В Акватике наступила весна. Распустились первые листочки на яблонях.
      Десятого апреля, в среду вечером, в пять часов тринадцать минут Затычку обуяла жажда славы.
      Вообще-то, в этом желании нет ничего странного, всех нас иногда настигает мысль, что надо бы прославиться. Но Затычка просто заболел этим. Причем прославиться ему захотелось сразу и на весь Город. Чтобы все ахнули и восхитились.
      Но слава – это не кусок колбасы, в лавочке не купишь.
      Целый час Затычка размышлял, на каком бы поприще приобрести знаменитость, но в голову ничего не лезло.
      Путь к славе представлялся темным и туманным, зато конец пути виделся необыкновенно отчетливо: стоит он, Затычка, на Ристалищном Поле в Цитадели, а кругом толпа народу, все орут его имя и кидают к ногам букеты цветов, а он – независимый и гордый – даже не радуется, потому что так и должно быть. И никак иначе. Может, в бойцы Бетта Спленденс податься?
      Мысль была хорошая, но в ученики бойцов Затычку могли принять лишь через год, потом еще года три-четыре, а то и пять ученических боев и только тогда из ученика становишься полноправным участником турниров.
      А слава манила пальцем и была согласна ждать неделю, не больше. Кружила и туманила голову.
      Не в силах сидеть дома, Затычка выскочил на улицу и направился в сторону Цитадели.
      На полпути раздумал, повернулся и пошел к Западным Воротам.
      Потом подумал, что там ему тоже делать вроде нечего и круто развернулся, чтобы идти домой.
      И просто уперся в Шустрика и Полосатика.
      – Ты чего, как укушенный, мечешься? – спросил с интересом Шустрик. – Мы за тобой от самого дома идем.
      – Я? – удивился Затычка. – Я ничего… Так… А вам что, заняться нечем?
      – Есть чем, – сказал Полосатик. – Мы, вообще-то, собирались на Круглую Площадь. Там карусель поставили и качели.
      – Ну, так идем! – сердито сказал Затычка. – Я туда и направлялся.
      Друзья ничего не сказали, лишь удивленно переглянулись за его спиной.

* * *

      Карусель на Круглой Площади была замечательная.
      На толстый столб насадили круглую площадку, огражденную резными перилами. Сверху карусель шатром накрывала красная расписная крыша, украшенная колокольчиками и фонариками. На площадке были установлены вырезанные из дерева скакуны.
      Хочешь, – гарцуй на буйном панаке, на которого надето настоящее седло, хочешь, – крутись в резной тележке, запряженной тройкой веселых перевертышей, а хочешь, – покрасуйся на королевском птеригоплихте, пусть не таком большом, как настоящий, но почти таком же красивом.
      Монетки только и уплывали из рук ребятни в обмен на карусельную забаву.
      Друзья прокатились раз, потом другой, потом третий, потом…
      Потом поняли, что в карманах у них пусто, даже на качели не осталось.
      – Так, а теперь пойдем туда, где бесплатно развлекают! – сказал экономный Полосатик, печально осматривая свои вывернутые наружу карманы. – Кто-нибудь знает такое место?
      – Я знаю, – загадочно сказал Шустрик. – Пойдем…
      Они пошли за ним, но не в центр города, а обратно к дому.
      – Эй, мы же развлекаться идем? – дернул Шустрика за рукав Затычка.
      – Иди и не спрашивай! – не открыл тайны Шустрик. – Сейчас сам увидишь.
      Они миновали Улицу Гонцов и прошли дальше. Еще несколько проулков, – и данюшки уперлись в свою собственную школу.
      – Тс-с! – сказал Шустрик, увидев их разгневанные лица, и повел друзей в школьный летний театр.
      Он был в саду, под открытым небом.
      Там в теплую погоду давали представления как сами школьники, так и настоящие артисты.
      Уже издалека было заметно, что около входа толпятся люди, которым не хватило места, потому что внутри театр полон.
      Когда данюшки подошли поближе, то увидели: зрители зачарованно смотрят на невысокого юношу, стоящего на сцене.
      От сцены, охватывая ее полукругом, ступенчато вверх шли скамьи, и они были заняты людьми так, что не яблоку – семечку от яблока негде было упасть.
      И присутствующие, затаив дыхание, слушали юношу, который, негромко аккомпанируя себе на гитаре, читал стихи.
      У Затычки, почему-то, ревниво сжалось и заныло сердце.
      Вот если бы все эти люди слушали и смотрели так на него!
      – Это же конкурс вагантов идет! – сообразил Полосатик. – А я совсем забыл.
      – Мы поздно пришли, – вздохнул Шустрик. – Плохо слышать будем.
      – Надо с той стороны зайти и на стену забраться, – предложил Полосатик, – я уже там сидел разок.
      Так они и сделали.
      На широкой каменной стене, отделяющей театр от улицы, уже сидело немало желающих увидеть и услышать конкурс. Но места нашлись.
      Друзья забрались на стену, сели и забыли про все на свете.
      Один вагант сменял другого, чистые голоса звучали в прохладном вечернем воздухе. Они уводили слушателей за собой, в свои миры, в свои чувства…
      Данюшки не заметили, как стемнело, не заметили, сколько времени прошло. И только когда конкурс кончился, с трудом сообразили, что сидят на стене и, чтобы слезть, надо аккуратно пятится назад, а не делать решительно шаг вперед, как они уже собрались.
      – Здорово, да? – сказал Шустрик, когда они шагали домой по темной улице.
      – Еще бы, – откликнулся Полосатик, – Мне бы так уметь.
      Затычка промолчал, ему было, почему-то, грустно.

      На следующий день сразу после школы друзья разошлись: Шустрик с Полосатиком пошли в Цитадель, на конюшню к своему любимцу Малышу – королевскому птеригоплихту, а Затычка отправился домой, потому что приехала погостить его бабушка из Крутогорок, которая не признавала после школы дел важнее, чем обед.
      Затычке сначала надо было пообедать, чтобы задобрить ее, а потом идти на конюшню.
      – Бабушка, только быстро, меня ребята ждут, – предупредил Затычка, усевшись за стол.
      Кроме него и бабушки никого дома не было.
      Отец уже, наверное, подбегал к Аквилону с сумкой, полной грамот, а мама сидела в Башне Гонцов, в Цитадели, и разбирала принесенные гонцами из других городов грамоты.
      – Подождут, – с удовольствием сказала бабушка, водружая на стол большую супницу.
      Честно говоря, суп Затычка не любил.
      А в супе особенно не любил, просто ненавидел вареный лук. Только от его вида Затычку сразу начинало тошнить. А еще он не любил в супе вареную морковку и вареную свеклу. Да и вареную капусту терпеть не мог…
      Поэтому, когда бабушка наложила ему и того, и другого, и третьего, да еще в тарелку, из которой ел только отец Затычки, потому что она была самая большая, Затычка приуныл.
      Бабушка ждала.
      Надо было есть…
      Спрятавшись от бабушки за супницу, Затычка ювелирно выбрал из густого, наваристого супа картошку и мясо, вычерпал ложкой бульон, оставив остальное лежать в тарелке аккуратной кучкой.
      – Спасибо, бабуля, я сыт! – бодро сказал он, вставая.
      – Сыт? – не поверила бабушка и ловко отодвинула в сторону супницу. – Да ты же все пооставлял!
      – Бабушка! – взмолился Затычка. – Я не могу э т о есть, лучше убей сразу!
      – Ну ладно, – смилостивилась бабушка. – Тогда на тебе второе.
      Второе было почти съедобным: всего лишь котлета и картофельное пюре. Стараясь не думать, что в котлеты несознательные бабушки тоже кладут лук, Затычка постарался быстрей ее проглотить и заняться картофельным пюре. Но бабушка был начеку, – и тут же положила ему на тарелку еще одну котлету.
      Затычка дождался, когда она выйдет на кухню, завернул котлету в носовой платок и переправил в свой кошелек. И принялся торопливо уплетать пюре. В обычные дни он пюре очень любил, но сегодня-то его ждал Малыш!
      – И компотик! – отрезала путь к выходу из комнаты бабушка.
      Пришлось пить и компотик.
      – Ну, все, привет! – чмокнув бабушку в щеку, Затычка стремительно вылетел прочь, пока она не вспомнила про какие-нибудь свои печенюшки, которые с утра ждут в духовке и будут невыносимо страдать, если он их не съест.
      Срезая путь, Затычка попутными улочками понесся к Цитадели со всей скоростью, на какую был способен.
      После бабушкиного обеда и быстрого бега он очень скоро почувствовал боль в правом боку и, добежав только до Спокойной Улицы, где жил Учитель Лабео, был вынужден пойти пешком.
      Тут-то его и поймала тетушка Гирошима, соседка Учителя Лабео, которая, сложив руки на груди, стояла в дверях дома.
      – А, Закорючка, здравствуй! – радостно сказала она. – Как хорошо, что ты мне попался. Ты-то мне и нужен.
      Тетушка Гирошима была лучшей травницей в Городе, она лечила людей и лечила так успешно, что ее имя знали во всем Союзе Королевств.
      Ну и помимо этого, язык у нее был очень острый, а нрав решительный…
      – Я – Затычка, тетушка Гирошима, – сказал Затычка, понимая, что влип. – Спешу я…
      – А я что сказала, конечно, Затычка. Пойдем, это ненадолго! – подхватила его за рукав тетушка Гирошима.
      Затычка только вздохнул. А куда деваться? Вид у тетушки Гирошимы был такой, что она и Короля бы запрягла для своих нужд, проходи он ненароком мимо.
      И сколько не объяснял бы ей Король, что торопится на войну и отвлечься не может, все равно бы заставила сделать по-своему.
      – А что случилось? – спросил он, поднимаясь вместе с тетушкой на второй этаж.
      – Да понимаешь, нужен кто-то шустрый, чтобы на чердак мне слазил. Там больно дверь узкая, не прохожу я, и вход старой рухлядью загроможден. Я бы Учителя Лабео попросила, да он в вашем прошлогоднем путешествии спину застудил, вот и сейчас его опять прихватило, не согнуться, ни разогнуться не может.
      А на чердаке какой-то шум третью ночь стоит, словно там приведения на танцы собрались. А я не могу спать, когда у меня над головой нечисть отплясывает! – тетушка Гирошима привела его к чердачной лестнице. – Ты уж слазь, милый, посмотри, что там твориться.
      Затычка стал осторожно подниматься по узкой скрипучей лестнице.
      Да, тетушка Гирошима со своими юбками и оборками здесь бы застряла. Пришлось бы ее водой обливать, чтобы обратно вытащить.
      На самом чердаке было тихо и пыльно. И как-то умиротворенно.
      Что там только не стояло! Какие-то шкафы, столы и развалившиеся от времени сундуки! Горы вообще непонятных вещей…
      В одном месте Затычка даже протер глаза – ему показалось, что там притаилась, заваленная рухлядью, самая настоящая действующая баллиста.
      Приведений, да еще собирающихся для танцев, что-то не наблюдалось.
      Внезапно из дальнего угла вылетела какая-то тень и начала метаться под высокой крышей чердака.
      Сначала Затычка даже присел от страха, а потом все понял и рассмеялся.
      На чердаке дома, где верхний этаж занимали Учитель Лабео с одной стороны и тетушка Гирошима с другой, поселилась сова. Настоящая пушистая красавица сова. Днем она, видно, дремала под крышей, а ночью вылетала на охоту. Но что-то случилось с чердачным окном и сова оказалась запертой в ловушку. Вот она и металась по ночам, голодная, испуганная и ничего не понимающая.
      Забравшись на стол, а с него на кособокий шкаф, Затычка дотянулся до широкой поперечной балки, соединяющей стропила крыши, и положил на нее бабушкину котлету, чтобы сова смогла подкрепиться.
      А сам спрыгнул вниз, подняв облако пыли, и пошел смотреть, что с окном.
      Как он и думал, окно оказалось плотно закрытым. Раньше оно было заботливо распахнуто настежь, чтобы сова могла влетать и улетать когда ей вздумается, и зацеплено за проволочный крючок.
      Но дувшие в это время года весенние ветры несколько дней назад превратились в настоящий ураган, который засвистел разбойничьим посвистом над Акватикой.
      От его напора стонали и плакали флюгера на всех крышах Акватики.
      Ветер вырвал крючок из стены и с силой захлопнул чердачное окно. За окном, видимо, следил Учитель Лабео, но он слег с приступом боли в спине и подняться на чердак не мог, а тетушка Гирошима решила, что на чердаке завелись шумные привидения.
      Затычка вновь распахнул окно, укрепил его так, чтобы оно держало сильный ветер и пошел обратно к выходу.
      Голодная сова увидела его подарок, села на балку и с удовольствием принялась уплетать котлету.
      Но Затычку она все равно боялась и когда он отошел от окна, испуганно взмахнула крыльями. Недоеденный кусок котлеты шмякнулся вниз.
      – Растяпа, вот ты кто! – сказал ей Затычка и полез искать остаток котлеты.
      Оказывается, он очень ловко приземлился в раскрытый старый сундук.
      Сундук был пустой. Там, кроме упавшей котлеты лежала только расколотая стеклянная чернильница и толстая запыленная книга.
      Затычка из любопытства достал ее и сдул с обложки пыль.
      Заглавие у книги было витиеватым и затейливым:

КОИ ХОТЯТ ПОСТИЧЬ

ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО ПОЭЗИИ

И ПРИОБЩИТЬСЯ

К ИЗЫСКАННОМУ ИСКУССТВУ

СТИХОСЛОЖЕНИЯ.

В СЕЙ КНИГЕ ЛЮБОМУДРЫЙ ЧИТАТЕЛЬ

НАЙДЕТ

САМОЕ ДОХОДЧИВОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ТОГО,

КАК НАДО СЛАГАТЬ СТИХИ

      – Если это краткое пособие, то каких же размеров тогда полное? – покачал головой Затычка, взвесив на руке увесистый том.
      Он вдруг вспомнил вчерашний конкурс вагантов и в груди его что-то сладко заныло… Кажется, он набрел на настоящее сокровище, ведущее к славе.
      Положив обратно на балку остатки котлеты, Затычка подхватил книгу и вышел.
      – Тетушка Гирошима, можно я это возьму на время почитать? – спросил он, отряхиваясь от пыли.
      Тетушка Гирошима глянула на книгу и милостиво кивнула:
      – Да хоть насовсем забирай. Это не мое, а Учителя Лабео.
      – Ой, ну как же я могу? – испугался Затычка.
      – Да бери, бери! – махнула рукой тетушка Гирошима. – Я ему скажу, что так расплатилась с тобой за избавление нашего дома от танцкласса над головой. Уж если эта книга на чердаке валяется, значит она Учителю Лабео не нужна, поверь мне, я с ним рядом не один десяток лет живу. То, что ему нужно, он в старом сундуке никогда не оставит. Так что бери смело, раз приглянулась! Ну что, теперь я могу спать спокойно? Бухать в глухой барабан и взбивать босыми пятками чердачную пыль приведения не будут?
      – Не будут, – улыбнулся Затычка. – Если не будет сильного ветра. Тогда зовите сразу меня и я с ними разберусь.
      – Вот и ладненько! – обрадовалась тетушка Гирошима. – Пойду прилягу, намаялась я за эти три ночи.
      В Королевские Конюшни Затычка уже не пошел.
      У него и из головы-то вылетело, что он куда-то спешил. Сейчас он торопился унести домой найденное сокровище и там хорошенько рассмотреть.
      Прохожие с удивлением смотрели на его полосатое от пота и пыли лицо, на громадную, прижатую к груди книгу.
      Затычка всего этого не замечал.
      Он летел домой, в пятках у него что-то нетерпеливо щекоталось и словно кто-то вкрадчиво шептал ему в ухо: “Слава, слава, слава…”

      – Бабушка, меня дома нет! – крикнул Затычка, проходя мимо кухни.
      Он унес книгу в свою комнату, протер там мягкой тряпочкой, раскрыл и с головой погрузился в ее изучение.
      Он даже не слышал, как пришли друзья.
      – Заболел внучок! – встретила их на пороге бабушка Затычки.
      – Как заболел? – встревожились Шустрик и Полосатик. – Утром еще, в школе, здоров как панак был. Мы договорились на конюшне встретиться, а он не пришел…
      – А я говорю, заболел, – сказала непреклонно бабушка. – Сидит, по доброй воле, без ремня, книжку читает. Знамо дело – заболел. Вы уж идите, ребятки, сегодня одни. Не развалиться без Затычки ваша конюшня. Нечасто я свое ненаглядное чадо за книгой вижу, дайте хоть разок насмотреться всласть. К завтрему мой дорогой внучок, как пить дать, опомниться, и снова начнет балду пинать. Так что пусть сейчас посидит, мое старое сердце порадует.
      Шустрик и Полосатик в полном недоумении ушли.

* * *

      Потому что сейчас они не шли ни на какую конюшню, там они уже побывали.
      Сейчас они шли не куда-нибудь, а в гости к Забияке.
      Так что Затычка должен был еще впереди них бежать – кто же в здравом уме и твердой памяти пропускает походы в гости к лучшему в Акватике бойцу Бета Спленденс?
      Забияка встретил их очень радушно, хотя было видно, что он сильно устал после тренировки.
      – А, ребята, заходите, давно жду.
      Он полировал мягкой тряпочкой клинок своей знаменитой шпаги, с которой выиграл все свои бои.
      Шпага была настолько знаменита в Союзе Королевств, что даже имела свое имя. Ее звали Игрунья, потому что когда Забияка начинал бой, то казалось, что она порхает и играет у него в руке. И Игрунья легко побеждала клинки даже длинней и больше себя.
      Шпага на вид была очень простой, с длинным узким клинком, у основания которого было выбито клеймо Мастера Халиба. Рукоять ее была обтянута черной кожей, а перекладина перекрестья украшена гладкими шариками на концах. Рукоять завершалась круглым яблоком – металлическим навершием, нужным для того, чтобы не соскальзывала рука.
      От клинка рукоять отделяла чашка, прикрывающая руку, она была овальной, с резным краем.
      – Красавица, да? – покачал Забияка шпагу на ладони. – Просто игрушечка!
      – Забияка, мы тут с Макроподом поспорили, – сказал Шустрик. – Что такое гарда? Он говорит, что гарда – это перекрестье, потому что бывают клинки и без чашки, а я говорю, что чашка – это и есть гарда, она же руку прикрывает?
      – Вообще-то, гарда – это чашка вместе с перекрестьем, – засмеялся Забияка, – так что вы оба не совсем правы. А последние лет двести без чашки делают только клинки второсортной стали.
      – А сколько Игрунье лет? – спросил с любопытством Полосатик.
      – Что ты такое говоришь, у красивых дам не бывает возраста! – расхохотался Забияка. – Ее сделал Мастер Халиб, когда был еще совсем молодым, для знаменитого бойца Бета Спленденс из Аквилона. Я как-то зашел к нему в кузницу и мы долго толковали об этой истории.
      Шпага долго была с Мастером Ударом – так звали того бойца за совершенно неотразимый удар, но однажды его убили ночью. Убили подло, спящим. Ночные грабители забрали все в доме Мастера, в том числе и Игрунью. И она повисла на перевязи у вожака этой шайки. Но не долго там висела, потому что сами грабители перессорились и убили собственного предводителя. Ее забрал кто-то из рядовых грабителей, а потом она и вовсе пошла по рукам.
      – Почему?
      – Потому что только знающий человек, глядя на Игрунью, поймет, что это великое творение великого мастера. Обычному она и не глянется – слишком уж проста.
      Ну вот, а я, когда только вышел из учеников, отправился побродить по Союзу Королевств, посмотреть, как люди живут, да и силы свои попробовать. И забрел в город Ньямагол, что за Зигзаг-озером. Там, в приозерной таверне, я и увидел у одного типа ее, Игрунью. А меня уже тогда Забиякой прозвали.
      – И ты ее отобрал? – спросил с горящими глазами Полосатик.
      – Отобрал, скажешь тоже! Я хоть и страшным забиякой был по молодости, но уж совсем чокнутым меня назвать было нельзя. У того парня еще пяток приятелей рядом сидело. Они бы из меня славное решето сделали. Нет, я предложил ему сразиться. На шпагу.
      – А ты поставил свою, – утвердительно сказал Шустрик.
      – Нет, не свою. Моя скромная шпага тому типу и даром была не нужна. Нет, я поставил свои штаны.
      – Штаны?! – удивились данюшки.
      – Да, штаны. Уж очень они тому типу понравились. На мне красивые тогда штаны были, красные, бархатные, расшитые узорами, с золотыми шнурами, с кисточками. Просто сказка. Прикинул я, что путь из Ньямагола до Акватики неблизкий, особенно если без штанов идти, денег у меня тогда тоже не осталось, а-а, думаю, дай все равно рискну!
      – И выиграл Игрунью!
      – Какое там выиграл – проиграл вчистую! Так что тот тип в придачу к своей чудесной шпаге еще и мои штаны нацепил, а я остался посреди таверны в одних трусах, рубашке да жилете. И без денег. Хоть иди до озера и топись там!
      – И что?
      – А ничего, как видите. Если я с вами сейчас разговариваю, значит не утонул тогда. Нет, приуныть я, конечно, приуныл, но вижу: и жилет мой очень типу понравился. К штанам он бесподобно подходил. Он мне предлагает, давай мол, еще раз – теперь на жилет.
      Ну тут уж я говорю: “Нет, парень, сейчас не могу. А вот через месяц давай – здесь же и сразимся”.
      Вижу – в мыслях он мой жилет уже надел и пуговки на пузе застегивает… Договорились мы с ним через месяц опять схлестнуться. Ага. Тут я жилет снял и сложил, а рубашку свою, она тоже очень даже щегольская была – я вообще тогда парень из себя был хоть куда – продал хозяину таверны и купил самые простые грубые штаны.
      Потому что в штанах без рубахи летом еще ходить можно, а вот в рубахе без штанов не походишь. И нанялся к этому же хозяину на кухню. Дрова наколоть, помои вынести – по хозяйству, в общем.
      А сам весь месяц за типом наблюдал – как он бои ведет. В Ньямаголе турниры Бета Спленденс тоже обожают. Смотрел я внимательно, какие приемы он любит использовать, как в оборону уходит, как наступление выстраивает. Много я тогда чего понял, сбил этот тип с меня спесь, спасибо ему. А то я уже себя непревзойденным мастером начал считать.
      – Но как же он допускал, что ты его изучаешь? – удивился Полосатик. – Он же не слепой?
      – Да этот тип был такой же спесивый дурак, как и я, только чуточку дурнее, потому он победил и загордился. Он во мне и запомнил-то только, что штаны мои красные с кисточками, да жилет с золотыми пуговками. А в другой одежде наверное, просто не узнавал.
      Встретились мы через месяц, как договорились. Провели первый бой. Шпага против жилета. Тут-то я мою Игрунью, – погладил Забияка ласково клинок, – наконец выиграл. И сразу расслабился. Захотелось мне на радостях и штаны вернуть. Хорошо еще, что хватило ума жилет против штанов поставить.
      Потому что второй бой я продул. Вот тогда немного опомнился. Все, говорю, больше не сражаюсь, домой пора. Так что ушел тот тип в моих штанах и жилете, а я его шпагой. Вот с той поры Игрунья у меня.
      Он поднял шпагу лезвием вверх, отсалютовал воображаемому противнику и убрал ее в ножны.
      – Вспомнили мы на днях эту историю с Мастером Халибом, он и сказал, что много после клинков сделал, но такого у него больше не получилось. Словно молодость свою он в нее вложил, радость жизни. Нет в мире второй Игруньи, одна она такая.
      – Ты сейчас к турниру готовишься? – спросил Шустрик.
      – К нему, – кивнул Забияка. – В этом году он у нас вообще особенный. Нам бросил вызов боец откуда-то с островов Западного Моря. Северный Ветер, кажется, его зовут. Будет биться в финале с нашим бойцом, а с кем – это мы на той неделе и определим.
      – Да с тобой, с кем же еще, – уверенно сказал Полосатик.
      – Ой, не говори “гоп!” – прищурился Забияка. – Знаешь, какие ребята у нас из учеников вышли? Палец в рот не клади. Так что еще ничего не известно и придется попотеть, чтобы в четвертьфинале не вылететь с позором.

* * *

      Пока друзья гостили у Забияки, Затычка, забыв про все на свете, сидел за столом и листал твердые толстые листы.
      На первой странице было выписано бордовыми, завитушными буквами:

      НАНИЗЫВАНИЯ СЛОВ В СТРОКИ, СТРОК В СТРОФЫ

ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ЛАСКАЮЩИХ УХО ТВОРЕНИЙ.

СТИХИ – ЭТО ГАРМОНИЯ,

СОЕДИНЕНИЕ ВОЕДИНО РИФМЫ И РИТМА,

ПОМНИ ОБ ЭТОМ ВСЯКИЙ СТИХОПЛЕТ!

      Затычка почесал затылок, подумал над этой надписью, но не понял, какое практическое значение она может иметь, и перевернул страницу.
      Вторая страница гордо сообщила, что
      Рифмой называют одинаковый или
      схожий по звучанию конец разных слов.
      Затычка еще раз почесал затылок, понял, что ничего опять не понял и по-прежнему ответ на вопрос: “Как сочинять стихи?” – для него сокрыт в сером, непроглядном тумане.
      Вздохнув, он перевернул вторую страницу и повеселел: на третьей странице шли примеры и все стало куда яснее.
      А теперь, любомудрый наш читатель, рассмотрим, как можно рифмовать слова.
      К примеру, лучшей рифмой к прекрасному слову “любовь” мы считаем слово “кровь”. “Морковь” тоже подходит, но значительно хуже.
      Рассмотрим рифмы к слову “слезы”. Тут вам и “грезы”, и “березы”, есть из чего выбрать.
      Затычка подумал и так, и сяк, но стихотворение про любовь, кровь и морковь у него не получилось.
      Зато неожиданно вышло про грезы:
      Чистая греза:
      Стоит в поле береза.
      Не картина а, слёза,
      То есть, простите, слеза -
      Утираю платочком от счастья глаза.
      “Лиха беда начало” – подумал, вздохнув, Затычка и перевернул страницу.
      Следующий совет по стихосложению понравился ему куда больше:
      Опытные стихотворцы знают, любомудрый наш читатель, и скрывают от пытливых, но не посвященных душ, что лучше на конец строки ставить глаголы: у них куда больше рифм, чем у слов существительных.
      Возьмем, к примеру, слово “бушевать” и сразу видим, что с ним прекрасно рифмуются следующие слова:
      бинтовать, убивать, бунтовать, буревать, вдевать, давать, волновать, вздувать, ликовать, врачевать, ворковать, открывать, высевать, горевать, даровать, одевать, оживать, навевать, нарывать, нагревать, ночевать, образовать, плевать, пировать повествовать, почивать, пребывать, тосковать, целовать, совать, узнавать, уставать…
      и многие, многие другие, которые мы привели в «Полном пособии…»
      Затычка немного воспрял духом.
      “Ничего, мне на первое время и этих слов хватит!” – решил он. – Обойдусь пока без «Полного пособия…»
      Не хочу я горевать,
      Лучше буду воевать.
      на ходу сложилось у него и Затычка почувствовал себя почти поэтом.

      Данюшки встретились утром, в школе.
      – Ты это чего, с ума сошел? – спросил Шустрик Затычку. – Мы вчера у Забияки были, весь вечер у него просидели.
      – Да не получилось! – отмахнулся Затычка.
      – Скажи, книга хоть интересная была? – спросил Полосатик.
      – Какая книга?
      Шустрик и Полосатик поняли, что Затычка не хочет делиться с ними своей новой тайной и не стали дальше расспрашивать.
      Лучше подождать, потому что долго удерживать ее в себе Затычка все равно не сможет, и сам рано или поздно раскроется.
      – В этот раз в финале будет боец с Западного Моря, – сказал самую важную новость Шустрик. – Какой-то Северный Ветер. Странно, да, что мы никогда о нем не слышали?
      – Да уж, – согласился Затычка, на минутку вырываясь из своих раздумий. – Чтобы боец Бета Спленденс шел на бой с лучшим бойцом Акватики, а о нем никто ничего не знал… Чудеса, да и только!
      – Давайте у Учителя Лабео перед историей спросим, – предложил Полосатик. – Может он слышал…
      Прошел урок географии, прошла математика.
      Наступила большая перемена.
      Данюшки выбежали в коридор, чтобы пораньше встретить Учителя.
      Учитель Лабео шел по коридору, как всегда, подтянутый, в своем темно-зеленом костюме с красным воротничком, только двигался он куда медленней, чем обычно. Спина у него так и не прошла.
      – Здравствуйте, господин Лабео, – поздоровался Шустрик. – Травки тетушки Гирошимы не помогли?
      – Приветствую вас, мою юные Гонцы, – поздоровался в ответ Учитель Лабео. – Ты про мою спину, Шустрик? Ничего, отпустит денька через два. Затычка, выражаю тебе благодарность от имени нашего дома, за то, что освободил пленницу.
      Шустрик и Полосатик повернулись в сторону Затычки.
      “Какую пленницу?” – так и читалось в их недоумевающих глазах.
      Затычке не хотелось рассказывать, чтобы не объяснять про книгу. Он испугался, что Учитель Лабео сейчас про нее скажет и поэтому сам спросил:
      – Вы слышали когда-нибудь, Учитель Лабео, о бойце Бета Спленденс по имени Северный Ветер? Он будет драться в нынешнем финале с кем-нибудь из наших.
      – Северный Ветер? – задумался Учитель. – Вы знаете, что-то не припомню. Вернее, где-то в глубине памяти это имя рождает у меня смутные ассоциации, причем не очень приятные, тревожные какие-то, но что-либо конкретное вспомнить не могу.
      Из ответа Учителя Лабео данюшки поняли, что Северного Ветра он не знает. Или знал о нем, но забыл.
      – Вы будете смотреть нынешний турнир? – спросил Полосатик.
      – Буду, если спина позволит.
      – А за кого болеть будете?
      – Не скажу, – хитро улыбнулся в вислые усы Учитель Лабео. – Зато могу сказать, за кого болеете вы. За Забияку. Я угадал?
      – Так нечестно! – надулся Полосатик. – Вы знаете, что мы всегда за Забияку болеем.
      – Ладно, я открою вам страшную тайну, – рассмеялся Учитель Лабео. – Я тоже буду болеть за Забияку, но в этом году из учеников Бета Спленденс в бойцы перешел мой племянник. И даже прошел отборочные турниры. Не могу же я огорчать парня, болея не за него. Поэтому я болею и за Забияку, и за моего племянника, хотя это довольно и утомительная штука – разрываешься на две части. А что я буду делать, если им выпадет сражаться друг против друга – вообще ума не приложу.
      – Да почему же? – удивился Затычка. – Как раз для Вас это будет большая удача. Победит один, за Забияку и будете, не разрываясь, болеть.
      – Ты думаешь? – прищурился Учитель Лабео.
      Но тут прозвенел звонок.
      Пол-истории Затычка честно принимал участие в уроке, но потом мысли его утекли очень далеко от класса и школы.
      “Как писать стихи я уже знаю, – думал он. – Теперь надо придумать, про что писать. Нужно что-нибудь большое, объемное. Не про цветочки и грибочки, а про такое, чтобы сразу всех за сердце схватило! Схватило и держало. Значит стихотворения мало, надо сразу поэму двигать – чтобы не распыляться по мелочам. Но про что писать эту поэму? Прямо хоть тресни, в голову ничего не лезет!”
      Намучившись со своими думами на истории, Затычка с облегчением услышал звонок и заторопился на школьный двор под весеннее солнышко.
      Там было шумно и людно.
      Все старались выбраться в теплый весенний день на улицу, погреться на солнце после недавней зимы.
      – Смотри, смотри, – зашептали друг другу за спиной Затычки девчонки, показывая на невысокого паренька, проходящего по двору. – Это же Весенний Дождь, он позавчера на конкурсе вагантов венок получил!
      Затычка грустно вздохнул.
      Вот ведь еще напасть – ну напишет он поэму, а прославиться с ней где?
      Конкурс этого года закончился, а до следующего конкурса и не дожить, пожалуй, – он ведь только в будущем году будет, страшно долго ждать придется…

* * *

      – Что-то Забияка темнит, – озабоченно сказал Шустрик Полосатику, наблюдая из окна класса, как одиноко стоит их закадычный друг во дворе. – Я его таким не помню.
      – Да, на себя он не похож, – согласился Полосатик. – Что-то его гнетет. Вон он как упоминания о пленнице испугался, а оказалось – всего-то сову с чердака выпустил. Может бабушка его права и он болеет?
      – Ты видал когда-нибудь, что Затычка болел тихо и в одиночестве? – спросил в ответ Шустрик. – Разве не помнишь? Вся улица тогда в курсе, что у Затычки насморк и с нетерпением ждет, когда же он пройдет и настанет спокойная жизнь. Нет, тут что-то другое. А может он влюбился?
      – Это похоже. Только не похоже, – задумчиво сказал Полосатик.
      – Ты думай, что говоришь! – возмутился Шустрик. – Что похоже? Что не похоже?
      – Ничего не похоже! – отрезал Полосатик. – Гадай, не гадай, а пока он сам не скажет, не поймем! Ни на что это не похоже, вот что я хотел сказать.

* * *

      Только на следующий день, когда данюшки шли домой после школы, Затычку вдруг озарило.
      Да так, что он даже остановился посреди улицы.
      Друзья, решившие дождаться, чтобы он сам все рассказал, не стали спрашивать, почему он вдруг стал столбом и тоже остановились.
      А Затычка с восторгом думал:
      “Большая поэма на историческую тему, вот что надо! И размах, и глубина. Именно с такими вещами и попадают сами в историю"
      Затычка уже размечтался, как его поэму будут читать в школах Акватики на уроках литературы.
      “И школу моим именем назовут!” – вдруг с тревогой подумал он. – “Вот неудобно получится. Хоть бы подождали, что ли, пока я ее окончу…”
      Шустрик и Полосатик смотрели на его озабоченное лицо, но даже представить не могли, что волнует их друга сейчас.
      Из транса Затычку вывела телега, везущая горшки для сметаны на рынок.

* * *

      Буквально через несколько дней Шустрик и Полосатик и думать забыли про странное поведение Затычки.
      Потому что начался Большой Весенний Турнир.
      В этом году из-за участия в нем бойца с Западного Моря, который сражался сразу в финале, турнир был не совсем похож на остальные.
      За право фехтовать с Северным Ветром начали борьбу между собой четыре акватиканских бойца, прошедшие отборочные турниры.
      Полосатик дома повесил на стену большой кусок белой простыни и закрепил на нем булавками четыре вырезанные из бумаги и раскрашенные фигурки.
      На белом поле скрестили бумажные шпаги Забияка, Стальной Мотылек, Зеленая Перчатка и Перехват.
      Прошел день жеребьевки и Полосатик после него переставил фигурки так, чтобы Забияка дрался с Перехватом, а Стальной Мотылек с Зеленой Перчаткой, как определил жребий.

* * *

      В первый день турнира Ристалищное Поле в Цитадели Акватики было полным полно зрителей.
      Для обеспечения порядка Королю пришлось выставить на него разом две роты Королевских Меченосцев, Алую и Тигровую, да и то они с трудом сдерживали натиск толпы.
      Данюшки пришли на трибуны за три часа до начала турнира и лишь поэтому им удалось занять стоячие места в проходе между скамейками, но зато с них было видно поле, а не только головы впереди стоящих людей.
      Чтобы занять сидячие места, зрители пробирались в Цитадель еще до рассвета, когда из нее только-только выпустил Гонцов Начальник Караула.
      Если бы не уроки, данюшки были бы в их числе, но они уже отличись раз во время одного из прошлых турниров, так что второй раз стоять перед разгневанным господином Директором пока в их планы не входило.
      Ведь впереди был еще финал…
      Учитель Лабео сидел рядом. Он хоть и пришел вместе с данюшками, но местечко ему уступили, потому что не было в Городе человека, который не уважал бы Учителя.
      Но и Учитель Лабео делил свое место с тетушкой Гирошимой, которая изо всех сил делала вид, что турнир ее ни капельки не интересует.
      – Кто из троих Ваш племянник? – спросил Учителя Шустрик.
      – Перехват. Ты был прав, Затычка, сейчас и решится разом, за кого мне болеть дальше.
      – Вот до чего эти драки на шпагах доводят! – громко заявила тетушка Гирошима, вступая в разговор. – Такой был приличный мальчик Ваш племянник, на скрипке играл, тихий и культурный, и на тебе! Имечко новое взял, машет теперь этой острой железкой направо и налево! И это называется воспитание молодежи? Ну куда мы с таким воспитанием укатимся?
      – Тетушка Гирошима! – попытался урезонить соседку Учитель Лабео. – Мальчик хочет превратиться в мужчину, это же так естественно. Все мальчишки этого хотят, спят и видят себя бойцами Бета Спленденс!
      – В сардельку на вертеле он хочет превратиться! – воскликнула непреклонная тетушка Гирошима. – Тоже мне, нашли самый прямой путь! Помню, штопала я одного такого, железякой пропоротого! А имечко тоже было хоть куда! Непобедимый Силач, кажется… или Трюкач, не помню уже.
      – Тетушка Гирошима, – сказал, сдерживая смех Затычка, – так ведь он не в турнире пострадал, а от шайки головорезов. Его же не шпагой пырнули, а нож ему в спину кинули. Так что Вы не правы.
      – Помолчи, Закорючка! – строго сказала тетушка Гирошима. – Помолчи и подумай, на фига тогда все эти турниры, если непобедимый боец не может от паршивого ножа уберечься? А?! Только времени перевод! А продолжал бы племянник господина Лабео учиться на скрипке играть, был бы хорошим мальчиком, маме с папой утешением, соседским оглоедам примером. А теперь что? Вон, смотрите, в нижнем ряду его мама с папой сидят. Мама у меня сегодня самую большую склянку успокоительного отвара купила, отсюда вижу, что из сумочки горлышко ее торчит, а папа его, того и гляди, от волнения свою шляпу сжует и не заметит. И оглоеды все соседские вон выстроились, шеи тянут. Где я, спрашиваю, такое видано? Мама ему вчера весь день к костюму новые манжеты и воротник пришивала и все ради чего? Чтобы Забияка их в пять минут в лохмотья превратил? Где здравый смысл? Где экономное ведение хозяйства?
      Так никто и не успел переубедить тетушку Гирошиму, потому что начался первый бой.
      Забияка выходил против Перехвата.
      Данюшки подумали, что ничего более волнующего, чем когда два бойца Бета Спленденс сходятся на турнирном поле, они не видели.
      Противники отсалютовали друг другу и зрителям, и встали в боевую позицию.
      Перехват, несмотря на молодость, был очень хорошим бойцом. Никто, кроме соседей, не знал, как он играл на скрипке, но сражался он блестяще.
      Да только Забияка был лучше.
      Игрунья порхала вместе с его рукой, танцевала задорный танец, легко, играючи, проникая сквозь защиту Перехвата. Это был бой, когда даже зрителям, болеющим за племянника господина Лабео, было ясно, что проиграть сейчас Забияке для Перехвата не обидно. Т а к о е поражение стоит двух иных побед. Хотя, конечно, не перестает оставаться поражением.
      И Затычка победил в первом бою Весеннего Турнира.
      Перехват уходил с поля боя не расстроенным, а почти счастливым. Он смог быть достойным противником самому Забияке!
      – Виват! Виват!!! – кричали трибуны, и тетушка Гирошима, забыв свои же слова, кричала громче данюшек и Учителя Лабео вместе взятых.
      В этот вечер вся Акватика говорила только о прошедшем бое.
      Полосатик, вернувшись домой, снял с простыни фигурку Перехвата.

      А Затычка мучился со своей поэмой.
      Сочинять ее было тем труднее, что перед глазами все еще стоял бой Забияки и Перехвата. Но Затычка решил не отступать и сделать хотя бы начало.
      Тем более, что в «Кратком пособии» и на этот случай был подходящий раздел: “Как сочинять поэмы героического содержания”.
      Дорогой наш любомудрый читатель, запомни одну несомненную истину: нет в мире героических и не героических событий, а есть героическое или не героическое их описание.
      Опытный поэт из любого, самого пустякового случая сможет сделать трагедию или драму в самом высоком стиле.
      Запомни, пытливая душа, что в героическом произведении нельзя употреблять обычные слова. Ты удивлен? Но таковы правила:
      Лицо, которое выводится в творении, не может просто идти, оно обязано шествовать, (ведь это куда героичнее).
      На врага герой обязан обрушиться, категорически нельзя говорить, что он просто нападает – сей стиль достоин народных песенок, а не высоких творений поэзии.
      Герой всегда совершает подвиг, даже если этот подвиг и в лупу не разглядеть. Не надо ждать, что подвиг героя сам бросится в глаза: нужно настойчиво искать его в любом поступке.
      Ты будешь не прав, сказав “он поехал в восточном направлении”, надо: “он устремился на восток”.
      Эти и нижеследующие советы, как путеводные вехи, позволят тебе, наш читатель, найти дорогу, которая приведет тебя к истинно героическому произведению!
      “Того нельзя, этого нельзя, – подумал грустно Затычка. – А что же можно?”
      “Краткое пособие” ответило и на этот вопрос:
      Вот небольшой список слов, которые употребляют, создавая героическое произведение:
      Долы, выси, стяги, твердыни, оплоты.
      Воитель (несокрушимый, непобедимый, неустрашимый, неколебимый и т. д.)
      Белоснежное чело, могучая рука, широкая грудь, разящий удар.
      Коварный враг, таящийся в ночи злодей, презренный тать.
      Година бедствий, неприступный бастион, неистовое буйство.
      Вознестись, вздыматься, виться.
      От списка Затычку оторвали Шустрик и Полосатик.
      – Пойдешь с нами? Северный Ветер, говорят, уже приехал в Акватику.
      Поскольку дело с поэмой продвигалось туго, Затычка охотно присоединился к друзьям.
      Загадочный боец Бета Спленденс остановился в гостинице, расположенной на улочке близ Цитадели. Гостиница так и называлась «У Цитадели».
      Когда данюшки подошли к ней, уже стемнело и на улицу из окон лился яркий свет.
      На первом этаже гостиницы располагался ресторанчик, знаменитый своей стряпней. Его очень любили старушки, которые приходили сюда после обеда выпить чашечку чая и съесть пару миндальных пирожных.
      Сейчас перед его окнами столпились мальчишки. У одного из окон данюшки заметили вихры своего старого приятеля Бублика – поваренка с Королевской Кухни, и двинулись к нему.
      – Привет! – обрадовался Бублик. – Протискивайтесь ко мне!
      – Что, смотрите, как Северный Ветер кушает? – угадал с ходу Шустрик.
      – Ага! – кивнул Бублик. – А то как же его увидишь?
      Взрослым, почтенным горожанам Акватики также хотелось поглазеть на бойца, о котором только и говорили в Городе, но стоять перед окнами, как мальчишки, им было неприлично.
      Только поэтому ресторанчик “У Цитадели” был полон отнюдь не старушками. Хозяин значительно поправил дела заведения за сегодняшний вечер.
      Данюшки, которым пока было плевать на приличия, тоже уставились в окно.
      В глубине зала за небольшим столиком на двоих обедал в компании какого-то маленького, толстенького человечка боец Бета Спленденс Северный Ветер. Он был худощавым и высоким, а на лицо у него словно кто-то надел бесстрастную, немного угрюмую глиняную маску.
      Была ли это маска высокомерия или застенчивости, данюшки не поняли.
      – Ух ты, – заметил немного оправившийся от приступов поэзии Затычка. – Он, по-моему, даже не моргает.