Герцогиня (№2) - Герцогиня и султан

… Как всегда, в последнюю минуту обнаружилось, что многое упущено, недосказано, недоделано.

Фатима, несмотря на полноту, все утро пушинкой носившаяся по городу и провернувшая массу дел, а главное, договорившаяся о показе своей невольницы шейху Али, всовывала Жаккетту в тончайшие шальвары из химского шелка, натягивала на нее индийские деревянные футляры-чаши для поддержки и украшения грудей, застегивала их на спине, навешивала везде, где только можно повесить и надеть, украшения. И успевала давать последние ценные советы.

Тут же печальный Масрур варганил в котле какое-то варево.

– Даже во сне помни, мой цветочек! – рявкала Фатима, подрисовывая Жаккетте глаза и брови. – В гареме нет друзей! Держи язык на запоре, а ум на страже. Никогда не ешь то, что дает тебе другой человек, – там может быть яд или банж. Пусть он сначала сам съест. Если господин будет к тебе добр, попроси его подарить обезьянку и давай ей всякий кусочек от своей еды и каждый глоток питья. Если обезьянке не будет плохо – кушай или пей сама. Если у тебя есть возможность убить врага или сделать так, чтобы он не смог никогда причинить тебе вред, – делай, не медли. Аллах сам разберется, что есть добро и зло. Если такой возможности нет – ни словом, ни взглядом не показывай своей враждебности к нему. Не можешь укусить – затаись.

Вот тебе простейший рецепт яда, составленный великим ибн Вашья: поймай ящерицу и налови зеленых мух с длинными лапками, столько, чтобы наполнить маленькую чашку. Посади ящерицу и мух в бутылку с широким горлом. Залей оливковым маслом. Жди, пока ящерица и мухи совсем растворятся в масле. Тогда прикажи невольнику трясти бутылку три дня. Потом зарой ее в яму с ослиным навозом и жди половину месяца. Если содержимое бутылки стало цвета ночи – можно подливать врагу. Но лучше покупать яд у мастера – меньше возни и больше гарантии.

Если хочешь не бояться яда, принимай по утрам такой порошок: возьми два сухих орешка, две фиги, двадцать листочков руты, измельчи и добавь щепотку соли.

Если проглотишь яд – пей молоко. Или смешай микстуру из воды, меда и уксуса. Много пей. Это помогает.

Никто другой не сказал бы тебе и макового зернышка от того, что рассказала Фатима.

Мое сердце привязалось к тебе, мой цветочек, я хочу тебе счастливой судьбы.

Если еда имеет непривычный вкус – никогда не ешь! Деньги копи, не трать и только одна знай, где они лежат. Не верь никому, кроме себя! И тогда, если будет на то воля Аллаха, ты доживешь до старости!

У Жаккетты бухало колоколом сердце, и тряслись колени. Будь ее воля, она бы кинулась, куда глаза глядят, лишь бы не слышать этих советов, не идти к загадочному, наверняка страшному, шейху.

– Масрур! У тебя готово?

Масрур уныло кивнул. Было видно, что вся эта суматоха ему очень не нравится. Он поднес Жаккетте чашку с горячим дымящимся отваром и, утопив глаза в морщинах, погладил ее по голове.

– Пей! – приказала Фатима.

Жаккетта выпила очень пряную, непонятного вкуса жидкость и передернулась. Масрур откуда-то выудил кусочек тростникового сахара и засунул ей в рот.

Первым ощущением Жаккетты от выпитого было чувство, что пар валит у нее из ушей и ноздрей. Словно из кастрюль на замковой кухне.

– Я влила в твои жилы немножко любви! – довольно сказала Фатима, накрывая Жаккетту с головой очень плотным покрывалом. – Масрур, я отдам тебя на растерзание голодным крокодилам, если она увидит хоть одного мужчину до шейха!

Безмолвный Масрур, не интересуясь, где госпожа достанет в Триполи голодного крокодила, поднял Жаккетту, словно куклу, и усадил на осла, специально нанятого на этот день. Фатима села на своего.

Жаккетта, оказавшись в кромешной тьме, намертво вцепилась в луку жесткого седла. Масрур вскочил на свою лошадь, и мини-караван выехал из ворот.

Сначала Жаккеттин ослик бодро припустил вперед, оставив далеко позади и Фатиму, и Масрура. Но пыл его быстро иссяк, и он неожиданно замер посреди улицы. Жаккетта пыталась понукать его, толкать пятками. Бесполезно. Потом решила, что ей, собственно, нет резона проявлять активность. Под покрывалом ничего не видно. Куда везут – неизвестно. Так зачем дергаться? Придя к такому, истинно восточному, решению, Жаккетта решила проковырять щелку в покрывале.

Но тут подоспевшая Фатима каркнула над ухом осла:

– Ир-р-р-ра!!!

И он возобновил движение.

Увы, спокойное течение поездки продолжалось недолго. Осла не иначе как подсунул шайтан.

Караван прибыл на перекресток улиц. Масрур и Фатима благополучно свернули на нужную дорогу, но осел Жаккетты, попущением Аллаха, увидел на другой улице привлекательную ослицу. И с места в карьер припустил за ней, да так резво, что Масрур с Фатимой даже растерялись. Жаккетта, ничегошеньки не видя, тряслась в седле и думала, что вот-вот неминуемо свалится в лужу или в кучу навоза.

Первой опомнилась Фатима, хотя участь попасть на обед к крокодилу грозила Масруру. Осел мчался в направлении кучки оживленно разговаривающих торговцев, несомненно стопроцентных мужчин, в тележку одного из которых и была впряжена серошерстная красавица. Но Фатима издала боевой клич, развернула своего скакуна и пустилась вдогонку за беглецами.

Смеялись торговцы, смеялись уличные мальчишки, играющие в камешки. Фатима неслась, как армия пророка на неверных. Изнемогающий под ее тяжестью ослик из последних сил догнал блудливого собрата. Фатима решительной рукой совлекла длинноухого с пути греха и направила его по дороге, предначертанной Аллахом.

Жаккетту уже тошнило и от любовного напитка, бродящего в закоулках ее тела, и от богатого на приключения и тряску пути. Хотелось содрать с головы закрывавшее мир покрывало, спрыгнуть с набившего синяки, несмотря на подложенную подушку, седла.

Но тут сильные руки Масрура опять подняли ее и понесли. Затем опустили. Горячая ладонь Фатимы ухватила ее руку и потянула за собой. Затем с головы слетело опротивевшее покрывало, и Жаккетта прямо перед собой увидела сидящего на возвышении. мужчину.

Не очень высокий, но и не маленький. И не такой толстый, как здешние купцы. Уже приятно. Небольшая аккуратная бородка и тонкие усы обрамляют рот. Черные глаза под густыми бровями глядят невозмутимо и чуть устало. Над бровью наискосок уходит под тюрбан шрам. Простое однотонное одеяние и небольшой тюрбан не бросаются в глаза: они обозначают социальный статус их владельца, но не больше. Самое роскошное в его наряде – оружие и пояс.

Он ей приглянулся. Было это действием отвара коварной Фатимы или движением сердца – кто знает? Но Жаккетте очень захотелось понравиться именно этому человеку, может, потому, что он смотрел на нее недоверчиво, словно ожидая подвоха. Жаккетте стало обидно и за себя, и за Фатиму – зря ее, что ли, столько времени мучили, готовя в восточные женщины!

И Жаккетта страстно решила не ударить в грязь лицом.

… Круглолицая, подобная полной луне или динару в фарфоровой чашке, девушка застенчиво улыбнулась и бросила на шейха быстрый взгляд из-под изогнутых, словно тугой лук, бровей.

При взгляде на ее полную грудь и крутые бедра шейх Али почувствовал, что в нем пробуждается интерес к жизни, совсем было угасший после первой покупки.

Фатима дотошно фиксировала все изменения в душе покупателя, словно открытую книгу читая его лицо. И мысленно прибавляла динар за динаром к первоначальной цене Жаккетты.

Пора было окончательно добить шейха.

– Двигай персиком! – прошипела Фатима и дала знак музыкантам.

Бросая взгляды на шейха, Жаккетта закружилась по ковру. Ей безумно хотелось, чтобы у него было такое же восхищенное лицо, как у мужчин, смотревших выступление Фатимы.

Но пока глаза шейха насмешливо улыбались.

«Полюби меня! – молила взглядом Жаккетта, извиваясь в такт музыке. – Ты хороший, я знаю! Ты – человек из другого мира, я боюсь вашего мира. Возьми меня и спрячь за своей спиной, ведь ты привык быть чьей-то защитой. Ты привык сражаться и стойко переносить лишения в пути, я вижу. Тебя боятся. Или любят, или ненавидят, но все уважают. Ты знаешь себе цену, но и из меня сделали дорогой товар. Я не хочу больше на корабль, не хочу переходить от купца к купцу. Возьми меня к себе!

Я вижу – у тебя теплые глаза, хотя мало кто об этом знает! Наверное, только твоя мама и женщины, которых ты любишь! Ты беспощаден к врагам, и даже друзья боятся навлечь на себя твой гнев. Но ты не обидишь ни женщину, ни ребенка. Ты привык править, ты родился для этого. Все твои предки были вождями, страх и смирение тебе не известны. Гордость и бесстрашие – вот слова на твоем знамени.

А я даже не знаю, кровь каких племен и народов намешана во мне за века, что пронеслись над нашей деревней. Потому что после ухода воинов, не раз и не два захватывавших аквитанские земли, рождались в домах похожие на них дети, зачатые против воли матерей.

Но сейчас это неважно – я нравлюсь тебе. Я чувствую это. Я не знаю умных слов, имя мое, как и имена моих предков, канет в безвестность под копытами коней таких, как ты. Но я умею чувствовать – это дар от бога.

Я сейчас в чужой одежде, в чужих украшениях, в чужом танце. Даже тело чужое – его откормили специально для тебя. Но душа-то у меня – моя! Она одна то, что не изменится. И у тебя будет в ней свой уголок, хотя тебе, наверное, это и безразлично…

Но я же нравлюсь тебе, шейх! Иначе не теплели бы твои глаза! Во имя Аллаха милосердного, Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятой Девы и всех святых и пророков, кто имеет власть над этим миром, прощу – возьми меня! И я честно буду дарить тебе любовь – это все, что у меня есть… Но зато я не умею продавать ее за красивый браслет, отмеривать, точно товар… Возьми меня, шейх!»

Вот теперь Жаккетте не надо было заставлять себя работать. Постепенно она дошла до такой точки кипения, что тело само двигалось, выплескивая все то умение, что вбивала в нее Фатима.

Приблизившись к шейху вплотную, Жаккетта выдернула у него из ножен кинжал и принялась играть его лезвием, то приставляя острием к груди шейха, то к своей груди. Шейх и бровью не повел, хотя лезвие порхало в опасной близости от его шеи.

– Глаза твои, что сапфиры в ночи, – негромко сказал он по-арабски. – Зубы – нити жемчуга в лепестках губ. Имя тебе будет Хабль аль-Лулу.[14]

Фатима поняла, что выиграла войну.

Через час город узнал, что служанка, полумертвой выкинутая с корабля пиратов, продана уважаемой Фатимой в два раза дороже, чем, французская принцесса почтенной Бибигюль.

А на следующий день торжествующая Фатима, сидя в расшитом седле, медленно проехала мимо ворот Бибигюль на пегом, украшенном колокольчиками и кисточками муле.

Глава IX

Жаккетта опять попала в новый мир – сколько еще их будет?

Жилище шейха было раз в десять больше домика Фатимы, но по сравнению с ним – ухоженным, наполненным ароматами цветов и благовоний, запахами вкусной пищи, – поражало своей неуютностью. Оно больше напоминало временную базу для кавалерийского отряда: большой внутренний двор, много пустых стойл для животных и напоминающие склады помещения. В одном углу двора, правда, теплилась жизнь. Там кудахтали куры и блеяли козы. В стойлах находилось несколько лошадей, мулов и пара ослиц. Отдельно стоял красавец арабский скакун.

Видимо, шейх следовал советам мудрейшего Халида ибн Сафвана, который говорил: «Когда хочешь устрашить нападением или спастись бегством, ежели хочешь покрасоваться или проехать спокойным шагом – покупай коней; если тебе предстоит долгий путь – то мулов. Верблюдов покупай для перевозки тяжестей, а ослов, потому что их легко прокормить».

В утоптанном дворе не росло ни былинки, только одинокое дерево, похожее на акацию, торчало на краю. Глина, кругом глина.

Единственным украшением нескольких построенных впритирку друг к другу двухэтажных зданий была неказистая общая терраса, обращенная во внутренний двор. На нее выходили двери и окна обоих этажей.

Около кухни высились печи для выпечки лепешек. Возле них хлопотали какие – то женщины в темных одеждах.

Даже на сторонний взгляд Жаккетты, назвать роскошной такую жизнь было никак нельзя. Никаких мраморных дворцов, как в сказках Фатимы. При всем при этом шейх в здешнем мире занимал очень весомое положение. Но на быте это сказывалось слабо.

После удачного дебюта перед шейхом Жаккетту повели определять на новое место жительства.

Слуга привел ее на первый этаж, в небольшую комнату, где сидело несколько женщин. Это были наложницы, составляющие гарем шейха. Они очень внимательно осмотрели вновь прибывшую; Звериным чутьем Жаккетта поняла, что здесь – самое опасное место за всю ее жизнь. Здесь пленных не берут.

Она застыла на пороге и заявила слуге:

– Я не буду жить в этой комнате с этими женщинами. Я христианка.

Знал ли слуга французский, не знал – это так и осталось тайной.

Уразумев, что свежеприобретенная Хабль аль-Лулу даже не думает заходить на женскую половину, слуга в растерянности повел ее обратно к шейху.

– Я лучше буду жить в стойле, как лошади господина! – заявила Жаккетта шейху. – Но не с женщинами!

Шейх тоже не стал обнаруживать знание французского, просто что-то скомандовал слуге и тот отвел Жаккетту в отдельную комнату на втором этаже. Совсем пустую, даже сундуков в ней не было, один тюфяк и кожаный коврик на полу.

Зато в соседней комнате оказалась купленная часом раньше Жанна.

Девушки бросились друг к другу, как не бросились бы родные сестры. И обе заревели в голос, выплакивая все, что им пришлось пережить со дня расставания. Размывая краску на глазах, черные слезы катились по щекам Жаккетты. Жанна жалобно всхлипывала, икала, давилась слезами и ничего не могла с собой поделать.

– Горе, горе-то какое, Жаккетта! – стонала она. – Мы же им чужие, совсем – совсем чужие. Это другой мир, здесь все по-другому! За что Господу покарал меня? Наверное, я была плохой католичкой, раз он отступился от меня и передал в руки мусульман. Жаккетта, здесь даже небо чужое!!!

– Ничего, ничего, госпожа Жанна! – сквозь слезы утешала госпожу Жаккетта. – Пресвятая Дева опять соединила нас, это уже чудо. Чтоб у тех камеристок, что вам волосы укладывали, руки поотсыхали! Завтра я как надо уложу, и все будет хорошо!

… Ближе к вечеру, оглядывая новый восточный наряд Жаккетты, Жанна конфисковала у нее желтые сафьяновые туфельки с загнутыми носами.

К великому изумлению Жанны и Жаккетты, оказалось, что шейх вообще живет не в доме. Для него во дворе натянули шатер, покрытый черной шерстяной тканью, и шейх жил там в обществе своей борзой.

В этот-то шатер и затребовал шейх новое приобретение. Звеня браслетами и ожерельями, Хабль аль-Лулу отправилась покорять хозяина.

Жаккетта во время свидания не раз и не два помянула добрым словом мессира Марчелло, подковавшего ее не хуже Фатимы.

Шатер шейха полночи ходил ходуном от бушевавших в нем страстей и двигания «персиком».

Хабль аль-Лулу удалось не ударить в грязь лицом и показать себя не хуже любой изнеженной восточной красавицы, которую всю жизнь специально готовили только для любви. Жаккетта была довольна собой. «Знай наших!» – думала она.

Только один промах допустила Жаккетта в самом начале: забыла сказать слова, которые велела ей выучить Фатима. Про любовь и печень.

Но когда шейх, несколько обалдевший от любовных талантов Хабль аль-Лулу, безжизненной грудой костей лежал на ковре, она вспомнила про упущение и громко сообщила:

– О мой господин, любовь к тебэ поселился в мой сэрдцэ, и огонь страсти сжег мой пэчень! – Полностью с акцентом и интонациями Фатимы.

Шейх нервно дернулся всем телом, и Жаккетта поняла, что на сегодня ему любви хватит. Сгребла в кучу свои украшения и на цыпочках пошла к выходу. «И с шейхом можно прекрасно спать, если душу к этому делу приложить! – подвела итог ночи Жаккетта. – Хороший человек, женщин любит. А кто нас не любит?!»

Наутро, конечно, всей усадьбе стало ясно, что Хабль аль-Лулу прочно заняла место любимицы шейха. Восхищение, уважение и почтение со стороны женской половины Жаккетта ощутила незамедлительно.

Чья-то добрая рука в ее отсутствие, когда Жаккетту утром еще раз захотел увидеть шейх, поставила в комнату роскошное блюдо с ореховой халвой.

Жанна, зайдя к Жаккетте, увидела восхитительные сладости и отщипнула кусочек.

Когда довольная жизнью Жаккетта вернулась от шейха, она увидела, что госпожа скорчилась на полу.

– У меня все жжет внутри! – еле шевеля языком прошептала Жанна. Лоб ее покрылся испариной. – И режет.

– От этого? – сразу же заметила халву Жаккетта. Жанна слабо кивнула.

– Рвоту надо вызвать! – вспомнила наставления Фатимы Жаккетта.

Она кинулась в комнату Жанны за кувшином с водой. Туда никто не заходил, так что отравы быть не должно.

Жанна пила и пила, но рвоты не было.

– Надо, чтобы вырвало, госпожа Жанна! – уговаривала ее Жаккетта. – Чтобы яд вышел.

Но у Жанны ничего не получалось.

– Я сейчас! – опять сорвалась с места Жаккетта и куда-то убежала.

Жанна, закрыв глаза, пыталась прочитать молитву, чтобы хоть умереть не как бездомная, бессловесная тварь, а со словом божьим на устах. То, что ей конец, Жанна почти не сомневалась – внутри все горело, тело отказывалось подчиняться. Но ни прошедшая жизнь, ни родные и близкие не вставали перед глазами. Было очень больно и безразлично, только где-то на дне копошилась глухая обида: ее, графиню де Монпеза, даже не похоронят по-человечески. И семейный склеп, место рядом с отцом, останется пустым. А она будет лежать в чужой земле, за тридевять земель, и никому не будет дела до Жанны. Жалко…

Вернулась Жаккетта, неся чашку какой-то горячей, неприятно воняющей жидкости.

– Пейте!

Пенящаяся жидкость полилась в горло Жанне, и она сразу почувствовала, что желудок стал сжиматься, готовясь отправить гадостный напиток обратно.

– А что это? – шевельнула губами Жанна.

– Куриный навоз в горячей воде растворенный. Наилучшее рвотное! – довольно сообщила Жаккетта.

Вот тут Жанну незамедлительно вывернуло. Яд ядом, конец концом, но пить куриный навоз?!! Стало чуть-чуть полегче.

Жаккетта принесла молоко. Перетащила госпожу на свой тюфяк. Рядом пристроила таз.

– Выпейте все! Будет рвать – хорошо. Только пейте и пейте. Это надо!

– А ты куда? – испугалась Жанна.

– Разберусь кое с кем! – рявкнула Жаккетта. – Я видела, как одна поганка отсюда спускалась, еще удивилась, чего это она расшасталась.

Жаккетта, как была в одних шальварах и индийских футлярах для груди, даже не одеваясь, понеслась вниз. Она взяла курс прямиком на женскую половину.

Оживленно судачащие женщины недоуменно замолкли, когда на пороге появилась великолепная, как грозовая туча, Жаккетта.

Жаккетта выхватила взглядом черноволосую смуглую красавицу в зеленом платье, с гордым профилем и родинкой на щеке и, не тормозя, кинулась к ней.

– Ах ты, поганка зеленая! – заорала Жаккетта, вцепляясь красавице в волосы.

Та взвизгнула от боли и в ответ вцепилась в шевелюру Жаккетты. Но на Жаккеттиной стороне был праведный гнев. Она оторвала от себя противницу и швырнула на пол.

Остальные женщины, глядя на разъяренную, пылающую от негодования Хабль аль-Лулу, сидели на своих местах и не вмешивались, только вопили на разные голоса. Словно муэдзины с минаретов.

Красавица в зеленом, взмахнув косами, метнулась в сторону и выдернула откуда-то маленький кинжал. Но сейчас Жаккетту можно было обезвредить только боевым слоном. Даже не зная, как это у нее получилось, Жаккетта отбила руку с кинжалом и опять отправила противницу на пол. Наступив ей на руку, Жаккетта вышибла кинжал, который отлетел далеко в сторону, и с мстительной радостью принялась пинать отравительницу в толстую, трясущуюся как желе, задницу. В пылу битвы туфли с нее слетели, волосы растрепались.

Тут, пропустив самое интересное, наконец-то подоспели мужчины. На пороге комнаты возник шейх со своими людьми. Они даже замерли, увидев столь необычное зрелище.

Заметив шейха, Жаккетта бросила пинать визжащую жертву и кинулась к нему.

– Эта гадюка отравила госпожу Жанну! – завопила она.

Красавица тоже метнулась к шейху и завыла что-то по-своему. Тишины не добавляли и с удовольствием кричащие женщины.

Шейх поднял руку, и женщины стихли. Последней – красавица в зеленом. Она продолжала тихонько всхлипывать и поскуливать. Все замерли в ожидании грома небесного.

Шейх ткнул в сторону Жаккетты. Она поняла это как приглашение говорить.

– Эта гадюка, – показала Жаккетта на женщину, – хотела отравить меня! – Жаккетта ткнула пальцем себе в грудь, схватилась за горло и высунула язык. – И отравила госпожу Жанну! Халвой! – Жаккетта махнула рукой вверх, в сторону своей комнаты. И опять схватилась за горло и высунула язык.

Понял шейх эту пантомиму или нет, но теперь он показал в сторону красавицы.

Та, с ненавистью поглядывая на Жаккетту, принялась что-то жалобно объяснять. Все присутствующие замерли в ожидании (и предвкушении) того, какие кары обрушатся сейчас на новенькую, устроившую дебош невольницу.

Но шейх скинул с себя магрибийскйй бурнус и протянул Жаккетте.

– Ты замерзла, Хабль аль-Лулу, – спокойно сказал он. – Накинь. Надеюсь, твои маленькие ножки не пострадали?

Жаккетта ни слова не поняла. Но зато прекрасно поняли все остальные. На их глазах власть на женской половине поменялась.

Жаккетта сердито закуталась в бурнус и вместе с шейхом вышла. Шейх поднялся наверх, осмотрел и скрюченную Жанну, и блюдо с отравой. По его знаку один из слуг забрал халву.

Через час в комнате появилась знахарка, которая тоже осмотрела Жанну и оставила необходимое противоядие.

А на следующий день красавица с родинкой исчезла из гарема. Ее выгодно продали.

Глава X

То, что Жаккетта поднялась на небывалую высоту и заняла прочное место в сердце шейха, засвидетельствовал следующий факт: Жаккетте позволили самолично готовить еду для любимой борзой шейха.

Поджарая, длинномордая, с короткой палевой шерстью борзая не расставалась с хозяином, занимая в его сердце место большее, чем все женщины гарема вместе взятые. На морде у собаки было три бородавки, что свидетельствовало о ее высокопородности, прекрасных охотничьих качествах и отмеченности Аллахом.

Раньше почетную обязанность приготовления еды выполняла красавица с родинкой.

Теперь задачей Жаккетты было растирать в ступке финики, которые затем смешивали с верблюжьим молоком и этой кашицей потчевали повелительницу всех борзых собак.

Жаккетте нравилось это занятие: финики не все добирались до ступки, часть попадала ей в рот.

Остальные наложницы до опупения ткали яркие шерстяные коврики или циновки из травы. Сплетничали и ссорились. Часть женщин – видимо, невольницы – толклась на кухне, готовя еду, стряпая лепешки. Кухонная утварь у них была самая простая: котлы, кувшины, блюда. Мука и масло хранились в бурдюках. Все было приготовлено к тому, чтобы по прихоти шейха сдвинуться с места и тронуться в путь.

С Жанной в доме носились как с тухлым яйцом, которое и выбросить жалко, и пользы никакой. Хозяин даже не захотел взглянуть на нее поближе.

Погода становилась все теплее, и Жаккетта получила очередную милость от шейха. Ей было дозволено отдыхать в жаркие часы на крыше основного дома рядом с борзой повелителя. Собака часто нежилась на крыше: там ее обдувал ветерок и меньше надоедали блохи.

Это было самое удобное место, там установили специальный навес, защищающий четвероногую и двуногую красавиц от солнца. На эту крышу вела специальная отдельная лестница. Все остальные женщины отдыхали на другой крыше.

Это было полное признание Жаккетты как жемчужины гарема. Недосягаемый для прочих взлет.

Прохлаждалась ли Жаккетта на крыше, или сидела в своей комнате – она наблюдала за жизнью вокруг.

Здесь кипела какая-то непонятная, но очень энергичная деятельность. Появлялись и исчезали люди. Одетые попроще приносили тюки с товарами, те, кто отличался важной осанкой и солидной одеждой, вели переговоры с шейхом. Словно пульсировал какой-то гигантский узел, чьи нити тянулись из ливийских пустынь, эргов и нагорий. Узел, связывающий воедино многие судьбы, интересы и деньги.

Один из гостей, посетивших шейха в конце второй недели с того момента, как в усадьбе появились Жаккетта и Жанна, был богатый, судя по толщине, купец. И прибыл он с большой помпой.

Черные невольники окружали кольцом его гнедого мула, а один держал на руках любимицу купца – маленькую обезьянку с печальным личиком, одетую в красную расшитую жилетку и крохотную шапочку. На шее у обезьянки был серебряный ошейник с цепочкой.

Купец вошел в шатер шейха, где надолго застрял, решая какие-то важные дела, достойные мужчин.

Челядь с мулом и обезьянкой расположилась во дворе. Найдите невольника, который не за страх, а за совесть служил бы своему господину, не используя каждое подвернувшее мгновение для отдыха!

Только за спиной купца опустился полог шатра, каждый занялся своим делом. Несколько рабов тихо, но оживленно болтали, трое играли в какую-то азартную игру, а сторож обезьянки дремал.

Во Дворе было пустынно и тихо. Утренняя трапеза прошла, до обеденной было далеко. И день стоял такой, что совсем не располагал к активности.

Но обезьянка так не думала. Печально глядя по сторонам на вызывающий сожаление мир, она тихонько, но решительно выбирала лапками цепочку из рук задремавшего стража. Тот во сне лишь морщил широкий нос и улыбался, чувствуя легкие прикосновения. Мало-помалу конец цепочки очутился в руках обезьяны. Действуя как заправский фидай,[15] она незаметно покинула своего охранника и спряталась за шатер. Затем, приподняв черное полотнище шатра, обезьянка заглянула внутрь, Но, заметив важно лежащую на ковре и зевающую борзую, решила здесь судьбу не испытывать. Она вернула полотнище на место. И, поглядывая на ничего не замечающих невольников купца, в несколько прыжков преодолела двор. И добралась до зданий.

Пословица «У семи нянек дитя без глаза» продолжала безупречно оправдываться. Некоторое время все было тихо. Затишье перед бурей продолжалось недолго. Распространяясь от дальнего конца двора к воротам, в зданиях началось оживление весьма скандального свойства. Обезьянка, как язычок пламени, стремительно неслась по нижнему этажу, сея на своем пути урон и разрушение.

Вопили укушенные женщины, выскакивали, размахивая кинжалами, разъяренные мужчины.

Обезьянка, стянув какую-нибудь вещь, вылетала из дверей, швыряла ее во двор и тут же забегала в соседнее помещение, где о ее подвигах еще не знали. Секунду спустя и там начинались крики.

Черные невольники купца с большим, интересом смотрели на эпидемию безумия, неожиданно охватившую домочадцев шейха, оживленно комментируя под —, вернувшееся развлечение.

Но вот проснулся разбуженный криками страж обезьянки, обнаружил ее исчезновение и логично связал возникший в усадьбе хаос с характером своей подопечной.

Теперь и невольников проняло. Подгоняемые его воплями, они тоже пустились в бестолковую погоню за проказницей.

Поставив на уши нижний этаж, обезьянка по столбу галереи взобралась на верхний и оставила преследователей с носом. Толпа, теснясь и поминая шайтана, кинулась к ближайшей лестнице.

Женщины не имели возможности принять участия в погоне из-за присутствия посторонних мужчин и всю душу вкладывали в пронзительный вой, очень подбадривающий как обезьянку, так и ее поимщиков.

Пока мужчины теряли время на лестнице, обезьянка принялась опустошать второй этаж. Жилых там сейчас было только две комнаты – Жаккетты и Жанны, поэтому разгуляться ей удалось.

Определив по крикам, что внизу какое-то безобразие, Жаккетта на всякий случай схватила в качестве оружия медный поднос и встала у входа. Обезьянка было заскочила в ее комнату, но, увидев замахивающуюся подносом Жаккетту, решила не рисковать. Подскочив на всех четырех лапках резко вверх, она развернулась в воздухе и с отрывистым обезьяним ругательством выскочила на галерею. Поднос с грохотом приземлился на то место, где она только что была.

Не снижая скорости, обезьянка залетела в комнату Жанны. Жанна, задремавшая после еды прямо в золотистом платье среди подушек на тюфячке, только-только проснулась от шума и терла глаза, пытаясь понять, почему это все так разгомонились. Но не успела она даже протянуть руку к кувшину, чтобы глотнуть водички, как в комнату заскочило маленькое, со сна показавшееся Жанне похожим на паука, взъерошенное существо. Жанна в ужасе перекрестилась, но существо, оскалив остренькие зубки, схватило цепкими лапками ее единственные (оставленные пиратами вместе с платьем) европейские туфельки и стрелой вылетела из комнаты.

– Стой, зараза! – завизжала Жанна и, как была босая, подобрав платье, кинулась за воровкой.

Обезьянка была уже на крыше. Бросать вещи во двор ей показалось больше не интересным и она, подскочив к краю, швырнула туфельки Жанны прямо на улицу. По воле Аллаха они приземлились в тележку, наполненную топливом – сухим навозом, которую понурый ослик вез на рынок.

Когда Жанна, путаясь в платье, забралась на крышу, ее туфельки вместе с навозом исчезали за углом. А обезьянка, довольная, что ей удалось так хорошо провести время, кривляясь и выламываясь, исполняла танец живота, подражая альмеям. Жанна в ярости и отчаянии пнула один из камней, лежащих на крыше, и запрыгала на одной ноге от сильной боли. Обезьянка обрадовалась, что у нее появилась танцующая партнерша, и задергала розовым, покрытым редкой шерстью пузиком еще выразительней.

Над краем крыши торчали черные и белые лица мужчин. Забраться туда, чтобы схватить беглянку, они не смели: ведь на крыше находилась наложница шейха, французская принцесса, да еще с открытым лицом!