АНАЛИТИК

Алан Блайт преподавал биоорганическую химию на биологическом факультете Эшфордского университета уже девятнадцать лет и к своим сорока четырем годам заслужил у коллег репутацию человека себе на уме, с которым должно — на всякий случай — поддерживать ровные отношения, но приятельствовать и сближаться совершенно не обязательно. Этот высокий и худой темноволосый мужчина с длинным хищным носом и вечно угрюмым лицом отличался уникальной способностью никогда не становиться объектом сплетен и слухов, с упоением распространяемых факультетскими дамами: он был настолько замкнут и до такой степени не располагал к тесному общению, что разведывать подробности его личной жизни не представлялось возможным. Впрочем, особого интереса никто и не проявлял: все знали, что Алан давно и безнадежно одинок, и эта информация вполне удовлетворяла сослуживцев, находивших темы поинтереснее.

В научном мире Алан безусловно имел определенный вес, лекции он читал просто великолепно. Ему нельзя было отказать в своеобразном«остроумии с щедрой примесью саркастического скептицизма. Алан с удовольствием, всегда в изящной и отточенной форме, давал понять трепетавшим на его занятиях студентам, что их умственные способности и степень подготовленности далеки от идеала, а порой позволял себе не самые лестные высказывания и в адрес своих сподвижников по науке. Общественное мнение не поленилось приписать Алану чрезмерное чувство собственного превосходства вкупе с излишней придирчивостью — это также не поспособствовало желанию коллег сойтись с ним поближе.

Единственным человеком, кто мог себе позволить некоторую фамильярность и даже язвительность по отношению к Алану, была его патронесса Марджори Кидд — приятная во всех отношениях дама весьма почтенного возраста, которая преподавала здесь чуть ли не полвека и успела за эти годы издать несколько десятков всем известных монографий, справочников и учебников. Миссис Кидд снискала себе неслыханную популярность: ее любили (хотя также и побаивались), называли местной легендой и признавали одним из ведущих профессоров Эшфорда. По неизвестным для самого Алана причинам, она благоволила к нему уже много лет, а он в свою очередь с ней одной мог общаться достаточно непринужденно и вести почти дружеские беседы на отвлеченные темы.

Когда августовским утром, за пару недель до начала занятий, Алан поднимался по пустынной в это время университетской лестнице, миссис Кидд окликнула его сверху:

— Алан, наконец вы появились! Будьте добры, на пару слов!

Алан подошел, в сотый раз задумываясь над тем, почему умная и безусловно обладающая хорошим вкусом женщина, перешагнувшая семидесятилетний рубеж, красит волосы в ярко-рыжий цвет. Неужели не понимает, что это выглядит по меньшей мере смехотворно?

— Ну, голубчик, рада вас видеть. Первый день после отпуска — самый тяжелый, но удрученным вы, к счастью, не выглядите. Как отдохнули?

— Спасибо, нормально.

— «Спасибо, нормально». Сколько я вас знаю, вы ничего другого и не отвечаете. А у меня есть новость, которую я должна сообщить немедленно.

— Вы меня пугаете.

— Новость хорошая. У нас возникла кадровая проблема, но теперь она улажена. Дело в том, что буквально через пару дней после вашего отъезда Ламот заявил о своем намерении уволиться, и мы…

— Вот черт!

— Не ругайтесь. Сначала мы впали в легкую панику: ведь решать подобные вопросы летом всегда крайне непросто, тем более за несколько недель, оставшихся до начала учебного года. Но Донован в кои-то веки проявил оперативность. Не буду утомлять вас рассказом о подробностях поисков нами достойной персоны… В общем, он уже утвердил новую девочку на место Ламота.

Алан не проявил особой радости.

— Какую еще девочку? Слушайте, я околачиваюсь в Эшфорде уже неделю, почему вы мне не позвонили? Разумеется, утверждение новых сотрудников не в моей компетенции, однако, мне кажется, Донован мог обсудить кандидатуру этой девочки и со мной в том числе. Я читаю предмет, следовательно, я должен знать, кто и как будет вести практические занятия?

— Дружочек, не заводитесь на пустом месте и не считайте это личным выпадом декана. Донован самым тщательным образом проконсультировался со мной — мне вы доверяете? — а затем поступил так, как счел нужным. Вполне верно, на мой взгляд. Считайте, что это наш с ним совместный выбор. Поверьте, никто специально не пытался провернуть эти кадровые перестановки втайне от вас, а уж в мои планы точно не входило уязвлять ваше самолюбие. Но в данном случае ситуация была форсмажорной, и мы решили ее настолько быстро, насколько смогли.

При чем тут мое самолюбие? Опять новый человек… Жаль, Ламот меня вполне устраивал в качестве младшего преподавателя, следовало постараться удержать его у нас. Хотя осуждать его трудно — при нынешних финансовых обстоятельствах любое предложение со стороны может выглядеть весьма заманчивым… А имя у этой девочки есть?

— Ее зовут Дорис Мэллоу. Ей, должно быть, чуть меньше тридцати: она пять лет стажировалась в Бентли, а училась, между прочим, у нас. Я ее помню. Очень умненькая была и способная студентка.

— А я не помню. Я вообще их не запоминаю. Безликая масса.

— В личной беседе она также произвела на меня хорошее впечатление, — безмятежно продолжала миссис Кидд, — к тому же отзывы из Бентли самые благоприятные. Так что, полагаю, Донован сделал весьма удачный выбор. Да и нам с вами беспокоиться не о чем.

Алан хмыкнул и покачал головой:

— Конечно, если особо не из кого выбирать, то подойдет и девочка из Бентли.

— Во всяком случае, этот вопрос уже закрыт. А вы, Алан, чем всячески демонстрировать сомнения на ее счет, лучше бы сами на нее взглянули. Она в нашей лаборатории. Поэтому я и поймала вас заранее, чтобы вы вошли туда уже подготовленным. Не забудьте: Дорис Мэллоу. А впрочем, будет лучше, если мы пойдем вместе. Представлю вас и заодно постараюсь смягчить ее первое впечатление от знакомства с вами. Пожалуйста, придайте своему лицу более приятное выражение.

— Вас, миссис Кидд, должно волновать не мое лицо. Бентли — это скопище неудачников, я им решительно не доверяю. На отделении биополимеров еще есть более или менее толковые люди, но специалисты по нашей с вами тематике никуда не годятся. Вы же знаете не хуже меня! Пусть эта девочка… как ее…

— Дорис Мэллоу!

— Ну да… Пусть она хоть трижды талантлива, но под чьим руководством она там трудилась пять лет? Да о чем вообще можно говорить, если разработка целого направления отдана на откуп хорошо известному вам Питеру Брауну, который настолько некомпетентен…

Алан не успел развить свою мысль о личном составе профессуры университета Бентли, потому что в этот момент он и миссис Кидд вошли в лабораторию. Дорис Мэллоу стояла у стеклянного стенного шкафа и с интересом разглядывала его содержимое, заложив руки за спину. Через какое-то мгновение она обернулась, и Алан удивительным образом — чего с ним никогда раньше не случалось — потерял нить рассуждений. У нее были довольно длинные темно-каштановые вьющиеся волосы с медным отливом и кошачьи (Алан так и подумал — «кошачьи») желто-зеленые мерцающие глаза. Вызывающе сочное сочетание цвета глаз и волос не позволяло усомниться, что, живи их обладательница не сейчас, в двадцать первом веке, а несколько сотен лет назад, она наверняка отправилась бы на костер, как яркая представительница племени колдуний. Стройная фигурка Дорис приводила в восхищение: облаченная в довольно смелый облегающий костюм, эта особа демонстрировала свои соблазнительные формы с явным знанием дела. Ноги вообще были идеальными.

Алан не сразу сообразил, что ему следовало хотя бы улыбнуться в ответ на приветливую улыбку хорошенькой новой сотрудницы вместо того, чтобы так откровенно на нее таращиться, забыв на полуслове закрыть рот.

— Дорис, деточка моя, — ласково промурлыкала миссис Кидд, — познакомься, пожалуйста, с мистером Блайтом, которого так панически боятся наши детишки. Тебе бояться его не следует, но все же лучше не искушать судьбу: непременно будь осмотрительной, внимательной и аккуратной — мистер Блайт, в отличие от большинства своих коллег, очень взыскателен и строг по отношению к молодым симпатичным девушкам.

Дорис улыбнулась еще шире, подошла и протянула Алану руку, глядя на него снизу вверх: как оказалось, она едва доставала ему до плеча. Теперь, с близкого расстояния, он заметил, что у нее очень светлая и нежная кожа, изящно очерченные губы, которые наверняка не хуже смотрятся и без наложенного на них слоя помады, а от переносицы строго вверх поднимается трогательная вертикальная морщинка. Дорис настолько быстро отняла руку, что Алан даже не успел осознать, каким было ощущение от прикосновения ее ладони, и мягко произнесла:

— А я вас прекрасно помню, мистер Блайт. Вас и ваши лекции. Такие преподаватели не забываются.

В ее словах Алану померещилась ирония.

— Да, я не поп-звезда, чтобы всем нравиться. Уже произнеся эту фразу, Алан вспомнил, что вычитал ее в какой-то газете. Она принадлежала то ли крайне левому политику, то ли модному писателю-абсурдисту. Дорис изумленно округлила и без того большие глаза.

— Нет… Вы меня неправильно поняли! Наоборот, я запомнила вас, потому что вы просто превосходно читали свой предмет. Правда, правда!

Алан смутился, но какая-то бесовская тень, скользнувшая по лицу Дорис, заставила его усомниться в правдивости ее слов.

— Ну что ж, спасибо. Надеюсь, вам у нас понравится. И пожалуйста, прежде, чем что бы то ни было здесь трогать, спросите меня или миссис Кидд. Это в течение ближайших дней. Через неделю появится наша лаборантка Элли: она вам все покажет и объяснит. Она же будет вам ассистировать при подготовке учебных практикумов и лабораторных работ. А теперь извините, я должен уйти.

Алан развернулся, стремительно вышел и зачем-то направился в сторону библиотеки, хотя первоначально намеревался спокойно поработать за своим столом.

Прошло несколько недель, прежде чем Алан осознал, что все его мысли заняты Дорис. Вначале он ощущал некое смутное беспокойство, затем не хотел признаваться себе в причинах этого беспокойства, а когда наконец признался, расстроился. В его устоявшуюся, размеренную жизнь вторглось абсолютно излишнее смятение, тревожащее и выводящее из равновесия. Алан старался говорить с Дорис как можно реже и только о работе, однако постоянно ловил себя на том, что жадно разглядывает новую коллегу и вряд ли контролирует выражение своего лица. Она же, казалось, ничего не замечала и пребывала в состоянии полной безмятежности. Чуть ли не всю первую половину дня Дорис бывала слишком занята, но после обеда она довольно часто позволяла себе продолжительные разговоры с миссис Кидд: несмотря на почти полувековую разницу в возрасте, женщины удивительно быстро подружились. Алан все время маячил неподалеку, поэтому беседовали они свистящим, богатым модуляциями шепотом. Иногда до Алана доносились отдельные реплики типа: «Представьте себе его выражение лица в тот момент!», «После этих слов мне пришлось бросить трубку» или «Ах, милочка, для мужчин это вполне нормальный поступок», которые также не способствовали его душевному равновесию.

Наконец наступил момент, когда«Алан решил не играть больше с самим собой в кошки-мышки и разобраться, отчего влечение к Дорис его только раздражает. Почему бы ему не повести себя более естественным способом и, например, не поухаживать за ней? Ответ, состоящий из нескольких пунктов, он нашел немедленно: во-первых, он не мог себе позволить завести служебный роман, выбраться из которого потом оказалось бы весьма затруднительно; во-вторых, ему никак не удавалось забыть одну похожую историю, произошедшую с ним много лет назад (когда его совершенно искреннее чувство было растоптано и обернулось прилюдным унижением); в-третьих, Алан был убежден, что такая очаровательная женщина, как Дорис, не может быть одинока, а отбивать ее у кого бы то ни было он не намеревался.

Кляня собственные мысли, Алан все же задал себе еще один вопрос: а возможно ли, что и Дорис к нему неравнодушна? И сам же дал на него ответ однозначно отрицательный — об этом даже думать бессмысленно. Да и чем мог бы прельстить такую куколку мрачный малопривлекательный зануда с тяжелым характером и не очень высокими доходами? Конечно, Дорис неизменно была любезна в разговорах с ним, демонстрировала зубки, поправляла локоны, строила милые гримаски. Но это кокетство он посчитал просто рефлекторным и не делал обнадеживающих выводов.

Подытожив все аналитические выкладки, Алан заключил: обнародовать свою, быть может мимолетную, влюбленность — значит, разрушить тот устойчивый, спокойный, закрытый мир, который он с таким трудом выстроил. Стоит ли? Алан решил, что в его возрасте уже не стоит, велел себе сдерживать эмоции, пока они не угаснут сами собой, и продолжал терзаться, бросая каждый день яростные взгляды на дивные бедра Дорис, обтянутые миниатюрными юбочками не самого строгого покроя.

В один из октябрьских вечеров Алан застал в лаборатории миссис Кидд и Дорис, как всегда эмоционально обсуждавших что-то животрепещущее. Дорис сняла туфельки и положила ноги на соседний стул. За долю секунды в душе Алана произошла настоящая революция: со стрельбой из пушек, сражениями на баррикадах и вывешиванием новых флагов. Некий целостный образ недоступной женщины-коллеги, который он в соответствии со своими установками старательно вынашивал и лелеял целый месяц, был мгновенно разрушен при единственном взгляде на ее ноготочки, накрашенные ярко-розовым лаком, просвечивающим через светлые чулки. Мысль о том, что Дорис может снимать пусть даже туфли, вызвала цепную реакцию такой силы, что Алан невольно попятился к двери. Но миссис Кидд его окликнула:

— Алан, дружочек, вы не помните, как звали того элегантного молодого человека, который несколько лет читал у нас бактериологию, а потом ушел в какой-то фармакологический концерн? Он еще ходил с тросточкой, и ему дали кличку Хромой Черт, потому что он был весьма предприимчив по части женского пола?

— Не помню, — проскрипел Алан, делая еще шаг к двери.

— Так вот, — продолжала миссис Кидд, снова обращаясь к Дорис, — говорили, что он сломал лодыжку при весьма романтических обстоятельствах. Якобы он пошел к любовнице, а тут вернулся ее муж, вот и пришлось выпрыгивать в окно. Как же его звали? У него был такой голос… знаете, с хрипотцой… Студентки на его лекциях просто впадали в транс: о чем бы он ни читал — хоть о патогенных стрептококках, — получалось настолько сексуально, что…

Алан, не дослушав, открыл дверь, сделал шаг за порог. Вероятно, именно в этот момент миссис Кидд закончила фразу на какой-то пикантной ноте, потому что Дорис захохотала. Алан обернулся. Запрокинув голову, Дорис заливалась смехом, одна ножка — упс! — мягко соскользнула со стула. «Нет, так дальше продолжаться не может, — уныло подумал Алан, одновременно пересчитывая лампы, освещавшие Длинный коридор, — или я с ума сойду…»

Ноябрь вступил в свои права: погода была отвратительной. Миссис Кидд бодрым и радостным голосом каждый день жаловалась Дорис на головные боли, повышенное давление и приступы радикулита. Та сочувственно кивала, сонно глядя в окно на свинцовые тучи, из которых валил мелкий, колючий снег. Студенты откровенно зевали на лекциях. Алан, так и не определившийся с линией своего поведения относительно Дорис, свирепствовал и многократно обещал им, что после зимних экзаменов учебу продолжат далеко не все.

В среду он обнаружил, что оставленная около принтера распечатка последнего эпохального труда Питера Брауна, присланного накануне из Бентли, куда-то исчезла. Чертыхаясь, он пересмотрел груды бумаг, разложенные на столах, перерыл все шкафы, однако результаты поисков оказались нулевыми. Разумеется, можно было распечатать статью заново, но в ней было около пятидесяти страниц, которые он уже успел проглядеть, отметить заинтересовавшие моменты разноцветными фломастерами и поставить кучу вопросительных знаков на полях. Своего труда было безумно жалко. Когда в дверях появились Дорис и миссис Кидд, он, доведенный до точки кипения, в очередной раз ворошил бумаги на столике, где стоял принтер. Миссис Кидд, настроенная после чашечки кофе и приятной беседы весьма благодушным образом, ласково поинтересовалась:

— Что вы так неистово ищете, Алан?

— Распечатку брауновской статьи. Она лежала вот здесь, а теперь ее нет!

Лицо Дорис мгновенно приняло виноватое выражение.

— О-о-о, простите, пожалуйста, это я взяла. Я положила ее в нижний ящик вашего стола. Боялась, что около принтера она смешается с другими распечатками и несколько страниц может пропасть…

Алан почувствовал себя идиотом, причем охотно выставляющим собственный идиотизм напоказ. И почему он не догадался посмотреть в нижнем ящике?

— А кто вас просил? — заговорил Алан раздраженно, раздосадованный скорее своей несообразительностью, но и немножко тем, что посторонние стали свидетелями его оплошности. — С какой стати страницы должны были пропасть? Вы видели на них мои пометки?

— Да, потому и положила в ваш стол…

— Я уже понял. Спасибо. Но я вас очень прошу, Дорис, когда вы перекладываете с места на место что-нибудь, принадлежащее мне, ставьте меня в известность! А еще лучше — и это я вам, кстати, говорил в день нашего знакомства — вообще ничего не трогайте!

Смягчить голос не получилось — последние фразы прозвучали, пожалуй, чересчур резко. Глаза у Дорис забегали, она бросила беспомощный взгляд на свою постоянную опекуншу, потом быстро прошла в смежную комнату и закрыла за собой дверь. Миссис Кидд зашипела, как рассерженная змея:

— Послушайте, голубчик, нельзя же так, в конце концов!

— А что я такого сказал? — с вызовом ответил Алан.

Дело не в том, что вы сказали, а как вы сказали. Можно было добавить немного деликатности? Сами же понимаете: ничего плохого девочка не сделала. А вы просто сорвали на ней свое вечное скверное настроение.

— Мне что, пойти извиниться?!

— На вашем месте я именно так и поступила бы.

Не говоря больше ни слова, Алан швырнул обратно последнюю стопку извлеченных из стола бумаг и проследовал в соседнюю комнату. Дорис, стоя на цыпочках, пыталась снять с верхней полки книжного шкафа толстенный том справочника по органической химии. Алан подошел, молча вытянул нужный фолиант и протянул ей.

— Спасибо, — кивнула Дорис и добавила: — Очень удачно, что у нас есть собственный экземпляр этого трехтомника, не нужно ходить в библиотеку.

— Пожалуйста. Я… хотел извиниться. Я не должен был говорить с вами в таком тоне, простите меня, пожалуйста.

— Ну что вы, это я должна извиниться. — Дорис застенчиво улыбнулась и прижала книгу к груди. — Я хотела сделать как лучше… Я просто забыла сказать вам, что переложила статью, из головы вылетело…

Алан окинул взглядом ее профиль — ресницы, отбрасывающие тень на нежную щеку, аккуратный носик, чуть выступающий подбородок… и вдруг испытал сколь неожиданное, столь и пронзительное желание поцеловать Дорис. Он машинально приблизился еще на шаг, лихорадочно соображая, стоит ли поддаваться внезапному порыву, но в этот момент хлопнула дверь лаборатории, в соседней комнате раздались голоса, и Алан замер на очередном полушаге.

— А вот и Элли! — обрадованно произнесла Дорис, по-прежнему обнимая справочник. — Мне нужно поговорить с ней, я пойду.

Алан чуть посторонился, пропуская ее, и остался стоять на том же месте. «Все к лучшему, — подумал он, испытывая смешанное чувство разочарования и облегчения. — Ну что тебе неймется? А если бы она начала возмущаться и верещать? А за стенкой Марджори. Тебе это нужно?» Алан задвинул поглубже, подровнял книги на полке и прикрыл распахнутую дверцу шкафа.

На следующий день утром Дорис подошла к Алану и извиняющимся тоном осведомилась, не поможет ли он ей с подготовкой к зачетной лабораторной работе, которая состоится завтра.

— По крайней мере, тогда я буду уверена, что все в порядке, — добавила она, глядя на Алана своими пестрыми, все еще виноватыми глазами, — вы же намного опытнее меня. А то я опять натворю что-нибудь… Хотя бы просто зайдите на минутку и посмотрите.

— Сейчас я не могу выкроить даже минутку, — сухо ответил Алан, изучая нежный завиток волос около ее уха. — А вот после четырех… Вообще-то, полагаю, вы и сами справитесь. Во всяком случае, должны. Но… дополнительный контроль не помешает.

Когда в четыре пятнадцать Алан зашел в учебную лабораторию, Дорис и Элли заканчивали расставлять на столах химическую посуду и реактивы. За окнами уже стемнело, поэтому горели все верхние лампы, придавая огромному помещению неприятное сходство с операционной.

— Ну вот, кажется, все, — пробормотала Дорис, осматривая длинные ряды столов. — Мы ничего не упустили, мистер Блайт? Десятипроцентные растворы едкого калия и серной кислоты, однопроцентный раствор крахмала… Все верно? Элли, спасибо, вы можете идти… Надеюсь, эти олухи найдут способ списать у тех, кто поумнее, или незаметно заглянуть в тетради, а то с подобными опытами недолго и на воздух взлететь.

— Не знаю, как у вас, Дорис, — немедленно отреагировал Алан, делая нажим на слово «вас», — у меня никто не осмелился бы списывать или заглядывать в тетрадь. Он бы у меня сразу отсюда вылетел.

Да… — протянула Дорис, собирая в коробку кусочки мела, — я помню, как вы проводили практические занятия. «В процессе растворения реагентов, содержащих ферменты, нельзя допускать вспенивания: это может привести к их инактивации…» Вы произносили эти слова таким устрашающим тоном! Мы тряслись, словно кролики перед удавом. Я-то училась хорошо, хотя вы это напрочь забыли, а вот моя подружка Рози боялась вас до судорог. Одного вашего взгляда, говорила она, ей достаточно, чтобы весь заученный материал мгновенно испарился из ее памяти. Она, кстати, так и не получила степень — ушла после третьего курса.

— Хотите сказать, это из-за меня все знания покинули ее бедную голову? — поинтересовался Алан, скрестив руки на груди.

— Не хочу, — хмыкнула Дорис. Она поставила коробку с мелками на стол и посмотрела на Алана в упор. — Но иногда я ловлю такие ваши взгляды, что поневоле вспоминаю слова малышки Рози.

Алан остолбенел. Он не ожидал услышать ничего подобного и не нашелся, что ответить.

— Впрочем, это не важно. — Дорис улыбнулась и облокотилась на спинку стула, приняв, невероятно обольстительную позу. — Иной раз ведь хочется, чтобы все мысли неожиданно улетучились, особенно если им на смену приходит… как бы это выразить поточнее… некое сладкое мимолетное предчувствие… Не так ли? О, смотрите, опять пошел снег! Если так будет продолжаться, то через месяц дорогу к факультету придется прорывать лопатами, а на Рождество в здешнем парке все желающие смогут покататься в санях с колокольчиками!

Ее последние слова Алан даже не услышал. Если он все понял верно, она намеревается перевести их отношения на новый уровень, о котором он и мечтать не смел. Похоже, она делает первый шаг, потому что поняла: сам он никогда не решится. «Сладкое мимолетное предчувствие…» Какие же намечаются перспективы? Стоп, а вдруг он опять попадет в такую же историю, как тогда? Пережить подобное во второй раз будет куда сложнее. Может, Дорис просто дразнит его, а потом станет шепотом рассказывать миссис Кидд, как он стоял вот здесь, около стенки, с самым идиотским выражением лица и не мог ни слова вымолвить? Воображение живо нарисовало Алану заливающуюся смехом Дорис и вернуло с небес на землю.

— Уже довольно поздно, — холодно произнес Алан, — и вы прекрасно справились: здесь все в порядке. По-моему, пора идти домой.

На улице было еще морознее, чем это могло показаться из светлой теплой комнаты. Дорис поежилась и поплотнее закуталась в длинный вязаный шарф. Алан поднял воротник и перчаткой начал смахивать липкий снег с ветрового стекла своей машины.

— Ну что ж, мистер Блайт, — голос Дорис был приглушен шарфом, закрывавшим пол-лица, — будем прощаться. Я живу совсем недалеко, вон там. — И она махнула рукой куда-то в темноту.

Алан посмотрел в том же направлении, но не увидел ничего, кроме мелькающих во тьме снежинок.

— Давайте я вас подвезу, — довольно нерешительно предложил он.

— Нет, нет, спасибо, — торопливо ответила Дорис. — Я всегда хожу пешком. Ежедневный моцион: надо же хоть немножко дышать свежим воздухом. И потом, это действительно очень близко, буквально через несколько минут я буду дома.

Дорис сделала шаг в сторону, поскользнулась и чуть не упала. Алан успел подхватить ее под локоть.

— Ну хорошо. Тогда давайте я вас провожу, а то очень скользко. Тоже подышу воздухом.

— О-о-о! — Дорис немного сдвинула вниз шарф, чтобы послать Алану чарующую улыбку. — Это очень мило с вашей стороны, мистер Блайт! Уверяю вас, вы не потеряете на этой прогулке много времени. Пять минут туда, пять обратно…

Дорис подхватила Алана под руку таким привычным движением, как будто они регулярно прогуливались вдвоем на протяжении уже нескольких лет, и потащила за собой. Через пару минут Алан подумал, что молчать всю дорогу будет неприлично, и решил развить ту тему, которой они уже коснулись сегодня вечером.

— И все же, Дорис, должен заметить, что вы чересчур потакаете студентам. Веселитесь вместе с ними, закрываете глаза на их вечное списывание. Разве так можно?

— Я даже рассказываю им анекдоты, мистер Блайт. Но только приличные.

Алан на секунду остановился.

— Анекдоты?

— Да. Например, такой: «Какое главное достижение химии? — Периодическая система элементов? — Нет, крашеные блондинки». Вам не смешно? А они смеялись.

— Конечно, смеялись. Им хорош любой повод, лишь бы не заниматься. В конце концов, это простительно в молодости: другие интересы, знаете ли. Вы ближе к ним по возрасту, нежели я, следовательно, лучше их понимаете.

— Не прибедняйтесь!

— Но ведь для чего-то они здесь находятся? Передо мной стоит задача вдолбить каким угодно способом в их пустые головы немножко знаний. А перед ними, кажется, стоит задача каким угодно способом эти знания не усвоить. Анекдоты, разумеется, запоминать куда легче.

— Ох, мистер Блайт! Вы несправедливы и к ним, и ко мне.

— К вам я справедлив. Я не говорю, что вы плохо преподаете. Вы легко держите аудиторию, вы, что важно, умеете очень доходчиво объяснять…

— Спасибо.

— Просто такой подход…

Хорошо, что вы несправедливы только к ним. И все-таки нельзя всех студентов огульно считать бездельниками и болванами. Среди них есть очень способные мальчики и девочки, которые прекрасно усваивают предмет. Особенно, конечно, мальчики.

Алан почувствовал, как в области сердца его кольнула какая-то очень острая иголка.

— Ладно, Дорис, я деспот-ретроград, а вы прогрессивный реформатор. И все же дистанцию надо соблюдать. Анекдоты вы им рассказываете… Конечно, такими методами легко добиться их любви, — на слове «любовь» Алан запнулся, однако отважно продолжал: — но мне кажется, они должны хотя бы немного нас бояться. Только страх заставляет большую часть этих молодых людей худо-бедно учиться. А всякого рода юных гениев от науки среди них не больше пяти-десяти процентов.

— Вам нравится, когда вас боятся? — спросила Дорис, резко останавливаясь и поворачиваясь к Алану лицом. — Не знаю, как это трактуют психологи, но, вероятно, как-нибудь да трактуют. Кстати, мы пришли. Вот мой дом.

Они стояли около витой железной ограды, за которой в темноте угадывался невысокий домик. Алан вдруг испугался, что Дорис пригласит его зайти, но этого не произошло.

— Спасибо еще раз, что проводили меня, мистер Блайт. И… если вам это приятно, то я тоже постараюсь немножко вас бояться. Спокойной ночи!

Дорис неожиданно приподнялась на цыпочки и, еле дотянувшись, поцеловала Алана в щеку. Сильный порыв ветра заставил ее покачнуться, ее губы скользнули по лицу Алана и задели его губы. Во время этого щекочущего прикосновения, длившегося лишь миг, Алан, задохнувшись мучительно пытался сообразить, что ему делать дальше — обнять Дорис и продлить поцелуй или, например, схватить ее за руку и напроситься в гости.

Как и вчера, он ничего не успел решить. Скрипнула калитка, металлически щелкнула задвижка, застучали каблучки по каменной дорожке, ведущей к дому. Алан еще немного постоял около ограды, теперь ощущая на своем лице лишь мокрое и холодное прикосновение пляшущих снежинок.

Ночью он почти не спал. Ворочаясь с боку на бок, Алан восстанавливал в памяти то один, то другой фрагмент прошедшего вечера и обзывал себя безмозглым тупицей и кретином. Какого черта ему понадобилось читать Дорис лекцию о воспитании юношества? Неужели трудно было найти другую тему для разговора? Если она теперь будет считать его вечно брюзжащим занудой, то кто виноват, как не он сам? И надо ж было застыть, подобно соляному столбу, когда Дорис его поцеловала! Даже голову не догадался наклонить!

Вспомнив в очередной раз эту сцену, Алан застонал и ударил себя кулаком по лбу. Вариантов развития событий было предостаточно — Алана бросило в жар от одного лишь их мысленного перечисления, — но он выбрал тупиковый. Да, дамочки славно повеселятся, обсуждая его беспомощное поведение. Алан представил себе, как Марджори Кидд доверительно шепчет Дорис: «Ох, деточка, вести себя подобным образом свойственно вечно неуверенным в себе неудачникам», — и снова застонал.

Заснул Алан только под утро. В полубредовом сне он почему-то разгуливал по огромному магазину, заваленному всевозможными лампами, люстрами и торшерами. От их мощного сияния резало глаза и раскалывалась голова, поэтому Алан пытался выбрать себе светильник потусклее. «Посмотрите на этот, сэр, — уговаривал его продавец, — он не только горит, но и подает звуковой сигнал». Продавец щелкнул выключателем, и торшер действительно начал мерзко трезвонить. Звонил он довольно долго, пока Алан наконец не понял, что уже проснулся и что разбудил его телефон. Не открывая глаз, он подтащил к уху трубку и прохрипел:

— Да… Я слушаю…

— Мистер Блайт, я вас разбудила? Это Дорис Мэлпоу. Простите, я думала, вы уже встали…

Голосок Дорис оказал поистине магическое действие: сон слетел с Алана в одну секунду. О господи, она сама позвонила ему! Все ночные терзания и сомнения мгновенно испарились, как дым. Действительность была много приятней.

— Да… Кажется, я забыл вчера включить будильник. А который час?