Аквариум как способ ухода за теннисным кортом

Он пел пару рок-н-роллов Чака Берри и несколько песен из «T.Rex». Мы представляли собой самый нестройный и неритмичный оркестр, и, хотя это было немного нелепо, нам всегда было весело. Репетиции подобных выступлений могли быть у меня дома, где выстраивалась программа из любимых песен, которые все давно знают, и предполагалось, что этого достаточно для того, чтобы их играть. На самом деле это был настоящий панк-рок, когда иногда достаточно сложные песни наших любимых героев упрощались до трех аккордов и игрались простым чёсом. Моя функция была непонятная. Я либо подбирал какой-нибудь гитарный риф и дублировал его на виолончели, либо пел второй голос или присоединялся ко всем на припеве, который как правило пели всем хором. Если учесть, что микрофон в лучшем случае был один, то это выглядело ещё смешнее. Я знал только припевы песен. Самым изнурительным было добывание аппарата и последующая транспортировка его к месту выступления. Мне почему-то всегда выпадала почетная обязанность чего-нибудь потаскать, ловить машину и ехать в кузове. Когда же дело доходило до подключения, то мне обычно не хватало отдельного усилителя, и приходилось играть в один комбик с кем-нибудь, либо включаться в линию. Неизменный аппаратчик Марат творил чудеса, пытаясь сделать звук на том, на чем в принципе его сделать невозможно. Не могу сказать, что я получал от этого удовольствие, но я иногда мог оторваться и сыграть атональное соло, которое переводило происходящее в разряд психоделии. Постепенно опыт электрической игры на халяву переносился и на акустический материал, собственно «Аквариум». Как правило, отношение к песням Боба было серьезнее, но всегда был элемент небрежности. Ничего с этим поделать было нельзя. Основным критерием был вруб или невруб. Мы никогда не обсуждали свое отношение к происходящему. Понятно было, что это было так, как это было, и все понимали, что мы не сможем по-другому. Другие группы репетировали и оттачивали свое мастерство и звучание. Для меня же оптимальным звуком был звук, которого мы добивались дома, точнее мы его не добивались, а он сам собой возник. Но его никогда невозможно было повторить на концерте посредством примитивной и маломощной аппаратуры. На концерте, как правило, всё заводилось, фонило, ничего не было слышно, и иногда были обломы, но конечный результат в общем-то был не важен, важно было то, что мы знали, как есть на самом деле.

Весной мы выступили в легендарном джазовом клубе «Квадрат» в ДК им. Кирова с Сережей Плотниковым на барабанах, разогревая блестящую группу «Воскресенье». Мы достаточно долго не репетировали, и я играл плохо и нестройно. Впервые играли песни «Блюз во имя ночи», «Блюз со счастливым концом», и мою самую любимую в то время «Если кончится дождь».

Летом я частенько наведывался к Дюше в Сертолово. Один раз я приехал к нему в воскресенье, одев белое сари с бусами, босиком и с распущенными волосами по пояс. Дюши не оказалось, и в его части ещё долго ходили слухи о том, что к нему приезжал брат с другой планеты. Но осенью я неожиданно для себя постригся. Причины не было никакой, просто захотелось перемен. Мне было приятно совершить подобное действие. Мне нравились длинные волосы, но при этом я не чувствовал свою принадлежность к хипповому братству. Потом я их ещё отпускал несколько раз и также легко состригал, пока уже к старости я не отпустил скупую седую косу – пускай себе растет. Сейчас, когда многие мои друзья возмужали и остепенились, мне нравиться от них отличаться. И в этом есть если не протест, то, по крайней мере, сопротивление новой системе, которая пытается в очередной раз навязать моим согражданам стереотип идеального мужчины из мексиканского сериала.

Очень важным было появление иностранных студентов. Кто-то с ними знакомился, и они непременно проявлялись в нашей среде. Общение с ними было очень важным – они были носителям языка и чужой, но родной рок-культуры. Как правило, они играли на каком-нибудь инструменте, очень хорошо разбирались в современной музыке и, что самое важное, бывали на концертах и могли рассказывать и делиться своим собственным опытом. Мы очень подружились с американцем Полом Ашиным, который очень хорошо играл на блюзовой губной гармошке и рояле. Он подарил мне пластинку Боба Дилана – «Greatest Hits» и Кросби, Стиллза – «So Far» и Нэша и рассказывал, что он многих слышал и что самое сильное впечатление у него было на их концерте. Они мне тоже очень нравились, особенно электрическая сторона на концертной пластинке «Four Way Street», которая была у Дюши. Многие наши знакомые подумывали о том, что надо жениться на иностранках и уезжать на Запад. Особенно активным был дюшин друг Андрей Светличный. У него даже появился знакомый американский профессор – доктор Блюм, который занимался сводничеством, и Светличный всем предлагал сделку. Я пару раз приходил на такие вечеринки, но каждый раз это кончалось каким-то пьяным бардаком. Андрей женился-таки на англичанке, с которой по приезде тут же развелся и уехал в Америку к своей подруге Майе. Как-то я и сам пошел в ОВИР и сказал, что хочу с матерью поехать на могилу своего дедушки в Париж. Самое странное, что мне не отказали, а сообщили только, что я не являюсь прямым родственником своего дедушки, но моя мать может поехать. Я стал подумывать, как это обыграть и поехать с ней сопровождающим. Конечно же, это была утопия, денег всё равно ни копейки не было, и, естественно, этого не произошло.

В то время в город достаточно часто приезжали какие-то заморские оркестры, которые играли в зале «Октябрьский». Билеты продавались свободно, и грех было не пойти. Неожиданно забрела американская группа «Nitty Gritty Dirt Band». Как оказалось впоследствии, это была самая матерая кантри-группа. Нам же этот стиль был немного чужд, и мы не могли по достоинству оценить игру на банджо. Но концерт был всё равно очень интересным. Они привезли тонны аппаратуры, и было очень интересно толкаться у сцены и рассматривать всякие штучки, марки усилителей, мониторы, гитарные стойки и всякие прибамбасы, и какие там датчики на акустических гитарах.

Как-то, ничего не ожидая, мы с братом Андреем и Татьяной пошли на концерт немецкого секстета Йохана Брауэра. Был хороший звук, они играли кавер-версии модных песен, и было просто приятно расслабиться, как вдруг на сцену вышла некая Инга Румпф, и с первых же спетых ею слов я почувствовал, что произошло нечто невозможное. Уже приезжал Клифф Ричард и «Nitty Gritty Dirt Band», которые были чрезвычайно симпатичны. Но тут я вдруг услышал и увидел что-то настоящее. Я ничего не мог понять, вроде бы всё то же самое, что было и до этого. Играют те же музыканты, но выходит один человек и всё меняется. Я просто трепетал. Я ничего не понимал. На следующий день я звонил всем своим знакомым и говорил, что непременно нужно идти ради тех трех-четырех песен, что она поет. Мне никто не верил. Что такое? Какая-такая немка? Всем, кого я пригласил, как бы тоже нравилось, но никто не среагировал так, как я. Чтобы услышать немку ещё раз, я поехал в Москву. Я купил огромный букет роз и преподнес ей после её выхода на сцену. Я никогда раньше не делал таких вещей. После концерта в Театре Эстрады мне удалось с ней познакомиться, и на следующий день перед концертом она пригласила меня за кулисы. Мы сидели в кафе, пили кофе, и она мне рассказала, что попала в этот оркестр случайно, просто из любопытства съездить в Россию, а на самом деле у неё есть своя группа «Atlantis», а до того она пела в группе «Frumpy». Как я потом выяснил, это были самые известные в то время немецкие группы, а она была певицей номер один, что-то типа Джэнис Джоплин. Она прислала мне несколько своих пластинок, но я её больше никогда не видел. Как-то позже Петя Трощенков ехал в Гамбург, и я ему дал её телефон. Он был у неё в гостях и привез мне привет и новую пластинку. Когда же я сам оказался в Гамбурге, то я ей почему-то не позвонил.

Осенью похоронили Кита. Его, избитого, нашли во дворе, и он умер, не приходя в сознание. Эта была первая смерть одного из нас. Осознать это было тяжело и невозможно. Невозможно и до сих пор. Незадолго до этого он пригласил меня выступить в качестве свидетеля при вступлении его в фиктивный брак с загадочной кореянкой. Я пришёл босиком. Всем, кроме тетечки, было понятно, что совершается сделка и что все это несерьезно, и было очень приятно валять дурака в присутственном месте. Правда, когда Марат на полном серьёзе женился на Ольге Липовской, которая была уже на девятом месяце беременности, все тоже очень веселились. Боб был накрашен и в сапогах на каблуках, а Наталья была с нарисованными усами и в мужском костюме. Тогда же Боб с Маратом записали концептуальный альбом «Таинство брака», который был очень похож на «Wedding Album» Джона и Йоко. Как и многие другие записи, он канул в лету. Правда, может быть, он и сохранился у Марата?

Я находился под сильным влиянием Боба, и во многом старался его копировать. Он читал всё подряд, и за ним было не угнаться. Он так рассказывал о книгах, которые прочел, что не прочесть их было невозможно. Он стал читать по-английски. Откуда он его узнал, я так и не понял, ведь в школе он изучал немецкий. Выяснилось, что уже в период нашего знакомства он закончил курсы гидов-переводчиков на английском языке, что для него оказалось вполне достаточно. Я вслед за ним тоже начал читать по-английски, чего никогда раньше не пробовал. Выяснилось, что это гораздо легче, чем я предполагал, и моего знания языка вполне достаточно, чтобы читать и понимать если не всё, то по крайней мере общий смысл повествования. В первую очередь это был Германн Гессе – всё то, что не было переведено на русский. Потом «Electric Cool-Aid Aсid Test» Тома Вулфа и Кастанеда. Конечно же, читались все книжки про рок-музыку и позже Толкин, Урсула ле Гуин и «Хроника Нарнии». Но постепенно я утратил интерес к фэнтези, и она у меня больше не покатила. Потом появилась философская и эзотерическая литература, и этого я уже осилить не мог. Хотя мне всегда было близко мировоззрение Боба и его способность оперировать разными понятиями. Мы вели бесконечные разговоры, и его всегда было приятно слушать.

Продолжая работать в «Мелодии», я неожиданно пошел на повышение, а именно, получил предложение перейти на должность музыкального редактора. Дело шло к осени, становилось холодно, я опять устал от работы на улице и согласился. Решающим фактором было то, что я поступал в ведомство очаровательной Ольги Шульги. Это была фантастическая женщина, которая ни коим образом не давала мне понять, что она мой начальник, и мы просто работали вместе. Мы мгновенно подружились, и на долгие годы она стала моим верным другом. Я и сейчас охотно вижусь с ней. Наш отдел, состоявший из двух человек, занимался составлением репертуарного плана для Завода грампластинок и тем, что сейчас называется дистрибьюцией. Я прекрасно справлялся с возложенными на меня обязанностями в том объеме, какой позволяла тогдашняя система. Мне удавалось вернуть из небытия всю этническую музыку, которая была записана, но никогда не пользовалась спросом непосредственно у работников магазинов. Так в этом городе неизменно продавались «Рави Шанкар и другая музыка Азии и Африки». Так получилось, что Дом грампластинок, в котором я работал, Студия грамзаписи и Завод грампластинок были никаким образом не связанными друг с другом структурами, что уже было абсурдным по определению. И я лелеял мечту, что постепенно смогу расширить круг связей в системе «Мелодии» и получить доступ в её Студии грамзаписи. Но об этом можно говорить долго и скучно. Помимо всего прочего, это место считалось тепленьким, поскольку мы «сидели» на импорте, то есть все импортные и лицензионные пластинки, которые приходили к нам, распределялись по разнарядкам, и мы были вправе распоряжаться ими по своему усмотрению, хотя, конечно же, в определенных пределах. И проработай я в этой обстановке ещё несколько лет, я мог бы стать частью торгашеской системы. Но к этому у меня был сильный иммунитет, и, хотя я проработал в этой должности пять лет, постепенно меня стало тошнить и тянуть на волю, и в один прекрасный день я всё-таки собрался с духом и пошел в сторожа. Но об этом потом. В то время надо было где-то работать, и эта работа была уж никак не хуже других. А у меня было ещё одно дело.

Итак, мы с Бобом и Михаилом остались втроем. Мы сговорились с Юрой Ильченко, что сможем репетировать на точке «Воскресенья» в ДК им. Кирова. Мы и стали репетировать, но «Воскресенье» куда-то съехало, так что мы опять остались без аппарата. Репетиции мало чем отличались от домашних: в одинокий комбик включался только бас, но всё-таки регулярное время, которое мы себе наметили, как-то стимулировало к тому, чтобы репетиции были достаточно плодотворными. Дома всегда всё было более расслабленным. Мы сыграли несколько концертов в школе на Шестой Советской, которые уже можно было вполне рассматривать как сольные, по крайней мере значительная часть людей приходила на нас. Один концерт мы сыграли с Юрой Ильченко, а другой с группой «Санкт-Петербург» в её каноническом составе с братьями Лемеховыми, которых к этому времени уже подзабыли. Мы несколько лет мечтали о том, что когда-нибудь у нас будет свой аппарат, и Юра Ильченко уболтал нас купить у него в рассрочку несколько ящиков с тридцать вторыми динамиками (самые распространенные в то время динамики марки 4А-32). У нас не было ни одного усилителя, и эта покупка оказалась абсолютно бессмысленна. Когда же попозже мы договорились репетировать в ДК «Маяк» на Красной улице, мы их туда привезли и потом, когда нас выперли, не удосужились вовремя забрать, и их украли местные аппаратчики.

Как-то на проспекте Энергетиков, в каком-то культурном центре в здании магазина, то ли Юра Байдак, то ли кто-то другой устроил какой-то смотр-конкурс – играла группа «Пикник» (как потом выяснилось в то время в ней играл Саша Кондрашкин), и там мы встретились с Сашей Ляпиным и Сашей Титовым. Мы уже несколько раз пересекались с Ляпиным, но дружба пока не завязывалась. Всё, что я о нём знал, это то что до этого он играл на гитаре и скрипке в группе «Ну, Погоди!» и учился в одном классе с Дюшей. Но Дюша в это время был в Армии. Титовича же я видел первый раз. У Ляпина был самопальный флэнжер, и он дал мне включить виолончель через него. С тех пор у меня появилась идея-фикс, что мне непременно нужен свой флэнджер. И я перед каждым концертом пытался найти Ляпина, чтобы одолжить флэнджер его. Он тогда жил на Каменном острове, в доме Андрея Фалалеева, второй этаж которого занимала его тетка Нина Викторовна, и время от времени там кто-нибудь квартировал. Чуть позже там обосновался Титович с Ириной – в то время, когда он с Ильченко играл в группе «Земляне».

Уже шёл семьдесят восьмой год, и зимой нам каким-то образом удалось слетать в Архангельск на концерт, который устроил Коля Харитонов. Это были настоящие гастроли. Состав был такой: Боб, Михаил, Майкл, я и Марат. Мы играли в огромном зале Дворца культуры Строителей на 700 мест. При этом мощность аппарата типа «Венец» была в лучшем случае 500 ватт. Трудно себе представить, какое впечатление производили столичные артисты, когда звука не могло быть в принципе. Но мы не были избалованы хорошим звуком и обычно довольствовались тем, что есть. Чуть позже, с чисто акустической программой, мы предприняли поездку в Тартусский Университет, которую организовала наша подруга Света Геллерман. Мы сыграли два концерта, причем второй был аншлаговым, и нам устроили фантастическую овацию.

В конце февраля умер отец моей невестки Татьяны. И Андрей с Татьяной и дочерью Ольгой переехали к её матери. Таким образом я остался жить со своей матерью и братом Алексеем. Я переместился в маленькую двенадцатиметровую комнату, которая через некоторое время и стала постоянной точкой группы.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.