— Вот стерва! — искренне возмутилась Лана. — Разве можно было так мучить ребенка!

— Этого ребенка, может, и стоило… — невнятно пробормотала Джессика, разглядывая складки собственного платья.

Том выразительно проигнорировал ее слова.

— Вечером она ушла, а я лег на кровать и начал реветь. Сначала тихо, потом все громче и громче. Честно говоря, больше всего меня обидело то, что папа пошел на поводу у старой бульдожихи». Я ревел, а папа стоял под дверью и слушал.

— И сердце у него, наверное, разрывалось на части, — заметила Лана.

— Наверняка, — не без ехидства подтвердил подошедший поближе Эрик, который всегда воспринимал дядюшкины отцовские восторги с известным скептицизмом.

— Вдруг дверь открывается, входит папа и несет блюдце с пирожным. И очень строго говорит: он не для того покупал сладости, чтобы они зачерствели или испортились, а ему их есть совершенно не хочется. Так что уж придется мне. Вот. А пока я жевал, он немного помялся, а потом сказал: «Пожалуйста, не говори завтра, что я разрешил тебе это съесть. Уж постарайся, изображай страдание». То есть он, конечно, сформулировал это как-то иначе, но я понял. Весь следующий день я так убедительно страдал — моя мучительница была в восторге! И я был в восторге: мне очень понравилось изображать одно, а думать и чувствовать в этот момент совершенно другое. Так все и началось.

— Какая трогательная история! — умилительно пропела Лана, округлив глаза.

— Да, история дивная, — согласилась Джессика. Она поднялась, потрепала Тома по плечу и поцеловала в висок, открыто демонстрируя Лане, кто законный владелец этой игрушки. — Как раз для печати. Когда лет через двадцать кто-нибудь возьмется писать твою биографию, Томми, попросишь вынести это в предисловие.

«А она молодец, — подумал Эрик, — уже не первый раз поощряет его увесистыми комплиментами, вуалируя их откровенность язвительной иронией».

В этот момент в дверях дома появилась Керри. Разочарованная Лана, понявшая, что здесь ей ничего не обломится, отправилась к приятельнице. Джессика тоже ушла — оставлять Тома наедине с Эриком она не боялась. Том, не выпускавший из руки стакан, немного захмелел, но держался с завидной самоуверенностью, старательно удерживая улыбку.

— Что-то ты, Эрик, выглядишь довольно кисло. Примерно так.

Том проиллюстрировал слова позой и выражением лица. Перевоплощение длилось буквально мгновение, но Эрик снова почувствовал острую зависть: с таким блестяще непосредственным артистизмом достаточно щелкнуть пальцами, чтобы любая девушка свалилась от восторга у твоих ног.

— Очень похоже. Мама говорила, ты сейчас снимаешься в каком-то новом фильме? И вроде снова в одной из главных ролей?

— Уже отснялся — премьера в октябре. Да, Эрик, похоже, я попал в обойму. Дело пошло. Картина называется «На свету» — в таком жанре я еще не работал. Эдакая психосексуальная драма о запутанных любовных отношениях преподавательницы колледжа, ее пожилого супруга-профессора и молодого студента. Студент — это я.

— Спасибо за пояснение, сам бы я не догадался. А с кем у тебя любовь — с преподавательницей или с ее мужем-профессором?

Том подавился очередным глотком и зафыркал.

— Актуальный вопрос. С ней, с ней. Сначала я произвожу впечатление чистого и непорочного ангела, а в итоге оказываюсь редкостной мразью. Там ближе к концу есть одна жуткая сцена, я даже боялся играть ее на полном накале — вдруг не смогу выйти из образа? Вот приду после съемок домой и тресну Джесси вазочкой по голове или изнасилую ее каким-нибудь извращенным способом… Правда, эту сцену снимали буквально по секундам шесть часов подряд: когда я добрался до дому, то уже был не в состоянии кого-либо насиловать… Я обязательно приглашу тебя на премьеру, Эрик. Ты же любишь развлечения для интеллектуалов.

Эрик уже собирался съязвить в ответ, но запнулся, увидев Керри. Она подошла к ним вплотную и остановилась, сжимая стакан с апельсиновым соком как распятие — обеими руками перед грудью.

— Вы знаете, Том, вообще я редко хожу в кино, но «Похищенного» все же посмотрела.

— Да? — Улыбка Тома стала несколько настороженной: безапелляционный тон Керри всех слегка напрягал. — И что же?

— В фильме очень много фактических ошибок. Поверьте, я разбираюсь в этой теме. Некоторые детали абсолютно неправдоподобны.

Том вздохнул с явным облегчением — похоже, он с ужасом ждал жесткой критики в свой адрес.

— Ну, это претензии не ко мне. Я всего лишь играл свою роль.

Керри покатала стакан в ладонях и милостиво кивнула с видом судьи, разрешающего адвокату задать несколько вопросов свидетелю:

— Разумеется. Просто мне кажется, вам следует это знать. А сыграли вы очень хорошо.

Она еще несколько секунд изучающе смотрела на Тома, потом как ни в чем не бывало развернулась и побрела по лужайке в сторону дома. Том проводил ее недоумевающим взглядом.

— Что это за критикесса, Эрик?

— Специалист по кельтской мифологии.

— Боже. Она твоя подружка?

Эрик замялся. Он не мог объяснять Тому всю историю.

— Нет… В смысле, пока еще нет.

Том скорчил очень выразительную рожу и отпил еще глоток.

— Она тебе нравится?

— Да… Но я не тороплю события.

— Отчего же? Посмотри вокруг: лето, солнце, бабочки. Чем сейчас еще заниматься, как не любовью?

— Это ты, Том, решаешь подобные вопросы с элементарной легкостью. А я не собираюсь заваливать ее где-нибудь в кустах у озера. Мы едва знакомы.

Том закатил глаза:

— Тебе тридцать или восемьдесят? Чем тебя не устраивает секс у озера?

— Слушай, к стремительно развивающимся отношениям я всегда относился настороженно. — Поймав насмешливый взгляд Тома, Эрик решил выразить мысль понятнее и проще: — Если действовать нахрапом, все только испортишь.

— Полная ерунда, старичок. Я знаю такой тип девиц: они плавятся от красивых слов. Принцип элементарен: заболтать ее до полуобморочного состояния, а потом не дать опомниться. Да она наверняка сама этого ждет. Просто, по-моему, чем они умнее и образованнее, тем больше им нравится играть в неприступность. Когда-то, давным-давно, моя Джесси тоже напоминала мексиканский кактус. Хотя на самом деле ее влекло ко мне с первого дня.

Эрик с трудом проглотил эту мудрую тираду.

— Вы давно вместе?

— Второй год. Я говорил, что она гримерша? Я влюбился в нее, пока она раскрашивала мою морду. Она классная, моя чудо-Джесси. Кстати, твоя ровесница.

Слегка повернув голову, Эрик посмотрел на стоявшую в отдалении спутницу Тома, которая с усталым, слегка снисходительным видом давала какие-то советы окружавшим ее дамам, легонько тыча пальцем то в свое, то в их лица. В этой Джесси действительно присутствовало нечто неизъяснимо притягательное: тоненькая, обтянутая легким платьем, она даже не двигаясь умудрялась держаться с несказанной грацией. В общем, заключил Эрик, Тома можно понять.

— Знаешь, что она сейчас говорит твоим приятельницам? Наверняка объясняет, как при помощи макияжа скрыть все дефекты своей физиономии. Вон той, длинной, уж точно есть что скрывать… А ты, Эрик, значит, считаешь меня тупоголовым мартовским котом, который только и валяет кошечек в кустах? Думаешь, я не способен любить?

Тома развозило все больше и больше. Похоже, ему очень хотелось пооткровенничать.

— Когда я в прошлом году снимался в «Похищенном», мою возлюбленную играла такая девочка… Конфетка. Хотя и порядочная сучка. Ну в общем, ты понимаешь. Съемки длинные, Джесси далеко… Но она все разнюхала и закатила мне скандал по телефону. И тогда я в первый и последний раз в своей жизни поступил как полный идиот — с ходу все подтвердил. Признался. У меня был замечательный партнер Алекс Эдваль — Алана Стюарта играл. Он вообще умел давать ценные советы. Так вот, когда я психанул, Алекс сказал мне: «Ты что, парень?! В жизни не сознавайся. Сколько бы тебя ни припирали к стенке, тверди только нет, нет и нет. Ничего между нами не было, ничего не знаю». Ты смотрел фильм «Ленни», Эрик? Там заглавную роль играл Дастин Хоффман, так он говорил то же самое: «Даже если вас застали в постели, скажите, что ее бил озноб, и вы решили согреть ее собственным телом». Я это запомнил. Понимаешь, я действительно люблю Джесси, мне с ней здорово. Потом мы, правда, помирились, но Джесси так измучилась, бедняжка. Оказывается, она думала, что я вообще к ней не вернусь. Ты не представляешь: я ее обнимаю, а она начинает плакать… Так что теперь я не искушаю судьбу: все увеселения на стороне должны проходить тихо, без лишнего шума. И никаких признаний!

Том придвинулся поближе к Эрику и доверительно понизил голос:

— Я никому это не говорил, даже отцу, но ты мой брат — тебе скажу. Понимаешь… Когда ей очень хорошо, она кусает свои пальчики. И так сильно, что остаются следы. И когда я вижу эти следы, я чувствую себя таким счастливым: ведь это я, я заставил ее кусать собственные пальцы! Это окрыляет… Ты понимаешь меня, Эрик?

Эрик кивнул, подумал и кивнул еще раз. В этот момент Джессика собственной персоной оказалась прямо у Тома за спиной.

— Малыш, — сказала она негромко, но твердо, — по-моему, тебе хватит. Поставь стакан.

Том беспрекословно послушался и посмотрел на нее затуманенными глазами:

— Джесси, кажется, я засыпаю.

— Это неудивительно. Такая жара. Пил бы ты лучше сок.

Она повернулась к Эрику:

— Я отведу его наверх, в нашу комнату. Пусть поспит. К вечеру он придет в себя.

— Вам помочь?

— Нет, спасибо. Вставай, Томми, идем.

Эрик задумчиво смотрел им вслед. Ну и хватка! И как ей только удается держать этого самодовольного мальчишку на коротком поводке… Ведь она намного старше. А может, потому и удается. Трудно представить эту непроницаемую Джесси кусающей пальцы. Хотя… Почему бы и нет: в тихом омуте черти водятся.

— Ну, Эрик, мы тебя еще не утомили?

Обернувшись к Лане, которая подошла сзади и положила руки ему на плечи, Эрик почувствовал себя героем пьесы: он весь вечер на сцене, а прочие персонажи появляются лишь для того, чтобы пообщаться с ним, а затем удалиться, уступив место следующим.

— Нисколько. По-моему, вы сами притомились.

— Верно замечено. Мы как дети: слишком рьяно веселились, а теперь всех тянет прилечь или покапризничать. — Лана прыснула смешком и уселась рядом с Эриком на деревянной садовой скамейке.

— Лучше приляг. Дом большой, всем места хватит. Может, вы останетесь ночевать?

— Нет. Вы с Керри должны отдохнуть: так все организовали! А Керри вылитая хозяйка дома…

— Перестань!

— Уже перестала. Платье у нее смешное. Она в нем похожа на подтаявшее мороженое. Такая миленькая провинциалочка…

— Черт возьми, она же твоя подруга! Почему вы не можете не говорить друг про друга гадости?

— Все женщины — змеи, Эрик, к тридцати годам ты должен был это усвоить. Ладно, не дуйся, вскоре мы все отправимся восвояси. Эндрю нас привез, он же нас и увезет.

— Как хотите. А вот Том останется до завтра. Он, кстати, уже спит.

— Эрик, твой брат обворожителен. Я и раньше была от него в восторге, но всю степень его обаяния можно ощутить только при личном общении. Том так располагает к себе… И что только он нашел в этой злобной сушеной креветке с длинным носом? Как же он хорош собой! Какие глаза! Вы совершенно не похожи. Ой, извини, не хотела тебя обидеть. Даже смешно. Всегда не могла уследить за собственным языком — он опережает мысли. Ты не обиделся, Умный Кролик?

— Я не кролик, — раздраженно ответил Эрик, опасаясь, что визгливый голос Ланы разносится слишком далеко.

— Хорошо, не кролик… А знаешь, иногда мне тебя не хватает.

— Да ну?!

— Чем больше времени проходит, тем приятнее вспоминать отдельные эпизоды. И я скучаю по твоим испанским словечкам… Увы, обратного хода нет — я не из тех, кто пытается склеить разбитую чашку. Но возможно, мы совершили ошибку.

Внезапно Лана обвила его шею рукой и впилась ему в губы поспешным поцелуем. От неожиданности Эрик чуть не свалился на траву и успел только подхватить очки, которые слетели с его носа при этом стремительном порыве. Впрочем, даже невооруженными глазами он углядел поблизости расплывчатое розовое пятно на зеленом фоне. Когда же он вернул очки на место, мысленно проклиная абсолютно ненужную сейчас, непредусмотренную страстность Ланы, пятно трансформировалось в Керри: стоя возле ближайшей к дому клумбы, она смотрела в их сторону, и негодование на ее лице замечательно сочеталось с разочарованием.

Стоило признать: Керри прекрасно держала себя в руках — до того момента, пока Том с Джессикой не укатили. Едва она осталась с Эриком наедине, как тут же заявила:

— Я пойду работать. Скорее всего, до вечера не спущусь. У меня единственная просьба, Эрик: не могли бы вы немного приглушить громкость вашего телевизора? У вас ведь проблемы со зрением а не со слухом. Я, конечно, понимаю — это ваш дом, но мне очень трудно писать о многочисленных ипостасях жрицы друидов Клиодны, когда прямо подо мной истошный голос орет, что спасти команду могут только два трехочковых броска за десять секунд. И закрыть окна при такой жаре невозможно. Вы окажете мне эту маленькую любезность?

— Конечно. Почему вы раньше не сказали? Я не думал, что телевизор вам мешает…

Керри уже открыла рот, явно собираясь изречь какую-то гадость, но в последний момент передумала и с величественным видом удалилась. Сбылись худшие опасения Эрика: Керри все видела, а возможно, кое-что еще и слышала. Теперь ни о каком форсировании событий не могло быть и речи — сначала надо было реабилитироваться за вчерашнюю псевдолюбовную сцену. Впрочем, поскольку за истекший месяц они привыкли к совместным трапезам, к ужину Керри явилась одновременно с Эриком. Отметив, что ее поджатые губы и студеный взгляд не сулят ничего доброго, он решил «начать с нейтральной темы.

— Как продвигается перечисление ипостасей Клиодны?

— Прекрасно. Их у нее множество: она богиня красоты, она же богиня моря, она же покровительница загробного царства… Впрочем, какая вам разница, кто она…

Так, подумал Эрик, этот путь ведет нас в тупик. Попробуем лучше подольститься.

— А вы еще будете надевать свое розовое платье? Оно вам так идет.

— Неужели? Странно: как же вы, не обращая на меня вчера никакого внимания, заметили, что мне идет это платье?

— Неправда, я обращал на вас внимание. Я же сказал — там, на кухне, — что оно очень эротично.

Керри ожесточенно хмыкнула:

— Это дивно: говорить об эротике на кухне… Кстати. Вы попросили меня выйти с вами в сад, потому что якобы скучали. И я вышла. Но к этому моменту вы уже забыли о своей просьбе. А потом забыли и о своей скуке — по-моему, ее очень успешно развеяла моя маленькая приятельница.

Эрик захотел переложить вилку в другую руку, но вместо этого со звоном уронил ее на тарелку.

— Эрик, почему вы постоянно все роняете?! Вы вообще можете держать что-либо крепко, не выпуская? С вами кто угодно станет неврастеником.

Эрик еще никогда не видел Керри в таком состоянии. Он почувствовал, что тоже начинает заводиться, однако усилием воли сдержался.

— Извините. А ваша маленькая приятельница элементарно перебрала. То, что вы видели, было приступом ностальгии. Заметьте, с ее стороны.

Какое-то время Керри жевала молча, ведя напряженную внутреннюю борьбу с самой собой. Наконец одна из сторон одержала победу большинством голосов.

— Вам добавить подливки, Эрик?

— Да, пожалуйста…

В его спальне зазвонил телефон. В ответ на вопросительный взгляд Керри, замершей с ложкой в руке, Эрик отмахнулся:

— Пусть звонит. Потом послушаю автоответчик.

Ужин закончился относительно мирно. Керри немного успокоилась, но явно не до конца. «Скорее всего, — размышлял Эрик, — ее куда больше взбесило мое нежелание за ней поухаживать, нежели поведение Ланы. Но это поправимо. Сейчас позову ее смотреть телевизор, сяду рядом и… Там видно будет. Как пойдет».

— Керри, вы смотрите сериал про инспектора Белла?

— Иногда.

— Через десять минут начнется очередная серия. Хотите посмотреть? Ну вот и отлично. Кстати, в одной серии снимался Том.

— В роли убийцы?

— Какой из него убийца…

Они вошли в спальню, и Эрик ненавязчивым движением указал на диван:

— Садитесь, а я пока послушаю, кто звонил.

Он включил автоответчик, и тишину разорвал звонкий голос Ланы:

— Эрик, сообщаю: добрались мы замечательно и выслушали по дороге еще десяток анекдотов от Эндрю. Поэтому сегодня у меня чудесное настроение — надеюсь, у тебя тоже. Ты молодец, что устроил этот праздник. Мы дивно провели время! Ты не сердишься? Все получилось случайно, забудь. Просто иногда мне кажется, что ты тяжело переживаешь наш разрыв. Но я хочу, чтобы ты знал: хоть мы и перевернули эту страницу, я по-прежнему считаю тебя очень-очень хорошим! Собственно, больше мне сказать нечего, я лишь хотела тебя поблагодарить. День рождения оказался супер, как говорит твой кузен Том. Кстати, будешь с ним разговаривать, передай: я восхищена им до сумасшествия и непременно напишу о нем большую статью. Ну вот и все. Кролик, беги!

По лицу Керри Эрик понял: совместный просмотр сериала отменяется. Она снова начала входить в клинч, однако теперь не бесновалась, а цедила фразы с ледяным спокойствием:

— По крайней мере, в одном наши с Ланой вкусы совпадают: ваш кузен мне тоже очень понравился. Других совпадений не наблюдается.

— Да, Том просто душка, — свирепо отозвался Эрик, глубоко уязвленный ядовитым намеком, что сам он не подпадает под общность вышеупомянутых вкусов. — Как же я сочувствую его девушке. Он, наверное, изменяет ей с каждой юбкой!

Вы находите это недостатком? У Кевина подружек было без счета, он главный университетский Казанова. Но его все равно все обожают. Если привлекательный мужчина не игнорирует женщин, это хорошо: он их осчастливливает. На мой взгляд, любвеобильность можно поставить мужчине в плюс — особенно тому, который пользуется успехом.

— Да?! — взвился Эрик. — Такие речи хороши, пока дело касается кого-то другого! Когда изменяют лично вам, вы не рассуждаете о пользе любвеобильности, а принимаетесь кричать и рыдать!

Ответа не последовало. «Что, заткнулась?» — с торжеством подумал Эрик. Но Керри готовила новый удар.

— Кстати, и ваша назойливая Лана прошла через Кевина. Я точно знаю.

— А вы зарегистрировали ее приход, сидя у изголовья кровати?

— Не зарегистрировала. Но Кевин ее не пропустил. Правда, расстался с ней молниеносно. Вероятно, по-настоящему взыскательных мужчин, знающих истинную цену женским прелестям, она не очень-то устраивает.

Эрик на время лишился дара речи. На каком основании она позволяет себе сопоставлять его со своим братцем, намекая на его некомпетентность в определенных вопросах? Только на том, что он за целый месяц не удосужился схватить ее за задницу? Уж не этой женщине — кухонному комбайну с ее соломенной копной и великанскими ножками, вечно обутыми в идиотские тапочки, судить о женских прелестях! Ему захотелось схватить Керри за желтые волосы, отволочь обратно к столу и окунуть лицом в овощную подливку, которую она десять минут назад с такой щедростью накладывала ему на тарелку.

— Послушайте, мне не доставляет ни малейшего удовольствия…

— Я пришла сюда не затем, чтобы доставлять вам удовольствие в какой бы то ни было форме. Если вы на это рассчитывали, то ошиблись.

— Хватит, Керри! Если я выйду из себя…

— То уже не вернетесь обратно, как королева из «Алисы в Стране чудес»?

Сейчас произойдет катастрофа, понял Эрик и принялся считать — на сей раз до десяти. Закончив счет, он отвернулся от Керри, плюхнулся на диван, включил телевизор и невидящим взглядом уставился в экран, полностью игнорируя Керри, все еще стоявшую у него за спиной. Помедлив немного, она вышла — Эрик услышал удаляющиеся шаги и подумал, что она пошла к себе, на второй этаж. Но через минуту шаги раздались вновь: оказывается, Керри всего лишь сделала вылазку на кухню, чтобы налить себе стакан морковного сока. Встретившись с Эриком глазами, она невозмутимо (правда, непривычно высоким голосом) заявила: сериал уже начался, и не мешало бы переключить на нужный канал. Шоу продолжалось.

«Bruja, vil, que me maten!»[1] — мысленно выругался разъяренный Эрик, добавив к этим словам еще пару фраз покрепче.

— Непременно переключу. А вы пейте, Керри, пейте. Мне кажется, вам морковный сок полезен как никому другому.

— Почему?

— Возможно, он придаст вашим волосам недостающую рыжину, и тогда взыскательные мужчины, знающие цену женским прелестям, будут складываться у ваших ног штабелями.

Керри вскочила. Эрик напружинился, заподозрив, что сейчас она плеснет сок ему в лицо. Но на такое Керри не решилась. Проворно осмотревшись, она вылила содержимое стакана в кувшин с фиолетовыми цветами, стоявший на низком столике, вылетела из комнаты и, громко топая, умчалась наверх. Эрик остался сидеть у телевизора. Он чувствовал, как у него горят щеки. Причиной была не только накопившаяся злость, но и неподдельная досада — его тщательно вынашиваемые планы перейти к новому этапу в их отношениях так глупо сорвались!

В последующие дни на первом этаже и в саду шла позиционная война, заключавшаяся в молчаливом яростном противостоянии, перемежающемся кратковременными стычками. Недоступный для Эрика второй этаж Керри считала своим тылом и удалялась наверх всякий раз, когда считала возможным изобразить обиду. Она перестала готовить изысканные блюда и старалась не садиться за стол вместе с Эриком. Оставшись без кулинарных разносолов и приятных перспектив, Эрик вознегодовал, однако решил больше не подлизываться к этой diablilla loca[2], теряя собственное достоинство. Можно было, конечно, адекватно мстить, отравляя ей жизнь постоянными колкостями, но, удивительное дело, к этой новой Керри — с колючими глазами в синюю крапинку, то и дело выступающими пунцовыми пятнами на скулах и неожиданно порывистыми движениями — его тянуло куда сильнее, чем к прежней. Тихий Эрик с таким же изумлением ощущал пробуждение неведомого прежде охотничьего азарта, с каким конфузливый оркестрант-флейтист замечает у себя непреодолимое желание собственноручно задушить тирана-дирижера.

К четвергу погода испортилась, резко похолодало. Пожалуй, это был первый четверг, когда Эрик оставлял Керри одну в доме с некоторой опаской. Конечно, трудно было ждать от нее чересчур решительных вредительских деяний, и все же… Вылила же ему однажды некая обиженная девушка в ботинок сырое яйцо (а он потом сослепу вставил ногу в этот проклятый ботинок)! Когда Эрик уезжал из Лонг-Вуда, небо было затянуто свинцовыми тучами до самого горизонта. Они преследовали Эрика всю дорогу: то и дело принимался мелкий косой дождь;

над маленькими озерками парил абсолютно колдовской туман, и Эрик кстати и некстати вспоминал про зеленогривых келпи — встретить их в такую погоду представлялось вполне реальным.

Пока он сидел в редакции, позвонила мама и с ходу обрушила на него гневный монолог. Смысл длинной речи сводился к следующему: если уж единственный сын и не пригласил собственных родителей на юбилей, то он может появиться у них — как минимум, ради вежливости — и отметить день рождения: все же самим фактом своего существования он немного им обязан. И его ждет подарок! Обреченно выслушав, Эрик договорился на сегодня: он не хотел уезжать из города в такую слякотную сырость, не хотел вновь пререкаться с Керри. Уж лучше провести долгий вечер в тепле и покое — он знал, что мама непременно оставит его ночевать. Хотя, конечно, ждать от нее роскошного ужина не стоило: будучи врачом, она отчего-то убедила себя, что Эрика следует держать на строгой диете, так как он склонен к всевозможным желудочно-кишечным и сердечно-сосудистым заболеваниям.

Около десяти часов, когда засыпающий Эрик в третий раз терпеливо выслушивал мамины инструкции по уходу за ананасоподобными фиолетовыми цветами (названия он опять не уловил), зазвонил его телефон.

— Эрик, это Керри, — произнесла трубка глуховатым низким голосом. — Вы… С вами ничего не случилось?

Эрик внутренне возликовал и вышел на балкон, чтобы продолжить разговор без слушателей.

— Ах да… — Он постарался выговаривать слова максимально безучастно, лишив речь любой эмоциональной окраски. — Я виноват, Керри, совершенно забыл вас предупредить. Я сегодня не приеду — появлюсь завтра, к полудню. Вы не боитесь ночевать одна?

— Не боюсь, — эхом отозвалась Керри настолько потерянно, что у сострадательного Эрика сразу пропало желание продолжать в том же духе.

— Я заехал к родителям — они хотели поздравить меня с днем рождения. Мама меня до утра не выпустит.

— А-а-а… — Керри моментально оживилась, хотя изо всех сил попыталась это скрыть. — Просто я подумала: шоссе скользкое, уже темно… Мало ли что… Ну, тогда до завтра. Спокойной ночи.

Торжествующий Эрик потряс в воздухе сжатым кулаком и вернулся в освещенную комнату.

В пятницу Керри встретила его не очень радушно — похоже, она все еще считала себя обиженной, — но, когда Эрик выгрузил на кухонный стол накупленные продукты, в том числе обожаемого ею копченого лосося, она немного смягчилась и даже заулыбалась. До вечера в доме царила тишина: каждый сидел у себя. Но когда Эрик услышал шаги на лестнице, а вслед за ними знакомый скрип качалки, он решил присоединиться к Керри, явно перебравшейся в гостиную. Едва он вышел из спальни, как чуть не упал, с грохотом налетев на передвинутый к двери стул. Керри оторвалась от вязания и бросила на Эрика уничтожающий взгляд:

— Вы верны себе! Когда-нибудь смотрите, куда идете? Но и мне следует признать свою вину: я забыла, что в доме плохо видящих людей ничего нельзя переставлять. Вы ведь ориентируетесь больше по памяти, верно?

Эрик перетащил стул на обычное место и уселся.

— Абсолютно верно. Зато у меня хотя бы конечности целы. Если я встану на колени, то мне не придется потом скакать полдня на одной ноге, тщетно пытаясь выпрямить другую.

Керри облизала губы и принялась быстрее двигать спицами.

— Ну, Эрик… Согласитесь, вы все равно куда более трагический персонаж, нежели я. Пожалуй, даже трагикомический — в стиле Гарри Ллойда, только канотье не хватает. Я так хорошо представляю вас висящим на стрелке башенных часов… А если копнуть поглубже… Про вас можно написать целую пьесу в мольеровском стиле. Есть же у него «Тартюф, или Обманщик», «Дон Жуан, или Каменный гость». А эта пьеса называлась бы «Эрлаф, или Аллергик». Вы согласны?

— Вполне, я польщен. Надо же, как вам удалось запомнить мое имя? А вы, скорее, фольклорный персонаж в лирико-поэтическом стиле. Погодите-ка… Вот послушайте стишок, героиней которого я вас представляю.

Приди, любимая моя!

С тобой вкушу блаженство я.

Открыты нам полей простор,

Леса, долины, кручи гор.

Для нас весною у реки

Споют и спляшут пастушки.

Волненье сердца не тая,

Приди, любимая моя!

[3]

Керри открыла рот и невольно выпустила из рук спицы.

— Что это за стишок?

— Его четыреста лет назад сочинил друг Шекспира Кристофер Марлоу. Называется то ли «Влюбленный пастушок», то ли «Пастушок и его подружка» — не помню. Я очень отчетливо вижу такую картину: леса, долины, кручи гор, полей простор — а в центре этого пейзажа вы в ваших плетеных тапочках и шляпе. Волосы распущены… Плечи открыты…

Эрик собирался продолжить вдохновенное описание, но в этот момент на втором этаже что-то загрохотало, стекла зазвенели и дом накрыл гулкий грохот неожиданно начавшегося ливня. Керри бросила свое вязанье и ринулась наверх с воплем:

Эрик тоже встал, но не решился последовать за Керри и неуверенно остановился у подножия лестницы. Сверху раздался требовательный окрик:

— Да помогите же мне! Чего вы ждете?

Эрик скачками понесся на второй этаж, умудрившись ни разу не споткнуться по дороге. Керри воевала с открытой створкой, пытаясь втянуть ее в комнату, уже заливаемую косыми дождевыми потоками, но отчего-то это не удавалось. Эрик первым заметил камешек на подоконнике, не позволявший окну закрыться. Он швырнул камешек вниз и, как только окно с хлюпающим звуком затворилось, мгновенно повернул задвижку. Затем взглянул на Керри: по ее рукам и лицу текли прозрачные ручьи — в полутьме она походила на одну из многочисленных сказочных героинь, сумевших наплакать озеро, реку или целый океан. Возможно, такие имели место и в кельтской мифологии. Эрик придвинулся к Керри поближе:

— Ух, Керри, какая вы красивая с мокрыми глазами… А вы умеете плакать по-настоящему?

Керри огляделась по сторонам, сняла со спинки стула косынку, которую обычно накидывала на плечи, и стала вытирать лицо.

— Не знаю, что должно произойти, чтобы я заплакала. Последний раз я рыдала восемь лет назад в дамском туалете колледжа, когда мне не поставили высший балл на экзамене по истории.

Почему-то она говорила шепотом, и это воодушевило Эрика. Он медленно завел руки ей за, спину, прижал к себе и поцеловал в мокрую шею прямо под мочкой уха. Обнимать Керри оказалось ошеломляюще прекрасно — он сразу вспомнил слова университетского приятеля: глазеть лучше на тощих, а тискать упитанных. К тому же за два года общения с Ланой он почти забыл, что женщинам полагается иметь бюст. А сейчас через практически неосязаемое платье он ощущал волнующую, восхитительно округлую, натуральную упругость, превосходящую по своим достоинствам силиконовые арбузы какой-нибудь Анны-Николь Смит. С трудом заставив себя оторвать от нежных изгибов одну руку, Эрик стащил очки, положил на подоконник и поцеловал размякшую, не сопротивляющуюся Керри уже по-настоящему. Пока он соображал, в какую сторону ее теперь потянуть, чтобы поскорее устроиться с комфортом, она вдруг подала голос:

— Этот камешек на подоконнике… Он лежал здесь целый месяц… Не стоило его выбрасывать… Он был такой удобный… Я закрепляла окно с его помощью, и оно не захлопывалось… Даже если дул сильный ветер… Я завтра поищу его в саду…

Эрик не очень понимал, что Керри лепечет, но он понял, что она явно начала противиться его натиску: слабо, вяло — но методично. Она отталкивала его руки, отворачивалась — Эрик не мог взять в толк, что стряслось. Ладно, он не будет искать удобное место, а расставит точки над «i» прямо здесь! И тут Керри вдруг громко и четко сказала: