Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В лесной глуши

ModernLib.Net / Детективы / Фуэнтес Эухенио / В лесной глуши - Чтение (стр. 13)
Автор: Фуэнтес Эухенио
Жанр: Детективы

 

 


18

      Дом был прямоугольным и выходил фасадом на мост и шоссе. Скромного вида, в полном соответствии с местными архитектурными традициями – толстые каменные стены, окна, сделанные таким образом, чтобы сохранять тепло зимой и прохладу летом, балкон над входной дверью, двускатная крыша, покрытая арабской черепицей, – он производил впечатление основательности и надежности, хотя и видно было, что его подтачивает сырость, как многие другие дома Бреды, ведь нужно уметь выбрать место, где заложить фундамент, к тому же не ошибиться с глубиной. Одиноко стоящий посреди поля дом походил на скит, в то же время, благодаря маленькому колокольчику над дверью, сообщавшему о приходе посетителя, громоотводу и старому, бесполезному флюгеру в виде ржавого петуха, напоминал усадьбу, под крышей которой вьют гнезда ласточки.
      Дед Эмилио Сьерры построил его шестьдесят лет назад, в первые годы Республики, очень близко от реки, ожидая, что за ним последуют другие семьи из деревни и воздвигнут там свои дома, чтобы наслаждаться близостью воды и прохладой в жаркие летние месяцы. Но никто за ним не последовал. Жители Бреды предпочитали селиться поближе друг к другу, хотя большинство из них могли десятилетиями и словом не перекинуться с соседями. Что касается преимуществ воды, дикари с олимпийским презрением относились к личной и ежедневной гигиене, причем это презрение было так же сильно, как и панический страх перед публичным обнажением, когда во время купаний на берегу реки на всеобщее обозрение выставлялись ноги и пупки, с рождения, кажется, не видевшие солнца. В результате в той части Леброна их дом так и остался одним-единственным. Потом, почти тридцать лет спустя, когда создание озера в ложбине позволило разбить орошаемые участки, новые сельские дома уже не строились подальше от берега, а стояли там, где обширная сеть оросительных каналов приносила им воду к самому порогу.
      Купидо вошел на территорию, огороженную неокрашенным решетчатым забором, и, поскольку у дверного колокольчика не было веревки, обогнул дом слева – со двора доносился какой-то стук. Свернув за угол, он увидел навес, под которым работал Сьерра. Подняв толстый ствол каменного дуба на большой стол, тот долотом обдирал с него твердую кору. Как и в мадридской мастерской, рядом горела свеча.
      Сыщик громко поздоровался, и скульптор удивленно оглянулся. Из-за стука ударов он не слышал, как подошел Купидо.
      – Идите сюда, – сказал Сьерра, снимая защитные очки. – Что-то вы долго тянули с визитом.
      Купидо отметил, что тот уже не обращается к нему на «ты», как в первую встречу в Мадриде. Скульптор казался более спокойным, почти сердечным.
      – Я перестал заниматься этим делом, поэтому больше никого не преследую, – пошутил детектив.
      – Англада плохо платил? – В голосе Сьерры проскользнула ирония.
      – Платил, как договорились. Но после смерти второй девушки перестал верить в личные мотивы.
      – А вы продолжаете в них верить, – подытожил художник, внимательно глядя на Рикардо. – И решили во всем разобраться.
      – Я люблю доводить дело до конца. Вы бы бросили работу над скульптурой на середине? – И Купидо указал на тяжелый ствол, лежащий на столе.
      Сьерра улыбнулся, закинув голову назад.
      – На середине? Я много чего бросил на середине. Так часто происходит, если меня вдруг покидает вдохновение. А иногда возникает желание поработать над уже законченными вещами.
      – В этом отличие вашей профессии от моей. Я не могу зависеть от вдохновения. Только от логики.
      – Разве детективы не полагаются на интуицию? – Он говорил с иронией, но вполне вежливо.
      – Нет, и не думаю, что когда-нибудь полагались.
      Скульптор закрепил молот и долото на деревянной панели, висящей на стене, где для каждого инструмента было свое отделение, и задул свечу. В другом углу под навесом Купидо увидел манекены мужчины и женщины на шарнирах, смотревшие на него с какой-то глупой улыбкой.
      – Я думал, вы работаете с железом, – сказал сыщик.
      Скульптор посмотрел на длинный ствол каменного дуба, твердого и мощного.
      – Я всегда возвращаюсь к дереву. Особенно когда достаю такой материал, сухой и непотрескавшийся. Славный каменный дуб из тех огромных лесов – его сгубило орошение. Такой прочный, такой благородный, почти вечный, – сказал Сьерра, нежно похлопывая по древесине, как похлопывают по спине друга или по хребту лошадь. – Знаете, сколько ему лет?
      – Нет.
      – Триста, а может, четыреста. Если у меня не получится сделать из него ничего путного, это будет непростительно.
      Детектив вспомнил железные фигуры, перекрученные и вытянутые, вспомнил провал выставки и плохие отзывы критики.
      – Иногда я думаю, что мы не ценим все то хорошее, что есть на нашей земле. Должен прийти кто-то извне и открыть нам глаза, – продолжал Сьерра.
      – Может быть.
      – Знаете, что сказал Гесиод о каменном дубе более двух тысяч семисот лет назад?
      – Нет.
      – Он сказал, что это дерево, которое посадили боги для счастья праведных людей. И был прав. Все в нем хорошо – и тень, и корни, и древесина, и плоды. Круглый год он что-нибудь дает человеку или животным. И кроме того, очень плохо горит, когда живой.
      Скульптор пальцами отодрал маленький кусочек коры, который не заметил ранее. Купидо спросил себя, в чем причина такой перемены в поведении Сьерры. От высокомерия не осталось и следа, тот был вежливым, немного задумчивым, будто само дерево заразило его смирением и теплотой.
      – Такой ствол найти нелегко. Нужно долго ждать. Будь вы скульптором, что бы вы изобразили? – вдруг спросил он.
      Сыщик оглядел дерево, маленькое сужение в центре, небольшую вмятину на боку ствола. Он не знал, откуда вдруг в его голове появился ответ:
      – Материнство.
      Сьерра посмотрел на него с восхищением.
      – Да, материнство, – подтвердил он. – Ничего другого тут и не придумаешь. Этому я тоже научился у Глории: осознавать свои силы и в то же время свои пределы. Даже теперь она продолжает учить меня, хотя ее самой больше нет.
      Купидо проследовал за скульптором до дома, и они вошли в огромную гостиную, убранство которой составляли как старинная мебель, темная и массивная, на толстых точеных ножках, так и изящные стеллажи из стекла и металла. Детектив не увидел ни одной стилизованной железной скульптуры – плода совместной работы Сьерры с Глорией. Зато здесь стоял какой-то пустой постамент, а еще несколько таких же со скульптурами и бюстами. Ни на одной стене Рикардо не увидел ни одного ее рисунка, словно Сьерра пытался уничтожить не только все воспоминания о ней, но и сам факт того, что она существовала.
      Хозяин пошел на кухню и вернулся с бутылкой вина и двумя рюмками, которые наполнил, не спрашивая Купидо, будет ли он пить.
      – Сейчас я думаю, что Глория не предложила бы мне сотрудничать, если бы точно представляла, с каким художником имеет дело. Я не ваял ничего такого, что заслуживало бы внимания, а только следовал за ней. Это было параллельное видение наскальных рисунков в трех измерениях, как мы и договорились. Я лишь имитировал, смешивал в одной железной скульптуре две ее идеи. И она, должно быть, сразу поняла, что из этого ничего не выйдет, но ни слова мне не сказала. Хотя я бы предпочел откровенный разговор. Даже намекал несколько раз, но Глория всегда уклонялась от темы. И чем больше старалась скрыть этот диссонанс, тем больше ее произведения отдалялись от моих. Словно в ней вдохновение росло по мере того, как оно исчезало во мне.
      Он сделал большой глоток из рюмки, посмаковав вино перед тем, как проглотить, будто хотел освежить язык для того, что собирался сказать.
      – Вот уж не представлял, что буду продолжать учиться у нее, даже когда ее уже не будет. Теперь ее нет, и весь проект наших будущих совместных выставок рассыпался как карточный домик. Я никогда не решался признаться ей, что мое искусство – фигуративное, что я бессилен в воспроизведении какой-нибудь эстетической абстракции.
      Детектив посмотрел вокруг и отлично понял, о чем говорил Сьерра: эти скульптуры, почти все деревянные, некоторые из эбенового дерева, не выглядели амбициозными, старающимися удивить, в отличие от произведений из железа, однако в них вполне естественно сосуществовали энергия и собственный стиль. Глория же в своих пейзажах заповедника ушла гораздо дальше. В ее рисунках была особая идея: воспевание суровости и плодородия земли, уважение к кормящей почве, уверенность в том, что олень, обитающий в горах, придает им какую-то тайну. Ее рисунки были ностальгией по раю. «Он зауряден. Несмотря на всю свою прежнюю спесь, он всего лишь посредственность», – сказал себе Купидо. За очень короткий срок, с момента провала выставки в Мадриде, Сьерра, казалось, сильно изменился. Куда-то пропало самомнение, словно тот факт, что он художник, оправдывало все эти противоречия. Купидо вполне допускал и такую мысль: это может быть очень хорошо продуманным маневром отвлечения внимания, ведь трудно представить убийцей того, кто испытывает благодарность к жертве. Опять путаница, подумал он, не теряя надежды, что скоро ему удастся сложить все части головоломки воедино и темнота неизвестности прояснится.
      Сьерра, должно быть, заметил его рыскающий по комнате взгляд и сказал:
      – Я убрал картины Глории. По крайней мере до тех пор, пока не перестану ощущать ее присутствие. Зато покажу вам кое-что интересное.
      Он осушил свою рюмку, встал и по деревянной лестнице поднялся на второй этаж. Через полминуты скульптор спустился с видеокассетой в руках.
      – Я не помнил, у кого из нас она хранилась, но два дня назад, складывая картины, нашел ее в углу. Вам понравится.
      Он включил телевизор и вернулся к дивану с пультом. На экране начал очень медленно и плавно скользить прекрасный пейзаж, который Купидо хорошо знал: ущелья и изгибы Леброна, покоренного плотиной и искусственным озером. Съемка велась с высокого уступа у пещер, и детектив восхитился твердой рукой оператора. Четыре года на кинофакультете не прошли даром – Рикардо смог оценить уверенность движений камеры. Он почувствовал благодарность к автору кадров, который не уподобился туристам, считающим, что камера улавливает изображение с той же скоростью, что и человеческий глаз, и успевающим уложить в пятнадцать минут весь архипелаг Канарских островов.
      – Кто снимал?
      – Я, – ответил Сьерра, не отрывая взгляда от телевизора.
      Наконец камера остановилась на девушке: она улыбалась и, словно гид, поманив зрителя за собой, пошла по узкому выступу, с которого через несколько метров начинался вход в пещеру. Детектив почувствовал необъяснимую дрожь. Это была Глория. Это была Глория, словно живая, это были ее движения и ее улыбающиеся алые губы; здесь девушка казалась намного прекрасней, чем на статичных фото, виденных Купидо, – снимки передавали лишь малую часть ее красоты, лишь выражение лица. Она была здесь, перед ними, на большом экране телевизора, и каждый раз, улыбаясь, словно светилась изнутри; в ней чувствовалась искренность, полная чувственности и одновременно невинности.
      Следующие кадры, уже внутри пещеры, со скудным естественным освещением, на помощь которому пришел маленький фонарик, прикрепленный к камере, в деталях запечатлели наскальные рисунки: олени, по одному и группами, человеческие фигуры, всегда в профиль, каменные стрелы, похожие на дождевые капли. Изображения напомнили Купидо те дни, когда он поднимался к пещере с компанией мальчишек. Они садились на выступ, свесив ноги в пустоту, и пили крепкое и терпкое, как мадера, вино, от которого их шатало на обратном пути. Потом они входили в пещеру и иногда мочились на рисунки: контуры фигур цвета ржавого железа становились ярко-красными и были куда лучше видны. Годы спустя он спрашивал себя, не повредили ли эти опыты наскальным рисункам, но никто, казалось, ничего не заметил, будто моча удивительным образом способствовала их сохранению. В то время подняться в первый раз к пещерам означало исполнить своеобразный ритуал посвящения, без которого ни один юноша не мог быть признан сверстниками мужчиной. И, возвращаясь в Бреду после того, как солнце погружалось в кратер Вулкана, они шли молча, чувствуя, что увидели и испытали нечто такое, что сами не до конца осознавали. Возвращаясь домой, они чувствовали себя мудрее, понимали, что отныне уже не дети.
      – Мы снимали это, чтобы изучить детали рисунков и разработать наброски к скульптурам. – Голос Сьерры вернул Купидо к тому, что происходило на экране телевизора. – Кассета несколько дней была у Глории, а потом она мне ее вернула, будто уже изучила все, что ей было нужно.
      Несколько минут спустя камера покинула пещеру и вновь вышла на солнечный свет. Сьерра снова поймал в объектив Глорию, несмотря на ее протесты. Девушка села полюбоваться пейзажем и позволила камере скользнуть по своему телу, задержаться на профиле и запечатлеть солнечные лучи, пробивающиеся сквозь челку. Казалось, она заворожена открывающимся видом, такая радостная, беззаботная, и ни тени предчувствия на ее лице, что скоро она погибнет очень близко от этого места.
      – Она была очень красивой, – прошептал скульптор.
      – Да, – единственное, что сумел выдавить детектив.
      – Я позвонил ей в ту субботу в отель, – сказал вдруг Сьерра. – Хотел пойти с ней. Собирался попросить, чтобы она свернула выставку.
      – Сколько раз вы звонили? – спросил Купидо.
      – Два, но, видимо, плохо уговаривал.
      «Еще одна новая маленькая деталь, от которой мало толку», – подумал детектив.
      Пленка закончилась, и экран потемнел, но Сьерра не выключил телевизор.
      – Она не сказала вам чего-нибудь важного? Например, что собирается пойти с кем-нибудь другим?
      – Нет, она хотела идти одна, как и раньше, и меня взять не пожелала. Я сказал, что нам надо поговорить о выставке, – объяснил скульптор, потом уныло покачал головой и добавил: – Вы уже знаете, чем все закончилось. Неделю назад я все бросил и приехал в Бреду.
      – С тех пор вы не возвращались в Мадрид?
      – Нет.
      – И в минувшее воскресенье тоже были в Бреде?
      – Что вы хотите сказать? – спросил тот медленно, словно пытаясь угадать, в чем здесь подвох.
      – Лейтенант обязательно спросит вас, что вы делали в воскресенье утром, когда убили егеря.
      Сьерра спрятал свое беспокойство за гримасой, словно ему вдруг разонравилась роль подозреваемого. Поговорив по душам с детективом и показав ему видеозапись, он, казалось, не ожидал таких вопросов, означавших, что ему все еще не доверяют.
      – Он меня об этом уже спрашивал. Я бродил по полям и как раз тем утром нашел дерево, – сказал он, махнув рукой в сторону навеса.
      – Никого не видели?
      – Вроде нет. Хотя никогда нельзя быть уверенным, что за тобой никто не наблюдает.
      – Значит, алиби на тот день у вас нет, – сказал Купидо, стараясь, чтобы его слова не звучали угрожающе.
      – Нет, но я в нем и не нуждаюсь. Отсутствие алиби не есть доказательство вины. Это вы должны доказать мою вину, – ответил скульптор сурово, хотя выглядел не сердитым, а скорее грустным.
      – Нет-нет. Я никого не обвиняю. Это работа полиции и судей, – мягко сказал Купидо.
      – Какова же ваша работа? – спросил Сьерра с иронией.
      – Она всегда разная. Зависит от того, кто мне платит.
      – А в этом случае? Вы же сказали, что Англада с вами распрощался.
      – Не совсем так. Просто он считает, что искать дальше бессмысленно. Он-то меня уволил, но вот я себя – еще нет. Люблю все доводить до конца. Кажется, я уже говорил.
      Пленка с щелчком остановилась и начала перематываться; это было словно знаком к тому, что пора уходить, – Купидо поднялся и направился к выходу. Уже от двери он спросил:
      – Вы были любовниками?
      – Нет. Я соврал вам тогда, в Мадриде. Решил, что отвергнутый воздыхатель – первый кандидат в подозреваемые. Но Глория никогда не отвечала мне взаимностью.
      Детектив сам не знал почему, но обрадовался, услышав эти слова. Интересно сопоставить, насколько разной была Глория в рассказах разных людей и как вообще меняется образ человека в зависимости от того, кто о нем говорит; в результате он может предстать перед нами то святым, то подлецом. Купидо простился со Сьеррой с чувством, которое не покидало его все последнее время, – мечтательным и неловким, будто он только что проснулся после месяца сна и никак не может уловить смысл увиденного и услышанного.
      На обратной дороге он вдруг подумал, что все, кто окружал Глорию, были одинокими людьми. Или стали одинокими после ее смерти. Сьерра, Маркос Англада, Давид, Камила, Октавио, Арменголь... ни у кого из них не было второй половины. Казалось, они в той или иной форме эмоционально зависели от Глории и все, что у них осталось общего после того, как она ушла, это одиночество. Когда Глория была жива, существовала некая ось, которая их поддерживала, как центральный стержень зонта держит спицы. Когда же она умерла, остались лишь лохмотья черной ткани между острыми и даже опасными спицами.
      Он поднялся в квартиру, потом лениво сел доесть вчерашнюю еду и удивился самому себе. Допив полбутылки вина «Рибера дель Дуэро» и наслаждаясь кофе, Купидо вновь почувствовал острое желание закурить, которое считал уже побежденным. Рикардо задался вопросом о причине необъяснимого и внезапно возникшего плохого настроения и остолбенел, поняв, что причиной была Глория. Она и его тоже заставила почувствовать себя одиноким. Случайные и непродолжительные любовные приключения Купидо были легкомысленными, словно он уже умер для настоящей страсти: больше, чем просто секс, но меньше, чем настоящая любовь. Они, собственно, ничего не меняли. Случалось так, что Рикардо встречал женщину, она доставляла ему удовольствие, а он в свою очередь – ей, после чего партнерша тонула в закоулках его памяти. Он не помнил имен многих из них, даже лиц, – только ощущения. Но все женщины в какой-то мере на время прерывали его одиночество и дарили ту умиротворенность, которую он всегда чувствовал после ночи любви. Однако с недавних пор Купидо непонятно почему обрек себя на целомудрие. Глория заставила его вспомнить все упущенные когда-то возможности: возможность не ужинать одному, возможность иметь ребенка, которого, как он знал, у него уже никогда не будет, возможность найти другую работу, более спокойную и надежную. Он осознал, что воспоминания о чем-то по-настоящему хорошем уносят его на пятнадцать лет назад. Срок достаточный, чтобы впасть в ностальгию.
      Не дав желудку времени переварить обед, он надел спортивный костюм и спустился в гараж. Снял замок, фиксировавший цепь, и сел на велосипед. Купидо не ездил на нем с того дня, как убили Молину. Снова проезжая по участку, где в прошлый раз услышал выстрелы, он посмотрел в ту сторону с недоверием, словно это огромное молчаливое пространство с тысячами каменных дубов и сосен и тысячами животных было неисследованной территорией, полной соблазнов и угроз. Рикардо переключил скорость, выбрав самое маленькое зубчатое колесо, – он явно намеревался попотеть. Чуть дальше он свернул в сторону проселочной дороги, что огибала северный склон Юнке и зимой оставалась отрезанной из-за снега и обвалов. Четырнадцать километров подъема. Он начал крутить педали, не торопясь, стараясь поддерживать равномерный ритм, как это делал Мигель Индурайн , но уже через пятнадцать минут почувствовал, что весь взмок.
      Чуть позже, уставший, Рикардо выехал на широкую дорогу, и стрелка спидометра застыла между девятым и одиннадцатым делениями – на минимальной скорости, необходимой для поддержания велосипеда в вертикальном положении. Если двигаться в таком темпе, у него уйдет еще час, чтобы подняться на вершину. Он знал, что не доедет, но крепко сжал руль, напряг поясничные мышцы и за несколько минут снова собрался с силами. Купидо намечал себе цели – дерево, поворот, скалы, – опускал голову и крутил педали, пока, как он считал, не доберется до них. Но ошибался – всякий раз, подняв голову, замечал: осталось еще чуть-чуть. Рикардо прикинул, что сейчас находится где-то на середине подъема. Пошла плохая дорога, и с каждой рытвиной приходилось крутить педали гораздо усерднее. Асфальт был шершавым, жестким, от пересохшей земли поднималась пыль, раздражавшая горло. Он начал чувствовать, как дрожат ноги, будто сделанные из желатина, а в легких не осталось воздуха. Когда он сжимал руль, ладони начинало саднить, капли пота летели со лба. Увидев указатель, сообщавший, что осталось еще десять километров подъема, Купидо подумал: для него это уже большое достижение. Он медленно повернул, застегнул молнию ветровки, чтобы не продуло, и, набирая скорость, покатил вниз. Но тотчас был вынужден притормозить: он слишком устал даже для быстрого спуска; крепко взяться за руль и сконцентрироваться на разметке и на интенсивности торможения – и это давалось ему с трудом. Он по очереди вытягивал ноги, и колени явно были ему благодарны. Купидо отчетливо ощущал, как кровь снова мягко бежит по артериям и венам. В горле вдруг запершило – там скопилась мокрота, легкие благодаря нагрузке работали вовсю, – и Рикардо с отвращением сплюнул в сторону. «Последствия курения», – подумал он. За пятнадцать минут Купидо проехал десять километров вниз, а потом, не торопясь, еще десять по равнине до Бреды. Подходя к двери гаража, он чувствовал себя посвежевшим и восстановленным и – он слышал, что это случается с велосипедистами, – пожалел, что не поднялся повыше. Рикардо закатил велосипед в комнатку, где находились электрические счетчики, – это было пространство два на два метра с раздвижной дверью, встроенной в стену, – таким образом, открываясь, она не царапала автомобиль, стоящий в гараже, и не ударяла по самим счетчикам. Он прислонил велосипед к стене и достал из кармана ветровки маленький ключ от висячего замка. Может, из-за того, что ладони вспотели, а может, потому что сжимавшие руль пальцы устали, ключ выпал у него из рук. Рикардо проводил его взглядом и услышал три звонких, как у колокольчика, удара, когда тот отскочил от цементного пола, а затем увидел, что ключ упал в узкую щель, куда задвигалась дверь. Детектив чертыхнулся и наклонился за ключом, но того не было видно. Должно быть, он проскользнул внутрь – между двумя кирпичными стенками. Купидо потянул дверь в надежде, что она подтащит ключ, но тщетно. Он встал на колени и заглянул в каждую из двухсантиметровых щелей, в которые входила створка двери с той и другой стороны. Слабый свет не проникал внутрь, и ничего не было видно. Рикардо поднялся и решил оставить все как есть, принять душ и забыть о маленькой и неприятной проблеме. Завтра он купит новый ключ. Надо надеяться, никто не решит своровать велосипед именно этой ночью. Он последний раз огляделся вокруг и вдруг увидел на одном из самых высоких счетчиков фонарь, который лежал здесь на всякий случай. Хотя тот был весь в пыли, Купидо взял его и удостоверился, что батарейка работает. Затем направил луч желтоватого света в щель и увидел ключ; он лежал на расстоянии пятнадцати – двадцати сантиметров, и просунуть руку так далеко не получалось. Рикардо не добрался бы до него даже с помощью инструментов, которые держал под сиденьем велосипеда, чтобы латать проколотые шины. Рядом не было ничего, что могло бы послужить в качестве пинцета. Но раз ключ найден, его обязательно нужно вытащить. Купидо взглянул на рельс, закрепленный в верхней части косяка. Дверь скользила по нему с помощью двух захватов до столкновения со стопором, привинченным обычным шурупом. В голове детектива вдруг мелькнула вспышка, но она была быстрой и слабой, и он даже не успел понять, что именно она осветила. Рикардо взял отвертку и ослабил шуруп. Теперь дверь скользнула немного дальше, и он смог легко просунуть в отверстие руку и взять ключ. Между двумя стенками, когда там не было двери, оставалось расстояние длиной около восьми сантиметров. Тайник, где никому бы не пришло в голову ничего искать, потому что дверь служит, чтобы открывать и закрывать вход куда-либо, а не для того, чтобы в ней самой что-то прятали. И тогда Купидо в точности воскресил в памяти слова, сказанные Глорией Давиду: «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным». Он вспомнил двойную раздвижную дверь в доме девушки и уже не сомневался: там, в похожем месте, более чистом и так легкодоступном, в двухстах пятидесяти километрах от этого гаража, где случайно упал маленький ключ, там, в запертой квартире, лежит дневник.

19

      На следующий день Купидо уже приехал в Мадрид. Несмотря на плохой сон, он встал на рассвете, что было ему несвойственно, и выехал из Бреды в девять. Спустя два с половиной часа он припарковал машину возле дома Англады. Отсюда же позвонил по телефону, но положил трубку, не дождавшись, пока автоответчик проговорит приветствие до конца. Чтобы жених Глории позволил ему еще раз осмотреть ее жилище, нужно поговорить с ним лично. Ведь они уже искали и ничего не нашли. Кроме того, Рикардо больше на него не работает, а к тому же Англада адвокат и теперь сможет привести с десяток подкрепленных законом причин, по которым им теперь не стоит вмешиваться в это дело.
      Чтобы убить время, Купидо посидел в кафе, почитал газеты и прогулялся. В городе тоже стояла сушь. Сады и газоны были желтыми. Акации, раньше времени потерявшие листья, заострили свои колючки и пригнулись ближе к земле, чтобы задержать испарение драгоценной влаги.
      В половине второго детектив снова направился к многоэтажке. На дверной звонок никто не отвечал, и он решил подождать в холле, усевшись в одно из широких кресел, стоявших в глубине. В четыре часа Англады все еще не было, но и ожидание не оказалось слишком скучным – Купидо наблюдал за людьми: вот спешит человек с портфелем «Самсонит», в двубортном костюме и ботинках «Янко»; проститутка, которую у двери уже ждет такси; ее клиенты, входящие с загадочным и недоверчивым выражением лица; девушка, возвращающаяся с пробежки; горничные, идущие наводить порядок в квартирах; опрятные и разодетые старики, не удивляющиеся уже ничему вокруг.
      Купидо понял, что Англада не придет обедать домой, а поест в каком-нибудь ресторане быстрого обслуживания. И детектив тут же ощутил растущее чувство голода. У него был хороший аппетит, и он ел больше с тех пор, как бросил курить. Сыщик даже набрал около килограмма веса, но это было не страшно, потому что он всегда был худым, и лишний килограмм никто не заметит. В баре на другой стороне улицы, откуда он мог продолжать наблюдение за входной дверью, Рикардо попросил бутерброд с ветчиной и большой бокал пива. Затем выпил кофе и немного помедлил, прежде чем возвращаться в холл. Без четверти пять он уже снова сидел в кресле.
      Наконец Купидо увидел, как Англада приближается с портфелем в руке. Детектив поспешно встал и поднялся по лестнице до второго этажа, прежде чем тот его заметил. Когда адвокат вышел из лифта, ища ключи от квартиры, он вдруг столкнулся с сыщиком – он ожидал его, прислонившись спиной к стене с усталым выражением лица, какое бывает у человека, который провел много времени на одном месте в одном положении.
      – Вы здесь? – спросил адвокат, не скрывая удивления.
      – Я хочу вас кое о чем попросить.
      Англада недоверчиво посмотрел на него, как банкир посмотрел бы на попрошайку, подошедшего к нему на углу.
      – Да? – сказал он, не делая попытки открыть дверь.
      – Мы можем поговорить внутри?
      Купидо увидел, что его просьба не пришлась Англаде по душе, но отказать тот не осмелился.
      – Узнали что-то новое?
      – Нет. Поэтому и приехал к вам. Ничего нового нет, но я все еще думаю, что в дневнике есть факты, которые могли бы прояснить некоторые вещи.
      Англада вздохнул, поднял руки и положил их на спинку стула.
      – Вы что, продолжаете расследование?
      – Да.
      – И кто вас теперь нанял? – спросил адвокат. В его глазах читалась ревность, заостренная временем, прошедшим со смерти Глории, и безрезультатностью всех его хлопот.
      – Никто, – ответил детектив. Он не знал, как объяснить свое поведение доступно. Но сделал усилие, чтобы выглядеть убедительным. – Мне не удается забыть об этом деле. Кроме того, я не могу примириться с тем, что оно не разрешено.
      – А я было подумал, что вы пришли просить у меня еще денег, – улыбнулся Англада. – Но тотчас же вспомнил вашу манеру работать, и мне уже не кажется странным, что вы хотите продолжать ее за свой счет. Вы не адвокат. Вы хороший детектив, но адвоката бы из вас не вышло.
      Купидо не перебивал его. Для того, о чем он собирался попросить, ему нужно было, чтобы Англада находился в благодушном настроении.
      – Лучше бы вы забыли обо всем этом раз и навсегда, – продолжал тот. – У меня больше причин, чем у вас, помнить Глорию, и каждый день я пытаюсь забыть ее. Ее убил какой-то маньяк. Последующие убийства подтверждают, что тут нет никаких личных мотивов.
      – Мне бы хотелось снова поискать дневник, – сказал Купидо.
      Англада отрицательно покачал головой:
      – Пустая трата времени. Мы тщательно все обыскали, не пропустили ни щели. Дневника нет ни дома, ни в студии.
      – Позвольте мне попытаться еще раз. Только один. Что вам стоит? Вы должны сделать это для нее, – сказал Рикардо. Он чувствовал себя почти нелепо, произнеся последние мелодраматические слова, но знал, что адвокату будет очень трудно что-либо им противопоставить.
      – Вы откопали что-то новое? Почему вы так уверены, что дневник спрятан в доме?
      – Нет, – соврал сыщик. Он уже не имел перед женихом Глории никаких обязательств.
      – Я не могу дать вам ключи, – сказал Маркос, снова отрицательно качая головой, и добавил: – У меня их нет. Два дня назад мне пришло письмо из адвокатской конторы в Бреде. Написано по всем правилам, вежливым тоном, письмо от коллеги к коллеге. Эти странные родственники Глории, живущие там, уже начали оформлять документы на наследство. Кажется, они спешат. До того, как все не прояснится, никто не имеет права туда входить. Квартира и студия останутся закрытыми. Они у меня ключей не просили, но я сам отправил их с ответным письмом.
      Он развел руками, словно показывая, что они пустые и чистые, ничего в них нет, но Купидо не знал, верить ли словам адвоката.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18