумно. Так что, когда я подумала о тишине, я сразу уловила этот звук.

Еле слышный ровный гул доносился откуда-то справа, постепенно становясь все громче, пока я не разглядела, наконец, источник шума. Да так и замерла с открытым ртом. Из рассказов Хаарта у меня сложилось впечатление, что технический уровень тут довольно низкий и поэтому теперь я с удивлением наблюдала, как дорогу перед нами пересекло нечто, больше всего напоминающее парящую в метре от земли платформу. Может, она была на воздушной подушке, не знаю… Трава под ней чуть заметно пригибалась, но ничего больше. Но любое техническое приспособление, в общем-то, было мне не в новинку, а вот те, кто управлял этой штукой… Матерь Божия, никогда я такого не видела. Эти существа — их было трое — ростом были не больше десятилетнего ребенка, голая кожа их матово отсвечивала серо-зеленым, вытянутые вперед головы заканчивались роговыми челюстями, а выше двух темных, непроницаемых глаз на покатом черепе явно располагался еще один — теменной. Руки у них были хрупкие, с подвижными гибкими пальцами, а еще имелся хвост — мощный, явно служащий опорой и балансиром при передвижении.

— Это еще кто? — изумленно спросила я. Я уже готова была поверить и в неведомую кочующую болотную живность, и в живущих в лесах сульпов, но это уже ни в какие ворота не лезло.

— Это леммы, — тихонько объяснил Хаарт. — и веди себя с ними прилично. Они чувствуют мысли, или что-то вроде.

Я уже собиралась поинтересоваться, что значит прилично, но тут один из леммов поднял тонкую руку, кожа на шее у него задергалась и он сказал:

— Мы, привет.

Голос у него был глухой и невыразительный.

— Привет, — спокойно ответил Хаарт. Он держался так, словно ничего из ряда вон выходящего в такой встрече нет.

— Мы в город. — лемм недоброжелательно оглядел меня и сообщил:

— Это кейя с той стороны.

— Ну да, — сказал Хаарт. — Но она живет здесь какое-то время. И наш язык она тоже понимает.

— В лесу есть и другие люди с той стороны, — продолжал лемм все так же недовольно. — Они делают больно.

Я видела, что ему неприятно говорить об этом, — кожа у него из зеленоватой сделалась темно-серой, а горловой мешок мелко задрожал.

Почему-то я почувствовала себя виноватой.

— Сама знаю, — пробормотала я, — я и сама от них пряталась.

Будь лемм человеком, он, наверное, пожал бы плечами, но на это они просто не были способны физически. Плечевой пояс у него был как у ящерицы-переростка. Зато он, наверное, мог вращать головой на все стороны света.

— Там были сульпы, — сказал лемм невыразительно, — их больше нет. Очень плохо. Проход закрылся. Этих, с той стороны — их тоже скоро больше нет. Еще до кочевья.

На этом беседа закончилась. Платформа плавно двинулась с места, проплыла над колеей и вскоре потерялась в зеленом сыром пространстве.

— Это что же такое? — спросила я, без особого, впрочем, удивления.

У меня уже выработалась привычка принимать все новые явления этого мира с какой-то тихой покорностью. И верно, ведь какой-нибудь древний грек не удивился бы, встретив в оливковой роще Пана, или там, кентавра, например. Так почему бы тут не резвиться явным пресмыкающимся, да еще на каком-то летательном аппарате?

— Люди, — сказал Хаарт.

— Вот это?

— Ну, понимаешь, это все — люди. И леммы, и сульпы. У леммов всегда здорово получались всякие технические штуки. Мой дом — его леммы строили.

Я представила себе дом Хаарта — с его изящными линиями, светильниками, наполненными биолюминисцентным газом, с его системой отопления и канализацией — явно на основе каких-то биологических приспособлений.

— Для того, чтобы они построили мне этот дом. — продолжал Хаарт — я работал на них лет пять — в их фактории. Так обычно это и делается — если ты хочешь что-то получить от леммов, то просто приходишь туда и работаешь на них — леммы сами назначают срок, в зависимости от того, что тебе нужно. Они могут делать все, кроме оружия, поэтому за оружием и приходилось ходить на ту сторону, через проход. Но теперь, похоже, этому пришел конец. Проход закрыт, слышала, что он сказал?

— Что значит Проход закрыт?

— Ну, тот тоннель, через который ты сюда попала. Теперь через него пройти нельзя. Те, кто попал сюда — эти отряды, банды эти они не смогут выйти обратно. Останутся здесь. Но леммы, вроде, говорят, что они долго не протянут.

— Почему?

Он не ответил.

— Кто закрыл проход?

На этот вопрос он тоже не ответил. Вместо этого он продолжал:

— Они очень мирный народ, леммы. Понимаешь, у них так устроены головы, что они чувствуют все, о чем думают другие люди. Так что, если кому-нибудь поблизости плохо или больно…

— Им тоже делается плохо?

— Да. И они разговаривают с нами, но между собой — нет. Думаю, они и нас понимают независимо от того, отвечаем мы им или нет. Это просто так, для удобства. И никогда не говорят о себе я, всегда мы. Может…Может, они вообще не знают, что такое Я.

Я задумалась.

— Уж не знаю, хорошо это или плохо.

— Не то и не другое. Это так и есть.

— А что из себя представляет город?

— Просто такое торговое место.

Они, видимо, существа общественные, эти леммы, настолько связанные друг с другом, что каждый из них просто не может воспринимать себя, как отдельную личность. А, раз так, они, скорее всего, не любят путешествовать поодиночке — поодиночке им страшно и неприятно и всегда подстерегает опасность эмоционального удара со стороны. И поселения их, наверное, что-то вроде улья или муравейника — по сути своей, я имею в виду. А путешествующие поодиночке люди — другие люди, кейяр, как подчеркнул Хаарт, должны казаться леммам Так что, действительно, это был странный мир. В нашем, агрессивном, раздробленном, напористом, леммы просто не выжили бы — минуты не выдержали. Уж слишком тяжким был бы для них психологический фон. А тут они прекрасно уживаются. Если три настолько разных племени могут существовать бок о бок, должно быть что-то, что удерживает их в равновесии — какой-то стабилизирующий фактор.

Меня убаюкала не столько дорога, — я вообще-то, люблю ездить, особенно, когда к этому не надо прилагать никаких усилий, сколько унылое однообразие ландшафта. Когда глазу не за что зацепиться, поневоле впадаешь в какой-то причудливый ступор. В голове крутилась какая-то мешанина — обрывки чужого языка, невероятные догадки — все то, что тут же забываешь, проснувшись. Хаарт разбудил меня, сказав:

— Проснись, подъезжаем к городу.

Это и вправду было такое торговое место.

Больше всего оно напоминало базарную площадь. По бокам ее тянулись длинные унылые строения — то ли склады, то ли постоялые дворы. Самое высокое из этих зданий гордо вздымало целых два этажа.

Земля на площади была хорошо утоптана и на этой земле рядами сидели люди — не только люди, как я потом разглядела, а рядом были навалены кучи всякого барахла. Хаарт привязал лошадь у коновязи — лошадей по периметру площади топталось довольно много, — и мы отправились на рынок за покупками. Я брела следом за Хаартом, то и дел натыкаясь на всякую всячину, разложенную на земле, и попутно пыталась понять, что из себя представляет местная публика. Народ тут был самый разный — я увидела нескольких сульпов, но они ничего не продавали, а рылись в грудах вещей, выискивая что-то нужное для своей лесной жизни, но людей — настоящих людей — огромное большинство.

Все неуловимо похожи друг на друга — один народ — темноволосые, скуластые, в ярких домотканных одеждах. Женщин среди них было очень мало, да и те — в основном старухи, сидящие на корточках с отсутствующим видом. Самой распространенной одеждой тут были шерстяные пончо со сложными геометрическими узорами. Уже потом Хаарт сказал мне, что по расцветке и узору можно узнать, откуда этот человек родом — я имею в виду, из какой деревни или местности. У нас, кажется, у каких-то народов тоже что-то в этом роде бывает, верно?

Но интереснее всего было рассматривать не людей — в большинстве своем они казались какими-то заторможенными, словно сонными, — а то, что они продавали. Какой-то фантастический склад барахла! Тут были какие-то рюкзаки из лоскутов чешуйчатой кожи, ножи с резными костяными ручками, всяческая хозяйственная утварь, седла, упряжь, и, неожиданно — фонарик на батарейках, болотные резиновые сапоги, капроновые рыболовные сети — все явно нашего производства, все — с той стороны. Похоже, через проход шел налаженный товарообмен — до того, как он закрылся, проход этот. Интересно, как они будут теперь менять батарейки? Я даже обнаружила в куче вещей вполне приличный портативный радиоприемник, а это означало, что где-то есть и передатчики.

Хаарт уже продал то, что он там продавал, я так и не поняла, что это было, и теперь прятал в поясную сумку деньги — если эти серебристые квадратики с дыркой в одном углу можно назвать деньгами.

Я подошла к нему и спросила:

— А покупать мы тут что-то будем?

Мне очень понравился нож с костяной ручкой.

— Тебе нужна какая-то приличная одежда, — сказал он. — Правда, это без толку. Все равно по тебе видно, что ты с той стороны.

— Какая приличная одежда? Это одеяло?

— Чем плохо одеяло? На самом деле, это очень удобная штука.

В общем, мы купили такое пончо, я, правда, хотела синее с белыми и коричневыми узорами просто потому, что мне понравилось сочетание цветов, но Хаарт сказал, что такое нельзя, потому что такие, видите ли, носят на болотах, и пришлось мне напялить красно-коричневое, а это сочетание цветов я терпеть не могу с детства. Купили мы кожаные штаны — вот это, как раз было то, что надо, потому что, похоже, конный транспорт тут — единственное средство передвижения (не считая летающих платформ леммов) и верхом придется ездить много. Еще был куплен нож с костяной ручкой, потому что Хаарт сказал, что нож мне пригодится.