Прокуратор повторно облизнул верхнюю губу, приведя казака в трепет.
      - Ну что, киска? -сказал Пилат Малинину. - Ты мне понравился, храбро сражался. Хочешь жить у меня и работать в охране? Дядя не обидит.
      …Вид загорелых солдат, влюбленно глядевших на своего начальника, наводил на мысль: поздними вечерами эти крепко сложенные ребята в кожаной броне, сняв шлемы, выполняют не только охранные функции.
      - Закрой глаза, -с замогильной печалью попросил Калашников.
      Малинин обреченно зажмурился, и в его податливые губы вонзился влажный поцелуй. Чмокнув коллегу второй раз, Калашников кокетливо поправил прическу, стрельнув глазами в сторону Пилата.
      - У нас настоящая любовь, domine, -капризно сказал Алексей, поглаживая бицепсы Малинина. - Мы зачахнем, попросту умрем друг без друга, Прошу вас, не разрывайте сплетение душ. Мы будем верно служить вам вместе.
      Расчувствовавшись, Пилат трясущейся рукой достал шелковый платочек Смахнув слезинку из уголка глаза, он ненароком размазал косметику.
      - О… -пропел он томным голосом. - Как редко в наши жестокие времена можно встретить настоящие, искренние чувства… я тронут, очень тронут…
      Калашников положил голову Малинину на плечо и потерся о него - ласково, словно домашний котенок.
      - Какая замечательная пара! -всплеснул руками Пилат, заулыбавшись. - Ну что ж, если публика в амфитеатре не против - я не возьму на себя грех разлучения любящих сердец.
      Он показательно захлопал накрашенными сурьмой ресницами.
      - По крайней мере, пока…
      Солдаты заржали, как лошади. Отвернувшись в сторону, Калашников ожесточенно вытирал рот куском ткани - хрипя, плюясь и кашляя.
      Вот только вякни хоть одно слово, - злобно сообщил он обалдевшему Малинину. - Из-за тебя, дурака, пришлось сам знаешь, кем притвориться.
      А, так вы не серьезно, повелитель? -покраснел Малинин. - А я-то думал, у вас натурально ко мне чувства взыграли. Я же и вправду хорош - разве нет?
      Ничего не объясняя, Калашников без лишних слов врезал Малинину в ухо - тот, бренча амуницией, с ужасным грохотом покатился вниз по лестнице.
      Ревность, - скромно потупив глаза, объяснил Калашников Пилату. - Он на вас так пристально смотрел… а я ну просто до ужаса ревнив, domine.
      Обожаю ревнивцев, - усмехнулся Пилат, созерцая малининское падение.
      Он поднялся со своего места в ложе и поднял руку. Шум тут же утих.
      - От имени пятикратно пресветлого цезаря, Сената и народа Рима! -отчеканил Пилат пронзительно тонким голосом, напомнив Калашникову певца Витаса. - Согласны ли вы, граждане, - эти двое бились, как львы?
      Ответом ему был такой рев, что Алексей ощутил вибрацию ступеней.
      - Заслуживают ли они награды? Пространство вновь задрожало от рева, словно
      от землетрясения.
      - Заслуживают ли они вашей похвалы?
      У Калашникова заложило уши - так яростно взревела толпа, оглашая воплями окрестности. Пилат сделал перерыв, набирая воздуха в легкие.
      - Заслуживают ли они -СВОБОДЫ? Прокуратор вознес в горячий пустынный воздух
      большой палец правой руки. И сейчас же в пространстве над ареной замелькали сотни больших пальцев - ухоженных, грязных, загорелых и белых, с обгрызенными ногтями.
      - Славьте великого цезаря, -улыбнулся Пилат. - Отныне вы свободны.
      Толстяк в сальной тунике разомкнул ошейник на затылке Алексея.
      Ave Caesar ,- облегченно воскликнул Калашников, салютуя зрителям.
      Ave Caesar, - вторил ему снизу растерянный и счастливый Малинин.
      Дав центуриону Эмилиану ценное указание по размещению в казарме новых телохранителей, Пилат покинул ложу в обнимку с одним из солдат. Малинин разглядывал царапины, боясь поднять глаза на Калашникова.
      Да уж, - забубнил он отвлеченно, пытаясь перевести тему. - Не ожидал я такого от Пилата. С арены крутым мужиком смотрится, а подходишь ближе - ну чистый Борис Моисеев. И зря вы, повелитель, мне врезали - я же пошутил, а на шутки не следует обижаться. Их сердцем понимать надо.
      Это я знаю, - со сладострастной мстительностью ответил Калашников. - Именно поэтому хочу тебе сказать: в качестве шутки я забылвзять в Ерушалаим ту самую фляжку, которую ты до краев наполнил водкой.
      Ответом ему был пронзительный стон, полный страдания и нечеловеческой боли, он рвал сердце, словно крик раненой волчицы. Напустив на себя безразличный вид, Калашников воздел над головой руки, кланяясь толпе.
      …Почтенный старец Бен-Ами, горделиво восседавший в партере (билет обошелся ему в двенадцать ауреусов), уловил обрывки их разговора. Латынью (этим непонятным блеянием пришельцев), он владел слабо, но пару слов все же смог понять.
      Его уши, подобные капустным листьям, задрожали, услышав из уст рыжего гладиатора зловещую фразу Borisus Moiseevus.
      «Не иначе как нового наместника из Рима пришлют, - расстроился Бен-Ами. - Да-да, так и есть - предчувствия меня еще никогда не обманывали. А может, они вдвоем начнут управлять, как будто мало нам здесь одного Пилата. Не стоит ждать ничего хорошего - от одного имени просто в дрожь бросает».
      Он сощурил глаза, подставляя испещренное морщинами лицо солнцу.
      «Тут и дураку понятно… это не человек… А самый настоящий зверь»…
      ФРАГМЕНТ № 3 - «СИЛУЭТНОЧНОГО ВСАДНИКА» (сумерки, безводная пустыня Негев к югу от Ерушалаима - недалеко от оазиса Tod)
      …Как болит все тело. Как же болит. Я не могу даже скосить глаза в сторону - все вокруг вспыхивает, мозг сразу застилает красная пелена, словно его завернули в плотное одеяло. Ощущение, что с меня живьем содрали кожу. С той секунды, как я вошел в расщелину Двери, боль не прекращается. Она прошивает плоть насквозь - невидимые иглы без устали терзают живот и спину, вонзаются в глаза, разрывают колени. Сколько всего я шел? Даже не знаю. Километров десять, а то и все пятнадцать - сандалии превратились в грязные ошметки, а ступни сбились в кровь. Маленький оазис возник на горизонте так неожиданно, что вначале я отказался верить в его существование - думал, это обычный мираж, который видят перед потерей сознания. Еле-еле дополз до финиковых пальм на животе, руки судорожно тряслись: голова бессильно упала в прозрачную влагу. Урча, захлебываясь, фыркая, как тюлень, я пил, пил, пил… остановился только тогда, когда меня вырвало выпитой водой. Идти дальше не было сил - хотелось упасть здесь же и надолго забыться мертвым сном.
      Но слава богам - они послали мне роскошный подарок. Подняв лицо от воды, я с удивлением заметил - совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, находится… лошадь. Гнедая, с белыми подпалинами, молодая кобыла - уже оседланная, мотающая гибкой шеей, на которой повисли остатки разорванной сбруи. Отфыркиваясь, она, совсем как я, не зная меры, жадно глотала прохладную воду. Откуда же эта лошадь взялась здесь, посреди безлюдной пустыни? Впрочем - а почему бы ей тут и не быть? Наверное, ее хозяина, зажиточного торговца, убили грабители, или он умер от жажды… как полчаса назад был готов умереть и я. Шатаясь, я подошел к ней. По-хозяйски опустил руку на ее гриву, поглаживал жесткие волосы, чувствуя божественную теплоту тела животного. Она не испугалась - это придало мне храбрости. Если бы лошадь успела одичать, то наша первая встреча обязательно стала бы последней. Сделав над собой страшное усилие и превозмогая боль, я рывком забросил тело в седло. Лошадь громко заржала. Сейчас сделает «свечку» - и мне конец: после падения наземь с такой высоты я уже не поднимусь никогда. Но животное еще не отвыкло от человека - кобыла не предприняла попыток выбросить меня из седла. Пригнувшись к ее гибкой шее, шепча слова ласки, я пустил лошадь рысью, придерживая поводья. Она охотно, без натуги двинулась вперед - так сноровисто, как будто соскучилась по тяжести всадника на спине.
      …Я все еще не могу прийти в себя. Куда я попал? Где я нахожусь? Я не знаю… не знаю… оооо… нет, не знаю. Но то, что вокруг меня - точно не Ерушалаим. Одинокие, изрезанные извилистыми ложбинами низкие желтые горы, наполняющие потрескавшуюся сухую землю, давно не знавшую дождя. В воздухе тонким смерчем закручивается пыль, упрямо проникая в ноздри, без приглашения забиваясь в открытый рот. По спине бегут мурашки. Как же так? Я же все, все сказал в Инге-Тсе правильно - я полностью уверен в этом. Ошибка? Исключено. Ведь я столько лет подряд, не зная сна, повторял эти слова на санскрите - они въелись в меня как кислота. Ха-ха-ха, без сна… боги, а что это такое - сон? Я успел полностью отвыкнуть от него, но сейчас мне предстоит пережить, как бы это правильно выразиться… второе перерождение. Я отвратная гусеница, которая только сегодня стала красивой бабочкой, выдравшись на свет из недр липкого белого кокона. Добро пожаловать в реальный мир. Его лицо - собачье. Я заново познаю, что такое боль (да что там - я уже успел познать ее в полной мере), голод и жажда, холод и чертовская усталость… и сны. Наконец-то я увижу сны.
      Но если я правильно произнес слова - тогда отчего меня перенесло куда-то не туда! Нет-нет, я зря паникую. Ерушалаим - не только конкретное поселение людей. В античные времена зачастую именем города называли целую местность, со всеми прилегающими землями. Но что, если я вообще очутился на другом континенте? Или еще хуже - в другой эпохе, из которой, как я знаю, мне уже не вернуться обратно? Не хочется и думать об этом…
      …Лошадь доверчива и послушна. Постепенно привыкнув к седлу, я перевел ее на легкий галоп, намертво зажав в уставших руках обрывки поводьев. Не надо сразу представлять самое плохое. Попробую трезво вычислить. Сбруя на лошади - древнего узорчатого стиля, кружки и треугольники вырезаны бедуинским ножом, но, увы, это ничего не говорит - племена кочевников не меняют свои обычаи веками. Хорошо. Давайте допустим, что я все-таки приземлился там, где и собирался… Тогда эти ландшафты с пригнувшимися к земле, как бы лежащими на брюхе горами-лазутчиками напоминают Негев - слепую безводную пустыню к югу от Ерушалаима. Я запрокидываю голову вверх - на мое счастье, небо удивительно звездное - и за считанные секунды вычисляю северное направление. Я умею ориентироваться где угодно, даже в дремучем лесу - а тут уж тем более. Кобыла, убыстряя темп, несется вскачь, я чувствую себя как на электрическом стуле: невидимые иглы боли множатся, безжалостно терзая все, включая мочки ушей. Поводья натирают руки, разум нашептывает - отдохни. Но я не слушаю его. До того как взойдет солнце, я уже должен прибыть в Ерушалаим.
      …Мои усилия вознаграждены: после долгой скачки лошадь вынесла меня на окраину большого города. Я увидел светлячки огней в окнах десятков домов, и мне сразу захотелось смеяться и плакать от радости. Одинокая женщина, закутанная по самые глаза в белое покрывало, спешит по своим делам, водрузив на плечо большой пузатый кувшин. Перегнувшись с седла, я хрипло спрашиваю у нее дорогу на местном языке (о, как же, ну как же колотится сердце в томительном страхе ожидания!). Благодарение богам - женщина отвечает мне на том же наречии - с акцентом, но все же правильно: «Да, путник, это Ерушалаим». Я тону в пряном бульоне эмоций, среди которых преобладает счастье, смешанное с сушеными крупицами торжества и посыпанное пряными кусочками солнечного удовольствия. Для полной уверенности, конечно, следует спросить у нее: а какой сейчас год? Но рискованно - сочтут за сумасшедшего, а то еще и стражу позовут. Да что мне надо? Античный город, люди в туниках и покрывалах, откликающиеся на фразы из давно умершего языка. Все точно. Очевидно, доктор не успел вычитать в летописях секты «Желтой шапки»: Дверь не доставляет по прямому адресу, а выбрасывает лишь в примерной зоне. Я протираю уставшие глаза руками, порыжевшими от дорожной ныли, и… постойте, что же со мной случилось? Я ничего, абсолютно ничего не помню после вспышки в тесной келье горы Инге-Тсе. Провалился в сплошную тьму, будто рухнул в крепчайший сон - проснуться заставила нестерпимая боль. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на мертвой земле Негева. Столько времени ждать ЭТОГО момента, отчетливо представлять его почти сотню лет - и не запомнить ничего. Сознание покусывает обида. Я даже не знаю, как это произошло.
      …Поставив кувшин на землю, добрая женщина подробно объясняет мне, какой дорогой лучше скакать к Масличной горе. Я благодарю ее, приложив руку к сердцу. Натягивая разорванные поводья, заставляю кобылу повернуть влево - по камням дороги раздается звонкий и дробный цокот копыт. Точный адрес мне неизвестен, но я знаю другое - примерное расположение жилища этого человека. А самое главное - его имя. В Ерушалаиме, насколько я выяснил в архивах, не существовало табличек с названиями улиц или номерами: тогда люди изъяснялись гораздо проще. Достаточно сказать: «А где здесь дом Корнелия - того, что живет в шестом переулке от базара?» - и тебе его покажет каждая собака. Я найду этот дом. Буду спрашивать всех прохожих подряд - кто-нибудь да ответит. Никакого риска. Меня запомнят? И ладно. Все, что отпечатается в памяти - силуэт всадника на лошади. Лицо незнакомца и масть кобылы не разглядеть в окутавшей город кромешной тьме.
      …Оказаться у нужного дома получилось проще простого, первый же встречный прохожий ткнул в него пальцем. Если бы не он - я точно мог проскакать мимо. Просто не на что смотреть: маленькая, приземистая, неприглядная халупа. Я бы в такой собаку держать постеснялся. Напротив угнездился кособокий глинобитный сарай - хранилище для соломы, которой кормят скот. Спрыгнув с лошади, я отпускаю ее, сильно ударив по крупу - она мне больше не нужна. Кобыла, обиженно заржав, скачет от меня прочь. Вот и отлично. Черт возьми, да я настоящий счастливчик. Удача сама плывет - прямо ко мне в руки.
      Я лезу в пришитый карман за пистолетом, кожа ладони чувствует теплую, ребристую рукоять. Прекрасно, оружие на месте. Однако в следующий момент меня потрясает глубокое разочарование. Я спешно, кусочек за кусочком, обшариваю всю одежду - отдельно изучаю каждую ниточку, нервно давлю на ткань подушечками пальцев. Тщетно. ОДНА ИЗ ОБОЙМ ИСЧЕЗЛА! Скорее всего, я обронил ее во время пешего пути по пустыне, или она вывалилась из кисета, пока я скакал на лошади. Не сдержавшись, я взрываюсь отборными ругательствами на родном языке, бессильно потрясая в воздухе кулаками. Но не проходит и минуты, как я умолкаю, ведь меня могут услышать. Пустые расстройства не помогут делу, надо исходить из существующей реальности. А реальность такова, что у меня осталась только одна обойма. Обстоятельство, безусловно, хреновое, но вовсе не безнадежное. Как мне следует поступать - я решу немного позже. Сейчас нужно отдохнуть после долгого пути, отлежаться в придорожных кустах. И заглянуть в гости к хозяину этого задрипанного домишки.
      …Вот любопытно - как он отреагирует на мое появление?

Глава двенадцатая

(ближе к двенадцати часам вечера, окрестности Еруишлаима - неподалеку от Масличной горы)

ЕГО ЛИЦО… БОГИ ВЕЛИКИЕ, ЕГО ЛИЦО!