Мария ГАЛИНА
      КУРОРТНАЯ ЗОНА
      Повесть в рассказах
      О СТРАНСТВУЮЩИХ И ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ
      Анне и Олегу Сон и всем остальным посвящается
      - ...а на девятый день, - говорит Бэлка, - она ей приснилась. И говорит: "Туг очень холодно... тут такие очереди... почему вы не дали мне тапочки?"
      - Кто?
      - Да Лидочки Мунтян мама. Ты не слушаешь?
      - Почему? Очень даже.
      Воздух, постепенно темнея, колеблется над черепичными крышами, бесшумные потоки плывут над садами к темному, светлому, пестрому, дышащему морю, ширятся на земле сырые тени...
      Скука...
      Ленка будет журналистом. Или писателем. Она поедет в дальние страны, туда, где до сих пор бродят в диких землях редкие животные, и встретит самых разных людей, и познакомится с их диковинными обычаями, и напишет путевые заметки, и станет в конце концов знаменитой, и увидит все на свете. Башня Эйфелева, башня Пизанская, башня Вавилонская...
      - Бэ-элка, - ноет бэлкин малый, - я в туалет хочу.
      - Ну так сходи, - рассеянно отвечает Бэлка, тасуя колоду.
      - Стра-ашно. Там темно.
      - Ох, Господи, - Бэлка неохотно выбирается из-за стола. - Родили его на мою голову. Там свет зажигается?
      - Нет. Возьми фонарик.
      Ленка лениво следит, как они бредут по дорожке в дальний угол сада, к зеленой будочке сортира. Кузнечики прыскают у них из под ног. Малый пинает куст темно-фиолетовых флоксов, и с него осыпаются цветы и бражники.
      Когда Ленка станет совсем взрослой, она, разумеется, не будет так по-дурацки убивать время. Уж она-то найдет, чем заняться. На будущий год лето вообще, считай, пропадет, потому что придется готовиться в институт. Правда, она пока что не решила - в какой. Сама она склоняется к филологии, потому что обязательно будет журналистом. Или писателем. А родители стоят за химфак, потому что тогда кусок хлеба ей будет навсегда обеспечен. Медицинский еще лучше, но это они уж точно не потянут. Она вздыхает и откидывается на спинку раскладного стула. Стул шатается.
      Рабиновичи справа опять врубили свою музыку, а у Морозовых-Гороховых слева - день рождения, и оттуда доносятся возбужденные голоса и звон бокалов.
      Луч фонарика неуверенно блуждает между кустами смородины - Бэлка возвращается. У малого лицо подозрительно перекошено, он что-то мрачно бормочет себе под нос.
      - Вы чего? - спрашивает Ленка.
      - Он меня ущипнул, - сокрушается Бэлка. - С вывертом так. Знаешь, как неприятно, когда тебя щиплет ребенок, которого ты в принципе можешь убить одной левой. Ну я его немножко приложила... так, немножко.
      Малый всхлипывает.
      - Ладно тебе, - миролюбиво говорит Ленка. И с фальшивым энтузиазмом добавляет: - Ну что, через неделю в школу?
      Малый смотрит на нее исподлобья, наконец мрачно произносит:
      - Посылаю...
      - Не обращай внимания, - виновато говорит Бэлка, - он всегда такой... Ладно, раздавай. Что у нас сейчас?
      - Не брать "девочек".
      Летучие мыши парят низко на своих ночных крыльях и Бэлка пригибается и прикрывает руками пышные черные волосы.
      - Это предрассудок, - авторитетно говорит Ленка.
      - Как же, - мрачно отвечает Шкицкая, - предрассудок. Они везде. Знаешь, что случилось с дядей Зямой?
      - С каким еще дядей Зямой?
      - Бухгалтером. Ты его не знаешь. Я тогда еще маленькая была, как вот этот выродок... Приходит он как-то домой и говорит: "Бэлочка, все пропало. Они уже здесь".
      - Кто?
      - Вот и я говорю - кто, дядя Зяма? А он мне говорит: "Удивляюсь я тебе, Бэлочка, разве ты не знаешь? Крысы. Гигантские крысы. Они все ключевые посты в государстве захватили".
      - Да ладно тебе, Бога ради, - нервно говорит Ленка.
      - Это не я, - пожимает плечами Бэлка, - это дядя Зяма. Вызвал меня, говорит, директор предприятия, говорит, хотите, дядя Зяма, льготную путевку в санаторий? Ну тот, знаешь, на Бугазе... от их предприятия... "А я, говорит дядя Зяма, - смотрю на него, и вижу, что и он - крыса! Просто он понял, что я понял, и теперь пытается меня купить". А он неподкупный был, никогда взяток не брал.
      - Кто?
      - Да дядя Зяма же! Ну, он берет эту путевку, рвет ее на мелкие клочки и говорит - я разгадал ваш дьявольский план. И в морду ему, в морду!
      - Кому?
      - Да директору же. И - домой! Заперся, сидит.
      Из кустов выходит еж Кутузов за вечерним блюдечком молока. Он шевелит красивым мокрым носом, похожим на гриб-масленок.
      Малый оживляется. В глазах его вспыхивает неподдельный интерес.
      - Ой, - говорит он, - ежик!
      - Ну, - рассеянно говорит Бэлка, - поиграй с ежиком.
      Ребенок какое-то время разглядывает ежа, заложив руки за спину и склонив голову.
      - А как играть? - спрашивает он задумчиво.
      - Ох, Господи! Как хочешь!
      Малый сладострастно вздыхает, смотрит на ежа с явным сожалением и отворачивается.
      - Как хочу - жалко, - наконец говорит он.
      Кутузов надвигает на лоб колючий капюшон и уходит в кусты. Небо окончательно темнеет, верхушки тополей сливаются с ним, на клеенке четкий круг от лампы.
      - ...не брать "мальчиков".
      - Ну, - говорит Ленка.
      - И вдруг - звонок! Мама идет к двери, спрашивает - кто? Говорят санитары. И правда - санитары. Здоровые такие мужики, в белом, с носилками. Это у вас, говорят, больной Теленгатор? Мама говорит - да. А дядя сидит, трясется. Нет-нет, говорит, не пойду. За кресло цепляется. Ну, они ему шприц в руку - раз! Прямо через рукав! Он охнул, глаза закатил...
      - Ну!
      - Они его - на носилки, и понесли. И потащили! И вот, когда они уже выходили, я поглядела на одного из санитаров, он как раз спиной стоял, потому что выгружал дядю Зяму с носилками, и знаешь, что у него из под халата высунулось?
      - Ну?
      - Длинный розовый хвост, - веско произнесла Бэлка.
      - Я, - говорит Ленка, - почему-то так и подумала. Твои страшные истории все какие-то эдакие... Вот знаешь, когда всем на самом деле страшно было? Когда двоюродная сестра Сонечки Чеховой ухитрилась замуж за англичанина выскочить, а он приехал погостить к ее родителям да и решил тут остаться. Хороший у вас город, говорит, рай земной, а не город, никуда я отсюда не уеду... И хрен с ними, с трудностями экономическими, проживем как-нибудь! Представляешь, в каком шоке была вся семья? Они так старались, выпихнули свою Ляльку за границу, и на тебе, пожалуйста!
      - Ну и что?
      - Надо знать Ляльку. Она говорит: "Вери гуд, милый. Хочешь - давай". И стала его возить в общественном транспорте. День возит, другой... Из него на вторую неделю дурь эту патриотическую вышибло. Теперь они все в Англии. И Лялька, и мама ее, и папа. Одна Сонечка Чехова тут, локти кусает... А ты куда поступать будешь?
      - На химфак, - говорит Бэлка Шкицкая. - Тогда мне будет обеспечен свой кусок хлеба...
      Сумерки плывут над землей, и плывут вместе с ними летучие мыши, и сад высится, как стропила, подпирающие мироздание, и шуршат, ложась на стол, затрепанные карты.
      - ...Не брать взяток... не брать кинга...
      Ах, скоро, совсем скоро потянет с обрывов сухой полынью, и воздух станет как стекло, и полетят на рассвете над морем дикие гуси, выстраиваясь в клин, и станут перекликаться дикими своими тоскливыми голосами; а потом и вовсе потемнеет небо, и траву будет не разглядеть за опавшими листьями, и возможно, возможно, золотые розги покроет снег... Распахнется бухта Золотой Рог, зашумит туманный Атлантический океан, поплывет над ним статуя Свободы со своей неугасимой керосинкой... и приснятся нам сны об утерянном рае, о еже Кутузове и сортире в саду, и некому будет собраться вместе, чтобы отличить правду от вымысла...
      Не брать девочек... не брать мальчиков... никого не брать...
      О КРУШЕНИИ НАДЕЖД
      Жениха надо брать из хорошей семьи. Нонка вообще-то взяла бы из любой, но жених - такая штука... В общем, неизвестно, где его взять. Старшая сестра, правда, взяла где-то, и теперь у Нонки племянник, но старшая - та в маму и берет все что угодно откуда угодно, а Нонка - та в папу. Он хоть и глуховатый, но тихий. А у Нонки вид такой, будто на нее только что долго кричали. И задница у нее большая, но какая-то расплывчатая. Вот и привезли Нонку из Москвы в Одессу. То ли надеялись, что она сойдет здесь за экзотику, то ли - что выделится на местном культурном фоне. Интеллигентные девушки тоже на дороге не валяются, но в Москве их больше, наверное...
      Нонка сидит на даче у тети Фиры и пьет чай. У тети Фиры чай единственное, что можно получить в неограниченном количестве, потому что копейка рубль бережет и пирог выдается порционно - по количеству участников. Ленка тоже пьет чай у тети Фиры, но она пришла со своей дачи и потому сыта. А Нонка тут живет. Вот уже и с лица спала.
      Воздух пахнет пенками от варенья, сквозь листву процеживается ровный свет.
      - Очень хороший мальчик, - говорит Ленкина мама и заговорщически подмигивает Нонкиной маме. - Очень культурный. Он не может спать без Пушкина. У него Пушкин - настольная книга. На тумбочке лежит. Почитает на ночь и уснет.
      - А сколько ему лет? - деловито спрашивает Нонкина мама.
      - Тридцать пять, - неуверенно отвечает Ленкина.
      - И так ни разу и не женился?
      - Он никого не может себе найти. Он говорит - эти одесские кобылы такие приземленные...
      У Нонки туманятся глаза. В женщине главное - духовность. Пушкин, правда, этот... Немного слишком, нет?
      - На концерт, три билета, - Ленкина мама поворачивается к Ленке. Лена, ты пойдешь с ними. А то он еще подумает, что это смотрины.
      Нонка вздыхает. Она бы съела еще кусок торта, но торт нормирован. Она тете Фире - седьмая вода на киселе, и та не слишком-то старается. У тети Фиры есть своя внучка - тоже из Москвы и тоже приезжает. Помоложе Нонки чуть не в два раза, ну в полтора - это я загнула. И уже в компьютере. Это новая загадочная каста - сидящие в компьютере. Это - белая кость, экспортный вариант. "Вы в компьютере? Ах, еще нет?.." "Хороший мальчик, и уже в компьютере".
      Солнечные лучи меняют угол наклона, боковые листья начинают просвечивать.
      - Мой Зяма всегда говорил, - это тетя Фира, - семья должна быть приличной. Все остальное приложится. Он и меня так выбрал.
      - И не ошибся, - гордо говорит дядя Зяма. Сухощавый, лысый, он парит над стремянкой, и в ведерко на его шее сыплются поздние вишни. - С тех пор как вы переехали, - говорит он из горних высей Ленкиной маме, - я просто разорился. Раньше я к вам ездил на одном троллейбусе - четыре копейки. А теперь на двух трамваях - шесть копеек получается. Это уже совсем другое дело.
      - Вова его зовут, Вова. Неважно, чей он сын, важно, чей он племянник. Он племянник профессора Сокольской. Я за нее ручаюсь. Очень порядочная женщина.
      - А она - наш человек? - кричит со стремянки дядя Зяма.
      По нагретой дорожке на траверз общественной уборной, подняв хвосты, выходят кошки Фрося и Мариночка. Мариночка как младшенькая - блюдя субординацию - сзади.
      - Странно, что вы ее не знаете, - обиженно говорит Ленкина мама. Разве вы у нее не лечились?
      - Она слишком дорого берет, - объясняет тетя Фира.
      Вся дача - большой участок, поделенный на мелкие секции, как пирог тети Фиры. У каждой семьи - своя секция. То же самое с домом. Люди, которые его строили, не знали иного образца, кроме коммуналок. На воротах висит чугунная табличка: "Дачно-строительный кооператив "За активный отдых". Но из тех, старой закалки, в кооперативе осталось немного. Только дядя Зяма с семьей. Да и вообще, что это за дача, на которую из города ездят на трамвае?
      - Тише, - говорит тетя Фира и прижимает палец к губам.
      Двенадцать часов дня, и в обозримом пространстве нет ни одного человека народу. Ленка недоуменно моргает.
      - Тише... Видишь вон ту беседку? - Беседка затянута диким виноградом и, кажется, вот-вот рухнет под его тяжестью. Во всяком случае, уже покосилась. - Там сидит Риточка.
      Риточка - это настоящая московская внучка. Это надежда семейного клана, "идущая на медаль", "сидящая в компьютере".
      - Одна?
      - Как одна? С Котей Гительмахером.
      Еще одно сватовство. Котя Гительмахер - сын подруги мамы Риточки (уф!). Не уехавшей из Одессы, не вышедшей замуж за москвича, не подсуетившейся вовремя. Но семья хорошая.
      - Очень умный мальчик! - одобрительно говорит тетя Фира. - Я им пирог в беседку носила. Ты знаешь, о чем они разговаривают?
      - О Пушкине?
      - О Булгакове, - тетя Фира подозрительно на нее смотрит. - Она его наизусть знает.
      - И он лежит у нее на ночном столике? - предполагает Ленка.
      Тетя Фира обижается и уходит в дом.
      Ленка подходит к лежащей на боку стремянке, впрягается в нее и тянет по направлению к своему участку.
      По всей даче идет эпидемия варки варенья.
      ...Нонка вырядилась в какую-то кофточку с люрексом. Во-первых, такие в Одессе уже не носят, а во-вторых - в ней жарко. Новые лаковые туфли натерли ноги, и Нонка слегка прихрамывает. Сначала они втроем таскались по городу вместе с Ленкой, чтобы никто не подумал, что это смотрины, потом пошли в филармонию. Филармония - замечательное здание в мавританском стиле, правда, его трудно разглядеть как следует, потому что оно сплошь затянуто сеткой от голубиного помета. До революции здесь была одесская биржа, оно специально под нее строилось, и акустика отличная. Можно вести деловые переговоры в любой точке зала, звук никуда не доходит, тут же гасится. Так специально архитекторами было спланировано. Теперь тут, конечно, филармония.
      - Ну, я пошел, - говорит Вова.
      Ему совсем в другую сторону. Естественно. И будь он проклят, если, например, посадит их в такси. А эта бедная Нонка ничего не замечает. Ни того, что он жмотничал в буфете, ни того, что он встретил в антракте приятеля и слишком долго с ним разговаривал... Она едет в трамвае на дачу и думает, что завтра они еще увидятся. Рядом, на спинке сиденья, на-корябана унылая морда с оттопыренными ушами и надпись: "Харя Кришны". Трамвай едет вдоль моря, и видно, как под фонарями на скамейках, обнявшись, сидят парочки. Листва в ртутном свете отливает лаковой зеленью. Скоро все изменится, жизнь настанет иная - счастливая и наполненная. И не будет больше долгих одиноких вечеров. И снег не будет сыпаться за шиворот, а будет всегда лето и море, и вокруг фонарей будет кружиться летучее зверье...
      - Она так мучается, так мучается, - говорит тетя Фира шепотом. Глядеть на нее страшно. Она боится выйти с участка - вдруг он придет.
      Вова не придет. Он сказал своей тете - профессору Сокольской: "Эта музейная редкость не для меня". И об этом уже знают все - и Ленкина мама, и Ленка, и тетя Фира.
      Одна Нонка не знает.
      - Ну скажи же ей что-нибудь, - говорит тетя Фира.
      - Он уехал в командировку! - радостно заявляет Ленкина мама. - Но он обязательно, обязательно придет проводить тебя к поезду.
      Простите меня, Бога ради, что я над вами смеюсь. Все надежды гибнут, как одна, и моя в том числе. Какая разница, что у Вовы лысина, и говорит он с выраженным южнорусским акцентом, и за полчаса рассказал пять анекдотов? Какая разница, что послужило причиной твоих сердечных мук? Ведь сердце всегда болит одинаково...
      ...Тетя Фира наклоняется к Ленкиной маме:
      - Слушай, говори тише. Там Риточка лежит, в задней комнате.
      - Как лежит? - пугается Ленкина мама. - Она что, заболела?
      - Да нет, ее просто тошнит.
      - Как, неужели уже? - Ленкина мама явно оживляется.
      - Какое там "уже"! - кричит тетя Фира. - Ее тошнит! Ее рвет! Она вчера весь вечер говорила с Котей Гительмахером. Говорила, говорила, а теперь ее с утра тошнит - от умственного перенапряжения.
      Нонка все-таки вышла замуж. Но не в Одессе, а в Москве. За разведенного программиста. Они сменялись с ее мамой и поселились в очень хорошей квартире в сталинском доме. Родили двух детей. А потом уехали в Америку. Ленка видела Нонкину фотографию за рулем собственной машины. Нонка так вжалась в сиденье и вцепилась в руль, будто эту машину вот-вот у нее отберут. Риточка тоже вышла замуж. Но уже в Тель-Авиве. Котя Гительмахер, от которого ее тошнило, тоже собирается уезжать. А дядя Зяма умер. Те, кто при этом был, говорят, что его на улице окружили цыгане. Непонятно, чего они от него хотели - может, денег выпрашивали. Он кричал, махал на них палкой, а потом упал и умер. На улице Гоголя, неподалеку от прикрученной к дому жестяной таблички: "Ремонт и изготовление импортных зонтиков во дворе напротив".
      О ТЕМНЫХ И СВЕТЛЫХ СИЛАХ
      Окошко, куда влетело нечто, было на втором этаже. Что влетело, непонятно, но дыра осталась. Круглая такая, с оплавленными краями. Ленка, когда с собакой гуляла, ходила на эту дырку смотреть. А старушка, которая жила в этой квартире, рассказывала, что с тех пор у них завелся полтергейст. Не очень опасный, средней такой вредности. Но все как положено - и швабра по воздуху летала, и лампочки лопались.
      Ленка, когда на литстудию пошла, поделилась этим событием с братьями-писателями. Но их удивить нельзя ничем. "Это что, - задумчиво сказал один поэт, покачиваясь над ней в троллейбусе (они домой ехали), вот у нас один раз кусок брынзы соскочил со стола и прыгнул в мусорное ведро. - И грустно добавил: - Здоровый был кусок, между прочим..."
      Лето было в разгаре. В тени, в теплой луже отдыхал знакомый кобель Шура, весь облепленный тополиным пухом. По противоположной стороне улицы шел, постукивая палкой, представитель враждующего семейства - доцент Скрипкин. Ленка в упор мрачно на него посмотрела, но не поздоровалась.
      Тихо, тепло. Идешь себе и вот так представляешь, как хладнокровно берешь в руку лазерный пистолет, прицеливаешься под ноги товарищу Скрипкину, и закипает асфальт у него под ногами, и он отпрыгивает, а ты опять прицеливаешься. Пусть попрыгает немного доцент Скрипкин...
      Идешь себе налегке мимо пивзавода, в свой многоэтажный дом родной, в подъезд, сплошь исчерканный английскими словами - растет уровень нашей культуры. Намечалась в эти выходные генеральная уборка - у Ленки настроение портится заранее. Но не все так страшно, как думалось. С тех пор как Ленкина мама укрепила свои позиции, выдвинувшись во всякие высшие сферы, появились в доме лишние связи и лишние деньги. И вот кто-то порекомендовал ей "хорошую женщину", как это тактично принято говорить.
      Хорошую женщину звали Елена Петровна, и было ей лет за сорок. Убиралась она быстро и привычно. В кухне все было убрано. Холодильники вот только не разморожены. Три штуки, что для небольшой семьи совершенно нормально, потому что все время что-нибудь да пропадает, и запасать все нужно заблаговременно, ведь неизвестно, что пропадет следующим.
      Елена Петровна уже собиралась уходить и о чем-то шепталась с Ленкиной мамой. Наверное, рассчитывались, но что-то уж слишком долго. Ленка навострила уши.
      - Простите, Бога ради, - смущенно говорила Ленкиной маме Елена Петровна, - я знаю, вы врач... да... дело в том...
      Сейчас будет просить посмотреть внука, подумала Ленка, потому что дело было привычное.
      - У вас нет знакомых в морге?
      - Смотря в каком, - осторожно ответила Ленкина мама.
      - В Жовтневом, - сказала Елена Петровна. - Вы понимаете, она понизила голос до шепота, - дело в том, что я... ну... живу с мертвецом.
      - Это как? - спросила Ленкина мама, судя по голосу, придвигаясь ближе к кухне.
      - Когда он живой, он человек как человек. А потом падает, коченеет весь и умирает. Раз пять так уже было. Ну, лежит он пару дней холодный, а потом встает. Оживает. Если дома, то ничего. Я его держу на кровати, и все. А когда на улице, они его в морг увозят. У меня есть знакомые в морге, но в Ильичевском. А тут он упал в Жовтневом районе. Отдавать они мне его не хотят. - Она стыдливо хихикнула. - Мы ведь не расписаны.
      - Фамилия? - сухо спросила Ленкина мама.
      - Переплетников его фамилия. Геннадий Васильевич. Вы уж попробуйте договориться. А я вам телефон свой оставлю. Да вы не волнуйтесь, я не сумасшедшая.
      - Слышала? - нервно спросила Ленкина мама, входя в кухню.
      - Слышала, - Ленка поглощала сварганенные Еленой Петровной котлеты. А что, дело житейское.
      Ленкина мама задумчиво перелистывала записную книжку.
      - Он при пятой больнице, этот морг. Сейчас-ка я... Людмилу Андреевну, пожалуйста. Люсенька? Мне просто интересно. У тебя в морге знакомые есть? Регистратор? Слушай, узнай у него, там лежит такой Переплетников? Геннадий Васильевич? Записала? Да, и позвони мне. Нет, я дома. Да не мой знакомый. Потом расскажу.
      - Ну, я пошла, - сказала Ленка, слезая со стула. Когда все дома, под руку лучше не попадаться.
      Дни летом длинные, тягучие. Поехала к Сонечке Чеховой. Та вроде бы и обрадовалась, но все равно какая-то скучная. У мамы ее опять мигрень. Дошли до "Зоси", выпили там кофе. Посмотрели, как судно в порт заходит. С белыми шарами над палубной надстройкой. То ли "Королев", то ли "Гагарин". В общем, космонавт какой-то. Позвонили Луговскому, он сказал, что занят. Пирог печет. Еще побродили бессмысленно и расстались. Вот и шагает Ленка вечером мимо того же пивзавода.
      Лидочка Мунтян пасет Джонсика. Джонсик рвется с поводка, кричит, что сейчас Шуре покажет, только отпустите. Шуре на это наплевать. Лидочка сидит на новой диете. Хорошая диета, эффективная, дороговатая, правда. Ленка точно знает по предыдущему опыту, сколько Лидочка продержится. Судя по ее горящему взгляду - уже недолго осталось.
      - Лежит он там! - открыла дверь Ленкина мама.
      - Кто лежит? - Ленка даже слегка отступила.
      - Переплетников покойный. Вчера привезли. Я договорилась. Выдадут ей на руки. Она у меня старый костюм просит.
      - Зачем костюм? - удивилась Ленка.
      - Как зачем? Его там уже раздели.
      ...На улице ночь. Напротив, за забором киностудии, горят софиты. Идет ночная съемка. Там, наверное, Лидочка, которая вот-вот слезет с диеты. Она костюмером работает. Пахнет не столько морем, которое в пяти минутах ходьбы, сколько дрожжами с пивзавода. На детскую площадку перед домом приземляется летающая тарелка... Приземляется тарелка...
      ...Ленка спит. А может, и не спит, так, думает о чем-то, а слова все путаются и путаются. В проеме двери стоит белая фигура. Ленка вздрагивает, шире открывает сонные глаза, но фигура не исчезает. Стоит себе, колеблется, как занавеска под ветром.
      - Я т-тебе, - бормочет Ленка. Нагибается, зажимает в руке тапочек и, спотыкаясь, совершенно сонная, надвигается на фигуру, размахивая тапочком. Сморгнула - а ее уже нет. Пропала. Только свет от софитов на полу квадратиком.
      - Мама! - орет Ленка. - Мама! Привидение!
      - ...Большое спасибо твоей маме, - говорит Елена Петровна в телефонную трубку, - скажи ей, что все в порядке. Мне его вернули. И скажи ей, что я приду в следующий вторник, разморожу холодильники.
      - Не надо мне! - бормочет Ленкина мама, методично двигаясь от холодильника к холодильнику и выдергивая вилки из розеток. Ничего мне не надо.
      - Ну, забрали его, - говорит Ленка, - все в порядке. Что же ты волнуешься?
      - А то, - решительно сказала Ленкина мама, - что ноги ее здесь не будет.
      ...Холодильники работают. Третий день уже. Выключенные. Коля Губерман говорит, что такое бывает. Если там возникают какие-то блуждающие токи. Ленке, правда, механизм этого феномена непонятен. Ну ладно, работают и работают. Все спокойно. Приходил в гости знакомый художник, говорил на знакомого журналиста, что тот стукач. Вероятно, и в самом деле, потому что журналист про того же художника говорил то же самое. Малый Бэлки Шкицкой сочинил стишок, и теперь всех обзванивает по телефону и всем его читает:
      Уже весна пришла в Европу,
      на чемоданы сел еврей.
      Читатель ждет уж рифмы "жопа"
      на вот, возьми ее скорей
      Они, кажется, собираются отваливать. Звонила мама Катьки Сиренко и плакала. Она узнала, что у них там нет долларового счета. Закрыли. Здесь тоже у многих нет долларового счета, но притерпелись. Ничего не происходит - ни в этом мире, ни в сопредельных. Ленка сидит на кухне в запрещенной позе, поджав под себя ногу, и читает комсомольский журнал "Смена":
      "Дела земные плачевны. В момент скатывания Земли в предыдущий неузловой микроярус столетней цикличности произошло событие непредвиденное и роковое: были повреждены защитные, установленные высшими силами инфернобарьеры и психополя, в результате чего над территорией России в предохраняющем слое образовалась дыра, связующая земной мир с Миром Потусторонним. В Сверхпространственный тоннель, пробитый силами зла, хлынула материя Инферно. Сверхпространственный тоннель не закрыт, дыра расширяется. Несколько тысяч подвижников, пытающихся затянуть адскую воронку собственными психополями, противостоят Вселенскому злу. Все на Земле про..."
      Ленка приподнимается, чтобы взять телефонную трубку.
      - Ведь я же вам сказала, не волнуйтесь, - говорит в трубку Елена Петровна. - Я во вторник приду и холодильники разморожу. А вы только зря нервничаете...
      ТРИНАДЦАТЫЙ ПОДСТАКАННИК
      Город был пуст. Такие города часто видишь во сне: ни единого человека, лишь гонит ветер обрывки газет, и тень на углу, - не твоя тень, а просто так. И вот идет по нему Ленка, подняв воротник пальто, идет, перешагивая через трещины и выбоины, а навстречу - никого.
      На самом деле вовсе не так. Потому что на вокзале теснота и неуют, и людей вроде полно, и поезд не опоздал, - просто знакомых лиц мало. Их и в городе мало.
      Она отпросилась с работы, чтобы встретить Эдиту Бромберг. Отпустили ее с охотой, потому что на работе был один лишь старший преподаватель Нарбут, а он подозрительно часто заглядывал в деканат - раз пять, наверное. Что он там делал, в деканате, неизвестно, но возвращался довольный. На прошлой неделе в четверг он вот так же забежал в деканат и тоже был очень доволен, но, возвращаясь домой с работы, почему-то провалился в канализационный люк, и с тех пор левый ботинок у него перевязан веревкой. Старший преподаватель Нарбут тут ни при чем, он вообще человек хороший, а вот обувь у нас выпускают неважную... Так что Ленку он отпустил, потому что свидетелей надо убирать вовремя. И Ленка поехала себе на вокзал.
      Доехала она как королева, в автобусе. Она бы в этот автобус не влезла, но, пока она штурмовала заднюю дверь, оттуда вывалился тоже очень довольный мужик с догом на поводке. Ленка, которая при виде собак теряла контроль над собой, тут же начала этого дога облизывать. Дог не возражал.
      - Ах ты мой красавец, - ворковала Ленка. - Ах ты мой маленький...
      Это был очень крупный дог. Его желтые глаза были на одном уровне с Ленкиными и глядели задумчиво.
      - Господи! - с чувством сказал мужик, опираясь на холку дога. - Хоть один нормальный человек нашелся. Что они там, в автобусе, на меня кричали не понимаю!
      Автобус был набит настолько, что туда вряд ли удалось бы затолкать пекинеса.
      - Это же не люди, - сказала Ленка. - Это звери.
      - А вам, девушка, в автобус надо? - оживленно спросил мужик.
      - Было надо, - ответила Ленка.
      Автобус не уезжал только потому, что из-за облепивших его людей не было видно колес.
      - Момент, - сказал мужик. - Выдохните...
      Он уткнул Ленке в спину растопыренную мозолистую пятерню и задал инициирующий толчок. Ленка выдохнула, оказавшись уже в автобусе. Мужик поддал ей под зад, утрамбовав хорошенько, и, пока двери закрывались долго и мучительно, все махал ей рукой и кричал:
      - Счастливо доехать!
      Так что она доехала. А у вокзала выходили все.
      * * *
      У поезда Москва - Одесса стояла Августа Леопольдовна с букетом алых роз.
      - Думаешь, у кого она будет жить? - спросила она, брезгливо держа букет вниз головой. - Губерман со своей бандой эрудитов отплыл в Хайфу, он даже на интервью не поехал. Он так папе и сказал: "В гробу я видел это ваше интервью, когда тут сбывается мечта всей моей жизни. За счет спонсирующих организаций". У Сонечки Чеховой ремонт и разбитое сердце. А у меня все хорошо, правда, тараканов немножко много. Как ты думаешь, как она относится к тараканам?
      - Вряд ли положительно.
      - В Америке тоже тараканы есть. Я читала. Ты, кстати, чем кота кормишь?
      - Мясом, - мрачно ответила Ленка. Кот держал в страхе всю семью.
      - А я своего приучаю к тараканам. Ловлю, убиваю и даю. Только он почему-то их плохо ест. А ты на выставке коллекции Кнобеля была?
      - Еще нет.
      - Басанец отличный. Нечеловеческий просто Басанец. А вон и Эдиточка!
      Эдиточка, разминая затекшие американские ноги, высовывалась из тамбура. На ней была очень добротная черная кожаная куртка. Предусмотрительно взятую запасную украли еще в Шереметьево.
      - Эдиточка! - кричала Августа, вернув розы в исходное положение. Эдиточка! Как хорошо, что ты еще не была на выставке Кнобеля!
      * * *
      - Выпей еще вот этой наливки, - говорит Сонечка Чехова, подливая Ленке в стакан. - Это особенно хорошая наливка. Вот ты мне, Эда, скажи, - это уже к Бромберг, - что нужно в Америку брать? Казаны с собой нужно брать? Сковородки?
      - Ну, если вам так дорога именно эта сковородка... - растерянно отвечает Эдита. Она уже полностью американизировалась, и ход мыслей Сонечки Чеховой ей несколько чужд.
      - Подстаканники? Там есть подстаканники?
      - Есть, наверное. Вообще-то я не прочь купить здесь пару хороших подстаканников.
      - Вот видишь, - говорит Августа, поворачиваясь к Сонечке Чеховой. Ее артистические седины растрепались и стоят слегка дыбом. - Там нет подстаканников. Сходила бы ты на выставку Кнобеля, Сонечка! Там такой Басанец!
      - Простите, - говорит мама Сонечки Чеховой глубоким интеллигентным голосом. - А английский учить надо?
      Эдита смотрит на нее и икает. Потом неуверенно кивает.
      - А насколько надо?
      - Что значит насколько? - неожиданно взрывается Августа. - Вы понимаете, о чем вы говорите?
      На столе Сонечкина наливка, икра из синих и гусь. Ленке уже дурно.
      - Я хотела бы купить что-нибудь, - объясняет Эдита. - В новую квартиру. Картину с Одессой, или что-нибудь из металла. Медный чайник, например.
      - Ты слышишь! - громким шепотом говорит мама Сонечки Чеховой. - У нее уже квартира!