Сын у нее, Сережа, учится в четвертом классе. Она считает его почти взрослым. Что она прощает любому своему первокласснику – Сереже все непростительно! Кричит на него часто, раздражает он ее своей медлительностью. Заикаться он вдруг стал, не из-за нее ли? В школе она сдержанна – на работе, не где-нибудь! А дома из себя выходит, тогда и Сереже попадает, и мужу достается. Муж ее, наверное, скоро бросит. Съела, говорит, тебя школа, как Красную Шапочку Серый Волк. Хозяйство у нее в упадке, не любит она домашнее хозяйство. Правда, в последнее время вдруг потянуло на уют. Стареет, что ли? Мечтает сейчас научиться вязать, связать мужу белый свитер и чтобы ходил он на работу и все женщины обращали на него внимание и говорили: "А твоя-то старуха – молодец, видишь, какой свитер тебе связала! Не бросай ее, будет с нее толк! Теперь пускай нас в гости позовет и стол хороший сделает, посмотрим, какова твоя Царевна-Лягушка". А муж ответит им, женщинам, которые на него всегда заглядываются – такой видный мужчина : "Моя жена – не узнать ее теперь, тряпки ее стали интересовать, косметика, обеды домашние, глазки стала мужчинам строить, где моя прежняя Наташа?"

Подвинулась Наталья Савельевна в своем домашнем воспитании, но по-прежнему школа отнимает у нее все силы и время. Некогда ей с сыном возиться, разгадывать его, неразгаданного. Одни с ним разговоры: "Поешь, иди гулять, занимайся английским, перестань свистеть, учи уроки, как дела в школе, не кричи во весь голос, чтобы с Фазой я тебя не видела, почему грязный пришел, не груби, я лучше тебя знаю, опять в футбол играл – ботинкам и месяца нет" – и так далее. И только поздно вечером, когда уснет Сережа и когда кончит она бесконечные свои дела, подойдет она к кровати, склонится над ним, своим сыном, погладит его, поцелует, и зайдется у нее сердце от не высказанной днем нежности и любви к нему. Наметит она на утро новую, ласковую жизнь сыну, отнесет себя – нежную мать – на утро, а утром заревет козлом будильник, наскоро позавтракают они всей семьей, вместе и побегут. У входа в школу наклонится она над сыном, чтобы поцеловать его, отмеченная вечерней своей нежностью, но Сережа отшатнется от нее и скажет: "Что ты! Неудобно!" – и снова припишет она его в полк взрослых детей, пока не наступит очередное ее прозрение.

Однако – грех жаловаться! Сын растет хорошим человеком, и втайне не нарадуется она на него. И никаких методов она над ним не испытывает. Для него она просто мама, а для себя – простая и обыкновенная женщина.

Итак, наступил долгожданный день. Ровно в семь часов вечера состоялось родительское собрание. Тема собрания: подведение первоначальных итогов учебного года.

Школа была новая, светлая. Солнце брызгало из всех окон так, что бедные первоклассники по утрам прятались за красивые занавески. Вечером того дня солнце ушло, но отблески проникли в класс, разукрасили стены и потолок. Зажатые челюстями парт, сидели родители, непомерно большие и толстые для парт своих детей. Затаив дыхание, не шелохнувшись, позабыв про неудобства, слушали они Наталью Савельевну. А Наталья Савельевна встала у своего стола и посмотрела на сидевших: сидели ее ученики со взрослыми лицами, умудренные жизненным опытом. Правда, в отце Феди Гончарова она с трудом узнавала самого буйного своего ученика, зато Саня Иванов – ясный месяц – так и отражался в лице своей мамки, как на чистой, спокойной воде. Неугомонный товарищ Щукин сидел за партой своей дочери и зевал, не переносил он молчания и тишины. Максим Петрович и Татьяна шептались о чем-то. Задумался на минуту Максим Петрович, и Наталья Савельевна узнала в нем Мишу, и взгляд его придал ей сил и волнения. Аркадий Глазов и Нелли Николаевна сидели на одной парте, но как-то отчужденно друг от друга, словно между ними проходила граница или нейтральная полоса. Пиня похож был на маму, такой же черноголовый, быстрый и всегда улыбающийся. Аркадий, пришедший на собрание узнать наконец суть новой программы, сидел на парте и тосковал.

Пришла опоздавшая мать Аллы, извинилась, покраснела под строгим взглядом товарища Щукина и еле донесла до парты тяжелый свой портфель, набитый книгами.

Мать Строева сидела рядом с незнакомой Наталье Савельевне женщиной, но Наталья Савельевна догадалась, кто она. На собрание пришла Мишина учительница музыки, которая захотела с ней познакомиться. Мишина мама сблизилась со Светланой Евгеньевной, и весь свой досуг они проводили вместе, занятые заботами о Мише.

Наталья Савельевна глазами обежала колонку, и ей показалось, что за последней партой сидел милиционер, но никакого милиционера не было. Нет, был! Дима Ярославцев снова сел за парту, достал закатившуюся под парту ручку, вылез весь красный, так как, отыскивая упавшую ручку, нечаянно дотронулся до ноги Светланы Евгеньевны, и она одарила его возмущенным взглядом. Почему пришел этот милиционер? Чей он отец? Наталья Савельевна его не знала, никогда не встречала в школе. Для первого класса он был все-таки очень молодым папашей или просто он выглядел моложе своих лет. Больше двадцати трех она ему не могла дать.

С грустью взглянула она на парту, где должны были сидеть, да не сидели родители Лены Травкиной, самой беспокойной ее ученицы. Замер класс без Лены, лишившись ее организаторского таланта.

– Дорогие мои! – сказала Наталья Савельевна, и класс притих, хотя и так было тихо. Неожиданное обращение, возведение в ранг близких людей, в ранг ез Учеников, высекло из многих воспоминание о школе, о любимой своей учительнице. Грустью подернулись их лица: не сидеть больше им за партами, не скакать на одной ножке, не гонять в футбол, не получать двоек. Другие у них теперь заботы, другие занятия, и мера им другая…

Рассказывала Наталья Савельевна про новую программу; что прошли, что осталось, что хорошо усвоили, что не очень, какие успехи, какие поражения, про успеваемость и дисциплину, про всех вместе говорила, про класс целиком, как выглядит он, первый "А", на общем фоне других первых классов. И казалось ей, что, рассказывая, она распутывает, разнимает запутавшиеся нити в общем клубке жизней ее учеников и родителей. Но нет, не распутывался тот клубок. Оказалось, что наматываются нити все туже и перепутываются вопреки ее желанию, и не понять ей уже, что есть, что было, что завтра сбудется, потому что жизнь наша не подлежит разъему, и не клубок она, и не точка, и не линия, а пространство и время, помноженное на нас. Наши родители отсидели за своими партами. Мы недавно оставили школу, и наше тепло еще чувствуют наши дети на наших партах. И не разорвется этот круг никогда, пока будет жить на земле царство-государство под названием первый "А", где составлялся нынче заговор, заговор любви к детям…

Как кончила Наталья Савельевна общую часть, стала рассказывать про каждого своего ученика в отдельности.

– Маша Соколова, – произнесла она и задумалась. Что сказать, чтобы не повторяться? Но решила, что повториться на этот раз будет не грех, и продолжила : – Для всех, возможно, она обыкновенным ребенком выглядит, а для меня предстала она необыкновенной. Как от восхода становится нам всем хорошо безо всякой причины, так и мне становится радостно, когда вижу я Машу или не вижу, а думаю про нее. Вот уж никак не ожидала, что маленькое существо может повлиять на меня. Поняла я, что не только дети от нас зависят, но и мы от них зависим, даже если они и малы. И более того – не только мы их воспитываем, но, незаметно, и они нас. Скажу вам, что я их немного боюсь, такие они строгие и последовательные воспитатели. Наша с вами жизнь состоит из встреч и разлук с разными людьми, им обязаны мы тем, что есть в нас хорошего и плохого. Так вот свет, который упал на меня от Маши, осветил все вокруг для меня несколько иначе, чем видела я раньше. Однако, чтобы до конца быть правдивой перед вами, скажу, что немного холодноват тот свет. Книжки она умные читает, больше всех товарищей своих прочла она книжек. Хорошо живется ей, но вокруг нее много хороших ребят, а она их не замечает, занятая чтением. А по-моему нет ничего интереснее и плодотворнее человеческого общения. Кажется мне, что любой человек богаче я ярче самой интересной книги. Только приглядись к нему. Учится Маша хорошо, ведет себя тоже хорошо, но много пропускает уроков по болезни. Вам, дорогие родители, надо обратить на ее здоровье самое пристальное внимание.

Максим Петрович согласно кивнул головой, он со всем согласился, что сказала Наталья Савельевна, а похвалы своей дочери пропустил мимо ушей. Очень впечатлительная женщина Наталья Савельевна, преувеличивает многое, но характер его дочери разгадала, именно такая его Машка. После родительского собрания расстанется он на полчаса с женой, побудет в мужской родительской компании, постоит у ларька с пивом, отметив там защиту диплома товарищем Щукиным, придет домой и войдет в дочкину комнату. Она лежит – его дожидается, привычка у нее дожидаться его. Приподнимется она на локтях и спросит:

"Ну как, папка? А?"

Максим Петрович, впервые посетивший родительское собрание и увидевший Наталью Савельевну во всем великолепии, бросит руки на пол, закинет ноги чуть не на люстру и пойдет на руках по темной комнате, наступая на спящих котов, лис, собак и лягушек – игрушечных зверей, и скажет, стоя наоборот:

"Счастливая ты, Машка! Все вы, наши дети, счастливые! До чего же здорово, до чего замечательно! Я как в театре побывал, в самом лучшем театре!"

Прыгнет Максим Петрович на ноги и закричит:

"Буду писать пьесу! Мне один милиционер посоветовал, тоже такой же писатель, как я и как ваш Пиня Глазов. Пока стоял вверх ногами и сюжет придумал: про пришельцев из космоса!"

"Опять фантастика! А нельзя ли про нас, папка" про всех нас. Я тебе рассказывать буду, а ты записывай!"

"Пока нельзя, вот когда дорасту до нашей реальности, тогда напишу непременно и тебя героиней выведу! Ну спи. Спокойной тебе ночи, моя Маня, Мария,

Маруся, Машка! А ну давай книжку из-под подушки, хватит с тебя, еще умней меня станешь!"

Федя Гончаров призван был в первый "А", чтобы вызвать к себе всеобщую неприязнь, не понравиться грубостью и детской жестокостью. Но Федя, узнанный Натальей Савельевной, оказался другим, не тем, каким несла его молва на черных крыльях. В царстве первого "А" он сыграл свою роль, удивив Наталью Савельевну взлетом в отличники, и заставил ее отвлечься от схемы, которую она заранее на него составила. Родители его глазам своим не поверили, когда стал он приносить домой пятерки, думали – подделывает отметки! Уж на что отец не любил школу, где сын учился, но пошел туда без вызова и выяснил чистую правду. На радостях посадил он жену и сына в машину-такси и поехали они в ДЛТ, нагрузили такси игрушками и домой вернулись, подсчитывая вслух, во что обошелся им сын-отличник.

"Учись, Федор, учись, как стал учиться. По-человечески! А мы с матерью за расходами на тебя не постоим, окупим все твои умственные затраты и твои пятерки! Дисциплину бы тебе, брат, подтянуть, и прямо вешай твой портрет на стенку!"

Наталья Савельевна, считавшая себя непричастной к восхождению Феди в отличники, потрясенная, вытряхнула из своей памяти скопившиеся там шаблоны, произвела генеральную уборку, закрылась на переучет, а потом стала раздумывать о внутреннем мире детей, об их потенциальных возможностях, как наивыгоднейшим образом использовать их. Рассмотрела она всех своих учеников с этой хозяйственной точки зрения и сделала практические выводы, которые помогли ей в повседневной работе.

Сейчас, рассказывая о Феде, она улыбалась Фединым родителям, и остались они довольны друг другом.

А Феде потом надоест учить каждый день уроки, слушаться Наталью Савельевну, и начнет он прыжки, как кенгуру, – то двойка, то пятерка, то снова пятерка, то снова двойка, и опять не уместится он в привычные рамки и всю жизнь во всем скакать будет то вверх, то вниз.

Заговорив о Феде, Наталья Савельевна не могла не упомянуть Лену Травкину. Так и стояли они рядышком в ее сознании и являли собой пример закона борьбы противоположностей. – Лена Травкина улетела во Владивосток, но на будущий год она вернется в нашу школу и будет учиться в нашем втором "А". Очень любопытное создание. Занята она поисками каких-то тайн в нашей жизни, да не простых, а самых главных. Поэтому она вечно подслушивает взрослые разговоры. Слушает их, слушает, а выводы делает из них детские, порой смешные, порой серьезные. Случайно оброненное слово, грубость она берет на вооружение и толкает их дальше, заталкивая их в сознание своих подруг. А мы часто удивляемся, откуда наши дети такие слова знают, про такие вещи говорят? От нас самих они все и знают. Вспомните себя, как часто вы сами обсуждаете при детях то, что знать им еще рано. Прошу вас, будьте воздержаннее в своих разговорах, пусть ваши разговоры при вас и остаются. Лена Травкина, я бы сказала, самая отзывчивая из всех моих первоклассников. Нет в ней того эгоизма, который уже сейчас дает себя знать в некоторых из ваших детей. Растет она в очень обеспеченной семье, одна дочь, и тем не менее в чуткости с ней никто сравниться не может. Обращайте, мамы и папы, на это качество внимание, тогда на старости лет не придется вам утирать слезы кулаком. А как эту черту характера развивать, сами подумайте, больше думайте о своем ребенке, а не о себе, когда задариваете его игрушками, подарками, когда выполняете все его капризы. Гоните свой эгоизм!

– Трудные нынче дети пошли, умные, многое знают, чего мы даже сами не знаем! Все им доступно. И государство о них заботится, и мы сами, а они непослушные! Не ценят, не слушаются, – это в семь-восемь лет, а как дальше? К тому же программа в первом классе трудная, только и успеваем, что дома делать уроки, не до хозяйства, как будто сами пошли в пер вый класс. Только и думаешь, как бы во второй перейти, а детям нашим хоть бы что, ну совсем на нас не похожи! – раздалось несколько голосов одновременно, жаловались мамы на своих ребятишек.

Наталья Савельевна оглядела класс, который стал вдруг неуправляемым, как становился иногда неуправляемым ее первый "А".

– Похожи! Похожи! Похожи! – воскликнула На талья Савельевна, улыбаясь всем одной улыбкой. –

Забыли мы, какими сами были, а уж если вспомнить, то и стыда не оберешься. Мы повторили своих родителей, и, наверное, они нас считали лучшими. Наши дети повторяют нас, и они лучше нас. И это идет от поколения к поколению с самых древних времен. Так куда же девается то приращение улучшений, которое давно обязано представить нам если не идеального человека, то близкого к нему? Так вот, оказывается, разгадка: мы себя, взрослых, сравниваем с детьми; дети представляются нам идеальными по сравнению с нами, как мы представлялись идеальными нашим родителям, сравнивавшим нас с собой. Будучи детьми, мы имеем ряд ценных и замечательных свойств, вспомните слова: "дети – цветы жизни", "устами младенца глаголет истина". А мы, которые хуже их, оказывается, детей воспитываем! И когда они подрастают, они на нас становятся похожими, так как понесли утрату. Себя нам с вами воспитывать надо, взрослых, тогда не будет такого разрыва, пропасти той между детьми я взрослыми.

Затих класс, слушая взволнованную речь учительницы, и никого в нем не было, кто бы с ней не согласился, переживая, вспоминая детство свое и сегодняшнюю, взрослую жизнь.

Только мама Миши Строева была не согласна с Натальей Савельевной и посчитала ее высказывание длинным, скучным и неправильным. Мама Миши знала только одну-единственную теорию: она должна воспитать сына настоящим мужчиной, даже если он и станет пианистом или будет сочинять музыку. Все остальные теории она считала крамолой, уходом от реальной действительности. Она со скучающим и недовольным видом наклонилась к Светлане Евгеньевне и прошептала:

– Много лишнего говорит сегодня Наталья Савельевна! Вас не утомило собрание?

– Что вы! – шепотом воскликнула Светлана Евгеньевна. – Я, признаюсь, не ожидала от учительницы первого класса таких умных слов, простите меня ради бога за откровенность!

Не поддержанная Светланой Евгеньевной, Мишина мама ощутила внезапное одиночество в дружном коллективе родителей. Она привыкла верить больше делам, а не словам, а Мишины успехи в школе ее не очень радовали. Она надеялась, отправляя его в школу хорошо подготовленного, что он будет и хорошо учиться, а если говорить точнее, то отлично учиться. Но учился он на тройки, и в этом она винила Наталью Савельевну, которая, по всей видимости, не хотела или не умела с него спросить отличной учебы, то есть была к нему недостаточно требовательна!

– Миша Строев, поющий наш тростник! К нему я не была особенно требовательна и придирчива. Мальчик много занимается музыкой. Начал, правда, в этом году, но, как я слышала, очень одаренный ребенок! Поэтому и режим я ему сделала щадящий, хотя это не означает, что я к нему предъявляла чересчур низкие требования, незавышенные, как, например, к Феде, который только на них и клюнул, прошу прощения за это слово, но именно так это и было! В Мише меня поразила одна его черта. Не музыкальные его способности, а деликатность души. Я за ним часто наблюдаю. Не знаю я и взрослого мужчины, который бы так деликатно относился к женщине. Никогда он не пролезет в дверь первым, всегда пропустит девочку, никогда не толкнет, не обидит. Однажды видела – подошла к нему Маша, стали они о чем-то разговаривать, он сидел при этом, так встал, садись, мол, но она его не поняла, так и разговаривали оба стоя. Как-то Аллу бабушка не встретила, так он взял ее портфель и понес, а свой ранец – за плечами. Поразительно! И в этом для меня такая прелесть, как увижу его, так настроение у меня поднимается.

А вот кто "опускает" мне настроение, так это Саня Иванов, – продолжала Наталья Савельевна, останавливая глаза на Саниной мамке, которая устроилась на парте вязать. Наталья Савельевна удивленно вскинула брови, у нее чуть не вырвалось: "Иванова! Уберите вязание!"

Но Санина мамка и сама догадалась, быстро сунула нитки и крючок в парту и, смущенная, смотрела Наталье Савельевне в глаза: дескать, простите, совсем забылась, безголовая.

– Так вот, если пока остается неизвестным, где, на какой дороге подслушал Миша музыку, околдовавшую его, какая певучая звезда его заметила, какой музыкальный дождь окропил, то что касается Сани, скажем прямо – наш он, земной человек. В школу он пришел нехотя, помню я его боязнь оторваться, расстаться на минуту с мамой, помню ваши слезы, напомнившие мне еще одни слезы. Сейчас он привык не к школе, а к своему первому классу и упирается изо всех сил, не хочет идти дальше, так как хорошо ему быть первоклассником. Если его не тянуть вперед, то он так и будет оставаться на месте, так как старое его место самое лучшее для него. Не нравятся ему изменения, он их всяческий противник. Раз остались мы с ним после уроков, а он рукой подпер подбородок, смотрит на меня светло и проникновенно и говорит: "А зачем, Наталья Савельевна, люди учатся, разве они становятся от учебы счастливее?" Я прямо так и ахнула. Сначала Маша меня все удивляла, а тут Саня подсек под самый корень. Стало мне интересно, как мог в нем, в маленьком мальчике, родиться такой взрослый вопрос. А он мне на это: "Дедушка у меня есть, дед Игнат, так вот он неграмотный, пастух при коровах, а лучше, и добрее, и счастливее его я не знаю!" Хотела я ему ответить: "Мало ты, Саня, еще знаешь", но посмотрел он на меня как-то странно, и промолчала я, а потом стала объяснять ему, зачем люди учатся, зачем детей своих учат, не знаю – согласился ли он с моим объяснением? Учится Саня через пень колоду, но я переведу его во второй класс и буду его дальше учить, и дело моей профессиональной чести – не дать ему в начальной школе на второй год остаться. А дальше, может, он и сам не захочет. А может, и верно, учимся мы с вами, – много мы учились, да чему научились? Вот и я школу кончила, институт, потом институт усовершенствования. Приехала я после всех институтов к деду своему, – старый у меня дед, земляной такой человек, на кривой его не объедешь, видит человека насквозь, как рентгеновский аппарат, – посмотрел на меня, послушал, а потом сказал: "Учености нынче много вижу вокруг себя, зато умности мало: я за ту ученость, которая бы не перекрывала нашей умности!"

Товарищ Щукин обеспокоился, усмотрев в этих словах выпад против себя, а также против своей супруги, которая тоже не первый год исследовала пласт за пластом советскую литературу и никак не могла остановиться на одной какой-нибудь узкой или широкой теме. Товарищ Щукин встал и сказал:

– А между прочим, сегодняшним утром я защитил свой диплом и перестал быть студентом, то есть неученым человеком! Я перешел в разряд умных людей. Так что, товарищи мужчины, приглашаю вас после собрания отметить это дело. Вас, Наталья Савельевна, попрошу рассмотреть меня и мою Аллу в новом качестве.

Наталья Савельевна рассмеялась, поздравила Щукина со званием дипломированного инженера, на что он ответил ей, что учился ради любопытства и знаний и что по-прежнему останется судосборщиком, что в скором времени отправится на новом, построенном его руками судне в кругосветное путешествие.

Снова класс пришел в движение, загалдели родители. Наталья Савельевна стала восхищаться товарищем Щукиным, казавшимся с первого взгляда хвастуном из хвастунов, а на деле вот как – открытый человек, в любой самой что ни на есть официальной обстановке не боится, умеет остаться самим собой! Все родители подумали: "Ну пошел-поехал этот Щукин! Два часа не остановится!"

Но Наталья Савельевна прервала Щукина и стала рассказывать про Аллу, про то, как спит она на уроках, как нянчится опять же на уроках со своим пупсиком, про то, что не надо забывать товарищу Щукину и про ее здоровье, которое ни сегодня завтра может пошатнуться от перегрузок. И родители согласно кивали головами.

Товарищ Щукин хотел что-то добавить, но Наталья Савельевна сказала ему:

– Потом, потом, мы и так затянули собрание, вернее я!

В этот момент открылась дверь и в класс вошла Нонка:

– Извините за опоздание, я прямо с работы, наш магазин закрывается в восемь, пока ехала, то да се!

Аркадий Глазов, пребывая все родительское собрание в состоянии некоего полусна, при появлении Нонки дернулся, точно прошел по нему ток в несколько десятков миллиампер. Нелли Николаевна, жена своего мужа, мельком взглянула на Аркадия и тоже испытала на себе то короткое замыкание, Дима Ярославцев встал, уступая Нонке место, и, пока она, стуча каблучками, шла на последнюю парту, мужчины, вывернув головы, смотрели ей вслед, а женщины возмущенно смотрели на мужчин и с неприязнью на Нонку. Сама не зная откуда, почему, Наталья Савельевна испытывала ощущение, что должно что-то произойти, случиться что-то, это ощущение было сродни предчувствию надвигающейся грозы.

Нонка, когда шла на свою последнюю парту, на несколько мгновений задержалась у парты, где сидел Аркадий, узнала его, и ярость, как молния, ослепила ее. Молниеносно она оценила обстановку и поняла, что первый сын Аркадия тоже учится в этом классе, как и Вадик. Она и жену его узнала, видела ее фотографию у них дома и запомнила так, что через много лет узнала ее.

Если бы не жена Аркадия, она бы уж произнесла полушепотом, от которого полопались бы у него нервы: "Ах это ты!" И пошла бы выдавать ему за трусость и предательство. Сначала жену предал, а потом ее. Еще плакал, в ногах валялся: "Не надо ребенка, сделай, как все!" Не послушалась, не сделала, как хотел, родила Вадика, словно предчувствовала, что когда-нибудь, несмотря на ее кукушечье материнство, он столкнет ее с человеком, которого она полюбит, и не поверит, что могло с ней случиться такое чудо.

Наталья Савельевна проводила Нонку глазами и поймала себя на радостной мысли, что не сидит в классе ее собственный муж и не заглядывается на эту мамашу. Было в Нонке непобедимое женское обаяние, против которого мало кто из мужчин устоять может. И Наталья Савельевна ей позавидовала, а Нонка, разглядывая учительницу с выражением Лены Травкиной на лице, отметила, что сегодня та не так уж и плохо выглядит; укладочка, серый костюм. Вот ведь змея! Ругала ее, стращала, что отберет у нее Вадика.

– Садись, вдвоем поместимся! – прошептала Нонка Диме. Дима не хотел садиться, но она потянула его за руку, и он сел за парту, и ноги его касались ее ног.

Он старался незаметно отодвинуть свои ноги, но она пододвигала свои, и опять стояли на полу две пары ног, и Нонкина нога касалась его ноги. Он стал демонстративно закидывать ногу на ногу, отодвигался, от вернулся от нее, съехал на край парты, но она к нему опять придвинулась и принялась изучать его лицо. В конце концов он встал и простоял остаток времени.

А Нонка взяла его за руку, притянула к себе и сказала шепотом:

– Все равно от меня не уйдешь!

А Дима ей в ответ:

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, я от зайца ушел, от волка ушел, от медведя ушел, и от тебя, лиса, уйду, потому что не колобок!

– Да?! – спросила Нонка и так взглянула на него, что он задрожал, так вот и задрожал весь внутри, вспомнил еще свою дурацкую реплику о женитьбе, о которой и не помышлял, и ужаснулся суеверно: "Неужели?!"

Наталья Савельевна строго взглянула на Нонку.

Нонка прикусила язык, а Наталья Савельевна заговорила о Пине Глазове.

Услыхав имя "Пиня", Нонка сказала едва слышно:

– Надо же какие мы иностранцы, какие французы!

Никто не расслышал ее реплики, кроме Аркадия. Он взглянул на жену, она все поняла и сидела совсем от него далекая. Пристала к нему мысль: а что, если поднять руку и сказать: "Я сам признаюсь. Разбил я жизнь, да не одну, но, простите, Наталья Савельевна, я больше не буду. Я сам признался, никто меня не заставлял".

И действительно, встал Аркадий Глазов и сказал:

– Разрешите мне, Наталья Савельевна!

Наталья Савельевна прервала рассказ о Пине и сказала:

– Пожалуйста!

Но тут, на счастье, ворвался в класс сам Пиня с ружьем за плечами, слезы в три потока.

– Мама! – закричал Пиня. – Маруся плачет!

Как вы ушли с папой, она проснулась и все ревет, а мне ее жалко, дал я ей соску, а она подавилась.

Аркадий и Нелли Николаевна опрометью бросились вон из класса. Летели они, ног под собой не чуя, ворвались домой, вытащили из Маруси соску – снова закричала Маруся, а они поглядели друг на друга и молчали долго-долго, запретив себе говорить друг с другом, все на Марусю смотрели, как она плачет, как замечательно она плакать умеет, им вот тоже заплакать не мешает, а слез нет.

Подбежавшего Пиню они не ругали, они благодарили его, что он сразу позвал их, а Пиня им в ответ:

– Я же не трус, я солдат Советской Армии!

Совсем из головы у него выветрилось, что неделю назад он был писателем…

Когда убежали отец и мать Пини Глазова, в классе поднялся переполох. Все женщины стали вспоминать, какие у них были несчастные случаи с их девочками и мальчиками. Наталья Савельевна не могла дальше продолжать собрание. Хорошо, что Пиня пришел и сообщил, что все в порядке, догадалась Нелли Николаевна его прислать, славная она женщина!

– Обо всех я не успела рассказать, затянула собрание, но не могу обойти молчанием одного своего

Ученика, – продолжала Наталья Савельевна, когда шум в классе и разговоры прекратились.

Дима и Нонка одновременно поняли, что Наталья Савельевна имеет в виду Вадика. Нонка приготовилась к разносу, и сделалось ей стыдно, как в школе, когда стыдила ее учительница. "Не буду больше, – хотелось ей крикнуть, – только при всех не надо, при Ярославцеве не надо!" Наталья Савельевна, наблюдая за Нонкой и за милиционером, поняла, что они связаны друг с другом Вадиком, иначе почему бы пришел сюда этот милиционер?

Когда убежал Аркадий со своей женой, когда услышала Нонка, что у них произошло или могло произойти несчастье, она не позлорадствовала: "Так, мол, тебе, негодяй, и надо!" Подумала она: "Не был ты, Аркадий, ни мужем, ни отцом. Живи как знаешь, а мы с Вадиком и Димой вместе жить будем, и нет тебя для нас, как и не было долгих семь лет!"

– Вадик Васильев – самый неразгаданный мой ученик, со множеством неизвестных. Сейчас он заболел, мы из-за него на карантине сидим. Очень способный мальчик к математике, самый сильный в классе.

И уроков не делает, занятия пропускает, но, как ни спрошу его по математике, на все вопросы отвечает, и никакого труда ему нет, – светлая головушка! А вот по русскому языку слаб, и думаю я, пожалуй, придет ся из-за русского…

Дима так и подскочил:

– Наталья Савельевна! Подождите, пожалуйста, не делайте этого! Мы с Вадиком в больнице и русским, и чтением занимаемся, он подтянется, вот увидите!

Димина горячая защита произвела на Наталью Савельевну впечатление, никогда мать Вадика так страстно не защищала сына. Нонка ждала удара заслуженно, но Наталья Савельевна, словно уловила ее состояние, ничего про нее не сказала, подумала: "Пришла все-таки на собрание, лед тронулся".

– У кого ко мне есть вопросы, подходите, а собрание на этом заканчивается! Что хотела – сказала, а что забыла – в другой раз, не последняя наша встреча. Будьте здоровы и счастливы.

Облегченно вздохнули родители. Женщины кинулись к Наталье Савельевне про своих детей расспрашивать, про многих она и словом не обмолвилась, оставив возможность узнать про них в личной беседе.

Товарищ Щукин кинул клич: "Мужчины, за мной!" Окружили его мужчины, и пошли они к ларьку с пивом.

Наталья Савельевна видела, как шла мужская гвардия по школьному двору, и подумала: "Красавцы все, как на подбор, с ними дядька Черномор – товарищ Щукин!"

И дальше все свое внимание сосредоточила она на дамах, которым было интересно узнать про своих детей, и как можно подробнее. Наталья Савельевна старалась удовлетворить их законный интерес, вспоминала мельчайшие подробности, смешные и серьезные случаи и ни одну маму не оставила без внимания: она почувствовала себя всеобщей матерью.

Когда отцы, папочки и папаши первоклассников шли по улице, они еще помнили про школу, про родительское собрание, про своих детей, но стоило им чисто мужской компанией влиться в очередь за пивом, как начались у них разговоры, далекие от всего предыдущего, и малое знакомство не было тут помехой.

Дима долго сомневался – идти ли ему, в форме все-таки, но Щукин сказал: