I. Степной призрак

Услугами Мелькиадеса можно было пользоваться безвозмездно, если эти услуги заключались в том, чтобы приносить кому-нибудь вред; любая другая работа, как бы хорошо она ни оплачивалась, очень скоро ему надоедала. Самым невинным из занятий, ради которых его держала донья Барбара, была ночная ловля лошадей.

В открытой саванне надо было врасплох застать спящий косяк и гнать его всю ночь, а то и несколько суток подряд, направляя в ложный корраль, устроенный где-нибудь в глухом месте. Такой способ ловли ввел в округе не кто иной, как Мелькиадес, слывший Колдуном, вот почему эти ночные набеги называли «конской ворожбой».

Помимо прочего, такая работа давала возможность легко и без риска угонять табуны из чужих владений.

С приездом Лусардо альтамирские табуны перестали подвергаться преследованиям Колдуна из-за перемирия, которое донья Барбара заключила ради своих планов обольщения. Мелькиадесу надоело ждать конца затянувшегося, как ему казалось, перемирия, и он подумывал податься из Эль Миедо, как вдруг Бальбино Пайба передал ему приказание снова приниматься за дело.

– Сеньора велела сказать: выходите сегодня же ночью. В Глухой Балке пасется большой косяк.

– Она была там? – спросил Мелькиадес: он не любил, когда ему передавали приказания через Бальбино.

– Нет. Она и так все знает.

Бальбино сам видел косяк, о котором шла речь, по, по старой привычке управляющих доньи Барбары, постоянно поддерживал в слугах уверенность в ее провидении.

Но кого-кого, а Мелькиадеса не так-то просто было обвести вокруг пальца. Он не отрицал: сеньора ловка и умеет оправдать приписываемые ей сверхъестественные способности. Но если Бальбино принимает его за Хуана Примито, то ошибается. Ему нет нужды верить в чародейство сеньоры, чтобы служить ей, ибо у него преданная душа; в нем сочетаются два, казалось бы несовместимых, качества: полная самостоятельность и беззаветная преданность. Именно так он и служил донье Барбаре. И не только ради «конской ворожбы», – это дело под силу любому, – а для кое-чего посерьезнее, и вовсе не из-за выгоды: ведь быть подручным – это не работа, а, скорее, естественная потребность.

Вот Бальбино Пайба мог быть чем угодно, только не подручным: он думал лишь о наживе и был предателем по натуре; к этой категории людей Мелькиадес испытывал глубочайшее презрение.

– Ладно. Если так приказала сеньора, приступим к делу сегодня же ночью. А так как отсюда до Глухой Балки не рукой подать и час поздний, начнем седлать не мешкая.

Когда Мелькиадес уже выезжал, Бальбино обратился к нему с просьбой:

– Может, вам удастся загнать несколько дичков в корраль Ла Матики? Утрем нос доктору Лусардо! Но сеньоре – ни слова. Я хочу преподнести ей сюрприз.

В коррале Ла Матики Бальбино держал коров и лошадей, украденных им у доньи Барбары для своих собственных надобностей. Когда пеоны хотели сказать, что управляющий ворует, то говорили, что он «управляется».

Бальбино еще никогда не осмеливался обращаться к Мелькиадесу с подобной просьбой, и тот ответил:

– Вы что-то путаете, дон Бальбино, я не любитель «управляться».

И поехал прочь тихим шагом: так всегда ходила его лошадь, привыкшая к этому зловеще спокойному человеку, которого ничто не могло вывести из равновесия и заставить спешить.

Бальбино дернул себя за ус и пробормотал что-то; пеоны. наблюдавшие эту короткую сцену, не расслышали его слов и только переглянулись.

В низине, называвшейся Глухой Балкой, Колдун увидел большой косяк, о котором говорил управляющий. Лошади спокойно спали под открытым небом, вверив себя настороженному слуху вожака.

Почуяв близость человека, вожак заржал, и кобылицы с жеребятами вмиг вскочили на ноги. Мелькиадес погнал косяк, направляя его в сторону Эль Миедо.

Внезапно разбуженные, встревоженные призрачным светом луны и преследуемые молчаливым, неотступным, как тень, и потому наводящим ужас всадником, лошади скакали галопом по равнине, а Мелькиадес, закутавшись от росы в накидку, ехал следом медленной рысью: он знал: скоро животные решат, что избавились от преследования, и остановятся.

Так и случилось. Сперва, когда он нагонял косяк, лошади устремлялись вперед, но с каждым разом их страх усиливался, и при его приближении они уже не обращались в бегство, а стояли как вкопанные. Кобылы и жеребята сбивались в кучу позади вожака-жеребца и, вытянув шеи и прядая ушами, косились па медленно приближавшуюся безмолвную черную тень. Так продолжалось всю ночь.

Уже брезжил рассвет, когда Мелькиадесу удалось направить косяк к балке, где в лесистой расщелине, напоминавшей узкий проход, находился прогон ложного корраля. Чтобы лошади устремились в этот единственный проход, не успев почуять обмана, Мелькиадес на всем скаку помчался прямо на косяк, подгоняя его криками.

Косяк, следуя за жеребцом, вбежал уже в проход, как вдруг вожак, заметив изгородь, мелькнувшую за деревьями, остановился и, издав короткое ржание, подхваченное всеми лошадьми, повернул обратно. Но Колдун уже скакал наперерез. Вырваться удалось только жеребцу и двум молодым кобылам. Мелькиадес запер вход в корраль и поехал прочь, чтобы дать успокоиться очутившимся в ловушке встревоженным животным.

Отъезжая, он увидел на противоположном конце балки вожака, – тот смотрел на него, подняв голову, словно бросал вызов. Это был Черная Грива.

– Хорош конь! – воскликнул Мелькиадес, останавливаясь, чтобы полюбоваться им. – И умный вожак. Таких больших косяков мне еще не случалось угонять. Надо попробовать приманить этого красавца его же кобылами, – он будто хочет вернуться к ним.

Но Черная Грива остановился только для того, чтобы запечатлеть в памяти образ степного призрака. Конь помедлил несколько мгновений, – его лоснящаяся кожа гневно вздрагивала, глаза налились кровью, морда оскалилась, – потом повернулся и ускакал и сопровождении кобылок.

– Этот вернется! – проговорил Мелькиадес. – Надо его подкараулить. Мое дело сделано, теперь можно и поспать.

Ложный корраль находился на землях Эль Миедо, неподалеку от надворных построек. Подъезжая к ним, Мелькиадес столкнулся с Бальбино, который поджидал его, чтобы заставить забыть свою вчерашнюю неосторожную просьбу, прежде чем Мелькиадес расскажет о ней донье Барбаре. Управляющий встретил Колдуна с необычной приветливостью.

Но Мелькиадес ответил, как всегда, коротко и сухо:

– Пошлите пеонов заарканить жеребца. Ему удалось удрать, но, сдается мне, он вернется к кобылицам. Красивы ii конь, сеньоре понравится такой под седлом.

Бальбино Пайбе этот конь тоже давно нравился, хоть он его и не видывал. Поэтому он сам отправился к ложному корралю, чтобы поймать жеребца с помощью лассо.

Тем временем Черная Грива нашел способ отомстить. Вскоре, еще на землях Эль Миедо, он увидел косяк, такой же многочисленный, как только что потерянный им. Лошади паслись и резвились под нежным утренним солнцем.

Черная Грива поскакал к косяку, громким ржанием предупреждая чужого вожака о своих захватнических намерениях. Вожак быстро собрал рассеявшихся по саванне кобылиц и жеребят и приготовился к бою. Это был серый в яблоках конь.

Черная Грива атаковал стремительно. На его стороне было преимущество: внезапность нападения и отвага, удвоенная яростью от только что пережитого позора. Кони столкнулись, вздымая пыль; раздалось заливистое ржание, и челюсти серого щелкнули в воздухе; Черная Грива успел укусить серого. Еще один яростный бросок, еще… Серый едва держался на ногах под градом ударов. Наконец Черная Грива крепко схватил врага зубами за холку. Серый с трудом вырвался и обратился в бегство.

Черная Грива долго преследовал соперника, затем вернулся и кинулся к косяку, неподвижно стоявшему во время схватки. Оскалив зубы, он обрушился на лошадей, сбил их в кучу и погнал к тому месту, где оставил кобылок. Новый косяк он повел в свои излюбленные места, на пастбища Альтамиры.

Серый следовал за ними в отдалении; потом остановился и стоял до тех нор, пока за горизонтом не исчезло облако ныли, поднятое потерянным им навсегда косяком.

Несколько ночей спустя Колдуну, который решил вывести из владений Альтамиры все косяки, довелось «ворожить» над одним из них, доставившим ему много хлопот. Жеребец вел косяк на быстром галопе по открытой равнине, избегая перелесков. Кроме того, пал густой туман, скрывавший все даже на близком расстоянии. Когда рассвело, Мелькиадес увидел, что косяк вернулся на прежнее место, и во главе скачет Черная Грива – опыт уже научил его плутовать.

Впервые конь провел Колдуна, и, сочтя это дурным предзнаменованием, он рассказал о случившемся сеньоре. Донья Барбара истолковала случай точно так же. «Все возвращается к своему началу», – вспомнила она слова Компаньона.

Тем не менее она раздраженно заметила подручному:

– Что с вами, Мелькиадес? Косяк водил вас по саванне, а вы даже не заметили этого? Видно, в Альтамире объявился человек, который знает средство против степных призраков.

В этих словах выразились противоречивые чувства, владевшие душой доньи Барбары. Мелькиадес, невозмутимо выслушав упрек, произнес:

– Когда захотите удостовериться, что Мелькиадес Гамарра никого не боится, только скажите: «Доставьте мне его, живого или мертвого».

И повернулся к ней спиной.

Донья Барбара задумалась, словно собиралась расчистить место для нового плана среди обуревавших ее мыслей.

II. Враждебные вихри

Не легкий шаловливый ветерок, вызвавший у Сантоса видение процветающих льяносов будущего, а злой, уносящий надежды смерч кружился сейчас над ним.

Марисела – уже не озорная и веселая хозяйка дома. С поникшей головой вернулась она в тот вечер из Эль Миедо, и Сантос, пожурив сначала, тщетно пытался ее ободрить.

– Ну, будет! Я больше не сержусь. Подними голову и соберись с духом. Не придавай значения этому нелепому, смешному предрассудку. Неужели можно поверить, что обрывок веревки, который ты привезла с собой, способен причинить мне какой-нибудь вред? Во всем остальном ты поступила благородно и смело, и я признателен тебе. Если так ты боролась за мою мерку, то как бы ты защищала мою жизнь, окажись она в опасности!

Но Марисела продолжала сидеть молча, не поднимая глаз. То, что она узнала за время короткого пребывания в Эль Миедо, одним ударом разбило иллюзии, еще недавно целиком заполнявшие всю ее жизнь.

Сперва дикая и душевно слепая, потом завороженная открывшимся ей новым миром и этой любовью, этой страстью без имени, витавшей где-то между мечтой и действительностью, она ни разу не задумалась над тем, что значит быть дочерью ведьмы.

Говоря о своей матери, что случалось очень редко, Марисела называла ее «она», и слово это не пробуждало в се сердце ни любви, ни ненависти, ни стыда. Предлагая Пахароте сопровождать ее в Эль Миедо, она впервые назвала донью Барбару матерью, и ей пришлось заставить себя произнести непривычное слово, не вызывавшее у нее никаких чувств, словно это был пустой звук.

Сейчас же это слово приобрело ясный, ужасающий смысл. Без конца оно срывалось с ее уст, и Марисела не могла сдержать отвращения. Ее неискушенная душа, едва познавшая добро и зло, с негодованием протестовала против кровного родства со злой соблазнительницей мужчин, посягавшей к тому же на человека, которого любила она сама.

Постепенно чувство ненависти сменилось жалостью к себе. Разве она не была жертвой матери? Но как бы то ни было, очарование рассеялось, равновесия уже не существовало. Мечта уступила место жестокой, неотвратимой действительности.

Сантос тоже был задумчив и однажды сказал:

– Мы должны серьезно поговорить с тобой, Марисела.

Решив, что Сантос намеревается сказать ей то, что она так давно желала услышать, Марисела поспешно перебила его, обращаясь к нему на ты, – она уже привыкла к этому: