Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ
      ШАКИР
      Рассказ
      Багажом пришло ко мне пуда три книг. Попробуй-ка, дотяни по нынешней дороге; все развезло, осклизло, распустилось. Со мною крошечные саночки (сосед-спекулянт больших не дал). Везу. От станции продвинулся еще всего 60 - 70 саженей, а пот так и садит - вижу, что до Арбата не вынесу. Стою раздумываю, как быть...
      - Ай, товарищ-господин, давай я...
      Из толпы выделилась фигура татарина; зипунишко, лапти, обычная татарская шапка... Дыры, лоскутья, клочья, заплаты... Усы моржовые темно-рыжие, мокрые. Глаза чуть видно - моргают, слезятся... Голосок тонкий, умоляющий...
      - Денег нет, брат, платить нечем будет...
      - Мешок картошка везешь? - спросил он, указывая на груз и, видимо, предполагая получить "натурой".
      - Нет, книги.
      - Книги... Куда книги везешь?
      - Далеко, на Арбат.
      - Далеко на Арбат? Давай я...
      - Так нет, чего же, братец, давай уж лучше вместе, я тоже тебе помогу...
      - И вместе харашо, давай вместе...
      - Ну, так за сколько же?
      - Рупь давай.
      - Это сто тысяч?
      - Сто тысяч давай.
      - Так и быть - поедем...
      Мы тронули... Целимся больше на дорогу - тут кое-где сохранился лед и снег... Мчатся автомобили, окатывают нас каскадами навозной жижицы, перегоняют на тротуар...
      Спутника моего зовут Шакиром - он беженец с голодного Поволжья. Только вчера похоронил жену, осталась на руках полуторагодовалая малютка. Не знает, куда теперь с ней деваться, чем кормить. Сам работы не нашел, околачивается возле больших вокзалов. Но и тут дела Шакиру не даются: санок нет, купить их не на что, а на ручной багаж монополию захватили станционные носильщики, злобно встречающие ободранных конкурентов. Шакиру за пятьдесят пять, силенок у него осталось немного, на тяжелую работу не годится.
      - Таскать все надо, - говорит он. - Есть хочешь - таскаишь. А таскать не будешь - есть не будишь. Ящик таскаишь...
      - Да у тебя и силы-то нет, Шакир, где тебе ящики подымать?
      - Хлеба хочишь - сила есть, хлеба не хочишь - сила нет.
      - А ты обедал сегодня?
      - Вчера обедал...
      - Ел сегодня?
      - Вчера ел.
      - А будешь есть?
      - Буду есть - ты хлеба дай...
      - Дам... А девочка твоя - кто ее-то кормит?
      - Дворника жена есть... У нее девочка... Сколько деньги принес - жене дворника отдал, все ей отдал.
      - А далеко живешь, Шакир?
      - Тагански...
      - Это пешком туда и пойдешь?
      - Сегда пешком ходим... Деньги дочка нужны...
      Я посмотрел ему на ноги: лапти запутаны в лохмотья; все это намокло, пропиталось навозным соком, грязью...
      - Ноги-то мокрые?
      - Ноги сегда мокрые.
      - Болят они у тебя?
      - Доктор ходил, сказал - болят ноги...
      - Лечишь, значит?
      - Больше доктор не ходил, станция ходил... работать надо. Деньги дочка носил.
      За долгий путь о чем только не переговорили мы с Шакиром. Он рассказывал, как жил в батраках, как работал, нуждался. И выходило так, что прошлая жизнь была у него только чуть-чуть получше той, что настигла теперь... Он не запомнит времени, когда семья была бы разом - и сыта, и одета, и обута. Чего-нибудь всегда не хватало, а семья была в семь человек. Теперь кто поумирал, кто замуж повыходил, остался Шакир с женою вдвоем, да тут еще на грех девчонка родилась.
      - Девчонка зря родился, - говорил мне Шакир. - Девчонка не нада родиться... Малака нет, хлеба нет, голод есть - девчонка не нада родиться...
      Но делать уж нечего; бьется, а кормит. Теперь, без "бабы" ему совсем тяжело: она хоть что-нибудь сварит, бывало, когда Шакир денег принесет, а теперь и денег заработает, да варить-то уж некому.
      - Купишь хлеб, огурец, капуста, вода попил, больше нет ничего...
      - И так каждый день?
      - Так сегда... Только хлеб не сегда.
      - Плохо тебе, Шакир, живется... А будет лучше? Как ты думаешь - будет лучше или нет?
      Мне хотелось узнать - ждет ли он чего, надеется ли на что-нибудь? Только я опасался, что не поймет Шакир вопроса. Ан нет, понял - глаза осветились, расширились, помолодели.
      - Все будит хароший...
      - Так где же хорошо-то, - донимал я его, - посмотри, как ты нуждаешься...
      - Сичас нет - и плоха... А когда будит - хорошо будит...
      - Ты уж не доживешь, Шакир...
      - Девчонка жить будит, дочка жить будит...
      - А знаешь ты, что такое совет?
      - Совет? - переспросил он. - Совет знаю, ходил совет...
      - Нет, ты знаешь ли, как он выбирается, кто выбирает и что он делает?
      Как ни силился Шакир что-то мне объяснить, - понять было невозможно. Я стал ему объяснять. Смеется радостно, останавливает меня среди луж и навозных кучек. Извозчики и автомобили обдают грязью, а мы стоим, и возбужденный Шакир, глядя мне в глаза, спрашивает торопливо:
      - Бедный человек не будит?
      - Не будет, Шакир.
      - Все работать будим?
      - Все...
      - Ленин сказал?
      Я радостно вздрогнул от этого вопроса. Мы про Ленина еще не говорили с ним ни слова - Шакир назвал его имя первый...
      Так, значит, и он, этот вот темнейший человек, знает, знает и чувствует, что имя Ленина можно называть лишь там, где говорят о труде, что Ленин и труд - одно и то же?..
      Перескажешь ли все, что говорили мы за двухчасовую дорогу. Только я заметил, прощаясь, что Шакиру слова мои запали в душу, что они ему радостны, что редко-редко, может быть никогда, не говорили еще с ним так, как это вышло теперь...
      Взявши краюху хлеба в обе руки, погладывая ее с концов, он уходил от меня, веселый и довольный, на свою далекую "Тагански", к голодающей малютке дочке.
      10 марта 1922