Заяц. Зайца ведь спасает то, что он отовсюду все время ожидает опасности. А если у меня было бы оружие, это чувство опасности притупилось бы. И я могла бы по неосторожности попасть в такую ситуацию, которой иначе постаралась бы просто избежать. Потому что, когда у человека оружие, он начинает вести себя увереннее — наглее, во всяком случае, — и оттого больше шансов, что он нарвется на какую-нибудь неприятность. Я любую систему самозащиты имею в виду — каратэ там, кунг-фу какое-нибудь. Да и без толку все это. У меня еще и реакция замедленная.

— Да, — сказал он, — про это я уже слышал. Что ты с ней так носишься, с этой твоей замедленной реакцией?

— Да ничего я не ношусь. По-моему, лучше заранее предупредить. А то, что я так прямо и мужественно говорю о своих недостатках, — так это я просто изживаю свои комплексы.

— Господи, как мне надоели все эти сложности, — говорит он.

— Попей лучше чаю, пока горячий.

Тут проснулись Герка с Игорем. Герка был в порядке — просто злой и встрепанный, а Игорь до сих пор выглядел так, словно он двигался во сне. Взгляд у него был мутный и какой-то расфокусированный. Может, потому, что во время этого катаклизма он расколотил свои очки.

— Попей чаю, — говорю. — Ты, сомнамбула.

— Что-то мне паршиво, — ответил он вяло.

— Тебе, по крайней мере, сегодня надо весь день лежать. До вечера.

— Да, — ответил он, — но лежать так холодно…

— Слушай, Томас, — говорит Герка, — а если он так и не оклемается? Что нам тогда делать? Как идти?

— Да я вам говорю, все в порядке, — беспокойно сказал Игорь.

— Нам тут героев не нужно, — говорит Герка.

— Действительно, — говорю. — Зачем нам герои? По крайней мере, несколько.

— А ты не лезь, — это Герка уже мне.

— Герка, — я старалась говорить спокойно, потому что спорить и пререкаться мне, при моей патологической трусости, было противно. — Это не спортивный маршрут. Мы тут не идем ни на какую категорию и ни на какую скорость — мы тащимся все вместе, как идиоты, потому что все вместе, как идиоты, на это согласились. Но мы не договаривались, что кто-то один будет решать за всех.

А на самом деле я всегда мечтала, чтобы за всех, во всяком случае за меня, решал кто-то один. Я имею в виду — не я сама. Но Герка, похоже, из тех лидеров, для которых цель важнее процесса. А вот как раз для этого время сейчас неподходящее.

— Что ты предлагаешь? — говорит Томас.

— Почему бы его не отправить обратно с твоими драйверами? Вместе с Кристиной? Он за ней, заодно, и присмотрит.

— Пусть он сам решит, — ответил Томас.

— И решать нечего, — уперся Игорь. — Никуда я не поеду.

— Решение за тобой, — говорю, — но ты все-таки подумай хорошенько. Может, тебе действительно очень плохо, а тебе неудобно нас оставлять? Видишь, никто на тебя обижаться не будет, он, Герка, сам предлагает.

— Он это предлагает просто потому, что я его раздражаю, — ответил Игорь.

К сожалению, боюсь, что это правда. Игорь раздражает Герку постоянно, а сейчас — еще больше — своей беспомощностью. Его вообще раздражает все, что задерживает, все, что становится обузой, сбивает с цели и путается под ногами. Я его тоже раздражаю. Но сейчас я здорова. Кристина его тоже раздражает, но в данный момент на нее срываться не по-людски. Остался Игорь, который не настолько пострадал, чтобы Герка сдерживался, щадя его чувства. Он не стайер, Герман, он спринтер, и ему нужно, чтобы все получалось быстро — пусть с трудностями, с которыми он мог и умел справляться, но быстро. Ему нужно видеть цель. А тут эта цель расплылась и отодвинулась в какое-то неопределенное будущее.

— Что делать, — говорю. — Уж такие мы с тобой неумехи. Пользы от нас и в самом деле никакой, а он полевик, и в походы ходил, и даже разряд у него какой-то. Им нужно было не нас набирать — что, с первого взгляда не видно, что мы собой представляем?

— Никуда я не поеду, — упрямо сказал он. — И я прекрасно себя чувствую.

— Ну, — говорю, — это ты загнул. Даже если ты решишь идти дальше, отлежаться тебе все равно надо. Я эти штуки знаю, они коварные — сотрясения мозга, я имею в виду.

— Ты действительно не хочешь ехать? — спрашивает Томас. — Подумай. Потом уже переиграть ты не сможешь.

— Я же сказал!

— Тогда, может, так, — говорит он. — Всем нам на шоссе тащиться смысла нет. Мы с Германом понесем ее, а вы, вдвоем, подождете нас тут, в овраге. Только постарайтесь устроиться так, чтобы вас заметно не было. И вещи мы тоже оставим тут — на шоссе нам выходить незачем, тем более что дальше мы по нему не пойдем. Опасно.

— Тогда, — сказала я, — может, мы подыщем какое-то место, куда бы мы могли зарыться и вещи туда перетащить. И костер надо бы засыпать.

— Когда автоколонна пойдет? — спрашивает Герка.

Томас поглядел на часы.

— Сейчас у нас без четверти одиннадцать. Где-то к часу. Но лучше выйти к шоссе пораньше и укрыться где-то там, неподалеку. Потому что час — это же очень приблизительное время. Хотя они скорее опоздают, чем пройдут раньше. Но все равно, лучше не рисковать.

Они отыскали нам относительно безопасное место — там, где вода подмыла корни, на склоне оврага образовалась небольшая ниша — уж слишком она была мелкая, чтобы называть ее пещерой. Хорошее место, безопасное, но уж очень сырое. Мы перетащили туда все тюки, чтобы от этой влаги как-то защититься, но вещи наши за это время тоже успели отсыреть. Костер они присыпали землей и забросали стеблями кустарников, но он все равно вонял дымом, и это особенно ощущалось потому, что поблизости больше не было запахов ни дыма, ни жилья. Но тут уж ничего не поделаешь.

Кристину они погрузили на самодельные носилки — она так и не проснулась: может, и правда, лучше, если она так и доедет, в полубеспамятстве, и все, что с ней происходило в дороге, будет потом вспоминаться как смутный сон, — и, значит, отправились. А мы, как идиоты, забились в эту яму. После аварии мы закутали Кристинку во все, что у нас было, но тут Томас сказал, что у драйверов лишние теплые вещи для нее найдутся, и вернул мне куртку и одеяло. Я расстелила все это поверх тюков, зарылась в эту груду и сразу же задремала — самый безопасный способ убить время, как я убедилась на Кристинкином опыте. Если что-нибудь случится, подумала я, я все равно узнаю об этом так или иначе, причем, с кем бы ни случилось, с нами или с теми, кто ушел. Так чего же беспокоиться заранее. Это была такая здравая мысль, что, прежде чем заснуть, я сама ей подивилась.

Меня разбудили. Сказали «эй» и ткнули в бок стволом автомата.

Это были не мародеры, не бандиты какие-нибудь, а военный патруль — четверо парней в довольно разнородной форме, но у всех на рукавах одинаковые нашивки — я, правда, так и не поняла, что они означают. Вид у них был не очень злобный, просто деловой, но это ничего не значило.

— Я же чувствую, тут дымом воняет, — сказал один из них, — ну и подумал, а кто тут может быть?

Я вылезла из своего укрытия и поднялась на ноги. Игоря они уже поставили перед собой.

— А там что? — сказал патрульный и показал на тюки.

— Наши вещи.

— И откуда же вы тут взялись?

Я сказала:

— Мы курьеры. Едем из юго-западного округа. Это договорная работа.

Под этим подразумевалось, что мы — безопасные штатские единицы, и поручение у нас штатское, и с их военными играми никак не связано.

— Что-то странно вы едете, — сказал патрульный.

— У нас была машина. Джип. Но нас вчера обстреляли.

— А, — сказал второй, — это, наверное, на сороковом километре.

— Не знаю. Может и на сороковом. На шоссе, не доезжая досюда.

— Там какие-то психи засели, — говорит он. — Во всех палили. Мы их оттуда выбили вчера вечером. Документы у вас хоть какие-то есть?

— Какие-то есть. Удостоверения. Командировки.

— Ну ладно, — говорит. — В комендатуре покажете. Пошли.

Вот это влипли. Я украдкой посмотрела на часы. Полтретьего. Теоретически они должны были уже Кристину отправить и возвращаться сюда. Если мы разминемся и они не найдут ни нас, ни вещей, интересно — что они подумают. А если мы наткнемся на них по дороге — будет ли кому-то от этого лучше?

— Вы тут одни? — спросил патрульный, словно угадав мои мысли.

— Тут, — отвечаю, — одни.

— Ну, собирайте свои вещи.

Проклятые тюки были довольно тяжелые, и волочь их в гору было противно. Тем более что было ясно — все равно их у нас отберут. Для кого мы стараемся?

Мы не разговаривали. Даже если нас притащат в комендатуру, сказать больше того, что мы сказали тут, мы не можем — просто потому, что больше нечего. Я могу честно пересказать всю историю, другой вопрос — поверит ли в нее этот самый комендант. Я не верила, что он расстреляет нас как шпионов или мародеров, но с другой стороны — все может быть. Может, ему как раз нужны жертвы для какого-нибудь показательного процесса или еще что, а может, он заелся с комендантом нашего округа и расправится с нами, чтобы сделать тому пакость… К сожалению, в таких ситуациях от тебя лично ничего не зависит.

Они повели нас в сторону шоссе. Там у них, видимо, был какой-то транспорт. Мы покорно тащились следом — сначала-то они гнали нас впереди себя, но мы так спотыкались и путались под ногами, что они махнули рукой и оставили нас в покое. Было ясно, что никуда мы не денемся.

Мы уже подошли к посадкам, которые тянулись вдоль этого отрезка дороги, как тут сзади раздалось:

— Эй!

Патрульные очень быстро обернулись. Вот у них-то реакция была отличная.

— Куда вы их ведете? — спросил Томас.

Они возвращались от шоссе. В принципе, они могли бы, заметив нас, укрыться в кустарнике и переждать. По-моему, глупо, что они этого не сделали.

— А это еще кто? — спросил старший.

— Да мы все вместе ехали. — Это Герка решил свое слово сказать.

— Что же ты? — говорит. — Я же тебя спросил!

Я уныло пожала плечами.

— Ну что ж, — сказал он, — присоединяйтесь, там разберемся. На этот хоть раз мы всех подобрали?

— Да, — ответил Томас. — У нас еще раненая была, но мы ее только что с автоколонной обратно отправили.

— Благополучно все прошло? — спрашиваю.

— Да, — сказал он. — Просто долго пришлось дожидаться.

— Они говорят, что вчера вечером выбили тех, кто нас обстреливал. Так что там неприятностей не будет.

— Эй, вы, хватит болтать, — прикрикнул патрульный.

Мы уже как раз дошли до их машины. Потертый такой РАФик. На крыле вмятина.

— Вперед, — говорит.

Мы покидали внутрь вещи и полезли сами. А куда денешься?

Ехали мы с час. Стыдно сказать, но я так намерзлась и намаялась за последние сутки, что сидела в относительно теплой машине с удовольствием. Никакого свободолюбия, никакого гражданского мужества — позор один! Наконец, мы добрались до этого Лазурного. Дурацкое название. На въезде у них был шлагбаум и будка с патрулем, но нас пропустили, понятное дело.

На самом деле, это, скорее, поселок, а вовсе никакой не город. Много чести. Несколько улиц, которые сходятся к центральной площади, дома в основном одноэтажные, несколько административных зданий в центре выложены мерзким белым кафелем, точно сортиры. Комендатура была, разумеется, на центральной площади напротив полуразвалившегося кинотеатра «Рекорд». Нас загнали внутрь, отобрали все вещи и документы и распихали по разным камерам. На самом деле это были не столько камеры, сколько комнаты, потому что раньше тут размещалось что-то вполне гражданское, а решетки на окнах остались еще с тех времен, когда воры охотились за разной оргтехникой.

Кроме меня в комнате сидела еще одна девица — ее прихватили за спекуляцию продуктами, потому что именно в этом округе почему-то боролись за централизованное распределение. В нашем-то спекулируй сколько угодно… Они тут, правда, еще не дошли до крутых мер, и моя напарница рассчитывала перетерпеть всего лишь двухнедельные принудительные работы. Про местное начальство она ничего толком рассказать не могла, и мы с ней явно друг другу не слишком понравились. Два передних зуба у нее были металлическими, а так ничего — хорошенькая девушка.

В помещении не топили и было довольно холодно, но все равно лучше, чем на улице. Занять мне себя было нечем, и на душе было тревожно. Я ждала, что меня вот-вот поведут куда-нибудь и положение хоть как-то прояснится, но в коридорах было тихо, словно уже наступил конец мира. Света они не давали, и я вместе с комнатой постепенно погружалась в тоскливую тьму и под конец уже почти не понимала, где нахожусь и зачем. Я не успевала приспособиться к переменам, потому что они происходили слишком быстро, а прогнозировать события не могла, потому что они в принципе непредсказуемы. В таком положении меня охватывает невротический ступор, и я уже сама не была уверена, что я не какой-нибудь террорист, которого забросили сюда с далеко идущими черными намерениями. А поскольку в обратном никто меня не убеждал, то на утренний допрос я отправилась в очень плохом состоянии.

Допрашивал меня, видимо, сам комендант города. То есть, я так думаю, потому что это придает какое-то чувство собственной значимости — как будто не все равно, кто именно на тебя орет. Потому что он на меня орал. Он сразу мне не поверил и заявил, что все мои документы — подделка, и вся курьерская наша служба — выдумка, легенда, и он еще разберется, кто я такая.

На самом деле именно это было очень трудно проверить, потому что раньше было достаточно снять трубку и позвонить, а нынче телефонная связь блокирована, и запросить, например, нашего коменданта или регистратуру он никак не мог. А что касается Комитета спасения — так я и сама чувствовала, насколько беспомощно и неубедительно все это выглядело. Боюсь, что, помимо всего прочего, он раньше зачитывался всякими вонючими детективами и в детстве мечтал быть следователем Гуровым или кем-то в этом роде, потому что он сказал, что лично поведет дознание и очную ставку, и выговаривал всю эту юридическую муть звучно и с удовольствием. То, что среди наших вещей не оказалось никакого оружия, должно было вроде бы его убедить в нашей безобидности, но это была лишь моя точка зрения. У него была совсем другая логика, и, согласно этой логике, оружие мы, естественно, куда-то спрятали. И взрывные устройства — тоже. А то, что я не могла назвать места, свидетельствовало лишь о моей особо изощренной подготовке.

Под конец он сказал, что зря я упираюсь, потому что напарники мои — он сказал «сообщники» — уже раскололись, и опять пригрозил очной ставкой в ближайшем времени. У меня все в голове так перепуталось, что я готова была поверить, что кто-то из них действительно раскололся — интересно, в чем? — и мне надо срочно каяться во всех грехах. Но поскольку в каких именно грехах, я никак не могла придумать, я только сказала, что согласна на очную ставку. С тем он меня и отправил обратно, приставив часового, который проводил меня до дверей камеры.

Весь допрос занял около двух часов, словно этому придурку делать больше было нечего. Девицы в моей комнате уже не было, вещи мне, понятно, не вернули. Я спросила у часового, будут ли кормить, и он сказал — да, наверное, в середине дня. Тут у нас кормят раз в день, сказал он. Он не то, чтобы мне сочувствовал, но, в отличие от коменданта, психопатом не был и разговаривал относительно спокойно.

Днем он, действительно, занес еду на подносе — подгнившую сладковатую картошку и какую-то бурду в чашке — ну и слава Богу. Я провела в той же комнате еще часов пять, а когда уже начало темнеть, пришел тот же часовой и велел идти к коменданту. Вероятно, это и была обещанная очная ставка, потому что на стульях сидели все наши, а комендант с очень важным видом рылся в каких-то бумагах. Я втянула голову в плечи и молча села. Комендант отправил часового, поднял голову от своих бумажек и сказал:

— Ну что же, личность ваша установлена.

У меня тоскливо сжалось сердце. При этом одновременно оно медленно опускалось куда-то в район желудка.

— Вы свободны, — сказал комендант. — Я не извиняюсь перед вами, потому что время сейчас нелегкое.

— Что вы, что вы, — любезно ответил Герка, — какие извинения…

— Я вам выдам талоны в нашу офицерскую столовую. Где разместиться на ночь, вам покажут. Посодействую, чем могу.

— Отправите нас дальше, что ли? — спросил Герка.

— Ну, транспорт я вам дать не могу. Но завтра с утра от площади отходит маршрутка. Они еще ходят раз в неделю, так что вам повезло. Я дам вам пропуска, и часть пути вы сможете проехать вместе с нашим транспортом. Вещи ваши вам сейчас возвратят.

Вот это да!

Мне очень хотелось спросить — с чего бы вдруг такая любезность, но рассудок подсказывал, что лучше с такими вопросами не соваться.

Дальше возник некоторый момент неловкости. Комендант смолк и начал откашливаться. Остальные молчали тоже. Наконец, он вызвал сопровождающего и тот отвел нас — сначала, действительно, забрать наши вещи, потом проводил в офицерское общежитие — несколько комнат были в этом же здании, только мы уже вольны были входить и выходить из них когда угодно, и, наконец, в столовую, где как раз была вечерняя смена и нас относительно прилично покормили — во всяком случае, горячим. Какое-то время мы ели в молчании. Наконец, Герка сказал:

— А я думал, он нас шлепнет, эта сука. Что стряслось-то?

— Вот и мне интересно, — говорю.

— Может, он связался с кем-то? — предположил Томас.

— С кем? — спрашиваю. — И как?

Он пожал плечами. Потом сказал:

— Я все-таки думаю, что он с кем-то связался, потому что до этого он никому не верил. Все время спрашивал меня, куда я закопал оружие, а когда я говорил, что никакого оружия нет, считал, что я уж очень изощренно его обманываю.

— Ладно, — говорит Герка, — чего гадать. Вещи нам вернули. Пропуск выписали. На территории этого округа нас теперь никто не остановит. И еще какой-то мандат о всяческом содействии.

— Вот это да!

— Так что отдыхайте, — говорит. — Грузовик-то наш завтра в без четверти восемь.

— Что еще за грузовик?

— У них еще работает общественный транспорт, в этом округе. Междугородный. То есть, все набиваются в грузовик, кому нужно, и он объезжает три ближайших поселка, а потом в город возвращается. Раз в неделю, правда, но ходит. Часть пути мы сможем на нем проехать. А дальше нам не по дороге.

— А что он мне говорил, что вы там в чем-то раскололись?

— Да он всем так говорил.

— На пушку, значит, брал, — говорит Игорь. — А я уж думал, вы решили придумать что-то такое, во что он поверит.

— Какой смысл, — объясняет Герка. — Договориться и врать одно и то же мы бы все равно не могли. Да и зачем?

На самом деле в том, что нас арестовали и притащили сюда, ничего удивительного нет. И даже в том, что не прикончили там, в овраге — тоже, потому что повсюду практикуются показательные расстрелы поднятия духа ради, и, скорее всего, нас бы засудили каким-нибудь военно-полевым судом, или как там он у них называется. Странно то, что он нас отпустил, комендант этот. Знаю, так иногда бывает, но в этих случаях находятся власть имущие, которые поднимают на уши все начальство округа, задействуют рацию или любую другую связь, хоть голубиную почту, прибывают самолично на бронированном автомобиле с эскортом, и все совершается с большой помпой, и все об этом знают. А тут все произошло как-то очень уж тихо… Может, между этим самым Комитетом и округом есть какая-то договоренность, особые пропуска, документы… тогда где он их взял, если не верил нам с самого начала.

— Ладно, — говорю, — все хорошо, что хорошо кончается. Хоть отоспимся в кроватях, а может, даже и под одеялами.

Так оно и вышло.

Грузовичок шел от городского рынка, — вернее, от того места, где раньше этот рынок был — мокрые пустые прилавки блестели в утренней мороси, между навесами клубился туман.

Народу в кузов набилось достаточно много — странно, что люди еще куда-то ездят, но, может, в этом округе действительно спокойнее? Машина была старая, облезлая, в кабине размещался водитель и охранник с автоматом. Мы тоже покидали все наши вещи в кузов и уселись поплотнее — дорога обещала быть нелегкой. Да и где теперь легкие дороги?

Утро было серым, мокрым, влага оседала на вещах, на лицах — мелкая, неощутимая, всепроникающая пыль. Окна домов напротив базарной площади были черными, с перекошенными рамами и выбитыми стеклами — неживые равнодушные окна. Не считая тех, кто набился в транспорт, базарная площадь была пуста, и стояла странная тишина, при которой каждый случайный звук слышится особенно отчетливо и сам по себе. Потом мотор грузовичка закряхтел, заработал, завоняло бензином, нас тряхнуло, и машинка тронулась по мокрым грязным улицам.

Довольно скоро мы выехали за черту города и покатили по разбитой грунтовой дороге. В тумане различить окрестности было трудно, мелькнул какой-то низкий полуразрушенный сарай, кучка заброшенных домов — такие дома обретают нежилой вид очень быстро. Я начала клевать носом, потому что смотреть, в сущности, было не на что. Везде, думаю, одно и то же…

Знала бы, что будет дальше, — сроду бы не поехала.

Грузовичок неторопливо объезжал округу, останавливаясь по дороге чуть не у каждого столба. Кто-то грузился с мешками, кто-то высаживался — и через несколько часов пути народу в кузове осталось немного, на скамьях вдоль бортов хватало места всем. Где-то к полудню мы добрались до первого поселка — из тех, что всегда лепятся поближе к городу, со стеклянной коробкой продуктового магазина, которая сейчас стояла заколоченная, точно пустой ящик из-под игрушек, с единственной площадью, над которой покосился навес автобусной остановки, с тощими козами, щиплющими тощую поросль при дороге. Раньше на такой площади всегда сидели бабки и торговали семечками, а летом — еще и ранними помидорами и козьим молоком. Сейчас на площади было пусто. В палисадниках шуршали сухие заросли, ветер гнал по серому небу редкие облака.

Тут грузовичок застрял на час или больше — может, у водителя был тут свой интерес, а может, расписание такое или просто некуда было торопиться. Наконец, после того, как человека четыре тут сошло, а человека два влезло, да после того, как я успела наизусть выучить прилепленное к бетонной стене расписание автобусов, которые уже четыре года как не ходили, подошел водитель, хлопнул дверцей, и мы тронулись в путь.

На таких вот остановках всегда завидуешь тем, кто приехал домой, если самой тебе нужно ехать дальше. Они сейчас окажутся на твердой земле, их встретят родные, обрадуются, начнут расспрашивать, как прошла поездка; в доме будет относительно тепло, и жизнь приобретет устойчивость. А мне еще трястись на ветру, неизвестно зачем, неустроенно передвигаться из точки в точку, причем ни одна из них не лучше другой. Мы ехали по грязной проселочной дороге мимо чахлых тополей, мимо пожелтевших зарослей камыша на подернутом рябью лимане, от которого тянуло гнилью, мимо чьих-то пустых, заколоченных дач. Мне уже все равно было, куда именно мы едем, — лишь бы приехать куда-нибудь, остановиться; чтобы пейзаж вокруг перестал двигаться, уноситься назад хоть на какое-то время. И никого не хотелось видеть…

Я, кажется, задремала, потому что мотор фыркнул и заглох. Это был второй пункт нашего пути — такая же автобусная остановка под разодранным пластиковым навесом, такая же пустая площадь, где больше не было ни автомобилей, ни грузовиков, только трактор, вросший в землю неподалеку от пивного ларька.

Что— то было не так.

Несколько человек, спрыгнувших из кузова на землю, растерянно озирались.

Странно — на первый взгляд все как обычно.

Пустая площадь, домики — когда-то чистенькие, беленые, с голубыми наличниками, а теперь облупившиеся, с мутными потеками сырости по стенам, со слепыми окошками. Заросшие бурьяном поля, пустые огороды…

— Что за черт, — сказал Томас.

Тут было пусто.

Ненормально, неестественно пусто, тишина тоже была неестественная, пустая — ни собачьего лая, ни хлопанья дверей — того, что обычно наполняет тишину, делает ее приятной слуху. Того, что щадит рассудок.

Только шуршат на ветру сухие стручки растущей у остановки акации.

Какая— то женщина, из тех, кто вышел тут из грузовика, метнулась по улице, ее цветастый платок был самым ярким пятном на всем обозримом, мутном, выветренном пространстве.

Где— то хлопнула дверь, раздался надсадный плач, и опять все стихло…

— Да что тут творится такое? — пробормотал Игорь.

— По-моему, — медленно ответил Герка, — тут никого больше нет.

— Поубивали их, что ли?

У меня неприятно заныл живот. Все мы наслушались про всякие зверства — но не в тех масштабах. Крестьян вообще по негласной договоренности предпочитают не трогать, может, мародеры какие-нибудь грабят по дороге в город — вот и все. Банда, что ли, какая-нибудь тут поблизости бродит… Водитель, который вылез из кабины грузовика, чтобы размять ноги и покурить, кинулся обратно к машине.

— Назад! — заорал он. — Все низал!

— Да что стряслось-то? — спросил Герка.

— Говорю, назад! Поехали! Валим отсюда! Я тут ни минуты не останусь. Я про такие штуки уже слышал. Полезайте в машину, быстро! А не успеете, пеняйте на себя!

Все покорно полезли в кузов. Грузовик выпустил синее облако дыма и рванул с площади. На остановке осталось лишь два человека — они опустили свои сумки на грязную щебенку и теперь растерянно глядели вслед уходящей машине. По-моему, они так и не понимали, что происходит.

— Что же тут делается? — устало спросил в пространство Томас.

— Не знаю, — угрюмо ответил наш сосед в заляпанных грязью болотных сапогах. — Знаю только, что правильно он сделал. Рвать когти отсюда надо.

— Говорили что-то, — тихонько откликнулась женщина, — что-то такое говорили. Я не очень верила — мало ли. Сейчас много чего говорят.

Мы выбрались, наконец, с проселочной дороги и помчались по шоссе на жуткой скорости, отчаянно подпрыгивая на выбоинах, наконец, водитель заглушил мотор и вылез из кабины.

— Все, — сказал он. — Дальше не поеду. Возвращаемся в город.

И, не обращая внимания на мат, плач и протестующие крики, вновь залез в машину и погнал.

Я думала; он развернется и поедет обратно той же дорогой, но он все гнал по прямой — видимо, боялся проезжать мимо того поселка. Мне до сих пор было как-то странно, и мучило неприятное ощущение гложущей пустоты внутри — точно в дурном сне.

— Он что, с ума сошел! — заорал мой сосед. — Куда он едет? Это ведь уже другой округ!

Еще кто— то замолотил кулаками по стеклу кабины:

— Остановись, сука!

Но шофер точно рехнулся, и грузовик несся дальше, подбрасывая нас на разбитой дороге, охая и вздыхая, точно обезумевшее животное, и мотор надсадно гудел так, что крики сидевших в кузове сливались в один монотонный гул.

Туман начал постепенно подниматься, и я увидела, что дорога уходит в холмы, и над грузовиком, над холмами и дальней грядой гор раскинулось мягко светящееся синее небо, обещающее замечательный теплый день. Наконец, покрытие стало ровнее, глаже, обочина заросла кустарником, и вдоль дороги потянулись редкие узловатые деревья, и все вокруг было пусто — ни человека больше, ни единого живого существа.

До какого-то момента.

Они ударили автоматной очередью по колесам и в кабину грузовика. Что там произошло, я не успела заметить, но ответных выстрелов не последовало, а грузовичок наш въехал в дерево и остановился. А больше я почти ничего не видела, потому что кто-то, кажется Томас, ткнул меня мордой в тюки. Потом, когда выстрелы стихли, я осторожно подняла голову, и на этот раз увидела того, кто нас обстреливал.

Он стоял на прогретом бетоне, широко расставив ноги, в той уверенной позе, которая теперь часто бывает у людей, владеющих оружием или просто таскающих его с собой, и орал:

— Выходите все отсюда!

За таким криком могло последовать все, что угодно, тем более что он и вправду был вооружен. Так что мы полезли из грузовика под пустое синее небо. Тихо, молча, словно надеялись, что если мы не будем шуметь, они нас не заметят. В придорожных зарослях пела какая-то птица.

Он был тут не один — понятное дело, а то бы он все же не вел себя так уверенно, — дорогу перегородил автобус, самый обычный, красный такой автобус, который когда-то был рейсовым, и около него стояли еще несколько ребят в пятнистых комбинезонах и крепких военных ботинках. Это совершенно явно была боевая группа — очень боевая группа, потому что одежда у них была добротной, и выглядели они сытыми. Непонятно только, что им было нужно. Или мы и вправду заехали в какой-то другой военный округ и уже находимся с кем-то в состоянии войны?

От черной автобусной тени отделился еще один боевик, тоже с автоматом наперевес, и тот, первый, поводя стволом, сказал:

— Пересаживайтесь в автобус. Тут только у людей началась реакция — женщина позади меня заплакала, кто-то длинно и виртуозно выругался. Я оглянулась на своих — они молчали. В принципе, подсознательно, всегда ожидаешь от окружающих каких-то решительных действий, направленных на всеобщее спасение, — притом, что заведомо именно от окружающих, а не от себя лично. Наверное, все так думают.

Так что мы неохотно двинулись к автобусу, а эти двое расступились, оказавшись от нас слева и справа. Томас держался за плечо.

— Тебя сильно ранило? — говорю.

— Нет, — ответил он, — ерунда. Просто, мне все это не нравится.

— А что можно сделать? — пробормотал Игорь, который шел за нами. Видимо, в голове у него крутились те же мысли.

Словом, нас загнали в этот автобус — внутри он выглядел точно таким же, как и снаружи — ободранным, но знавшим лучшие времена, — и велели разместиться на сиденьях.

— Хочешь к окошку? — спросил Томас.

Я кивнула, подавив истерический смешок, и устроилась у окна.

Сами они заняли проход — я насчитала всего человек десять, потому что на задней площадке увидела еще нескольких, все вооружены, и автобус тронулся. Нас везли неизвестно куда, точно скот на бойню. Я глядела в окно — в другое время я сочла бы дорогу красивой, потому что автобус поднимался по серпантину в горы. В результате у меня начало закладывать уши — видимо, мы забрались довольно высоко.

Ехали мы долго — часа четыре, и под конец я уже думала единственно о том, что у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь.