Бизон не мигая глядел на Тень, потому вдруг распрямился во весь свой огромный рост, и глаза у него исполнились пламени. Он разинул измазанную слюной бизонью пасть – внутри все было красно от огня, что полыхал в нем, под Землей.
      – Во все!!! – взревел бизоночеловек.
      Мир накренился, завертелся волчком, и Тень вновь очутился в самолете, но реальность продолжала крениться. В носовой части без энтузиазма вопила женщина.
      Небо в иллюминаторе расцветила вспышка молнии. Включился интерком, и голос капитана объявил, что самолет постарается набрать высоту, чтобы уйти от бури.
      Самолет дрожал и вибрировал, и Тень холодно и лениво подумал, не умрет ли он сегодня. Это, решил он, казалось вполне возможным, но маловероятным. Некоторое время он глядел в окно, наблюдая за тем, как вспышки молний разукрашивают горизонт.
      Потом он снова задремал, и ему приснилось, будто он снова в тюрьме и Ло'кий нашептывает ему в очереди в столовой, что кто-то его заказал, но Тень не мог разузнать, кому и зачем понадобилось его убивать. А когда он проснулся, самолет заходил на посадку.
      Осоловело моргая, чтобы проснуться, он, спотыкаясь, выбрел из самолета.
      Все аэропорты, решил он, с виду одинаковы. Не важно, где ты на самом деле, ты – в аэропорту: плитка и коридоры, комнаты отдыха и выходы на посадку, газетные киоски и флуоресцентные лампы. Этот аэропорт выглядел как аэропорт. Все дело было в том, что это был не тот, в какой он летел.
      Это был большой аэропорт, и здесь было слишком много людей и слишком много выходов.
      – Прошу прощения, мэм?
      – Да? – Женщина подняла глаза от папки с защелкой.
      – Какой это аэропорт?
      Она поглядела на него недоуменно, пытаясь решить, не шутит ли он, но сказала:
      – Сент-Луис.
      – Я думал, это был рейс на Игл-Пойнт.
      – Был. Из-за бури его перенаправили сюда. Разве вам не объявили?
      – Наверное. Я спал.
      – Вам нужно поговорить вон с тем человеком в красном пиджаке.
      Нужный человек был ростом почти с Тень, он походил на папика из телесериала семидесятых годов и набирал что-то в компьютер; Тени он сказал, чтобы тот бежал – бегом бежал! – к выходу на посадку в противоположном конце зала.
      Тень пробежал через аэропорт, но когда добрался до нужного выхода, ворота уже закрылись. Оставалось только смотреть через бронированное стекло, как самолет выруливает на взлетную полосу.
      Женщина за столом обслуживания пассажиров (невысокая и русоволосая, с бородавкой на носу) посовещалась с другим оператором, позвонила («Нет, этот исключается. Его отменили») и распечатала ему новый посадочный талон.
      – Этим рейсом вы доберетесь, – напутствовала она его. – Я позвоню на выход, скажу, что вы вот-вот придете.
      Тень почувствовал себя горошиной, которую перебрасывают между тремя наперстками, или картой, которую тасуют в колоде. Он снова бегом пробежал через аэропорт, чтобы оказаться возле выхода, через который и попал в зал прилета.
      Человечек у выхода взял его посадочный талон.
      – Мы только вас и ждали, – доверительно сообщил он, отрывая корешок талона с номером кресла Тени – 17Д. Тень попросили поскорее проходить в самолет, и двери за ним закрылись.
      Ему пришлось пройти через первый класс – кресел там было только четыре, и три из них заняты. Бородач в светлом костюме, сидевший рядом с пустым креслом, ухмыльнулся Тени, когда тот проходил мимо, потом, подняв руку, пальцем постучал по циферблату наручных часов.
      «Ну да, ну да, я вас задерживаю, – подумал Тень. – Будем надеяться, вам больше не о чем беспокоиться».
      Самолет, похоже, был полон, точнее, совершенно забит, как обнаружил, идя по проходу, Тень, и на сиденье 17Д сидела средних лет тетушка. Тень показал ей корешок посадочного талона, а она протянула в ответ свой: они совпали.
      – Не могли бы вы сесть, сэр? – попросила стюардесса.
      – Нет, – ответил он. – Боюсь, не могу.
      Досадливо щелкнув языком, стюардесса проверила оба посадочных талона, потом провела его в носовую часть и указала на пустое кресло в первом классе.
      – Похоже, у вас сегодня счастливый день. – сказала она. – Принести вам что-нибудь выпить? До взлета как раз осталось еще пара минут. Уверена, после такой путаницы аперитив вам не помешает.
      – Пиво, пожалуйста, – сказал Тень. – Любое, какое у вас есть.
      Стюардесса ушла.
      Бородач в светлом костюме снова постучат ногтем по циферблату часов. По черному «Ролексу».
      – Вы опоздали, – сказал он и расплылся в широкой улыбке, в которой не было ни толики тепла.
      – Простите?
      – Я сказал, вы опоздали.
      Стюардесса подана Тени стакан пива.
      На мгновение Тени подумалось, не сумасшедший ли его сосед, но потом он решил, что тот, наверное, говорит о рейсе, который задержали из-за одного-единственного пассажира.
      – Простите, если я вас задержал, – сказал он. – Вы спешите?
      Самолет медленно отъехал от терминала. Вернулась стюардесса и забрала у Тени пиво. Бородач в светлом костюме только ухмыльнулся:
      – Не беспокойтесь, уж я его не выпушу.
      И она оставила соседу Тени стакан с «джеком дэниэлсом», хотя и запротестовала слабо, что это нарушение правил полета авиалинии («Позвольте мне судить об этом, дорогая»).
      – Время, разумеется, существенно, – сказал незнакомец. – Но не в этом дело. Я просто тревожился, что вы опоздаете на самолет.
      – Вы очень добры.
      Самолет беспокойно стоял на земле с работающими турбинами – словно ему не терпелось взлететь.
      – Добр я, как же, – отозвался бородач. – У меня есть для тебя работенка, Тень.
      Турбины взревели. Самолетик рванулся вперед, Тень вдавило в спинку сиденья. И вот они уже поднялись в воздух, и огни аэропорта стали исчезать внизу. Тень поглядел на своего соседа.
      Волосы у него были рыжевато-седые, борода, скорее многодневная щетина – седовато-рыжая. Решительное лицо с резкими чертами, светло-голубые глаза. Дорогой на вид костюм цвета растаявшего ванильного мороженого. Темно-серый шелковый галстук, заколотый затейливой булавкой, напоминавшей деревце в миниатюре: ствол, сучья и длинные корни – все из серебра.
      Во время взлета он так и держал свой стакан «джека дэниэлс», из которого не пролил ни капли.
      – Ты не собираешься спросить меня, какая? – поинтересовался он.
      – Откуда вы знаете, кто я?
      – Проще простого узнать, как люди себя называют, – хмыкнул незнакомец. – Немного размышлений, немного везенья, немного памяти. Спроси меня, что за работа.
      – Нет, – сказал Тень.
      Стюардесса принесла ему другой стакан пива, и он осторожно отпил.
      – Почему?
      – Я еду домой. Там меня ждет работа. Мне не нужна другая.
      Угловатая улыбка бородача внешне как будто не изменилась, но теперь ему, по всей видимости, и впрямь стало весело.
      – Никакая работа тебя дома не ждет, – сказал он. – Ничего там тебя не ждет. А я тем временем предлагаю тебе совершенно легальную работу: хорошие деньги, ограниченное обеспечение, замечательные дополнительные льготы. Ах да, если ты до того доживешь, я прибавлю еще и пенсионный план. Как тебе, нравится?
      – Вы, наверное, видели мое имя на сумке, – отозвался Тень.
      Бородач промолчал.
      – Кем бы вы ни были, – продолжал Тень, – вы не могли знать, что я окажусь в этом самолете. Я сам не знал, что полечу этим рейсом, и если бы мой самолет не посадили в Сент-Луисе, меня бы тут не было. По мне, вы просто шутник. Может, толкаете помаленьку. Но думаю, мы оба лучше проведем остаток полета, если покончим с этой беседой.
      Незнакомец пожал плечами.
      Тень развернул рекламный журнал. Рывками и толчками самолетик ковылял по небу, это мешало сосредоточиться. Слова плыли у Тени в голове точно мыльные пузыри, возникали, когда он их читал, а минуту спустя исчезали бесследно.
      Сосед молча попивал «джек дэниэлс». Глаза у него были закрыты.
      Тень прочел список музыкальных каналов, которые транслировались на трансатлантических полетах авиалинии, потом принялся разглядывать карту мира, где красным пунктиром обозначались рейсы. Дочитав до последней страницы, он неохотно вернул журнал в карман на чехле переднего сиденья.
      Бородач открыл глаза. Что-то странное у него с глазами, подумал Тень. Один темнее другого.
      – Кстати, – незнакомец поглядел на Тень, – я расстроился, услышав о смерти твоей жены. Большая потеря.
      Тут Тень едва его не ударил. Но сдержался и только сделал глубокий вдох («Я говорил, не выводи из себя этих сук в аэропортах, – услышал он мысленно голос Джонни Ларча. – Не то, оглянуться не успеешь, и твою жалкую задницу притащат сюда назад»). И прежде чем ответить, сосчитал до пяти.
      – Я тоже.
      Бородач покачал головой.
      – Жаль, все могло выйти иначе, – вздохнул он.
      – Она погибла в автокатастрофе, – сказал Тень. – Есть и худшая смерть.
      Незнакомец медленно покачал головой. На мгновение Тени почудилось, будто он нематериален, будто самолет стал вдруг более реальным, а его сосед – менее.
      – Тень, – серьезно начал он. – Это не шутка. Это не фокус. Я могу платить тебе больше, чем ты станешь получать за любую другую работу, какую найдешь. Ты – бывший осужденный. Работодатели вовсе не собираются толкаться в очереди, чтобы заполучить тебя.
      – Мистер, мать вашу за ногу, кто бы вы ни были, – проговорил Тень так громко, чтобы его было слышно поверх воя турбин, – всех денег на свете не хватит.
      Усмешка стала шире. А Тень вдруг почему-то вспомнил телепередачу о шимпанзе. Там утверждалось, что обезьяны вообще и шимпанзе в частности улыбаются лишь для того, чтобы открыть зубы в оскале ненависти, агрессии или страха. Когда обезьяна улыбается, это угроза.
      – Поработай на меня. Разумеется, без риска тут не обойдется, но если выживешь, получишь все, что душа пожелает. Можешь стать следующим королем Америки. Ну, – он снова хмыкнул, – кто еще предложит тебе такой заработок? А?
      – Кто вы такой? – спросил Тень.
      – Ах да. Век информации – милая леди, не могли бы вы налить мне еще стаканчик «джека дэниэлса»? И со льдом не перебарщивайте, спасибо, – но, по правде сказать, в какое столетие дела обстояли иначе? Информация и знания – валюта, которая никогда не выходит из моды.
      – Я спросил, кто вы.
      – Дай-ка подумать. Ну, учитывая, что сегодня определенно мой день, почему бы тебе не называть меня Среда? Мистер Среда. Хотя, учитывая погоду, с тем же успехом мог быть Торов четверг, а?
      – А ваше настоящее имя?
      – Будешь на меня хорошо работать, – сказал бородач в светлом костюме, – может, со временем и скажу. Так вот. О работе. Подумай. Никто не ждет, что ты согласишься на месте, не зная, не придется ли прыгать в бассейн с пираньями или лезть в яму с медведями. Не спеши.
      Закрыв глаза, он откинулся на спинку кресла.
      – И думать не стану, – ответил Тень. – Вы мне не нравитесь. Я не хочу на вас работать.
      – Как я и сказал, – отозвался бородач, не открывая глаз, – не спеши. Дай себе время.
      Самолетик приземлился, подпрыгнул и приземлился окончательно, несколько пассажиров сошли. Тень выглянул в окно: маленький аэропорт посреди нигде, и до Игл-Пойнта еще две посадки в таких же мелких аэропортах. Тень перевел взгляд на своего соседа в светлом костюме – как его там, мистер Среда? Тот, казалось, заснул.
      Импульсивно Тень вскочил и, схватив сумку, сошел с самолета; спустился на блестящий мокрый асфальт и пошел ровным шагом к огням терминала. Легкий дождь коснулся его лица.
      Перед тем как войти в здание аэропорта, он обернулся – никто больше из самолета не вышел. Наземный экипаж откатил трап, дверь закрылась, и самолетик взлетел. В здании аэропорта Тень взял напрокат машину, которая, когда он пришел на стоянку, оказалась маленькой красной «тойотой».
      Тень развернул на пассажирском сиденье карту, прилагавшуюся к ключам от машины. До Игл-Пойнта оставалось 250 миль.
      Буря утихла, если атмосферный фронт вообще сюда доходил. Ночь была холодной и ясной. По лику луны трусили облака, и на мгновение Тени почудилось, что он не может различить, что там движется – облака или луна.
      Полтора часа он ехал на север.
      Становилось поздно. Хотелось есть, и, сообразив, насколько он голоден, Тень съехал с ближайшего поворота с трассы в городок Ноттеман (население 1301). Заправив бак в «Амоко», он спросил скучающую кассиршу, где бы ему поесть.
      – В «Крокодиловом баре Джека», – ответила она. – Это к западу по окружной дороге Н.
      – В «Крокодиловом баре»?
      – Ага. Джек говорит, они привносят колорит. – Она нарисовала, как проехать, на обороте сиреневой листовки, которая рекламировала благотворительный пикник с цыплятами на вертеле в пользу девочки, нуждающейся в пересадке почки. – У него есть парочка крокодилов, змеи и огромная такая ящерица.
      – Игуана?
      – Она самая.
      Через город, по мосту, потом еще несколько миль, и вот он уже остановился у приземистого прямоугольного здания с подсвеченной рекламной вывеской пива «Пэбст».
      Стоянка была наполовину пуста.
      Внутри бара плавали клубы дыма, и музыкальный автомат пиликал «Прогулку после полуночи». Тень поискал взглядом крокодилов, но ни одного не увидел. Может, женщина с автозаправки над ним подшутила?
      – Что вам? – спросил бармен.
      – Разливное пиво и гамбургер со всеми гарнирами. Картошку фри.
      – Миску чили для начала? Лучший чили во всем штате.
      – Звучит неплохо, – отозвался Тень. – Где у вас уборная?
      Бармен указал на дверь в углу бара. К двери были прикреплено чучело головы аллигатора. Толкнув дверь, Тень вошел в чистую и хорошо освещенную уборную. И все же в силу давней привычки сперва огляделся по сторонам («Помни, Тень, никогда не сумеешь дать сдачи, когда ссышь», – сказал Ло'кий, ловкий и хитрый, как всегда). Он выбрал писсуар слева. Потом расстегнул ширинку и с огромным облегчением пустил долгую струю. Неспешно стал читать пожелтевшую вырезку из газеты, вставленную в рамку и повешенную на уровне глаз. Ниже текста имелась фотография Джека и двух аллигаторов.
      От писсуара справа от него послышалось вежливое «хм», а ведь Тень не слышал, чтобы кто-то входил.
      Стоя мужик в светлом костюме казался крупнее, чем когда сидел рядом с Тенью в самолете. Ростом он был почти с Тень, а ведь тот считался здоровяком. Смотрел бородач прямо перед собой. Закончив и стряхнув последние капли, он застегнул ширинку.
      Потом ухмыльнулся, будто лис, слизывающий с колючей проволоки дерьмо.
      – Ну как? – поинтересовался мистер Среда. – У тебя ведь было время подумать, Тень. Тебе нужна работа?
 

Однажды в Америке

       Лос-Анджелес, 11:26
 
      В темно-красной комнате, где стены цветом напоминают сырую печенку, стоит статная женщина, карикатурно облаченная в слишком тесные шелковые трусы и завязанную узлом над ними желтую блузку, утягивающую и приподнимающую грудь. Ее темные волосы также подняты и заколоты в узел на макушке. Подле нее – невысокий мужчина в футболке оливкового цвета и дорогих светлых джинсах. В правой руке он держит бумажник и сотовый телефон «нокия» с красно-бело-синими кнопками.
      В красной комнате – кровать с белыми атласными простынями и покрывалом цвета бычьей крови. В изножии кровати – деревянный столик с маленькой статуэткой женщины с невероятно широкими бедрами и подсвечник.
      Женщина протягивает мужчине красную свечку.
      – Вот, – говорит она, – зажги.
      – Я?
      – Да, – отвечает она. – Если ты меня хочешь.
      – Мне бы следовало заплатить тебе, чтобы ты отсосала мне в машине.
      – Может быть. Но разве ты меня не хочешь?
      Ее рука скользит по телу вверх от бедра к груди, словно демонстрирует новый продукт.
      Лампа в углу накрыта красным шелковым платком, и потому все в комнате окрашено в красные тона.
      Взгляд у мужчины голодный, и потому он забирает у женщины свечу и вставляет ее в подсвечник.
      – У тебя есть зажигалка?
      Женщина протягивает ему коробок спичек. Мужчина чиркает, поджигает фитиль. Огонек мигает, потом свеча начинает гореть ровным пламенем, создавая иллюзию, будто движется – сплошь бедра и груди – безликая статуя подле нее.
      – Положи деньги под статую.
      – Пятьдесят баксов.
      – Да.
      – А теперь давай, люби меня.
      Он расстегивает джинсы, стаскивает через голову оливковую футболку. Коричневыми темными пальцами она разминает его белые плечи; потом переворачивает его и начинает ласкать руками, пальцами, языком.
      Ему кажется, будто свет в комнате потускнел и единственное освещение исходит от свечи, которая горит ярким пламенем.
      – Как тебя зовут? – спрашивает он.
      – Билкис, – отвечает она, поднимая голову. – Через «ки».
      – Как?
      – Не важно.
      – Дай я тебя трахну, – задыхается он. – Я должен тебя трахнуть.
      – Ладно, милый, – говорит она, – как скажешь. Но сделаешь при этом кое-что для меня?
      – Эй, – вскидывается он, внезапно обидевшись, – это ведь я, знаешь ли, тебе плачу.
      Единым плавным движением она перекидывает через него ногу, садится сверху, шепчет:
      – Знаю, милый, я знаю, что ты мне платишь, и погляди-ка, это ведь мне следовало тебе заплатить, мне так повезло…
      Он поджимает губы, пытаясь дать ей понять, что уловки шлюхи на него не действуют, что его просто так не возьмешь; она же уличная шлюха, в конце-то концов, а он почитай что продюсер,и ему ли не знать об обираловке в последнюю минуту. Но она не просит денег, а только говорит:
      – Милый, когда будешь трахать меня, всаживать в меня свою большую твердую штуку, станешь ты мне поклоняться?
      – Стану что делать?
      Она раскачивается на нем взад-вперед: налившаяся головка пениса трется о влажные губы вульвы.
      – Назовешь меня богиней? Станешь мне молиться? Станешь поклоняться мне телом?
      Он улыбается. И это все, что ей надо? В конце концов, у каждого свой бзик.
      – Конечно, – бормочет он.
      Она просовывает руку себе меж ног, вводит его в себя.
      – Поклоняйся мне, – говорит проститутка Билкис.
      – Да, – выдыхает он, – я боготворю твои груди и волосы. Я боготворю твои ляжки, и твои глаза, и алые, как вишни, губы…
      – Да, – проникновенно выводит она, двигаясь все энергичнее и сильнее.
      – Я боготворю твои сосцы, из которых течет млеко жизни. Поцелуи твои словно мед, а прикосновение обжигает огнем, и я – боготворю его. – Слова его становятся все ритмичнее, изливаются в такт движениям тел. – Принеси мне желание утром, облегчение и благословение вечерней порой. Дай пройти в темных местах невредимым, дай прийти к тебе снова и спать подле тебя и снова любить тебя. Я люблю тебя всем, что внутри меня, и всем, что мыслях моих, всем, где я побывал, всеми снами и… – Он умолкает, с трудом ловя ртом воздух. – Что ты делаешь? Это потрясающе. Так потряс…
      Он опускает взгляд на свои бедра, туда, где соединены их тела, но кончиком указательного пальца она касается его подбородка и толкает его голову назад на подушку, так что он снова видит только ее лицо и потолок над головой.
      – Говори, говори, милый, – приказывает она. – Не останавливайся. Разве тебе не хорошо?
      – Лучше, чем когда-либо было, – с чувством и искренностью отвечает он. – Глаза твои точно звезды, горящие в небесной тверди, и губы твои точно нежные волны, что ласкают песок, и я поклоняюсь им.
      Он вонзается в нее все глубже и глубже. Он словно наэлектризован, будто вся нижняя половина его тела стала сексуально заряжена: все приапическое, налитое, благословенное.
      – Принеси мне свой дар, – бормочет он, уже не сознавая, что говорит, – единственный истинный дар, и дай мне навеки стать таким… всегда… я молю… я…
      И тут наслаждение, возносясь, перерастает в оргазм, который выносит его разум в пустоту. Ум, личность, все его существо совершенно пусты, а он вонзается в нее глубже, глубже, глубже…
      С закрытыми глазами, конвульсивно содрогаясь, он наслаждается мгновением, потом чувствует толчок, и ему кажется, будто он висит вниз головой, хотя наслаждение не утихает.
      Он открывает глаза.
      И вот что он видит.
      Он – в ней по самую грудину, а она, положив руки ему на плечи, мягко заталкивает в себя его тело.
      Он скользит в нее глубже.
      – Как ты это проделываешь? – спрашивает он или только думает, что спрашивает, но, возможно, голос звучит только в его мыслях.
      – Мы это делаем, милый, – шепчет она в ответ.
      Он чувствует, как, сковывая и обнимая его, плотно обхватили его грудь и спину губы вульвы. Он успевает еще с любопытством спросить себя, что подумал бы тот, кому случилось бы подсмотреть эту сцену. Он спрашивает себя, почему ему не страшно. И вдруг понимает.
      – Я боготворю тебя моим телом, – шепчет он, а она проталкивает его еще глубже. Ее нижняя губа наползает на его лицо, все погружается во тьму.
      Словно огромная кошка, она вытягивается на постели, зевает.
      – Да, – произносит она, – именно это ты и делаешь.
      Телефон «нокия» испускает высокое электронное вступление к «Оде к радости». Нажав кнопку, она прикладывает телефон к уху.
      Живот у нее плоский, лабия маленькая и сомкнувшаяся. Пот поблескивает на лбу и на верхней губе.
      – Да? – спрашивает она, а потом: – Нет, милая, его тут нет. Он ушел.
      Прежде чем снова откинуться на кровать в темно-красной комнате, она выключает телефон, потом снова вытягивается во весь рост и засыпает.

Глава вторая