Табличка настолько старая, что буквы, когда-то золотые, потускнели и читаются с трудом. Такое ощущение, что она висит тут с незапамятных времен.

Он, наверное, очень старый, думает Генка.

Такая академическая развалина с трясущейся головой.

Человек, сидящий за огромным столом, заваленным бумагами, прижатыми, вместо пресс-папье, какими-то костями, вовсе не выглядит старым. У него черная бородка и оттопыренные острые уши. Не эльфийские, думает Генка, разглядывая профессора, скорее волчьи. Оправа очков у профессора черная и острая. Колоритный такой мужик.

— На пересдачу завтра, — говорит профессор, сверкая очками на Генку, — там же написано! Читать не умеете?

У Генки при слове «пересдача» начинает обваливаться что-то в животе. Хотя она точно знает, что ей ничего пересдавать не надо.

Ух, и боятся же его студенты, думает она.

Берен не боится.

— Мы на консультацию, — говорит он.

— А, так вы из Алтайского филиала! — профессор неприязненно оглядывает пыльные дорожные сапоги Берена.

— Нет, — говорит Берен, — из Пермского.

— Золотой Бабы не существует, — раздраженно говорит профессор, — и не существовало никогда. Я же писал вашему шефу! Иванов распустил слухи, а вы, дураки, поверили! Вы еще на академика Фоменко сошлитесь! Совершенно антинаучная гипотеза. А что до костей, — он резким движением ладони отмахнулся от Берена, который пытался было что-то возразить, — в тех захоронениях, то они совершенно очевидно не принадлежат ламиям. Это, скорее всего, модифицированные черепа тамошних кинокефалов.

— Ламий, значит, нет, — говорит Берен, усаживаясь на рассохшийся стул, — а орки?

— Орки? — профессор снял очки и начал медленно их протирать, — в Перми? Что за чушь?

— А я полагал…

— Граница распространения орков пролегала по Муромской области. Это же всем известно.

— Пролегала?

— А то! И не надейтесь сляпать очередную сенсацию. Орки давно вымерли. Не выдержали конкуренцию с агрессивным человеком. Это ж и ежу понятно.

— Орки не выдержали? — изумленно переспрашивает Генка.

— А чего вы хотите? Слабые, беззащитные создания…

— А эльфы?

— Ну, эти покрепче будут. Эти сохранились кое-где. Осели в глуши. Маскируются под местную фольклорную нежить. Кикимор там, леших. А собственно, в чем дело?

— Вообще-то нас интересует не прошлое, — Берен устраивается поудобнее и вытягивает ноги, — нас интересует настоящее. Если, скажем, предположить… просто предположить… что на территории Московской области восстанавливается действующая модель Средиземья… в масштабе, ну, скажем, один к ста… То где, по вашему мнению, будет располагаться Ородруин?

— Чисто гипотетически?

— Да. Чисто гипотетически.

— Ну… если исходить из существующих реалий… привязок к местности… Лориэн при таком раскладе должен быть где-то на севере, так? Ботсад, угадал? Что? ВДНХ? То есть ВВЦ? Ну да, где-то так. А Дуг-Гулдор примерно на территории Лосиного острова… то Ородруин…

— Да? — подалась вперед Генка. У нее за спиной отворилась дверь.

Отряд раскосых типов в маскировочных комбинезонах ввалился в кабинет. Сразу становится очень тесно. Между спецназовцами затиснуты бледный и очень грязный Дюша, мрачный Боромир в очках с треснувшим стеклом и всхлипывающий Арагорн с распухшим носом.

— Мы привели их, хозяин.

— Дюша! — взвизгивает Генка.

— Геночка!

— Назгул вас дери, — устало говорит Боромир, — вы что, сами сюда приперлись? сами?

— Дюшик, ты живой! Какое счастье! Какое счастье…

— Живой, — признается Дюша и вдруг отчаянно кричит: — Дура! Беги отсюда! Беги отсюда! Это же Саруман!

Урук— хай хватает его за локти и роняет на колени. Дюша замолкает, скривившись от боли. Берен вскакивает, стул со свистом рушится на письменный стол Сарумана, во все стороны летят обломки желтых костей и какие-то конспекты, Саруман чисто машинально отмахивается рукой, с пальцев срываются голубые искры, бумаги на полу вспыхивают красивым синим огнем. Берен уже успел выхватить меч, и тот, тоже разбрасывая сполохи синего пламени, чертит красивую дугу, врезается в столешницу, перерубает ее, Саруман торопливо строит вокруг себя радужный защитный кокон, урук-хай нежно подносит к горлу Дюши лезвие ятагана, и все замирает в неустойчивом равновесии. Слышно, как всхлипывает Арагорн.

— Выходит, явка провалена, — потрясенно говорит Берен и начинает скрежетать зубами.

— Тоже мне, профессор Плейшнер! -презрительно замечает Боромир, — впрочем, чего ждать от горца? Вы там все тупые, беорнинги вонючие.

— Послушайте, коллеги, — говорит Саруман, сидя среди обломков мебели, — я вам ничего не сделаю. Отдайте кольцо и валите, откуда пришли.

— Как же! — мрачно выдавливает Дюша.

— Ну что вам, приключений на свою голову мало? Вон, невинный человек из-за вас погиб, разве нет? А дальше еще хуже будет. Саурон этого так не оставит. Отдайте лучше кольцо мне, я смогу с ним справиться. А вы — нет.

— Как же, — холодно говорит Берен.

— Я вас сразу отпущу, даю слово. А дальше уж моя забота.

— А может, отдать? — нерешительно предполагает Арагорн,

шмыгая носом.

— Ты чего хочешь? — мрачно спрашивает Боромир, — чтобы этот установил тут технократическую диктатуру? И всех, у кого незачет, ставил к стенке?

— Еще чего, — сухо говорит Саруман, — я ж не зверь какой.

Я их просто буду стерилизовать.

— Вот видишь!

— Селекция делает чудеса, а времени у меня будет мноого. Я еще выведу из вас высшую расу!

Берен, который на время прекратил боевые действия, вновь оживляется и, развернувшись к урук-хаям, показательно демонстрирует умение владеть мечом. Урук-хай отступают к двери, старшой столь же показательно слегка колет Дюшу в шею — струйка крови бежит по грязной когда-то белой майке.

Саруман спокойно наблюдает за ними, сидя за обломками стола и сцепив пальцы.

— Ну? — говорит он наконец.

— Что — ну? — переспрашивает Берен.

— Ваш хоббит-то смылся!

Берен рискнул опустить меч и оглядеться. Генки нигде нет. Должно быть, в общей суматохе она умудрилась надеть кольцо и выскочить из кабинета.

Урук— хай, повинуясь знаку Сарумана, выпускает Дюшу. Тот ладонью стирает кровь с шеи.

— Вот тебе! — торжествующе говорит Арагорн и делает неприличный жест. Урук-хай шокированно трясет головой.

— Шлимазлы, — говорит Саруман, — имбецилы. Чему вы радуетесь? Думаете; вы такие умные, да? А вы знаете, что будет, если кольцо и в самом деле достанется Саурону?

— Можешь резать нас на кусочки! — пафосно восклицает Ара-горн, — можешь уничтожить нас! Можешь…

— Да вы мне на фиг не нужны, — говорит Саруман, — валите отсюда, пока не передумал. Тоже мне, воинстве» сидоров. Видеть вас не могу!

— А как же селекция высшей расы? — несколько разочарованно спрашивает Арагорн.

— Без вас обойдусь. Какая из тебя высшая раса, чучело? Отпусти их, сержант.

— Валите отсюда, уроды, — рычит урук-хай.

— Погоди! — кричит Боромир, которого уже выталкивают из кабинета, — Ородруин-то где?

— В Капотне, — голос Сарумана замирает вдали, — поганое место, да вы сами увидите…

Дверь лифта с грохотом смыкается, и кабина стремительно ныряет вниз. Дюша держится за живот.

— Если он своих студентов вот так же селекционирует, вот ужас-то! — говорит он.

— Урук-хаи, — печально замечает Боромир, — еще не худший вариант.

Они выходят из дверей. Потрясенный Берен напрочь забыл про эльфийскую маскировку, и на них испуганно оглядывается пожилая техничка.

Залитые беспощадным солнцем чугунные девушка и юноша таращатся на них слепыми глазами.

Боромир, заслонившись рукой от солнца, задирает голову.

Острые уступы здания головокружительно возносятся в небо, шпиль горит в синеве нестерпимым огнем…

— Ортханк! — потрясение бормочет он.

— Точно, — сокрушенно подтверждает Берен, — Твердыня Сарумана. И как это я раньше не догадался?

— Неудивительно, — сухо говорит Боромир, — ты вообще никогда умом не блистал. За тебя всегда твоя баба думала…

— Не смей пачкать ее имя своим грязным ртом, ты, нуменорский выродок!

— Мальчики, не ссорьтесь, — жалобно просит Арагорн, шмыгая носом.

— Правда, — говорит Дюша, — нам еще к Ородруину надо. То есть сначала поесть хорошо бы, а потом к Ородруину. То есть в Капотню.

— Без другого хоббита в этом совершенно нет смысла, — говорит Боромир, — кольцо-то у нее.

— Я же говорю, надо сначала поесть, — соглашается Дюша, — а Генка нас найдет. Она наверняка спряталась где-то поблизости и следит.

— Ей даже прятаться не надо, — угрюмо говорит Берен.

— Я же говорю! — повторяет Дюша, — она нас обязательно найдет. Нужно только производить как можно больше шума.

— Это, — печально замечает Боромир, — у нас хорошо получается.

— Я же говорю…

— Да что ты затвердил как попугай — я же говорю, я же говорю… — плечи Арагорна начинают трястись, и она, бессильно всхлипывая, опускается на ступеньки, — человек из-за вас погиб, а вы…

— Почему только из-за нас, — защищается Дюша, — ты ж тоже согласилась на игру, нет? Еще как согласилась!

— Она права, — мрачно соглашается Боромир, разглядывая трещины на асфальте, — мы все-таки знали, на что шли. А он просто был совершенно ни при чем.

— Теперь все при чем, — печально говорит Берен, — погляди! На ближайшей яблоне сидит бледная женщина, укрывшись плащом из зеленых распущенных волос. Белая нога, свесившись с ветки, лениво покачивается…

— Это кто? — подозрительно говорит Арагорн, неприязненно оглядывая женщину. По сравнению с пышными формами зелено-волосой сам Арагорн смотрится довольно жалко.

— Дриада, не видишь что ли?

Берен строит зверскую рожу, и дриада, испуганно прянув, исчезает в ветвях. На миг она выглядывает вновь и крутит пальцем у виска, выразительно глядя в их сторону.

— Все начало меняться. Теперь люди будут погибать, потому что поверили во все это…

— Это другое дело — говорит Боромир, — это просто значит, что все в игре. Тут всякое может случиться. Помню, на питерской ролевке была история — рыцарь прибил смерда. Насмерть прибил. Тот ему плохо поклонился, видите ли.

— Разве это хорошо, когда все в игре? — удивляется Берен, -вы же совсем запутаетесь!

— Почему? Всегда так было. Люди придумывали себе что-то и за это убивали. И вообще — кто бы говорил. Тебя вообще не существует!

— Я-то как раз существую! А вот ты кто такой?

— Вот, — говорит Арагорн, — они опять.

— Да ладно вам, — успокаивает Дюша, — пошли. Тут оставаться опасно. А ну как Саурон все-таки решит наехать на Сарумана!

— Еще неизвестно, кто круче, — замечает Арагорн, которому Саруман импонирует. Арагорна вообще явно влечет к сильным личностям.

— Известно, известно, — успокаивает Берен.

Они идут по широкой асфальтовой просеке, по краям усаженной гранитными бюстами. Каменные головы деятелей науки укоризненно косятся в их сторону.

— А мне нравится ваша архитектура, — говорит Берен, — этот размах…

— Причуды имперского стиля, — пожимает плечами Боромир.

— Вот именно…

Вдалеке блестит стальная лента реки.

Недалеко, по другой, более узкой аллейке, засунув руки в карманы, идет Генка и свистит. Ее охватывает необоримое ощущение вседозволенности.

Она, разумеется, вернется в логово Сарумана и освободит Дюшу. Ну, и остальных. Чуть попозже.

Пока что она хочет есть.

Кольцо на пальце окутывает окружающий мир незримой пеленой, и в этой пелене Генка кажется самой себе очень большой, а остальные — очень маленькими. Даже Дюша. Что с ними может случиться, в конце концов?

В принципе, думает Генка, это же Кольцо Власти. То есть, если правильно его применить, может получиться что-то потрясающее. Но, насколько она помнит, по поводу того, как применить кольцо, у Толкиена как раз ничего и не сказано. Фродо вон, когда его надел, даже хилому Горлуму не мог дать соответствующий отпор. Зато известно, что нормальные люди носителя кольца в упор не видят. Даже Саруман, если его можно считать нормальным человеком…

Действительно, редкие прохожие ее не замечают. Бегун деловито бежит мимо, бодро вскидывая костлявые колени, тетка с собакой смотрит только на собаку, а девушка с парнем — только на парня. Никто не замечает Генку в Кольце Власти… Впрочем, прохожие в Москве вообще мало что замечают.

Генке это немножко обидно. Некоторое время она идет, крадучись, за парнем с девушкой, потом достаточно чувствительно щиплет девушку за круглую, обтянутую шортами попу. Девушка, вместо того чтобы подскочить и ойкнуть, расцветает улыбкой, поворачивается к парню и кладет ему руку на талию.

Генка пожимает плечами и, обогнав парочку, идет к распахнутой двери кафе-стекляшки. Когда она входит, кисея от мух, завешивающая вход, шевелится, но никто не обращает на это внимания.

Блюда с бутербродами на буфетной стойке затянуты пластиковой пленкой, но никто опять же не замечает, когда пленка разворачивается и несколько бутербродов исчезает, а из холодильника в углу испаряется бутылочка с кока-колой. Из чего следует, думает Генка, что физическая невидимость тут ни при чем. Какой-то совершенно другой принцип, вроде тех эльфийских плащей. То есть тебя не видят не потому, что тебя нет, а потому, что кольцо обладает способностью отводить людям глаза.

Она садится за столик в углу, лицом к стеклянной витрине, так, чтобы видеть, что творится на улице. Почему-то она Уверена, что у Сарумана хранители задержатся ненадолго, а появление их на площадке перед университетом должно сопровождаться звуковыми и световыми эффектами. Но вокруг стоит оглушительная тишина. Кроме нее в кафе сидит пожилой интеллигент в белом теннисном костюме и читает «Московские новости». Генка, наклонив голову, заглядывает в заголовки, но ничего относительно вчерашних приключений там нет. Наверное, думает она, пожар в мастерской или там перебои на Калужско-Рижской линии — события слишком незначительные, чтобы посвящать им первые газетные страницы. Может, где-то на задней есть заметочка. Ма-аленькая.

Она зевает, машинально заслонившись ладонью. Когда тебя никто не видит, в этом есть определенные преимущества. Но — скучно…

За окном медленно и беззвучно летит тополиный пух, качаются ветви пожухлой, потемневшей сирени, вспыхивают розаны торжествующего шиповника. Что-то Генке тем не менее не нравится, и она какое-то время пытается сообразить, что именно. Наверное, это потому, что стекло темное, думает она. Небо приобретает какой-то тяжелый грозовой оттенок, курчавые облачка над шпилем университета уже не розовые, а сизые, между ними даже, кажется, проскакивает серебряная ниточка молнии. Или нет, это просто отблескивает царапина на стекле?

Она то так, то эдак склоняет голову, пытаясь сообразить, что же такое она видит, пока, наконец, взгляд ее не останавливается на птице, медленно летящей над уступами ГЗ. Значит, не врут газеты, думает она, тут и вправду поселились ястребы. Только почему он так тяжело машет крыльями?

Солнечный луч, упав из облака, на миг высвечивает птицу, и та вспыхивает золотым огнем. Длинный хвост, узкие стреловидные крылья… Огромная тварь, просто очень далеко. И высоко в небе.

На площадке перед входом в ГЗ какое-то движение, и Генка поспешно переводит взгляд, но это всего-навсего чугунная девушка, которая пересаживается поудобней и кладет ногу на ногу.

Черт знает что творится, думает Генка.

Она прихватывает с собой бутылку с колой и торопится к выходу. Возможно, чугунной девушке вскоре придет в голову мысль прогуляться — эта идея Генке очень не нравится.

По дороге она сверху вниз бьет ребром ладони по развернутым «Московским новостям». Их владелец на миг вздрагивает, потом пожимает плечами, разворачивает газету и снова углубляется в чтение.

Генке кажется, что старая липа у кафе похабно подмигивает дуплом.

Свет с неба, и правда, льется тяжкий и удушливый, как перед грозой. Генка опасливо оглядывается. Под козырьком автобусной остановки переминаются с ноги на ногу несколько человек, Генка с трудом удерживается, чтобы не подбить под коленки сонного панка с ярко-красными вздыбленными волосами. Нарастающий гул приближающегося автомобиля не слишком ее беспокоит — у Генки есть занятие поважнее, она следит за чугунными фигурами у входа. Ее беспокоит, что огромный юноша отложил книгу и положил руки на колени, словно пытаясь встать.

Резкий визг тормозов, хлопанье дверей.

— Девушка, — говорит ласковый голос, — ваши документики? Милицейский уазик стоит у самого бордюра, приминая комья

тополиного пуха.

Сначала Генка машинально лезет в пустой карман джинсов, потом соображает, что она все-таки невидима, и озирается по сторонам. Но неподвижный взгляд милиционера обращен прямо на нее.

— Нет документиков? — ласково говорит милиционер, -пройдемте для опознания.

— Да вы… да я… — бормочет Генка, крутя кольцо на пальце.

— Садитесь, девушка, садитесь. В машину.

— Да я ничего…

— Вот мы и выясним, чего или ничего.

В стеклянных глазах милиционера Генка видит себя — футболка, заляпанная черными пятнами, рваные на коленях джинсы, всклокоченные волосы. На пальце — золотое кольцо.

Кольца власти не действуют на милиционеров, но об этом Толкиен не писал. В Средиземье милиционеры не водятся.

— Кольцо из желтого металла, одно. Мобильный телефон с разряженным аккумулятором, один. Бумажник с купюрами Российской Федерации в количестве двадцать один рубль пятьдесят копеек.

— Было больше, — тут же сказала Генка.

— Двадцать один рубль пятьдесят копеек. Документы отсутствуют.

— Адрес?

— Говорит, на проспекте Вернадского живет. Мы туда звонили. Никто не отвечает.

— Естественно, уроды, — злобно шипит Генка, — я же говорила.

— А еще утверждает, что она Черный властелин.

— Покажи запястья, — говорит врач.

— Наркотиков при ней не нашли, — честно говорит милиционер, — никаких.

— Я еще не Черный властелин, — возмущается Генка тупостью милиционера, — алгоритм не освоила. Вот освою, разнесу вас всех по клочкам просто!

— Ишь ты, пальцы веером, — констатирует милиционер.

— Ладно, ребята, разберемся, — говорит врач, подписывая бумаги.

За спиной у Генки стоит здоровенный санитар. Он бинтует милиционеру покусанный палец.

— Отпустите меня, — ноет Генка, — ну, пожалуйста! Иначе мир рухнет!

— Обязательно отпустим, — говорит врач, — мы вообще по но-войу постановлению не имеем права вас держать. Засвидетельствуем и отпустим. Вот отыщется кто-нибудь из родственников… у вас есть родственники?

— Есть, — мрачно отвечает Генка, — что я, не человек, что ли? Мама, папа…

— А где они?

— В Германии.

— Живут там?

— Почему сразу — живут? В гости поехали.

— Очень хорошо. Вот вернутся ваши мама-папа из Германии и мы вас, Черного властелина, сразу сдадим им на руки!

— На самом деле я хоббит, — устало говорит Генка.

— Тем лучше. Пойдемте. Хоббита у нас еще не было. Эльфы есть — и светлые, и темные… Посидите, отдохнете. Помоетесь. Проводите ее в женское отделение, голубушку.

— Ты, сукин сын, дотронься до меня хоть пальцем!

— Знаю-знаю, — говорит санитар, — ты его откусишь. Какой ты хоббит? Ты здешний Горлум! Пошли, я тебя к светлой эльфе подсажу. Посидите, поболтаете. Между вами, девочками. А как это у тебя получается, что ноги такие волосатые?

— Нарочно отращивала, -шипит Генка, — мыла шампунем «Вошь и Гоу»!

— Так я и думал, — говорит санитар.

Коридор длинный и даже жизнерадостный — на полу пестренький линолеум, между окнами кадки с фикусами. Окон много — правда, они все забраны решеткой. За стеклом покачиваются обросшие молодой листвой ветки.

Генка остро ощущает, как хорошо на улице.

Санитар поигрывает универсальным ключом — проводники в поездах таким открывают туалеты.

Пнуть санитара коленом в очень уязвимое место, пока он будет корчиться от боли, как в кино показывают, выхватить ключ, сбежать вниз по лестнице, там как раз будут на носилках вносить буйного больного в смирительной рубашке, оно всегда так бывает, в кино, во всяком случае, оттолкнуть тех санитаров, выскочить во двор, у ограды должно обязательно расти большое дерево, потому что так бывает в кино…

— И не вздумай, — говорит санитар.

— Да я ничего…

— То-то у тебя так глаза косят. Ничего, вот уже и отделение ваше, все для вас, для девочек, все удобства… Пошли, пошли в душик. Зиночка, принимай очень грязную больную…

— А ну пошли в вошебойку! — басом говорит Зиночка. — Да я…

— Развелось тут вас, бомжей! Черт знает что с помоек притаскиваете.

— Она Черный властелин, — поясняет санитар.

— Тю! И куда ее теперь? К Екатерине Великой?

— Нет, к эльфе той подсели.

— Не хочу к эльфе, — упирается Генка, — хватит с меня эльфов.

— Кто тебя спрашивает?

— Послушайте, миленькие! Ну я же совершенно нормальная! Ну, позвоните кому хотите! Илье вот позвоните, Маргоше… Черт, они еще в Питере! Маме в Германию позвоните!

— Обязательно, — говорит санитар, не оборачиваясь и удаляясь по коридору, — по международному тарифу.

— Я этого так не оставлю! Это безобразие! Я вашу Кащенку по кочкам разнесу!

— Разносили такие, — басит Зиночка, — пошли-пошли. В четырнадцать ноль-ноль обход, вот доктор тебя посмотрит, и ты ему все расскажешь!

…Интересно, когда здесь будут кормить, думает Генка, озирая больничную палату. Палата на трех человек, три прикроватных тумбочки, койки с пружинной сеткой, сбитые матрасы, белье ветхое, но чистое. Самая обычная палата, вот только на окнах решетки.

Генке даже нечего складывать в тумбочку. Лекарств ей еще не назначили, а вещи уже отобрали.

Она сидит с ногами на койке и воняет дегтярным мылом. Даже ноги у нее воняют дегтярным мылом.

Еще на ней больничная ночная рубашка на три размера больше. Генка натянула ее на колени и спрятала под подол ступни, чтобы у соседок по палате не возникало лишних вопросов.

Генка ждет обхода.

Она должна объяснить дежурному врачу, что она совершенно нормальна и ей обязательно нужно дойти до Ородруина и бросить туда кольцо.

Впрочем, она подозревает, если врач и поверит, то одному из двух.

Больничная атмосфера засасывает ее, как воронка.

Если честно, ей уже не хочется никуда бежать.

Попав в больницу, даже самый здоровый человек неизъяснимым образом начинает чувствовать себя больным.

Такая уж у нее, у больницы, мощная аура.

Человек начинает интересоваться своей температурой, покорно глотать лекарства, от которых сосет под ложечкой, и прислушиваться к своим внутренним процессам, потому что больше, если честно, •тут заняться нечем. Разве что изучать узоры на линолеуме.

Генку от этих узоров уже мутит.

В больницах самые значимые ежедневные события — это обход врача и турпоходы в столовую.

И еще — посещения родственников. С пяти до восьми. Генка наверняка знает, что к ней никто не придет.

— А сколько сейчас времени? — спрашивает она в пространство. Ей никто не отвечает.

Желтая рыхлая женщина на соседней койке медленно протягивает руку и берет лежащую на тумбочке расческу. Но вместо того чтобы расчесать спутанные волосы, она подносит ее к щеке.

— Алло, алло, — говорит она, раздраженно продувая расческу, — фу! Ффу! Вас не слышно.

Генка опасливо косится на нее, но женщина вновь кладет расческу на тумбочку.

— Опять не туда попали! — говорит она и застывает в прострации.

Генка передвигает себя поближе к стенке. От напряжения у нее начинают болеть мышцы.

На другой койке, у дальней стены женщина сидит совершенно неподвижно, обхватив колени руками и спрятав лицо за завесой волос. Из-под застиранной больничной рубашки высовываются только нежные как лепестки пальцы ног — Генка косится на них с завистью.

Наверное, она и есть светлая эльфа, думает Генка, не та же, с расческой. Боже мой, куда я попала, тут же одни сумасшедшие!

Тоска наваливается на нее, как войлочное одеяло.

С другой стороны, на ролевках, думает она, всякое случается. То есть теперь она понимает, что в принципе на ролевках может случиться все, что угодно. То, что эльфа свихнулась, еще ничего не значит.

— Послушайте, — начинает она, — простите, я бы хотела… Ноль реакции. Девушка тихонько раскачивается, обхватив колени руками. Кажется, она что-то поет — очень тихо.

Ну, думает Генка, и что мне теперь делать? Шестым чувством она понимает; рассчитывать на то, что ей удастся во время обхода убедить дежурного врача в том, что она совершенно нормальна, не удастся, даже если она ничего не скажет про Ородруин. Врачи твердо знают, что нормальных людей не бывает в принципе.

Генка судорожно роется в памяти, потом выпаливает:

— Элен сейла люменн омэнтиэльво!

Будем надеяться, что все-таки светлый эльф эта, а не та. На ту Генке смотреть страшно.

Девушка перестает раскачиваться. Волосы от лица она не убирает, но Генке кажется, что от невидимого взгляда у нее, у Генки, по спине бегут мурашки.

— Ты кто? — девушка говорит тихо и невнятно, словно ребенок.

— Я хоббит, — отвечает Генка.

Светлые эльфы не жалуют хоббитов, они вообще, если честно, никого не жалуют, кроме себя, но если эта бедняжка всерьез полагает себя девой из дивного народа, она и хоббиту должна обрадоваться. А Генке нужен союзник. Хоть какой, хоть с придурью. Пусть только поможет бежать отсюда, потому что иначе рухнет мир.

— Хоббитов не бывает, — тихонько качает головой девушка.

— Кто бы говорил? Вы же сами — эльф!

— Эльф, — девушка пожимает плечами. — Ну и что? Эльфов тоже не бывает.

Чего от нее ждать, с тоской думает Генка, она же сумасшедшая.

— Насчет эльфов не знаю, — говорит Генка, пробуя подойти к делу с другой стороны, — но я точно хоббит. Да вы только на мои ноги посмотрите!

Она решительным жестом поддергивает подол рубахи. Девушка чуть поворачивает голову. Генка едва различает блеск ее глаз. И что она там видит, думает Генка, это ж хуже паранджи!

— Действительно, — наконец соглашается девушка. Голос ее звучит чуть звонче. Совсем чуть-чуть.

— И что же ты делаешь тут, — спрашивает она наконец, — хоббит?

— Случайно попала, — Генка прижимает руки к груди, пытаясь нащупать кольцо, но его там нет. Шнурка, на котором оно висело, тоже нет. Не такие тут идиоты, чтобы оставлять больным шнурки. — Я говорила им, что я совершенно здорова, но они мне не поверили.

— Они никому не верят, — чуть заметно пожимает плечами девушка. Ее, кажется, это ничуть не волнует. — Ну и что? Не такое уж это плохое место, хоббит!

— Да, — горячится Генка, — вы не понимаете! Это очень серьезно. Дело не во мне. Мне очень нужно попасть к Ородруину. То есть хорошо бы к местному, но сгодится и тот, в Средиземье.

Девушка смотрит на нее сквозь длинные светящиеся волосы. Они стекают по ее лицу, как вода.

— Средиземья, — отвечает она мягким низким голосом, — не существует.

— Глупости! — возмущается Генка. — В том-то и ужас, что Средиземье существует! Я сама видела! Вы только не подумайте, я не сумасшедшая! То есть я хотела сказать…

— Ничего-ничего, — успокаивает ее девушка, — тут нет сумасшедших.

— Да? — Генке неловко, и она отводит взгляд и смотрит на ту, желтую женщину…

— Эта? — шепотом говорит собеседница, — о, она совершенно нормальна. Она окружена любящими людьми. У нее замечательная семья. Замечательный муж, дети. Они ни разу за всю жизнь даже не поссорились, представляете? Просто как раз сейчас так получилось, что они все на минутку куда-то вышли. По делу, понимаете. И она ждет их звонка. Вот-вот они позвонят ей и скажут -встречай, мы здесь.

— Но… где же они? Я хочу сказать — на самом деле?

— Не знаю, — печально ответила ее собеседница, — может, их никогда не было. Но разве ждать близких — безумие?

Генка не знает.

— Я насчет Средиземья, — говорит она очень убедительно, — оно существует! Правда! Оно даже сюда пришло. Здесь есть эльфы — настоящие, замечательные эльфы, сама Владычица, честное слово, и Саруман, и его волколаки. Саруман-то, представляешь, где сидит? В высотке на Воробьевых! Ничего себе, да?

— Наверное, — с сомнением в голосе говорит девушка, — ты все-таки сумасшедшая. Уж извини, конечно.

Генка отчаянно трясет головой, так что вокруг ее лица мотается черное облачко волос.

— Нет! Это мир сошел с ума. Ты знаешь, тут творится что-то ужасное, — говорит она. — Но самый ужас в том, что люди предпочитают ничего не замечать. Они так привыкли к своему миру, что отказываются видеть, что он ползет по швам.

— Ну, это естественно, -спокойно замечает девушка. Генку раздражает, что она не видит ее лица, — люди ничего не видят, даже когда от их мира почти ничего не остается. Так уж они устроены.

— Я надела кольцо, — говорит Генка, — то есть… А, ладно, пропади все пропадом, тоже мне, страшная тайна! В общем, оно было у меня, пока не отобрали, ну, То Самое, оно, ну, ты же знаешь, помогает видеть… Так я ТАКОЕ увидела! Грифоны летают и всякие другие создания, которых тут сроду не было.

— Бедная девочка, — тихонько говорит собеседница, наматывая на палец блестящую прядку.

— Да нет, ничего, они пока меня еще не тронули, но…

— Дело в том, — говорит ее собеседница, — что грифоны в Средиземье не водятся. Ты видела не Средиземье. Ты видела что-то другое. Я же говорю — Средиземья не существует!

— Но ведь ты же эльф, — снова беспомощно блеет Генка.

— Ну, эльф. И я, эльф, тебе говорю: СРЕДИЗЕМЬЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ!

Голос девушки вдруг наполняет собой всю палату. Женщина на соседней койке вздрагивает и забивается с головой под одеяло. Генка в ужасе прикрывает уши руками и тихонько приседает.

Ну и влипла, думает она, сейчас прибегут санитары!

Действительно, окошечко в двери открывается, и в палату заглядывают чьи-то блестящие глаза. Девушка, не оборачиваясь, величественно машет рукой, и окошечко захлопывается.