— Ну что, — спросил он, — прорвались?

— Да, — говорю, — но, знаешь, там нет ничего особенного. Учреждение. Контора. Нас, правда, записали в какие-то списки и велели прийти завтра в десять. Может, отстреливать будут по этим спискам, не знаю.

— Тебя одну записали? Или Игоря тоже?

Видимо, Вадька тоже склонен считать, что в дурацкие истории могу вечно вляпываться только я.

— Нас вдвоем. В одну и ту же группу. И всего нас в этой группе пятеро. Во всяком случае, я так поняла.

— Послушай, — сказал он очень нежно. — А ты можешь туда сходить?

— Да, — я слегка насторожилась. — А почему я одна? Что, Игорь не пойдет?

— Да нет, — отвечает, — хорошо бы, чтобы Игорь тоже сходил. Дело в том, что странная, понимаешь, история происходит с этими комитетами. Они возникли одновременно во всех районах. Чуть ли не в один день. А уже когда вы от меня вышли, забежал Стоянов. Возбужденный такой. И сразу начал про комитеты… Он почему-то вбил себе в голову, что в этих комитетах творится что-то неладное, чуть не переворот готовится. Любит он что-то такое рассказывать, знаешь… Ссылался на всякие загадочные источники… Ну, словом, я ему тоже сказал — пусть сходит, раз ему так уж интересно.

— Ну и что? — спрашиваю. Мне почему-то стало слегка обидно. Оказывается, Вадька на меня никаких особых надежд не возлагал. Я-то все еще склонна была тешиться сознанием, что у меня в редакции какая-то особая миссия. Потому что я такая талантливая, понимаете ли…

— А то, — говорит он, — что его тоже не пустили. Как того мужика, что меня с утра мурыжил. Идите, сказали, отсюда, молодой человек. А может, и еще не так сказали, потому что он очень обиделся. И теперь уверяет меня, что это зловещая подпольная организация.

А надо сказать, что Стоянов этот, который подписывал свои заметки фамилией «Благоволин», обладал мистической способностью проникать повсюду. Мне иногда даже казалось, что он как-то ухитряется находиться в двух местах одновременно — такой уж он был человек.

На проходной сидел все тот же вахтер. Он кивнул мне, потому что, похоже, узнал меня в лицо.

— Все уже собрались, — говорит.

Они действительно собрались, если можно сказать «все» про трех человек, сидящих на стульях в коридоре перед все той же дверью с табличкой «5». Только на этот раз дверь была закрыта.

Мы с Игорьком тоже уселись; и я начала искоса разглядывать эту нашу группу, потому что впрямую смотреть на людей неприлично. Может, это просто я так считаю из-за того, что сама терпеть не могу, когда меня начинают пристально разглядывать. Но ничего особенного эта компания из себя не представляла. У всех был такой же напряженный растерянный вид, как и у нас с Игорем.

Одну худенькую девочку я знала немного — одно время она преподавала в лицее при университете и имела репутацию глубоко порядочного человека — настолько глубоко порядочного, что остальные преподаватели ее побаивались и старались избегать, а ученики просто побаивались, потому что им-то деться некуда. Все, в принципе, всегда говорили о ней только хорошее. Исключительно хорошее, но близких друзей у нее, По-моему, не было.

У парня, который сидел рядом с ней, лицо тоже было смутно знакомо — где я могла его видеть? Последнего нашего напарника я никак не могла разглядеть как следует, потому что он сидел дальше всех. И я даже обрадовалась, увидав Кристину, несмотря на всю ее хорошую репутацию, потому что приятно видеть в непривычной ситуации знакомое лицо, и кивнула ей.

— А ты что тут делаешь? — шепотом спросила она. все-таки это место здорово напоминало приемную зубного врача — там тоже нет никакой охоты говорить в полный голос. Я честно ей объяснила про всю эту аферу с редакционной командировкой.

— А у меня мама болеет, — говорит она, — а лицей закрыли.

Вот уж удивила. Сейчас, По-моему, ни одно такое заведение не работает.

— Ты хоть что-то про них знаешь? — спрашиваю.

— Нет, — отвечает. — Говорят, они на работу берут. Кем, как ты думаешь?

Ни мы с Игорем, ни она, ни ее ближайший сосед — он, как и Игорь, был в очках с сильными стеклами — явно не годились для тяжелой физической работы.

— Наверное, машинистками, — говорю. — И машинистами.

Она, видимо, была так напугана, что приняла мое идиотское замечание чуть не всерьез и сразу стала объяснять мне, что на машинке печатает плохо. Я, в свою очередь, стала оправдываться, и объяснять, что это лишь мое вольное допущение. Кристина собиралась еще что-то сказать, но тут замок в двери щелкнул, и ее открыли изнутри.

За дверью был все тот же тип, который принимал нас с Игорьком в первый раз. Так и не выходил он оттуда, что ли? Он оглядел нас, кивнул и тихо сказал:

— Заходите.

Мы потянулись к двери. Почему-то стало еще неуютней — словно я добровольно отрезала себе путь к отступлению. Может, то же самое было и с остальными, — зайдя внутрь, все аккуратно расселись по стульям — в том же порядке, что и в коридоре, — и молчали.

Человек, впустивший нас, устроился на своем месте за столом. Он и смотрел в стол, и какое-то время в комнате было просто невыносимо тихо. Наконец, он поднял невыразительное, бледное лицо и сказал:

— Насколько я понимаю, вы пришли сюда устраиваться на работу. Нам действительно нужны люди. Но я сразу хочу предупредить вас — возможностей у нас, к сожалению, немного, и та работа, которую мы смогли вам подобрать, нелегкая и сопряжена с опасностью. Другое дело, что мы постараемся хорошо вас оснастить и свести опасность к минимуму.

Тот, в очках, сосед Кристинки, заерзал и довольно агрессивно спросил:

— А в чем вообще дело?

— Да ни в чем, — ответил тот. — Просто я просмотрел ваши данные. У вас, к сожалению, у всех такие профессии, что использовать их никак не возможно. Никуда не годятся ваши навыки, если честно. И значит, найти вам применение соответственно вашим данным мы не можем. Поэтому я тут прикидывал, что можно для вас подобрать — так, чтобы и нам было выгодно, и вам неплохо.

— И что же вы предлагаете? — спросил тот, что сидел последним. У него был спокойный негромкий голос.

— Мы, это не я лично, я лишь исполнитель — речь идет о Комитете, — так вот, мы предлагаем вам курьерскую работу.

— Это еще что такое? — спросил сосед Кристины.

— Вы же сами знаете, какая сейчас между городами связь. И если какое-то сообщение еще удается отправить по радио, то иногда возникает необходимость что-то и передать. Перевезти. Тут нам и нужны люди.

— Почему бы вам не поручить это автоколоннам? — спросил тот, со спокойным голосом.

— Потому что это ненадежно. Автоколонны сами по себе не застрахованы от нападений — из-за грузов, — и движутся они обычно по фиксированным маршрутам, а нам это не всегда подходит. Нам нужна группа, которая обладала бы относительной свободой действий.

— Тогда почему бы вам не нанять кого-нибудь, у кого есть боевой опыт? — спросил сосед Кристины. — На дорогах-то опасно.

— Мы не нанимаем боевиков, — объяснил человек за столом. — Уж такая у нас договоренность с властями. Мы — гражданская организация. Так что я даже не могу обещать вам, что вы получите оружие. Транспорт — да. Подберем вам относительно безопасный маршрут. Дадим запас топлива. Один такой рейд займет у вас примерно две недели. Вполне терпимо, верно? А он очень неплохо оплачивается.

Я не выдержала.

— Все это очень хорошо при условии, что кто-то из сидящих здесь умеет водить машину.

— Я умею, — отозвался тот, что сидел с краю.

— Я тоже, — неохотно сказал сосед Кристины.

— А я — нет, — объяснила я. — Так что я не могу работать никаким курьером. Разве что вы меня пошлете в автошколу, или как там это называется. И то — ничего из этого не выйдет. Я никогда не смогу водить — у меня реакция замедленная.

— Вы не поняли, — объяснил наш наниматель. — Вам и не придется вести машину. Мы набираем группы, курьерские группы. Они состоят из пяти человек. Двух водителей для такой группы вполне достаточно.

— Зачем вам группа из пяти человек? Если двое будут попеременно вести машину, то что будут делать остальные трое? Охранять груз? Вы же не даете оружия!

— Это не моя идея, — сказал сидевший за столом человек. — Мое дело — дать вам инструкции, именно вашей группе, и отправить вас при условии, что все на эту работу согласятся.

— А что везти-то? — спросил Игорь.

— Для вас это не существенно. Небольшой пакет. Груз не займет много места.

Кристинкин сосед ядовито спросил:

— А что, если этот груз у нас кто-нибудь попытается изъять, нам что, съесть его, что ли?

— Упаси боже! — сказал наш инструктор. — Да и вообще, не волнуйтесь вы так, умоляю. Если даже и потеряете груз, никакой катастрофы не случится. Ничего такого особенного в нем нет. Другое дело, что вам все же нужно постараться его не потерять, потому что именно для этого мы вас и нанимаем, а уж если по какой-нибудь причине вы все же довести его не сможете, вам все равно нужно будет добраться до пункта назначения и объяснить, где и при каких обстоятельствах вы его потеряли. Заверяю вас, никаких мер за этим не последует — если вы все же отчитаетесь на месте. А насчет того, чтобы съесть… Перед отъездом вы получите на складе все, что вам понадобится. И предварительную выплату — в любой форме, какая вас устроит, — деньгами, вещами или продуктами. Я вас не тороплю с окончательным решением, но к завтрашнему утру те из вас, кто за эту работу возьмется, должны быть готовы к отправке. Пропуск на склад я вам сейчас выдам. Там все отмечено — сколько и чего вы можете взять. Груз получите завтра. Дорожные карты и инструкции — тоже. Все. Счастливо.

И он встал из-за стола. Так что нам ничего не оставалось, как тоже подняться, забрать эти дурацкие пропуска, распрощаться и уйти. Он не стал больше ничего объяснять, не стал уговаривать — просто поставил нас перед выбором. Не люблю ситуаций, в которых приходится принимать сознательные решения. Потому что, что бы ты ни выбрал, все равно будет не то. Всегда будет казаться, что если бы ты свернул не по правой, а по левой дороге, все было бы иначе. Свобода воли, на самом деле, вещь далеко неоднозначная.

— Вообще-то, я тоже немножко умею водить машину, — пробормотал у меня за спиной Игорь.

— Ну вот, — объясняла я Вадику Заславскому. — Он нам выдал пропуска на склад и какие-то талоны и велел отобрать все, что нам нужно. Когда мы пришли на этот склад, мне просто дурно стало — столько там всего можно набрать на эти талоны! Кристина, та просто встала и заплакала — у нее мама уже год как болеет, а там были какие-то дефицитные лекарства, которые она никак раздобыть не могла — ни купить, ни выменять. И если они так оплачивают каждый такой рейс, знаешь, потом можно полгода жить и ни о чем не думать.

— По-моему, такое изобилие подозрительно, — сказал Игорь.

— Сама эта организация подозрительна — откуда у них все это?

— Я проверял, — покачал головой Вадька. — Никаких материалов ни у кого на этот комитет нету, все бумаги у них в порядке, никакого оружия — ни покупки, ни хранения, — ничего. Никаких сомнительных операций.

— Да, — согласилась я. — Этот, который нас нанимал, то же самое говорил. Про оружие, я имею в виду.

— Ну так что же ты решила? — спрашивает Вадька. — Едешь, что ли?

Я вздохнула.

— Похоже, еду. Хочешь, пошли меня опять в командировку. От газеты. Но они меня соблазнили. Я продажная.

— Это может быть опасно, — говорит он. — Ты хоть представляешь себе, что сейчас на дорогах делается?

— Ничего хорошего не делается, сама знаю. Недавно говорила тут с одним драйвером. Но он — ничего. Вполне живой.

— Они же караванами ходят, — объясняет.

— Мы все напуганы, — говорю. — Усталые, недокормленные и напуганные. Оттого и соображаем плохо. Мы же понятия не имеем, что вокруг происходит, а чем больше сидишь вот так, без связи с внешним миром, тем страшнее. Может, когда мы своими глазами поглядим на то, что вокруг делается, все окажется не так уж безнадежно.

— Ясно, — говорит Вадька. — Значит, ты едешь. А ты, Игорь?

Игорь немного помялся, потом сказал:

— Похоже, я тоже еду. Хотя не могу сказать, что мне вся эта их компания нравится.

Есть у меня такое подозрение, что Игорь на самом деле не столько едет, сколько бежит. У него немолодые, властные родители, которые, с одной стороны, ограничивают его свободу (руководствуясь самыми хорошими намерениями, естественно), а с другой — нещадно наваливают на него бремя сыновнего долга. И никакие катаклизмы, никакие тяжелые времена не способны ни освободить его от этой ответственности, ни дать относительную свободу, которая на самом деле и есть бремя взрослого человека. Наоборот, реальными тяготами люди обычно пользуются — сознательно или бессознательно — для того, чтобы укрепить свои позиции. Спасает только уход в никуда, только побег… пусть даже и такой опасный и в такой сомнительной компании. А им он скажет, что делает все это ради них, что он кормилец и обеспечит их надолго, и даже — что жертвует собой. И в самом деле будет так думать. Кристина — вот та действительно, насколько я ее знаю, человек долга, долга неуклонного и железного, как у парового катка и шагающего экскаватора. У нее есть какие-то свои представления о том, как все должно быть, и если мир не соответствует этим представлениям, то это единственно его вина. Но зато она и надежна, поскольку есть вещи, которых она не совершит никогда ни при каких обстоятельствах — хоть на куски ее режь. Германа, ее соседа, я практически не знаю, знаю только, что у него семья, которую нужно кормить, а пятого нашего спутника не знаю и вовсе. На складе они с Геркой собирали всякие вещи в дорогу — собирались тщательно, со знанием дела, проверяя все по десять раз, — Герка когда-то, кажется, водил туристские группы. Остальным они велели не путаться под ногами и только, когда все было собрано и увязано в аккуратные тюки, позволили нам подобрать себе одежду и всякие личные мелочи — об остальном они позаботились. Я попыталась выяснить, что они берут с собой, но Герка сорвался и наорал на меня — зачем я лезу в то, в чем все равно не разбираюсь. Наверное, мне следовало дать ему какой-то отпор, чтобы расставить все по местам и показать, что я такого отношения не потерплю, но делать этого я не стала. Я трусовата. И покой для меня дороже. А Герка, похоже, из тех, кому нужно постоянно выпускать пар, он крикун и невротик, но когда собирается группа — все равно, по какому поводу, — в ней всегда оказывается свой крикун и невротик, и если ему перечить, расцветает на глазах, потому что противодействие стимулирует. Если ему не перечить, он, впрочем, распускается на глазах тоже. Я выбрала второй вариант просто потому, что пререкаться боюсь и не люблю. Его напарник, не поднимая головы от тюков, которые он увязывал, негромко сказал, чтобы я подобрала себе одежду потеплее.

— И обувь, — добавил он, глядя на мои разбитые ботинки. — Что-нибудь поудобнее, и чтобы подошва была не скользкой. Это, кстати, ко всем относится.

Он— то, в отличие от Герки, держался тихо и незаметно, но был из тех тихонь, которых я побаиваюсь. Есть такой тип людей -из-за того, что они все время молчат, кажется, что они способны на большее, чем кажется — если вы понимаете, о чем я. У нас в институте был примерно такого же склада преподаватель, он был невысокий и тощий и говорил чуть не шепотом, во всяком случае, я ни разу не слыхала, чтобы он повысил голос, и я, когда отвечала ему на экзамене, от страха еле удерживала нить мысли. Впрочем, не я одна — его почти все боялись, как я потом выяснила.

Поэтому мы втроем начали рыться в этой фантастической груде вещей, совсем новых, во всем этом богатстве, выбирая себе куртки полегче и потеплее, свитера, добротные кожаные ботинки и всякую прочую суетную мелочь, про которую практически не думаешь в нормальное, стабильное время, и которая в нищету и разруху приобретает почти сакральную ценность. Весь день у нас ушел на то, чтобы собраться, и думать о том, что будет дальше, уже не оставалось времени, а утром — ранним утром, практически ночью, мы и выехали в путь.

Нас остановил патруль на выезде из города, но это была чистая формальность — мы ничего не везли, только тот груз, который числился в описи, а опись была, видимо, оформлена правильно, и все документы были в порядке.

Герка рулил с явным удовольствием, как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки, и даже я, хоть попервоначалу была настроена довольно пессимистически и заранее ожидала всяких неприятностей, почувствовала, как меня охватывает странное ощущение — ожидание чего-то, молчаливого, невидимого, что вот-вот должно нагрянуть и переменить судьбу. Такое чувство иногда возникает перед встречей Нового Года, во всяком случае, возникало в детстве, когда идешь по улице, а в домах светятся разноцветные огоньки, и люди несут елки, и пахнет апельсинами, и сейчас все замечательно, а будет еще лучше, так, что даже представить страшновато.

Это ощущение сладостного ожидания накатывает внезапно и отпускает так же внезапно, оставляя опустошение и странную тоску. Сейчас оно настигло меня, видимо, потому, что я первый раз за столько времени выбилась из привычного уклада — перед нами расстилалась темная дорога, на кустах блестел иней, тени пересекали пустое шоссе — длинные четкие рассветные тени. Земля раскинулась перед нами во всей своей жестокой невинности — скупая, нетронутая, равнодушная.

В джипе (если я правильно определила эту породу) работала печка и было тепло. Меня клонило в сон, потому что выехали мы еще затемно, разговаривать не хотелось, да и спутники мои к беседе не располагали — Кристина по природе человек аутичный, Игорь, По-моему, в глубине души гадал, зачем он вообще встрял во всю эту историю, — он сидел, завернувшись в свою новую куртку, спрятав руки в рукава, и хлопал глазами, а Томас, По-моему, говорил только в тех случаях, когда его о чем-то спрашивали.

Самым разговорчивым был Герман — он непрерывно комментировал передвижение и свои действия, но все это он проделывал, По-моему, для себя, чтобы не задремать, а не ради остальных, и никто особенно не вслушивался в этот бессвязный поток сознания, наоборот, он убаюкивал еще больше. Он, Герка, как выяснилось, был по профессии каким-то социоником, были у нас в свое время такие группы, то ли они в психологические игры там играли, то ли сами эти игры разрабатывали — оттачивали интеллект, одним словом. Это было уже даже не увлечение, не занятие, а способ жизни — вовремя извлечь из кладовых памяти ворох забытых сведений и с блеском решить никому не нужную задачу. А теперь единственная задача, которую приходится решать, состоит в том, как протянуть еще пару дней, и никому не удается решить ее с блеском.

А привычка осталась.

И теперь, когда за ветровым стеклом мерцала нам призрачная свобода, Герка ожил, точно экзотическое растение в сезон дождей. Но весь блеск и остроумие, и ассоциативное мышление пропадали втуне, поскольку никто из нас не мог сейчас оценить его по достоинству.

По каким принципам, вообще, подбирается хорошая команда? Не знаю, я не психолог, но, По-моему, процесс этот долгий и болезненный, а тут в джипе сидят пятеро абсолютно чужих друг другу людей, которые, в довершение ко всему, еще и едва знакомы между собой.

— А ты где работал, Томас? — говорит Герка, обернувшись. Не люблю, когда крутят головой, сидя за рулем.

— Программистом, — лениво ответил Томас, глядя в окно. — Было одно такое заведение, потом его закрыли.

— Ты такого Вельтмана знал? Лучший системщик в городе.

— Знал. Только это легенда. Не был он лучшим системщиком в городе.

Вельтман этот был, видимо, лучшим системщиком в их команде, а значит, и в городе. Иначе и быть не могло.

Герка обиделся и замолчал. Так, в полном молчании, мы ехали еще какое-то время, потом Кристина тихонько толкнула меня в бок.

— Ты чего? — спрашиваю.

— Мне плохо, — говорит она шепотом. — Меня, кажется, укачало.

Я поглядела на нее. О, Господи! Она сидела совершенно зеленая, красивого нежно-зеленого цвета. Она была, конечно, жутко тощая — в чем душа держится, но такие хрупкие с виду женщины на самом деле очень выносливы. Что на нее нашло?

— Герка, — говорю. — Останови машину. Кристине плохо.

Герка, чертыхаясь, съехал к обочине.

Мы выбрались наружу и разместились у машины. Кристина сделала несколько неверных шагов и села прямо на землю. Все тактично смотрели в сторону, кроме Герки, который сразу надулся и начал орать на нее.

— Если ты знаешь, что тебя в машине укачивает, какого черта ты едешь? Ты что, так и собираешься травить всю дорогу?

— Герасим, заткнись, — говорю. — Ты же обратно ее все равно не можешь отправить. Что уж теперь начинать… А она привыкнет со временем.

— Привыкнет она, как же…

Томас поглядел на полупрозрачную Кристину, вздохнул и полез обратно в джип. Какое-то время он копался в вещах, сваленных на заднем сиденье, потом вынырнул, держа в руках термос и какой-то флакон с таблетками.

— На вот, запей, — сказал он, протягивая ей крышку от термоса, над которой поднимался пар. — Говорят, это помогает.

— От чего помогает? — спрашиваю.

— От морской болезни. Тебе тоже дать?

— Нет, — говорю. — В этом смысле я все еще в порядке. Вы мне лучше кофе налейте.

— Сама нальешь, — отвечает, — раз в порядке. — И отошел к джипу.

Я присела рядом с Кристиной и стала ждать, когда она освободит кружку. К Кристине постепенно возвращался ее естественный цвет.

— Ты как фрекен Снорк, — говорю. — Она тоже меняла цвета в момент душевного напряжения.

— Смеешься, — слабо ответила она. — А как я дальше поеду?

— Отсидишься и поедешь. Это все от того, что мы выехали на пустой желудок. А сейчас найдем какое-нибудь уютное место, позавтракаем…

— Не хочу слышать про завтрак.

— Ну, не хочешь, и не надо. Просто так посиди.

После теплого нутра машины на обочине, казалось, было невыносимо холодно. Я увела руки в рукава и стала глядеть на небо — просто потому, что больше глядеть было некуда — по обе стороны шоссе расстилались пожухлые бурые поля.

Как раз когда я бессмысленно озирала горизонт, за краем земли что-то бухнуло, и на горизонте возникли темные точки, которые стремительно увеличивались, приближаясь к нам. Роскошные военные самолеты прочертили небо у нас над головами, они шли в треугольном строю и были красивы той жестокой красотой, которая отличает лишь очень функциональные вещи. Они исчезли за противоположным краем неба так же быстро, как и появились, и только потом ударила звуковая волна, такая мощная, что в джипе задрожали стекла. На какое-то время я оглохла — вокруг стояла красноватая, пульсирующая тишина.

— Интересно, куда это они? — сказал наконец Герка. Голос его показался непривычно тихим — цыплячий писк, а не голос.

— Не думал, что они еще летают, — пробормотал Томас. — Во всяком случае, хорошо, наверное, что нам не туда.

— Поехали, — говорит Кристина. — Мне уже лучше. Не надо тут больше сидеть.

Находиться в джипе, да еще когда он опять тронулся в путь, почему-то казалось безопаснее, хотя, на самом деле, движущаяся мишень — такая же мишень. Игорь, кажется, заснул, а Кристина сидела такая напряженная, уставившись взглядом в пространство, что я решила как-то ее отвлечь.

— А правда, — говорю. — Как же ты решилась ехать, бедняга, если тебе в машине так погано?

Она нахмурилась.

— Я и не хотела никуда ехать. Я думала, они мне какую-нибудь другую работу дадут, в городе. Но другой они не давали. Я просила-просила, просто — нет и все. А таких лекарств, которые у них на складе лежат, я уже год как раздобыть не могу. А у меня мама только на них и держится.

— Кристи, ты хоть представляешь себе, что все это немножко опасно?

— Ну, представляю. Можно подумать, ты сама не боишься. А зачем тогда поехала?

Я задумалась. То, что попервоначалу меня подбил на эту глупость Вадька Заславский, на самом деле ничего не значило — я могла бы запросто отказаться, и все равно он бы мне ничего не сделал. Наверное, поехала я потому, что терять мне было нечего. У меня не осталось ничего, что помогало бы цепляться за жизнь, я могла протянуть еще какое-то время, как-то извернуться, но сил на то, чтобы изворачиваться, оставалось с каждым разом все меньше и меньше. В результате, меня ожидал тот же конец, который настигал все больше жителей города, в особенности, одиночек — смерть от голода и слабости в нетопленой квартире, когда человек ложится и не встает больше потому, что нету сил одеться и выйти из дому, да и незачем это делать… У меня не оставалось никакой надежды на лучшую участь, но почему-то от этого я себя чувствовала только легче. Спокойнее, во всяком случае.

Томас развернул карту.

— В часе езды отсюда, — сказал он, — есть заправочная станция. Кафе там, все такое. Наверное, все там заброшено, но остановиться можно. Передохнем там с полчаса, потом я поведу.

— Да я еще не устал, — ответил Герка.

— Не устал, потому что пока мы едем по хорошей дороге. Потом будет тяжелее. Может, и с шоссе придется съехать.

— Почему?

— Ближе к ночи тут становится неспокойно. Здесь часто ходят автоколонны — ну, и все остальные тоже.

Я поняла, что он имел в виду. Патруль, что обычно сопровождает автоколонны, и сам по себе достаточно опасен, потому что они сначала стреляют, а уж потом смотрят — в кого. И есть еще вооруженные банды, которые вьются вокруг этих автоколонн, как стервятники вокруг слоновьей туши. Все они вооружены, у всех достаточно смутное представление о ценности человеческой жизни — тем более что никто пока не убедил их в обратном.

До заправочной станции на самом деле ехать пришлось больше часа. Дорога была разбита, машину трясло, и эта качка, тепло и сладковатый бензиновый запах просто выталкивали в сон. Кристина сидела, забившись в угол и закатив глаза, Игорь, наоборот, вышел из своего транса и попытался развлечь себя разговором.

— Хоть кто-нибудь знает, что мы везем? — обратился он в никуда.

— Я видел, — отозвался Томас. — Небольшой такой пакет, запечатанный. Я сам его укладывал.

— Тяжелый хоть пакет?

— Нет. Легкий.

— Тогда, — говорит Игорь, — это наркотики. Эта фирма занимается перевозкой наркотиков. Самое выгодное дело.

— Да нет, — говорю, — не похоже. Драйверы перевозят наркотики — они что угодно перевозят. Проще было с ними договориться, заплатить им как следует. Они черта в клетке готовы перевезти, если им это будет выгодно. Автоколонны все-таки охраняются хоть как-то, и потом мелкий груз им легче спрятать.

— Да хоть и черта, — сказал Герка. — Какая разница? Мы же взяли деньги. И все остальное — тоже.

— А мне просто интересно, — уперся Игорь.

Я говорю:

— Мне тоже интересно. Но в наркотики я не верю.

— Они могут быть не в этом пакете, — задумчиво сказал Игорь. — Они могут быть спрятаны где-то в машине. А пакет так, для отвода глаз.

— Это ты кино насмотрелся, — говорю. — А в жизни так не бывает, По-моему.

— Тогда почему они нам ничего не сказали о том, что мы на самом деле везем?

— Не знаю. Может, просто потому, что они курьеров за людей не считают.

— Может, вскрыть его? — задумчиво спросил Игорь.

— Что ж, — говорю. — Попробуй… Сказку про синюю бороду читал? Уезжает он, оставляет девицу на хозяйстве и говорит, делай все, что хочешь, только не открывай вот этим маленьким ключом вот эту маленькую дверь. Ну, героиня, естественно, открывает.

— А там семь женщин на крюках висит, — подсказал Игорь.

— Вот именно, — говорю. — Представляешь, зрелище?

— Последствия, — подхватил Томас, — могут быть самые неожиданные.

— Значит, вы все против, — обиженно говорит Игорь. — Значит, вам не интересно, что там такое?

— Против, — говорю. — Я лично почему-то против. Хочешь, проголосуем?

— Боже упаси, — пробормотал Томас.

— Может, когда до места доедем, — заключил Герка, — тут мы их и спросим.

Что— то я сомневаюсь, что та же организация в конце нашего пути окажется разговорчивей, чем в отправной точке. Но этого я говорить им не стала. Что-то мне и так было не по себе.

— Это ты, кажется, что-то говорила про уютное место? — слабо пробормотала Кристина.

Заправочная станция, действительно, оказалась очень заброшенной. На грязной бетонной стене — выщербленные автоматной очередью дыры, крыша навеса перекосилась, стекла маленького придорожного кафетерия выбиты, от вывески над дверью остались только буквы «ИКА». Так и не понятно, как оно там раньше называлось… Тем не менее, Герка загнал джип под навес и заглушил мотор. Мы вылезли наружу.

Похолодало. Ветер нагнал тяжелые обложные тучи, пошел дождь — мелкий, точно водяная пыль; разбитое шоссе отсвечивало под тусклым мерцающим небом.

— Ехать будет трудновато, — заметил Герка.

— Ладно, — сказал Томас, — передохнем, а там поглядим.

Разбирать продукты и налаживать какое-то подобие обеда пришлось нам с Игорем — Томас и Герка возились с машиной, уж не знаю, что они там делали — не разбираюсь я в этом, а Кристине было совсем нехорошо. В результате все пришлось есть холодным, потому что Игорь не знал, как разжечь переносную печку. Что и раздражало меня безумно, — сама-то я тоже не могла с ней справиться, но это почему-то в счет не шло.

Мы поели в пустом грязном кафе, где в углу были свалены разбитые, перевернутые столы и стулья, а когда собрались, Томас сказал, что теперь поведет он. Но дальше ехали мы не очень долго, дождь лил все сильнее, по разбитому покрытию пузырилась вода, а сумерки из-за паршивой погоды наступили раньше обычного. Наконец Томас решил, что дальше он не поедет, а лучше нам заночевать — но и это решение тоже оказалось не так-то легко выполнить, потому что он вел машину в этой сплошной пелене дождя еще с час, разыскивая безопасное место, где можно остановиться.