А сразу впадать в истерику, кричать — ну зачем же так? — ОТрэди похлопал ресницами, выдержав небольшую паузу. — Я ведь не злодей какой-нибудь. Ну, жили вместе, ну, расстались. У всех же есть какие-то истории за плечами, Что ж теперь, все время оборачиваться и плеваться? И кстати, в том, что с тобой тогда случилось, Дори, моей вины нет. Я это тогда говорил и сейчас повторю. Давай без обид: что было, то прошло, у тебя теперь новая жизнь — похоже, вполне благополучная. Я же могу оставить за собой право просто помнить тебя? Честное слово, Блайт, я не собирался перебегать вам дорогу или что-нибудь в этом роде. Так, зашел — все-таки мы с Дори довольно долго были близкими друг другу людьми. Разве нет? Однако, я вижу, мое присутствие не вызывает у вас особого энтузиазма, и чашечку чаю мне здесь не предложат. Ладно, я пойду. Надеюсь, после моего ухода в ваших отношениях вновь воцарится полная гармония. Может, еще увидимся в менее нервозной обстановке. Пока, Дори! Счастливо, Блайт!

Когда дверь захлопнулась, Алан тяжело опустился на стул и уставился в стену. Дорис робко приблизилась и села на ковер у его ног. Продолжительное время оба молчали. Дорис первой нарушила тишину, казавшуюся особо гнетущей после громкой жизнерадостной болтовни ОТрэди.

— Алан, а что у тебя в пакете?

— М-м? Это зайчик.

— Какой зайчик?

— Пасхальный. Тебе. Зачем ты его впустила?

— Он позвонил, и я подумала, что это ты. Ты ведь уже забывал ключ раньше. Я открыла, он вошел. И с порога начал смеяться, трещать… Безостановочно трещать! Так всегда бывало, особенно после… Но я даже не могла его толком слушать. Я страшно испугалась, что ты сейчас придешь и…

— Ну, не надо, — Алан прижал голову Дорис к своим коленям и принялся гладить ее по волосам, — все похоронено и забыто…

— А можно мне посмотреть на зайчика?

— Можно.

Когда Дорис разрывала бумажную упаковку, Алан набрал побольше воздуха и произнес:

— Если я попрошу, ты выйдешь за меня замуж? Дорис на секунду замерла, не выпуская из рук надорванный пакет.

— Если попросишь, то, наверное, выйду.

— Ну тогда я прошу тебя.

Дорис аккуратно поставила игрушку на пол, подула на крылья мельницы и подняла на Алана глаза:

— Ну тогда я согласна.

— Будущая невестка, мы знакомы уже два с половиной дня и до сих пор не выпили по этому поводу шампанского. По-моему, это упущение. Как вы относитесь к такому предложению?

Дорис, свернувшаяся клубочком на диване, скорчила гримасу и покачала головой:

— С детства терпеть не могла газированную воду, а с возрастом перенесла это чувство на шампанское. Знаю, большинство меня не поддержит, но я просто ненавижу это ощущение, когда во рту что-то шипит и пузырится.

— О каком большинстве ты говоришь? — откликнулся Алан из другого угла дивана. — Если Сиду так хочется, пусть он и пьет. А я уже больше не могу ни есть ни пить: все то время, что мы у тебя гостим, Сид, ты только и делаешь, что пытаешься усадить нас за стол. Хочешь, чтобы Дорис по возвращении домой не влезла ни в один из своих костюмов? А сам ты, я смотрю, втянулся в этот процесс — за последние годы ты раздался раза в полтора.

— Зато ты как был тощим и костлявым, так и остался. Что касается твоей прелестницы, было бы преступлением испортить ее божественную фигуру. И все же, ребята, я что, из нас троих один настоящий химик? Дорис, научить тебя, как быстро удалить из шампанского углекислоту?

Дорис энергично покивала. Алан покосился на нее и подумал, что она удивительно быстро нашла общий язык с его братом. Пожалуй, ему это нравилось.

— Можно, конечно, просто оставить шампанское открытым ровно на четыре часа — за это время оно полностью выдохнется. Установлено опытным путем. Но есть способ проще: кинуть в бокал кусочек шоколада — только хорошего, который быстро не растворится. Пузырьки углекислоты стремительно притягиваются к шоколаду, после чего он всплывает на поверхность, а пузырьки лопаются. Затем шоколад сам снова опускается на дно, и весь процесс повторяется с начала. После нескольких рейдов вверх-вниз шоколад на сто процентов очистит шампанское от газа. И превратит его, между прочим, в редкостную гадость. Так-то, Алан, тебе еще есть чему поучиться у старшего брата.

— Ну да, Сид, остаток жизни я проведу, превращая шампанское в воду при помощи шоколада. Возможно даже, под это ноу-хау нашей лаборатории выделят дополнительное финансирование.

— Дорис, как ты терпишь этого зануду? Ты хоть представляешь, какая тебе предстоит с ним жизнь?

— Надеюсь, что замечательная. — Дорис пододвинулась к Алану и пристроилась рядом с ним. — Но занудство — вещь не самая страшная. У моего будущего мужа есть качество куда хуже: он ужасно ревнив!

— А ты что, даешь для этого повод?

Ничуть! Правда, правда! Вот, например, несколько недель назад руководство факультета раздобыло одного восьмидесятилетнего миллионера, который мог бы поделиться своими капиталами с нашей лабораторией. Дела с финансированием в самом деле обстоят не очень хорошо. Миссис Кидд — это мой босс — сказала, что старичок падок на женскую красоту, и велела нашим дамам в день его визита быть при полном параде. Мы же все заинтересованы в том, чтобы этот денежный мешок раскошелился. Миллионеру организовали роскошную экскурсию, наглядно продемонстрировали результаты научных исследований, поделились планами на будущее, да еще устроили фуршет. Он остался всем доволен и пообещал золотые горы. Казалось бы чего лучше? Но нет: Алан своим острым глазом заметил, что до прихода старичка две верхние пуговицы на моей блузке были застегнуты, а после его ухода они оказались расстегнутыми. Так он по этому поводу учинил целое следствие. А ты говоришь, зануда… А вот еще история. Пару дней назад мы оба торчали на кухне, на мне были надеты коротенькие шорты и топик. Жарко ведь. Я резала салат, он читал. Тут позвонили в дверь, и я было пошла открывать, так Алан мгновенно оторвался от своего журнала и схватил меня, как клещами. Как я, мол, могу идти в таком виде? Вдруг пришел какой-нибудь незнакомый мужчина, а я почти голая! Представляешь, Сид?

— Скажите спасибо, что я засыпаю от сытости, — отозвался Алан, — иначе я не позволил бы вам безнаказанно обсуждать мои недостатки в моем же присутствии. Вам еще не надоело за два дня?

— Ну нет, сегодня мы только начали! А что, пуговицы на твоей кофточке действительно расстегнулись сами собой? Берегись, Дорис! Мой брат — опасный человек, он может попытаться тебя утопить, как однажды пытался утопить меня.

— Я не знала такого факта из его биографии! То есть как: утопить? По-настоящему?

— Это надо у него спросить. Во всяком случае, он толкнул меня в воду, когда я сидел на ветке дерева прямо над маленькой речушкой и старался поймать водомерку.

— А зачем ты сжевал все жевательные резинки из моей коллекции? — огрызнулся Алан. — Я их больше года собирал. Смейтесь, смейтесь, а я тогда впервые за несколько лет заплакал, обнаружив, что от моей коллекции остались одни измятые рваные фантики.

Так я же тебе отомстил за сломанный космический вездеход! Как он тарахтел, как славно ползал по песку… Второй такой мне бы уже не купили. А мой младший брат умудрился оторвать ему гусеницы! Подозреваю, преднамеренно… Правда, к чести Алана надо признать, он не стал доводить свое черное дело с утоплением до конца и даже помог мне выбраться на берег. Как оказалось, река в том месте была достаточно глубокой, и я от неожиданности нахлебался воды. Мы оба перепугались и ничего не рассказали родителям… Да, дорогая Дорис, мне есть что вспомнить. В старших классах мы оба увлеклись химией, так Алан умудрился устроить взрыв в школьной лаборатории.

— Как?! — Дорис даже подскочила на диване. — Вот это роскошная новость! Вот если бы про это узнали наши студенты! Мистер Блайт — педант, аккуратист, вечно устраивающий разносы лаборанткам за небрежное отношение к опасным реактивам… Что же ты сотворил, милый?

— Добавил соляную кислоту к цинку при нагревании, — нехотя ответил Алан. — И все прошло бы нормально, если бы воронка с кислотой не перевернулась. Между прочим, когда эта гремучая смесь грохнула и во все стороны полетели осколки стекла, первое, о чем я подумал, так это о том, как обрадуется Сид. Хватит хохотать, черт вас возьми, это был первый и последний раз, когда у меня что-то взорвалось.

— Это верно. Хотя ты никогда не был особенно силен в неорганике.

— Что?!

— А разве я не прав? Разразился скандал, но на защиту брата грудью встал учитель химии. Он сказал, что нельзя ругать такого способного мальчика: эксперименты, пусть даже неудачные, — неотъемлемая часть науки. К счастью, ни один осколок не попал Алану в лицо, а вот руки порезало здорово. Он потом ходил перебинтованный, и бедная мама все время порывалась кормить его с ложечки. Тогда Алану было, кажется, лет пятнадцать.

— Значит, я, соответственно, только родилась. Жаль. Я хотела бы учиться с тобой в одном классе, мое сладкое сердечко. Тебе было очень больно? Я тоже могла бы кормить тебя с ложечки. А еще мы бы вместе ходили на танцы и целовались под музыку в темноте.

— Алан не ходил на танцы. Целовался ли он с девочками, я не знаю: я при этом не присутствовал.

— Представь себе, Сид, иногда такое случалось. Только девочки мне доставались по остаточному принципу: всех более или менее симпатичных тут же уводил мой старший брат. Я мог рассчитывать лишь на тех серых мышек, которые не удостоились его внимания. Это счастье, Дорис, что ты не училась со мной в одном классе: если бы Сид позарился на тебя — а я в этом не сомневаюсь! — я бы точно его утопил. Конечно, он всегда пользовался успехом, благодаря своей жизнерадостности и предприимчивости.

— Да, а ты уже тогда был угрюмым букой. Так что ты ничего не потеряла, будущая невестка, за истекшие тридцать лет Алан почти не изменился. Разве что немного отъелся — в юности он вообще был ходячим скелетом — и постригся.

— Bay! У него были длинные волосы? Алан, я бы с ума сошла от восторга, если бы увидела тебя тогда! Обожаю, когда у мужчин длинные волосы. Теоретически, разумеется, я хотела сказать. Вообще, я обожаю только тебя…

— Да, у него были длинные патлы, что, на мой взгляд, не придавало ему дополнительной красоты. Он смахивал на средневекового инквизитора: неудивительно, что девочки предпочитали меня. Его, вероятно, просто инстинктивно боялись, ведь каждая женщина — немножко ведьма. Ты со мной согласна, Дорис?

— Отчасти. Но на самом деле вы очень похожи.

— Внешне — да, а характеры у нас совершенно разные. В общении с противоположным полом именно эта наша непохожесть и играла главную роль. Правда, моя жизнерадостность дорого мне обошлась: я ведь женился первый раз в девятнадцать лет. Не самый подходящий возраст для вступления в законный брак, но ситуация была безвыходной… Зато теперь у меня есть замечательная дочка Джессика — умница, первая в нашей семье представительница мира искусства. Так что я ни о чем не жалею. Тебе обязательно надо будет с ней познакомиться, Дорис. Так вот, возвращаюсь к теме длинных волос. Алан их отстригал по мере получения образования: по окончании школы сделал прическу покороче, после колледжа — еще короче и так далее, пока не стал вполне серьезным человеком.

— Я, в отличие от тебя, всегда был серьезным человеком.

— Даже когда отламывал гусеницы у моего вездехода?

— Слушайте, вы, хватит хихикать: я такой, какой есть. И давайте заканчивать этот вечер воспоминаний: уже поздно, а нам с Дорис завтра утром нужно трогаться в обратный путь. Черт, я так пригрелся на этом диване, нет сил подняться. Ладно, Сид, обещаю: теперь мы появимся у тебя на Рождество и точно выпьем шампанского. Шоколад привезем с собой.

Церемония, состоявшаяся вскоре после окончания летних экзаменов, была более чем скромной. Единственная гостья — миссис Марджори Кидд — вела себя именно так, как от нее и ожидали: умиленно улыбалась, комкала абсолютно не нужный ей кружевной платочек (плакать она явно не собиралась, но не могла отказаться от столь трогательной детали, неотъемлемой в подобной ситуации) и не умолкала ни на секунду — по ее собственным словам, от волнения. Кроме того, раз в десять минут она принималась лихорадочно ворошить содержимое своей сумочки, проверяя, на месте ли билет на поезд: через несколько часов миссис Кидд должна была уехать к каким-то дальним родственникам, которых она навещала каждое лето.

Дорис заявила, что они с Аланом непременно ее проводят, поэтому на вокзал отправились все втроем.

— Ох, деточки, — растроганно говорила миссис Кидд, переводя нежный взгляд с одного на другого, — все у нас перевернуто с ног на голову. Ведь это вам сейчас следовало сесть в украшенную цветочками машину и отправиться в настоящее свадебное путешествие, а я должна была бы остаться и махать вам вслед. А у нас все наоборот: я уезжаю, вы остаетесь. И никакой романтики…

— Надеюсь, ваш поезд не будет украшен цветочками, — пробормотал Алан, которого порядком утомила нервозность сегодняшнего дня, завершившегося этим нескончаемым пребыванием на вокзале.

— Голубчик, ну что вы опять бурчите? Что за недовольное выражение лица? У вас же сегодня такой день, неисправимый вы человек: взгляните, какая у вас прелестная жена! Как ей идет это платье (деточка, салатовый — это твой цвет)! Как на нее смотрят все мужчины…

— Вы, пожалуйста, позвоните нам, миссис Кидд, — торопливо перебила ее Дорис, — и расскажите, как доехали. Сейчас так жарко, что я вам даже завидую: ближайшие несколько часов вы проведете вполне комфортно. А вот у Алана в машине нет кондиционера, там невозможно находиться…

Наконец миссис Кидд, еще раз горячо расцеловавшая обоих, решила занять свое место. Последние ключевые наставления она давала уже из дверей вагона:

— Алан, дружок, не ссорьтесь со своей женой по любому поводу — она просто чудо. Помните, как вам повезло, и будьте снисходительным! Повернитесь-ка к свету… Да, у вас пиджак испачкан помадой: это я так неудачно вас обняла. Дорис, Дорис, ты поняла, милая? Это я испачкала помадой пиджак твоего мужа, так что не думай ничего плохого. Береги его нервы, мужчины — такие ранимые существа! Кондиционер в машине — не главное, хотя при такой жаре… Ничего, он купит новую машину, если ты попросишь. Ну все, будьте счастливы, мои дорогие! Я непременно вам позвоню, как только доберусь до места, так что не скучайте!

Дорис, помахивая сумочкой, какое-то время задумчиво глядела вслед уходящему поезду, потом неожиданно хихикнула и, не оборачиваясь, произнесла;

— Представляю, какой шок будет у моих остолопов, когда я объявлю им в сентябре, что теперь меня следует называть миссис Блайт! Бедняжки. Если они решат, что я намерена применять на практике твои методы преподавания, то перепугаются до смерти.

Она немного помолчала, улыбаясь своим мыслям, а потом мурлыкающим тоном добавила:

— Оцени мою выдержку, милый. Я уже четыре дня лопаюсь от желания сообщить тебе одну новость, но решила сделать это именно сегодня. Марджори сказала, что после университетского юбилея — то есть в октябре — намерена уйти. Она оставит за собой только несколько лекционных часов в неделю. Ты догадываешься, кто, по ее мнению, должен возглавить лабораторию? Разумеется, свои рекомендации она передаст Доновану только после официального разговора с тобой, но мне почему-то кажется, что ты не будешь возражать. Более того, я уверена, что и Донован не будет возражать. Все справедливо, милый. Кто больше тебя этого заслуживает? Я, например, убеждена и готова довести до сведения всех и каждого: более достойного, здравомыслящего и компетентного претендента просто не существует. Правда, правда!

Алан, стоявший позади супруги, не удержался, наклонился и стремительно поцеловал ее в нежную белую шейку, нагретую косыми лучами заходящего июньского солнца.