Катя, сдвинув брови, на секунду о чем-то задумывается, потом говорит грустно:
      - Это настоящая любовь! Вот у нас с Сережкой, у нас как-то не так - и он все знает, и я все знаю, и на всей трассе знают. А у вас настоящее!
      Наталья Сергеевна с задумчивой улыбкой качает головой:
      - Нет, Катюша, любовь - чувство смелое, сильное. Ее не нужно бояться и не надо скрывать.
      Она зябко передергивает плечами, плотнее запахивается в пуховый платок, смотрит на небо:
      - Гроза собирается. Пойдем-ка в каюту. И, уже совсем собравшись уходить, она вдруг произносит медленно и растерянно:
      - И ведь что удивительно - голос тот же. Голос - не только песня!
      А на плоту при свете керосинового фонаря, подвешенного на палках у входа в шалаш, тоже идет негромкий, неторопливый разговор.
      Лапин, все еще задумчиво перебирая струны гитары и неподвижно глядя куда-то в темноту, рассказывает:
      - И вот тогда дурак, о котором я говорю, понял, что он ее полюбил. Понял - и растерялся. Она студентка, приехала к нему на практику, он старше ее лет на пятнадцать, и вдруг - такая оказия... Естественно, с этой минуты он постарался встречаться с ней пореже. Даже провожать ее не пошел, когда она уезжала. Так это все и кончилось.
      Нестратов, покосившись на замолчавшего Лапина, усмехается:
      - Да ты прав - большой дурак был этот твой добрый знакомый.
      Чижов утвердительно кивает головой.
      - Выражаясь научно, клинический случай шизофрении! Начинается с трусости и ханжеских теорий - "любовь от сих и до сих", "любовь не должна мешать", а кончается всевозможными душевными расстройствами, с которыми приходится возиться врачам! Хотел бы я знать, где, когда и кому помешала настоящая любовь?
      - Теоретики! - свирепо огрызается Лапин. Он откладывает в сторону гитару и обхватывает руками колени.
      Наступает молчание.
      - Между прочим, Саша, - невинным тоном спрашивает Чижов, - а как звали твою практикантку? Такую светловолосую? Помнишь, вы приезжали вместе в Москву и ты меня с нею знакомил?
      - Наташа. Наталья Сергеевна Калинина... - быстро отвечает Лапин и, запнувшись, подозрительно смотрит на Чижова. - А ты почему о ней вспомнил?
      - Просто так.
      Нестратов наставительно замечает:
      - Душевная робость делает людей несчастными чаще, чем это принято думать.
      И снова наступает молчание.
      Лапин сидит, обхватив руками колени, вглядывается в темноту. Потом произносит тихо, без всякой, казалось бы, видимой связи с предыдущим:
      - Но ведь мне уже сорок два года!
      Чижов значительно смотрит на Нестратова, берет его под руку, и они вдвоем уходят в шалаш.
      Лапин остается один, закуривает. Слабый красноватый огонек освещает его необычно суровое, взволнованное лицо.
      И вдруг в темном ночном небе вспыхивает молния, раскатывается гром, и дождь, словно он только этого дожидался, со стремительной силой, яростно обрушивается на плот.
      - Эгей, братцы!
      Из шалаша выскакивают полураздетые Чижов и Нестратов.
      - Вещи, вещи в шалаш!
      - Гитару! Скорей!
      Лапин, Чижов и Нестратов мечутся под дождем, лихорадочно собирая разбросанные вещи. Внезапно Чижов вскрикивает:
      - Человек, человек за бортом!
      - Где, где?
      - Да не может быть!
      - А я вам говорю...
      Яркая вспышка молнии.
      Теперь, действительно, становится виден совсем рядом с плотом не то плывущий, не то барахтающийся в воде человек.
      Чижов мгновенно сбрасывает рубашку, брюки, ботинки и бросается в реку.
      Несколько секунд слышны только затихающие перекаты грома, шум дождя, всплески воды. Затем доносится задыхающийся голос Чижова:
      - Да ты не отбивайся... О, черт! Слушай, погоди, погоди...
      Всплески воды становятся громче.
      Лапин и Нестратов, мешая друг другу, вместе с появившимся Чижовым втаскивают на плот, видимо, потерявшего сознание худощавого загорелого паренька в спортивных трусах.
      Чижов, приплясывая от возбуждения, объясняет:
      - Я его по голове стукнул - сопротивлялся... Мог сам утонуть и меня утопить. Ничего, сейчас очнется.
      Друзья, захлопотавшись над бесчувственным пареньком, не замечают, как из темноты, из дождя, к правому борту плота подходит лодка. В ней несколько едва различимых человеческих фигур.
      Неприязненный голос спрашивает:
      - Что здесь происходит?
      Паренек, очнувшись, вскакивает, расталкивает друзей, кричит:
      - Иван Кондратьевич! Я здесь, Иван Кондратьевич, на плоту! Меня какой-то псих утопить хотел!
      - Что-о-о?! - высокий человек в лодке приподнимается, освещает фонарем оторопевших Лапина, Чижова и Нестратова. - Кто такие?
      - Мы... Мы из Москвы... - путается Нестратов. - Думали, человек тонет. И мы...
      - Да вы понимаете, что наделали? У нас тренировочный заплыв на побитие рекорда дальности в трудных условиях. Мы эту грозу целый месяц ждем, а вы пловца с дистанции снимаете?!
      Паренек свирепо кричит:
      - Он меня, леший, кулаком по башке стукнул, а то бы я ему показал!
      Кто-то из людей в лодке спрашивает:
      - Ты дальше-то плыть сможешь? Отдышался?
      - Поплыву, - говорит паренек. - Я поплыву, Иван Кондратьевич, ладно? Будем отсюда считать дистанцию. Можно, Иван Кондратьевич?
      - Ну, плыви.
      Паренек, даже не поглядев на Лапина, Чижова и Нестратова, делает глубокий вздох, взмахивает руками и бросается в воду. Еще мгновение - и лодка и пловец скрываются за сплошной стеной дождя.
      Лапин хохочет:
      - Ай, Чижик! Не везет человеку... Совсем уже была в руках медаль за спасение утопающего, и вот - на тебе!
      Сконфуженный Чижов подбирает брюки, рубашку, долго шарит руками по мокрым доскам плота, бормочет:
      - А где же ботинки? Братцы, куда вы мои ботиночки задевали? Где мои ботиночки?
      - Они утонули, - хмуро сообщает Нестратов.
      - То есть как "утонули"?
      - А вот когда мы этого "утопленника" втаскивали, ты их сам и столкнул.
      - Братцы! - Чижов патетически воздевает руки к небу. - Я ж в одних ботинках поехал, у меня ж нет других... И домашние туфли я забыл. Караул, братцы!
      - Ничего, Борис, - философски замечает Лапин, - ты потерял ботинки, но зато спас человека.
      Снова прорезает небо от края и до края яркая вспышка молнии, гремит гром.
      - Ревела буря, гром гремел, во мраке молнии блистали! - с удовольствием говорит Лапин. - Все как в песне! Все правильно!
      После ненастной ночи наступает солнечный, но холодный и ветреный день.
      Бегут по Каме белые барашки волн. С боку на бок качается плот. Полощутся на ветру повешенные для просушки брюки, пиджаки и рубашки.
      Из шалаша доносится мирное похрапывание. Лапин стоит в позе бессменного часового, картинно опершись на весло.
      Внезапно он закладывает два пальца в рот, пронзительно свистит и кричит:
      - Все наверх! Город!
      Из шалаша вылезает, волоча за собой географическую карту, сонный Нестратов. Он расстилает карту и наставительно говорит:
      - Это не город, а населенный пункт. Здесь пополним запасы продовольствия.
      Плот причаливает к маленькой, очень нарядной и чистой пристани.
      - Кошайск! - торжественно провозглашает Лапин и первым спрыгивает на берег. Следом за ним прыгает Нестратов, а босой Чижов смотрит на друзей жалостливыми глазами и горестно бормочет:
      - Друзья... И этих людей я любил... Ни сочувствия, ни доброго взгляда! Купите мне туфли!
      - Нет денег, - бессердечно отвечает Нестратов. - Ты сам ограничил наш бюджет.
      - Купите! - безнадежным голосом повторяет Чижов и неожиданно оживляется. - А то вообще не дам ни копейки. Я - казначей.
      - Ты общественный казначей. Если не дашь, отымем силой, - предупреждает Лапин. И, обращаясь к Нестратову, говорит: - Заходи, Василий!
      Чижов, сообразив, что сейчас ему придется худо, вытаскивает из кармана деньги:
      - Черт с вами, вот шесть рублей.
      - Что же мы можем купить на шесть рублей? - разводит руками Лапин. Семечек? Не дури, друг! Нам надо чаю, газет, колбасы любительской, сахар кончается...
      - Ах, так? - Чижов становится в позу короля Лира, ограбленного дочерьми. - Хорошо! Берите все, пейте кровь!
      Он швыряет на землю несколько бумажек, затем ложится, заворачивается с головой в одеяло, а его бессердечные друзья хладнокровно подбирают деньги и, посвистывая, удаляются.
      Чижов некоторое время лежит неподвижно.
      Наконец это ему надоедает. Он высовывает из-под одеяла голову, осматривается, вылезает, берет самодельный веник и начинает подметать плот.
      За этим занятием его и застают три загорелых широкоплечих человека в парусиновых штанах и фуражках речников.
      - Здравствуйте, - очень вежливо говорит один из них, - мы к вам.
      - Ко мне?
      - К вам, - повторяет пришедший, деликатно стараясь не смотреть на босые ноги Чижова. - Нам, понимаете, команда "Ермака" про вас рассказывала. Очень они хвалили вашу бригаду, даже восхищались.
      - Исполнением. Песню вы исполняли. Высоко, говорят, художественно. Ну а мы, так сказать, делегаты от клуба нашего - речников. У нас нынче торжественный вечер. Мы годовой план в полгода выполнили. Так что большая к вам, товарищи, просьба - выступить на нашем вечере. Понимаете?
      - Выступить?
      - Ну да! Концерт дать.
      Чижов, прищурившись, смотрит на моряка, и лицо его освещается необыкновенно лукавой усмешкой.
      - Знаете что, - медленно и почти с восторгом говорит он, - я, вероятно, выступить не смогу. По состоянию здоровья. Но мои два друга выступят обязательно.
      - Слово?
      - Слово! - твердо отвечает Чижов и протягивает моряку руку.
      - Как объявить концерт? - деловито осведомляется моряк. Чижов, секунду подумав, говорит:
      - Объявите так: вечер русской песни.
      Обувной отдел универсального магазина в Кошайске. Сверкающие глянцем туфли, ботинки, галоши.
      - Вы только посмотрите товар, граждане! - любезный продавец гнет туфлю, щелкает ногтем по подошве. - Два года гарантия. Фасон прекрасный, удобный...
      - Дорого, дорого, - решительно заявляет Нестратов.
      - А нет ли на резине, - стыдливо спрашивает Лапин, - или на какой-нибудь там пластмассе, подешевле? Нам, знаете ли, для мальчика. Ужасно рвет. Каждый день ему покупай - не накупишься.
      - Мальчику? Сорок второй номер? - удивляется продавец. - Какой же это мальчик? Это юноша, молодой человек. Ему ухаживать за девушками пора... Вот, порекомендую тогда ленинградский "Скороход", нет износу.
      - Сколько? - осторожно осведомляется Лапин.
      - Сто тридцать семь. Выписывать?
      - Не подойдет! - решительно говорит Нестратов и, откашлявшись, спрашивает: - А нет ли у вас на деревянной подошве? Я как-то раз видел такие. И прочно, и, наверное, недорого.
      - Что вы, - разводит руками продавец. - Это же спецобувь. Ее производства прямо с баз получают.
      Нестратов и Лапин грустно переглядываются. Помолчав, Лапин снова начинает:
      - А нет ли у вас...
      Вечереет.
      Нестратов и Лапин, нагруженные незамысловатыми покупками, весело переговариваясь, спускаются с пригорка к плоту. Чижов лежит на спине, завернутый в одеяло.
      - Распеленаем? - шепотом спрашивает Лапин.
      - Распеленаем!
      Друзья, ухватив с двух концов одеяло, вытряхивают из него Чижова.
      - Человек должен... - наставительно говорит Лапин и внезапно умолкает, изумленный выражением лица Чижова, которое светится тихим счастьем.
      - Здравствуйте, здравствуйте! - улыбается он. - Как прогулялись?
      - Отлично, - осторожно отвечает Нестратов. - А как ты?
      - Лучше быть не может.
      Чижов с сожалением оглядывает измятый костюм Нестратова.
      - Здорово ты измялся, Василий. Беда! Нет в тебе прежнего лоска. Разве в таком костюме пойдешь на концерт... А как раз, понимаешь, нынче вечером тебе костюм очень понадобится.
      - Зачем? - встревоженно спрашивает Чижова Нестратов. Чижов, усаживаясь поудобнее и умильно улыбаясь, говорит:
      - Дело в том, что сегодня вечером...
      На стене небольшого белого здания два паренька в фуражках речного флота вывешивают плакат:
      "Сегодня вечером, по случаю торжественного окончания планового года, бригада артистов-туристов дает концерт "ВЕЧЕР РУССКОЙ ПЕСНИ".
      На плоту - кромешный ад.
      Нестратов бушует как одержимый. Лапин рвет на себе бороду.
      - Позор! - кричит Нестратов. - Ты не имел на это права!.. Это не шутка!.. Я не мальчишка!.. Мы взрослые люди!.. Пожалуйста!..
      - Послушай, Борис, - от волнения Лапин заикается, - согласись, что ты позволил недопустимое...
      - Друзья мои! - Чижов умильно улыбается. - Зачем пустые разговоры? Дело сделано, пути отрезаны, люди ждут. И какие люди! Прекрасные люди, которые закончили годовой план в полгода. Если вы хотите огорчить этих людей, - что ж, я умываю руки. Могу только прибавить: будь у меня возможность - я бы выступил на этом концерте с наслаждением.
      - И выступишь, - злобно шипит Нестратов.
      Чижов пожимает плечами:
      - И рад бы! Но согласитесь, что выступать босым - значит проявить элементарное неуважение к аудитории.
      И тут наступает его очередь встревожиться - по лицу Лапина медленно расплывается улыбка.
      - Нет, нет, - торопливо говорит Чижов, - я в твоих ботинках не пойду, они жмут.
      - Зачем же в моих? - нежно говорит Лапин. - Ты не ценишь своих друзей. Они купили тебе прекрасные матерчатые тапочки за восемнадцать целковых. На лакированные, к сожалению, денег не хватило. Так что готовься, мой друг, к выступлению.
      Клуб речников.
      Переполненный зрительный зал. Люди стоят в проходах, расположившись на подоконниках, толпятся в дверях.
      В первых рядах, рядом с начальством, сидят жены речников и держат на коленях детей.
      Несмотря на то, что занавес еще закрыт, на лицах ребятишек, облепивших окна с улицы, сияет полный восторг. Иногда из общего гула голосов вырываются отдельные реплики:
      - У нас тоннаж превосходит.
      - А это из Куйбышева артисты?
      - И теперь грузы пойдут из Москвы водой...
      Но вот наконец дернулся и открылся занавес.
      Посредине ярко освещенной сцены стоят три стула. В центре сидит Чижов, Лапин и Нестратов, держась руками за спинки стульев, стоят по бокам и растерянно улыбаются. Гремят аплодисменты.
      Нестратов делает шаг вперед, поднимает руку, судорожно глотает воздух и застывает.
      - Давай! - раздается сзади энергичный шепот Лапина.
      - Дорогие товарищи!.. - от неловкости Нестратов говорит срывающимся голосом и заискивающе улыбается. - Разрешите мне от всех нас поздравить вас...
      Чижов хихикнул, и Лапин сердито ткнул его кулаком в бок.
      - ...поздравить вас, - уже тверже продолжает Нестратов, - с вашими замечательными производственными успехами. Мы с огромным удовольствием выступим сегодня на вашем вечере, но мы должны вам признаться заранее произошла ошибка. Мы не артисты. Я, например, архитектор...
      По залу прокатывается взрыв хохота. Какой-то веснушчатый матросик, прижав к груди фуражку, восторженно восклицает:
      - Ох, дает! Вот это дает!
      Нестратов, пожав плечами, продолжает:
      - Вот он - врач, а третий наш товарищ - животновод. Смех в зале становится громче.
      Лысый толстяк, утирая мокрые глаза от слез, стонет тоненьким голоском:
      - Ох, не могу! Я, говорит, архитектор... А то еще, бывает, пожарными представляются... Ох, комик!
      Нестратов, обернувшись к Чижову, яростно цедит сквозь зубы:
      - Это все твои дурацкие шутки... Что делать?
      Чижов подходит ближе.
      - А я откуда знаю, что делать? Что я - конферансье, что ли?
      Лапин тоже подходит. Он очень напуган. Растерявшись окончательно, друзья забывают, что на них смотрит зал, и сбиваются в кружок.
      - Скандал, - бормочет Лапин.
      378
      - Надо быстро что-то придумать! - шепчет Чижов и, обернувшись, посылает залу обаятельную улыбку. - Ей-богу, намнут нам шею и будут глубоко правы.
      На сидящих в зале зрителей все происходящее на сцене производит впечатление заранее отрепетированного номера. Разыгрывается довольно сложная пантомима, из которой явствует, что Нестратов негодует. Он вне себя. Он даже показывает Чижову кулак.
      - Ох, дает! - восхищается матросик.
      В это мгновенье Нестратов, махнув рукой, пытается удрать со сцены. Но попытка покинуть друзей в тяжелом положении не удается - Лапин и Чижов перехватывают его по дороге и тащат обратно.
      Смех в зале усиливается.
      Чижов с мужеством отчаяния выходит вперед, к рампе.
      - Друзья мои! - кричит он. - Я один во всем виноват! Вяжите меня, но дайте рассказать правду...
      Гром аплодисментов прерывает его речь.
      - Ладно, - свирепо говорит Чижов, - тем хуже для вас. - Он обращается к Лапину: - Следи за Василием, чтобы не сбежал! - И скрывается за кулисами.
      Воцаряется полная тишина.
      Лапин и Нестратов стоят окончательно растерянные. Через секунду появляется Чижов. В руках у него гитара. Он лукаво подмигивает Нестратову и передает гитару Лапину:
      - Вспомним-ка молодость! Авось пронесет!
      И Чижов запевает:
      Мы вам расскажем, как мы засели,
      Как мы однажды сели на мели,
      Плыли, плыли, вдруг - остановка,
      Скажем прямо: очень неловко.
      Нестратов выступает вперед, подбоченивается и важно, с укоризной, по-нестратовеки, смотрит на друзей:
      Хуже на свете нет положенья,
      Чем человеку сесть без движенья.
      Ох ты, ух ты, - скучно и сыро,
      Ох ты, ух ты, - ждать нам буксира.
      Лапин грустно поет:
      С этого места, как говорится,
      Вверх не подняться, вниз не спуститься,
      Ох ты, ух ты, - некуда, братцы,
      Ох ты, ух ты, - с мели податься.
      Слушает затаив дыхание веснушчатый матросик. Лысый толстяк цокает языком.
      - Хороши артисты!
      Чижов выхватывает гитару из рук Лапина и с азартом продолжает:
      Чайки над нами весело вьются,
      Рыбы под нами громко смеются.
      Лапин взмахивает рукой, и зал подхватывает:
      Ха-ха, ха-ха,
      Плещется речка,
      Ха-ха, ха-ха,
      Ну и местечко!
      Друзья заканчивают песню:
      Если придется плыть вам по свету,
      Не забывайте песенку эту.
      В каждом деле, двигаясь к цели,
      Надо всюду видеть все мели {*}.
      {* Текст песни поэта Н. Матусовского.}
      Пристань. Луна над Камой.
      Окруженные шумной толпой провожающих, друзья стоят у готового к отплытию плота.
      - Огромное вам спасибо!
      - Приезжайте к нам!
      - Обязательно приезжайте!
      Захмелевший Нестратов, обнимая за плечи седоволосого речника, говорит несвязно, но торжественно:
      - А знаете ли вы, дорогой мой Иван Ильич, что такое архитектура? Это музыка, застывшая в камне! Да, да! Что может быть прекраснее человеческой мысли, воплощенной в точном, великолепном здании?
      Друзья пытаются унять расходившегося Нестратова, но он, увлеченный собственными мыслями, уже не говорит, а почти кричит в полный голос:
      - И не верьте вы этим болтунам, этим горе-новаторам - Ллойду, Гропперу и прочим. Они, видите ли, выдумали теорию о распаде города. Они мечтают о том, чтобы человек, как одинокий затравленный волк, строил себе жилище вдали от других людей... А мы говорим, что это чепуха!
      Веснушчатый матросик так же, как и на концерте, глядя прямо в рот Нестратову, шепчет:
      - Вот дает! Вот это дает!
      Нестратов взмахивает рукой и торжественно заканчивает:
      - Вся наша советская наука о градостроительстве утверждает, что это чепуха! Мы мечтаем о великолепнейших белых городах в зеленом кольце садов, которые украсят нашу землю...
      - Василий Васильевич! - очень вежливо, но с металлическими нотками в голосе, говорит Лапин. - Нам пора. То есть я хочу сказать - пора и честь знать.
      И снова слышится со всех сторон:
      - До свидания, товарищи!
      - Спасибо вам!
      Плот медленно отчаливает от пристани Кошайска.
      Нестратов, сложив ладони рупором, кричит:
      - Товарищи, вы меня поняли? Прекрасные города на прекрасной земле - вот наша цель!
      Отдышавшись, он садится, благодушно смотрит на Лапина и Чижова:
      - По-моему, они остались очень довольны нашим концертом. Вы не находите?
      - О концерте и о поведении некоторых его участников мы поговорим после, - холодно отвечает Лапин. - А сейчас мы с Чижиком идем спать. Ты сегодня дежуришь, капитан. Не вздумай нас будить раньше, чем... А где, кстати, у нас следующая остановка?
      Нестратов достает из кармана пиджака географическую карту, потертую на сгибах, испещренную какими-то стрелками, крестиками и кружочками. Лапин с карандашом в руке склоняется над картой:
      - Кошайск, стало быть, мы проехали... - Он ставит на карте кружочек. Затем следует Гарусино - зерносовхоз, там задерживаться нет смысла. - На карте появляется крестик. - А вот в Тугурбае...
      - А вот в Тугурбае... - перебивает Чижов и неожиданно замолкает.
      - Что - в Тугурбае? - вопросительно смотрит на него Нестратов.
      - Приплывем - поглядишь! - загадочно усмехается Чижов. - Пошли спать, Александр Федорович! Чижов и Лапин уходят в шалаш. Нестратов смотрит им вслед.
      - Братцы! А, братцы! А что будет в Тугурбае?
      Лапин и Чижов не отзываются.
      - Эх! - горестно вздыхает Нестратов. - И поговорить-то человеку не с кем!
      Он ложится, закинув руки под голову, вытягивает длинные ноги и не замечает, как сталкивает в воду новые тапочки Чижова. Тапочки булькают, переворачиваются и камнем идут ко дну.
      Медленно плывет по течению плот.
      Вывеска:
      "УПРАВЛЕНИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА ТУГУРБАЯ"
      За окном громыхают мощные землеройные машины, гудят механические пилы, перекликаются в лесах звонкие голоса.
      В конторе строительства, несмотря на ранний час, полно народу.
      Как и в приемной Нестратова, люди ожидают терпеливо и безнадежно, курят, снова и снова перечитывают развешанные по стенам плакаты с тоскливыми изречениями:
      "Без дела - не входи", "Излагай вопрос ясно и четко", "Экономь свое и чужое время".
      Все эти плакаты написаны от руки, и только один, отпечатанный типографским способом, злобно предупреждает:
      "Ходи тихо - здесь работают!"
      Надменная секретарша с тонкими поджатыми губами, в очках, стучит на пишущей машинке.
      Пожилой человек в высоких резиновых сапогах, по виду прораб, взглянув на часы, подходит к столику секретарши и спрашивает:
      - Мария Ивановна, голубушка, где же все-таки товарищ Нехода? Ведь он мне к шести часам назначил, а сейчас уже восемь... Ведь у меня вся работа стоит.
      - Не знаю, не знаю! - рассеянно отвечает секретарша. - Нам начальство не докладывает, где оно. Потерпите - придет!
      - Когда?
      - Своевременно, - сухо говорит секретарша. Человек в резиновых сапогах тяжело вздыхает и, безропотно приготовившись ждать, садится.
      Тикают стенные часы-ходики. Стучит пишущая машинка. В стороне, у окна, кружком расположились комсомольцы. Секретарь комсомольской организации, Алеша Мазаев, в круглой тюбетейке на стриженой голове и синей спецовке, из нагрудного кармана которой торчат всевозможные линейки и карандаши, с выгоревшими добела на солнце бровями, тихо говорит, сердито поглядывая на Катю:
      - А мы тебе не верим, Синцова. Мы тебе, понимаешь, просто не верим! Не может этого быть, чтобы один советский человек не принял другого советского человека, который за тысячу километров приехал к нему по важному делу. И лучше бы ты нам честно сказала - я, ребята, у Нестратова не была.
      - Была я у него, Леша, - уныло говорит Катя.
      - Ну? Что же он тебе сказал?
      - Ничего не сказал - он меня не принял.
      - Не может этого быть!
      Худенькая девушка с короткими торчащими косичками поднимает руку.
      - Ты что, Пономарева?
      - Я к порядку ведения, - отвечает девушка и озабоченно хмурит брови.
      - Какого еще ведения? - ворчит Мазаев. - У нас же не собрание. Говори, что такое?
      - Пускай наши не курят, - говорит девушка, - И так все кругом курят, а наши пускай не курят. Во-первых, вредно, а во-вторых, сушь и жара такая, что искра одна упадет, и готово - пожар.
      - Так вот, Синцова... - после паузы продолжает Алеша Мазаев, придется, понимаешь, на комсомольском собрании ставить о тебе вопрос...
      За окном раздается автомобильный гудок, слышны голоса...
      Секретарша торопливо вскакивает, скалывает скрепками какие-то бумаги.
      Отворяется дверь, и на пороге появляется начальник строительства Виталий Григорьевич Нехода - пожилой квадратный человек, совершенно лысый, с резкими складками в углах рта и неопределенного цвета чахлыми, точно выщипанными усами.
      Человек в резиновых сапогах бросается к нему:
      - Товарищ Нехода, я жду вас... И вчера к вам заходил, и позавчера... И нынче с шести утра сижу. Очень вы мне нужны!
      - А я всем нужен, - усмехается Нехода, - всем! Но я же не могу... Что? Разорваться? С шести утра, говорите, ждете меня? А я с пяти объекты объезжаю. Если я не интересуюсь, как рабочий класс живет, - никто этим не поинтересуется! Все на мне... Ездил в общежитие, в баньку...
      Он снисходительно-начальственно смеется, но, заметив группу комсомольцев, внезапно мрачнеет, что-то негромко говорит секретарше и проходит к себе в кабинет,
      - Товарищи, - железным голосом произносит секретарша, - сегодня у товарища Неходы приема не будет - у товарища Неходы важное совещание.
      И, не слушая возмущенных, огорченных и протестующих возгласов, она приотворяет дверь кабинета Неходы и кивает Алеше Мазаеву:
      - Идите...
      Кабинет Неходы.
      Маленькая комната с непомерно большим столом, добрую половину которого занимает чугунный чернильный прибор, изображающий каюра и бегущую собачью упряжку.
      Нехода сидит за столом, помешивая ложечкой сахар в стакане чая, и перелистывает бумаги, положенные перед ним секретаршей.
      Когда в кабинет входят комсомольцы, он, не поднимая головы и словно не замечая их появления, открывает ящик письменного стола и достает ручку с пером. Затем внимательно разглядывает перо на свет, придвигая бумаги, обмакивает перо в чернильницу и пишет на докладной записке: "Утверждаю". Потом, секунду подумав, приписывает перед "утверждаю" "не", закрывает крышку чернильного прибора, прячет перо в стол, вытирает платком голову и, взглянув наконец на комсомольцев, начинает.
      - Так что же это получается, товарищи комсомола? - говорит он, постукивая ребром ладони по краю стола. - Некрасиво, дорогие товарищи, получается! Выходит, через голову партийной организации и мою как начальника строительства...
      - Мы с партийной организацией советовались, - вставляет Мазаев, но Нехода не обращает внимания на его слова.
      - ...через голову, говорю я, партийной организации и мою как начальника строительства, посылали кого?.. Кого? Комсомолку, техника-строителя Катерину Синцову... К кому? К академику Нестратову! Шуточка! - Он усмехается. - А зачем? Мы ваше предложение насчет местного материала взяли, как говорится, на заметку, пошлем в свое время письмо в Архитектурный надзор. Архитектурный надзор свяжется с Москвой...
      - Дедка за репку, бабка за дедку, - фыркает Катя.
      - Смешки отставить! - говорит Нехода и вдруг багровеет, встает и начинает кричать. - Не дедка за репку, а должно быть... Что? Порядок! Проект утвержден? Утвержден! Наше дело строить - и точка, а вы... Меня и так со всех сторон тянут, ночи, как говорится, недосыпаю! Сердце себе к чертям собачьим срываю, а тут еще вы... Ну, сунулись вы к товарищу Нестратову?! Он вас... Что? Принял? Нет-с, шалишь! И правильно! Потому что товарищ Нестратов - государственный человек, он на всякого не станет время терять. А моего времени вам не жалко! Для вас тут я - Нестратов!
      Резко хлопает дверь из приемной, и в кабинет Неходы входит Наталья Сергеевна. Она ничем не напоминает маленькую женщину на пароходе, которая куталась в уютный пуховый платок. Сейчас на ней пиджак, брюки, заправленные в короткие сапоги, в руках монгольская плеть - камча. Она быстро и решительно подходит к столу Виталия Григорьевича, резко ударяет кулаком по запыленным бумагам:
      - Долго будет продолжаться это безобразие?
      - О чем речь, товарищ Калинина? - спрашивает Нехода. - Я занят в надлежащий момент. А горячиться - это всякий может. Нам государство поручило не горячиться, а... Что? Строить! И если мы с вами, товарищ Калинина, начнем вместо этого горячиться и важные бумаги раскидывать, то дело так... Что? Не пойдет!
      Нехода снова аккуратно раскладывает бумаги, наводит на столе порядок, нарушенный Натальей Сергеевной.
      - Да вы в своем уме, Виталий Григорьевич? - удивленно спрашивает Наталья Сергеевна. - Мы с вами будто только сегодня увиделись...
      - А как бы полегче? - огрызается Нехода. - Ведь не такой уж маленький человек товарищ Нехода, чтобы с ним так разговаривать. Роняете, понимаете... Что? Авторитет! Со мной сам секретарь, ежели угодно знать, райкома такие разговоры не ведет. Только работать мешаете, товарищи дорогие! - Нехода расправляет плечи, чуть склоняет голову набок и становится в эту минуту чем-то очень похож на Нестратова. - Забыли, куда попали! Государство поручило руководство строительством... Кому? Мне!
      - Ладно, не будем ссориться. - Наталья Сергеевна ищет убедительные слова, но голос ее звучит безнадежно, как у человека, который в тысячный раз повторяет одно и то же. - Вы строите... Государство поручило вам, как вы любите говорить, построить...
      Здесь Нехода одобрительно кивает головой.
      - ...построить город животноводов, - продолжает Наталья Сергеевна. Так?
      Нехода безмолвствует.
      Комсомольцы, которые затаив дыхание прислушивались к разговору, хмуро и виновато опускают головы.
      - К августу вы должны были все закончить? Так?
      Нехода безмолвствует.
      - Мы, - стукнув кулаком о ладонь, почти кричит Наталья Сергеевна, - мы начали к августу стягивать сюда стада! Вы вдумайтесь в это! Знаете, что это значит? С зимы работали над маршрутами, над стоянками, кормовыми местами, водопоями. Мои табуны стоят полукольцом у города... Мы-то успели все. А вы, товарищ Нехода?