Автор категорически возражает против того, чтобы актеры имели явно выраженные физические недостатки. Единственное исключение Автор сделал бы для одного актера без руки. Отсутствие руки у этого актера никто бы не заметил. Никаких инвалидных колясок, костылей или протезов. Актеры должны быть здоровы хотя бы настолько, чтобы бить чечетку.
       Просьбы к Режиссеру. Второй акт Автор полностью оставил на усмотрение Режиссера. Тем не менее, несколько просьб–советов.
       Два актера сидят на рядом стоящих стульях. Все реплики направлены в зал. Остальные актеры садятся на принесенные с собой стулья.
       Ни нянечки, ни ангелы на сцене не появляются.
       Голоса ангелов, они же голоса нянечек, идут из динамиков, закрепленных над зрительным залом. Таким образом, обращаясь к ангелам или нянечкам, актеры обращаются поверх зрительного зала.
       Голоса из динамиков нарочито громкие.
       Голоса два: молодой и пожилой. Пожилой голос говорит и от имени фельдшера.

       На авансцену выбегает Балерина.
       Очень нарядная, в балетной пачке.
       Кланяется. Стоит, улыбается. Уверенная в себе, радостная.
       Убегает. Выходит, выносит табличку «Дурдом». На этот раз балерина одета в обычную одежду, как она сама захочет и как ей удобнее. Уходит. Поднимается занавес. Через всю сцену идет забор. К забору привязано штук двадцать собачьих ошейников. Перед каждым ошейником табличка «Не человек». Все таблички – простые прямоугольники на невысоких подставках. Ошейники синхронно двигаются влево, потом вправо. Они подняты над землей на высоту обычной собаки. Впоследствии ошейники всегда обращены в сторону Доктора, они пытаются следовать за ним, но им мешают цепочки. Несколько в стороне от общего ряда ошейников привязана собака. Сенбернар. Входит Доктор. Лысый усатый человек небольшого роста в докторском халате, очках, в руке – стетоскоп.
       Внешность несколько кукольная.
       Выходит Балерина. Ставит перед Доктором табличку «Доктор». Уходит. Вообще, когда она носит таблички,
       Балерина не спешит. Ходит нормальным шагом.
       Доктор.Я – Доктор. Обычный доктор. Не смотрите на меня так. Я на самом деле врач. У меня диплом есть. И шапочка. (Вынимает из кармана белый высокий колпак, надевает. На колпаке – крупный красный крест. Подходит к собаке.)Кто это тебя так? Зачем привязали? (Вверх.)Степанида Евлампиевна, вы зачем его привязали? Вы б еще намордник надели. Тоже мне, фельдшер.
       Голос пожилого ангела.Не положено намордник.
       Доктор.А ошейник положено? (Снимает с собаки ошейник.)
       Выходит Балерина. Ставит перед собакой табличку «Человек». Уходит.
      Ты смотри, какой. Хороший, хороший. Глаза умные. А она тебя на ошейник. Абсолютно не понимает. А еще фельдшер. (Вверх.)Как вы могли? Образованная женщина, почти врач. Зачем вы надели на него ошейник?
       Голос пожилого ангела.Опасный он, буйный. Чуть палец мне не откусил. Вот.
       Доктор (делает вид, что разглядывает палец). Да, жалко, что не откусил.
       Голос пожилого ангела.Шуточки у вас, доктор.
       Доктор.Я абсолютно серьезен. Я почти всегда серьезен. (Медленно, раздельно.)Я вообще очень серьезный человек. (Вверх.)Рассказывайте.
       Голос пожилого ангела.Чего рассказывать?
       Доктор.Расскажите, как он вас укусил.
       Голос пожилого ангела.Ну, привезли его. Он в угол забился. Смотрит на всех, как зверь. Все как обычно. Повели на прогулку, я стала на него ошейник надевать, он и взбесился. Кричал, плакал, потом кусаться стал. Злой он.
       Доктор.Не сходится. Какой у него диагноз – знаете?
       Голос пожилого ангела.Не знаю, и знать не хочу. Мне работать надо, а не диагнозы читать. Вы – доктор, вы и читайте. Тоже мне, диагноз ему подавай. У него весь диагноз на лице написан. Дебил он. Да еще и буйный.
       Доктор.Непорядок. Вы же принимали больного. Должны были ознакомиться с историей болезни. К тому же, сопровождающее лицо должно было описать течение болезни и особенности психики ребенка.
       Голос пожилого ангела.Какое там лицо? Там было такое лицо! Рожа там была. Моя бы воля, я бы это лицо тоже к буйным определила. Алкаш какой–то, еле расписаться смог.
       Доктор.Ваша беда в том, Степанида Евлампиевна, что вы абсолютно, чудовищно нелюбопытны. Заглянули бы в историю болезни, а? Почитали бы.
       Голос пожилого ангела.И чего я забыла в его истории? Я тридцать лет работаю, все истории и так знаю. Не нужен никому человек, его к нам. У нас полный дурдом таких историй болезни.
       Доктор.У нас не дурдом, а психоневрологический интернат. Хотя, может быть, ваше определение и точнее отражает суть происходящего. К сожалению, вы очень часто бываете правы. Это человек. Никому не нужный человек. А вы на него ошейник. (Нагибается над собакой. Слушает ее стетоскопом, заглядывает в пасть.)Так. Слюны течет мало, это хорошо. Сердце, легкие. Все нормально. Парень здоров. (Вверх.)Вы знаете, он абсолютно здоров.
       Голос пожилого ангела.Они все тут абсолютно здоровы. Некоторые даже слишком. Чего им сделается? Питание четырехразовое, свежий воздух. Только с головой не в порядке. Здоров он. А как за палец фельдшера кусать?
       Доктор.И все–таки вы могли почитать его историю болезни.
       Голос пожилого ангела.Да надоели вы мне со своей историей. Одни дураки пишут, другие читают. Я дураков и без историй, на взгляд различаю.
       Доктор.А умных?
       Голос пожилого ангела.При чем тут умные?
       Доктор.Дураков вы на взгляд различаете, а умных можете на взгляд отличить от очень умных?
       Голос пожилого ангела.Умных к нам не привозят.
       Доктор.В таком случае, вы на взгляд должны были определить, что у него церебральный паралич. Скелет и мышцы в норме. Челюсти развиты нормально. (Громко.)Если бы он хотел откусить вам палец, он бы его вам откусил, уверяю вас.
       Голос пожилого ангела.Вот вам и откусит.
       Доктор.Не откусит. Ни мне, ни вам. Он не настолько глуп, чтобы откусывать людям пальцы. Ладно, лень вам было анамнез читать, в глаза бы посмотрели. Глаза же умные. (Нагибается. Что–то рассматривает на земле; вверх.)Вот интересно, почему он сидит возле лужи?
       Голос пожилого ангела.Потому что с краю.
       Доктор.А почему он с краю?
       Голос пожилого ангела.Последним выводили. Он первым не хотел. Я же говорю – буйный он.
       Доктор.А почему у него рукав в грязи? А почему правый рукав? Вам не интересно?
       Голос пожилого ангела.Мне не интересно. Устала я с вами разговаривать. Мне работать надо. Как ребенок, честное слово. Ну, букву он рисовал. Букву «А». Они все буквы рисуют. Некоторые и «Б» умеют рисовать. Что из этого? Мучают их родители, учат. А зачем их учить? Только время переводить. Им эти буквы ни к чему. Выучат пару букв, а потом людей за пальцы кусают.
       Доктор.Вы ошибаетесь. Вы очень сильно ошибаетесь. В первый день он, наверное, пытался рисовать буквы. А сейчас? Что он нарисовал сейчас? Вот нагнитесь, посмотрите.
       Голос пожилого ангела.Палки. Они все рисуют одно и то же. Палки и круги. Иногда слова пишут – «мама», «папа», «Миша».
       Доктор.Все правильно. Он понял, что слова вас не убедят. Вы верите в пришельцев?
       Голос пожилого ангела.Еще чего! Я и так в дурдоме работаю. У меня своих проблем достаточно. С утра до вечера кручусь, стараюсь, а потом приходит этот алкоголик и задачки задает.
       Доктор (вынимает из кармана фляжку, отвинчивает пробку и делает маленький глоток) .«Алкоголик» – это, я понимаю, про меня? (Закрывает фляжку, трясет над ухом, улыбается, прячет в карман. Левой рукой снимает с головы колпак, внимательно разглядывает его, качает головой, тоже прячет в карман. Медленно, кажется, что говорит сам с собой.)А потом приходит алкоголик и задает задачки. Нет, дорогая моя Степанида Евлампиевна, не задает алкоголик задачки, а разгадывает. Во всяком случае, пытается разгадать. По крайней мере, сегодня. (Вверх.)Так вы не верите в пришельцев? Инопланетян, посланцев иного разума, зеленых человечков, чертей, ведьм, вампиров и прочее? Вам никогда не снились кошмары по ночам, не чудилось, что в шкафу кто–то есть?
       Голос пожилого ангела.Нет.
       Доктор.Ни разу в жизни?
       Голос пожилого ангела.Ни разу.
       Доктор.А вот, если бы, к примеру, к вам прилетел инопланетянин, что бы вы ему сказали?
       Голос пожилого ангела.Отстаньте от меня.
       Доктор.Нет. Ну, а все–таки?
       Голос пожилого ангела.Пить меньше надо. Тогда не будет зеленых человечков. (Уже мягче, после паузы.)Вызвала бы санитаров. Буйного – к буйным, спокойного – к спокойным. Не бывает никаких инопланетян, значит, нечего об этом и думать.
       Доктор.А книжки про инопланетян вы читали?
       Голос пожилого ангела.Еще чего? Когда мне книжки читать? Мне работать надо. У меня тут этих инопланетян живьем некуда девать. Каждый второй – инопланетянин, а кто не инопланетянин, тот Наполеон. Книжки читать. Я вам, Доктор, не обезьяна, чтобы книжки читать. Я работать должна – и за себя, и за некоторых, которые от безделья книжки читают.
       Доктор.А в детстве?
       Голос пожилого ангела.Что «в детстве»? При чем тут детство?
       Доктор.В детстве вы книжки читали? Про Карлсона читали?
       Голос пожилого ангела.Не читала.
       Доктор.И мультики не видели?
       Голос пожилого ангела.Нет, не видела.
       Доктор.Может, случайно, по телевизору?
       Голос пожилого ангела.У меня нет телевизора.
       Доктор.Но сказки вам в детстве рассказывали?
       Голос пожилого ангела.Рассказывали.
       Доктор.И какая вам больше всего нравилась?
       Голос пожилого ангела.Не помню. Ерунда все это. Пойду я. Некогда мне тут с вами время переводить. Сказки, книжки. Алкаш.
       Доктор.Допустим. Допустим, я – алкаш. Что это меняет? Вот сами нагнитесь и посмотрите. Тут вполне законченный рисунок. Никуда вы не пойдете. Мы с вами, если помните, на работе, и я, между прочим, пока ваш начальник.
       Голос пожилого ангела.Ну, ладно–ладно, доктор, я ж не со зла. Ну, рисунок так рисунок. Треугольник у него тут. Подумаешь, треугольник.
       Доктор.С квадратами.
       Голос пожилого ангела.С квадратами.
       Доктор.С квадратами на сторонах треугольника. Или три квадрата, касающиеся друг друга углами. А треугольник посередине, между прочим, прямоугольный. Степанида Евлампиевна, вы не знаете случайно, что такое прямоугольный треугольник?
       Голос пожилого ангела.Не знаю и знать не хочу. Я пойду?
       Доктор.А кто такой Пифагор?
       Голос пожилого ангела.Доктор, оставьте меня в покое, а? Хотите, я вам тоже нарисую треугольник? А в прошлый раз он вон там сидел, так буквы рисовал. Что из этого?
       Доктор (проходит несколько шагов по сцене, нагибается). Все нормально, «Е» равняется «М». А он не так прост. (Tихо.)Я так и думал, конечно, «Е» равняется «Эм Цэ квадрат». (Собаке.)Видишь, оно как? (Вынимает фляжку, смотрит на нее пристально. Отвинчивает пробку, смотрит опять. Оглядывается на динамики, смотрит по сторонам. Долго пьет. Сам себе.)Вот оно как. Пифагоровы штаны, «Эм Це квадрат». А она его на ошейник!

       В левой части сцены верхом на низкой скамейке сидит Летчик. На голове у него – мотоциклетный шлем. Летчик сосредоточенно перемещает воображаемый штурвал, щелкает выключателями на воображаемой приборной панели. Иногда, в ответственные моменты, негромко гудит. На Летчике – больничная пижама, на ногах – тапочки. В правой части сцены – два стула и шахматный столик. Доктор с Собакой играют в шахматы. Шахматные часы выключены.
       Голос молодого ангела.Смотри, смотри, Доктор с ним в шахматы играет. Вроде, получается, что он умный.
       Доктор.Получается, что я умный, или он умный?
       Голос пожилого ангела.Ничего не получается. Вы, конечно, специалист в своей области, но, Доктор, согласитесь, все ваши усилия напрасны. Он все равно ненормальный и нормальным никогда не станет.
       Доктор.Пару дней назад вы утверждали, что он откусит мне палец. И как? (Поднимает вверх обе руки, растопыривает пальцы.)Вот они, пальчики–то. Все на месте. А что с вашим пальцем?
       Голос пожилого ангела (мрачно). Спасибо, хорошо.
       Доктор.И кто оказался прав? Буйный он или нет?
       Голос пожилого ангела.Ну, пусть не буйный, пусть он тихий. Это ничего не меняет. Вы, если бы не пили, могли бы светилом стать. Вы и не такое можете. Вон, Летчика, когда привезли, он тоже кусался, а сейчас ничего. Только зря вы ему свой шлем мотоциклетный подарили. Ему бы и тазик подошел.
       Доктор.Бритвенный?
       Голос пожилого ангела.Почему именно бритвенный? Не поняла я.
       Доктор.Не переживайте. Не поняли так не поняли. Нет, Степанида Евлампиевна, тазиком тут не обойтись. Летчику нужен был шлем, я подарил ему шлем, пусть и мотоциклетный.
       Голос пожилого ангела.А сами?
       Доктор.Что сам? Мне шлем не нужен, я не летчик.
       Голос пожилого ангела.А мотоцикл?
       Доктор.Мотоцикл мне тоже не нужен. Хотите, вам подарю?
       Голос пожилого ангела.Зачем мне мотоцикл?
       Доктор.И мне незачем. А человеку – польза. (Подходит к Летчику. Летчик замирает на мгновенье. Доктор поднимает ему веко, слушает стетоскопом грудь.)Дышите, не дышите. Отлично. Здоровье в порядке, аппетит в норме. Все хорошо. Слышите, Степанида Евлампиевна, у него все хорошо!
       Голос пожилого ангела.Скажете тоже, хорошо. Взрослый мужик сидит на лавочке и гудит себе под нос. Ерунда все это, глупость. Никакой он не летчик, а обыкновенный сумасшедший.
       Доктор.А мы с вами – нормальные люди?
       Голос пожилого ангела.Ну, за вас я бы не поручилась, а я нормальная.
       Доктор.Уверены?
       Голос пожилого ангела.Уверена.
       Доктор.На все сто процентов?
       Голос пожилого ангела.Про проценты я не понимаю. Проценты только в лекарствах бывают.
       Доктор садится на стул перед шахматным столиком. На втором стуле сидит Собака. Доктор двигает фигуры, бурчит себе под нос. Теперь он разговаривает с Пожилым ангелом как бы рассеянно.
       Доктор.Иногда я вам завидую. Вы уверены в своей абсолютной нормальности. Честно говоря, это вам надо бы врачом быть.
       Голос пожилого ангела.Я и так почти врач. Всю работу за вас делаю, спирт не пью. Ничего, скоро приедет комиссия, разберется.
       Доктор.Не приедет.
       Голос пожилого ангела.Приедет.
       Доктор.Не приедет, я вас уверяю. А даже если и приедет, все останутся при своих. Я – врачом, вы – фельдшером. Нас с вами нельзя уволить. Мы – незаменимы.
       Голос пожилого ангела.Вас можно уволить.
       Доктор.А кого на мое место?
       Голос пожилого ангела.Кого–нибудь порядочного, не пьющего, работящего. Кто всю работу знает.
       Доктор.А диплом у вас есть?
       Голос пожилого ангела.Всегда так. Чуть что – диплом. При чем тут диплом? Работа у нас с вами простая. Уколы, таблетки. Всегда вы так. Я к вам как к человеку, а вы сразу про диплом. Нехорошо.
       Доктор.Ладно, ладно, больше не буду. Да, а вы знаете, что у Летчика есть диплом?
       Голос пожилого ангела.Какой?
       Доктор.Обыкновенный, нормальный диплом летчика. Можно сказать, Летчик наш – дипломированный летчик.
       Голос пожилого ангела.Он что же, сначала летчиком стал, а потом с ума сошел?
       Доктор.Примерно так. Смотря что подразумевать под словами «стал летчиком» и «сошел с ума». Можно сказать, что он сначала сошел с ума, а потом стал летчиком. Или не сходил с ума. (Встает, подходит к Летчику. Стоит напротив Летчика, но к стетоскопу не прикасается.)Так, хорошо, дышите, не дышите, покажите диплом.
       Летчик дает Доктору диплом. Доктор раскрывает его, читает. Отдает диплом Летчику. Возвращается к шахматному столику. Садится и продолжает играть.
       Голос пожилого ангела.И как?
       Доктор.Обыкновенный диплом. С отличием, как у меня.
       Голос пожилого ангела.Не понимаю я вас, образованных.
       Доктор.Да мы и сами себя не всегда понимаем. Но у него все очень просто. Получил диплом, потом понял, чем придется заниматься всю жизнь.
       Голос пожилого ангела.А до этого не понимал?
       Доктор.До этого не понимал. Или делал вид, что не понимал. Или делал вид, что понимал. Как вам больше нравится.
       Голос молодого ангела.Не понимаю. Вы тут все сумасшедшие?
       Доктор.Подождите, вы еще молодая, с годами поймете.
       Голос пожилого ангела.Доктор, я тоже не понимаю. Если врач – лечи, если Летчик – летай. Все просто.
       Доктор.Все не так просто. Летать он хотел, а возить – нет. Когда он узнал, что именно ему придется возить, сошел с ума. Но я бы сказал, что он то как раз и стал нормальным. А те, кто не сошли с ума – сошли с ума.
       Голос молодого ангела.А что надо было возить?
       Летчик.Военная тайна.
       Доктор выбегает на середину сцены, нервно смотрит вверх, постепенно повышает голос.
       Доктор.Тайна, понимаете? Военная тайна. Не хочу, не хочу, отстаньте от меня. Не хочу быть летчиком. Раньше хотел, а теперь не хочу. Не надо! (Кричит.)
       Голос пожилого ангела.Доктор.
       Доктор.Я не Доктор, я Летчик.
       Голос пожилого ангела.Хорошо, хорошо, вы – Летчик. Только успокойтесь. Успокойтесь пожалуйста.
       Доктор.Не хочу успокаиваться.
       Голос пожилого ангела.Не хотите?
       Доктор (кричит все громче). Не хочу!
       Голос пожилого ангела.Уверены?
       Доктор.Уверен.
       Голос пожилого ангела.Санитара позвать?
       Доктор.Не надо. (Абсолютно спокойно подходит к шахматному столику, садится. Первые фразы произносит очень тихо, потом повышает голос до нормального.)Так на чем мы остановились?
       Голос пожилого ангела.На военной тайне.
       Доктор.Да. На военной тайне. В общем, его к нам. Дальше вы все знаете. Отделение для буйных.
       Голос пожилого ангела.Он Санитару зуб выбил.
       Доктор.Странно, что не все.
       Голос пожилого ангела.Вы опять шутите?
       Доктор.Я опять серьезен. Теперь, когда он летает каждый день, у него все хорошо. Аппетит в порядке, реакции в норме. Он нормален. Он более, чем нормален. Я только хотел посоветоваться.
       Голос пожилого ангела.Со мной?
       Доктор.Почему бы и нет? Мы же коллеги?
       Голос пожилого ангела.А как же!
       Доктор.Правда, что некоторые сотрудники используют труд пациентов в личных целях?
       Голос пожилого ангела.Не правда, врут. Как же можно их использовать. Они же буйные.
       Доктор.А тихих можно?
       Голос пожилого ангела.Все равно врут.
       Доктор.Не обижайтесь, пожалуйста. Мы ж с вами друг друга знаем много лет.
       Голос пожилого ангела.Доктор, мы с вами друг друга знаем, но мы не одни. Вы ж понимаете, кругом завистники. И все против меня. Вам соврали, а вы поверили.
       Голос молодого ангела.Ты это про кого? Где завистники? Ты на что намекаешь?
       Голос пожилого ангела.Да так. Ни про кого конкретно.
       Доктор.Перестаньте. Меня абсолютно не интересуют ваши дрязги. Я только хотел спросить.
       Голос пожилого ангела.Только спросить?
       Доктор.Только спросить.
       Голос пожилого ангела.Спрашивайте.
       Доктор.Как вам это удалось?
       Голос пожилого ангела.Что?
       Доктор.Как вам удалось уговорить Летчика не летать?
       Голос пожилого ангела.Так я ж не навсегда, только на несколько дней.
       Доктор.Я не смог.
       Голос пожилого ангела.Доктор, не переживайте. Я нечаянно. Я и сама толком не поняла, что произошло. Я вроде как сама с собой разговаривала. У меня огород. Вы же знаете, у меня огород. Одна я не управляюсь. Шла по коридору и разговаривала. Как обычно.
       Голос молодого ангела.Как обычно? Вы всегда ходите и сами с собой разговариваете? Дурдом. Как же можно с собой разговаривать?
       Доктор.Можно. Еще и не такое можно. Лучше с собой поговорить, чем молчать. Вы недавно у нас, еще не привыкли.
       Голос пожилого ангела.В общем, иду, думаю об огороде, а навстречу – Летчик. Он как раз шел к утреннему вылету. Предложил помочь. Вот и все. А он такой милый, хоть и сумасшедший. Способный очень. И видит хорошо.
       Доктор.Разумеется, у летчиков хорошее зрение.
       Голос пожилого ангела.Я не про зрение. Зрение у него хорошее, но у него еще и взгляд есть. Я ему только один раз показала, что пропалывать, а он сразу понял. Это талант. Не у всех получается.
       Доктор.Пропалывать. Вы сказали «пропалывать»?
       Голос пожилого ангела.Ну да.
       Доктор.Тогда все понятно, теперь все сходится.
       Голос пожилого ангела.Что вам понятно?
       Доктор.Все понятно. Теперь мне все понятно.

       Слева на сцене стол с шахматами. На одном из стульев сидит Собака. Шахматы расставлены, но Доктор не прикасается к фигурам. Справа в глубине сцены стол, стул, на столе пишущая машинка. За столом сидит Балерина и печатает. Печатает она очень медленно, одним пальцем.
       Доктор.Теперь у тебя есть печатная машинка. Можешь печатать все, что захочешь.
       Голос пожилого ангела.Доктор, а как же вы?
       Доктор.Я буду печатать по ночам, как и раньше.
       Голос пожилого ангела.Привязались вы к нему. Что с вами, Доктор? Вы по полдня с ним в шахматы играете, машинку вон свою дали электрическую. И спит он у вас в кабинете.
       Доктор.Где ему спать?
       Голос пожилого ангела.Где положено.
       Доктор.Нельзя ему где положено. Он их боится.
       Голос пожилого ангела.Вас не боится?
       Доктор.Он даже вас уже не боится.
       Голос молодого ангела.И меня не боится. Когда по коридору прохожу мимо него, он мне кивает. Может, это он так здоровается?
       Голос пожилого ангела.Здоровается. Мне Доктор тоже иногда кивает, когда навстречу идет, тоже вроде как здоровается. Иногда даже разговаривает. Особенно по вечерам. А наутро ничего не помнит.
       Доктор.Вы опять?
       Голос пожилого ангела.Что «опять», что «опять»? Кругом же свои!
       Голос молодого ангела.Да, свои же кругом, что от нас скрывать?
       Доктор.Ну, вы–то могли и промолчать, недавно же у нас, не понимаете ничего.
       Голос молодого ангела.Нечего тут понимать. Все с ума посходили. Не поймешь, где врачи, где пациенты. Еще собаку привели и в шахматы с ней играют.
       Доктор.Он не собака.
       Голос молодого ангела.А кто? Человек, что ли?
       Доктор (мрачно). Он не собака.
       Голос пожилого ангела.Оставь ты его. Не видишь, сейчас залает.
       Голос молодого ангела.Кто залает?
       Голос пожилого ангела.Доктор сейчас залает.
       Доктор (тихо). Не залаю.
       Доктор встает из–за стола, выходит на середину сцены и лает на динамики. Лает Доктор громко, короткими и отрывистыми рыками. Вынимает фляжку, отпивает из нее, трясет фляжку над ухом, улыбается. Спокойно возвращается к шахматному столику и начинает играть.
       Голос пожилого ангела.Не надо, Доктор, пожалуйста, не надо. Не переживайте вы так. Молодая она еще. Она не со зла. Так, ляпнула, не подумав. Не сердитесь, Доктор.
       Доктор.Я не сержусь.
       Голос молодого ангела.Правда, не сердитесь?
       Доктор (кричит). Я не сержусь!
       Голос пожилого ангела.Иди отсюда. Дай с Доктором поговорить.
       Голос молодого ангела.Никуда я не пойду.
       Голос пожилого ангела (сухо и зло). Пойдешь. Сейчас ты пойдешь, сейчас ты побежишь просто.
       Голос молодого ангела.Да ладно, пойду, пойду. Нужно мне больно с вами тут время терять.
       Голос пожилого ангела.Доктор, вы уже не сердитесь?
       Доктор.Нет, конечно.
       Голос пожилого ангела.А почему голос грустный?
       Доктор.Думаю.
       Голос пожилого ангела.Да что тут думать? И так ясно, что он у вас выигрывает.
       Доктор.Это ясно. Но я думаю не только об этом. Я думаю о писателях. Скажите, почему одни пишут, а другие читают?
       Голос пожилого ангела.О чем вы, Доктор?
       Доктор.Да все о том же. Вот вы, например, не читаете, а пишете. Зачем?
       Голос пожилого ангела.Не пишу я. Я не писатель, чтобы писать.
       Доктор.Не пишете?
       Голос пожилого ангела.Не пишу.
       Доктор.А врать зачем?
       Голос пожилого ангела.Да не пишу я.
       Доктор.Но бланки вы заполняете?
       Голос пожилого ангела.Заполняю. И истории болезни заполняю. Что мне остается? Работать некому, все приходится самой делать. Истории болезни вы должны заполнять, между прочим.
       Доктор.Я их подписываю.
       Голос пожилого ангела.Вы их только подписываете, а должны писать.
       Доктор.То есть, почерк я ваш знаю?
       Голос пожилого ангела.При чем тут почерк?
       Доктор.Почерк, собственно говоря, абсолютно ни при чем. Но бывают такие документы, без подписи. Ни за что не догадаешься, кто писал, если не знать, чей почерк. Пару недель назад я ездил в город. Зашел к другу, посидели, выпили немножко. Вы знаете, где работает мой друг?
       Голос пожилого ангела.Где?
       Доктор (весело). Не скажу. У меня много друзей. И когда в университете учился, было много друзей. И в Москве у меня много друзей. И некоторые из них очень даже многого в жизни добились. Один мой сокурсник знаете, где работает? Тоже не скажу! Так что пишете, пишете.
       Голос пожилого ангела.Я не пишу.
       Доктор.Вы полагаете, что я вру?
       Голос пожилого ангела.Ничего я не полагаю. Не пишу, и все тут.
       Доктор.Не пишете, так не пишете. Я спорить не буду. Может быть, это и не вы писали. Ведь может такое быть, правда? Может, я почерки перепутал.
       Голос пожилого ангела.Да. Верно. Вы ж выпивали там со своим другом, мало ли что могло почудиться. Не мой это почерк.
       Доктор.Вот и хорошо, вот и славненько. Почерк не ваш, писали не вы. Вот и славненько, вот и прекрасненько. (Выходит на середину сцены. Потирает руки. Явно нервничает. Вынимает фляжку, быстро отпивает из нее, завинчивает пробку, прячет фляжку в карман. Громко кричит).Ну хорошо, вы написали заявление. Все пишут. Работа у нас такая – писать. Но зачем вы пишете неправду?
       Голос пожилого ангела.Когда? Где? Какую неправду? Я только правду пишу.
       Доктор.Вы пишете, что я пью.
       Голос пожилого ангела.Пьете.
       Доктор.Вы пишете, что я пью много.
       Голос пожилого ангела.Так вы много и пьете.
       Доктор.Это ложь.
       Голос пожилого ангела.Не ложь. Правда это.
       Доктор.Это ложь, потому что я не много пью. Я очень много пью. Я практически алкоголик. Алкоголик, слышите? (Опять вынимает фляжку. На этот раз прикладывается основательно. Пьет дольше, чем обычно. Прячет фляжку.)Вы пишете, что я пью спирт. Опять неправда. Никто на свете не станет пить чистый спирт. Я его разбавляю. А чем я его разбавляю?
       Голос пожилого ангела.Водой вы его разбавляете.
       Доктор.А какой водой я его разбавляю?
       Голос пожилого ангела.Обычной, дистиллированной.
       Доктор (медленно и по слогам). Дис–тил–ли–ро–ван–ной. А вы так и не научились писать это слово без ошибок. Три орфографические ошибки в одном слове. Как вы думаете, я могу узнать почерк, да к тому же еще с орфографическими ошибками?
       Голос пожилого ангела.Хитрый вы, Доктор.
       Доктор.Хитрый. Только вы не очень хитрая. Зачем вы написали, что я слушаю вражеские голоса? Вы понимаете по–английски? Или по–французски?
       Голос пожилого ангела.Вам не все равно, что я пишу, раз у вас друзья по всей Москве?
       Доктор.Мне не все равно. Одно заявление можно порвать. Два можно. Третье попадет, куда следует, и меня снимут. Я не вражеские голоса, я музыку слушаю. Музыку. И за эту музыку меня могут снять с работы.
       Голос пожилого ангела.Так давно пора.
       Доктор.Давно пора. Вы правы. Меня снимут с работы, а кого к вам пришлют?
       Голос пожилого ангела.Хорошего человека, непьющего.
       Доктор.Молодого. После университета. Женатого.
       Голос пожилого ангела.Хоть и молодого, ну и что? И при чем тут жена?
       Доктор.Жена при том, что и жена у него будет с дипломом. Сейчас вы имеете одного доктора с дипломом, а будете иметь двух, и тоже с дипломами. Она займет ваше место. Все, что сейчас имеете вы – достанется ей. Тринадцатая зарплата, квартальные премии, доплата за материальную ответственность, доплата за ночные дежурства, командировочные расходы. Продолжать?
       Голос пожилого ангела.Все ей?
       Доктор.Абсолютно все.
       Голос пожилого ангела.Так что ж теперь, не писать?
       Доктор.Как это – «не писать»? Зачем же сразу – «не писать»? Не писать невозможно. Пишите. Но пишите правду. Про то, что пью, пишите.
       Голос пожилого ангела.А тринадцатая зарплата? А премии? Не пойму я вас, Доктор. Чего вы от меня хотите? Вас же с работы снимут.
       Доктор (вынимает из кармана фляжку, трясет над ухом, протягивает фляжку вверх в сторону динамика). За это? За это с работы не выгоняют. Подумаешь! Кто сейчас не пьет? Я ж психиатр, а не хирург.
       Голос пожилого ангела.А за радио снимут?
       Доктор.И за радио не снимут. Так, переведут, может быть, в другое место. Но и тут мне особенно бояться нечего. Я нигде не пропаду. Дурдомов много, врачей мало. А вы без меня точно пропадете.
       Доктор подходит к Собаке. Собака спрыгивает со стула. Доктор садится на пол рядом с Собакой. Они сидят очень близко. Доктор встает, медленно ходит перед Собакой.
       Голос пожилого ангела.Доктор.
       Доктор.А?
       Голос пожилого ангела.Доктор. Вы на меня не сердитесь?
       Доктор.Не сержусь.
       Голос пожилого ангела.Совсем?
       Доктор.Абсолютно.
       Голос пожилого ангела.Доктор.
       Доктор.Да здесь я, здесь.
       Голос пожилого ангела.Доктор. Ну, вы ж понимаете, я не могла не писать. У меня же инструкции.
       Доктор.Да понимаю я. Только про радио не надо было писать.
       Голос пожилого ангела.Не буду про радио.
       Доктор.Ну, вот и хорошо, вот и славненько. Мы друг друга поняли. Надеюсь.
       Голос пожилого ангела.Доктор. А вы?
       Доктор.Что я?
       Голос пожилого ангела.Вы про меня пишете?
       Доктор.А как же? Только я не пишу, я подписываю.
       Голос пожилого ангела.Что подписываете?
       Доктор (в сторону левого динамика). Давайте! (Машет рукой.)
       Голос молодого ангела (торжественно, с огромным пафосом, почти издеваясь). Дисциплинированный, ответственный работник. Верный товарищ и активный общественник. Честная, порядочная женщина. Добросовестно выполняет возложенные на нее обязанности старшей медицинской сестры. Является примером для молодых сотрудников и надежной опорой для администрации учреждения.
       Доктор.А администрация учреждения, если вы еще помните, Степанида Евлампиевна, это я. Больше некому. Я и есть администрация учреждения. А вы – моя надежная опора.
       Голос пожилого ангела.И что, прямо так и пишете?
       Доктор.Я не пишу, я подписываю. У меня и копии есть. В сейфе хранятся. Показать?
       Голос пожилого ангела.Так, может, у вас в сейфе одни копии, а посылаете вы другие?
       Доктор.Это невозможно. То, что пишете вы, называется «докладная записка», если вы подписываетесь, и «анонимка» – в противном случае. А я пишу характеристики на всех сотрудников. Характеристики – документы строгой отчетности. Важные, заметьте, документы. Одно неточное слово в характеристике – и все, считайте, что вам не повезло. Характеристика – она, как паспорт, на всю жизнь.
       Голос пожилого ангела (тихо). Доктор.
       Доктор.Да доктор я, доктор, кто же еще? Куда я денусь?
       Голос пожилого ангела.А если вы неправду говорите? Если вы про меня все–таки другие характеристики пишете?
       Доктор.Поставим вопрос несколько иначе: если бы я писал про вас другое…
       Голос пожилого ангела.Ну, это… ну, поставим вопрос. И что?
       Доктор.А то, что тогда вы бы здесь уже не работали. А если еще учесть, что я совсем, абсолютно ничего не пишу про ведра…
       Голос пожилого ангела.Какие ведра?
       Доктор.Обыкновенные, оцинкованные. Еще простыни, лекарства, бинты, кирпич, белила, краску.
       Голос пожилого ангела.Врут они все.
       Доктор.Может, и врут. Мне какое дело? Только я у вас дома был и все сам видел.
       Голос пожилого ангела.Что вы видели, что вы видели? Не могли вы ничего видеть.
       Доктор.Ведро видел.
       Голос пожилого ангела.Доктор.
       Доктор.Здесь я.
       Голос пожилого ангела.Мы с вами давно вместе работаем.
       Доктор.Очень давно.
       Голос пожилого ангела.Простите меня, Доктор. Я не подумав написала.
       Доктор.Да ладно, чего уж там. Свои люди.
       Голос пожилого ангела.Доктор, я понимаю. Не писать нельзя, про радио нельзя. А как можно? Вы скажите, я сделаю.
       Доктор.Все просто. Напишите, например, что я на Новый год особенно сильно напился. А на Первое мая – не очень. Что пил, когда пил, когда не пил.
       Голос пожилого ангела.Так вы ж почти всегда.
       Доктор.Как это «почти всегда»? Что вы такое говорите? Вы уверены, что почти всегда? Придумайте что–нибудь, разнообразьте.
       Голос молодого ангела.Еще положительное можно писать. Прошлой зимой, когда у нас грипп был, Доктор почти каждую ночь дежурил. Правильно, Доктор?
       Доктор.Вообще–то правильно. Только что–то вы быстрая очень. Не хорошо это.
       Голос пожилого ангела.Иди отсюда. Сама знаю про положительное. Доктор после работы всегда остается. Иногда и спит на работе. Об этом можно писать?
       Доктор (грустно). Можно и об этом.
       Доктор подходит к Балерине. Выкручивает из пишущей машинки лист бумаги. Читает вполголоса. Садится на пол напротив Собаки. Балерина уходит.
       (Собаке.)И что ты тут написал? Ага, без ошибок. Здравствуйте, дорогие… Это не интересно. Так ты письмо написал? Чудак. Отсюда ж письма не ходят. Все письма Степанида Евлампиевна читает и аккуратненько в папочку складывает.
       Голос пожилого ангела.Да какие у них письма? Это разве письма? Бумажки, клочки. У нас ни карандашей нет, ни бумаги. Зачем им писать? Наполеон, тот да, Наполеон пишет. Так ему писать по сюжетной линии положено. Вот он и пишет.
       Доктор.По крайней мере, от писем Наполеона еще никому хуже не стало. И про вражеское радио он не пишет.
       Голос пожилого ангела.Доктор.
       Доктор.Что, «доктор»? Что, «доктор»?
       Голос пожилого ангела.Не надо, пожалуйста, я все поняла.
       Доктор.Кто вас знает? Сегодня вы поняли, а назавтра забудете. С какой стати я должен вам верить? Да и кому сейчас вообще можно верить на слово?
       Голос пожилого ангела.Мне можно. Я поняла все.
      Доктор. И что вы поняли? Повторите, пожалуйста.
       Голос пожилого ангела.Все поняла.
       Доктор.«Все» – это не ответ.
       Голос пожилого ангела.Я про ведра поняла.
       Доктор.Ну, тогда да, тогда я понимаю. Если поняли про ведра – вы поняли все. Вы замечательная женщина. Я вами восхищаюсь.
       Голос пожилого ангела.Вы опять шутите?
       Доктор.Почему «опять»? Я всегда шучу. (Мрачно.)И всегда серьезен. (Собаке.)Не ходят отсюда письма. И почтового ящика у нас нет. Пациенты писем не пишут, а мы со Степанидой Евлампиевной отправляем письма в городе. (Вверх.)Да еще тайком друг от друга.
       Голос пожилого ангела.Хватит вам.
       Доктор (спокойно).Хорошо, уговорили. Хватит так хватит. Больше к этой теме не возвращаемся.
       Голос молодого ангела.К какой теме?
       Голос пожилого ангела.К какой теме?
       Доктор.Да ни к какой. Это я так. Перепутал. Сбился с ритма. (Встает. Читает текст. Иногда шевелит губами. Некоторые фразы произносит вслух. Первые фразы произносит медленно, несколько рассеянно. Последние – быстро и уверенно.)Здравствуйте, дорогие мои… очень хорошо… деревья красивые… много цветов… Я еще не привык здесь жить. Тут одни дураки. Дураков выводят на ошейниках. Санитар ходит с палкой, я его боюсь. Я укусил фельдшера за палец, не хотел одевать ошейник. Потом пришел Доктор и меня спас. Но фельдшер не злая, так положено всем: на ошейниках гулять или сидеть в палате. Доктор хороший человек, только глупый очень. Все время играет сицилианскую защиту и все время проигрывает. Я пытался играть с ним ферзевый гамбит, но он не хочет, сразу нервничает и начинает рассказывать, как он учился в Москве. Я лучше буду играть сицилианскую защиту. Пожалуйста, заберите меня отсюда. (Садится на пол, кладет письмо в карман.)
       Голос пожилого ангела.Вранье все. Неправда это.
       Доктор.Что неправда?
       Голос пожилого ангела.Про Санитара неправда. У него палка так, для виду. И про меня неправда.
       Доктор.Нет. Все правда. И про вас, и про меня. Я – глупый человек и не умею играть ничего, кроме сицилианской защиты. Ходы помню, а играть не могу. И ферзевый гамбит не понимаю. Плохо.
       Голос пожилого ангела.Что «плохо», Доктор? Все же хорошо! Мало ли что и кто напишет? Письмо это я выкину. Выкину и все.
       Доктор.И все? Так просто? Выкинуть письмо, и все будет хорошо, так?
       Вынимает фляжку, долго пьет. Внезапно становится заметно, что он сильно пьян. Шатается, подходит к собаке. Садится рядом, обнимает Собаку за шею.
      Один ты у меня. Никого у меня нет. Только ты меня понимаешь. Спирта хочешь? Не хочешь. Такие дела. Спирт ты не пьешь.
       Входит Балерина.Ставит на стол перед Доктором тарелку с котлетами. Уходит. Доктор берет одну котлету, откусывает от нее, остальное протягивает Собаке. Собака ест у него с руки. Доктор одновременно говорит и кормит Собаку.
      Котлеты ешь, а спирт не пьешь. Чудак–человек. Так ты на самом деле думаешь, что они за тобой приедут? Что они хорошие люди? И Степанида Евлампиевна хороший человек? И Санитар? И я? А вот эти, которым ты пишешь, ты что, не понимаешь, что это они тебя сюда и направили? Не разобрались, ошиблись? Нет! Им просто все равно. Им на тебя полностью наплевать. Не веришь? Веришь? Как же можно доктору не верить? Я клятву давал. Гиппократа. Знаешь такого? Не прочитают они письмо и не приедут к тебе. Да и не ходят отсюда письма. Все. Не осталось у меня больше. Хорошие котлеты? А как же! Я один живу. Сам делаю котлеты. Все один и один. Приходится все делать самому. Даже котлеты.
       В ходит Балерина. Поднимает с пола пустую тарелку.
       Уходит.
       Голос пожилого ангела.Доктор. Вам спать пора.
       Доктор.Почему?
       Голос пожилого ангела.Вы перебрали сегодня. Чушь несете всякую. Вам надо бы поосторожнее с алкоголем.
       Доктор (встает с пола, вытирает руки о халат, вынимает из кармана письмо). Степанида Евлампиевна. У нас есть конверты?
       Голос пожилого ангела.Зачем вам?
       Доктор.Так, письмо надо отправить.
       Голос пожилого ангела.Вы серьезно?
       Доктор.Абсолютно.
       Голос пожилого ангела.Не надо, Доктор. Дайте письмо мне, я сама отправлю.
       Доктор.Да. Вы отправите. Не стыдно врать?
       Голос пожилого ангела.Ну, ладно, ладно. Не отправлю, положу в папочку. У меня уже есть папочка для Наполеона. Папочкой больше, папочкой меньше. Мне не жалко.
       Доктор.Не жалко?
       Голос пожилого ангела.Не жалко.
       Доктор.В дополнение ко всем вашим несомненным достоинствам вы еще и щедрая женщина. Дайте конверт.
       Входит Балерина с конвертом. Доктор берет конверт, начинает тщательно его разглядывать. Балерина уходит.
       Голос пожилого ангела.Теперь все в порядке. Спать пойдете?
       Доктор.Теперь все в порядке. Но конверт у вас без марки.
       Голос пожилого ангела.Доктор, вы взрослый человек. Вы серьезно хотите отправить эту бумажку?
       Доктор.Это не бумажка. Это письмо. И я его отправлю.
       Голос пожилого ангела.Там же про Санитара. И про цветочки. Вы разве не поняли про цветочки?
       Доктор (подходит к шахматному столику, чуть отодвигает шахматную доску в сторону). Я понял про цветочки, грамотный. (Вынимает из кармана ручку. Собаке.)Смотри. Я еще цветочки подрисую, и еще. И еще один цветочек! Адрес на конверт. (Рисует на письме, вкладывает письмо в конверт, заклеивает, пишет на конверте.)
       Голос пожилого ангела.Зачем вам это, Доктор? Не надо.
       Доктор.Почему «не надо»?
       Голос пожилого ангела.Они же прочитают.
       Доктор.Пусть читают. Нам с вами не жалко. Пусть все читают.
       Голос пожилого ангела.Нас с вами с работы снимут.
       Доктор.Не снимут.
       Голос пожилого ангела.Не понимаю я вас, Доктор.
       Доктор.Да чего тут понимать? Получат письмо, прочитают и выкинут в корзину. Или сожгут.
       Голос пожилого ангела.Вы уверены?
       Доктор.Больше чем уверен. Вы помните мужчину, который его нам привез?
       Голос пожилого ангела.Помню.
       Доктор.Тогда представьте его в качестве адресата. Я вам обещаю, они даже не ответят. Они же грамотные. Кто–то же учил его читать, писать, играть в шахматы? Или вы полагаете, они не знали, что такое дурдом? Знали, конечно знали, но парня направили именно к нам. Если разобраться, то они даже хуже нас. У нас Санитар с палкой, ошейники и успокоительные лекарства. А у них что? Ничего. Ничем они не лучше нас. Такие же сволочи.
       Голос пожилого ангела.Хитрый вы, Доктор. Все учли. У меня бы так не получилось. Им–то письмецо тоже невыгодно.
       Доктор.Оно никому не выгодно. Кроме меня.
       Голос пожилого ангела.А вы–то при чем? Вам зачем это все?
       Доктор (вынимает из кармана печать, дышит на нее). А Доктор сейчас печать поставит на конверт. Печать лечебного учреждения. И письмо дойдет. (Кричит.)У меня печать, власть! Как у капитана корабля или армейского генерала. У меня такая печать, такая печать! С такой печатью письмо и без марки дойдет. (Совсем тихо.)Ой, качает что–то. Шторм. (Кричит.)Я – капитан корабля, а вы, Степанида Евлампиевна – мой боцман!
       Доктор садится на пол. Плачет. Пытается встать, падает. Опять пытается встать. Встает на четвереньки, тихо скулит. Подползает на четвереньках к Собаке, обнимает ее. Выходит Санитар. Очень осторожно поднимает Доктора. Доктор встает на ноги, несколько секунд смотрит прямо перед собой. Сосредотачивается.
      Не надо, я сам… сам. Сейчас… я сейчас. Мне надо сказать, обязательно надо сказать.
       Доктор мягко отталкивает Санитара. Санитар отпускает Доктора, но остается стоять позади него с видом и намерением подхватить в случае чего.
      Тут написано… (Вынимает письмо из кармана, шевеля губами, читает адрес на конверте, что–то бормочет про себя.)Тут написано главное.
       Доктор подходит к краю сцены. Взглядом останавливает Санитара. Санитар остается стоять, не следуя за Доктором. Видно, что Доктор пьян, но может себя контролировать.
       Пауза.
      Тут написано, что Доктор – хороший человек. (Трясет письмом и кричит все громче.)Доктор – хороший человек. Доктор – хороший человек! Доктор – хороший человек!!
       Занавес

      Взрослые всегда врали. Все. Врали учителя. Учителя говорили, что мы должны хорошо учиться, только у тех, кто хорошо учится, есть перспективы. Это не было правдой. Воспитатели учили нас, что главное в жизни – слушаться старших, не пить водку и не курить. Ерунда, полная чушь. Пили водку и курили почти все взрослые, которых я знал. Чаще всех лгали врачи. Врачи лгали почти всегда. Но именно врачи соглашались иногда сыграть со мной партию–другую в шахматы. Я знал, я был уверен: те, кто хорошо умеет играть в шахматы, гораздо умнее и честнее остальных людей. Только один раз за всю мою детскую жизнь взрослый человек заговорил со мной как с равным. На прямой вопрос, не лучше ли было бы для меня и таких, как я, умереть, чтобы не портить жизнь себе и окружающим, взрослый человек ответил прямо. Он поднял голову от шахматной доски, посмотрел мне в глаза, ответил не задумываясь: «Не знаю, – сказал он, – может быть, это было бы и гуманнее. Только я тебе в таких делах не советчик. Меня профессия обязывает людям жизнь спасать». «И мне?» – спросил я. «И тебе тоже, – ответил он спокойно. – Твой ход». Быстро и уверенно передвигая фигуры, он выиграл у меня три партии подряд. Честно играл, правильно. Хороший мужик, хороший врач.
      Шахматы. Жестокая игра. Игра по строгим правилам, без передышки, без пощады. Часы включены, фигурки плавно перемещаются по доске. Время уходит, ничего нельзя сделать. Мат королю, конец. Партия.
      Те, кто умели играть в шахматы, всегда были правы. Днем и ночью они играли между собой в шахматы. Днем и ночью они разрабатывали сложные комбинации черных и белых фигур. Нормальным считалось держать в голове по шесть–семь партий одновременно. Умные, слишком умные мальчики из моего далекого детства объясняли мне устройство мира. Школьные учебники они знали почти наизусть. Если из–за частых простуд мне приходилось пропускать школьные уроки, я не особенно переживал. Пацаны поначалу объясняли мне непонятное, а потом научили читать учебники. Читай учебники как книги, говорили они. Я читал учебники как книги, читал все подряд. Читал свои учебники и учебники старших классов. У меня не было родителей. Были братья. Старшие братья, пацаны. Они учили меня всему. Однажды их отвезли в дом престарелых, и они все умерли. Умерли, потому что у них была миопатия. Умерли, потому что, если не можешь сам добраться до туалета, ты должен умереть. Умереть страшной смертью. Быстро умереть не дадут. Умереть быстро не поможет ничто, ни физика, ни химия, ни анатомия. Даже шахматы не помогут.

      Он полулежал на низенькой тележке с подшипниками и ел чеснок. Ноги его свисали с тележки. Ноги ему были уже не нужны. Правая рука нужна была для того, чтобы поддерживать тело, левой он подносил ко рту то хлеб, то чеснок. Голова – нормальная детская голова. Умные глаза, большой, открытый лоб, веснушки. Обычная голова, неестественно огромная по сравнению с тщедушным и почти никуда не годным телом.
      – Я могу зубок чеснока совсем без хлеба съесть, – похвастался я.
      – Ты откуда такой умный?
      Я ответил.
      Он улыбнулся. Усмехнулся невесело.
      – Тебя как зовут?
      – Рубен.
      – А меня – Миша.
      Он в очередной раз откусил от куска хлеба. Кусал он как–то странно, пытаясь за один раз запихнуть в рот как можно больше. Чеснок же он подносил ко рту бережно, от чеснока он откусывал едва заметный кусочек. Чеснок он почти лизал. Жевал медленно. Я знал, что жевать ему было тяжело. Миопатия.
      – Ты дурак, Рубен. Видишь ли, задача состоит в том, чтобы съесть как можно большее количество хлеба с как можно меньшим количеством чеснока. Понятно?
      – Понятно. Здесь плохо кормят. Значит, у тебя где–то должна быть спрятана соль в бумажном пакетике. С солью можно много хлеба съесть. И перец. Соль тебе приносят ходячие из столовой, а перец передают из дома. Я угадал?
      – Приблизительно. Соль мне действительно приносят, а перец я покупаю. Но у меня есть кое–что получше перца. Вечером покажу.
      Я начинаю надеяться.
      – Ты, Миша, как пацаны.
      – Какие пацаны?
      – Ты в шахматы вслепую можешь на шести досках?
      – Могу, а что?
      Я рассказываю про пацанов. Он слушает, забыв про хлеб и чеснок.
      – Все сходится, – говорю я. – Ты играешь на шести досках вслепую, у тебя соль в пакетике.
      – Соль у меня в пузырьке, в пузырьке она не так мокнет.
      – Неважно. У тебя есть соль, ты нормально играешь в шахматы. И ты назвал меня дураком. Меня тоже пацаны часто дураком называли.
      – И ты не обижался?
      – А на что обижаться? С виду я умный, и язык у меня хорошо подвешен, но на самом деле я – дурак.
      Я молчу. Похоже, придется рассказать ему главное. Все равно он догадается.
      – Знаешь, Миша, я и вправду дурак. Я не умею играть в шахматы. Совсем.
      – Не беда, я научу. Доставай доску.
      – В том–то и дело. С доской я умею. С доской любой дурак сумеет. Но ведь если человек не помнит, где какая фигура стоит, какой из него шахматист?
      – Все, кто не умеет играть в шахматы вслепую, по–твоему, дураки?
      – Конечно. Вот тебе пример. Меня пацаны этому учили. Представь себе, весь детдом.
      Миша откидывает голову назад, прикрывает глаза.
      – Может, ты и дурак, но с тобой весело.
      – Представил?
      – Представил.
      – Убери девочек. Они не играют в шахматы. Для девочек это неважно. Убери тех, у кого родители пьют, тех, кому хоть раз в жизни давали наркоз, тех, кто пошел поздно в школу. Теперь убери дэцэ–пэшников, ДЦП – болезнь мозга. Все эти люди по определению не могут быть умными. Кто у тебя остался?
      Миша открывает глаза.
      – Мы с Федькой.
      – У Федьки какая инвалидность?
      – Никакой, хромает немножко.
      – Я так и думал. Его сюда и привезли, потому что дурак.
      – Федька не такой уж и дурак.
      – В шахматы играет?
      – Нет.
      – Понятно. Остаешься ты. Один ты, обидно. Пацанов много было.
      – Погоди, значит, у нас тут дурдом, что ли?
      – Конечно, дурдом. И книжки специальные, и еда плохая. Дурдом и есть.
      – Нормальные книжки, никакие не специальные.
      – Ты учебник математики за какое время можешь прочитать?
      – Болел как–то долго, пропустил много. Прочитал пол–учебника за неделю.
      – Правильно, значит, ты – как пацаны. Ты нормальный. Остальные дураки. А там, на воле, все дети – нормальные. Я тоже сначала не верил. Это все пацаны между собой придумали. А потом нам учительница математики после контрольной работы сказала, что если бы мы учились в общеобразовательной школе с нормальными детьми, мы были бы двоечниками. Нам оценки из жалости ставят. Она все объяснила, она сказала, что от наших оценок нужно отнимать по два балла, получится настоящая цифра. У меня одного «тройка» вышла, у остальных «двойки» и «колы». Она настоящая учительница была, с воли, подменной у нас работала. Кричала сильно.
      – Так она со злости это сказала.
      – Конечно, со злости. Взрослые со злости только правду и говорят. Вот врачи, когда спросишь что–нибудь важное, улыбаются так добренько: «Будешь ходить, будешь ходить». А однажды мой лечащий врач в больнице ручку уронил, полез под кровать. Когда разогнулся, сказал со злостью: «И зачем его лечить? Все равно ходить не будет». Так и эта учительница. Я ее на следующий день стал про оценки спрашивать, она заулыбалась и сказала, что я ее не так понял. Добренько так сказала, ласково. Я сразу понял – врет. Я теперь всегда от своих оценок по два балла отнимаю. И учиться стараюсь хорошо. Учителя «пятерки» ставят, но я–то знаю, что это «тройки».
      Миша погрустнел. Миша начал считать. Лицо у него в это время стало, как у Сашки Поддубного, когда он над шахматным ходом думал.
      – Не сходится у тебя. Я не круглый отличник.
      – Все у меня сходится. Тебе–то зачем учиться? Ты все равно умрешь скоро. У тебя миопатия.
      – А тебе зачем?
      – Я в Новочеркасск верю. Ты знаешь про Новочеркасск?
      – Слышал. Это про интернат, где картошку дают и живут долго?
      – Про него.
      – Брехня все это. Не верю я.
      – А я верю. Только туда не всех переводят, а только тех, кто учится хорошо.
      Миша посмотрел на меня внимательно. Как на шахматную доску.
      – После ужина все пойдут кино смотреть по цветному телевизору. «Три мушкетера». Ты не ходи. И я не пойду. Я книжку читал.
      – Хорошо тут у вас. Телевизор цветной.
      – Ты дурак, Рубен. Телевизор – не главное.
      Мне хочется посмотреть кино, но я слушаюсь Мишу. К тому же я тоже читал книжку. Если читал книжку, зачем кино?
      Нам приносят обед. Я ничего не ем. Выпиваю компот. Компот по цвету и вкусу слабо отличается от воды. Я откладываю хлеб с обеда. Когда хлеб высохнет, его можно будет грызть как сухари.
      Вечером приносят ужин. На ужин я тоже ничего не ем. Хлеба на ужин дают только по полкусочка. Пытаюсь выпить содержимое стакана. На вкус – гадость.
      – Что это? – спрашиваю я Мишу.
      – Питье.
      – Я слышал, как нянечки говорили, что питье несут. Я думал, они так шутят. У вас всегда так кормят?
      – Питье как питье. Ты его не нюхай и не пробуй. Пей залпом, там дневная норма сахара. А кормят нормально. В октябре борщ еще ничего, из свежей капусты. К декабрю хуже. Летом дают яблоки. Два года назад дали арбузы, каждому по ломтику. На 7 Ноября, Новый год и День Победы дают курицу. Ты что больше любишь, ножки или крылышки?
      – Ножки. Можно кость разгрызть и долго мозг сосать.
      – Я тоже ножки, но это уж как повезет. Утром первого января дают по две ложки жареной картошки. Это специально делают, чтобы старшеклассники после пьянки проснулись. Каждый первый четверг месяца дают колбасу, шестьдесят грамм. В столовой, может, и шестьдесят грамм, нам – меньше. Еще иногда вкусные вещи дают. Капусту соленую или икру кабачковую. Можно нянечек попросить, они тебе капусту или икру на хлеб положат.
      – На хлеб больше положат?
      – Нет, не больше. Но если икру кабачковую с перловой каши снимаешь, ее совсем мало получается. А на хлебе все тебе достается. Пусть лучше она в хлеб впитается, чем в кашу. Верно ведь?
      Миша становится серьезным. Миша с гордостью прерывает рассказ.
      – Ладно, хватит болтать. Говоришь, у пацанов соль была?
      – Была. Я хотел у тебя попросить соли, я новенький, у меня своей еще нет.
      – «Попросить», – передразнивает он меня. – Интересно, кто тебе соли просто так даст? Ладно, живи, пока я добрый. Подползи к дивану, что найдешь за диваном, – неси сюда. Я и сам могу ползать, но у тебя быстрее получится.
      Я ползу к дивану. Между диваном и батареей парового отопления нахожу баночку с солью и завернутую в газету бутылку.
      – Миша, – говорю я, – ты как хочешь, но я пить не буду. Я вино еще никогда не пил.
      – Это не вино, – отвечает Миша. – Тащи сюда.
      От дивана до Миши – пара метров. Я бережно толкаю соль и бутылку к Мише. У бутылки – странный запах.
      Миша приоткрывает горлышко бутылки. Достает из кармана тетрадный лист, кладет на пол. Перекладывает на бумагу наш хлеб. Открывает баночку с солью. Щедро посыпает хлеб солью. Наклоняет над хлебом бутылку, тоненькой струйкой льет на хлеб подсолнечное масло. Я не смог бы так точно одной рукой управиться с бутылкой.
      Я не скрываю восхищения. Я поражен.
      – И часто ты так ужинаешь?
      – Когда захочу. Моя бутылка.
      Я поражен.
      – Целая бутылка подсолнечного масла?
      – Половина. Закончится – еще куплю.
      – Деньги родители передают?
      – Нет у меня родителей, – гордо говорит Миша. – Я покупаю масло на свои деньги. У нас пожарники шефы. Они каждый год конкурс наглядной агитации в детдоме проводят. Победителям дарят фотоаппараты. Я свой продаю. Понятно?
      – И каждый год ты побеждаешь в конкурсе?
      – Конечно. Я к этой наглядной агитации подписи делаю из цветной фольги. Мне все равно, кто победит. Чья бы работа ни победила, подпись будет моя. А пожарники – хорошие мужики. Они для своей выставки мне подписи заказывают. Один раз три рубля дали. В прошлом году мне шахматы подарили, я их тоже продал. Зачем мне шахматы?
      Миша не спешит есть свой хлеб. Он ждет, пока масло получше впитается. Масло уже растворило соль на хлебе. Я тоже не спешу. Мы делаем вид, что хлеб с маслом нас совсем не интересует. Миша показывает, как он делает эти подписи. Тонкими изящными пальцами он очень точно намечает шариковой ручкой на фольге контуры будущих букв. Намечает с изнанки. Плавно водит по фольге ручкой, переворачивает фольгу, опять водит ручкой. Контур проступает медленно, очень медленно. Наконец Миша откладывает ручку и протягивает фольгу мне. На фольге каллиграфическим почерком выдавлено слово, одно слово: «Рубен».
      Мы едим хлеб.
      Хлеб очень вкусный. В тот момент мне казалось, что на свете нет ничего лучше черного хлеба с солью и подсолнечным маслом.
      Я съедаю свой хлеб быстро. Миша жует не спеша. Он говорит, что ест медленно, чтобы растянуть удовольствие, но я ему не верю. Я знаю, что ему тяжело жевать.
      Миша доедает хлеб, затыкает бутылку куском газеты. Я толкаю бутылку к дивану, прячу ее. Ужин закончен.
      Миша смотрит на меня.
      – Так, говоришь, они все умерли?
      – Все.
      – Жалко.
      – Конечно, жалко, они хорошие были.
      – Ты не понял, – говорит он сухо, – жалко, что я с ними в шахматы не поиграл.

      Миша – мой друг. Это значит, что мы должны всем делиться. Дружба невыгодна Мише. Он может со мной делиться, я – нет. Он старше меня на три года. Он уже пьет вино, а один раз на Новый год пил водку. Про водку он мне рассказал сам. Он мне все рассказывает. С другом можно говорить о чем угодно. Когда мы остаемся одни, мы разговариваем. Я рассказываю ему книги. Он не любит читать. Миша говорит, что в книгах одно вранье, в жизни все не так. Я рассказываю ему про пацанов, просто пересказываю то, что пацаны говорили между собой.
      – Знаешь, как отличить настоящего друга от ненастоящего?
      – Как?
      – С настоящим другом можно говорить о смерти. Ты хочешь умереть?
      – Конечно. Только я быстро хочу умереть.
      – Знаешь, Миша, я тоже хочу умереть. Но ведь поговорить об этом не с кем, правда?
      – Со мной можешь.
      – Но кроме тебя – не с кем. Значит, ты – мой друг.
      Миша сидит в коридоре, я лежу рядом. К нам подходит старшеклассник. Нагибается и кладет перед Мишей большую шоколадку.
      – Держи, Михаил, должок с меня. Все, как договаривались.
      Старшеклассник уходит. Я ничего не понимаю. Шоколад в детдоме едят вечером, каждый в своей комнате. Старшеклассники не делятся шоколадом просто так.
      – Он проспорил тебе шоколадку? О чем вы спорили?
      – Мы не спорили.
      – Но он сказал, что был должен тебе шоколадку.
      – Правильно. Был должен, но мы не спорили. Он мне ее в покер проиграл.
      – Ты играешь в карты на шоколадки?
      – Не только. Я еще на деньги играю. Мне деньги нужны. Думаешь, с одного фотоаппарата много денег выходит? Мне нужно еще сигареты покупать.
      – Ты ж не куришь.
      – Я не себе покупаю. Мне сигареты для дела нужны.
      – Но это нечестная шоколадка. Играть в карты на деньги нехорошо.
      Миша уже шуршит шоколадной оберткой. Отламывает от шоколадки дольку, кладет в рот, еще одну молча протягивает мне. Я лежу на локтях, у меня грязные руки. Если я возьму чуть подтаявшую дольку рукой, она растечется по моим немытым пальцам, ее придется слизывать, будет невкусно. Беру шоколад ртом из его руки, жую. Мне стыдно есть эту нехорошую шоколадку, но и обижать Мишу я не могу. Весь детдом видит, как мы едим шоколад. Если бы я отказался, получалось бы, что Миша мне уже не друг.
      Миша заворачивает нашу шоколадку в обертку. Мы съедим ее потом. Съедать все сразу было бы глупо. Шоколадка будет храниться у Миши. Я уверен, он не станет есть ее один. Он – мой друг.
      – А если бы ты проиграл? – спрашиваю я.
      Миша не отвечает. Миша смотрит куда–то сквозь меня. Взгляд его холодный и пустой. Шахматный взгляд.
      – Извини, Рубен, я задумался. Что ты сказал?
      Я повторяю вопрос.
      Миша улыбается. Я люблю его улыбку. Золотистые веснушки рассыпаются по скуластому лицу. Он на мгновение становится похожим на маленького мальчика. Веселого маленького мальчика.
      – Ты дурак, Рубен. Если бы я проиграл, я купил бы ему шоколадку. Я иногда проигрываю специально. Иначе со мной играть никто не захочет. Я помню колоду. Могу карта за картой три колоды в голове держать. Они же не помнят колоду. Никто не помнит, я проверял. А когда вина выпьют, совсем дурные становятся. А я даже после вина все четко помню. Я пьяный на спор вслепую на шести досках играл. На деньги.
      – В шахматы на деньги?
      – Почему бы и нет?
      Все путается у меня в голове. Миша пьет вино и играет в карты на деньги. Он – плохой. Но он делится со мной шоколадом и подсолнечным маслом. Он – хороший. Он плохой или хороший? Я не знаю ответа, я повторяю себе: «Миша – мой друг. Миша – мой друг. Миша – мой друг».

      В детдоме – скандал. Новенькому устроили темную. Темная – это когда человека накрывают покрывалом и бьют чем попало: руками, ногами, костылями, протезами. У кого что есть. Через покрывало не видно, куда бьют. И кто бьет – не видно.
      Пару дней назад новенький отобрал у Миши колбасу. Миша ел бутерброд с колбасой, а новенький подошел, взял бутерброд из его руки и съел. Все знали про колбасу и новенького, но прямых улик против Миши не было. В тот день Миша купил сигареты. Сидел во дворе и всех угощал. Всем, кто курил, он давал по сигарете.
      Все любили Мишу. Он покупал сигареты и раздавал всем. Очень часто он угощал сигаретами Федьку. Федька, здоровенный парень, таскал за собой Мишину тележку за веревочку. Он мыл Мише голову, сажал на горшок. Федька курил, как паровоз, но своих сигарет у него не было. Когда сигарет у Миши было мало, он давал их только Федьке. Никто не обижался за это на Мишу. Федька был сиротой. Я тоже был сиротой. С Федькой Миша делился сигаретами, со мной – едой. Никто не мог его ни в чем упрекнуть.
      Конечно, я знал про темную. Конечно, я был на стороне Миши. Если бы новенький попытался отнять колбасу у меня, я укусил бы его за руку. Или хотя бы попытался его укусить. Я мстил бы ему потом, как мог. И дело тут не в колбасе.

      Тетя Клава режет хлеб. Старается. Резать хлеб очень трудно. Если нарезать буханку на куски поровну на всех, то тете Клаве ничего не останется. Но так не бывает. Тетя Клава всегда оставляет себе полбуханки. Острым ножом нянечка пытается расщепить хлеб на тонкие ломтики. Хлеб крошится, ломается. Тетя Клава старается все сильнее, но чем сильнее она старается, тем хуже у нее выходит. Тетя Клава злится. Тетя Клава – злая нянечка.
      Нянечки бывают злые и добрые. Это понятно. Люди бывают разные. Но тетя Клава – особенная нянечка. Она – одна такая в нашем детдоме. Все нянечки – злые и добрые – приносят продукты из дома. Они едят принесенные из дома бутерброды, заваривают принесенный из дома чай. Некоторые нянечки платят в бухгалтерию детдома небольшие деньги, тогда на них выделяют дополнительные порции. Если нянечка платит деньги, она ест вместе с нами. Нянечки не хотят платить деньги. Нянечки не хотят есть вместе с нами. С нами едят только одинокие женщины, только те, у кого дома совсем никого нет. Когда нянечка ест вместе с нами, она делит хлеб на всех поровну.
      На праздники нянечки приносят из дома что–нибудь очень вкусное. Праздники у нянечек не такие, как у учителей. Годовщина Октябрьской Революции или Первое Мая их не интересуют. Настоящие праздники – это поминки и свадьбы. Если у нянечки умер или женился кто–нибудь из родственников, то в ее дежурство мы обязательно едим пироги, блины и варенье. Варенье нянечки мажут нам на хлеб или разбавляют водой. Если варенье смешать с водой – получается компот. Очень вкусный компот. Одна нянечка принесла как–то целую сумку разной еды. Она доставала из сумки уже нарезанные куски вареной и копченой колбасы, пирога и селедки. Еды было много, очень много. Мы съели не все. А под конец нянечка раздала нам каждому по пять конфет. Пять конфет – это пять конфет. Обычно нянечки раздавали нам по две конфеты. В то утро нянечка не пошла в столовую за кашей и чаем. Зачем? Даже хлеб она принесла из дома. Еще она принесла из дома большую фотографию в деревянной рамке. На фотографии был молодой солдатик в военной форме – ее сын. Сын пришел из армии – это праздник. Счастливая нянечка показывала нам фотографию, рассказывала, какой чудесный у нее сын. Отличник боевой и политической подготовки.
      Тетя Клава из дома никогда ничего не приносила. Тетя Клава носила нашу еду себе домой. Тетя Клава была особенная нянечка.
      Чемпионат мира по футболу. Серьезное соревнование. Посмотреть хочется всем. Второй тайм показывают после отбоя. Второй тайм хочется посмотреть больше, чем первый. За три дня до чемпионата детдом замирает в ожидании. Никто не ругается матом. Все старшие мальчики послушны как никогда. Курят только тайком, а когда курят, бросают окурки исключительно в мусорницы. Никаких пьянок. Какие могут быть пьянки? Чемпионат мира по футболу – это серьезно. Если твой день рождения выпал на чемпионат мира – считай, тебе повезло. Ты выпьешь с друзьями вина после чемпионата. Вина будет больше, чем обычно. Пить будете и за день рождения, и за советских футболистов.
      Серега болел за Бразилию. Почему за Бразилию, он объяснить не мог. Серега ничего не знал про Бразилию. Болел и все. Наши футболисты никуда не годились – это понятно. Но и в хоккее Серега болел за Канаду. Такой он был парень – Серега.
      Миша ни за кого не болел. Миша говорил, что гонять мяч по полю – глупость.
      Тетя Клава ходит по детдому, поджав губы. Тетя Клава громко кричит на всех, ей никто не отвечает. Директор детского дома разрешил смотреть футбол, дежурный воспитатель разрешил. Последнее слово – за тетей Клавой. У тети Клавы – власть.
      За полтора часа до отбоя все малыши помыли руки и легли спать. Тихо в детдоме. Никто не спорит с тетей Клавой. Все ведут себя хорошо. Когда тетя Клава идет по коридору, – все уступают ей дорогу. Даже те, кто на костылях. Даже безногий Серега на своей тележке. Все хорошо, все спокойно. Тете Клаве нравится, когда все спокойно. Тете Клаве нравится, когда ее уважают. Если тетя Клава разрешит смотреть футбол, все забудут про тетю Клаву. Они сядут перед телевизором, они будут радоваться и огорчаться вместе, без тети Клавы.
      Тетя Клава не разрешает. «Все, – говорит тетя Клава, – идите спать». Упрашивать тетю Клаву бесполезно. Тетя Клава непреклонна. Спать – значит, спать.
      В комнате старшеклассников спор. Серега предлагает запереть тетю Клаву в комнате.
      – А что, – говорит Серега в запальчивости, – я затолкаю ее в комнату и запру на швабру. Что она мне сделает? Посмотрим футбол и выпустим.
      С Серегой никто не спорит. Пусть. Ссориться с Серегой никто не хочет. Всем нравится Серегина идея. Все по очереди ругают тетю Клаву. Все правильно. Тетя Клава сама нарывается на скандал. Давно пора ее проучить.
      Молчит один Миша. Миша молчит и улыбается.
      – О чем ты думаешь? – спрашивает Мишу Серега.
      – О шахматах. Не о футболе же.
      – Нет. Что ты думаешь о тете Клаве?
      – Сука. Сука и дура.
      Серега подъезжает поближе к Мише.
      – Вот и мы думаем, что сука. Стоит ее проучить. Ты согласен?
      Миша улыбается. Миша почти всегда улыбается.
      – Конечно, согласен. Только запереть мало. Она вырываться станет, дверь сломает. Завтра скандал поднимется, твоих родителей вызовут.
      – Мне все равно.
      – Ну, если тебе все равно, тогда другое дело. Я думал, что тебе не все равно. Запереть себя просто так она не даст. Сопротивляться будет. Ты сильный, а в ней весу килограмм сто, наверное. В общем, если ты ей что–нибудь сломаешь, сядешь в тюрьму. Тебе шестнадцать есть?
      – Есть. Мне все равно. Сказал – должен сделать.
      – Так делай.
      На полу перед Мишей лежит пустая шахматная доска и вырезка из газеты. Фигур на доске нет, но все знают, что фигуры Мише не нужны. Все фигуры у него в голове. Миша делает вид, что анализирует шахматную партию. Миша делает вид, что ему все равно.
      Серега сердится.
      – Тебе хорошо. Твои шахматы ночью не показывают.
      – Ты ошибаешься. Последний чемпионат показывали ночью. Мне все равно. Главное – знать запись партии.
      – Что ты предлагаешь?
      – Я ничего не предлагаю. Делайте, что хотите. Можете тетю Клаву зарезать, утопить, зажарить живьем на костре, скормить крокодилам. Только где крокодилов взять, я не знаю.
      Никто в детдоме не может так разговаривать с Серегой. Только Миша. Миша говорит тихо, очень тихо. Но в комнате так тихо, что Мишины слова слышат все.
      – Миша, – говорит Серега, – у тебя голова не болит?
      – Нет.
      – Тогда сейчас заболит.
      – У меня голова никогда не болит.
      – А если коляска перевернется, заболит?
      – А с чего ей переворачиваться?
      – Я ее сейчас переверну. Случайно.
      Миша молчит. Миша думает. После недолгой паузы серьезно, чересчур серьезно, замечает:
      – Нет. Не выйдет. Ничего у тебя не выйдет. Чтобы тетю Клаву душить, две руки нужны. Чем ты будешь мою коляску переворачивать?
      Серега старается держать себя в руках. Серега не может признать перед всеми, что Миша прав.
      – Ладно, – внезапно и радостно замечает Миша, – ты малышей уложил?
      – Уложил. Они уже полчаса как спят.
      – Все спят?
      – Все.
      – Спорим на шоколадку, что не все?
      Серега не хочет спорить.
      – Ну тебя на фиг. С тобой спорить – себя не уважать. Я тебе уже три шоколадки проспорил.
      – Так всегда. Все приходится делать самому. Пойду малышей спать укладывать.
      – Ты? Как ты будешь их укладывать? Так они тебя и послушались.
      – Возьму кулек конфет и уложу. Делов–то. Давай конфеты.
      – Это не мои конфеты. Мы их для чая оставили.
      – Ничего не знаю. Без конфет я с ними не управлюсь. Кстати, объясни мне, пожалуйста, зачем тебе конфеты? Сахар для мозгов полезен, а тебе нужно мышцы качать. Мозгов у тебя все равно нет. Творог тебе нужен, а не конфеты. Да и не справедливо это. Вы будете футбол смотреть, а малышам что? Хоть конфет поедят. Так. Некогда мне с тобой разговаривать. Откати меня в комнату к малышам. Книгу только захвати.
      Серега берет в руки Мишину книгу.
      – «Хоровое пение». Ты им петь собрался?
      – Надо будет – буду петь.
      – Ну, ты и даешь. Что еще придумал? Я откачу, мне не трудно. А Федька где? Разбудить его?
      – Федьку не трожь. Я его сразу после ужина спать послал. Вам, дуракам, хорошо. Тетю Клаву на костре зажарите, вас лет через десять из тюрьмы выпустят за хорошее поведение, а Федьке чуть что – дурдом. На всю жизнь.
      Серега берется за веревку, привязанную к Мишиной тележке. Одной рукой он отталкивается от пола, другой тянет за собой Мишину тележку.
      В комнате у малышей Серега включает свет.
      – Иди спать, – говорит ему Миша шепотом. – Лежи на кровати, пока тетя Клава не позовет футбол смотреть. И все наши пусть ложатся. Скажи: мы объявляем тете Клаве бойкот. Пока о футболе не заговорит – всем молчать.
      Серега кивает. Бойкот – это серьезно. За бойкот в тюрьму не посадят.
      Малыши спят. Все накрыты одеялами с головой. Тихо.
      – Так, – говорит Миша. – Похоже, Серега, проспорил я тебе шоколадку.
      – Мы не спорили.
      – Ну, как хочешь, не спорили так не спорили. Раздадим по конфете тем, кто не спит, и пошли отсюда. Обойдешься без футбола.
      Из–под одеял показываются детские головы. Не спит никто.
      – Так, – говорит Миша, – Серега вас, чертей, уложить не смог, за это тетя Клава запретила всем смотреть футбол. А ты, Серега, пошел вон отсюда, хреновый из тебя педагог. Сегодня – я дежурный. Всем равнение на меня. Я вам не Серега, у меня не побалуешься. У меня живо все заснут. Трех часов не пройдет, как все будут спать как убитые. Всем понятно? Начнем с хорового пения.
      Серега не обижается на Мишу. До Сереги доходит. Он со смехом возвращается в свою комнату, оставляя малышей на попечение великого педагога.
      – Начнем с теоретической части. Кто из вас, скажите мне, знает наизусть Гимн Советского Союза? А Интернационал? И подойдите поближе, мне вас не слышно.
      Все молчат. Никто не верит, что Миша не шутит. Все боятся Серегу.
      – Чего молчите, – продолжает Миша, – Серегу боитесь? Или тетю Клаву? Ничего они вам не сделают. Сегодня я дежурный. А Серега с тетей Клавой поссорились и не разговаривают. Никому до вас дела нет.
      Малыши потихоньку садятся на кроватях. Никто не решается первым подойти к Мише.
      – Кто слезет с кровати первый, получит от меня конфету.
      Маленький мальчик без руки подбегает первый. Миша разрешает ему взять конфету из кулька.
      – И тому, на угловой кровати отнеси конфету, если он не спит, конечно.
      – Я не сплю.
      Мальчик без руки уже съел свою конфету и отнес одну лежачему малышу.
      – Принесите подушки, – распоряжается Миша. – Все должны сидеть в ряд и на подушках.
      Малыши очень быстро рассаживаются на подушках перед Мишей.
      – Теперь хорошо. Теперь вы похожи на хор. Тому, кто расскажет наизусть Гимн Советского Союза, я дам еще одну конфету.
      Гимн не знает никто. Миша открывает книгу и читает первый куплет. Просит малышей повторять за ним вслух.
      Малыши тихо повторяют трудные слова, осторожно открывают рты.
      – Нет, так не пойдет, так вы никогда петь не научитесь.
      Миша почти разочарованно смотрит на хор, лицо его выражает полное отчаяние. Миша думает.
      – Я принял решение. Вы у меня запоете. Сейчас будем брать «до». Кто умеет брать «до»?
      Мальчик без руки тихонько тянет ноту.
      – Тебя как зовут? – спрашивает его Миша серьезно.
      – Вася.
      – Что, Вася, вторую конфету хочешь? Не выйдет. То, что ты сейчас изобразил, – не «до». Это все, что хочешь, но не «до». Вполне возможно, что это «ми». Может быть, «си», но не «до». Где тебя так учили петь?
      – Меня бабушка учила.
      – А отбирать колбасу у беззащитных инвалидов тебя тоже бабушка учила?
      Миша смотрит нагло и уверенно. Миша играет в открытую.
      – Слушайте меня внимательно. «До» должно быть громче. Громче! Понятно? Еще раз и вместе. Повторяйте за мной: «до–о–о».
      «До» Миша изображает очень тихо, но малыши уже поняли. Сначала очень тихо, потом все громче и громче они выкрикивают один и тот же слог. Они кричат, скачут на подушках и смеются.
      Миша недоволен.
      – Нет. Это все равно не «до». Впрочем, на первый раз неплохо. Сейчас каждый возьмет у меня конфету и споет «до» как умеет.
      Все по очереди громко кричат и едят конфеты. Последним кричит Вася.
      Его «до» выходит громче всех. Вася берет вторую конфету, еще одну без напоминания относит мальчишке с угловой кровати.
      Миша недоволен. Он делает серьезное лицо.
      – Чего от вас еще можно ожидать? «До» и ту громко петь не умеете. Вернемся к Гимну. Весь Гимн вы все равно за вечер не выучите. Будем учить постепенно.
      Миша читает первое слово, малыши повторяют за ним. Повторяют вразнобой, нескладно. Они уже и не пытаются петь этот Гимн, только повторяют слова вслед за Мишей. Миша никого не поправляет, ни на кого не сердится. Все идет хорошо. Через несколько минут все очень громко повторяют первые три слова. Никого не надо уговаривать. Все кричат очень громко и каждый свое.
      Веселье внезапно обрывается. Заходит тетя Клава. Тетя Клава – человек далекий от искусства. Хоровое пение ее не вдохновляет.
      – Что вы тут делаете?
      Миша невозмутим.
      – Правда, они плохо поют? Ничего не могу с ними поделать. Учу, учу. Но кое–что уже выходит. Так, теперь все вместе повторяйте то, что выучили. Все хором поем «до».
      Малыши не боятся тетю Клаву. Малыши боятся только Серегу. Все поют. Поют «до» как умеют, кричат «до» так громко, как могут.
      – Прекратите немедленно! – тетя Клава кричит громче, чем обычно. Тетя Клава ничего не понимает в хоровом пении.
      – Я так и знал, что вам не понравится. – Миша невозмутим. – Но, вы знаете, не все так безнадежно. Если заниматься с ними каждый день, может получиться очень неплохо. Как вы думаете?
      Тетя Клава не может говорить. Она тяжело вдыхает и выдыхает воздух, пристально смотрит на Мишу.
      – Что ты, сволочь, делаешь? Собака бешеная. Да я сейчас тебя вместе с коляской в туалет откачу и на всю ночь оставлю. Да я знаешь, что с тобой могу сделать?
      – Скормить крокодилам, – невозмутимо отвечает Миша. Лицо его серьезно как никогда.
      Никто в детдоме никогда не посмел бы ударить Мишу. Но тетя Клава не как все. Тетя Клава – особенная нянечка.
      Миша не смелый. Миша все рассчитал.
      – Вот так всегда, – продолжает Миша. – Как всегда. Стараешься, стараешься – и где благодарность? Вот скажите мне, тетя Клава, где человеческая благодарность? Мы с вами уже двадцать минут боремся с этими уголовниками. Знаете, что они придумали? Вам бойкот объявили, а меня дежурить заставили.
      – Что ты мелешь, какой из тебя дежурный? Серега сегодня дежурный.
      – Вот я им так и сказал. Какой из меня дежурный? У меня здоровье слабое. Да какое здоровье? Нет у меня никакого здоровья. Как и у вас. И суставы у нас с вами болят постоянно. У вас суставы болят?
      – Болят, – автоматически отвечает тетя Клава.
      Тетя Клава открывает рот, чтобы сказать что–нибудь еще, но Миша ее перебивает. Миша не дает опомниться бедной женщине.
      – Я им и говорю, что дежурство – наш долг перед страной. Что все должны дежурить, несмотря ни на что. И футбол тут ни при чем. Правильно?
      – Какой футбол? Сейчас пойду Сереге на тебя пожалуюсь. Он же их уже полчаса как уложил, все спали. Я проверяла.
      Миша грустно смотрит в пол. Миша и сам поражен коварством Сереги.
      – Вы меня не слушаете, тетя Клава. Никто меня не слушает. Все из–за здоровья. Все думают, что раз у меня голос слабый, меня можно не слушать. И Серега меня не стал слушать. Я ему говорил, что футбол ничего не значит. Взялся дежурить – дежурь. А он меня с коляски грозился сбросить. Всегда так. Я как лучше хотел. Никто не хотел дежурить, мне пришлось. Серега кулаки свои показывает, вы одного в туалете оставить грозитесь. Что мне делать? Ну вот, скажите, что мне теперь делать?
      Миша смотрит на тетю Клаву снизу вверх. Миша почти плачет от жалости к самому себе.
      Тетя Клава не понимает ничего.
      – Какой футбол? Никакого футбола! Я не разрешала футбол. Они футбол собрались смотреть? Я не дам!
      Тетя Клава выбегает проверить, не смотрят ли парни футбол. Возвращается еще более растерянная.
      – Там телевизор выключен и никого нет, – радостно говорит тетя Клава.
      – Вот и хорошо, вот и правильно, – соглашается с ее радостью Миша. – Не нужно им никакого футбола. Зачем им футбол? Пусть вовремя спать ложатся, режим дня соблюдают. Они мне говорили, что надо к вам сходить, еще раз попросить, а я им так и сказал, что тетя Клава никогда футбол смотреть не разрешит. Тетя Клава если сказала, то сказала. Ее слово твердое. Приходили они к вам?
      – Приходили, – с улыбкой говорит тетя Клава. – Обещали, что хорошо вести себя будут. А я не разрешила.
      – И правильно, – говорит Миша. – Так и надо. Вообще я вами восхищаюсь. Вы – честная и принципиальная женщина. Побольше бы таких в нашем детдоме. Распорядок дня – это главное. Распорядок дня серьезные люди писали, профессора московские. Сон – лучшее лекарство. Крепкий сон – основа долголетия. Вы одна стоите на страже нашего здоровья. Одна против всех. Как Джордано Бруно.
      – Никакая я не бруна. Как ты со взрослыми разговариваешь? Я – порядочная женщина. Зачем бруной обзываешься?
      – Я ж не спорю. Конечно, порядочная. Джордано Бруно – положительный образ. Это я вас так похвалил, а вы не поняли. Книжки надо читать. «Бруно», а не «бруна». Разницу понимаете? Мужчина это был, очень хороший человек, а главное – очень смелый. Против всех пошел.
      Миша опускает глаза, тяжело вздыхает.
      – Правда, кончил он плохо. Сожгли его на костре. Ни за что не хотел от своих идей отказываться. Как и вы. Вы ж против всех идете. Против нас, против дежурного воспитателя, против директора.
      Лицо тети Клавы багровеет. Дыхание сбивается. Когда Миша замолкает, слышно, с какими хрипами выходит воздух из ее легких. Тете Клаве плохо, очень плохо.
      – Я против директора не шла, не ври. Когда это я против директора? Я никогда против директора.
      – Как же? А кто футбол запретил смотреть? Директор разрешил, воспитатель разрешил, а вы запретили. Выходит, вы против директора. Я так считаю. Правильно это. Кто такой директор? Так, букашка, сидит в своем кабинете, бумажки подписывает. А вы – сила. Ответственная ночная дежурная. Вам виднее, что разрешать, а что запрещать. Директора с работы снимут, а вы останетесь. Я правильно говорю?
      – Скорее меня с работы снимут, – тихо бурчит себе под нос тетя Клава.
      Тетя Клава разворачивается и выходит из комнаты малышей. Тетя Клава думает. Думать тетя Клава идет в комнату для персонала. Там, у себя в комнате, тетя Клава лечит больные суставы. Лучше всего на суставы действует спиртовая настойка травы зверобой. Зверобой – полезная трава и помогает от всех болезней. Тетя Клава говорит, что натирает настойкой больные ноги, но ей никто не верит. Когда тетя Клава работает в ночную смену, лечить суставы она начинает сразу, как приходит на работу. Часам к десяти вечера лицо тети Клавы багровеет, она в последний раз заглядывает во все комнаты, в последний раз орет на малышей, просит старших присмотреть за порядком и идет спать. Спит тетя Клава крепко.
      Тетя Клава возвращается. Медленно заходит в комнату к малышам. Нагибается к Мише. У тети Клавы после настойки очень хорошее настроение. Обычно она никогда не нагибается, когда разговаривает с нами.
      – Мишенька. Ты ж хороший мальчик, я знаю. Я ж тебе всегда лучшие куски даю.
      Миша не обращает внимания на фразу про лучшие куски. Миша действительно добрый мальчик. Он соглашается.
      – Конечно, – говорит Миша. – Да и не ссоримся мы с вами никогда. Не то, что с остальными. Я вообще считаю, что вы у нас самая хорошая. Другие нянечки, что? Они только о себе думают. Разрешили футбол смотреть и спать пошли. А вы не такая. Вы всю ночь готовы дежурить, но за порядком проследить. Правда ведь? А Серега, знаете, что еще придумал? Я, говорит, теперь буду в каждую смену, когда тетя Клава дежурит, карнавал устраивать.
      Тетя Клава разгибается. Смотрит вверх. Слово «карнавал» она не знает. Миша говорит и говорит. Если Миша начал говорить, остановить его почти невозможно. Учителя утверждают, что язык у Миши подвешен очень хорошо. И это правда. Кроме языка у Миши ничего больше нет. Только язык.
      – Карнавал он собрался устраивать. Маски, говорил, на всех малышей надену и песни заставлю петь. Конфетти везде, серпантин, хлопушки. Я пытался спорить. Но разве меня кто станет слушать? Они намусорят, а вам убирать. Все теперь вам одной придется делать. Вечером малышей укладывать, по утрам будить, заставлять их умываться по утрам, зарядку делать.
      Очень медленно до тети Клавы доходит. Она все еще улыбается после зверобоя, но уже менее уверенно.
      – Не надо карнавал, не хочу карнавал, – говорит тетя Клава. – Я директору буду жаловаться.
      – На что? Карнавал Серега будет до отбоя устраивать. Все согласно расписанию. До отбоя песни никому петь не запрещено. Вот посмотрите на них. – Миша кивает на сидящих в ряд малышей. – Кому они мешают? Сидят, поют.
      – Я звоню директору. – Уверенно повторяет тетя Клава. Улыбка уже сошла с ее лица.
      Миша смотрит на тетю Клаву немного насмешливо. Миша спокоен и уверен. Все идет так, как он хочет.
      – Звоните, – говорит Миша. – Мне то что? Только директор вам помогать не станет. Директор за «Спартак» болеет. И зачем вам директор? Сходите в учительскую за дежурным воспитателем. Сегодня как раз учитель физкультуры дежурит. Он вам быстро поможет. Да, я ж забыл совсем, он тоже за «Спартак» болеет. Вы футбол запретили, теперь ему смотреть негде. В учительской телевизора нет. В учительской только телефон. По телефону чемпионат нельзя смотреть. Только по телевизору. А телевизора в учительской нет. Так что вы ему тоже футбол смотреть запретили. Ну и правильно. Нечего ему развлекаться. Он на работу пришел. Пусть работает. А то, завели моду, или спят на работе, или футбол смотрят. Нет. Работать так работать.
      Миша улыбается. Улыбается он со злостью. Губы широко раздвинуты, а глаза смотрят прямо в лицо тете Клаве. Ему тяжело держать голову высоко поднятой, но он старается, не отводит взгляда от полного лица тети Клавы.
      Тетя Клава не улыбается. Тетя Клава не может улыбаться, когда ей грустно. Тетя Клава не похожа на Мишу.
      – Скотина, – шипит тетя Клава.
      – Вы это про кого? Если про меня, то это можно, про меня все можно говорить, я не отвечу. А если про учителя физкультуры, то тут вы не правы. Никакая он не скотина. Хороший учитель. Не пьет, не курит. Одна слабость у него – футбол. Но за футбол с работы не выгоняют. Вот за зверобой выгоняют. Не все ж поверят, что вы зверобоем коленки натираете.
      Тетя Клава сдает позиции. Тетя Клава улыбается Мише. Тетя Клава старается улыбаться как можно шире, но у нее ничего не выходит. Гримаса, которую она выдает за улыбку, ей не идет.
      – У меня суставы, – упрямо повторяет тетя Клава.
      – Я вам верю. А учитель физкультуры может не поверить и вызвать милицию. А у милиционеров такие трубочки есть, туда всех дуть заставляют. Вот подуете в трубочку, сразу станет ясно, больные у вас суставы или нет.
      Тетя Клава убегает в свою комнату и так же быстро прибегает обратно. Вид у нее радостный.
      – Пусть смотрят, – говорит она. – Пусть они подавятся своим футболом.
      Миша не улыбается. Миша серьезен.
      – Вот сами им это и скажите. С меня хватит. Они и так на меня весь вечер обижаются.
      Настроение у тети Клавы хорошее. Она уходит объявлять старшеклассникам про футбол. Как всегда она повторяет, что все должны ее слушаться. Как всегда парни заверяют ее, что все будет хорошо, все лягут спать сразу после футбола.
      Радостный Серега закатывает в комнату к малышам.
      – Разрешила! Все в порядке. Всем спать. Миша, пошли футбол смотреть.
      Миша смотрит в пол. Миша грустит.
      – Так всегда. Никому нет дела до высокого искусства. Все приходится делать одному. Нет настоящих энтузиастов. Так и не споем мы Гимн.
      – Ты с ума сошел? Какой гимн? Футбол разрешили. Тетя Клава сама пришла и разрешила. Ну ты и даешь. Я, честно, не верил, что у тебя получится. Спасибо.
      Лицо Сереги светится. Миша смотрит в пол, Миша почти плачет.
      – Хор. Гимн. Высшие идеалы. Серега, у тебя есть идеалы?
      По лицу Сереги видно, что у него нет идеалов. У него есть разрешенный футбол и хорошее настроение у тети Клавы.
      – Ты про что?
      – Она на весь чемпионат разрешила или только на один вечер?
      – Да неважно. Какая разница? Если сейчас разрешила, то и дальше будет разрешать.
      – Я просил с ней не разговаривать.
      – Так она футбол разрешила!
      – А ты, как идиот, прибежал малышей укладывать. Хор мой закрываешь. Они только–только «до» освоили. И первую строчку Гимна. А у меня по плану еще «Интернационал» был. И вообще, ты дежурный или я? С какой стати ты тут командуешь?
      Серега злится. Все было так хорошо! Но Миша прав. Хочется посмотреть весь чемпионат, а не только первый матч.
      Миша говорит очень тихо.
      – Учитель физкультуры пришел?
      – Нет. Он уйдет с дежурства. Вернется после футбола.
      – А я ее учителем испугал. Теперь она второй матч ни за что не разрешит. И все из–за тебя. Тебе футбол пообещали, ты и рад стараться. Теперь будешь всю неделю за ней тапочки носить.
      Про тапочки – это оскорбление. Любой другой за такие слова давно получил бы по морде. Любой другой, но не Миша.
      Серега потихоньку начинает злиться. Серега не понимает.
      – Но она же разрешила. Все в порядке.
      – А почему она разрешила?
      – Ты попросил.
      Миша делает вид, что сердится. Миша поднимает голову. Смотрит спокойно на Серегу.
      – Я попросил? Не было такого. Я никогда никого ни о чем не прошу. Я заставляю или убеждаю. Просить бессмысленно. Ее все просили. А результат? Ноль. Попросил.
      Миша сокрушенно качает головой.
      – Короче, иди смотри свой футбол, но второй раз я с тетей Клавой договариваться не буду. Ты все испортил.
      Серега не верит Мише. Серега знает Мишу очень хорошо.
      – Ладно, хватит. Не умничай. Говори, что делать, – я сделаю.
      Миша расстроенно смотрит на хор. Малыши сидят на подушках. Никто и не думал ложиться.
      – Нет, ты пойми тетю Клаву правильно, Серега. Вот ты укладываешь малышей спать, потом прихожу я, стараюсь, опять их укладываю спать, потом опять приходишь ты. Что получается? Получается, ты главный, а я так, случайный человек. И петь они не поют, и тетю Клаву слушаются. Плохо. Выходит, никакой я не дежурный. Второй раз тетя Клава со мной разговаривать не станет. И в карнавал не поверит.
      – Какой еще карнавал?
      – Обыкновенный, с хлопушками, как в Бразилии. Я ей обещал, что если она футбол смотреть не разрешит, мы карнавал устроим. От твоего имени обещал.
      – Правильно, давно пора, – соглашается Серега, – дверь ей подпереть и дыма напустить через замочную скважину. Такой карнавал получится!
      – Если выживет – пятнадцать суток, если задохнется – пятнадцать лет. Лучше уж крокодилам ее скормить.
      Миша не улыбается, Миша серьезен как никогда.
      – Серега. Ты в тюрьму сильно хочешь? Я тебе про праздник рассказываю, радость. Хлопушки, серпантин, конфетти. Неужели так трудно понять? Кто дежурный, я или ты?
      – Ты. Но я на самом деле ничего не понимаю. Чего ты от меня хочешь?
      – Чтобы они запели.
      – Делов–то? Сейчас запоют как миленькие.
      Серега берет из рук Миши книжку.
      – Что тут у тебя? Гимн Советского Союза. Ерунда какая, они ж маленькие.
      Откладывает книгу в сторону, уверенно оглядывает хор.
      – Сейчас все у меня запоют. Петь будете про елочку. Кто будет петь тихо, получит в лоб. Всем понятно?
      – Погоди, Серега. – Миша все еще серьезен. – Выкати меня из комнаты.
      Серега осторожно выкатывает Мишину тележку из комнаты в коридор. В коридоре Миша очень тихо шепчет:
      – Про елочку ты хорошо придумал, я бы ни за что не догадался. Сейчас не Новый год, конечно, но нам ведь главное, чтобы они пели, правда?
      – Правда, – соглашается Серега и улыбается. Серега не умеет долго грустить.
      – Ты, конечно, теперь дежурный, но у меня маленький совет. Можно сказать, просьба.
      – Давай.
      – Когда вы будете петь, и зайдет тетя Клава, все должны хором сказать: «Спокойной ночи, тетя Клава!»
      – Сделаем! – Серега счастлив, Серега наконец все понял.
      Миша тихо сидит в коридоре, малыши громко поют про елочку, потом про зайчика. После зайчика поют про Снегурочку и Деда Мороза. Из комнаты персонала выходит тетя Клава. Не обращая никакого внимания на Мишу, она быстро вваливается в комнату к малышам и начинает орать. Орет тетя Клава громко, но ее крик прерывает нестройное приветствие. Малыши хором желают ей спокойной ночи.
      Из комнаты малышей тетя Клава выходит медленно. Замечает Мишу в коридоре.
      – Сволочь, скотина, это все ты, ты у них главный, – повторяет тетя Клава упорно. На Мишу она старается не смотреть.
      Но Миша совсем не обижается на ее слова. Миша – послушный мальчик.
      – Тетя Клава, – робко просит Миша, – уложите меня спать, пожалуйста.
      Миша смотрит на тетю Клаву наивным взглядом, Миша просит тетю Клаву очень вежливо.
      – Пусть Федя тебя укладывает, нужен ты мне больно, – грубо прерывает Мишу тетя Клава и пытается пройти мимо Миши.
      – Федя спит, Феде нельзя футбол смотреть. Сегодня вы меня уложите. Ну один разочек, ну пожалуйста.
      Тетя Клава долго разглядывает Мишу. Она как будто не узнает его. Потом машет рукой в воздухе, крестится и мрачно нагибается за веревкой, привязанной к Мишиной тележке.
      Тележку тетя Клава тянет быстро, рывками. Миша не падает. Если он упадет, тете Клаве придется его поднимать. Мише все равно – падать так падать. Когда Миша падает, он не плачет, когда радуется – не смеется. Миша – серьезный мальчик.
      Тетя Клава закатывает Мишу в спальню, перекладывает его легкое тело на кровать. Миша просит принести горшок. Просьба о горшке – наглость. Просить принести горшок тетю Клаву глупо. Глупо и бесполезно. Но на этот раз она сдается. Тетя Клава молча приносит Мише горшок и также молча уходит. Она еще не придумала, как отомстить Мише, она медленно думает.
      Весь вечер тетя Клава ходит по коридору, неразборчиво бурчит себе под нос. Весь вечер, пока старшеклассники смотрят футбол, тетя Клава недовольна. Она просит сделать телевизор потише, потом еще потише. Парни почти выключают звук телевизора, но продолжают смотреть. Футбол можно смотреть и без звука. Главное – не пропустить гол. Но гол пропустить невозможно. Серега, который сидит почти перед самым телевизором, аккуратно объявляет шепотом голы. Никто не кричит, не радуется. Футбол – серьезное дело.
      Несколько раз тетя Клава порывается подойти к розетке. Она хотела бы выключить телевизор за несколько минут до окончания матча. Но у нее ничего не выходит. Каждый раз при приближении тети Клавы Серега как бы нечаянно перекатывается на тележке между розеткой и телевизором. Тетя Клава могла бы попробовать отодвинуть Серегу силой, но она боится. Серега и в обычные дни не очень сдержанный человек, а когда идет футбол, он вспыльчив особенно. Это знают все, это знает и тетя Клава. Наконец тетя Клава уходит к себе в комнату и засыпает. Теперь звук телевизора можно включить почти на полную мощность. Тетя Клава спит крепко.
      Футбол заканчивается. Счет не важен. Важно то, что футбол разрешили. Серега выдергивает шнур питания из розетки, все расходятся спать.
      В следующее дежурство тетя Клава орет на всех даже громче, чем обычно. На следующее дежурство тетя Клава приносит пачку мятых листков бумаги.
      – Все, конец вам всем пришел, – громко повторяет тетя Клава и трясет мятыми бумажками. – Я заявление написала. Все в колонию пойдете. А ты, Сергей, готовься, тебя сразу в тюрьму направят. Ты – совершеннолетний.
      Миша с Серегой не идут в этот день на занятия. Они сидят в коридоре перед телевизором. Ждут. Наконец их вызывают в кабинет директора. Директор занят, директору некогда заниматься пустяками. В кабинете директора их принимает завуч, строгая маленькая женщина. Некрасивые, едва заметные очки, седые волосы собраны в строгий пучок на затылке.
      – Доигрались, – спокойно говорит завуч. – Все, Сергей, похоже, на этот раз тебя придется отчислить из детского дома.
      Серега немного боится завуча. Завуча боятся все, все это признают, но только не Серега.
      – За что? Мне полгода до аттестата осталось.
      – А вот для этого мы сейчас и собрались. Чтобы выяснить, за что конкретно тебя надо лишать аттестата. Признавайся, кто был зачинщиком беспорядков: ты или Миша?
      – Я, – быстро вставляет Миша. – Я – зачинщик.
      Мише все равно. Мише не нужен аттестат. И из детского дома его не отчислят. После окончания школы Мишу отвезут умирать в дом престарелых. Все это знают, завуч неглупая женщина и понимает, что Миша подставляет себя не из благородства.
      – Миша, помолчи пожалуйста, – вежливо просит она. – Дойдет очередь и до тебя. Пока разберемся с поведением Сергея.
      Завуч кладет на стол серую папку. В папке записано все. Все, что успел натворить Сергей за школьное время. Она открывает папку, медленно пролистывает страницы.
      – Итак. Ты неоднократно получал замечания от учителей и воспитателей. Ты грубишь старшим, дерзок, резок. А на прошлой неделе избил ребенка.