1

Прохладная капля коснулась щеки. Послышался тихий шелест.

Воздух, и без того зябкий, наполнился чем-то холодным. Наверно, дождем. Мелкие капли забарабанили по земле.

Я открыл глаза. И в самом деле дождь. Правда, под очень странным углом. Слева направо.

От мозгов сейчас никакого проку. Рыхлый соевый творог, а не мозги. Впрочем, как и всегда. Лишь поймав себя на этом, я понял, что происходит. Я лежу ничком посреди улицы. Моя голова, набитая соевым творогом, валяется на тротуаре. Губы впечатаны в шершавый асфальт. Если высунуть язык, можно узнать, каков на вкус тротуар, истоптанный тысячами пешеходов.

Леденящая сырость и дорожный асфальт. Стискивают меня сверху и снизу, как сэндвич, до самых костей. Я, кажется, весь дрожу. Но не в силах пошевелиться. И все из-за боли. Дикой утренней боли, что раскалывает голову всякий раз, если я накануне надираюсь до полной отключки.

С трудом прихожу в себя. Хочется встать. Но слушается только верхняя половина тела. Я сажусь на асфальт, опираюсь спиной о железные ограждения тротуара и с трудом перевожу дух.

На часах — без малого пять.

Вдалеке гремит гром. Как по команде, дождь заряжает громче и чаще. Легкая морось превращается в ливень. Очень скоро исчезают последние светлые островки на асфальте. Как и на моем плаще.

Чьи-то длинные ноги шагают на фоне стальных жалюзи караоке-бара. Худой, стройный негр. Проходит мимо спокойно, не раскрывая зонта и даже не взглянув на меня. За ним, весело щебеча и прикрывая головы сумочками, пробегает стайка девиц.

Промокая все больше, я сижу на тротуаре и разглядываю струи дождя. Утренний мартовский ливень с каждой минутой сильнее. Вода уже бежит по улице ручейками. Там, где недавно лежала моя голова, образовалась небольшая запруда. Не очнись я вовремя — запросто мог бы захлебнуться и утонуть. Утопленник на Роппонги[1]. Такого еще не случалось! Редкий шанс прославиться, черт меня побери… Я усмехнулся. Невесело, но достаточно громко: молодой мужчина в приличном костюме скользнул по мне взглядом, как по куче мусора на обочине, и ускорил шаг.

Я поднял голову. Небо еще темное, но уже не ночное. В приоткрытый рот закапала вода, кислая от городской пыли. Впрочем, даже такая вода сейчас очень кстати.

— Ты еще здесь? Ну даешь! — различаю я чей-то голос в дожде. — Нашел где загорать!

Я обернулся. Говоривший стоял на проезжей части и держал за руль мотоцикл. Первым делом я оценил технику. Здоровая махина кубов на девятьсот с логотипами «Фулл-каул» и «Дукати» вдоль корпуса. Когда-то я тоже рассекал на мотоцикле. Сегодня, даже заполучи я такую итальянскую игрушку в подарок, мне было бы просто не до нее.

Я перевел взгляд на водителя. Несмотря на хрупкую комплекцию, тот, похоже, неплохо управлялся с такой мощной железякой. Лица под шлемом я не разобрал, но в голосе звучала усмешка. И тут я наконец понял, кто это. Девица из вчерашнего бара. Платье сменила на кожаные куртку с брюками. И переобулась в тяжелые ботинки.

В мутной кашице мозга заворочались воспоминания. Может, кучка мокрого мусора, которую я сейчас из себя представляю, задолжала этой девице какие-то деньги?

— Ты что тут делаешь? — снова спросила она.

— Так… Отдохнуть немного решил. А у тебя что, работа закончилась?

Она кивнула.

— Эй! А ты вообще кто такой?

— Ты вчера то же самое спрашивала. Разве я не сказал?

За стеклом шлема ясно причиталась улыбка. Девица крутанула акселератор, и двигатель несколько раз проревел вхолостую.

— Но ты ведь не пампи[2], правда?

— Пампи?

— Ну, не простой чувак из толпы?

— Увы, — покачал я головой. — К сожалению, я как раз, э-э… пампи. Видок сейчас паршивый, не спорю. Но вообще-то — обычный салариман[3], каких миллионы. Вот, сейчас в контору попрусь, как положено…

Я не врал: на сегодня так все и было. А что со мной будет через полмесяца, ей знать вовсе не обязательно.

— Ха! Правда, что ли? — Она язвительно усмехнулась. — А по виду не скажешь! Какой-то странный. Может, ты из якудзы?

Я посмотрел на нее:

— С чего ты взяла?

— По запаху чую. Забыл, что с тем парнем устроил?

Вчерашние события в баре вспоминались бессвязными отрывками. Точно, подсел ко мне какой-то парень. Молодой негр с бицепсами. Но что было дальше — не помню, хоть тресни.

— Ах да. Был один, кажется… Накачанный такой. Вылитый Майк Тайсон.

В шуме дождя я различил ее смех.

— «Кажется»? Вообще-то его так и звали — Майк. Ты что, больше вообще ничего не помнишь?

— Не-а… Дальше все как отрезало. У меня так бывает, когда напьюсь.

— И часто?

Я покачал головой:

— Иногда. Раз в неделю примерно.

— Ничего себе «иногда»! Хотя если пить как лошадь — может, это и нормально…

— Кстати, я счет оплатил?

Обычно с такими вещами у меня проблем нет, как бы я ни надрался. Вечно кто-нибудь да напомнит. Скоро, правда, таких напоминалыциков вокруг не останется. И беспокоиться будет не о чем.

— Ну да, — кивнула она. — Только потом сразу в осадок выпал. Если пампи валяется на улице в пять утра — это даже не каракатица, а кое-что похуже. Может, тебе притормозить?

— Каждая каракатица по-своему пятится… Но ты, пожалуй, права. Стоит притормозить. Пока не стал кое-чем похуже.

— Ну вот, научишься — тогда и заходи. Пока! Мотор взревел, и я крикнул:

— Осторожней на поворотах, хозяйка!

— Ты тоже не простудись, клиент!

Лукаво улыбнувшись, она помахала рукой. И мотоцикл унес ее под дождем к перекрестку Роппонги.

Я проводил глазами облачко выхлопных газов и, пошатываясь от холода и головной боли, поднялся на ноги. Только теперь я вдруг обнаружил, что пропал галстук. Наверно, куда-то выкинул. Проверил деньги в карманах. Несколько десяток сгинули, осталось лишь несколько тысяч иен[4].

Такси я поймал сразу: просто выловил первое из вереницы таких же. Спасибо экономическому застою. Даже в таком вавилоне, как Роппонги, таксисты охотятся за клиентом круглые сутки.

— До Готанды![5] — сказал я водителю.

— Господин пассажир, — отозвался тот, включая счетчик, — вы бы плащик-то сняли. Все сиденье промокнет.

Спорить не было сил. Я уже собрался выполнить просьбу, как вдруг над ухом раздался негромкий стук.

Чьи-то бледные пальцы стучали в окно машины. Все та же девчонка. Глядит на меня из-под шлема. Под каким-то странным углом… Ах, вот оно что! Ее мотоцикл развернут против потока машин. Навстречу движению.

Я велел водителю подождать и опустил стекло:

— Что случилось?

— Забыла сказать! Насчет той женщины, которую ты искал, как ее звали-то… Я поспрашиваю, о'кей? Хотя ничего не обещаю.

— Да ладно! Забудь.

— Почему?

— Не так уж она мне и нужна. Не напрягайся.

— Хм-м… Вон, значит, как? — Ее голос похолодел. — Ну, все равно спрошу, мало ли что. Тебя как звать-то?

— Хориэ. Масаюки Хориэ.

Она снова хмыкнула, посверлила меня глазами еще пару секунд и крутанула сцепление. Под разъяренные гудки окружающих автомобилей мотоцикл помчался дальше по встречной. Но чуть погодя развернулся, обогнал такси — и на бешеной скорости, поднимая фонтаны брызг, исчез далеко впереди.

— Ох, молодежь пошла! — обреченно вздохнул водитель. — И о чем только думают, а?

— Не говорите, — поддакнул я. И сквозь дикую головную боль попробовал вспомнить, что со мной было вчера. Худо ли бедно, первую половину вечера восстановить удалось. Уже большая удача для такого похмелья.

Последний сеанс в «Хайюдза»[6] закончился ближе к полуночи. Толпа зрителей схлынула, а я еще долго стоял перед выходом из кинотеатра. А затем ноги сами понесли меня в сторону Иигуры[7].

Почему — сам не знаю. Вдруг пришло в голову заглянуть туда, где я не был еще ни разу. И повидаться с женщиной, которая помогла мне устроиться на работу буквально с улицы. О ее ресторанчике я услыхал совершенно случайно лет пять или шесть назад. Дескать, открыла свой кабачок японской кухни. Помню, тогда меня это нисколько не заинтересовало.

Дзюнко Кагами… Двадцать лет уже как познакомились. И с тех пор не встречались ни разу. Как-то не было случая. Может, я просто захотел увидеться с нею опять? Может, накануне увольнения меня потянуло на сантименты? О чем нам с ней говорить — я даже не представлял. Но, видно, решил навестить хотя бы из вежливости.

Как и следовало ожидать, ресторанчика с ее именем я не нашел. Вместо него — то есть буквально на его месте — громоздилась многоэтажка с баром в подвале, и от нечего делать я решил заглянул хотя бы туда. «Бруно» — прочел я на крохотной табличке у входа.

В баре было просторно. На маленькой сцене в глубине зала поблескивала ударная установка. Видимо, иногда здесь играли живую музыку. Публики много, добрая половина — иностранцы. Обычная картинка классического бара на Роппонги. Белые, негры, латиносы. Как за столиками, так и за стойкой. И похоже, ни одного посетителя старше меня.

Я уселся за стойку, и девчонка с пугающе короткой стрижкой принесла мне меню. Машинально, не глядя в меню, я попросил охлажденного саке. Наверное, оттого, что настроился на японскую кухню. И тут же подумал, что сейчас на меня поглядят презрительно, если вообще удостоят вниманием. Но обманулся. Не говоря ни слова, девица спокойно кивнула и пошла выполнять заказ.

Тем временем я огляделся. Справа и слева над стойкой висело по монитору. На экранах стая дельфинов в море обгоняла подводную лодку. Побежали субтитры, и я понял, что это рекламный ролик какого-то фильма. Звука не слышно. Вместо него из динамиков растекалась старенькая попса. Mamas and Papas — «California Dreaming». Надо же. Когда-то она звучала на каждом углу…

В голову полезли странные мысли; О временах, когда эта песня слыла суперхитом. Когда это было-то? Ах да. В старших классах школы.

Девчонка вернулась, и я очнулся от короткого дежа-вю. Она поставила передо мною огромный стакан, в котором подрагивала прозрачная жидкость. По объему — аккурат итиго[8], на вкус обычное саке. Кажется, местного розлива. Солоноватое, пьется легко. Я вдруг заметил, что несколько человек вокруг, включая иностранцев, потягивали такое же.

Поначалу я хотел прикончить стакан и пойти домой. Но это странное саке так околдовало меня, что я заказывал еще и еще.

В баре по-прежнему играла попса шестидесятых-семидесятых. Procol Harum — «Blue Shadow». Bee Gees — «Massachusetts»… Я перестал понимать, в каком пространстве и времени нахожусь.

Сколько прошло времени, сказать не могу. Сколько выпил — не знаю. После пары литров я наконец захмелел. Вообще у меня нет привычки, напившись, болтать с незнакомцами в баре. Но на этот раз я зачем-то решил разговориться с барменшей.

— А что, стрижка «сесиль» опять в моде?

Она уставилась на меня настороженно. Я выдержал ее взгляд. И впервые заметил, что ей, похоже, за тридцать. По крайней мере, моложе меня лет на десять.

— Это еще что такое? — удивилась она.

— Когда-то так называли твою прическу.

— Это называется «very short». И больше никак, разве нет?

— «Очень короткая»? Смотри, как теперь все просто…

— Ты о чем?

Я хотел рассказать, что эта прическа вошла в моду благодаря Джин Сиберг[9], но раздумал. Слишком долго объяснять. Сегодня кино «Здравствуй, грусть» помнят только мои ровесники.

За стойкой появилась вторая девица — европейка лет двадцати, вся в расстроенных чувствах. Стриженая, переменившись в лице, тут же начала костерить ее по-иностранному. Английским она владела что надо. И хотя у меня с языками всю жизнь не ахти, я догадался: ругает за опоздание.

Европейка оправдывалась, то и дело называя стриженую Нами-тян, а затем перешла на официальное «хозяйка». Ту, впрочем, это не смягчило. Получив нагоняй, европейка ссутулилась и умолкла.

Хм… Стало быть, Нами-тян — хозяйка бара? Я не удержался и встрял в разговор:

— Слушай, а можно спросить?

Нами-тян обернулась. Европейка, явно обрадовавшись, скрылась в глубине бара.

— Ну, что еще? — В хозяйкином голосе еще слышались сердитые нотки.

— Знаешь такой ресторанчик — «Кагами»? Девушка явно хотела, чтобы от нее отстали.

— Не знаю.

— Говорят, лет пять или шесть назад был здесь такой. Вот прямо на этом месте…

— Ну, ты вспомнил ! Я тогда другим бизнесом занималась.

— Ясно, — кивнул я. — А может, хоть женщину такую знаешь — Дзюнко Кагами? Она там хозяйкой

была.

— Послушай, уважаемый! Ты бы хоть представился, прежде чем вопросы задавать! По-моему, так во всем мире принято… Ты кто такой?

— Клиент вашего заведения.

Она наклонила голову и шумно вздохнула.

— А она тебе кто? Любовница?

— Да нет. Просто когда-то была актрисой. Даже в кино снималась. А я — ее старый поклонник…

— Что, старичок, молодость вспомнил? И теперь каждой юбке выбалтываешь свою чушь?

Похоже, она еще не успокоилась. Или всегда такая?

— А по-моему, во всем мире принято говорить с клиентами чуть повежливей.

Нами-тян дернула плечиком, а я продолжал:

— Я ведь не просто так интересуюсь. Все это здание называется «Кагами-билдинг», верно? Табличка у вас на дверях совсем новая. А ты здесь хозяйка, так ведь? Вот я и подумал — может, слыхала чего…

Она отвела взгляд: от моего лица — влево и вниз. К подобному движению глаз я давно привык. Она разглядывала мою руку. Этот чертов ожог на тыльной стороне ладони вечно бросается людям в глаза. Она промолчала и снова посмотрела мне в лицо. Под бретельками платья с люрексом ее плечики казались совсем беззащитными.

Все так же молча она взяла сигарету, прикурила от золотой зажигалки, а затем дважды громко постучала зажигалкой о стойку. Тук, тук. Через три секунды откуда ни возьмись появился молодой негр и присел за стойку рядом со мной.

— Эй, приятель! А тебе не кажется, что для девочек в этом баре ты слегка староват? — услышал я.

Стоило признать: его японский был безупречен.

Детина с широченной грудной клеткой. Ростом метра под два. Телом похож на Майка Тайсона, а лицом — на Кассиуса Клея до того, как он стал зваться Мохаммедом Али. Обаятельный шоколадный атлет. Только совсем молоденький — лет восемнадцать, не больше.

— По-твоему, сорокалетний мужчина не имеет права на романтику?

Парень ослепительно улыбнулся — во рту не хватало переднего зуба, — протянул руку и стиснул мою чуть выше локтя. С такой силищей, что мне стало не по себе. И зашептал прямо в ухо:

— Слушай, папаша! Сдается мне, что в романтики ты не годишься. И вообще ни в какие типы…

— А по-моему, ты еще слишком юн, чтобы рассуждать о человеческих типах. Такой опыт приходит с годами. Так что пусти-ка мой локоть. Я не очень люблю обниматься с мальчиками.

— А что ты скажешь, если я приглашу тебя прогуляться?

— Откажусь.

Он пожал плечами:

— Ты не сможешь отказаться.

— Почему?

— Потому что я сильнее.

Я посмотрел ему прямо в лицо и впервые подумал, что, возможно, он полукровка.

— Хочешь это проверить? — спросил я.

Глаза его округлились. Он выразительно покрутил шеей и взглянул на хозяйку. Нами-тян покачала головой. Он снова пожал плечами:

— Ладно, не будем. С такими, как ты, силой мериться — только людей смешить…

Вроде бы он так сказал. И вроде бы сразу после этого я опорожнил свой стакан. Что было потом — в памяти как отрезало. Помню лишь дикую головную боль. Ну и ладно. Черт с ним. К подобным раскладам мне не привыкать, да и вряд ли меня занесет в этот бар хотя бы еще раз. Не говоря уж о том, что ниточка, связавшая меня с ночной жизнью Роппонги, оборвется уже совсем скоро. Чем ближе к пятидесяти, тем больше в голове мыслей, которые не хочется вспоминать никогда.

— Господин пассажир, — услыхал я голос водителя. — Вам где на Готанде?

Я вдруг заметил, что большая часть проспекта Сакурадори уже позади и мы спускаемся под гору. «Станция метро Готанда» — показалась вывеска впереди.

— Да прямо здесь, — ответил я.

Я вышел из такси и, переходя через Юракутё, подумал, что могу еще пару часов поспать. В моей холостяцкой норе можно позволить себе хотя бы это. Все уютней, чем на асфальте. А получу пенсионные — наверно, буду спать целый год…

2

О том, что собрание руководства у нас по вторникам, я вспомнил, лишь когда пришел как обычно. А должен был явиться за полчаса до начала работы. Подобную ерунду практикуют не только у нас, в отделе рекламы, но и по всей компании в целом.

Я вошел в зал. Сразу с десяток сотрудников чуть не хором пожелали мне доброго утра со своих мест. В их приветствии я сразу же уловил натянутость. Всеобщее напряжение висело в конторе с тех пор, как объявили о сокращении штатов и добровольцам предложили увольняться по собственному. Когда же первым таким «добровольцем» заделался я, это чертово напряжение стало еще сильнее.

Я уселся на свое место и посмотрел направо. Все столы завсекциями пустовали. Переговорная в дальнем углу закрыта. На двери табличка: «Занято».

— Шеф!

Я обернулся. Слабо запахло духами. Перед моим столом, точно из воздуха, возникла Мари Охара. Стройная, едва за тридцать. После введения Закона о равенстве полов на производстве могла бы уже трижды пойти на повышение, но в жизни секции не участвовала, держалась особняком.

— Где это вы ночью тонули? — жизнерадостно поинтересовалась она. — Опять надрались в одиночку?

— Да уж… А что, заметно?

— Еще как! Когда вы надираетесь, вас очень трудно посадить в такси. Уж поверьте моему опыту. Представляю, каково вам сейчас! Опять небось не помните, кто вас вчера спасал? Или уже готовы забыть служивую жизнь и послать все куда подальше?

Она знала что говорила. Все два года с тех пор, как я перешел в генеральный офис, Охара часто выручала меня, и не только по работе. Из-за разницы в возрасте я не думал о ней как о женщине. Но этот трудоголик в юбке не раз подсказывал мне, что делать. Хотя, конечно, ее представления о рекламе в корне отличались от моих. Она просто не могла знать столько, сколько узнал за полжизни я. Слишком мало людей сегодня разбирается в этом как следует.

— Я ничего не забыл. Спасибо за услугу.

— Услугу? — язвительно улыбнулась она и понизила голос. — Ну что ж, тогда услужу еще раз… Тут для вас интересная новость. Похоже, начальник отдела выбросил белый флаг.

— Ты о чем?

— «Антик». Только что заказана крупная партия. В следующем месяце мы продадим его еще больше. Вчера молодежь из стратегического проболталась… Совет директоров готовит по «Антику» отдельную программу. Это — суперхит, который поможет компании вернуть все прежние показатели. И сила его — в качестве товара и отличной рекламе.

Я хмыкнул. Вот в чем дело! «Антик» — энергетический напиток, который мы выпустили на прилавки всего месяц назад. А я отвечал за рекламу. Наши плановики предлагали разные темы, я выбирал лучшие и доводил до ума.

В роликах для телевидения мы задействовали негра-боксера. Сейчас, на первом этапе кампании, по ящику крутят версию «Пульс»: угол ринга и профиль боксера, напряженно глядящего в пустоту. На абсолютно черном фоне под оглушительное биение сердца.

На втором этапе мы запустим «Дыхание»: тот же боксер в перерыве между раундами с подбитым глазом. В динамиках — прерывистое дыхание.

Третью, заключительную версию мы назвали «Овация»: его же лицо, перекошенное радостью победы под шквал аплодисментов. В конце каждой версии всплывают титры: «Цена мужества: спортивный напиток „Антик"».

Все сюжеты были до предела банальны, но режиссер с оператором выполнили свою задачу так виртуозно, что идея была принята на ура. Во всех трех роликах — ни музыки, ни голосов за кадром. А все потому, что на последней редакции в телестудии я негромко сказал:

— Такой классный видеоряд голос и музыка только испортят!

Плановики с режиссером уставились на меня. Как и Охара, стоявшая у них за спиной. Реакция понятная. Заказчика, который согласился бы выкинуть свое название из динамиков телевизора, в этой стране не найти.

Как я и ожидал, на контрольном просмотре разгорелись жаркие споры. Особенно упирался наш начальник отдела Санада. Это он назвал мою стратегию полным бредом, обвинил меня в том, что я извратил все сюжеты, одобренные советом директоров, а идею убрать из телерекламы звуковой логотип компании сравнил с клиническим безумием. Все это время я молчал, стиснув зубы. И пока наша бухгалтерия высчитывала, стоит ли возвращать эти сюжеты мне же на доработку, сроки, отмеренные отделу на этот проект, истекли.

Тогда же, в феврале, свалилось известие о грядущем сокращении штатов. Вся контора сидела как на вулкане. Ожидалось, что в ближайшие полгода до трехсот добровольцев уволятся «по собственному желанию». Если учесть, что у нас всего пара тысяч сотрудников, — цифры просто шокирующие.

Я оказался первым, кого вызвал к себе Санада. Долго я не раздумывал, согласился практически сразу. Чем и сберег себе нервы на весь оставшийся срок. Как ни крути, а получалось, что именно я стал символом сокращения штатов в родной компании.

— И тем не менее, — возмущалась Охара, — именно ваши ролики они собираются крутить в эфире весь год! Как вам это нравится?

— Да никак. Через месяц меня здесь уже не будет.

— Но это же… безответственно!

— А я не в той ситуации, чтобы рассуждать об ответственности. Если сокращение штатов для них важнее — пусть все выглядит так, будто я к этим роликам даже не прикасался.

— Но шеф! Почему вы так быстро сдаетесь? Даже постоять за себя не хотите!

— Сколько раз тебе повторять — мне давно пора на покой! Двадцать лет в конторе — для одной жизни более чем достаточно.

— «Давно пора на покой»? — передразнила Охара и вздохнула. — Опять двадцать пять… Какая прозорливость для одинокого холостяка! Вся Япония кишмя кишит безработными мужиками за сорок! Ну, уволитесь вы — и что дальше? Даже другой работы не подыскали! Станете первоклассным клоуном? Или сразу в бомжи пойдете?

— Ну, насчет «первоклассного» ты, конечно, погорячилась. А в остальном…

— Совсем вам, шеф, на будущее наплевать! — снова вздохнула Охара. — А вы подумали о тех, кто здесь после вас останется? Кто будет руководить этими плешивыми динозаврами? Они же только и умеют, что дрочить на сиськи в журналах!

— Ну, ты это… Все-таки выбирай выражения.

— Этим выражениям я научилась у своего шефа!

— Тогда лучше забудь их, и как можно скорее. Не хватало еще тебе стать самой молодой безработной за тридцать.,.

В этот миг на столе Санады зазвонил телефон. Одна из младших сотрудниц приняла звонок, нажала кнопку «ждите» и, поднявшись с места, пошла в переговорную.

— Хорошо, — сказала Охара чуть громче, провожая ее глазами. — Татуировку с вашим добрым советом я закажу на собственной печени.

Небрежно и словно бы невзначай она бросила мне на стол сложенную пополам ксерокопию формата В4:

— Ознакомьтесь, когда время будет…

И вернулась на свое место. Желтый костюмчик сидел на ней как влитой. Несмотря на замужество, парни наверняка еще окликают ее на улице. В свое время поговаривали, что у нас с ней роман, но эти слухи продержались недолго.

Я развернул ксерокопию. Прогнозы продаж экстренной партии «Антика». Ну и дела… Давненько на мой стол не попадали такие документы! Обычно дирекция рассылает их только на уровне начальников отделов. Наш Санада, как правило, знакомит с ними еще и заведующих секций. Но из этой стайки кровососов[10] меня давно уже выдавили. Откуда ксерокопия взялась у Охары — я понятия не имел. Хотя о том, что, показав ее мне, девчонка рисковала карьерой, догадался мгновенно.

Продажи «Антика» и правда сулили успех. Даже на самом жестком участке рынка — «пляжный отдых и водные виды спорта» — его позиции удерживались очень прочно. Эдак, глядишь, за три месяца миллион упаковок разойдется как свежие суси…

Дверь комнаты для совещаний открылась, и в зале появился Санада. Быстрым шагом прошел к своему столу, снял трубку. Убедившись, что он на меня не смотрит, я разорвал ксерокопию на мелкие кусочки, выкинул в урну и выдвинул один за другим все ящики стола. Стандартная уборка рабочего места перед тем, как оставить его навсегда…

— Эй, Хориэ! На пару слов.

Я поднялся и потащился к нему.

Доброго утра он мне решил не желать. Надо думать, из экономии времени. Только смерил меня недовольным взглядом и нахмурился еще больше.

— Ну, и сколько раз тебя предупреждать? Опять не брился утром?!

Сразу же навалилась усталость. Вроде бы и поспал немного с утра. А смертельная усталость ледяными пальцами все равно обжигала нутро. Видно, годы берут свое. Мне и в самом деле пора…

— Это вы насчет Устава образцового клерка? — как можно вежливей уточнил я.

— Тебе, дорогой мой, этим клерком еще две недели пахать! — отрезал он. — Да не кем-нибудь, а завсекцией!

— Извините, но… Разве не вы разрешили мне больше не появляться на собраниях руководства, потому что у меня накопилось столько отгулов? И разве не вы сообщили мне, что до конца месяца можно вообще на работу не выходить? Какая она все-таки странная, эта жизнь под приказом. Вы не находите, босс?

Он открыл было рот, чтобы поставить меня на место. Но, словно вспомнив о чем-то, осекся.

— Только что звонил секретарь президента, — произнес он сухо. — Меня и тебя — нас вдвоем! — хотят срочно видеть в Кабинете Номер Один.

— Вот как? — искренне удивился я. — Сам президент хочет видеть начальника отдела рекламы на пару с недоуволенным завсекцией?

— Именно так! Зачем — ума не приложу. Может, у тебя есть какие-нибудь догадки?

— Никаких, — честно ответил я.

Он тут же схватил висевший на спинке кресла пиджак, нацепил его, поправил галстук. И придирчиво осмотрел меня, явно борясь с желанием снова распахнуть свою пасть. Перед выходом из дому я, конечно, принял душ и переоделся. Но, судя по его глазкам, в моем внешнем виде оставалось еще много над чем поработать. Может, ему не нравился мой костюм за восемнадцать тысяч? Или галстук за девятьсот десять иен?[11]

Впрочем, сейчас его куда больше заботило то, что творилось на двадцатом этаже нашего небоскреба.

— Пошли! — бросил он мне и, пригнувшись, засеменил в сторону лифта.

Я наскоро оглядел зал. Завсекциями, вернувшись с совещания, таращились на меня. Все трое. Я был четвертым.

Сакума — по контактам со СМИ. Сумида — по маркетингу. Томидзава — по работе с филиалами. У каждого в глазах удивление. Перехватив мой взгляд, Сакума тут же уткнулся в бумажки у себя на столе. Сумида сделал вид, что включает компьютер. И лишь Томидзава не отвернулся. Ему тоже предложили увольняться по собственному, но он, по слухам, уперся, и ни в какую.

В отделе рекламы напитков-энергетиков — без малого двадцать человек. Четверо заведующих на такую горстку людей — явный перебор. И в целом вся компания скроена по такой же системе. Кризис секционного менеджмента. Больная тема всей пищевой промышленности. По уставу предложение о добровольном уходе должно касаться всех, кому за сорок. На самом же деле в первую голову предлагают уйти таким, как мы, — менеджерам низшего эшелона. Идеологи компании пытаются оправдать это «корпоративной логикой». Но еще немного — и результаты подобной «логики» будут неотличимы от массового увольнения.

А, ладно. Уже очень скоро этот чертов корпоративный мир останется у меня за спиной.

Пока мы дожидались лифта, Санада задал мне вопрос:

— А президент когда-нибудь раньше говорил с тобой с глазу на глаз?

— Нет, — сказал я. — С тех пор как меня перевели сюда из менеджеров… За последние пару лет — ни разу.

По крайней мере, я не соврал. Он собирался что-то добавить, но тут приехал лифт.

Слава богу, в лифте Санада заткнулся. Отчасти из-за присутствия других сотрудников. Но еще больше, видимо, оттого, что принялся лихорадочно восстанавливать в памяти квартальные показатели, производственные планы и прочую бухгалтерскую дребедень. Все-таки президент Исидзаки сам когда-то служил начальником рекламного отдела и уж нашу-то кухню знал как свои пять пальцев. А потому для Санады в эту минуту не было ничего важней, чем привести себя в полную боевую готовность для ответа на любой самый неожиданный вопрос.

Я же стал ломать голову, зачем президенту понадобилось разрушать свою священную ауру и отвлекаться на муравьишек вроде нас с боссом.

Каждую неделю мы отчитываемся директору по рекламе Като. Гендиректор Тадокоро выслушивает нас на собраниях среднего звена. Время от времени мы разъясняем нашу рекламную политику совету директоров. При чем тут президент Исидзаки? Его деятельность сводится к поддержанию отношений с внешним миром — конкурентами, смежниками и финансовыми организациями. А внутри фирмы его обязанности вот уже много лет исполняет генеральный директор.

За каким же дьяволом ему вызывать Санаду? Да еще и на пару с таким карьерным самоубийцей, как я?

В голове промелькнула вчерашняя ночь на Роппонги. А может, то был некий знак? Дзюнко Кагами… Когда-то давно эту женщину, нашего президента и меня свела вместе одна ситуация. Случай, не сыгравший особой роли в наших судьбах. Помнит ли он? Не знаю. Все-таки прошло двадцать лет! Даже в моей памяти от той встречи остались одни обрывки. Да и те всплыли только теперь — потому что я увольняюсь с работы, на которую тогда устроился.

Я зажмурился — и за пару секунд опять пережил, точно страшный сон, день, когда мне было двадцать шесть.

В те годы я служил в «Фудзи-про» — небольшой конторе, выполнявшей рекламный дизайн по заказам крупных компаний. Трудилось в ней человек тридцать. Бросив на полдороге университет, я подрабатывал где придется, в том числе и у них, пока меня не взяли туда режиссером рекламных роликов. Должность по тем временам довольно редкая. Всего режиссеров, включая меня, было двое. Команда у каждого небольшая, большей частью фрилансеры.

Тогда же, по молодости, мне удалось наваять сразу несколько довольно успешных роликов для телевидения. Я подавал надежды и смотрел в будущее с оптимизмом.

Однажды наш второй режиссер заболел и часть его работы — живая реклама в каком-то телешоу — неожиданно свалилась на меня. Работа нетрудная, хотя и с напрягом. Живой эфир как-никак; ошибешься — заново не переснимешь.

Первым делом я написал три сюжета в общей сложности на девяносто секунд. О «божественном», как сейчас помню, йогурте «Рэми-Ю» корпорации «Тайкэй». Той самой, что производит еду и напитки. Это теперь для пущего престижа они пишут свое название катаканой[12], а раньше прописывали иероглифами. Но уже тогда были достаточно крутыми, чтобы спонсировать полуторачасовые шоу. А потому в моих сюжетах воспевалась продукция сразу трех компаний под одной крышей: «Продукты Тайкэй», «Напитки Тайкэй» и «Сласти Тайкэй».

А в агентстве, которое подбирало актеров (сегодня это называют «субкастингом»), нам предложили кандидатуру Дзюнко Кагами. Ей-то и выпало сыграть в наших съемках главную роль.

Шесть утра. Я наскоро представляюсь съемочной группе и, пока звукооператоры настраивают микрофоны, вызываю актрису в «музыкальный уголок» обсудить предстоящую съемку. В те годы на каждом ток-шоу обязательно пели звезды эстрады, для чего на краю сцены устраивался специальный уголок. Славные были времена.

Дзюнко Кагами оказывается женщиной чуть за тридцать — в актерской среде, считай, без пяти минут ветеран. Но что приятно — ни жеманства в манерах, ни персонального менеджера за спиной. Открыта, общительна. И даже в столь ранний час излучает очень естественную, почти детскую жизнерадостность. Я вдруг понимаю, отчего она так популярна в сценах с классическим японским интерьером.

Свои задачи она усваивает на лету. Сообщает, что для йогурта «Рэми-Ю» снималась уже раз десять. На обеих репетициях, что мы проводим, укладывается аккурат в девяносто секунд. Фруктом сезона мы выбрали клубнику. Ей предстояло залить йогуртом блюдце клубники, попробовать и произнести: «А с йогуртом — просто класс!» Мою идею разрезать ягоду ложечкой она находит весьма интересной. А отсматривая ранее снятые пробы, мурлычет: «Аж слюнки текут!»

— На то, чтобы резать клубнику ложечкой, времени почти не остается, — инструктирую я. — Поэтому в самой верхней ягодке уже сделан надрез. Не забудьте, это самое главное!

— Не волнуйтесь, я все-таки профи! — заверяет она. — А кроме того, я сама каждое утро пью исключительно «Рэми-Ю». Вы ведь знаете, их конкуренты, «Одзима», выпускают очень похожий йогурт. Только он с «Рэми-Ю» ни в какое сравнение не идет, вы согласны?

— Если честно, понятия не имею! — говорю я. — Я вообще сегодня впервые в жизни йогурт попробовал. И то ради этих съемок.

— Хориэ-сан… Так, кажется?

— Ага.

— Так вы что же, вообще ничего не пьете?

— Ну… Стараюсь ограничиваться алкоголем. Она заразительно смеется. И, хотя явно старше меня, кажется моей младшей сестренкой.

Ее взгляд случайно падает на мое плечо. Еще миг — и там же оказываются ее длинные пальчики. От неожиданности я таращу глаза, но она продолжает смеяться.

— А к вам ниточка прицепилась!

Она ловит меня за руку. Ничуть не смущаясь, ласково гладит злосчастный шрам. Повернув обожженную кисть, вкладывает в нее то, что сжимала в пальцах, и закрывает мою ладонь.

— Это ведь не от вашего костюма, правда? Микрофоны настроены. Режиссер объявляет готовность номер один.

— Иду! — кричит она в ответ, заглядывает мне прямо в глаза и снова смеется. — Цеплять на себя женские ниточки с утра пораньше — дурная примета, Хориэ-сан!

И, все еще улыбаясь, возвращается на середину сцены.

Я раскрываю ладонь. И вижу красную нитку.

Начинается съемка. Все идет без сучка без задоринки. Первый ввод рекламы планируется минут через тридцать, но общим ходом передачи дирижирует арт-директор, и мне остается только следить за всем в неподвижный глазок телекамеры.

Проходит полчаса. Дзюнко Кагами появляется в «музыкальном уголке», начинается реклама. После того, что она показала на репетициях, я особо не волнуюсь. Вот и на этот раз все как надо. Сцена с разрезанием клубники отснята безупречно. Арт-директор растопыривает ладонь. Пять секунд до конца. Его пальцы загибаются один за другим. Камера переключается на продукцию фирмы-спонсора. Голос Дзюнко Кагами, уже за кадром, произносит финальную фразу:

— «Рэми-Ю»… Напитки «Одзима». Попробуй! Не пожалеешь…

Вся огромная телестудия застывает, как каменная.

Случилось невероятное. Только что у всех на глазах произошло надругательство над Величайшим Табу Коммерческого Телевещания. Краем глаза я замечаю молодого рекламщика из агентства «Гэндай», замершего в самой нелепой позе. Да и сам я не в силах пошевелиться или издать хоть какой-нибудь звук.

Камеры переключаются на обычную рекламу. Но Дзюнко Кагами продолжает стоять с открытым ртом. «Что-то не так?» — написано у нее на лице. Наконец режиссер обращается к ней, с трудом выдавливая слова:

— Дзюнко-тян… Ты сама поняла, что сказала? Ты сказала «Одзима»… «Одзима», а не «Тайкэй»! Хорошенько подумала — и назвала самого главного конкурента, да?

Губы Дзюнко Кагами кривятся. Рот распахивается еще шире, она закрывает его руками. Видно, как от лица отливает кровь.

Шоу продолжается. Дзюнко Кагами снова в эфире, ведет себя как невменяемая: забывает сюжет, запинается, путает слова. Я смотрю на нее, не говоря ни слова.

«Нашим, наверно, уже сообщили», — думаю я. Рекламщик агентства «Гэндай», поначалу куда-то сгинувший, снова вырастает передо мной.

— Господа «Фудзи-про»? Боюсь, что это вам с рук не сойдет.

— Не сомневаюсь, — говорю я.

Заказы «Гэндая» на рекламу напитков «Тайкэй» вылетают в трубу. А скорей всего, и не только напитков. Вся работа «Фудзи-про» для «Гэндая» накрывается медным тазом. О моей же режиссерской карьере и говорить нечего. Ровно минуту назад я лишился будущего. Что-что, а это я понимаю прекрасно.

— Сразу по окончании шоу наше руководство выезжает в компанию «Напитки Тайкэй» для принесения официальных извинений. Если есть желание, вас с госпожой Кагами мы могли бы взять с собой.

— Да, спасибо… Я сейчас позвоню своему шефу. Я выхожу из зала, отыскиваю телефон-автомат.

Застаю шефа дома и докладываю обстановку. Сперва он теряет дар речи. Потом ворчит, что это было его ошибкой — доверить такое задание «молодняку». Я ничего не отвечаю. Вешаю трубку и возвращаюсь в зал.

Дзюнко Кагами все никак не придет в себя. Мучительная паника не отпускает ее. Скорее даже, эта паника нарастает. От жизнерадостной молодой женщины, какой она была час назад, не осталось и тени. Миллионы телезрителей наблюдают ее в эти минуты. На ее лице сосредоточены все телекамеры. Уже завтра эти кадры разлетятся по самым желтым таблоидам.

Ясно как день: из передачи ее выкинут навсегда. Что ни говори, а со спонсорами полуторачасовой программы шутки плохи.

Я рассеянно гляжу вниз. Изучаю свой ожог, раскрываю ладонь. Красная нитка. После всего, что случилось, она смотрится тонкой кровавой царапиной. Поднимаю глаза. На столике с напитками «Тайкэй» белеет рукопись. Мой сценарий. Копия для Дзюнко Кагами. Я подбираю рукопись и засовываю в портфель.

Шоу заканчивается. Тишину в телестудии нарушают лишь сдавленные рыдания Дзюнко Кагами.

Начальник отдела рекламы «Напитков Тайкэй» принял нас в одиночку. Представился: Хирохиса Исидзаки, — но визитки не предложил. На прием к нему заявились генеральные менеджеры с агентами из «Гэндая», гендиректор с продюсером из телестудии, мой шеф из «Фудзи-про» и мы с Дзюнко Кагами.

Ничего докладывать было не нужно. Исидзаки смотрел телешоу с начала и до конца.

— Итак, — сказал он негромко. — Что заставило госпожу Кагами так ошибиться? И как от этого уберечься впредь? Пожалуй, это единственное, о чем я хотел бы получить какие-то объяснения.

— Во всем виновата лишь я одна, — сразу же заявила Дзюнко Кагами. Ее бледное лицо с опустевшими глазами напоминало маску театра Но. Голос звучал тихо и монотонно. — Я и моя несобранность. Это непростительно. Я слишком полагалась на свой профессионализм, и он сыграл со мной злую шутку.

— Но вы уже много раз рекламировали нашу продукцию, не так ли?

— Наверное, слишком привыкла… На привычной тропинке легче поскользнуться.

В приемной повисло молчание. Исидзаки о чем-то задумался, потом обвел всех глазами.

— Кто был режиссером сегодняшнего сюжета? — спросил он.

— Я, — сказал я. И добавил: — Все сюжеты написаны мной. И я хотел бы внести поправку в объяснения Кагами-сан. Сегодняшний инцидент — не ее вина, а моя.

Все, кто был в комнате, уставились на меня. Я открыл портфель, достал сценарий — свою оригинальную рукопись — и выложил на стол перед Исидзаки.

— Взгляните, пожалуйста, на три последние страницы. Я сам по ошибке написал «Одзима». Кагами-сан всего лишь повторила заученный текст.

Девушка удивленно подняла брови:

— Как?! Не может быть…

Исидзаки скользнул по ней взглядом, но ничего не сказал. И пролистал мою рукопись.

— Действительно… Написано «Одзима», — пробормотал он. — Но почему карандашом?

— Я всегда пишу сценарии карандашом, — пояснил я. — Привычка.

— Прошу прощения… Как ваше имя?

— Масаюки Хориэ. Примите мое раскаяние. Сам я уже не прощу себе никогда.

Комнату вновь затопила тишина. Наконец Исидзаки, кашлянув, нарушил молчание:

— И вы полагаете, дело закончится вашим раскаянием?

— Я понимаю свой провал как режиссера. И сегодня же увольняюсь с работы. Это, конечно, меня не извинит, но… Другого способа закрыть вопрос я не вижу.

— А вот это прекратите! — В его голосе неожиданно звякнул металл. — Любой человек когда-нибудь ошибается. Если каждый, как вы, начнет увольняться из-за своих ошибок, в фирмах скоро одни старики останутся. Да ошибки такого рода я сам допускал сотни раз!

Все, кто был в комнате, в изумлении вытаращились на Исидзаки. Он поднялся из-за стола, отвесил официальный поклон и расплылся в улыбке:

— Господа! Я прошу вас не беспокоиться. В том, что сегодня случилось, компания «Напитки Тайкэй» никого не винит. Ни вас, ни ваши фирмы. У нас также нет претензий ни к господам с телестудии, ни к агентству «Гэндай», ни к кому-либо персонально. Всю ответственность я беру на себя.

Это было двадцать лет назад.

Слух о «всеобщей амнистии» в тот же день раскатился по деловому миру. Имя Дзюнко Кагами, перепутавшей имя спонсора в прямом эфире, долго обсасывали скандальные еженедельники. Но подавали это вовсе не как позорную трагедию. А как забавную и трогательную историю.

Газеты и журналы начали в самых теплых тонах расписывать гуманизм и милосердие компании «Напитки Тайкэй». Одно-единственное происшествие вдруг без чьего-либо умысла обернулось мощным паблисити. «Напитки Тайкэй» стали еще популярнее, а Дзюнко Кагами получила рекламную поддержку для своей актерской карьеры.

Тем не менее я уволился. И меня никто не удерживал.

А через неделю в моей квартире зазвонил телефон. Начальник отдела рекламы Исидзаки самолично предложил зайти к нему в офис. Деваться некуда. Я отправился в «Напитки Тайкэй». А выслушав его, удивился еще больше.

— Ты не хотел бы работать в нашей компании? — предложил он мне, улыбаясь. — Сценарий ты переписал, чтобы взвалить вину на себя. И выгородить Дзюнко Кагами. Мальчишка! Однако, посмотрев на твою рукопись, я кое-что вспомнил. То, о чем уже порядком подзабыл… Я подумал, что, пожалуй, нынешнюю молодежь еще рановато выкидывать на помойку. Хотя, возможно, не взгляни я на рукопись, моя позиция была бы совершенно обратной… В общем, я решил тебя нанять. Что ты об этом думаешь?

«Мальчишка»… Когда он сказал это слово, я чуть не рассмеялся. И произнес то, чего сам от себя не ожидал.

— Благодарю вас, — сказал я. — Очень вам признателен. Но извините за дерзость… У меня будет одно условие.

— Какое же? — спросил он.

— Я готов заниматься любой работой, кроме рекламы. Иначе меня кошмары замучают.

Исидзаки от души расхохотался:

— Понимаю! Ну, будь по-твоему.

Вот так получилось, что, поступив в солидную компанию буквально с улицы, я чуть не полжизни проработал менеджером в одном из ее филиалов. И только два года назад меня перевели в генеральный офис.

Дзюнко Кагами оправилась от случившегося довольно быстро. Но какое-то время спустя исчезла как из кино, так и с телеэкрана. С того дня мы с ней ни разу не виделись.

— Хориэ! — окликнул меня Санада.

Я очнулся. Наш лифт стоял на «президентском» двадцатом этаже, и двери его были открыты.

3

Секретарша Нисимура встретила нас голосом строгим, как металлическая линейка:

— Вас ожидают!

Встав с кресла, она подошла к двери кабинета и постучала.

— Доброе утро! Извините, что задержались! — запричитал Санада, ввинчиваясь внутрь.

Я вошел следом и прикрыл за собою дверь.

Я не раз слыхал, что клиенты-иностранцы, посещая нас, поражались, какой тесный и неказистый кабинет у нашего президента. Таким он и оказался — символ аскетизма солидной японской компании. Я попал сюда в первый и, надо полагать, в последний раз.

— А! Доброе утро…

Президент Исидзаки сидел на диване и листал экономический журнал. Завидев нас, он закрыл журнал и широко улыбнулся. Элегантной улыбкой спокойного мужчины с серебристыми волосами.

А двадцать лет назад эти волосы были черны как смоль. Тогда ему было едва за сорок. После той встречи он очень быстро дослужился до исполнительного директора, а еще через пару лет — и до генерального, став вторым человеком в «Напитках Тайкэй». После того инцидента, ни с кем не советуясь, объявил, что в сорванной рекламе не виновата ни одна из компаний — участников телешоу. А также, на удивление всем, самолично принял меня на работу в свою компанию. Хотя подобное «злоупотребление», насколько я слышал, было совсем не в его характере.

— Присаживайтесь, — небрежно махнул он рукой.

— Благодарю вас! — произнес деревянным голосом Санада, опускаясь на край дивана.

Я присел рядом.

Картина всей троицы на одном диване привела Исидзаки в шутливое настроение.

— Ну что, Санада! Как там в последнее время наши рекламщики?

— Недурно, господин президент. Вашими молитвами телевизионная реклама «Антика» получает очень хорошие отзывы. Это неплохо влияет и на показатели наших поставок в целом. Даже сам гендиректор Тадокоро не мог этого не отметить…

Я едва удержался от смеха. Так вот где собака зарыта! Значит, мою рекламную версию «Антика», о котором говорила Охара, наверху раскручивал гендиректор! Об этом, похоже, она и сама не догадывалась.

— Да, я заметил, — кивнул Исидзаки. — В последнее время рекламный отдел и правда делает успехи. — Он перевел взгляд на меня. — А ты, Хориэ, я слышал, решил увольняться?

— Да, — сказал я,— Я знал, что когда-нибудь вы забудете свое обещание…

Раскаленный взгляд Санады прожег меня насквозь. Еще немного — одни угольки останутся. Разумеется, он не мог знать ни о моей встрече с Исидзаки двадцать лет назад, ни об условиях моего поступления на работу.

— Я ничего не забыл, — тихо сказал Исидзаки, и легкая улыбка пробежала по его губам. — Да, я обещал, что ты не будешь работать в рекламе. Это было твое единственное условие. Насколько я помню, тебя перевели сюда два года назад, не так ли?

Я удивленно взглянул на него. Значит, он не только помнил, о чем говорил со мной двадцать лет назад, но и отслеживал мою карьеру?

— Совершенно верно. Последние два года я работаю в компании по инерции. Наверное, и правда силы уже не те. Ну а теперь, в русле нашей новой кадровой политики, я решил не упускать своего шанса и спокойно уйти на покой.

— Кадровой политики? — Он слегка усмехнулся. — Видишь ли, я узнал о твоем назначении, когда уже был на этом посту. Став президентом, я больше не могу контролировать передвижение людей на уровне секций. Надеюсь, это ты понимаешь?

Да, он прав. «Условие», которое я ему выдвинул, и так выходило за рамки неписаных правил японской фирмы. А эти правила подобны земному тяготению: независимо от ранга действуют на каждого одинаково. И я — не исключение. Просто в те годы я был слишком молод, чтобы об этом помнить.

— Извините меня, — сказал я. — Прошу вас, забудьте об этом.

— Спасибо тебе, — кивнул Исидзаки.

Я не поверил своим ушам. Человек, заправляющий корпорацией с оборотом в сто восемьдесят миллиардов иен[13], благодарит меня за принесенные извинения? Меня, букашку-завсекцией, — за какие-то неурядицы в кадровых передвижках? Обалдевший Санада, слушая нас, не смел даже пошевелиться.

— А насчет твоего ухода… — продолжал Исидзаки, — ты уверен, что еще не передумал?

— Уверен.

— Даже если я прикажу тебе остаться ради компании?

— Вы прекрасно знаете: никто ни в какой компании не может такого приказать. Это противоречит свободе выбора работы. Прямое нарушение Конституции. А кроме того, подобным приказом вы бы дискредитировали свой же собственный указ о добровольном увольнении.

— Да, все верно, — кивнул Исидзаки. — Приказывать я тебе не могу. Я уже говорил гендиректору, что из-за нашей кадровой политики мы можем потерять таких специалистов, как ты. Насколько я знаю, до перевода сюда ты занимался чисто менеджерской работой. Фактически ты — первый в истории компании, кого наняли с улицы сразу на должность завсекцией… Хотя, конечно, удерживать тебя мы не можем.

Наверное, мне следовало поблагодарить его, но я промолчал. Со мной-то ладно. А что будет с теми, кого уволят сразу после меня? На дворе жуткий кризис, самый жестокий за всю послевоенную историю страны. А президент — всего лишь представитель своей компании. И его личное отношение ко мне не имеет ничего общего с его же обязанностями. В кабинете повисла гнетущая пауза.

— А кстати, — сменил он тему. — Вряд ли ты особенно радовался, но все же… Как ты себя ощутил, вернувшись в рекламу через столько лет?

— Поначалу — как Урасима Таро[14], Все вокруг перешло на цифру — печать, фото, видео. Любая мелочь контролируется компьютером… Сперва было очень не по себе.

— Что, действительно такие резкие перемены?

— Да, очень. Сам корпоративный язык изменился. Столько привычных слов умерло! «Слайды», «оптика», «гранки»… Для нынешней молодежи все эти слова — как динозавры.

— Это правда. Аналоговые технологии отжили свое… — В его голосе прозвучала едва уловимая грусть. — А тебе, кстати, сколько сейчас?

— Сорок шесть.

— Сорок шесть… Когда мы с тобой встретились, мне было столько же. Двадцать лет пролетело, а?

Его взгляд слегка затуманился, словно он переместился куда-то на пару секунд — и тут же вернулся. Да, ровно двадцать лет. Даже эти цифры он помнил точно. Похоже, наша встреча произвела впечатление и на него. Исидзаки вздохнул и вернулся к теме:

— Ладно, хватит о прошлом… Сегодня я хотел бы узнать, что вы думаете по одному вопросу. И хотя один из вас скоро уволится — на сегодняшний день он пока работает в фирме, а потому его мнение для меня очень ценно. Возможно даже, мне понадобится ваш личный совет.

— Личный совет? — выдавил потрясенный Санада. — А что значит «возможно»?

— Сначала я хочу вам кое-что показать. Одну видеозапись.

— Видеозапись?

— Да. Это частная запись. Признаюсь, домашняя съемка — мое старое хобби…

— Как же, как же! — закивал Санада. — Все сотрудники знают, что господин президент любит снимать на видео!

Я тоже читал об этом. В журнальчике нашей компании была рубрика «Мои увлечения», и однажды там напечатали фотографию президента. Стоя с видеокамерой в руках, он снимал группу светловолосых детишек на футбольном поле. Комментарий внизу рассказывал о том, как Исидзаки путешествовал в Северную Европу.

— Ну что вы! Я совсем дилетант. Уж вы-то соображаете в этом лучше меня. Так что за качество съемки строго прошу не судить…

Исидзаки поднялся с дивана и взял со стола небольшую видеокамеру.

— Хориэ! — тут же шикнул на меня Санада. Помоги, мол. Когда Исидзаки вставал, его рука легонько дернулась в мою сторону.

С проводами он обращался привычно, и за какие-то несколько секунд мы подключили камеру к телевизору. Президент вернулся на диван и поставил камеру на журнальный столик. Восьмимиллиметровая «Айва». Давно вышла из моды. По крайнем мере, на полках магазинов такой уже не увидишь.

— Это совсем недолго. Смотрите, а потом поговорим.

Исидзаки нажал на кнопку дистанционного управления, и экран телевизора ожил.

Широкая лента дороги. На обочине — светофор для пешеходов. Сейчас горит красный. Похоже на городскую улицу. Машин почти нет — видимо, раннее время суток. Полоска рассвета растекается по горизонту, отбрасывая блики на объектив. По ту сторону дороги сгрудились в кучку сонные многоэтажки. Камера не двигается. Прямо перед светофором на асфальте сидит ворона. Ранний рассвет, спокойный пейзаж. Камера наезжает. Ворона в центре кадра делается крупнее. Судя по всему, именно ворону Исидзаки выбрал для съемки.

Слева от камеры слышится крик: «Берегись!»

Перед камерой — плечи мужчины в зеленом спортивном костюме. Он перебегает дорогу на красный свет. Сбоку на бешеной скорости вылетает автомобиль, слегка задевает его и уносится прочь. Мужчина летит кубарем на землю, но тут же подымается и продолжает бег. Похоже, ушибся несильно. Он бежит дальше, чуть заметно прихрамывая. Добежав до тротуара, поворачивается к камере боком. На долю секунды нам видно его лицо. Лет тридцать с небольшим.

Ворона, захлопав крыльями, срывается с места и улетает.

«А-а!» — снова слышится чей-то крик. Похоже, самого Исидзаки.

Камера дергается, изображение дрожит. В глазок камеры больше никто не смотрит. На экране пляшет асфальт, картинка мутнеет. Все приходит в движение. В динамиках — учащенное дыхание. Непонятно с чего, но хозяин камеры тоже куда-то бежит.

Наконец объектив задирается вверх, и мы видим фрагмент одной из многоэтажек. Здание старое, но очень солидное. Видно, что денег на строительство не жалели. В центре здания, этаже на четвертом-пятом, — балкон, на котором что-то белеет. Камера наезжает.

В объективе — голова ребенка, мальчика лет двух или трех. Малыш перевесился через перила и может свалиться в любую секунду. Его захлебывающийся крик еле слышно доносит ветром. Похоже, он не может сам залезть обратно. Его ладошкам не за что зацепиться, и они болтаются, точно листья дерева на ветру. Тельце еще удерживает равновесие, но с каждой секундой это дается ему все трудней. Вот он в ужасе задерживает дыхание. Предчувствие беды наполняет кадр — и резкий крик разрывает воздух.

Ребенок слетает с балкона.

Камеру сильно трясет, картинка смазывается.

Секунду-другую объектив скользит вниз по отвесной стене, отслеживая падение. Момент, когда любой зритель хочет зажмуриться.

И тут перед камерой, словно птица, проносится чья-то тень. Тот самый бегун. Уже в следующую секунду он подхватывает выпавшего с балкона ребенка и крепко сжимает в объятиях.

Успел. В последнем рывке, за который, наверное, стоит благодарить только Господа Бога… От удара мужчина летит кувырком, но ребенка из рук не выпускает. Самое страшное позади.

В следующем кадре — мужчина, распростертый на асфальте, с ребенком в руках. Снова слышится детский плач, однако на малыше ни царапины. Он просто ревет от испуга. В глазах мужчины — неописуемое облегчение. Он поворачивает голову к камере. В капельках пота на сияющем лице переливаются искры рассвета.

На этом фильм обрывался. Вся запись не заняла и пяти минут.

— Уф-ф! — шумно выдохнул Санада. — Вот это съемка! Полный экстрим. Аж руки вспотели… Господин президент! Вы что же, сами все это сняли?!

Исидзаки молча кивнул.

— Когда?

— В прошлую субботу, утром. Еще и шести не было. Я, как обычно, гулял возле дома у себя в Хироо. Гляжу — ворона сидит. И вокруг все так тихо, спокойно. Камеру я всегда с собой ношу, вот и решил запечатлеть такой красивый пейзаж. Знал бы я, чем эта съемка закончится!

— Да… Снято что надо! — восторженно поддакнул Санада. — Я уж об этом спортсмене не говорю. Вот уж не думал, что на свете остались такие смелые люди. Да еще и с такой реакцией!

Исидзаки снова кивнул.

— Совершенно согласен! Что ни говори, а ребенок падал с пятого этажа. Внизу — сплошной асфальт… Лично я, когда увидел, как этот малыш на перилах болтается, просто замер на месте. Стою столбом, колени трясутся. А этот парень еще с тротуара заметил, что происходит, — и тут же принял решение. И спас мальчику жизнь. Да как! На ребенке ни единой царапинки.

— Хм-м! — промычал Санада, скрещивая руки на груди. — Странно, но у меня такое чувство, будто я этого бегуна где-то видел.

Как ни забавно, мне тоже так показалось. Но Исидзаки лишь молча улыбнулся в ответ. Тогда я открыл рот:

— И что же вы сделали, когда съемку закончили?

— Разумеется, выключил камеру и подсобил чем мог. Хотя от меня уже многого и не требовалось. Первым делом проверил, цел ли малыш. Зашел вместе с ними в дом. Ну, чтобы ребенка до квартиры нормально доставить. Дома мать оказалась. Как узнала, что стряслось, тут же в слезы. Давай этого парня благодарить. То есть буквально: ревет и благодарит вперемежку… Ну а дальше мне и делать там было особо нечего.

— Но как вышло, что ребенок с балкона свесился?

— Футбольный мячик. Такой детский, виниловый. Он его с балкона бросил и глазами провожал до последнего. Я потом посмотрел — там действительно на улице мячик валялся…

— А этот парень не пострадал? Его же чуть машина не сбила. На бешеной скорости.

— По-моему, его не задело. Разве что об асфальт поцарапался при падении. Это он сам мне сказал, ну я и проверять не стал.

— Если это показать в новостях — представляю, какой поднимется шум.

— Наверное, — только и ответил Исидзаки.

— Но все-таки… — робко вставил Санада, — вы сказали, вам понадобится наш совет. Что вы имели в виду?

Исидзаки выдержал паузу и произнес:

— Как по-вашему, это можно использовать в телерекламе?

— В телерекламе? — переспросили мы с Санадой и ошарашенно уставились на него.

Его глаза слегка затуманились:

— Признаюсь честно. На самом деле мне было очень стыдно.

— Стыдно? — удивился Санада. — Но отчего же?

— С одной стороны, большинство людей на такие поступки не способно. Но в то же время он не сделал ничего выдающегося. Самое замечательное в его поведении — именно эта естественность. Вот что меня потрясло. Пока он спасал ребенка, я стоял столбом и снимал свое видео. Вот за что меня теперь мучает совесть.

— Мне кажется, так думать несправедливо, — выдавил Санада. — Иначе все операторы, получившие Пулитцера, умерли бы от стыда.

— Но я же не профессиональный оператор… Санада умолк. А я спросил:

— Но почему именно в рекламе? Я, конечно, согласен, кадры очень динамичные… И все-таки?

Исидзаки подбирал слова осторожно. Так, словно размышлял на ходу:

— Как я уже сказал, эти кадры — мой стыд… И поначалу у меня и в мыслях не было как-либо их обнародовать. Однако совсем похоронить такую запись было бы непростительно. Чем больше я смотрел ее, тем больше об этом думал… Все верно! Как и ты, я сразу подумал: а что если это показать в новостях? В массмедиа у меня полно связей. Но для новостей этот случай уже устарел. Да к тому же я — представитель крупной компании, а снято как курица лапой. Вот я и подумал о рекламе. Вы заметили, что в последнее время мелькает много неплохих роликов с элементами хроники?

— Это верно, — согласился я. — Взять ту же социальную рекламу о шлагбауме. Установили скрытую камеру у шлагбаума и снимали все подряд. А потом выбрали самые опасные ситуации. Вышло очень эффектно и убедительно. Помню, этот ролик очень хвалили…

— А какой у нас сейчас лозунг для рекламы «Антика»? «Цена мужества», не так ли? Чем же это не видеоряд для такой рекламы? То есть, конечно, не обязательно для «Антика»…

— А почему бы и нет? — угодливо улыбнулся Санада. В нем опять проснулся начальник отдела рекламы. — Эфир для наших роликов проплачен вплоть до летнего пика продаж. И мы можем менять их, когда захотим…

— Нет! — Исидзаки покачал головой, — Заметьте: я ничего вам не приказываю. Я хочу, чтобы вы сказали мне как профессионалы: можно ли такой материал использовать в нашей рекламе? Это все, о чем я вас прошу. Забудьте о субординации. Отнеситесь к этой задаче объективно. Вот почему я вызвал только вас двоих. Решите, что этот материал подходящий, — сделайте ролик. Нет так нет. Я совсем не хочу, чтобы меня считали каким-то диктатором с личной придурью. И прошу вашего окровенного мнения.

— Господин президент! — произнес Санада. — Отснятые вами кадры подходят к лозунгу «Цена мужества» на сто процентов. В этих кадрах две кульминации: одна длится несколько секунд, другая — секунд двадцать. Соответственно, из этого можно нарезать два ролика на пятнадцать и на тридцать секунд…

Что ни говори, а Санада свое дело знал. Сейчас я признал это, даже забыв о том, как они с гендиректором выслуживаются за мой счет. Действительно, в этой записи было два по-настоящему сильных момента. Но по-настоящему я удивился, когда за подтверждением своих слов он обратился ко мне:

— Не правда ли, Хориэ? Что ты думаешь?

— Мне трудно сказать… Точнее, я не вправе влиять своим мнением на такие вопросы.

— Это еще почему? — удивился Исидзаки.

— Даже если такая реклама и выйдет в эфир, это случится, когда меня уже не будет в компании. А значит, я не смогу взять на себя никакой ответственности за ее результаты.

— Но я хочу знать твое мнение. Мнение человека с опытом режиссера рекламных роликов. Как ни крути, а таких людей у нас в компании больше нет.

Санада выпучил глаза и завертел головой, глядя то на меня, то на Исидзаки. Готов спорить, о моем прошлом он слышал впервые в жизни.

Я заглянул президенту в глаза:

— А такие вещи, как корпоративная этика, у нас в компании тоже отсутствуют?

Исидзаки задумался на пару секунд, после чего неторопливо ответил:

— С одной стороны, я понимаю, о чем ты. Но на сегодняшний день ты еще наш сотрудник. Отчего же мне не спросить у тебя совета? Даже если ты сам увидишь этот ролик, уже будучи безработным. В конце концов, все прекрасно понимают, что решение о выпуске рекламы в эфир принимаем не лично вы или я, а вся компания в целом.

Он говорил со мною как ни один президент фирмы не говорит со своим завсекцией. Он почти упрашивал. И, что самое сложное, опирался на здравый смысл. Действительно, ответственность за выпуск рекламы в эфир ложится на фирму в целом…

Я снова вспомнил слова, которые он произнес двадцать лет назад. «В том, что случилось, компания никого не винит. Всю ответственность я беру на себя». И точно так же, как двадцать лет назад, я ответил, почти не думая:

— Если честно, проблем сразу несколько. Даже если отставить в сторону проблемы вашей личной совести и думать только о бизнесе…

— Я внимательно слушаю.

— Во-первых, вопрос: стоит ли новый ролик того, чтобы заменять им уже готовый?

— Именно это я и хочу понять. Как, по-твоему?

— С одной стороны, я согласен с господином Санадой. По содержанию это полностью совпадает с лозунгом рекламы «Антика». Возможно даже, именно такой видеоряд выражает «цену мужества» точнее. И если пустить по экрану бегущую строку: «Вы смотрите запись реальных событий», — я уверен, что ролик пойдет на ура. Аудитория воспримет его с восторгом, и коммерческая отдача будет посильней, чем у нынешнего.

— Тогда о каких еще проблемах ты говоришь? — встрял Санада.

Я посмотрел на него, затем на Исидзаки и продолжал:

— Но как раз это и может обернуться проблемой.

— Какой же?

— Морально-этической. Сама успешность этого ролика может вызвать отторжение. Как вы сами сказали, это видео снимал человек, хладнокровно отстранившийся от происходящего. И это хладнокровие можно воспринять как жестокость. Что бы при этом ни чувствовали вы сами, — сила самой истории такова, что ее коммерческое использование, к сожалению, могут принять за цинизм. За насмешку над человечностью.

При слове «цинизм» Исидзаки не повел и бровью.

— Ну, и как ты считаешь? Такой риск оправдан? — только и спросил он.

— Лично мне кажется — пятьдесят на пятьдесят, — ответил я. И, понимая, куда он клонит, продолжил: — Пока неясно, как это будет смотреться в готовом виде. Я думаю, сцену падения стоило бы слегка пригасить, а главный акцент сделать на кадрах со спасенным ребенком… Но если все-таки заваривать всю эту кашу — нужно понимать, что главные сложности будут не с «Антиком», а с самим роликом.

— Какие сложности?

— С копирайтом и правом на портрет[15], — ответил я. — С первым, поскольку вы сами это снимали, проблем не возникнет. А вот с правом на портрет придется повозиться. Используй вы эти кадры в обычной телепрограмме — еще ничего. Но коммерческая реклама — это, как известно, «трансляция с целью обогащения». Как только встает вопрос о деньгах, возникает необходимое условие: по закону вам придется получить согласие на показ от всех участников этой съемки. Исидзаки мягко улыбнулся:

— На самом деле здесь любопытный момент! Вот и Санаде лицо этого «спортсмена» показалось знакомым. После съемки, уже когда все закончилось, мы с ним обменялись визитками. Тут-то я и понял, что это за птица…

Он полез в карман, достал карточку и положил на стол.

— Ах во-от оно что! — воскликнул Санада, пробежав по ней глазами. На визитке значилось:

ЁСИЮКИ ЁДА

Профессор

Университет Эдо

Факультет экономики

И я наконец тоже вспомнил. На видео этот человек разительно отличался от своего имиджа в телевизоре. Возможно, из-за спортивного антуража.

Ёсиюки Ёда был ученым-экономистом пронзительного ума. В последнее время его лицо так и мелькало в популярном телешоу по вопросам дефляции и общеазиатского кризиса. Чуть ли не каждую неделю. Он рассуждал о политике, не относя себя ни к правым, ни к левым. Выглядел приятно, говорил мягко, его язык был понятен любой домохозяйке — в общем, идеальный полемист для телевидения. Хотя даже вне телевидения его имя частенько упоминалось и в общей, и в специальной прессе. Я поднял взгляд от визитки.

— Тогда, конечно, связаться с ним не составит труда. Но даже если господин Ёда согласен, остается ребенок. Необходимо получить согласие родителей. А их реакция может быть какой угодно. Родители, которые бросают ребенка на произвол судьбы и подвергают его жизнь опасности, могут потерять слишком много в глазах общества. Так что я бы на вашем месте сначала выяснил именно этот вопрос.

— Ну, тут могут быть варианты… — заговорил Санада. — Конечно, мы не сможем заплатить им как звездам экрана. Но если предложить какую-то сумму в качестве благодарности, — думаю, они не откажутся. Кроме того, если им сказать, что господин Ёда уже согласился, а этот ролик — отличный шанс хоть как-то его отблагодарить, возможно, что они сами захотят нам помочь…

— Или не захотят, — отрезал я. На свете сколько угодно случаев, когда отец и мать расходились во мнениях по таким вопросам. Я уж не говорю о том, что от самой тактики Санады за версту разило дилетантством. Но об этом я промолчал. Как бы ни повернулось, — заниматься этим ему, а не мне.

— Но вернемся к главному, — сказал Исидзаки. — Значит, саму идею использовать эти кадры в рекламе Санада воспринял с энтузиазмом. Я так понимаю?

— Совершенно верно, господин президент.

— Ну а ты, Хориэ? Вынеси свой вердикт…

— Как мы и условились, я только высказываю впечатления. И сложности, которые я перечислил, — тоже не более чем впечатления. Я не в той ситуации, чтоб выносить вердикты.

— Ладно! — Из тона Исидзаки исчезло всякое сомнение. — Тогда сделаем так. Вы берете это видео и делаете из него тест-версию для новой рекламы «Антика». Затем мы устраиваем просмотр. И если ролик получает одобрение совета директоров, с середины месяца запускаем его в эфир. Разработку тест-версии я поручаю заведующему секцией Хориэ. До конца месяца Хориэ числится сотрудником нашей фирмы, а значит, ему следует воспринять это поручение как приказ. Всех вышестоящих начальников, начиная с гендиректора Тадокоро, я извещу об этом лично.

Совершенно обалдев, я уставился на Исидзаки. Технически, конечно, ничего невозможного нет Сюжет ясен, сроки определены. Материал отснят, сценарий займет день, от силы два. Монтаж на нашей студии отнял бы дня четыре с учетом выходных, но если поручить его субподрядчикам из фирмы «Хи-но», то и дня за три управимся. И если не будет проблем с этим чертовым правом на портрет, то назначить просмотр через неделю вполне реально…

И все-таки я не выдержал:

— Я не совсем понимаю. Когда это господин президент успел перевести разговор на производственные рельсы? Насколько я помню, вы собирались с нами всего лишь посоветоваться, и не больше.

— Хориэ!.. — угрожающе одернул меня Санада.

— Наверное, когда ты делился своими впечатлениями, — как-то странно усмехнулся Исидзаки.

А может, во мне просто взыграла кровь старого рекламщика и на старости лет вдруг захотелось рискнуть?

Я по-прежнему смотрел на него. Все эти двадцать лет, когда бы я ни вспоминал это лицо, на нем всегда оставалось то самое выражение: «Всю ответственность я беру на себя». Однако сейчас я уловил в этом лице оттенок торжественной скорби. «Похоронить эту историю было бы непростительно… Эта запись — мой стыд…» Так он сказал. И что же, теперь ему захотелось показать свой стыд всему миру?

— Хорошо, — ответил я. — Но сперва я хотел бы просмотреть эту запись еще раз.

— Можешь забирать пленку прямо сейчас.

— Нет-нет. Прежде чем я решу, забирать ее или нет, мне нужно уточнить технические детали. Я не хочу никому выкручивать руки, но это действительно необходимо. Раз это документальные кадры — их обработку придется сводить до минимума. Я должен проверить, достаточно ли секунд в ключевых эпизодах…

Исидзаки кивнул и снова включил камеру. Я поднял руку с часами и поднес к экрану.

Все началось с начала. Определенно, что-то было не так. Но что? Все еще не понимая, я смотрел то на часы, то на экран. Дело подходило к первой из «кульминаций», как это назвал Санада.

Появляется голова малыша, его крик разрывает воздух. Падение. Камера съезжает вниз по стене. В кадр влетает Ёсиюки Ёда. Мастерский прыжок, блестящий подхват. Его случайный взгляд в объективе. В глазах облегчение, в капельках пота — рассвет. От крика ребенка до финала — одиннадцать или двенадцать секунд. Примерно столько же в «Пульсе» с негром-боксером: там было пятнадцать. Нарастить начало и финал — выйдет нормальный ролик секунд на тридцать. А если постараться, то и еще плотнее. Выключив камеру, Исидзаки повернулся ко мне:

— Ну, и что там с секундами?

— Укладываемся, — кивнул я и протянул руку к визитке. — Но для просмотра даже закрытой тест-версии нужно решить вопрос с правом на портрет. Иначе в работе нет смысла. Я могу воспользоваться этой визиткой?

Он кивнул. Я спрятал визитку в карман.

— И еще. Вы можете сообщить мне адрес и фамилию хозяев той квартиры?

— Точного адреса я не знаю, но дом и хозяйку запомнил…

Он вырвал страничку из блокнота на столе, взял ручку и принялся рисовать карту. Я же в это время разглядывал камеру и монитор. Телевизор был точно таким же, что и в нашей переговорной. Санада молчал, скрестив руки на груди, с крайне мрачной физиономией. Как пить дать, оттого, что его мнения больше никто не спрашивал.

Закончив рисовать, Исидзаки вручил карту мне. Улица Гайэн-Ниси. Стрелка в переулок между Ниси-Адзабу и Хироо. «Розовые холмы Гайэн-Ниси», квартира 503. Госпожа Киэ Саэки.

— Подробно я не расспрашивал, но мне показалось, что из родителей у малыша только мать. Отец, похоже, отсутствует…

Я кивнул.

— Кто-нибудь еще знает об этой записи?

— Только вы двое. — Он вынул кассету из камеры. — Следовательно, о содержании нашей беседы должны знать только те, кто готовит ролик.

— Слушаюсь, — поклонился Санада.

Я взял со стола кассету и поднялся с дивана. Санада засеменил к выходу. Я пошел было за ним, но в последнюю секунду обернулся.

— И еще… Как мне следует поступать, если в процессе этой работы возникнут форс-мажорные обстоятельства?

— Например? Если господин Ёда не согласится?

— В том числе и это.

— Звони мне напрямую.

Я кивнул и уже подошел к двери, когда он окликнул меня:

— Да! Все думал у тебя как-нибудь спросить…

— О чем?

— Двадцать лет назад ты хотел взвалить на себя всю вину за одно происшествие. Кажется, кого-то прикрывал… Можешь сказать, что тобою двигало?

— А почему вы сегодня об этом вспомнили?

— Давненько не виделись… Посмотрел на тебя — и вспомнил.

— Красная нитка.

— Красная нитка?

— Да. А все остальное спросите у той, кого я прикрывал, если еще когда-нибудь ее встретите.

И я опять отвернулся. Теперь уже в последний раз.

4

Мы вышли в коридор. Санада вздохнул, явно борясь с охватившим его смятением.

— Ну и разговорчик, а? Кто бы мог подумать! Вон как все обернулось…

— Да уж.

— Вот что, Хориэ! В одиночку тебе со всем этим не справиться. Можешь рассчитывать на весь отдел. Вот и с этим профессором Ёдой наверняка придетсяповозиться…

— Возможно. Но, как вы сами сказали, я еще две недели ваш сотрудник. Да и президент подчеркнул, что поручает это дело лично мне. Выходит, я должен справиться самостоятельно. А на крайний случай — в моей секции людей достаточно…

Санаду перекосило. Но забыть, о чьем приказе речь, он, конечно, не мог. Укол достиг цели: мой босс обмяк, и в его тоне уже не осталось ничего, кроме спеси начальника.

— Ну что ж… Тогда выбирайся сам. Но помни: все отчеты — ко мне на стол. А начнет людей не хватать — немедленно сообщай.

— Благодарю вас. Если что, вы первый об этом узнаете.

— А кстати! Что-то там в разговоре мелькнуло… Ты что, с президентом давно знаком? Никогда об этом не слышал.

— Да нет… Это так, его личное. Хотите подробностей — спросите у него самого.

Санада позеленел еще больше. Я сделал вид, что ничего не заметил, и вызвал лифт. Как вдруг за спиной послышалось:

— Хориэ? А тебя сюда как занесло?

Я обернулся. Улыбаясь, передо мной стоял Какисима.

— О… Кого я вижу!

— Скорей уж — кого вижу я! Это ты на моем этаже, а не наоборот!

— Ах да. Извини, забыл.

— Ну, привет, привет…

В разговор вклинилось льстивое «доброе утро» Санады. Заметив наконец и его, Какисима ответил на поклон.

Такаси Какисима был моим одногодкой. В свои сорок с небольшим заправляет отделом общего менеджмента. Год назад избран членом совета директоров. Если выдержит второй срок, станет управляющим директором, а там и до генерального недалеко. Да, честно говоря, он того заслуживает.

Наскоро раскланявшись с Санадой, он опять повернулся ко мне:

— Ты как раз вовремя! Сам хотел тебе позвонить, да все руки не дойдут. Может, чайку?

— Рад бы, да задание срочное.

— Задание? Ты же увольняться решил! Что, под конец работой завалили?

— Видите ли, особые обстоятельства… — снова встрял Санада.

— Да-да, — подхватил я. — Старые грехи не отпускают. Такая у нас, торгашей, несчастная карма.

— Да ладно! Что, и полчасика не найдешь? Господин Санада! Неужто и впрямь так торопитесь?

— Ну, разве что на полчасика… — через силу кивнул Санада.

Деваться ему было некуда. Трудно перечить начальству, даже если это начальство на десяток лет младше тебя самого. О наших отношениях с Какисимой хорошо известно в отделе. Маленькому завсекцией благоволит член совета директоров. Да настолько, что иногда надирается с ним в кабаке. И Санада, конечно, тоже об этом знал.

После того, что случилось у президента, даже полчаса болтовни с Какисимой мне были нужны как воздух. Я повернулся к Санаде:

— К работе я приступлю, как только вернусь. Насчет сроков можете не беспокоиться.

Вконец помрачневший Санада кивнул:

— Вернешься — сразу ко мне. Уточним все детали задания.

Когда двери лифта закрылись, Какисима язвительно усмехнулся и покачал головой.

— Горбатого могила исправит. С начальством трещит как по писаному, а смысла — кот наплакал. Еще пять лет назад он смотрел на меня совсем другими глазами… Ох, не умею я с такими типами общаться!

— Да ты и не общаешься. Это мне каждый день приходится… А, ладно, скоро всему конец! Еще немного, и мне будет даже проще, чем вам, управленцам…

— Кто знает, кто знает.

— Ладно, об этом после, — сказал я. — Ну что, найдешь пустую приемную?

— А может, в баре наверху посидим?

— Тогда погоди. Я должен кое-куда позвонить.

— Хочешь проверить, где твой Санада без тебя шляется? — засмеялся он и достал из кармана телефон.

— Да нет, — покачал я головой. — Мобильник-то и у меня есть…

Он удивленно уставился на меня:

— Так ты не хочешь, чтобы я слушал?

— Ну, в общем, да…

— Ну что ж. У старых холостяков свои причуды, — понимающе усмехнулся он и указал на дверь рядом с лифтом. — Зал совета директоров сейчас пустует. Я тебя здесь подожду.

Я кивнул, прошел в зал и закрыл за собою дверь. Разговор мой был настолько простым, что даже мобильник не требовался. Я снял трубку внутреннего телефона, стоявшего у двери, и набрал номер.

— Отдел рекламы, — раздался в трубке вышколенный голосок.

— Охара?

— Шеф? По внутреннему? Куда это вас занесло?

— Неважно. Срочная просьба.

— Что такое? Надеюсь, не по работе?

— К сожалению, по работе. Что ни говори, а с конторой тебе повезло. Когда полфирмы поувольняют, тебе до самой пенсии работы хватит. Скажи-ка, Санада уже на месте?

— Пока не видать… А, вот он! Только вошел.

— Тогда объясняю, в чем дело. Если надоест слушать шефа, которого вот-вот увольняют, — положишь трубку в любую секунду.

— Как вам не стыдно! Я, между прочим, к работе серьезно отношусь…

— Понял, понял. Буду добреньким… В общем, на меня навесили последнее задание. Вообще говоря, их два, но пока слушай первое. Срочно позвони дизайнерам из «Хино», забронируй на четверг монтажную студию. Сообщи плановику и режиссеру о новом заказе. Скажи Отани и Хонде, пусть разгребают дела как хотят, но к ночи на пятницу мы должны закончить новую тест-версию для «Антика».

— Ого! Значит, наверху решили снимать новый ролик?

— Потом расскажу.

— Четверг — послезавтра. Для брони уже слишком поздно, придется оплачивать.

— Ах да! Ну ладно, оплачивай. И еще одно… Это уже касается только тебя.

— Ну вот! То говорите, что будете демократичным, то на личное давите…

— Вот потому что никто ни на кого не давил, полфирмы теперь разгоняют!

— Я поняла… Продолжайте.

— Найди прокатный пункт. Только не видео, а где аппаратуру берут. В телефонном справочнике хоть с десяток да наберется. Срочно возьмешь кое-что напрокат.

— Что именно?

— Видеокамеры. Но не профессиональные на три четверти дюйма, а домашние, восьмимиллиметровки.

Две штуки. Хотя бы одна из них должна быть «Айва», модель «Pure Movie LX». Не перепутай, это важно. А также парочку новых… Ну этих, цифровых, что пару лет назад появились. Одна из них тоже должна быть «Айва».

— Итого четыре камеры? — уточнила она. — Но ведь все это есть у «Хино»! Только попроси — сразу подготовят что нужно.

— Нет-нет. Совершенно необходимо, чтобы ты сделала это сама.

В трубке послышался вздох.

— Надо же, как все непросто… А пленку для каждой камеры покупать? Без пленок же смысла нет!

Я невольно рассмеялся. В эту секунду я как раз доставал из кармана кассету.

— Тонко подмечено. Одна у меня уже есть — «айвовская», на шестьдесят минут. Серия «Pure Eight». Купишь еще три таких же в любом круглосуточном. Это всё.

— Я поняла. А что отвечать, если Санада спросит, куда я собираюсь? Что я получила от вас задание по телефону?

— Да, так и скажи. Начнет приставать — скажи: вернусь и все объясню.

— Ясно. Считайте, уже ушла.

Она отключилась. Я же, не вешая трубки, достал из кармана визитку профессора Ёды. Поглядев на нее секунд пять, передумал и сунул обратно в карман.

Какисима дожидался меня, стоя у лифта руки по швам. Своей выправке исправного служаки за все свои годы в компании он не изменил ни разу. По крайней мере, с тех пор, как мы начали с ним работать бок о бок.

Двадцать лет назад, когда меня наняли менеджером в «Напитки Тайкэй», наши столы стояли рядом. Я сразу почувствовал, что этот парень не такой, как все. Из всех пищевых концернов, созданных после войны, группа «Тайкэй» была старейшей. Со мной, воробьем, залетевшим в такую престижную фирму буквально с улицы, все обращались как с мальчишкой. Но только не Какисима. Он никогда не сторонился меня, разговаривал дружелюбно и просто. И он же научил меня первой премудрости, когда я еще не понимал вокруг ни черта.

Двадцать лет назад я так же, как и сегодня, стоял в коридоре и дожидался лифта.

— Знаешь, Хориэ, — окликнул он меня, — на этой работе лучше не держать руки в карманах.

Я удивленно посмотрел на него. А он засмеялся и добавил:

— Тебе, конечно, это может показаться ерундой. Но если все время ходить руки в брюки, твоим партнерам начнет казаться, что у тебя всегда все в порядке. А в мире больших компаний, если ты выглядишь счастливчиком, — тебе конец. Никогда не держать руки в карманах, считай, основа хорошего менеджмента…

Держать хотя бы левую руку в кармане было моей старой привычкой. С тех пор, как на моей руке появился проклятый ожог. Эта привычка стала частью меня еще до вуза. Следуя совету, я послушно вынул руки из карманов. Его взгляд тут же скользнул по моей руке, задержался на пару секунд и снова поднялся.

— Какой ужасный ожог. Откуда?

Ни в его голосе, ни в манере держаться не было ни малейшей насмешки. Подобных людей я не встречал уже очень давно. Обычно люди смотрели на шрам и делали вид, что ничего не замечают.

— Откуда берутся ожоги… От несчастных случаев, разве нет? — сухо сказал я.

— И то верно, — ответил он, ничуть не смутившись. — Прошу прощения.

С этого разговора мы сблизились по-настоящему. Много времени это не заняло. Всем азам менеджмента научил меня именно он. И даже когда я напивался до потери сознания, нянчился со мною все тот же Какисима. Так продолжалось три года подряд, пока его не перевели в генеральный офис. Но и потом мы вспоминали друг о друге достаточно часто, чтобы надираться на пару хотя бы два или три раза в год.

В знаменитом небоскребе «Страховая компания Нидзё» наша компания занимала восемь этажей, с двенадцатого по двадцатый. Бары и рестораны располагались под самой крышей — на тридцать втором. В такой ранний час почти все они пустовали.

Какисима, не думая, сел за столик спиной к окну. Мое место оказалось получше: из окна открывалась панорама огромного Токио.

После перевода в генеральный офис Какисима стажировался за границей в партнерской фирме, где всего за два года получил степень магистра делового администрирования. Людей с таким опытом у нас в фирме и десятка не наберется. До своего нынешнего положения он дослужился, умело обходя все ямы и колдобины на пути. Я же получил свое место совершенно случайно, без особых усилий.

Я взглянул за окно. Не считаясь с желанием Какисимы обставить нашу встречу поуютнее, дождь, зарядивший с утра, все никак не кончался. Над кварталами Синдзюку нависали угрюмые черные тучи.

— Чего это тебя на двадцатый этаж занесло? — начал он. — С кем-то из директоров говорил?

— Исидзаки к себе вызывал.

— Ого… Сам? С чего это вдруг?

— Это ты у него спрашивай. Хотя, насколько я понял, он скоро тебе все расскажет. А мне до тех пор молчать велено.

— Вон, значит, как… — хмыкнул Какисима. — Что-то важное, надо полагать. Ну ладно, подождем, пока сам проболтается. Но давай лучше о тебе поговорим. Признаться, ты меня огорошил… Чего ж ты сразу не позвонил?

— Ты о чем?

— Об увольнении твоем, о чем же еще! Вот уж не думал, что Санада предложит такое тебе! Я и списки-то на увольнение увидел только три дня назад. И глазам не поверил. Что, не мог сказать хотя бы словечко?

— Ну, я звонил. Уже после того, как все подписал. Да ты в командировку умотал за границу.

— Ах да… Из поездок в последнее время не вылезаю.

— Да ладно, бог с ним. Реорганизация компании — штука нынче модная. А я, как ты знаешь, за модой слежу.

— Может, работа разонравилась?

— Да не то чтобы… — Я покачал головой.

Нравится ли мне моя работа, я глубоко не задумывался. И, признаться, сам плохо понимал, в чем тут дело. Как я и сказал президенту, дело вовсе не в том, люблю я свою нынешнюю работу или нет. На свете есть много служак, которых не устраивает судьба клерка. Возможно, я стал одним из них. К тому же я просто устал. Молодость прошла, и сил не осталось. Может, все дело в этом? Не знаю.

— Я и сам не пойму. Показалось, что так будет проще всего. Все-таки двадцать лет прошло. За любым приливом приходит отлив. Что тут еще скажешь…

Какисима горько усмехнулся:

— Ты в своем репертуаре. Теперь «Напитки Тайкэй» потеряют одного из лучших специалистов.

— Да ладно! Ты единственный, кто так считает.

— Не скажи… Все признают, что реклама в компании держится на тебе, хотя ты порой и дерзишь начальству. А все, кто работал с тобой в филиале, считают, что потеряли хорошего менеджера.

— Ах, менеджера… — хмыкнул я и опять взглянул за окно. Времена, когда я работал менеджером, казались теперь такими же далекими и размытыми, как этот дождливый пейзаж. — Да я ж тогда и не делал ничего толком. Просто держался тех инструкций и правил, которым ты меня научил…

— Не говори глупостей! Ты сразу попер своим курсом. Все, кто с тобой работал, прекрасно помнят, как ты бегал по заказчикам. Всех охватить успевал — от самых крупных до розничной мелюзги. Туфли стаптывал, до глубокой ночи контракты подписывал. По выходным на работе торчал. Что, я не помню, как ты своими руками на складе помогал грузовики разгружать? Заказчики это мигом отметили и вспоминают тебя до сих пор. Потому что обычные менеджеры «Тайкэя» держат себя как придворные у трона его величества — на хромой козе не подъедешь. Один ты был не такой.

— Да уж. Я в отличие от тебя любил мышцы поразмять…

Он окинул меня взглядом и улыбнулся.

— Вот и костюмчик твой с галстуком — из тех еще времен. Потому что на таких, как ты, все сразу снашивалось и через каждые пару месяцев приходилось новое покупать. Так или нет?

— Может, и так… Давно это было, не помню уже.

Дождь за окном все никак не кончался. Я вгляделся в этот пейзаж, и меня вдруг пробил озноб. Я вспомнил, как проснулся сегодня на Роппонги. «Не простудись, клиент!» — сказала мне девчонка из бара. Ничего, Нами-тяи. На этот раз, кажется, обошлось. Хотя просыпаться в луже на улице и не схватывать воспаление легких с каждым годом становится все трудней…

Мелкий дождь, разбудивший меня на рассвете, теперь лил вовсю, накрывая город клубами серого дыма.

— Эй, Хориэ! — окликнул меня Какисима. — Что с тобой? Ты чего такой бледный?

Я перевел взгляд на него:

— Да нет… Все в порядке.

— Какой-то ты, брат, сегодня рассеянный, — заметил он и вдруг понизил голос: — Кстати, насчет твоего увольнения. Ты в курсе, что вводить систему увольнений гендиректору помогал лично я?

— Да, я слышал. Правда, уже после того, как заявление подписал.

Он криво улыбнулся:

— Значит, о том, что первый злодей на деревне — наш главный менеджер, слухи уже пошли? Ну и ладно. Черт с ней, с репутацией. Обидно другое… В этой системе мы допустили только один просчет. Выбор, кого именно следует увольнять, мы предоставили начальникам отделов. И при таком огромном штате, как у нас, все превратилось в бездушный конвейер!

— Ну что ж. По крайней мере, у нас в рекламном этот выбор был идеальным.

— Перестань… Я-то думал, чутью Санады можно верить! Откуда я знал, что он такой безнадежный осел?! Пойми, если не считать этой промашки с тобой, — в целом подобная тактика была действительно необходима! Ты ведь сам знаешь, что происходит. За последние четыре года наш текущий платежный баланс только уменьшался. Так? И я тебе больше скажу: уже к концу марта «Напитки Тайкэй» нырнут в минуса! Ты, конечно, скажешь, что на одних инсайдерских сделках можно еще долго тянуть и не беспокоиться, но за всю историю компании мы впервые уходим в минус. Наши акции остаются без дивидендов, и обвала, похоже, не избежать.

— Хм-м… Обвал акций?!

За моей спиной прошел какой-то его знакомый. Мигом нацепив маску приветливости, Какисима раскланялся, но уже через пару секунд снова стал собой.

— Уф-ф… В общем, это я сейчас так спокойно говорю. А на самом деле пахнет жареным. Как ты знаешь, после введения налога с продаж народ затянул пояса — но напитки всегда покупал стабильно. Эту стабильность разве что погода может испортить. Объемы продаж по стране за несколько лет пусть немного, но выросли. И у главного лидера, «Одзимы», и у некоторых других прибыль выросла чуть ли не вдвое. Вот и подумай: еще лет десять назад и у «Одзимы», и у нас продажи были одинаково плохими. А сравни нас сегодня — точно в разных мирах живем!

— Да… Похоже на то, — кивнул я.

— А все потому, что мы вечно тянули с разработками новых брендов. И ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни было. По всем позициям — кофе, чай, овощные и фруктовые соки — мы проигрываем сейчас потому, что уже очень долго не предлагали ничего нового. Я уж не говорю о черепашьей скорости, с которой мы осваивали все эти уличные автоматы, мини-бутылки и круглосуточные магазины…

Да, здесь он прав на все сто. Из всех наших брендов только «Антик» претендовал на достойную борьбу с конкурентами. Этот новейший продукт разработал сам Какисима, как только стал членом совета директоров. Последняя уборщица знает, что под его руководством разрабатывается все: от формулы напитка до картинки на упаковке.

— Об этих проблемах говорилось уже очень давно. Как и о том, что у компании скопилось слишком много финансов, которые никуда не вкладывались. В итоге их обложили такими налогами, что мы начали медленно задыхаться. Я впервые узнал об этом, только войдя в совет директоров. Уже в следующем квартале мы выйдем на такой минус, что весь рынок содрогнется! Иначе говоря, корни нынешних проблем — в просчетах, допущенных кем-то несколько лет назад. Нам досталось гнилое наследство. И кто этому виной — надеюсь, тебе объяснять не нужно…

Я молча кивнул. На кого наезжает Какисима, ясно даже простому завсекцией. Президент. Второй человек в компании, который отказался от абсолютной власти и назначил Тадокоро гендиректором. Именно потому, что слишком опоздал с выпуском новых брендов. И это случилось как раз тогда, когда наши напитки стали продаваться из рук вон плохо.

Какисима понизил голос:

— Скажу тебе по секрету. На самом деле сокращение штатов одним залпом не ограничится. До конца года влупят еще один.

Я поймал его взгляд.

— Трехсот увольнений им мало?

— Да. И даже лучшие продажи «Антика» не спасут ситуации. Банки все больше жмутся с кредитами, свободных капиталов все меньше. Если так будет продолжаться, компания провалится внутрь себя, как вулкан. Чтобы выжить, придется уволить еще четыреста человек. Другого выхода нет.

Ничего себе, подумал я. Значит, в итоге выкинут на улицу семьсот человек? И за какой-нибудь год штат компании уменьшится на треть? Я даже не подозревал, насколько все запущено.

— Ну и ну… — покачал я головой. — Только зачем ты рассказываешь это мне? Что ты хочешь сказать? Не тяни.

— Я хочу, чтобы ты остался.

— Остался? Он кивнул:

— Именно. Реорганизация, которая нам нужна, — это ведь не просто сокращение штатов. Об этом поскандалят в прессе, но очень скоро забудут. Речь идет о полной перестройке системы управления. Проще говоря, нужно оставить только самых талантливых, перекроить всю пирамиду власти и резко активизировать производство. В любом другом случае компания обречена.

— Сразу видно — человек магистра получил. Реорганизация… Я, наверное, и слово такое без ошибок не напишу.

— Я тебя умоляю… Так ты что же, не хочешь остаться?

— Прости. Я уже и президенту сказал, что выхожу из этой игры.

— Из этой игры? — уточнил он, и только тут я понял двойной смысл этих слов.

С давних пор я открыто говорил то, что думаю, лишь одному человеку. И это был Какисима.

— Ну, мало ли что ты ему сказал. Все еще тысячу раз переменится…

Я молча смотрел на него. Тогда он продолжил:

— Можно сделать так. Мы оформляем твое отсутствие как долгосрочную командировку в одну из дочерних фирм. Сразу на место начальника отдела. Через год ты возвращаешься и возглавляешь отдел рекламы. Это место я для тебя освобожу. Тадокоро будет только «за».

Значит, с генеральным он в одной связке. Для них продвинуть по службе любого завсекцией — раз плюнуть. Президента даже не спрашивают. Что же это выходит — раскол? В такие интриги Какисима никогда меня не посвящал.

Лет пятнадцать назад, когда компанией заправлял ее основатель, никто и подумать не мог о том, что руководство может развалиться на враждующие группировки. Но чем хуже шли дела, тем крупней становились семена раздора — и вот теперь они наконец проросли. Клан президента против клана гендиректора. А точнее, Семья против экономистов. И хотя до открытой войны дело пока не доходит, перевес, если верить Какисиме, на стороне вторых. Сам Какисима, понятно, ассистент гендиректора. Да не просто помощник, а его разящий меч. Ни для кого в компании это давно уже не секрет.

— Значит, ты хочешь, чтобы я взял на себя всю рекламу компании?

Он кивнул.

— Исидзаки рассказывал мне, как он тебя нанимал. Я также запомнил, что он не сдержал своего обещания. И до сегодняшнего дня ни разу с тобой не контачил, так?

— К чему ты клонишь? Что-то я не пойму.

— К тому что ты, брат, — центральное звено нашей корпоративной стратегии. Поверь мне, настолько сведущих в своем деле специалистов у нас по пальцам пересчитать! Именно благодаря тебе так успешно продвинулась реклама «Антика». Уже этого достаточно, чтобы понять, кто есть кто. Стань я членом совета чуток пораньше — вы с Санадой уже давно поменялись бы местами.

Интересно, подумал я. Что бы он сказал, узнав о новом ролике президента? Впрочем, как раз об этом я должен молчать.

— Извини за прямоту, но… Все это мне больше не интересно.

— Вот как? Но что ты собираешься делать дальше?

— Пока не решил.

— Может, держишь что-нибудь на примете?

— Нет, ничего. Какисима вздохнул.

— И как ты будешь жить? У тебя даже сейчас ползарплаты в долги улетает, верно? И это еще только бывшей жене!

— А ты откуда знаешь? Он усмехнулся:

— Да от тебя же! Сам не помнишь, как полгода назад надрался и все мне выболтал?

Теперь уже я вздохнул. Действительно, долги еще висели на мне. Кредит за трехкомнатную квартиру, которую лет десять назад я оставил Кумико, и алименты на ее содержание после развода. Свое нынешнее жилье я снимал.

— Долги я закрою из выходного пособия. Все до последней иены… В общем, как-нибудь выкручусь.

— Ну-ну, — хмыкнул Какисима. — Что у тебя на уме? Вроде и на работе все было гладко. Сравнить со старыми временами — какой-то ты другой стал, а? Конечно, за воротник ты и раньше закладывал.

Но в последнее время, я слышал, просто из канавы не вылезаешь. Или сам себе могилку решил выкопать?

Я молча смотрел на него. И вдруг он заговорил со мной как никогда прежде.

— В общем, скажу тебе напрямую. Знаешь, чего ты боишься? Что в мире больших корпораций ты свое время уже упустил. Что ты не выдержал испытательный срок, когда нужно было терпеть и вести серую, неприметную жизнь. И что весь этот срок ты словно играл понарошку. Тебе кажется, что вся твоя жизнь была напрокат. Но то ли ты слишком привык к ней, то ли слишком устал, чтобы что-то менять. И якобы лишь теперь начинаешь это осознавать. Только учти: лично я о тебе так не думаю. Давно уже хотел поговорить с тобой, предостеречь от всей этой ерунды. Уверяю тебя, все эти двадцать лет у тебя получалось отлично. И получится еще лучше, если постараешься.

Наклонившись, он заглянул мне прямо в глаза. Я опустил голову. Жизнь напрокат? Может, оно и так. Может быть, он попал в мое самое уязвимое место. Нашел болевую точку, о которой я и сам не подозревал. Это он умеет. Мне вдруг почудилось, будто я сижу перед ним нагишом. Но все же я поднял голову и посмотрел на него. Что ни говори, а он сам нарушил запретную зону, существовавшую между нами все эти годы.

— И это называется «всё как есть»? Не мути! Ведь ты просто хочешь, чтоб я, прослужив собачкой на эту компанию двадцать лет, потерпел еще немного? Ты это хочешь сказать?

— Да нет же! Я о том, что… Ну, должна же и у тебя быть какая-то цель впереди! Нужна тебе эта цель или нет? Вот о чем я спрашиваю. Если ты останешься — я все улажу. Это будет на пользу и тебе, и компании. Если ты думаешь о цели в жизни, то такое будущее — не самый плохой вариант. Как считаешь?

— Цель в жизни? Ну ты прямо как папочка заговорил. Зачем она мне? Чтобы до самой смерти из-за нее париться?

— Она всем нужна.

— Так что же, в твоем случае цель в жизни — выкинуть на улицу семьсот человек?

— И это тоже.

— Ну, слава богу. Классную цель ты себе нашел. А у меня вот никакой нет. Ни малехонькой. Ну, разве что времени побольше свободного, чтобы в кино ходить… Только дальше тебе будет хреновей, чем мне.

— Не беспокойся, к этому я тоже готов. Все, что мне теперь остается, — это идти на прорыв.

— А точнее, идти по головам? Тебе за свою задницу беспокоиться не нужно. Так почему бы сразу не вышвырнуть всех одним списком?.. Прости, но эти игры не для меня. Если я останусь — так и буду лить воду на вашу мельницу, заняв место какого-нибудь бедолаги. А потому давай-ка сделаем вид, что ты ничего мне не говорил. Куплю попкорна и полюбуюсь на вашу реорганизацию откуда-нибудь с галерки. Страсть как любопытно, чем закончится ваш великий блокбастер…

Я поднялся, на секунду встретился с ним глазами. Не отводя взгляда, Какисима позвал меня:

— Хориэ!

— Что еще?

— И все-таки кое-что в тебе так и не изменилось.

— Что именно?

— Ты все такой же наивный. Я невольно рассмеялся:

— Да чего там, скажи как есть: трус и неудачник. Если уж ты член совета директоров, поучись выражаться точнее.

— Ну смотри, брат. Я тебя серьезно предупреждаю. Тому, кто оторвался от фирмы, в этой стране жить несладко. Если кому-то из нас будет хреновей, то уж точно не мне.

— Может быть. Но я как-нибудь привыкну.

5

Когда я вернулся в рекламный, Охары еще не было. На доске приходов и уходов стояла пометка «вышла». Меня снова пробил озноб. Кажется, поднималась температура.

Я достал из кармана визитку. Профессор университета Эдо… Никогда не разбирался в этих больших ученых. Да, я был первым, кого наняли с улицы на должность завсекцией. Так сказал Исидзаки. Будь у меня чуть больше наглости, я бы добавил, что я — единственный, кто и университета-то не закончил. Об этом не знал даже Какисима. И если уж разносить в пух и прах систему нашего менеджмента — лучшей подначки, чем двадцать лет моей службы в компании, для этого не найти.

Я положил на стол листок с картой, которую нарисовал Исидзаки, и раскрыл ноутбук. Зашел в интернет через своего частного провайдера. Залез в поиск. Уж не знаю, сколько всего имен в сети, но хоть один Ёсиюки Ёда наверняка найдется.

Первым делом я решил заглянуть в его статьи. Раскрыл было одну, но тут меня окликнули:

— Хориэ!

Я поднял голову. Передо мной стоял Санада. Сам подошел к моему столу — так, чтобы я не услышал. Вид у него был еще более кислый, чем прежде.

— Куда это вдруг Охара убежала? — спросил он как ни в чем не бывало. — Ты ей что-то поручал?

— Да. Попросил ее взять напрокат несколько видеокамер.

— Это еще зачем?

— Будем монтировать пробник сценария.

— Пробник?

В этот момент в дверях появилась Охара. Гораздо раньше, чем я ожидал. Ее желтый пиджачок весь измялся от видеокамер, свисавших с плеч. Она подошла к моему столу и, не удостоив Санаду взглядом, бодро отрапортовала:

— Готово, шеф! Всё, как вы просили.

— Быстро ты обернулась!

— Кто ищет — тот найдет! Возле метро сразу два проката. Подобрали мне все, что нужно. Такие удобные времена настали, сама удивляюсь!

— Только теперь поняла? Век живи…

— Погодите, — вмешался Санада. — Какого черта заниматься сценарием прямо сейчас? И зачем вам для этого целых четыре камеры?

Я состроил недовольную мину.

— Оба владельца прав на портрет в нашем деле ничего не смыслят, — начал я объяснять ему, как ребенку. — Пусть даже профессор Ёда и торчит в телевизоре с утра до вечера. Как ни рассказывай им на словах, они все равно не смогут понять, о чем речь, пока мы не покажем сам ролик. Куда легче будет получить их согласие, показав хотя бы пробник сценария. Материал для этого уже есть. Сейчас переделаем его в цифру и покажем обоим на компьютере. Рекламный текст пока вставим вручную. И тогда они поймут, как это будет выглядеть в телевизоре.

Санада на секунду задумался, но тут же снова ринулся в бой:

— Хорошо. Кому вы поручите пробник?

— Я сам его сделаю.

— Ты умеешь монтировать?

— Да уж как-нибудь, — ответил я и повернулся к Охаре. — У тебя в компьютере есть форма контракта на передачу прав?

— Предварительная или официальная?

— Предварительная. Оставь пустые места и распечатай, я потом от руки заполню.

— Погодите! — снова встрял Санада. — Контракт я заполню сам. Нужно будет на месте обсудить его сроки и сумму вознаграждения.

Я милостиво согласился:

— Ну хорошо, это доверим вам. Больше времени на монтаж останется.

— И когда ты закончишь?

Я посмотрел на часы. Одиннадцать. Похоже, от обеда придется отказаться.

— Думаю, часика за три.

— Ну, тогда ближе к вечеру я попробую выйти на профессора Ёду. Назначу встречу на сегодня, самое позднее — на завтра…

Я не удержался и тяжело вздохнул. Похоже, Санада ни за что не хотел выпускать вожжи из рук. Опять эта проклятая борьба кланов. Насколько я помню, Санаду назначили начальником сразу после того, как Исидзаки стал президентом…

— Хорошо, — кивнул я. — Лишь бы он не был занят. Только звоните ему не раньше, чем я закончу.

— Ладно, — кивнул он и взял с моего стола визитку и карту. — Эй, Охара! Сделай-ка для меня копии…

Охара надула губки и вопросительно посмотрела на меня. Я молча кивнул. Едва заметно покачав головой, она отправилась выполнять поручение.

Завладев ксерокопиями, Санада продолжил командовать:

— Ну что ж, займись делом. А с Ёдой я потом сам договорюсь. Еще за матерью малыша, этой Саэки, придется побегать с утра… Попробую вычислить ее телефон по справочной. Не найдут — пойду прямо по адресу.

— Я сообщу, когда закончу, — напомнил я лишний раз. — Прошу вас, до тех пор никуда не звоните.

— Да понял, понял…

Когда Санада отошел, Охара скривила рот:

— Чего это он? То помощи не дождешься, а то в каждой бочке затычка.

— Горит на работе… Похвальное трудолюбие, ты не находишь? В общем, я запираюсь в переговорной. А твое задание на этом кончается, спасибо.

— А разве с монтажом помогать не нужно? Не знаю, конечно, что там за сценарий…

— Ничего не нужно. Если честно, я понятия не имею, как пленку в цифру перегонять… Да и того, что ты принесла, все равно для монтажа недостаточно.

От удивления она раскрыла рот. Слишком глупое выражение для такого симпатичного личика.

— Но зачем же вы их заказывали?

— Так… Выяснить кое-что.

Оставив ее стоять столбом, я направился в переговорную. Запирая дверь изнутри, ощутил прилив слабости. Похоже, и правда жар. Закончу — пойду в медпункт, решил я и вставил кассету в камеру.

Час спустя я снял трубку телефона и набрал номер.

— Приемная президента, — сказали в трубке.

Если уж рассуждать о сокращении штатов, то голос Нисимуры мог бы заменить любой робот. Без малейшего ущерба для производственных показателей.

— Это Хориэ из рекламного, — сказал я. — Господина президента, пожалуйста.

Пока меня соединяли, заболела голова. Знобило уже сильнее.

— Исидзаки слушает, — услышал я наконец. И без приветствий рубанул напрямую:

— При выполнении вашего задания возник ферс-мажор. Поэтому я решил доложить вам лично.

— Форс-мажор? Что именно?

— Если ролик с этим видео выпустить в эфир, возникнут проблемы не только с «Антиком». Это может привести к развалу компании в целом. Вероятность почти сто процентов.

Голос Исидзаки вдруг понизился до полушепота:

— Немедленно поднимайся ко мне. Один.

Место его секретарши пустовало. Я постучал.

— Входи, — послышалось из-за двери.

Как и в прошлый раз, Исидзаки сидел на диване и спокойно смотрел на меня. Я выразительно покосился на охранную камеру под потолком.

— А что… Госпожа Нисимура уже ушла?

— Отослал ее по делам. Придет через час, не раньше. Успеем поговорить.

Он указал на диван, и я присел рядом.

— Ну, что у тебя там за конец света? Рассказывай по порядку.

Я полез в карман и вытащил три кассеты. Одна из них — та, что оставил мне он. Я покосился на стол. Камера так и стояла там, не тронутая с моего прошлого визита.

— Могу я воспользоваться вашей камерой?

Он кивнул. Я встал, подошел к столу и взял в руки видеокамеру. Несколько царапин на корпусе говорили о ее почтенном возрасте.

— Я смотрю, эта «Айва» многое повидала. Давно купили?

— Года три назад, наверное. Эта у меня уже вторая. Только купил, как тут же цифровые появились! Сейчас, конечно, такими уже никто не снимает. Ну а мне она уже как родная…

— Первые цифровые видеокамеры появились в продаже в сентябре девяносто пятого. Два с половиной года назад. А цифровая «Айва» появилась еще через полгода. Я только что проверил по интернету.

— И что ты хочешь сказать?

— Сегодня вы ни в каком магазине аналоговой видеокамеры уже не найдете. Их производство, похоже, вообще прекращено. Однако такими камерами, как у вас, еще пользуется для домашней съемки довольно много народу. Примерно половина любителей еще снимает на пленку. Нынешний, девяносто восьмой год, наверно, войдет в историю как переходный…

— И что из этого?

— Эту запись вы делали на чистой пленке?

— На чистой? В смысле — на новой? Да, конечно. Я никогда не пишу поверх записанного.

— Понятно, — кивнул я. — Тогда позвольте вам кое-что показать… После того как вы показали мне эту запись, во мне тоже проснулся видеолюбитель. И я решил снять кое-что сам. Такой же камерой, как у вас, на такую же пленку. И просмотрел на таком же телевизоре.

Слегка удивившись, Исидзаки кивнул. Я зарядил в его камеру шестидесятиминутную «Pure Eight» и нажал на «пуск».

По экрану побежала картинка. Пейзаж, который я только что снял из окна переговорной. Силуэты небоскребов в дымке дождя. Ливень, затапливающий сердце огромного города. Водяное облако окутало Синдзюку. Один из центральных столпов японской экономики грустно уходил под воду. Настоящий портрет сегодняшнего дня. С минуту мы глядели на это, не говоря ни слова.

Я нажал на «стоп» и перемотал пленку.

— Хм-м, — иронично улыбнулся Исидзаки. — Несколько монотонно. Скажем так, до шедевра еще далеко.

— Совершенно согласен. А теперь посмотрим то же самое, снятое в цифре.

Я взял цифровую камеру, вставил в нее кассету. Переключил шнур и нажал на «пуск». Все тот же дождь. Над тем же городом, в той же печали. Никакого звука в динамиках. Запись бесшумная, как и сам этот ливень.

Когда я нажал на «стоп», Исидзаки терпеливо улыбнулся:

— Я смотрю, ты любишь разглядывать большие дома под дождем…

Я покачал головой:

— Да нет, не сказал бы.

— Зачем же ты мне это показываешь?

— А вы ничего не заметили?

— Заметил. Действительно, цифровая запись и резче, и как-то… свежее, что ли. Пожалуй, мне стоило перейти на цифру пораньше. Давно об этом подумывал.

— Если бы вы перешли пораньше, вы бы заметили еще одно отличие.

— Еще одно? Я кивнул:

— Да. И довольно заметное. Оно длится всего одну секунду. Но у цифры и у аналога эта секунда проходит совершенно по-разному.

Я снова подключил к монитору камеру Исидзаки. Вставил пленку, нажал на «пуск» — и тут же остановил. Пейзаж на экране застыл. Нити дождя превратились в сплошные линии.

— Замечаете?

Исидзаки покачал головой. Я опять поменял камеру и проделал ту же операцию.

— Ах, вот ты о чем… — проворчал Исидзаки на этот раз.

— Именно, — кивнул я. — В случае с пленкой за мгновенье до старта появляется белая рябь, нечто вроде песчаной бури. Как в телевизоре среди ночи, когда уже ничего не показывают. Эта рябь длится совсем недолго — две или три десятых секунды. Образуется она в тот самый момент, когда пленка прижимается к линзе. В случае же с цифрой свет распознается в пикселях, и никакой ряби не возникает. У аналога этот момент настолько короткий, что обычные потребители его просто не замечают. Даже среди операторов, выполняющих рутинную съемку, мало кто задумывается об этом. И лишь те, кто на монтаже собаку съел, знают, в чем дело.

Исидзаки смотрел на меня и молчал. Я продолжил:

— Между тем у отснятого вами изображения эта «белая рябь» отсутствует. Только что вы сами это увидели. Показать еще раз?

Ничего не ответив, он покачал головой. И тогда я закончил:

— В таком случае подводим итоги. Это видео было снято цифровой камерой, а потом переписано на пленку. Иначе говоря — изображение смонтировано на компьютере. Компьютерная графика — вот что это такое.

Исидзаки глубоко вздохнул. Из его голоса исчезла уверенность:

— Здорово ты все подмечаешь…

— Я же говорил вам утром. Когда я вернулся в рекламу, перемены в этом бизнесе были слишком разительны. Пришлось кое-чему подучиться. В том числе и цифровым технологиям.

— Хорошо же ты «подучился», если такие мелочи замечаешь. Я об этом даже не подозревал…

— Честно говоря, эти мелочи я заметил тоже не случайно. Дело в том, что на этой записи слишком реальная картинка. Скорость компьютерного изображения — тридцать кадров в секунду. И хотя в обычных сценах разницу между цифрой и пленкой не заметит даже профессионал, в таких кадрах, как полет человека в воздухе, резкая смена действия и прочие редкие события, эта разница все же видна. Если честно, я сперва тоже засомневался. Может, ничего бы и не сказал вам, если бы не эта визитка.

— Визитка?

— Так точно. Вы сказали, что обменялись с профессором Ёдой визитками. Но позвольте — кто же носит с собой визитные карточки на прогулке вокруг дома или бегая по утрам? Не говоря уж о том, что господин Ёда был в спортивном костюме. Даже на экране видно — никаких карманов у него не было. Я дважды это проверил. И тем не менее визитка, которую вы мне дали, — абсолютно чистая, без единой помятости или складочки…

Исидзаки молча смотрел на меня. Абсолютно бесстрастно. Делать было нечего, и я снова заговорил:

— Разумеется, смонтировать запись так, чтобы сымитировать в цифре эту аналоговую рябь, совсем несложно. Но в вашем случае этим занимался специалист молодой, которого сразу обучали только цифровым технологиям. О слабостях аналоговой записи он был просто не в курсе. Логично?

Взгляд Исидзаки устремился куда-то поверх меня. В кабинете не осталось ничего, кроме густой тишины, которая наконец разрешилась очередным глубоким вздохом. При этом лицо его изменилось. Он едва заметно улыбался. С каким-то странным облегчением. По крайней мере, мне так показалось.

— Да, — сказал он, — теперь я могу собой гордиться.

— В каком смысле?

— Я все-таки неплохо разбираюсь в людях. Человек, которого я нанял на работу двадцать лет назад, оказался гением.

— Кем?

Улыбка на его лице стала шире. Уголки губ чуть задрожали, расползаясь в стороны.

Насмотревшись на эти метаморфозы, я спросил:

— Итак. Что вы будете делать? Компьютерная графика — революционный метод обработки изображения. В наши дни без нее не выживут ни кино, ни реклама. Вы же предлагаете рекламу наших напитков на основе подделки. Реклама на основе этого видео — один из вариантов технического мошенничества. Если его разоблачат, пострадает не только рекламируемый продукт. Встанет вопрос о доверии ко всей компании в целом. А однажды подорванное доверие восстановить практически невозможно. Иначе говоря, такой ролик ставит под угрозу выживание «Напитков Тайкэй».

Улыбка не исчезла с его губ, когда он спросил:

— А если бы я предложил тебе поучаствовать в таком мошенничестве?

— Я бы отказался. А если бы вы стали выкручивать мне руки — сообщил бы об этом всем своим знакомым на телевидении.

— Толково, — ответил он спокойно. — Тогда мы немедленно останавливаем производство этого ролика.

— Хорошо. В таком случае прошу вас лично сообщить об этом господину Санаде.

— Нет проблем…

Я глубоко вздохнул. И только тут заметил, что стою столбом посреди кабинета. Меня снова мутило.

— На этом, если позволите, я откланяюсь.

— Погоди.

— Что-то еще?

Исидзаки посмотрел на меня с подозрением:

— А почему ты ничего не спрашиваешь? Ты собирался изготавливать рекламу под моим началом. Неужели ты ничего не хотел спросить? Или у тебя не было никаких сомнений?

— Я — человек, который через две недели отсюда исчезнет. Ваш приказ об отмене ролика я воспринимаю как сигнал о том, что весь наш разговор уходит в прошлое. А копаться в прошлом не в моих интересах.

Оставив на столе лишь его кассету, я собрал остальные пленки. Он молча следил за мной. Я сложил вещи в кофр и повернулся к выходу. В нависшей паузе он тихо сказал:

— Ну что ж… Спасибо тебе за все.

Я посмотрел ему прямо в глаза. Сегодня я уже слышал эти слова. Накануне моего увольнения он благодарил меня во второй раз. И говорил при этом не как президент, но как усталый старик. Словно душа его уже готова отмучиться. Я вспомнил его голос сегодня утром: «Эти кадры — мой стыд». Может, он имел в виду совсем не то, что мне показалось? В торжественном спокойствии его лица я вдруг прочел глубокую скорбь. По крайней мере, мне так почудилось.

Молча поклонившись, я вышел. И отправился в медпункт.

6

Звонил не будильник.

Что же? Я открыл глаза и уперся взглядом в сумеречную стену. Взглянул на часы. Пять утра. Вчера я проснулся во столько же. Голова раскалывалась, мозги опять превратились в соевый творог. Как вчера на Роппонги. Единственное отличие — сегодня меня разбудил не дождь, а мобильник.

Трубка валялась рядом с кроватью. Я слушал ее трели и ждал, пока прояснится голова. События вчерашнего вечера вертелись в памяти бессвязными обрывками. Я вспомнил, как врач в медпункте взглянул на градусник и выпучил глаза:

— Сорок и три! Как вы еще на ногах стоите?! Немедленно домой и в постель!

И я решил последовать его совету. Вернулся в отдел и доложил Санаде о заключении врача. Президент Санаде уже позвонил. Как видно, ничего подробно не объяснял — дескать, ролик отменяется, и никаких деталей. Санада выглядел так, словно его укусила лиса. Охары на месте не было, и, когда я попросил передать ей, что заказ монтажной студии отменяется, его перекосило еще больше. Наверно, представил, в какую сумму это нам обойдется. И все же его ума хватило на то, чтобы не орать на человека с температурой за сорок. Моя болезнь меня спасла.

Что было дальше — я помнил крайне плохо.

Вернувшись к себе на Готанду, я откупорил бутылку виски. Это я еще помню. Потом навалился сои. Вязкий, как болото, он то отпускал, то накрывал меня снова. Кажется, я просыпался и снова пил. Возле кровати валялась пустая бутылка. Простыни взмокли от пота, хоть выжимай.

Наконец я взял трубку. Звонил Какисима.

— Хориэ? Срочно дуй на работу,

— Какого черта? — еле выдавил я. — Что там делать в такую рань?

— Президент Исидзаки скончался. Остатки сна улетучились.

«Не может быть!» — пронеслось в голове. Душа раскололась надвое: горечь с облегчением пополам. Я переложил трубку в другую руку.

— Когда?

— Вчера… Вернее, уже сегодня. Примерно в час ночи. Самоубийство.

— Самоубийство?!

— Детали потом расскажу, — деловито добавил он. — В полвосьмого — экстренное собрание совета директоров. В девять — официальное оповещение сотрудников, в одиннадцать — встреча Тадокоро с прессой. А до того я хочу собрать как можно больше информации о том, что случилось. Вчера Исидзаки вызывал тебя и Санаду. Ни цель этой встречи, ни содержание вашего разговора пока никому не известны.

— Ну еще бы, — сказал я.

— В общем, я у себя.

— Понял. Через полчаса буду.

Я вылез из постели. Голова разваливалась на куски. Температура упала, хотя и не понятно на сколько. Может, просто похмелье? Как бы там ни было, Какисиме сейчас хреновей, чем мне. Не знаю, когда он услышал эту новость, но похоже, этой ночью он не ложился. Судя по голосу в трубке, мне он звонил далеко не первому. Я наскоро напялил костюм и сунул в карман градусник, купленный вчера в аптеке.

На двадцатом этаже царила тихая паника. Двери зала для совещаний, из которого я звонил Охаре, были открыты. Пять или шесть директоров уже сидели внутри и с таинственным видом о чем-то шептались.

Я прошел мимо, сразу в кабинет Какисимы.

Дверь я открыл без стука. Какисима сидел за столом и глядел в монитор. Лицо его было серым от усталости.

— Ну вот… Газетчики уже в курсе, — проворчал он и глубоко вздохнул. — В срочных новостях уже написали. Сейчас набьются сюда как сельди в бочку. Не было печали.

— Откуда узнали-то? От полиции, что ли? Он покачал головой:

— Черт его знает… Ты, кстати, меня извини. Я тебе еще раз звонил, да ты уже ушел.

— Зачем?

— После тебя я звякнул Санаде. Он сказал, что у тебя температура за сорок. Прости, я не знал.

— Мне уже лучше. Не бери в голову.

В такси по дороге на работу я измерил температуру. Тридцать восемь с мелочью. Наверное, из-за того, что всю ночь потел.

— Значит, Санада тоже скоро притащится?

— Ага. Я уже обзвонил всех начальников отделов и выше. Когда все соберутся, проведем экстренное собрание. Тебя, конечно, можно было не дергать. По телефону бы обо всем договорились.

— Да все в порядке. Санада живет в Фунабаси, ему целый час добираться. Вот и расскажи пока, что случилось.

Какисима кивнул и, борясь с усталостью, начал рассказ.

Десять лет назад у Исидзаки умерла от какой-то болезни жена. С тех пор он жил втроем со старшим сыном и невесткой. Внуков у него не было. Вчера вечером около девяти он вернулся домой в Хироо. Не слишком поздно, не слишком рано. Как всегда, принял ванну и около полуночи закрылся в своем кабинете.

Сын Исидзаки работал архитектором в компании «Строительство Нидзё». Вчера вечером он взял работу на дом и не спал допоздна. Возвращаясь из туалета мимо кабинета отца, вдруг заметил, как из-под двери выбивается свет. Шел уже второй час ночи. Обычно в это время отец уже слал. Сын постучал, но никто не ответил. Тогда он открыл дверь. И увидел тело отца, висевшее в центре комнаты.

Тут же позвонили в «119»[16]. Примчалась «скорая», но жизнь Исидзаки уже оборвалась. Врач попытался сделать массаж сердца, но тело было уже холодным.

Затем пришел участковый, узнавший о произошедшем от службы спасения.

На рабочем столе Исидзаки нашли два конверта. Один адресован сыну, другой — гендиректору «Напитков Тайкэй».

— Исидзаки повесился?! Какисима кивнул:

— На электрическом шнуре. Закрепил его на крюке для люстры. Как только врач засвидетельствовал факт смерти, сын позвонил руководству компании. Гендиректору в том числе. Тадокоро тут же сообщил мне, и я выехал на место происшествия. Часа в два ночи. А под утро судмедэкспертиза подтвердила факт самоубийства.

— Погоди-погоди, — перебил его я. — Какая еще экспертиза?

Какисима недоуменно посмотрел на меня:

— Обычная, в институте Тоё… Скорее всего, тело уже привезли домой. Что-то не так?

— Ну конечно, — ответил я. — Ты что, думаешь, судмедэкспертиза производится после любой смерти? Ничего подобного! В тех случаях, когда подозрения в убийстве не возникает — смерть через повешение, пожар или ДТП, — достаточно официального вскрытия, которое подтверждает, что смерть была ненасильственной. Таким вскрытием занимается патологоанатом в обычном морге. А экспертизу поручают институтам, которых в Токио всего пять или шесть, лишь когда нужно установить причину смерти. То есть только в том случае, когда вероятность убийства достаточно велика…

— Откуда ты всего этого набрался?

— Ты забыл, где меня воспитывали?

Он взглянул на меня, помолчал и сменил тему:

— В общем, это самоубийство. Только что пришло подтверждение из полиции.

— Но зачем было привлекать судмедэкспертов? Тут что-то не так.

— Ну, тогда вот тебе еще одна деталь, — продолжал Какисима. — Районом Хироо, где жил Исидзаки, должны заниматься полицейские из округа Адзабу. Об этом мне участковый сказал. Тот же, что сообщил результаты экспертизы. Вот только в дом к Исидзаки чуть позже заявился еще и человек из Второго отдела полицейского департамента. Об этом болтали полицейские из Адзабу. А я краем уха подслушал.

— Хм-м… — протянул я. — Второй отдел? «Интеллектуальные преступления и финансовые махинации»?

— Похоже на то. Если об этом разнюхают газетчики, скандала не избежать.

— У тебя есть какие-то догадки?

— Может, и есть, но я не уверен. Пока ничего сказать не могу. Хотя бы из уважения к покойнику. Так или иначе, факт самоубийства уже доказан. Да и предсмертные письма это подтверждают окончательно.

— Ты знаешь, что в этих письмах? Он кивнул:

— Мне показывал гендиректор. «Всю вину за кризис в компании я беру на себя. Прошу разобраться с последствиями». И подпись.

— И больше ничего?

— Ни словечка. Письмо сыну он мне тоже дал посмотреть. Там все еще короче. «Прости за доставленное беспокойство. Счастья вам с Киёко». Киёко — это невестка. Обе подписи подлинные, подозрения не вызывают. По словам сына, Исидзаки, вернувшись с работы, вел себя совершенно обычно. Да и полиция не сомневается в самоубийстве. Сын также сказал, что старик страдал легкой формой депрессивного психоза — об этом я сам впервые услышал — и время от времени наведывался к врачу. В тот самый институт Тоё, где проводилась экспертиза.

— Хм-м… — снова промычал я.

— Я же попросил тебя приехать в такую рань, чтобы ты рассказал о том, что случилось вчера. Конечно, я мог бы спросить и Санаду, но мне показалось, он знает не все. Вчера после обеда ты звонил президенту, не так ли? Нисимура, его секретарша, обмолвилась об этом по телефону.

Я мысленно усмехнулся. Какисима в своем репертуаре. Даже из Нисимуры вытянул все, что мог.

— Ну, давай по порядку, — сказал я. — Утром президент говорил с нами о новом ролике.

— Новом ролике?

Скрывать смысла не было. Так или иначе, Санада выболтает все, что знает. Я рассказал о том, как президент отреагировал на мое увольнение. О видеозаписи. О том, что мы увидели на экране. Наконец — о приказе Исидзаки: изготовить тест-версию нового ролика «Антика». Чем дольше я говорил, тем больше лицо Какисимы вытягивалось от удивления. Хотя расскажи ему это Санада, он бы удивился ничуть не меньше.

Я продолжал. Но уже осторожнее. С самого начала я решил рассказать ему только о первой беседе с Исидзаки. О нашем втором разговоре никто не знал. Как и том, что я вообще к нему поднимался. Ни Санада, ни даже Нисимура, которую президент отослал по каким-то делам.

«Спасибо тебе за все…» Тихий голос до сих пор звучал у меня в ушах. И не случайно. После всего, что произошло, мрачное, неотвязное подозрение терзало мне душу. А что, если именно я каким-то образом повлиял на его роковое решение?

— Вернувшись от президента, я просмотрел эту запись несколько раз. Все хорошенько обдумал — и снова поднялся к нему… Прости, что сам себя хвалю, но рейтинг нынешней рекламы «Антика» довольно высок. Я действительно думаю, что в ближайшее время стоит крутить только ее и не дразнить судьбу. Конечно, этот новый видеоряд мог бы вызвать довольно бурную реакцию. Но, скорее всего, ненадолго. И если думать о стабильности имиджа, то в интересах компании лучше всего ничего не менять. Так я и посоветовал президенту… Он, похоже, со мной согласился. И в итоге отменил свой приказ. А я вернул ему пленку.

— С ума сойти… — сказал Какисима. — Что, эти любительские кадры и правда настолько сильные?

— Правда, — только и сказал я.

— На самом деле с этим профессором Ёдой я однажды встречался. Никогда бы не подумал, что он такой отчаянный смельчак…

— Встречался?

— Ну, не совсем. Слушал как-то его лекцию на конференции старших менеджеров. А потом обменялся визитками на вечернем банкете. Вряд ли он меня помнит. Но в моей памяти он остался как человек большого ума.

— Ну-ну… — сказал я. — Так или иначе, пока об этой записи лучше никому не рассказывать.

— Это еще почему?

— «Эти кадры — мой стыд». Так он сказал.

Какисима удивился. Я объяснил. Дескать, все было снято чересчур хладнокровно. Настолько, что сам Исидзаки этого устыдился. Но все же он решил изготовить ролик и показать эти кадры широкой публике. Такому парадоксу я и сам удивился. И своего удивления не скрыл. Ни вчера утром от президента, ни теперь от Какисимы.

— Да, действительно… — задумчиво кивнул Какисима. — Такая дилемма частенько встает перед совестливыми операторами.

— Вот почему об этом лучше не рассказывать никому, включая Санаду. Пусть это останется между нами. Даже гендиректору, пожалуй, не стоит этого знать. Считай, что я лично тебя прошу.

— Да, конечно, я понимаю. Тема закрытая, но… скрывать это даже от генерального?

— Исидзаки сказал, что эти кадры — его стыд. Зачем бесчестить память мертвого самурая? Сам говоришь: о каких-то вещах ты не мог бы никому рассказать… Вот и давай уважать покойника.

Какисима помолчал, затем как будто согласился:

— Ладно… Будь по-твоему. Генеральному я не скажу. А если ситуация потребует — заранее с тобой посоветуюсь.

Я вздохнул.

— А кстати, что с его кабинетом?

— Сам собираюсь взглянуть, когда Нисимура придет. Запасной ключ только у нее. Сперва думал поискать там какие-нибудь мотивы его самоубийства. Но теперь придется проверить, не осталось ли там этой чертовой пленки…

— Боюсь, никаких мотивов этого самоубийства ты там не найдешь.

— Наверное, ты прав. Но мало ли что.

И тут в кабинет вошла Нисимура. Бледная как полотно.

— Извините, что долго…

Я впервые задумался о ее возрасте. Похоже, ей не было и сорока. Ее голос, обычно такой механический, теперь дрожал.

— Простите, что так рано вас потревожил, — ответил ей Какисима.

— Ну что вы, — всхлипнула Нисимура. — Но зачем же он?.. Да еще так внезапно…

Какисима в двух словах рассказал ей, что произошло. Затем добавил:

— Я хотел бы осмотреть его кабинет. Вы мне откроете?

Нисимура кивнула. Мы зашли в кабинет президента вдвоем. На рабочем столе, как и на столике у дивана, было пусто. Ни камеры, ни пленки.

— Может, в столе?

Какисима молча выдвинул ящики стола. Все они были не заперты. Но кроме бумаг — ничего. Так же как и в шкафу у выхода. Понятно, что все эти документы Какисима еще основательно перелопатит. Но в данный момент проверять больше нечего.

— Получается, он забрал кассету домой?

— Похоже на то, — кивнул Какисима. — Этой ночью в их доме проводят заупокойную службу. Если получится, попробую поговорить с его сыном.

Внезапно за моей спиной раздалось:

— Хориэ? В такую рань? Спасибо за поддержку. Гендиректор. Прикинув, что «доброе утро» сейчас не очень уместно, я молча поклонился.

Тадокоро, похоже, этой ночью тоже не спал. Хотя по измотанности его было не сравнить с Какисимой. Человек он был крупный, но подвижный. Решительное, почти свирепое выражение лица никак не вязалось с мягкой манерой речи. Как шутили в компании — любой, кто оказывался в прицеле его хищных глаз, тут же осознавал свою эфемерность. По возрасту он был младше Исидзаки всего на год.

— Господин гендиректор? — удивился Какисима. — Я думал, вы появитесь только к началу собрания.

— Да это я так… Забежал на минуточку. Только тут я заметил в руке гендиректора букет белых нарциссов. Он зашел в кабинет и аккуратно положил цветы на стол. Подняв к лицу руки, сложил ладони и закрыл глаза. Через несколько секунд очнулся и рассеянно поглядел в нашу сторону.

— Вернулся домой — увидел цветы в саду. Подумал, что было бы к месту… А вы здесь зачем?

— Решили осмотреть кабинет, — ответил Какисима. — Не лучшее время, конечно. Но вдруг бы нашлись какие-то объяснения этому самоубийству?

Тадокоро с сомнением покачал головой.

— Я думаю, для подобных проверок лучше сперва заручиться согласием родственников. Хоть это и офис, здесь много личных вещей.

— Вы правы, — признал Какисима. — Пожалуй, мы поторопились.

— Ну, ладно. В таких ситуациях у всех в голове немного зашкаливает. А кстати, Какисима, дружище! Я набросал оповещение для всех сотрудников. Пошлю тебе по электронной почте, проверишь лишний раз.

— Непременно.

— Кроме того, официальное сообщение для прессы лучше провести пораньше. Как считаешь? Мне уже несколько журналистов звонили. Я сказал — ждите, пока всем не объявим.

— По-моему, переносить ничего не следует. Торги на бирже в самом разгаре. До одиннадцати, пока не закончится утренняя сессия, мы должны сделать все, чтобы информация не просочилась.

— Да, ты прав… Будем сдерживать до одиннадцати. Какисима кивнул.

— Отдел информации готовит текст сообщения. Как только я его проверю, сразу передам вам. Кроме журнальных экспертов будет много писак из широкой прессы. Вам подготовить список предварительных ответов?

— Да нет, — покачал головой Тадокоро. — Как ни крути, а все предусмотреть не получится. Раз мы объявляем о смерти президента — нас спросят о причине этой смерти. Придется упомянуть предсмертные письма. А значит, разговора о финансовом состоянии фирмы не избежать.. Это, конечно, повлияет на вечерние котировки. Но тут уже ничего не поделаешь. Понятно, что для полноты картины нужно ждать показателей конца мая. Но я собираюсь искренне, не умаляя и своей вины, рассказать о том, как президент относился к собственной компании.

— Господин гендиректор, что бы вы ни сказали, я полагаюсь на ваше решение.

— Спасибо за помощь, — кивнул Тадокоро и вышел.

Какисима согнулся в поклоне.

— Ну и денек у тебя сегодня, — посочувствовал я ему.

— Как ни странно, я давно к такому готовился…

— Ну, я пойду. Если что — буду у себя.

— Погоди.

— Что-то еще?

— Если ты болен — может, пойдешь домой?

— Смотри сам не помри на рабочем посту. Еще одна смерть в совете директоров — и всей фирме придется делать массовое харакири…[17]

Какисима промолчал, и лишь тень улыбки пробежала по его губам.

Я вышел из кабинета. В комнате, чей хозяин был уже на том свете, висела могильная тишина.

Вернувшись на свое место, я выдвинул ящик стола. У меня перехватило дыхание. Похоже, до увольнения мне еще хватит работы. Ящик стола был пуст. Кассета, на которую я скопировал фильм Исидзаки, исчезла.

Я тут же бросился в переговорную. Все четыре камеры, которые Охара арендовала на пару суток, были на столе. Кассета с цифровой записью дождя, которую я показал Исидзаки, валялась тут же.

Что же я делал вчера, пока голова разваливалась на куски? Опустившись на стул, я отчаянно пытался вспомнить, чем занимался вчера перед тем, как уйти домой.

Фильм Исидзаки я переписал, как только пришел сюда. Без какой-либо задней мысли. Когда вокруг тебя четыре камеры, переписать что-нибудь ценное — обычный рефлекс. Просто скопировал двухминутный видеоряд. Машинально, на всякий случай. И только потом стал снимать серый дождь за окном.

Второй раз я вернулся в переговорную уже после того, как сходил в медпункт. Цифровые камеру и кассету выложил здесь же, на стол. А пленку с копией спрятал во второй ящик своего стола. К тому времени Исидзаки уже позвонил Санаде и отменил ролик. Я сразу уничтожил все остальные записи, повыкидывал все бумажки, стер все файлы, касавшиеся этой истории, и собрался об этом забыть. Меня все сильнее мутило. Я подошел к Санаде, сообщил ему о совете врача и поехал домой. Ни к собственному столу, ни в переговорную я больше не возвращался.

Вывод один: эту копию кто-то стащил.

Возможно, кто-то из чужих. В наш рекламный на десятом этаже посетители заглядывают с утра до вечера. На зеваку, слоняющегося по этажу от нечего делать, никто и внимания не обратит. Сотрудники, работающие допоздна, сдают ключ от зала охраннику. Но если охранник выскочит куда-нибудь на минутку, — можно запросто и войти, и уйти незамеченным.

Был ли в моих рассуждениях смысл? Не знаю. Но память понемногу восстанавливалась.

Я вспомнил, что сказал Исидзаки после обеда. «Копаться в прошлом — не в моих интересах». Не думаю, что я сфальшивил. Да он и сам намекнул мне о том же самом. Пожалуй, мне следовало слушать его внимательнее. Принимая меня в эту компанию, он ставил эксперимент. А еще точнее — проверял меня на вшивость.

Двадцать лет назад «Тайкэй» нанимала меня, даже не выяснив моей подноготной. Копни эти ребята мое прошлое — я ни за что не получил бы руководящей должности в такой престижной компании. Это вам не «Фудзи-про», куда я устроился после трех месяцев подработок!

Но ко времени моего найма проверки личности в «Тайкэе» были упразднены. Так решил Исидзаки, когда служил начальником отдела кадров. Именно он настоял на отмене таких проверок, чтобы избежать возможной дискриминации. Это теперь, в девяностые годы, все приблизилось к здравому смыслу. А еще в семидесятых подобные пережитки были неотъемлемой частью Системы.

Но чем выше ты забираешься, тем виднее твой зад окружающим. И как бы ты ни старался, твое прошлое перед кем-нибудь да вылезает. Именно поэтому я не рассказывал о своем прошлом никому, кроме Какисимы. Только он знал о том, что я был первым и единственным сыном главаря преступной группировки. Да не просто группировки, а мафиозного клана, державшего под контролем огромную территорию. Старшеклассником я вел себя как заправский якудза. И поменял свои привычки лишь несколько лет спустя.

«Копаться в прошлом — не в моих интересах…» Мой ответ президенту слетел с губ неосознанно. Возможно, я просто напомнил ему об ошибке, которую он допустил двадцать лет назад, не покопавшись-таки в моем прошлом. Возможно, он помнил об этом все эти годы и без напоминаний. Возможно, мне просто хотелось его отблагодарить, но я не нашел подходящих слов. А может быть, температура под сорок просто расплавила мне мозги. Не знаю.

Я посмотрел в окно. День начинался совсем не так, как вчера. Солнце уже всходило, и его лучи карабкались все выше по углам небоскребов. Я смотрел в окно, и окна домов отбрасывали мне в глаза блики солнца. Разгоралось утро ранней весны.

Я вернулся к себе. Еще раз заглянул в стол. И понял, что пропала не только кассета. В ящике также не было ни визитки профессора Ёды, ни карты, которую нарисовал Исидзаки. Хотя уж их-то, помню точно, я сунул сюда перед тем, как заперся в переговорной.

Я позвонил охраннику. Имя человека, который сдал вчера ключ от рекламного, они записали. Я спросил, кто это. В 17:50 ключ сдала госпожа Мари Охара, сообщила охрана.

— И вы ничего подозрительного не заметили?

— Да нет… — ответили мне и повесили трубку.

Я взглянул на часы. Полвосьмого. Экстренное совещание директоров вот-вот начнется. Для обычных сотрудников выходить на работу еще рановато. Самое время, чтобы звонить с работы куда тебе вздумается.

Открыв ноутбук, я запустил поиск, который не успел закончить вчера. На экране высветились адрес и телефон. Я снял трубку и набрал номер.

Ответили практически сразу:

— Алло! Ёда слушает.

Голос почти тот же, что и по телевизору. Меня тоже будили сегодня утром, но я говорил куда раздраженнее.

— Господин Ёда?

— Это я…

— Моя фамилия Хориэ, я из компании «Напитки Тайкэй». Извините, что беспокою в такой ранний час. Я хотел уточнить, знаком ли вам Хирохиса Исидзаки, президент нашей компании?

— «Напитки Тайкэй»? Президент Исидзаки?

— Да-да. Вы его знаете?

— Имя слышал. Но встречаться не доводилось.

— То есть вы не знакомы?

— Нет. А в чем дело?

— Странно… — сказал я. — Дело в том, что вчера я просматривал видеозапись, которую сделал господин Исидзаки. А поскольку в этих кадрах оказались и вы, хотелось бы кое-что уточнить.

— Не пойму, о чем вы. Нельзя ли подробнее?

В двух словах я пересказал ему содержание записи. Не упомянув ни о компьютерной графике, ни о рекламном ролике.

— С ума сойти! — с чувством воскликнули в трубке. — Вы знаете… Здесь какая-то ошибка. Я уверен, он снимал кого-то другого. Действительно, я живу на Ниси-Адзабу. Но я не бегаю по утрам. И с господином Исидзаки никогда не встречался… Так вы поэтому звоните?

— Нет, — ответил я. — Я звоню не поэтому. Сегодня ночью президент Исидзаки скончался. А я уполномочен оповестить всех его родных и знакомых.

— Скончался?! Да что вы говорите! Не знаю, что и сказать… Но постойте, ведь смерть такой крупной фигуры — серьезная новость. Только что новости посмотрел — там ничего не было. Да и в утренних газетах об этом ни строчки…

— Это случилось после полуночи. Официальных сообщений прессе еще не делали.

— Вот оно как… Значит, к утренним новостям не успели. А он, я слышал, был еще молодой?

— Шестьдесят шесть. Покончил с собой. В трубке помолчали. Потом отозвались:

— Ужасно, конечно… Очень признателен за сообщение и очень сожалею о том, что случилось. Но, как я уже сказал, с господином президентом я никогда не встречался. Вы уж меня извините за бестактность, но мне, ей-богу, сейчас не до этого…

— Ну что ж, — сказал я, — наверное, господин президент ошибался, считая вас своим близким знакомым. Ради бога, извините за беспокойство.

— Ну что вы, со всеми бывает. Прошу принять мои соболезнования.

— Благодарю вас. Ну что же, буду звонить дальше по списку.

Подбросив ему еще парочку извинений, я повесил трубку. Взгляд упал на экран ноутбука.

Итак. Первое, о чем он подумал, услыхав о смерти Исидзаки: знает ли пресса? Ёда знал, что по возрасту помирать президенту еще рановато[18]. В таких случаях первое, о чем спрашивают, — от чего человек скончался. Но он даже не заинтересовался способом самоубийства. Я нашел в компьютере возраст профессора Ёдьг. Тридцать девять. Проницательный экономист? Герой информационной эпохи?

7

В дверях показался Санада. Торопливыми шажками просеменил через зал и плюхнулся в кресло рядом. Сиденье под ним жалобно скрипнуло, он шумно выдохнул. Таким перепуганным я его еще никогда не видел.

— Хориэ! Какой кошмар, а?!

Как и вчера, без приветствия. Впрочем, от Какисимы я его тоже не слышал. Похоже, сегодня никому не хотелось желать друг другу доброго утра.

— Да уж, — буркнул я.

Он посмотрел на меня и тут же отвел глаза.

— А тебе, похоже, все как с гуся вода…

— Вы так думаете? А что, слезами обливаться было бы уместнее?

— Я не о том! Опять щетиной оброс, как дикобраз… Я понимаю, что температура и все такое. Но в такой день мог бы выглядеть и поприличнее!

Его слова забегали в моей голове, как тараканы. Возможно, в кои-то веки в них была какая-то правда. Я молчал.

— Я только что от Какисимы. Докладывал ему о вчерашних событиях. Как я понял, с тобой он уже беседовал. Уж не знаю почему, но мне было велено держать язык за зубами…

Значит, Какисима не сообщил Санаде о моем втором разговоре с президентом. Воистину: настоящий дипломат побеждает молча.

— Да, меня он тоже об этом просил. Оно и понятно. Начни мы с вами болтать — кто знает, как это истолкуют?

— Может, ты и прав, — вроде бы согласился Санада. — Но все равно непонятно…

— Что непонятно?

— Вчера президент был совсем не похож на человека, который подумывает о самоубийстве.

— Согласен, — кивнул я. — Просто гром среди ясного неба. Кстати, у вас не осталось копий, что делала Охара? Визитки профессора Ёды и карты, которую нарисовал президент?

— Я их выбросил.

— Выбросили?

— Ну президент же сказал, что ролик отменяется. Зачем нам тогда эти копии?

— И действительно. Очень разумное решение. Он скользнул по мне злобными глазками и, словно вспоминив о чем-то, снова открыл рот:

— И все-таки странно. Когда ты смотрел эту пленку, ничего особенного не заметил?

Я выжидательно посмотрел на него.

— Я вчера весь вечер думал об этой записи, — сказал он. — И кое-что сообразил.

Я молчал.

— Уж не помню точно, как это чертово здание выглядело на записи… Но я тебе скажу: странные перила у этого балкона! То ли дом проектировали кое-как, то ли в жилконторе у них сплошные разгильдяи… В общем, одно из двух. Весь вечер из головы не выходило.

— Да, решетка у этих перил и правда какая-то странная. Дизайн, конечно, красивый. Но в самом низу, между поперечными прутьями, слишком большой зазор. Словно пара прутьев вылетела…

— Вот и я о том же. Теперь понимаешь?

— Что?

— Обычно балконы с внешней стороны укреплены тем же материалом, что и стены. Сталь, алюминий, нержавейка — что-нибудь в таком роде. У этого балкона прутья стальные. Но именно сталь изнашивается быстрее всего! Такие случаи были — прутья ржавеют и отваливаются. Несмотря на это, архитекторы продолжают использовать именно сталь. Потому что на ней дольше держится краска. Проектировщики заботятся о внешнем виде больше, чем о безопасности!

— Да, этому зданию и правда лет двадцать, не меньше… Однако вы здорово во всем этом разбираетесь, босс! Откуда?

Явно польщенный, Санада задрал нос.

— Несколько лет назад меня выбирали председателем товарищества жильцов нашего дома. Тогда у нас произошло то же самое — ребенок с балкона свалился. И мне пришлось ковыряться во всех этих подробностях. Там тоже мальчуган на балконе играл. И ударился о прут решетки. Стальная решетка совсем проржавела и даже от слабого удара вывалилась вместе с ребенком. Слава богу, у нас он упал со второго этажа на мягкий газон. Отделался легкими ушибами…

— Вот как? — сказал я и задумался. — Значит, попади эта запись в эфир — возник бы скандал с владельцами самого здания?

— Несомненно! — кивнул Санада. — Я сразу об этом подумал. При всем моем уважении к президенту — хорошо, что мы не стали выпускать этот ролик. Признаюсь, после первого просмотра, я тоже подумал — какой сильный видеоряд! Просто клад для рекламы! Но, рассудив хорошенько, понял: начнется скандал вокруг проектировщиков здания. А имиджу «Антика» это совсем ни к чему. Хотя, возможно, президент и сам это сообразил, вот и решил все остановить…

Да, черт возьми. Санада был профи. Несмотря ни на что, приходилось это признать.

Он встрепенулся, словно вспомнил что-то еще.

— Да, кстати! Вчера с президентом вы говорили о чем-то странном… Я ничего не понял.

— Да ладно, босс, — оборвал я его. — О чем могут болтать усталый старик и без пяти минут безработный? Ни к нашему с вами делу, ни к делам компании это уже не относится. Меня вообще лихорадит. Можно, я поеду домой?

— Что, так плохо?

— Ваше лицо перед глазами расплывается.

— Уф-ф… — выдохнул Санада и наконец кивнул. — Ладно. Иди отдыхай. Дел у тебя, я смотрю, почти не осталось.

— Почти? После того как ролик отменили, вообще делать нечего. Сегодня я приехал по вызову, за который уже отчитался. Чем еще прикажете заниматься в законный отгул?

Санада криво усмехнулся:

— Да езжай, черт с тобой…

— С удовольствием!

Когда я поднялся с места, он снова окликнул меня:

— Да! А где сейчас запись, которую тебе передал президент?

— Когда стало известно, что ролика мы не снимаем, я тут же отправил ее президенту по внутренней почте.

— Ах вот как…

Больше он не сказал ничего. Отвел глаза и уставился куда-то в пространство.

Я вышел из офиса и направился к станции метро «Синдзюку». Голова еще немного кружилась. Легкая слабость не отпускала. Лучи рассвета мягко ласкали лицо. Я шагал по весенней улице, свободный от всяких обязанностей, и уже от этого чувствовал себя лучше.

Войдя в метро, я сел на кольцевую Яманотэ. На станции «Эбису» пересел на линию Хибия и вышел на Хироо. Любоваться на цветущую сакуру было еще рановато, и я решил поразглядывать старенькие многоэтажки.

Выйдя из метро, я достал мобильный. Хоть Санада и выбросил копии, адрес я помнил. Позвонив в телефонную справочную, я запросил номер госпожи Киэ Саэки в районе Минатоку. «Такой не значится», — ответили мне. В последнее время все больше абонентов отказываются регистрировать в справочниках свои адреса.

Я зашагал в сторону Ниси-Адзабу. Очень скоро знакомое здание показалось перед глазами. Перейдя дорогу, я остановился у подъезда. Восемь этажей.

«Розовые холмы Гайэн-Ниси» выглядели куда обшарпанней, чем на видео. И пожалуй, еще пижонистей. Нечто вроде красотки, что когда-то соблазняла сотни мужиков, но теперь клевала носом в доме для престарелых. Такое вот здание.

Пятый этаж, сказал вчера Исидзаки, На пятом — три балкона. Каждый из них мог оказаться в кадре. Хотя ни на одном я не заметил щели, в которую мог бы провалиться ребенок. Изогнутые прутья перил, обвитые металлическими виноградными лозами. Надежные и прочные, на каждом из трех балконов. Стальные, как и сказал Санада. Цвет — тускло-зеленый. Плотные шторы на каждом окне не дают подглядеть, что внутри.

Было бы желание, с помощью компьютерной графики проделать в таких балконах щель — легче легкого. И если приспичит, достаточно лишь фотографии анфас, чтобы вставить туда кого нужно. Все остальное решают только время и деньги. Превратить этот дом в то, что я видел на записи президента, можно за две-три недели. Кто и зачем мог потратить на это столько денег и времени — загадка. Как и вопрос, откуда эта запись взялась у Исидзаки.

Сам Исидзаки о записи просил забыть. И явно хотел уничтожить пленку. Но в моем случае забыть не получается. Копия пленки пропала неизвестно куда. Почему Исидзаки повесился — тайна. Мало того, он за что-то меня поблагодарил. И его последние слова до сих пор отдаются эхом в ушах…

Я подошел к подъезду. Домофона в здании не было. Окошко консьержа задернуто занавеской. Наверняка откроется не раньше девяти. Я прошел мимо и направился к лифту.

На табличке двери все было так же, как я запомнил. Квартира 503, Киэ Саэки. Я посмотрел на часы. Восемь сорок. Может, для хождения в гости и рановато, но вряд ли кого-то разбужу. Я нажал на кнопку звонка и услышал, как в квартире зазвенел электрический колокольчик. Никто не ответил. Я подождал с минуту, нажал еще раз и потрезвонил еще немного. Безрезультатно. В такой ранний час квартира была пуста.

Я вернулся на первый этаж. Постучал в окошко консьержа. За окошком что-то задвигалось, занавеска отъехала в сторону. Седой как лунь старичок вытаращился на меня, и окошко наконец отворилось.

— Доброе утро, — учтиво произнес он. Голос был под стать выражению лица. Сплошные вежливость и достоинство.

Я сразу почувствовал себя маленьким человеком. Повстречайся мы в другой ситуации, я бы принял его за директора крупной фирмы.

— Чем могу быть полезен? — осведомился он все так же учтиво.

— Я хотел бы кое-что уточнить. Насчет госпожи Киэ Саэки из пятьсот третьей квартиры.

Вытянув подбородок, консьерж посмотрел на меня сверху вниз.

— У вас есть визитная карточка? — поинтересовался он.

Я послушно вручил ему визитку. Старик нацепил на нос очки в благородной серебристой оправе и зачитал себе под нос;

— Господин Хориэ, отдел рекламы, «Напитки Тайкэй»…

Он вопросительно поглядел на меня. «Ну, и?..» — читалось в его глазах.

— Насколько я слышал, госпожа Саэки — очень красивая дама, не так ли?

Это был пробный шар. Я никак не ожидал, что ответный удар будет сильным. Он выдержал паузу и солидно кивнул:

— О да, несомненно… А вы по какому вопросу?

— У госпожи Саэки есть ребенок, не правда ли?

— Есть. — В его голосе вдруг послышались металлические нотки. — Однако господин Хориэ не ответил на мой вопрос.

— Прошу прощения… — Мне вдруг почудилось, будто я разговариваю с управляющим пятизвездочного отеля. — Дело в том, что наша компания готовит рекламу в одном престижном журнале. Для этой рекламы мы ищем подходящую даму, желательно с ребенком. Госпожа Саэки — одна из возможных кандидаток на эту роль.

— Вот оно что… Но почему именно госпожа Саэки? Вы же о ней ничего не знаете.

Похоже, в прошлом этот старик был обычным салариманом.

— А это уже секрет фирмы, — широко улыбнулся я. Я пытался соответствовать его учтивому тону. Но, похоже, не преуспел. — Я собрал о госпоже Саэки самые положительные отзывы. Но лично с ней пока не встречался. И вот сегодня зашел к ней домой, но никого не застал. Вот и подумал: может быть, хоть вы мне чем-то поможете?

— Да что вы говорите.

— Вы не подскажете, сколько ей лет?

— Точно вам не скажу. Наверное, где-то за тридцать.

— А ребенку?

— Когда господин Масахико родился, я здесь уже работал… Считай, три года прошло.

Улыбка консьержа оставалась учтивой. Но я уже заметил в ней легкое раздражение. Трехлетнего ребенка он называл «господином». Бывает на свете учтивость, способная вывести из себя кого угодно.

— Похоже, это именно то, что нам нужно, — сказал я и скользнул взглядом по табличке слева от окошка: «Консьерж Минору Мацуока». Я невольно заразился его интонациями.

— У вас отличная память, господин Мацуока. Давно здесь работаете?

Явно привыкший к тому, чтобы его звали по имени, консьерж с важным видом кивнул:

— О да! Уже восемь лет.

— И госпожа Саэки жила здесь все это время?

— Да нет… Лет пять назад переехала.

— Вместе с супругом?

— Этим вопросом вы вторгаетесь в интим. Я не могу вам ответить.

— Да-да, конечно, — закивал я. — Значит, дома ее не застать?

— Почему же? К утру она обычно возвращается.

— К утру? То есть она здесь не ночует?

— Это тоже вторжение в интим,— улыбнулся он все так же любезно.

— Конечно-конечно, — повторил я. — Кстати, должен отметить — здесь вокруг очень красиво. Вроде и дом не новый, а с таким вкусом построен! Может, и мне квартиру снять? Сколько лет этому зданию?

— В этом году восемнадцать… Но квартиры у нас редко освобождаются. И за возраст здания скидок не делаем.

Я прекрасно понимал, о чем речь. Если бы он не заткнулся, следующей фразой было бы: «Клеркам уровня завсекциеи в этом доме жилья не предоставляют».

— Так, может, господин Мацуока — один из домовладельцев?

Впервые за весь разговор ему стало неуютно.

— Нет-нет! Что вы… Я здесь только служу.

— Вот как? — улыбнулся я. — Тогда не найдется ли у вас рекламных проспектов о продаже квартир? Желательно поновее. Вдруг найду что-нибудь подходящее.

Несколько секунд он изучал меня, склонив голову набок. Потом открыл ящик стола, достал какой-то проспект и протянул мне. Листовка трехлетней давности. Подражая консьержу, я с такой же неторопливостью пробежал по ней взглядом. Четырехкомнатная квартира с большой кухней, общая площадь — сто двадцать квадратных метров, сто восемь миллионов иен[19]. С моей квартиркой на Готанде сравнится разве что возрастом, а по размерам — в несколько раз больше. За такую сумму можно купить с десяток клетушек вроде моей. Посредник в случае сделки — «Недвижимость Нидзё».

Я поднял голову.

— Так что же — господин Мацуока работает на «Недвижимость Нидзё»?

— Нет-нет! Моя фирма совсем небольшая. «Коммунальные услуги Нидзё»…

Улыбка на его лице не поблекла ни на йоту. Хотя и поменяла свое качество. За маской учтивости теперь скрывалось явное раздражение.

— Ну что ж… — сказал я. — Придется побеспокоить госпожу Саэки как-нибудь в другой раз. Хотя и стоит предупредить ее заранее. Вы не дадите мне номер ее телефона?

Старик задумался. Поможет ли он своей квартирантке — или, наоборот, навредит? Наконец он решился. Повернулся к списку жильцов на стене и внятно, с достоинством зачитал мне номер. В его устах даже обычные цифры звучали как стихи придворных поэтов.

Я записал номер в блокнот.

— Большое спасибо. Извините за назойливость.

— Ну что вы. Никаких проблем… — В его голосе слышалось явное облегчение.

Уже отвернувшись от окошка, я вдруг вспомнил:

— Да, еще! В последнее время здесь проводился какой-нибудь ремонт?

— Ремонт?

— Такое старое здание иногда требует ремонта, не правда ли? Если я вдруг надумаю купить здесь квартиру — кого мне об этом спрашивать, как не господина консьержа?

— Ну что же. Косметический уход, конечно, иногда требуется. Но не настолько, чтобы доставлять неудобства жильцам… Что же до капремонта, то в этом никакой необходимости нет. Здание построено крепко, на совесть.

— И никаких происшествий никогда не случалось?

— Каких еще происшествий?

— Ну, например, ребенок с балкона выпал, или перила балконные отвалились. Обычно после этого производят ремонт. У вас ничего такого не производилось?

Он изменился в лице.

— Простите, но это чья-то ошибка. Или кто-то на нас наговаривает. Здесь солидные апартаменты, а не какой-то паршивый клоповник!

— Вот как? Тогда, господин консьерж, позвольте вам кое-что подсказать.

— Что же?

— Нельзя говорить «вторгаетесь в интим». «Вторгаться» можно только в личную жизнь…

На этом я покинул «Розовые холмы». Окошко за моей спиной с треском захлопнулось. Не самый учтивый способ прощания.

Выйдя на улицу, я пожалел, что так обошелся со стариком. Все-таки самая большая гордость на закате его жизни — в том, что он служит в таких шикарных апартаментах.

С неприятным привкусом под языком я достал мобильник, раскрыл блокнот с телефоном Киэ Саэки и набрал номер. «Никого нет дома. Оставьте, пожалуйста, сообщение…» Я отключился и посмотрел на часы. Девять с мелочью.

Я набрал еще один номер. На сей раз ответили моментально:

— Алло! «Напитки Тайкэй»…

— Oxapa? Это я.

— Шеф? Чего это вдруг? — Ее голос меня успокоил. Хотя бы тем, что в нем не было ни капли учтивости. — Вы же сегодня отдыхаете! Мне Санада сказал. Температура высокая?

— Ерунда. Что там у вас происходит?

— Сплошной ужас.

— А конкретно?

— По всей фирме траур объявлен. Вечером во всех газетах некролог напечатают. Хотя день похорон еще не назначили. Текст некролога еще сочиняют. Копию я вам потом домой на факс отправлю, хотите?

— Да нет, не стоит, — ответил я. — Главное в некрологе — это заголовок… Опять вчера до последнего на работе сидела?

— А вы откуда знаете?

— Слухи ходят. Сидишь там каждый день допоздна и оплакиваешь своего шефа… Кто вчера к моему столу подходил?

Она удивилась:

— А вы откуда знаете?

— Да ничего я не знаю. Потому и спрашиваю.

— Он сам сказал, что ищет вас, и все колебался, не позвонить ли вам на мобильный…

— Кто? Исидзаки?

— Ну конечно. Часов в семь это было. Я так удивилась… А сегодня утром это собрание. Просто суперпопадалово… Ой. Я опять не так выражаюсь, да?

— Но зачем президент специально спускался к рекламщикам?

— Сама не пойму. Я уже одна оставалась. А он поболтал со мной о всякой ерунде и ушел. Спросил, как настроение у женщин в нашем отделе…

— Ну и что ты ответила?

— Сказала, что половина уволилась, а я собираюсь стать первой женщиной — президентом компании.

— М-да… Это было бы супермегапопадалово! Ну и что он тебе ответил?

— Ничего. Засмеялся только. Если честно, он мне всегда очень нравился.

— А где он при этом сидел?

— На вашем месте.

— А за это время ты выходила куда-нибудь?

— На кухню, кофе налить. А что?

— Да так. Все думаю о поведении человека накануне самоубийства. И зачем он, по-твоему, спускался в рекламный отдел?

— Ну, не знаю… Может, прошлое вспомнил? И решил побродить по местам, где когда-то работал? Я сейчас думаю — может, я вообще последняя, с кем он разговаривал?

— Очень возможно.

Я задумался. Значит, кассету забрал Исидзаки? Я вспомнил, как выглядела наклейка: «8 мм, копия»…

— Шеф! — окликнула Охара.

— Да?

— Вчера вы просили меня найти эти камеры. Так?

— Так. А в чем дело?

— Тогда же вы сказали, что потом расскажете о вашем последнем задании. Вы собираетесь выполнять обещания?

— Как-нибудь расскажу.

— Ну вот… Так потом или как-нибудь?

— Не вижу особой разницы… Ну, пока! Прежде чем прозвучала очередная жалоба, я отключился.

Я обошел «Розовые холмы» по периметру. Никто не вышел, никто не вошел. Лишь весеннее утро тихо растекалось по улицам.

Значит, дом Исидзаки где-то поблизости? — вдруг вспомнил я. Улица перед глазами вдруг задрожала. Но не от жаркого солнца. У меня снова раскалывалась голова. Поднималась температура, перед глазами все плыло. Идти пешком стало невмоготу, и я поймал такси.

Вернувшись к себе на Готанду, я выпил лекарство, прописанное врачом, снял костюм и тут же свалился в постель.

Возможно, оттого что проснулся ни свет ни заря, я обошелся без виски. Даже не измерив температуры, я улетел в сон примерно так же, как уносит по склону машину без тормозов.

8

На стене плясали блики огня. Красные, сумасшедшие блики.

Взгляд наткнулся на часы. Значит, закат. Неужели я провалялся в постели так долго? Видимо, все из-за лекарства. Рубашка, которую я так и не снял, была мокрой от пота.

Шатаясь, я поднялся с постели. Снял рубашку. Вытерся полотенцем. Кажется, я сильно похудел.

Измерил температуру. По-прежнему за тридцать восемь.

Отыскав мобильник, я открыл блокнот и набрал номер Киэ Саэки. Автоответчик. Тот же механический голос, что и вчера.

Я подошел к двери, вытащил из щели вечернюю газету. Экономическую газету. Некролог Исидзаки разместили не только в «светской хронике», но и на первой странице. Не будь его гибель такой загадочной — черта с два бы они так старались.

В некрологе приводилась крайне туманная фраза Тадокоро:

Не могу разглашать посмертное письмо в мой адрес. Но, судя по его содержанию, президент Исидзаки обладал повышенным чувством ответственности. Проблемы нынешней экономической депрессии он воспринимал как свою вину. И поскольку часть ответственности за управление компанией, несомненно, лежит и на мне, я выражаю свое глубокое сожаление о случившемся.

Дальше шел комментарий о том, что, если к концу месяца балансовая прибыль «Напитков Тайкэй» уйдет в минус, компания останется без дивидендов. И что уже к двум часам дня акции «Тайкэя» резко упали. А в конце некролога сообщалось о заупокойной службе в доме Исидзаки сегодня ночью.

Я отшвырнул газету и осмотрел руки. Чуть выше локтя заметил красные пятна. Именно там меня позавчера сдавила ручища Майка Тайсона.

Я снова прокрутил в памяти вчерашний день. Когда я выходил от президента, Исидзаки окликнул меня. «Все собирался тебя спросить…» Почему он вдруг вспомнил то, что произошло двадцать лет назад? Неужели и правда лишь потому, что увидел меня опять?

Сегодня я собирался до вечера проваляться в постели, но теперь передумал. Достал новую рубашку, надел костюм. Отыскал в шкафу черный галстук. На заупокойную я еще успеваю. Если повезет, я наконец повстречаюсь с той, кого искал позапрошлой ночью. Возможно, она тоже прочитала некролог. Шансы, конечно, невелики, но кто знает…

Когда я вышел из метро, уже темнело. Вокруг были все те же кварталы Хироо, только дом Исидзаки находился в другой стороне. Точного адреса я не записывал, да этого и не потребовалось. Сразу за турникетами стояли молодые сотрудники компании с траурными повязками на рукаве. Низко кланяясь гостям, они объясняли дорогу к дому.

Я прошел вдоль набережной Арисугава, взобрался на холм. Начиная от германского посольства, вдоль дороги выстроились автомобили один дороже другого. Я свернул в переулок, прошагал еще немного — и вышел к японскому особняку, во дворе которого толпились люди. Вместе с двором этот особняк занимал столько же места, сколько моя многоэтажка.

Миновав ворота, я подошел к столику регистрации. Вручил конверт с памятным подношением[20], выложил на стол визитку. И тут над моим ухом прозвучал укоризненный голос:

— А бантик-то у вас напечатанный!..

Я поднял голову. За столом регистрации выстроились пять девушек в униформе. В том числе и Мари Охара. Черный костюмчик, едва заметная улыбка.

— Конвертик небось в переходе купили?

— А что, из перехода уже не годится? — обиделся я. — Ну и манеры тут у вас на приеме!

Охара строго улыбнулась.

— Спасибо, что пришли, — сказала она уже так, чтобы все услышали.

— Благовония еще не зажигали?[21]

— Скоро. Сутры уже прочли.

Я кивнул и направился к дому.

В просторном садике, освещенном ритуальными светильниками, выстроилась изрядная очередь. На длинной доске, положенной у дверей дома, белела табличка: «Для обуви», а вдоль порога тянулась цепочка пластмассовых тапочек для гостей. В очереди у входа я заметил начальников высшего эшелона крупных компаний, чьи портреты так и мелькали в газетах.

Вскоре очередь пришла в движение. Когда подошел мой черед, я тоже разулся. Миновав прихожую, я очутился в просторном зале. Сразу напротив входа был установлен похоронный алтарь. Весь пол устилала белая ткань, точно скатерть на кухонном столе.

У входа в зал стоял Какисима. Каждому входящему он отвешивал низкий поклон. Увидев меня, он чуть заметно кивнул и лишь потом поклонился.

Цепочка людей с благовониями в руках постепенно продвигалась вперед. Президент Исидзаки тепло улыбался с фотографии на алтаре. Справа от алтаря на раскладных стульчиках сидели, насколько я понял, сын и невестка, брат Исидзаки с женой и президент «Продуктов Тайкэй» с супругой. Слева от алтаря — гендиректор Тадокоро и остальные члены совета. Кроме них, я не увидел ни одного знакомого лица.

Я поднес благовония, наскоро помолился и вышел.

За воротами дома я огляделся — и тут же заметил двух мужчин в черном. Они стояли по разные стороны улицы, неподвижные и едва различимые в темноте. Один курил сигарету. Они стояли, ничего не делая, и пристально изучали всех входящих и выходящих гостей. Что это за люди — сообразил бы даже ребенок. Стальной взгляд полицейского не перепутаешь ни с каким другим.

Я вернулся во двор. Молодые сотрудники, что встречали гостей на станции, уже примкнули к толпе коллег. Все ожидали каких-нибудь распоряжений. Но, кроме пяти девушек у столика регистрации, дел никому не нашлось, и парод бесцельно слонялся по двору. Я встал у крыльца, гадая, чем бы заняться.

Ко мне приблизилась чья-то тень, и я повернул голову. Томидзава. Второй человек в нашем отделе, которому предложили уволиться добровольно. Старше меня года на два или три.

— Господин Хориэ, — негромко обратился он ко мне. — Мои соболезнования. Вы уже поднесли благовония?

— Да.

— Н-да… Смелости вам не занимать.

— Это почему?

— Вообще-то, сотрудники нашего отдела еще ждут своей очереди… После родных и особо важных гостей. Хотя, конечно, жестких правил здесь не бывает…

— Ах да! — очнулся вдруг я. — Я и не подумал. Очень глупо с моей стороны.

— Да, кстати. Извините, что не ко времени… То, что вас снова берут на работу, уже решено?

Я покачал головой:

— Ничего подобного.

Он как-то судорожно вздохнул.

— Да… Нервы у вас что надо. А я сегодня в обед уже сбегал на биржу труда.

— Кажется, теперь это называют повеселее? «Здравствуй, новая жизнь»[22] или что-то вроде?

Он горько усмехнулся:

— Да как ни называй. Суть не меняется.

— Значит, все-таки решили уйти?

— Да нет… Просто так сходил. На всякий случай. Меня ведь, если что, даже в филиал переводить не станут.

— Это почему же?

— Потому что я добровольно уходить отказываюсь! — горько улыбнулся он. — А на бирже у них все так чисто, опрятно. Атмосфера хорошая. Только в секции для тех, кому за пятьдесят, яблоку негде упасть… И даже внешне все на меня похожи. Заглянул в списки тех, кто ищет работу менеджера. Все просят зарплату чуть ли не вполовину меньше моей…

— Что, серьезно? Томидзава снова вздохнул:

— В общем, Хориэ, я вам завидую… — пробормотал он куда-то вбок.

— Почему?

— Я вот тоже в своем доме живу. Конечно, не сравнить с президентским. Но кредит за него еще выплачивать и выплачивать. Трое детей. Старший еще школу не закончил…

Не договорив, Томидзава махнул рукой и отошел. Я хотел было окликнуть его, но раздумал. Возможно, стоило бы передать ему слова Какисимы. О том, что через каких-то полгода найти работу станет еще труднее. Но у меня не было таких полномочий. Томидзава решал за себя. К каким бы выводам его это ни приводило.

Поток посетителей все не кончался. Но узнавал я лишь тех, с кем работал, когда был менеджером, или же больших начальников, с которыми когда-то пересекался.

Через час очередь поредела и воздух стал прохладнее. Меня снова знобило. Перед глазами опять поплыло. Но я молча терпел и ждал.

Внезапно я почувствовал легкое оживление вокруг. Словно от самых ворот повеяло чем-то странным. Я обернулся — и увидел, как во двор входит пожилой человек. Лет под шестьдесят. Двубортный костюм с иголочки. Седые волосы аккуратно собраны в хвост на затылке.

Финдиректор Одзаки, стоявший у ворот, мгновенно согнулся в поклоне. В его поклоне не было фальши — одно лишь безграничное уважение. Старик прошел во двор, а его телохранитель в черном пиджаке встал рядом с Одзаки у выхода.

Новый гость отметился за столиком регистрации и неторопливой походкой направился к дому, глядя прямо перед собой. Подойдя к дверям, он остановился рядом со мной и начал снимать ботинки, делая это чуть медленнее, чем нужно. И негромко пробормотал:

— Привет, малой.

— Малых по списку не значится, — ответил я.

— Вот как? Ну что ж, извини… Давненько не виделись, Масаюки!

— Да уж, — сказал я.

Каждый из нас продолжал смотреть в свою сторону.

— Надеюсь, у тебя все нормально? Сейчас много людей, толком не поговорить… Но будет время — как-нибудь поболтаем?

— Времени не будет.

— Да-да, конечно. Я понимаю. Прости старика, сорвалось. Не серчай…

Не сказав больше ни слова, он сунул ноги в тапочки и растворился в доме.

Я обернулся к выходу. Парочка за воротами застыла, пристально изучая двор. Сейчас их глаза чуть не сверлили дверной проем, в котором исчез седовласый. Телохранитель седого, подпирая ворота, пялился в пустоту, и в его глазах не читалось ни малейшего интереса к происходящему.

Я направился к столику регистрации и заглянул в список посетителей. Седой расписался размашисто и неразборчиво. Имя сочинил, фамилию оставил как есть.

Одзаки у ворот уже не было.

— Господин финдиректор! — вдруг послышалось у меня за спиной. Санада? Я и не заметил, что все это время он крутился поблизости. — Вы случайно не в курсе, кто этот седой господин?

Видимо, Одзаки подошел сюда с той же целью, что и я. Решив не оборачиваться, я стоял и слушал, как он небрежным тоном учит Санаду уму-разуму:

— Вообще-то я сам себе не поверил, пока в журнал не заглянул. Смотрю — точно! Я-то лично с ним не знаком. Но фигура известная! Это, брат, сам Дайго Сакадзаки. Глава группировки Сиода…

— Сиода? Банда якудзы?!

— Она самая… Одна из старейших в Японии. А он уже четвертый в династии. И теперь возглавляет не только Сиоду, но и весь клан Минамото.

— Минамото?! — Санада выпучил глаза. — Под которым весь район Канто?[23]

— Эй, ты чего разорался? Прикуси язык! Или вон тот верзила тебе его мигом укоротит.

— Прошу прощения! — тут же притих Санада. — Но что этот мафиози делает на похоронах нашего президента?

— Не знаю, не знаю… Это уж не в моей компетенции. Я-то сразу почуял неладное. Не зря здесь полиция ошивается.

— Какая полиция?

— А вон те двое, за воротами. Каждого посетителя глазами ощупывают. Я еще до службы к ним подошел, спросил, что да как… Мы, говорят, участковые из Адзабу. Не волнуйтесь, дескать, мы вам не помешаем. Вежливо так ответили. Ну я и отстал. Хотя могу спорить: на самом деле эти парни из отдела по борьбе с бандитизмом.

— Ох… А я и не заметил. Но разве господин президент был связан с якудзой?

— Кто его знает. Еще в восемьдесят втором, после принятия поправки насчет сокайя[24], он официально заявил, что не имеет к якудзе отношения. Тогда его как раз избрали гендиректором… Может, за это ему в дом и подкидывали дохлых собак и кошек. Обычно так якудза своих предателей метит… Давно это было, я мало что знаю. Но слухи ходили. Может, из тех времен отголоски? Трудно сказать. Но о том, что их главный на поминки заявится, никто и подумать не мог! Такие птицы, как Сакадзаки, на людях светиться не любят…

— Что ж, он и правда такой великий?

— Какой есть. Мало того, что весь клан Минамо-то под себя подмял, так еще и сын самого Кётаро Сакадзаки! В этой стране ты не найдешь ни одного директора дзайбацу[25], который не знал бы его папашу. Да ты и сам небось о нем слышал, даром что начальник отдела…

Санада судорожно сглотнул.

— Да уж, слыхал. Самый великий сокайя, олигархов разводил. Когти даже в политику запустил. Кажется, у него еще кличка такая была — Фиксатор. Лет пять уж как на том свете…

— Точно. Когда помер, ему уже за девяносто было. Сынок сперва отцову банду возглавил, а потом и остальных под себя подмял. Уж не знаю, какими способами. Может, у них это по наследству передается… В общем, создал новый клан по модели кансайского[26]. Клан Минамото работает очень гибко — хоть и контролирует ведущие корпорации страны, своих подопечных друг с другом не ссорит. Со всеми договаривается по-хорошему. А потому и с поличным их поймать очень трудно. Про папашу Кётаро какие только слухи не ходили! А наружу так ничего и не выплыло. Вот если б еще сынок вел себя, как родитель, и не высовывался, — всем бы проще было…

— Сын Фиксатора?! — ошарашенно пробормотал Санада и наконец заткнулся.

Девушки за столиком регистрации начали поглядывать в нашу сторону. С явно испуганными лицами. Похоже, уловили кое-что из этого разговора. По крайней мере, Охара точно подслушивала.

Одзаки ушел: за спиной постепенно затихли шаги. Вскоре его фигура вновь замаячила у ворот. И тут Санада заметил меня:

— А-а, Хориэ! Явился-таки? Что, уже выздоровел?

— Худо-бедно…

Санада собрался было что-то сказать, но тут же захлопнул рот. В дверях дома опять появился седой. Неторопливо обулся и так же медленно зашагал обратно к воротам. Одзаки снова отвесил ему поклон. Старик даже не повернулся. Когда он исчез, финдиректор выпрямился и шумно перевел дух.

Особо важные гости постепенно разъехались, и рядовые сотрудники выстроились в цепочку у входа. Я отошел от Санады и снова встал в очередь. Все-таки в доме по-прежнему дежурил Какисима, а в мой первый заход нам пообщаться не удалось.

— Шеф? Вы что, уже поправились?

Я обернулся. Охара стояла в очереди сразу за мной.

— Успею еще. А пока терплю.

— В живых останетесь?

— Да уж как-нибудь… Пропущу где-нибудь стаканчик да и спать завалюсь.

— Стаканчик? — Она покачала головой. — А завтра что делать будете?

— Не знаю пока. Посмотрю по самочувствию. Если с утра не выйду, отметь в расписании, что я взял выходной.

— Хорошо… Вам, кстати, сегодня в обед звонили.

— Кто?

— Какая-то женщина. Я сказала, что вы отдыхаете и я могу что-нибудь передать. Но она повесила трубку. Даже не назвалась…

— Сколько лет примерно?

— Не старушка. Но и не девочка.

— Что — женщина без возраста? Она улыбнулась уголком губ:

— Не знаю, есть ли у нее возраст. Но вроде постарше меня. Голос низкий, грудной. Никого не вспоминаете?

— Трудно сказать. У меня всяких подруг хватает.

— Не так много, чтобы нос задирать… За два года я вас еще ни разу не соединяла с женщинами по личным вопросам!

— На этом свете, поверь, тебе еще много чего не известно.

— Шеф!

— Ну, чего?

— У вас из носа течет. Будете так ходить — от вас последние подруги разбегутся!

Она достала из сумки пачку бумажных салфеток. Я вытащил парутройку и вытер нос.

Подошла моя очередь, и я опять вошел в дом. Какисима все так же стоял у входа в зал и кланялся каждому вне зависимости от возраста и положения. Я тронул его за локоть. Мы отошли в сторонку, и он с удивлением посмотрел на меня:

— Ты чего?

— Какого черта этот якудза приходил? Он нахмурился.

— Ты о Сакадзаки?

— Так ты его знаешь?

— По имени и в лицо, не больше. Но заметил сразу.

— И что он здесь забыл?

— Понятия не имею. Компания от рэкетиров давно отделалась. Сам же Исидзаки с ними порвал, и мы с тех пор придерживаемся его политики. Так что у меня и самого челюсть отвисла. А что делать? Не выгонять же…

— Хм-м, — задумался я.

Он как-то странно посмотрел на меня.

— А может, ты с ним знаком?

— Как сказать… Признаюсь только тебе: когда-то пересекался. Очень давно.

Он немного подумал.

— Ладно. Об этом позже поговорим. Оклемайся сперва. Видок у тебя ни к черту…

— Да ладно. Это как раз ерунда. Лучше скажи, что там с копией фильма.

— Сын Исидзаки сказал, что личные вещи начнут разбирать завтра, как служба закончится. А закончат через три недели, к официальным поминкам. Так что эти поиски времени займут будь здоров. Не говоря уж о том, что кассет Исидзаки наснимал целую гору. Я предложил помочь, да он очень вежливо отказался… Но тут уж ничего не поделаешь. Частная жизнь все-таки.

Он, похоже, забыл, что через три недели я уже не буду сотрудником компании.

— А секретаршу его расспрашивал? Куда он в последний день выходил и так далее…

— Конечно. Сразу после твоего звонка он отправил ее в универмаг на Нихонбаси. Попросил купить новый галстук. Мы потом с ней вместе проверили — этот галстук так и висит в шкафу.

— А потом, когда она вернулась?

— Потом ему кто-то звонил. Ни кто это был, ни о чем они говорили — она, конечно, не знает. Но после того, как она их соединила, лампочка на ее телефоне очень долго не гасла. Потом Исидзаки сказал ей, что скоро придет, и куда-то вышел. Звонили ему в три часа, а вернулся он почти в пять. Особенно ее удивило, что он не сообщил, куда и зачем уходит.

— А дальше?

— Дальше не очень понятно. Около шести Нисимура попрощалась с ним и ушла домой, а он, похоже, остался по каким-то делам.

— Ну так я скажу, по каким делам. Говорят, в семь часов он спустился к нам на этаж. Там оставалась только Мари Охара…

Что случилось в конторе, лучше не скрывать. Никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает. Какисима вытаращил глаза:

— Зачем бы он заходил в рекламный?

— Как показалось Охаре — возможно, перед тем как покончить с собой, его пробило по ностальгии. И он решил заглянуть туда, где когда-то работал…

— Ну что ж. Тоже не исключено.

— И вот еще что… Полиция ничего не выпытывала?

— Да нет. По-моему, они уже считают дело закрытым.

— Как знать. Два копа с чугунными мордами сегодня весь вечер у дома ошивались. Да и ты говорил, что следователь из Второго отдела в ночь смерти сюда притащился. Кажется, на его счет у тебя были какие-то догадки?

Похоже, он удивился. И, понизив голос, переспросил:

— Здесь были копы?

— Ну да… Сам же рассказывал: после того как Исидзаки порвал с рэкетирами, якудза ему травлю устроила. Может, полиция опасалась каких-нибудь инцидентов?

— Возможно. Только знаешь… Наверно, нам больше не стоит во всем этом ковыряться.

Я посмотрел на него. Он задумчиво потер подбородок.

— А? Как думаешь, Хориэ?

— Ты о чем?

— Даже если мы поймем мотивы его самоубийства, это ни к чему не приведет.

— Не понимаю.

— Я вот сейчас здесь стоял… Люди прощались с ним, а я то и дело смотрел на его фотографию. Мягкая улыбка, доброе лицо… И я подумал: что бы там ни осталось после смерти — его настоящих мотивов нам все равно никогда не понять. Конечно, что-нибудь остается всегда. Но если мы будем это исследовать и анализировать — вряд ли старик обрадуется на том свете. Лучше оставить его душу в покое. Вот к чему я пришел, пока здесь стоял…

Он обернулся к алтарю. Я не стал. Красивое фото с траурной ленточкой стояло здесь для тех, кто остался в живых.

— Может быть, ты и прав, — сказал я. — Но я никогда не слыхал о самоубийцах, которые кончали с собой, чтобы сказать кому-то спасибо…

Лицо Какисимы помутнело и куда-то отъехало. Я начал терять равновесие. Какисима подхватил меня под локоть и потрепал по щеке.

— Эй, Хориэ! Ты в порядке? Да ты весь горишь! Тебе в постель надо, братец!

— Да ну, ерунда…

— Вот же упрямый, черт! Иди-ка домой да отоспись хорошенько. После поговорим!

— Ладно, — сдался я. Наверно, он прав. Все равно здесь не лучшее место для таких разговоров.

И я решил вернуться домой.

Когда я вышел за ворота, ни полицейских, ни машин уже не было. Я побрел по тихой улочке обратной дорогой, покачиваясь от слабости.

9

Ближе к станции голова перестала кружиться. Перед тем как войти в метро, я остановился и вытер нос салфетками, которые дала мне в дорогу Охара. Я поднял голову. В сторону Адзабу несся поток машин. Сегодня утром, когда я гулял здесь, улица была пуста.

От дома Исидзаки до «Розовых холмов» — всего несколько минут ходу. Даже для такого старика, как он. Что и говорить, место для съемки было просчитано идеально. Можно, конечно, опять сходить туда, раз уж я здесь, в Хироо. А вдруг снова впустую? Я достал из кармана блокнот и мобильник. Киэ Саэки по-прежнему не было дома. Не дослушав автоответчик, я отключился и вдруг подумал. А ведь у этого консьержа тоже есть телефон!

Я позвонил в справочную, узнал нужный номер и набрал его.

— Алло! «Розовые холмы Гайэн-Ниси» к вашим услугам! — услышал я уже знакомый учтивый голос. Теперь он казался мне призраком из далекого прошлого.

— Господин консьерж? Это Хориэ, который утром вас беспокоил…

Голос в трубке тут же утратил половину своей учтивости.

— А! Господин Масаюки Хориэ из «Напитков Тайкэй»?

— Ого! — поразился я. — Даже имя помните? У вас отличная память.

— Что делать, такая работа. Чем могу?..

— Я все же хотел бы поговорить с госпожой Са-эки. Она еще не вернулась?

— Не могу знать. Я же дал вам ее телефон.

— Да, но сколько я ни звоню, все на автоответчик попадаю. Может, она уже домой заходила? Видите ли, нам срочно нужна модель… Как бы еще с ней связаться?

— Вообще-то она звонила сюда разок…— Он слегка напрягся. Наверное, размышлял, не слишком ли много болтает.

— Вот как? Вам звонила? Из города?

— Ну… В общем…

— И часто у вас жильцы звонят консьержу?

Он выдержал осторожную паузу, чтобы скрыть недовольство.

— Бывает… Госпожа Саэки иногда уточняет, не приходил ли кто. Такое нередко случается.

Опасаясь, что он опять начнет про «интим», я решил сменить тему:

— Вы сообщили ей обо мне?

— Да, как вы и просили.

— Ну хорошо. Благодарю вас.

Я отключился и, заглянув в блокнот, набрал номер Киэ Саэки. Снова автоответчик. Не в силах слушать его в сотый раз, я оставил-таки сообщение.

— Простите за неожиданный звонок. Меня зовут Масаюки Хориэ, я из компании «Напитки Тайкэй».

У меня к вам небольшое дело. Никак не могу до вас дозвониться — если нетрудно, свяжитесь со мной по следующему номеру… — Я продиктовал номер, выключил трубку и спустился под землю.

Перед самым турникетом мне на глаза попалась карта метро. Посмотрев на нее, я решил изменить свои планы. Вместо того чтобы отправиться домой на Готанду, я доехал до Эбису, пересел на линию Хибия и поехал назад в Роппонги.

В баре «Бруно», как и позапрошлой ночью, было полно иностранцев. По залу сновало сразу несколько официанток, а из динамиков выплескивалось «San Francisco» Скотта Маккензи. На экранах по бокам от стойки бежала реклама фильма Дэвида Финчера. Сочетание, прямо скажем, не лучше сасими с маслом. Как и в прошлый раз, Нами-тян со стрижкой «very short» стояла за стойкой в платье с люрексом и тоненькой палочкой взбалтывала что-то в стакане. Неподалеку громоздилась фигура Майка Тайсона.

Я подошел. Узнав меня, она первой подала голос:

— О! Так ты сегодня не один?

Я удивился. Но тут из-за моей спины донесся ответ:

— Точно. Сегодня он с охраной.

Я обернулся. Мари Охара в черном костюмчике стояла за мной и лучезарно улыбалась. В том же наряде, что на поминках. В первую секунду я растерялся. Потом разозлился:

— А ты как здесь очутилась?

— Следом за вами пришла. Подумайте сами, шеф! Вы же едва на ногах стоите. Вот я и подумала, не дай бог, случится чего…

He успел я заговорить, как из носа опять потекло. Я снова утерся салфеткой. Что говорить, не лучшее время для споров. Как ни старался, я не сумел скрыть раздражения.

— Что же, от самого Хироо меня выслеживала?

— А как же! Вот уж не думала, что это так просто — за кем-то шпионить. Хотя, конечно, смотря за кем…

— Послушай, Охара. Я, конечно, восхищаюсь твоими способностями. Но, может, тебе лучше наняться в сыскное агентство?

— Пожалуй. Я ведь даже подслушала, как вы подругу по телефону вызванивали…

Я сдался. Стоит ли заводить подчиненных способней себя — тот еще философский вопрос. Ничего не сказав, я опустился на табурет у стойки. Охара с победным видом тут же пристроилась рядом.

— Ты, часом, не из родительского комитета? — спросила меня Нами-тян и покосилась на Охару. — Хотя этот папаша и сам как ребенок. За ним глаз да глаз нужен…

— Это уж точно! — ответила Охара так непринужденно, словно была в этом баре уже сотню раз. — У пего жуткий насморк.

— Ну еще бы. На его месте и слон бы простудился.

— В каком смысле?

— А это пускай он сам тебе расскажет.

Охара с любопытством глянула на меня, но я молчал как могила.

Майк Тайсон, заметив нас из своего угла, поднялся, зашел за стойку и поравнялся со мной. Сейчас опять начнет хватать меня за руки, подумал я. Ну и хобби у парня, черт бы его побрал…

— Что пить будем? — спросила Нами-тян без особой любезности.

— Саке, — сказал я.

— Ого, — удивилась Охара. — Здесь подают саке? Ну ладно, тогда и мне тоже. А у вас тут уютно. Стильный дизайн!

— У вас тоже чудесный костюмчик, — отозвалась Нами-тян.

— Спасибо. Вообще-то я с поминок…

Я окинул взглядом фигурку Охары и впервые заметил на ее шее жемчужные бусы. Одетая так же, как на поминках, теперь она выглядела совсем по-другому. Словно в одной и той же мелодии поменяли минор на мажор.

— Ты что, и на работу в таком виде пришла?

— Вот еще! — усмехнулась она, покачав головой. — Этот костюм я в раздевалке держала. На работу в таком выходить не положено. Все девчонки перед поминками домой съездили. Ну а я сразу переоделась…

Я пожевал губами. Когда я работал менеджером, у меня тоже в раздевалке всегда висел запасной костюм. Но, перейдя в генеральный офис, я забыл об этой привычке. И вот уже два года хожу везде в одном и том же.

— Не знаю, что у вас там случилось, — сказала мне Нами-тян. — Но сегодня постарайся не напиваться, о'кей? Начнешь бузить, как позавчера, — в этом баре тебе больше не будет уютно.

— А что здесь было позавчера?

— Ах да! Ты же у нас ничего не помнишь… — Она кивнула на Майка Тайсона рядом с собой. — Забыл, как на малыша набросился?

— Я что, подрался с Майком Тайсоном?

— Ну, до драки, положим, не дошло… — улыбнулся негр. Обычной, спокойной улыбкой, в которой недоставало одного зуба. — Зови меня просто Майк.

Нами-тян посмотрела на его шоколадную физиономию и снова обратилась ко мне:

— А ты, я смотрю, к малышу неровно дышишь…

— Мальчики меня не интересуют, — буркнул я. — Я, по-моему, уже говорил.

— Это я хорошо запомнил, — усмехнулся он. — Хотя после того, что ты здесь вытворял, я бы тоже не стал за тобой ухлестывать.

— Ладно, Майк. Может, хоть ты мне расскажешь, что же я вытворял?

— Ну как же. Бегал по всему бару. Визжал как недорезанный,

— Визжал? Но зачем? Он пожал плечами:

— Откуда мне знать? Я тебя за локоть схватил, помнишь? А ты в ответ мою руку вывернул. Честно скажу, ты первый, кому из моих пальцев вырваться удалось. Хотя ты, конечно, не силой взял, а реакцией…

— Так, а потом что?

— Сорвал с себя галстук, бросил на пол. Подбежал к ударнику — и хвать барабанную палочку.

— Палочку?

— Ага. Да как завизжишь на весь зал: «Ки-я!» и прочие ужасы. Таким страшным голосом, как ворона на помойке… Интересно, тебя часто так вырубает?

— Вокруг все сразу утихли, — добавила Нами-тян, и передо мной откуда ни возьмись появился стакан с саке. — А ты застыл как деревянный, глаза выпучил. А наш малыш возьми да и засмейся.

— Нет, ну правда, — улыбнулся Майк. — Ты так смешно визжал! Я даже обалдел слегка. Но потом посмотрел на тебя и не выдержал… И тут ты словно очнулся. Будто сам удивился, какого черта стоишь посреди зала в такой странной позе… Я еще подумал — ты, случаем, кэндо[27] не занимаешься?

Охара смотрела на меня с нарастающим интересом. Я поднял стакан и отпил чуть ли не половину.

— С чего ты решил?

— А ты барабанную палочку так схватил, словно меч в руки взял. И только потом просек, что клинок короткий. Стоишь, голова набекрень, и сам себе удивляешься… Ей-богу, я чуть не помер со смеху.

— А дальше?

— А дальше ты палочку отшвырнул, заплатил по счету и вышел. Вот и все.

— А на улице свалился на обочину и пьяный заснул под дождем, — подытожила Нами-тян.

— Ага-а! — протянула Охара. — Так вот откуда ваша простуда!

Я молча уставился на саке перед носом. Прозрачная жидкость подрагивала в стакане. В ней отражались черная стойка бара и тусклые лампы. Казалось, она втягивала в себя весь свет заведения, цветом напоминая небо. То самое небо, в которое я смотрел вчера утром, лежа на тротуаре. Я вспомнил слова Какисимы: жизнь взаймы… Может, таким образом я пытаюсь из нее выскочить? А может, я просто выскочил из собственных рамок? Не знаю… Я задумался, но голос Охары вызвал меня из забытья.

— Что с вами, шеф? Вдруг замолчали как рыба. Совсем на вас не похоже.

Не отрывая взгляда от стакана, я ответил:

— Я абсолютно нормален.

— То есть?

— С температурой тридцать восемь кто угодно умолкнет.

— Ну, тогда вам лучше пойти домой. Вы же собирались пропустить только стаканчик…

— Эй, — услышал я голос Майка. — А ты вообще кто?

Охара представилась.

— А это мой начальник, — добавила она.

— Вон как! — усмехнулся он. — Стало быть, Мари-тян? Смотри, этот дядя тебе совсем не пара. У такой красавицы — и такой буйный шеф. Вы друг другу совсем не подходите…

— Спасибо. Я тоже так думаю.

— Одинокая?

— Ну что вы… У меня муж есть.

— А лет тебе сколько?

— Столько же, сколько твоей сестре.

— Ха! — воскликнул он. — Смотри-ка — сразу поняла, что мы брат и сестра. Такие остроглазые нечасто попадаются…

— Но у вас же столько похожего!

Я посмотрел на парочку за стойкой внимательнее. Один родитель у них явно был разный. Но теперь я тоже заметил, насколько они похожи. А в прошлый раз даже в голову не пришло… Что ни говори, по наблюдательности Охара явно круче меня.

Нами-тян рассмеялась вслед за братцем — звонко и непринужденно. Что ж, подумал я, в наши дни таких братьев-сестер можно встретить все чаще. Но это еще не повод приставать к ним с вопросами о личной жизни. Охара, впрочем, тоже ничего не прибавила.

Одним глотком я осушил стакан. Даже не спрашивая, Нами-тян забрала его и снова наполнила до краев.

— Небось тот же вопрос пришел задавать? — спросила она.

Я сделал глоток и вспомнил, как читал некролог в газете. И как раздумал ехать домой у турникета метро. Ни на что я особенно не надеялся. Просто было досадно, что так и не встретил Дзюнко Кагами на поминках.

— Ты права, — кивнул я. — Никак название вашего билдинга из головы не выходит. Вот и решил кое-что уточнить.

— Что именно?

— Когда вы открылись?

— Два года назад. А до нас это помещение три года подряд пустовало.

— Значит, ты все-таки наводила справки?

— Немного, — сказала она. — Сегодня звонили риелторы. Вот я у них заодно и спросила. Они заведуют этим зданием только последние три года. Что было раньше — не знают. И кто такая Дзюнко Кагами, им тоже неизвестно.

— А что за риелторы? Посредники для контракта?

— Ну да. «Недвижимость Нисии».

— А хозяин кто?

— Фирма «Ёсинага», — ответил Майк, вклиниваясь в разговор. — Владеет чуть ли не десятком зданий в этом районе. Сплошные бары да рестораны…

— Значит, ваш контракт об аренде подписывал их представитель? Если это крупная фирма — кто-нибудь не меньше начальника отдела, так?

— Так, — кивнул он. — Их президент, Норио Сугино. Небось хочешь их адрес и телефон?

— Хочу. Экий ты проницательный.

— Забота о клиенте — основа торговли…

— Пожалуй, ты прав. Хотя из твоих уст это звучит немного странно.

— Смотри-ка, папаша, — засмеялась Нами-тян. — Наш малыш к тебе неравнодушен!

— Ну вот еще, — буркнул я. — С какой это стати? Теперь уже засмеялся Майк:

— Может, потому, что ты у нас слишком романтичный для своих лет?

— Раньше ты другое говорил.

— Ну что ж! Видать, настроение поменялось. Пока он доставал из кармана блокнот, Охара спросила меня:

— А кто такая Дзюнко Кагами?

— Моя мать…

У Охары вытянулась физиономия. Поглядев на нее, Майк хохотнул, а потом зачитал мне адрес и телефон конторы в Минатоку. Я записал их себе в блокнот.

— Только учти, — добавил он, — этот их Сугино — натуральный бык!

— В каком смысле?

— Да я с ним встречался недавно. Вообще-то у нас срок аренды только наполовину истек. Но времена меняются, цены падают… В общем, я наплевал на посредников, пошел прямо к нему и потребовал снизить арендную плату.

— Хм-м… — протянул я. — Ну и как, получилось?

— Надеюсь, скоро получится, — решительно кивнул он. — Эта «Ёсинага» — цирк, а не контора! Здоровенными билдингами владеют, а в простых расчетах ни одна собака разобраться не может. Я уже и сам за них все рассчитал, на компьютере подбил, изложил как можно понятнее. Бесполезно! Только щеки надули и повторяют: дайте время подумать, мы вам позвоним. И опять все свалили на фирму-посредника. Сегодня их риелторы из «Нисии» уже звонили. Ну, я отобрал у сестры трубку и залепил: дескать, не хотите цены сбрасывать — мы немедленно закрываемся и съезжаем отсюда ко всем чертям. Погодите, кричат, мы не можем решать такие вопросы без домовладельца. Но других желающих сюда въехать за такие бабки они в жизни не найдут! Так что скоро эта «Ёсинага» сломается, я уверен. А в будущем — так и вообще разорится. Слишком у них с математикой все запущено. А может, и вообще с головой.

— Погоди-погоди! — вклинился я в его болтовню. — А что ты за них рассчитал-то?

— Ну, взял первоначальную стоимость помещения, разделил на срок ее амортизации до сих пор, добавил процент с учетом налогов и прибыли риелтора — и получил оптимальную арендную плату…

— И как же ты считал?

— Это здание построено восемь лет назад. То есть когда цены были на самом пике, верно? Берем официальные цены в этом районе на тот период. Площадь здания — сто восемьдесят квадратных метров. Умножаем на четыре этажа и подвал. Получаем, что по официальным ценам на тот период это здание стоило примерно одиннадцать миллиардов[28]. Но с тех пор его реальная стоимость чуть не в пять раз упала. А дерут они за него только на двадцать—тридцать процентов меньше! Вот я и пытаюсь им доказать, сколько этот подвал должен стоить сегодня, чтобы его вообще кто-нибудь снимать захотел. А они заладили как попугаи: средний уровень цен сейчас такой-то, бла-бла-бла… Своей головой подумать, что происходит, совсем не хотят!

— Так ты что же, босс этого заведения?

— За босса у нас сестренка. Я — так, на подхвате…

— А лет тебе сколько?

— Восемнадцать.

— М-да. Похоже, ты не только клиентов за локти хватать научился.

— Ну, в общем, да… Отец мне всегда говорил: пока люди шевелятся, между ними всегда будут денежные отношения. Ну, и научил меня кой-чему. Времена сейчас такие: не научишься Системой вертеть — она тебя сожрет с потрохами. Что хорошо, что плохо — рассуждать уже не приходится. Я неправ?

— Может, и прав… Так что же, твой отец — экономист?

— Да нет. Когда-то в Беркли защитил кандидатскую по экономике, но потом ушел в чистый бизнес. Сейчас портфолио-менеджер. Проталкивает в рекламные агентства восходящих звезд шоу-бизнеса…

— Диссертацию, говоришь? Считай, без пяти минут профессор! Уж покруче магистра по деловому администрированию…

— Это верно. Только он решил, что быть ученым — слишком глупо. И еще в Лос-Анджелесе открыл свою инвестиционную компанию. Громадные фонды поднял. Вечно у него журналисты толпятся — то из «Уолл-стрит Джорнал», то из «Файненшл Тайме». Преуспевающий афроамериканец, куда деваться! Журналюги на таких падкие. В общем, вот такой человек. Сейчас я с ним, правда, только е-мейлами перебрасываюсь иногда. Немного подумав, я спросил:

— Значит, в открытие этого бара тоже отец вложился?

Он склонил голову набок:

— Ну, можно и так сказать.

— Слушай, Майк, — вставила Охара, — а как твое полное имя?

— Майк Яманэ Вильямc.

— Надо запомнить. Того и гляди, в журнал «Форбс» попадешь. В список самых богатых людей мира.

— Будем стараться!

— А кстати, — вмешался я, — этот Сугино из корпорации «Ёсинага»… Почему ты его быком назвал?

— Ну, он так выглядит… Здоровенный и взгляд как у быка. Кажется, так у вас раньше якудзу называли? Такой мафиози из комиксов. Того и гляди, кому-нибудь шею свернет.

— Так, может, он и правда якудза?

— Если и так, то скорее бывший. В японской недвижимости таких пруд пруди. Хотя бог его знает… А ты что, пойдешь с ним встречаться?

— Не знаю еще. Но за телефончик спасибо.

Он улыбнулся, как ребенок. Я подумал, что в этом парнишке, помимо мозгов экономиста и мышц боксера, скрывается еще немало талантов. Во всяком случае, интуиции ему точно не занимать.

— Шеф, — сказала Охара, — а чего вас это здание так заинтересовало? И зачем вам общаться с каким-то якудзой? Ничего не понимаю…

— Ну я же тебе объяснял: век живи…

Она открыла рот для ответа. Но тут овал ее губ расплылся, и перед глазами у меня потемнело. Я встал с табурета.

— Ну ладно… Теперь мне пора.

На этом я потерял равновесие. Тонкие руки, мелькнув перед глазами, подхватили меня под локоть. Маленькие и на удивление сильные руки. А еще через пару секунд эти руки хлестали меня по щекам. Совсем недавно Какисима проделывал со мной то же самое. Ну и денек! Каждый так и норовит залепить мне пощечину.

— Господи… Да он весь горит!

Голос Охары звучал точно с другой планеты. Меня опять усадили на табурет. Я просидел так довольно долго. Замечательный финал для похода в бар, рассеянно думал я. Наверное, возраст. До сих пор я еще ни разу не простужался настолько, чтобы пальцем не пошевелить. Постепенно очертания предметов вокруг стали резче. Я снова поднялся, но Охара была тут как тут.

— Я провожу вас! С такой температурой вы сами не доберетесь…

— Да уж, так будет лучше, — подал голос Майк. — А то наш дядя вбил себе в голову, что ни годы, ни болезни его никогда не догонят.

— А разве именно таких людей не называют романтиками? — не удержался я.

— Таких людей называют «фонтан, который никак не заткнется», — добавила Нами-тян, выписывая счет. — Хотя, надо признать, у тебя есть одна хорошая черта.

— Это какая же?

— Ну, ты же сам в прошлый раз сказал: каждая каракатица по-своему пятится. Я смотрю, у тебя это жизненный принцип.

— Ты ужасно любезна.

Я махнул им рукой и вышел за дверь. В коридоре подвального этажа было тихо. Я поглядел на часы. Одиннадцать с мелочью. Куда позже, чем я рассчитывал.

— Послушай, — повернулся я к Охаре, — ты, кажется, на Асагая живешь? Поезда еще ходят. Нечего на такси разъезжать, пора экономить. Фонд социальной помощи у нашего профсоюза уже на нуле.

— Спасибо, что предупредили. Только я все равно вас провожу!

— Женщина! Перестань ко мне приставать.

— Ох, да нужны вы мне больно! Довезу и у дома высажу. Оставлять вас одного на улице сейчас просто опасно!

— Я в порядке. Лягу, высплюсь, а утром все пройдет.

— Да вы и до постели не доберетесь!

— Ну тогда на такси поеду. Скажу водителю номер квартиры, а он меня и до дверей донесет, если что… Что поделаешь — придется посорить деньгами в последний раз.

— Вот и хорошо. Я тогда поймаю машину и посажу вас.

— Я протестую! Слишком ужасная картина.

— Вы о чем?

— Молодая девушка грузит в машину шефа-каракатицу. Что люди подумают?

— Да то же, что всегда. Просто вы, как обычно, ни черта не помните. Скорей уж наоборот — это мне надо стыдиться такого начальника.

— Ладно, — вздохнул я. — Делай как хочешь. Мы поднялись по лестнице. Подъезд «Кагами-билдинга» выходил в переулок. Прохожих почти не было. В какой-то полусотне метров отсюда сверкал неон, и по большим улицам разгуливали толпы людей. А здесь — тишина, как в могиле. Я вгляделся в конец переулка и вспомнил:

— Эй, Охара!

— Что такое?

— Своего шефа-каракатицу тебе осталось терпеть всего пару недель.

Она склонила голову набок и улыбнулась:

— Ага, шеф. Если вы так говорите, значит, что-то задумали. Сейчас какую-нибудь гадость попросите.

— Мозги у тебя что надо. Не зря ты метишь в президенты большой компании. Боюсь, эта сказка вполне может стать былью…

— Да-да, вы мне уже посоветовали наняться в сыскное агентство. Кончайте лицемерить и выкладывайте, что вам нужно.

— Ступай обратно в бар.

— Это еще почему?

— Нипочему. Посиди там хотя бы полчаса и поболтай с этой парочкой о чем угодно. Что бы здесь ни происходило — носа на улицу не высовывай. И ни в коем случае в полицию не звони.

— Да о чем вы? Ничего не понимаю!

Я опять огляделся и посмотрел на нее. Времени почти не оставалось.

— Ступай обратно! — сухо приказал я. Вздрогнув от моего голоса, она помолчала, потом спросила:

— Только одно объясните.

— Что?

— Почему нельзя звать полицию? Во что вы хотите ввязаться?

— Об этом не спрашивай.

— Тогда я не двинусь с места! Я отвел глаза.

— Я увольняюсь по собственному желанию, — медленно сказал я. — И не хотел бы закончить карьеру за решеткой.

Охара не отрываясь смотрела на меня еще секунд пять. Потом отвернулась и молча спустилась в бар.

10

Проводив глазами фигурку Охары до самой двери, я вышел на дорогу и огляделся. Метрах в двадцати от меня темнели ограждения с табличкой: «Дорожные работы». Я медленно двинулся туда.

Несколько фигур, вынырнув из темноты, приближались ко мне, сужая кольцо. Первым заговорил тот, кто был дальше всех; приемчик такой старый, что я чуть не расхохотался.

— Господин Хориэ? Давненько не виделись! Судя по голосу, он был явно моложе меня. Да и манера речи не та, что во времена моей молодости. Все теперь утонченнее. Я бы сказал, даже в его профессии речь прогрессирует с каждой новой эпохой. Бот только душок от таких, как он, с годами не меняется. Даже бляха на груди сияет все так же ярко. Identity, как говорят американцы. Такое не пропьешь.

— А если и так, что дальше?

— А дальше, может, вместе прогуляемся?

— Извините, друзья. Я тут насморк схватил. Как-нибудь в другой раз.

— Если нужны пилюли — у нас их сколько угодно.

— Паленых пилюль не принимаю. А лучшее средство от насморка — здоровый сон. Тебе мама в детстве не рассказывала?

— Что это с тобой, папаша? Приличный салариман, а так грубишь…

Последняя фраза принадлежала кому-то из молодых. Судя по голосу — совсем новичок. Видать, пацана еще не коснулась лингвистическая эволюция. Я оглянулся на него:

— Много ты знаешь о салариманах. Уж им-то потяжелей, чем тебе…

«Хэ?!» — выдохнул парень. И вдруг ухватил меня между ног. Хватка неплохая, но по силе Майку не чета. Я отшвырнул его и бросился к ограждениям ремонтной площадки.

Куски разломанного асфальта. Кучи вырытой земли, вбитые колы, тонкий деревянный настил… Проломив фанеру каблуком, я принялся пинать деревянный кол. Чтобы выдернуть его из земли, мне понадобилось всего несколько секунд. Есть такой особый секрет — как вытаскивать из земли плотно забитые колы. Расшатай на миллиметр — дальше сам пойдет. То, что я вынул, плотно легло в ладонь и сразу напомнило мне школьные годы.

Ребята неторопливо приближались. Что может сделать старик с температурой под сорок, держа в руках деревянную палку? На осознание этого улетела еще пара секунд. Надеюсь, я ответил на это правильно. Возможно, я опять буду выглядеть не очень элегантно, но рассуждать об этом уже не осталось сил.

Зажав в руке кол, перемазанный глиной, я почувствовал, что перед глазами все опять поплыло. Сколько я еще выдержу? Тени приближались. Три метра. Два. Вот уже перед носом. На секунду замирают перед броском.

Колено вылетело вперед само — сказалась старая закалка. Один из них сунул было руку за пазуху, но тут же и успокоился. Я развернулся к следующему. Отразив удар, переключился на третьего. Тишину переулка вспорол треск ломающихся костей.

Я стоял, зажав в руке кол. Похоже, пара гвоздей, застрявших в колу, завершили дело. Я не помнил, как именно двигались мои руки. Более того: спроси меня, как это нужно делать, — я бы не объяснил.

Три человека с переломанными конечностями корчились передо мной на земле. Я наклонился. Сначала я осмотрел того, кто заговорил со мной первым. Не говоря ни слова, я проверил его пиджак. Отличный пиджак, сшит на заказ. Раз в десять дороже моего. Бумажник набит деньгами. Плотная пачка в двадцать или тридцать штук. Ни визиток, ни водительского удостоверения. Видимо, привез их сюда кто-то из двоих помоложе. Платиновая кредитка. «Кадзуя Кикумура», — прочитал я на ней. Я зашвырнул бумажник в темноту и окликнул его хозяина:

— Кто такой? Представься! Его зрачки уставились на меня.

— А-а… Ты-ы? — промычал он, словно безумный. — Ты кто вообще?!

— Как ты и сказал, обычный салариман. Сам знаешь, раз поболтать со мной захотел. Что, родной язык позабыл? Сейчас я спрашиваю, а ты отвечаешь! Как звать? Кто тебя прислал?

— Н-н… не знаю.

— Ну, сейчас я тебе напомню.

Ногой я раскидал его переломанные руки по сторонам. Встал ногами на запястья. Просунул под спиной кол, пригвоздил локти к земле. Грудная клетка выгнулась вверх. Безуспешно пытаясь вырваться, парень задергался, как креветка. Глядя на перекошенное лицо, я всем весом уселся ему на бедра.

Из его горла вырвался стон. Но парень стиснул зубы и стерпел, чтобы не заорать. Кажется, сейчас таких называют «лосями».

Я зажал ему рот ладонью. Уселся поудобнее и занес кулак для удара. Особо я не раздумывал. Первый удар пришелся по нижнему ребру. Внутри плоти хрястнула кость. Глаза парня полезли из орбит. Он замычал. Ладонь стала мокрой от его слюны.

— Ну! Сколько у тебя еще ребер осталось? Сам посчитаешь? Сначала с ними разберемся, а дальше к позвоночнику перейдем. Чтоб ты знал: вежливо разговаривать не люблю. Так что потом не жалей.

Я занес руку. Следующее ребро. Главное — не сила, а точка удара. Парень задергался, как лягушка, через которую пропустили электрический ток. Моя ладонь загудела от его крика. Его глаза наполнились слезами. Когда крик оборвался, я убрал ладонь.

— Минамото… Клан Минамото…

— Я тебя не об этом спрашиваю. Чем ты занимаешься — и по бляхе твоей понятно. Учти: мне терять нечего. Вы меня сами в угол загнали. На кого работаешь? Кто твой босс? Думай быстрей, Кикумура. Так просто я от тебя не отстану.

Его глаза еще больше распахнулись. Я занялся третьим ребром. Хрясь. Парень издал звук сдувающегося дирижабля. Горячий и мокрый воздух засвистел У меня меж пальцев. Его тело обмякло.

Я снова убрал ладонь.

— Банда Кацунумы…— еле слышно выдавил он. — Мы все оттуда.

— Та-ак… С платиновой карточкой разгуливаешь. Что, прямо под боссом ходишь?

— Д-да…

— Я смотрю, много у вас там богатеньких развелось. Четверть века назад ни о каком Кацунуме и слышно не было.

Несмотря на боль, в его глазах мелькнуло удивление.

— Хидэки Кацунума откололся от банды Саэки… А Саэки… был дядькой моего отца.

— Так. И где этот Саэки сейчас?

— Помер… Но не в перестрелке… От инфаркта, лет пятнадцать назад… Так я слышал.

— Ясно. А что этому Кацунуме понадобилось от меня? Я никого не трогал. Его мне разыскивать некогда. Так что давай колись…

Он заколебался. Я знал, что для него это самое трудное. По их понятиям, выдать главаря, да еще какому-то «лоху» вроде меня, — все равно что самому себе кишки выпустить. Парень явно задумался о смысле жизни. Я схватил его за шиворот и прижал толстую шею к земле. Он начал задыхаться. Я терпеливо ждал, глядя, как его лицо наливается кровью. И чуть погодя схватился за кол, на котором его распял.

— Ладно! С ребрами закончили. Дальше возиться нет времени. Займемся позвоночником. Не волнуйся, я знаю, как это делается.

Было бы куда — его глаза расширились бы еще больше. Но больше было некуда. Я вгляделся в его перекошенное лицо. Запредельный ужас. Нечеловеческое напряжение. Нерешительность. Все смешалось на этом лице. Сколько раз я уже это видел…

И в этот миг странная белая пустота залила все вокруг. В голове пронеслось сразу все, что произошло. Очень быстро, за какие-то две или три секунды. Но достаточно, чтобы я сам себе поразился. Что я делаю? Что уже натворил? Мои руки двигались сами, я ни о чем не думал. Но разве я не знал, что будет, когда шел к стройплощадке?

Рука сама отпустила его. И тут же закружилась голова. Я надеялся, что снова справлюсь с собой, — но приступа такой слабости у меня еще не было никогда в жизни.

— Считай, что тебе повезло… — успел пробормотать я.

Затем его лицо расплылось и исчезло. Меня повело куда-то вбок. Асфальт приблизился к глазам и заполнил собою весь мир. Шершавый асфальт, воняющий сыростью. Асфальт, по которому бежал какой-то луч света. Не в силах крикнуть, я смотрел на этот луч и вспоминал черно-белую рябь аналоговой видеозаписи. И это было последнее, что я помнил, перед тем как память оборвалась.

Воздух дрожал.

Несколько секунд ушло на то, чтоб открыть глаза. Первое, что я увидел, — старое знакомое пятно на потолке. Я наконец-то дома. Лежу в своей постели. Голова в испарине. Жду, пока в этой голове прояснится. Слышится слабый шум кондиционера. Так вот почему дрожит воздух…

Я замечаю, что в комнате что-то не так. Что?

С трудом поворачиваю голову.

Рядом Охара. Положила локти ко мне на постель. Сидит в своем черном костюмчике, черной же блузке и глядит на меня, подперев подбородок ладонями. На секунду ее лицо расплывается, затем снова становится четким. Она улыбается:

— Ну что, проснулись?

С моей головы что-то падает. Мокрое полотенце со льдом. Ее рука тянется куда-то и водружает его обратно мне на лоб.

На стене за ее спиною часы. Двенадцать с чем-то. Значит, с тех пор, как я вырубился, не прошло и часа? Впрочем, рот открыть я моту. Пробую заговорить, но из меня вылетают какие-то хрипы.

— Охара…

— Что такое?

— Ты знаешь, что мои мозги иногда превращаются в соевый творог?

— Да у вас они постоянно такие. Что значит «иногда»?

— Ну… Это когда я вообще не понимаю, что вокруг происходит. Вот, например… Ты что здесь делаешь?

— Жду ваших объяснений. Я ведь тоже ничего не понимаю.

— Ну, тогда ты первая объясняй… Как я здесь оказался?

Она засмеялась и рассказала. По ее словам, выходило следующее.

Спускаясь по лестнице, она решила-таки вести себя так, как я ей сказал. Возможно, это последнее распоряжение ее безумного шефа. И выполнить его нетрудно. Думая об этом, она вошла в бар.

Удивленным хозяевам она сообщила, что отправила больного шефа домой, а сама решила выпить еще немного. Завязалась беседа, но Охара продолжала следить за временем. Когда прошло минут пятнадцать — половина назначенного мною срока, — Нами-тян вдруг спросила ее, зачем она так часто глядит на часы. И она рассказала.

— Вот дурашка! — звонко рассмеялась Нами-тян. — Ты всегда веришь в то, что тебе мужики говорят? Все, что болтают мужики за сорок, надо делить надвое. То есть сейчас — самое время! Интересно же, пошли посмотрим! И Майка возьмем для безопасности.

Поднявшись на улицу, они увидели, что на земле корчатся сразу несколько человек.

— Ну и картинка! — протянул Майк. — Полный сюр…

Когда он подошел к нам, лежавшие, не считая меня, принялись кое-как подниматься. Очень медленно и совсем не агрессивно. Ни слова не говоря, двое молодых взвалили на себя третьего, постарше, и заплетающимися ногами побрели прочь. Когда они исчезли за поворотом, на земле остался лишь я один.

— Я хотела сразу «скорую» вызвать. Но Майк отсоветовал: дескать, это может вам не понравиться. Он тут же вас осмотрел и сказал, что тревожиться нечего. Что вы просто физически очень перенапряглись при такой температуре и отключились на время. И тогда я повезла вас домой.

— Что, одна справилась?

— Скажете тоже! Какое же такси посадит девушку с такой бездыханной тушей на спине? Конечно, Майк помогал! Сказал, что примерно понял, что там произошло.

— И что он понял?

— Что вы сделали из них бефстроганов. А что, шеф, вы правда так классно деретесь?

— Да нет, просто ребята на стройплощадке ноги себе переломали. Я всегда говорил, что эти ночные работы до добра не доведут. О пешеходах совсем заботиться перестали.

Она рассмеялась.

— Ну а потом что?

— Ну потом мы дотащили вас на третий этаж, положили в постель. Тут Майк сказал, что у него работы полно, и уехал.

— Надо же. Странный тип. Я и в бар-то их всего второй раз заглянул… А что он еще говорил?

— Ну, оглядел вашу квартирку, покачал головой и проворчал, что никогда еще не видел, чтобы люди жили так незатейливо… Как вам не стыдно называть его странным типом? Вы были как тюфяк раскаленный, а он вас на третий этаж заволок… Вы знаете, что у вас температура за сорок?

Она достала откуда-то градусник и поднесла к моим глазам экранчик с электронными цифрами. Я вспомнил, что недавно купил его сам.

— Ты что, карманы мои выворачивала?

— Ну конечно, а вы как думали? Как бы мы без ключа в квартиру попали? Вам еще повезло, что у меня в блокноте ваш адрес записан.

Я вздохнул:

— Ну ясно. Благодарю…

— Что-то не похоже, будто вы благодарны.

— Извини, если так послышалось. Но на самом деле довезти до дому было достаточно. Езжай-ка теперь домой, а то еще от меня заразишься. Если температура за сорок — значит, наверняка зараза какая-то. Мне так врач на работе сказал.

— Не волнуйтесь. У меня иммунитет крепкий.

— Все равно. Тебе здесь сидеть больше незачем.

— Как вам не стыдно! Я вам все рассказала. Теперь ваша очередь. Что это за «последнее задание»? Вы же обещали как-нибудь рассказать. И где это «как-нибудь»? Просто свинство так с людьми обращаться, даже и с подчиненными!

— Эй. А ты понимаешь, что находишься в квартире у одинокого мужчины? Подумай о времени. Уже ночь на дворе.

— Глупости! Я не в квартире одинокого мужчины, а у больного в одноместной палате. А намеки у вас… — она оглядела комнату, — такие же незатейливые, как жилье.

Крыть было нечем. Из электроприборов в квартире имелись только факс, телевизор и холодильник. Кондиционер уже висел на стене, когда я сюда заселялся. Прачечная за углом, так что стиральная машина тоже отсутствовала. А из мебели — только кровать.

— Оставь мою жизнь в покое. Лучше своей займись. Твой муж небось уже там с ума сходит.

— Ну вот, шеф! Вы уже наполовину не салариман…

— В смысле?

— Это вы мне о времени говорите? И вам не совестно? Я из-за вас, между прочим, ночами вкалываю и надбавок не требую! Кто об этом забывает то и дело — я или вы?

Я вдруг впервые задумался. А ведь верно. Никогда еще мне не приходило в голову разделять сотрудников на мужчин и женщин.Когда снимался очередной ролик, мы засиживались в студии до рассвета, но Охара ни разу не возразила. И когда я от усталости с ног валился, она продолжала вкалывать как заведенная. Последние наши съемки «Антика» задержались до четырех утра. И они с помощником режиссера обдували стакан с «Антиком» изморосью от сухого льда для создания «образа свежести и прохлады». Я даже помню, как при взгляде на ее жизнерадостную фигурку вдруг подумал о том, что уже никогда не буду так молод…

Полотенце опять сползло с головы. Она снова протянула руку, разровняла лед в полотенце и вернула компресс на лоб. От приятной прохлады голова успокаивалась. Я поймал себя на мысли, что так за мной еще сроду никто не ухаживал.

— Что ты хочешь услышать? — спросил я.

— Все, — потребовала она.

Сам не знаю, что заставило меня подчиниться. Наверное, температура, не иначе. И только? А может, ее глаза, сверкавшие любопытством у края моей постели. А может, хотя бы перед увольнением мне захотелось ее за все отблагодарить. Ну или просто представил, как они с Майком тащили меня в квартиру. Не знаю. Сам не пойму. Так, ничего не понимая, я и начал рассказ. О том, что случилось за последние трое суток. Все, что касалось меня самого, я сократил до минимума, но рассказал и то, о чем не сообщил Какисиме. Как догадался насчет компьютерной графики, как устраивался на работу — все по порядку. Кто-кто, а Охара должна понять. Я выбалтывал ей историю так долго, что сам испугался. Определенно, проклятая температура виновата, думал я то и дело — и все-таки не мог остановиться. А может, и не хотелось.

— Вот почему я сегодня и пришел в этот бар, — закончил я.

На весь рассказ ушло больше часа.

Охара молча слушала, склонив голову набок.

— Фантастическая история, — отозвалась она. — Самое непонятное — с этой компьютерной графикой. Зачем кому-то понадобилось делать такую запись?

— Как знать…

Она улыбнулась:

— Смешная у вас привычка, шеф.

— Какая привычка?

— Каждый раз, когда вы говорите «как знать», вы словно хотите скрыть, что у вас на уме.

— Что, у меня и правда такая привычка?

— Да нет! Это я так, вашу память проверила… Значит, проверка этой записи и была вашим «последним заданием»?

— Да, но теперь я хочу понять, что случилось. А если то, что я рассказал Исидзаки про эту чертову графику, и привело его к самоубийству?

— Ну это вы уже сами накручиваете. Вам ведь тоже нравился наш президент, правда?

— Ну… да, — ответил я. — Хороший был мужик. Мы с ним мало были знакомы, но он мне нравился. Такие ребята всегда умирают раньше других.

— А те головорезы в переулке — они-то здесь при чем?

— Вот уж не знаю.

— Но откуда они узнали, что вы будете в этом баре? Они же вас там давно поджидали, верно?

— У меня башка соплями забита. Даже ты меня выследила так, что я не заметил. А уж им-то сам бог велел… Наверно, еще с Хироо меня пасли. Вычислили бар и стояли курили, меня дожидаясь. Но что им от меня нужно — понятия не имею.

— А как они вас узнали?

— У меня есть метка… Я помахал левой рукой.

Она помолчала, уставившись на ожог, потом спросила:

— Значит, эта бандитская история гораздо длиннее?

— Какая история?

— О вашем прошлом. Вы рассказывали мне лишь то, что ваш отец — якудза. Но ни о молодости, ни о детстве ни разу не обмолвились. Но ведь и сегодняшние разборки с бандитами, и этот ожог — все связано, верно?

Ее рука, подплыв к моему лицу, легонько коснулась лба. За ней тут же потянулась вторая. Две горячих ладони — еще жарче, чем я сам, — обняли мое лицо. Все вокруг замерло. Я вспомнил, как нечто похожее случилось со мною лет двадцать назад. Почему я подумал об этом?

Где-то вдалеке шумел кондиционер.

— Не хочу вспоминать…

— Ну, тогда я не буду спрашивать.

Она смотрела на меня не отрываясь. Я залюбовался сиянием ее глаз. Живым сиянием, которому суждено померкнуть еще не скоро. Моя рука вдруг сама потянулась к ней — но тут же упала обратно на одеяло. Отняв руки от моего лба, она опустила их на подушку. Глядела на них и молчала.

— Эй, Охара…

— Да, шеф?

— Это правда, что салариманы живут свою жизнь взаймы?

— Жизнь взаймы?

— Каждый день на одном и том же месте делают одно и то же. То, что не имеет никакого отношения к ним самим. Они никогда не думали, что будут жить именно так. Наверно, мечтали, что где-нибудь найдут себе более подходящую жизнь. И с этой детской мечтой продолжали вкалывать до самой старости… Может, не нужно доживать до сорока шести лет, чтобы об этом задуматься? Как считаешь?

— Все люди разные…

— Наверное. Но ты уж точно не такая.

— Это верно! Мне работать интересно. Я не из тех, кто свое дело не любит. Я и в другой секции спокойно работать могла бы. А то и в другой компании…

— Это правда. Ты не из тех, кто живет взаймы. На таких, как ты, вся страна и держится. Какие бы увольнения ни случались. Даже если вся экономика к чертям полетит, ты достаточно крута, чтобы выжить.

— Это вы меня хвалите? Или за дурочку держите? Одно из двух…

— Ни то ни другое. Представь себе, даже твой шеф-каракатица иногда способен на искренние слова.

— Вас послушать — такие, как я, похожи на тараканов. Знаете, какая у тараканов выживаемость? Вот и мы такие же…

— Теперь салариманам без этого никуда. Такие уж нынче времена настали.

Я вспомнил Томидзаву. Наш разговор на поминках Исидзаки. Конечно, его возраст и ситуацию с Охарой не сравнить. Можно только сочувствовать тому, в какой заднице он оказался. Но разве сам Томидзава мог бы выжить в любых условиях? Весь остаток жизни он, скорее всего, проведет покорно понурив голову. Ведь ему есть что терять. А у меня ничего нет. Ни дома, ни семьи, ни готовности к переменам. И ни малейшей перспективы…

— Может, вы и правы, — тихо сказала Охара. — Только… С чего это вас на такой разговор потянуло?

— Да так. Просто подумалось.

Она подняла на меня глаза. И очень долго не опускала.

— Ну а вы сами какого типа?

— Наверно, я все еще ребенок, — ответил я. — Права была Нами-тян… Но разговор сейчас о тебе. Ты когда-то сказала: мол, если муж — хозяин, то ты в его доме — жилец. Помнишь такое?

— Помню, — кивнула она.

С ее мужем я встречался только однажды. Как-то вечером он ждал ее с работы на улице перед конторой. А меня только что перевели в рекламный отдел. Я столкнулся с ними на улице, и мы поболтали каких-то пять минут. В основном болтала она. О том, что они собираются на концерт. И назвала имя какого-то неизвестного мне дирижера. «Муж собирается стать свободным журналистом, — сказала она. — А готовить не умеет, вот и приходится жить с ним под одной крышей». И весело улыбнулась. Рядом с ней стоял молчаливый парнишка — настолько робкий и забитый, что я сильно засомневался, потянет ли он фриланс. По крайней мере, тогда мне так показалось. А потом она взяла его за руку, и они растворились в вечерних сумерках. Было это два года назад.

Наше молчание затягивалось. Она все глядела на меня. Оторвавшись от простыней, ее ладони тихонько легли мне на плечи. Я не мог пошевелиться. Лишь наблюдал за ее руками из-под полуприкрытых век.

И тут раздался звонок. Приглушенный, невнятный. Все звенел и никак не хотел оборваться.

Охара едва заметно улыбнулась:

— Что? И это по работе?

— Не сомневаюсь.

Она встала, прошла к вешалке у двери. Затем вернулась обратно к кровати и вручила мне мобильник, который я обычно ношу в пиджаке.

11

Господин Хориэ? — Голос в трубке звучал спокойно и как-то устало.

— Слушаю, — ответил я.

— Ради бога, извините, что так поздно… Моя фамилия Саэки. Я уже несколько раз пыталась до вас дозвониться, но никто не брал трубку. Я все колебалась, не слишком ли поздний час, но потом решила, что так будет лучше для всех…

Я взглянул на экран телефона. Действительно, один неотвеченный звонок. «Вне зоны действия сети»? Когда она звонила, я сидел под землей в баре «Бруно». Я снова приложил трубку к уху и посмотрел на Охару. Она сидела на кровати, глядя на меня. Прерванная улыбка еще не исчезла с ее губ.

— Госпожа Киэ Саэки? — сказал я так, чтобы Охара тоже слышала. — Значит, это вы мне звонили на работу сегодня после обеда?

— Да, — ответила она. — Но мне сказали, что вы сегодня отдыхаете…

— Где вы сейчас находитесь? Вы уже дома?

— Уже на Хироо, но до квартиры еще не дошла. Я позвонила с другого телефона и прослушала сообщения на автоответчике. Может быть, нам стоит встретиться?

— Я и сам хотел вас об этом спросить. В ее голосе прочитался легкий смешок.

— Надеюсь, не для разговоров о модельном бизнесе?

— Нет, модельный бизнес ни при чем. Если удобно, можно прямо сейчас. Скажите, где вы, я приеду куда угодно…

Я посмотрел на Охару. Ее брови поползли вверх.

— Но у меня ребенок. И совершенно негде поговорить в такой час.

— Ах да, конечно… Ну тогда сами назначьте время и место. Если честно, я бы и сам подождал до утра.

— Прекрасно! Давайте завтра в двенадцать. Конечно, если это не помешает вашей работе…

— Нисколько не помешает, — ответил я.

Она назначила встречу в вестибюле отеля на станции «Сироганэ». От Готанды — рукой подать. Где она сейчас — не сообщила. Судя по упоминанию о ребенке, где-то задержалась с ним вместе. Я кинул взгляд на костюмчик Охары.

— На мне будет черный галстук, на левой кисти — шрам. Так что сразу узнаете.

— Хорошо, — сказала она, — тогда я первая вас окликну.

И она снова извинилась за столь поздний звонок. Я успокоил ее, сказав, что если ложусь спать, то выключаю мобильник.

— Спокойной ночи, — произнес мягкий голос, и трубку повесили.

— Ваша подруга?

— Вроде того…

Теперь между мной и Охарой было около метра. Это расстояние она выдерживала с момента, когда отняла руки от моих плеч.

— Завтра я на работу не выйду, — сказал я. — Дела.

— Обещайте, что, когда вернетесь, сразу в постель!

— Хорошо… Обещаю.

— О'кей, шеф! Я отмечу, что у вас отгул… Хотя лучше бы я сказала ей вчера по телефону, что вы заболели и у вас страшный жар.

— Это еще зачем?

— Ну, она же смогла потерпеть до завтра! Да вам сейчас любой врач велел бы лежать два-три дня не вставая, иначе вообще загнетесь! А только я вас уложила, вы сразу вскакиваете и слушать ничего не хотите. И что за шеф мне достался!

— Ну я же говорю — потерпи еще две недельки.

— А кстати, эта Саэки… Может, она как-то связана с бандой Саэки?

— Откуда я знаю? Саэки — такая же обычная фамилия, как Охара или Хориэ. В общем, если повезет, завтра уточню. А послезавтра выйду на работу.

— Послезавтра?! — возмутилась она. — Да у вас такой жар, что вы перед этой подругой замертво упадете. Какая тут работа! Вы же так никогда не поправитесь!

— На сегодняшний день я еще салариман. Может, меня и лихорадит немного, но тратить свои кровные отгулы на простуды я больше не собираюсь.

— И это говорит человек перед увольнением!

— Как раз перед увольнением и думаешь об отдыхе больше всего. Все-таки двадцать лет менял работу на зарплату…

— Где это вы таких выражений насобирали? В каменном веке? Сегодня так говорить уже не стильно.

— Говорю как хочу. Что для меня стильно, что нет, — я всегда выбираю сам. Может, ты хоть это во мне заметила?

— Как раз это я в вас сразу заметила! Как в холодильник к вам заглянула — сразу подумала: здрасьте, шеф.

— А что у меня в холодильнике?

— Ну, я думала, он у вас алкоголем набит до отказа. А там одни энергетические напитки! И все как один — «Антик». Вы что, не знаете, что это образцы для маркетинговых исследований? Или вам жить надоело? — Я молча взглянул на нее. Она насмешливо улыбалась, — Ну, к одной болезни другая уже не прилипнет. Хотя, конечно, вы сегодня и так побредили здорово…

— Согласен, — кивнул я. — Не история, а бредни какие-то.

— Бог с ней, с компьютерной графикой. Самое непонятное — зачем президенту понадобилось запускать такую фальшивку в эфир?

— Хороший вопрос. Когда компания планирует такие вещи, цель у всех обычно одна. Сама знаешь какая…

— Извлечение прибыли, — кивнула она. — Основа маркетинга. Но здесь же не шла речь о личных доходах президента! Вы сказали, когда президент услышал от вас о компьютерной графике, ему даже полегчало?

— Это точно… — кивнул я. — Но самое главное — по-моему, я наконец-то захотел спать.

Она тут же вскочила с кровати.

— Понятно! Тогда я пойду. Раз уж вы так настаиваете… А дома подумаю хорошенько. Хотя и не надеюсь, что в чем-нибудь разберусь.

— Тогда и время не трать. Забудь обо всем да выспись хорошенько. Полезно для здоровья. И даже, наверное, для красоты.

— А об этом не беспокойтесь. Мой безумный шеф скоро уволится, вот тогда и расслаблюсь.

Я криво усмехнулся:

— Эй, Охара…

— Что еще?

— Большое спасибо тебе за то, что привезла меня сегодня домой.

— Что это с вами, шеф? Будто чужим голосом заговорили!

Она чуть приблизилась — и вдруг наклонилась надо мной. И я ощутил мягкое прикосновение. Ее губы коснулись моих. Теплые, как лучи весеннего солнца. Я услышал запах ее волос. Незнакомый мне доселе и совершенно неземной. Но уже в следующий миг все закончилось. Словно птица перед глазами махнула крылом и тут же исчезла.

Она встала. Чуть погодя я услышал, как входная дверь открылась и еле слышно захлопнулась. Моя гостья ушла, не прощаясь. Даже спокойной ночи не пожелала. По лестнице удалялись ее каблучки. Я вслушивался в них до последнего звука, а когда все стихло, принялся смотреть в потолок. Шумел кондиционер, еле слышно шумел, и я впервые подумал о том, как все-таки громко он у меня тарахтит.

Первый этаж отеля пустовал. В огромном зале я насчитал всего четверых посетителей, включая меня самого. Сказывался ли экономический кризис или здесь всегда так по будням — я понятия не имел. Полдвенадцатого. Из дому я вышел пораньше, а на такси ехал всего пятнадцать минут.

Голова почти не кружилась. Перед уходом я снова поставил градусник. Температура опустилась до тридцати восьми. Цифры на термометре день ото дня менялись, как этажи на экранчике в лифте. Я уже напоминал себе холоднокровное животное, которое то нагревается, то остужается по обстановке.

Я рассеянно вспоминал вчерашний вечер — цепочку событий, связь между которыми я понимал с трудом. Помню, что после ухода Охары я, кажется, провалился в сон. Вот только крепко я спал или нет — не помню. Так или иначе, благодаря этому сейчас я чувствовал себя намного лучше.

— Извините… Господин Хориэ?

Я повернулся. Передо мной стояла стройная женщина в темно-сером, почти черном костюме. Лет, наверное, за тридцать. Я сразу понял, отчего так солидно кивнул консьерж на мой вопрос о ее красоте. Впрочем, одна деталь была для меня неожиданной. Я рассчитывал увидеть женщину в каком-то смысле ночного образа жизни. Но ничего подобного в ней не заметил.

— Да-да, — отозвался я. — Госпожа Саэки?

Она кивнула, мы оба раскланялись, прошли к ближайшим креслам и присели.

Заказав кофе, она посмотрела на меня и выдержала долгую паузу. На ее губах застыла вежливая улыбка. Наши взгляды пересеклись, и я почувствовал, что у меня опять поднимается температура. Эдак, чего доброго, и правда свалюсь от лихорадки, как пугала меня Охара. На лице же моей собеседницы, как и в голосе вчера по телефону, проступала хроническая усталость.

Она достала из сумочки визитку. Я передал ей свою, и мы снова раскланялись. Я скользнул взглядом по карточке. В правом верхнем углу — логотип: SAEKI. Словно название фирмы. Внизу указаны два адреса в разных районах — Эбису и Дайканъяма. И никаких «Розовых холмов».

Поймав мой удивленный взгляд, она пояснила:

— Я держу сразу два ресторана.

— Понятно, — ответил я.

Снова пауза. Она все так же пристально смотрела на меня. Делать нечего — пришлось начать разговор самому:

— Прошу прощения за вчерашнее.

— Ну что вы. Это вам спасибо! Позвонила вам прямо домой чуть не заполночь, а вы были так любезны.

— Но ведь это я оставил вам сообщение, хотя мы ни разу не встречались. Скорей уж, это я к вам навязался!

— Вы очень любезны.

— Зависит от собеседника…

Она снова вежливо улыбнулась. Хотя на этот раз чуть более искренно.

— Значит, вы тот самый господин Хориэ, о котором я столько слышала?

— Слышали?

— О да.

— От кого?

— От господина Исидзаки.

— Ах да… — только и ответил я.

Принесли кофе. Официантка исчезла. Саэки так и не обратила на свой заказ никакого внимания и продолжала смотреть на меня, лишь слегка склонив голову набок.

— Я думала, вы удивитесь, когда узнаете, что мы знакомы. А по вашему виду этого не скажешь.

— Ну… судя по вашему виду, было бы странно думать, что вы незнакомы.

— В каком смысле?

— Ваш наряд очень близок к траурному. И при этом — никаких украшений. Я плохо разбираюсь в моде, но молодых женщин в таком стиле встретишь сегодня нечасто. Если только у них не скончался кто-то из близких.

Она еле слышно рассмеялась:

— Ну, я давно уже немолода… А вы внимательны к мелочам!

Я вспомнил вчерашний вечер — и жемчужные бусы, что так изменили внешность Охары.

— Ну что вы, — покачал я головой. — Я даже примерно не представляю вашего возраста.

— Тридцать восемь исполнилось, — сказала она с мягкой улыбкой. — Дама средних лет…

— Дамы средних лет тоже бывают разные. Особенно в последнее время. А в вашем возрасте чего только в жизни не происходит… Но вернемся к нашему разговору. Я и правда удивился, хотя и не тому, о чем вы подумали. С чего бы он вам обо мне рассказывал? Что именно и когда? Даже представить себе не могу. Вы не могли бы рассказать чуть подробнее? Ее взгляд устремился куда-то поверх меня. Она явно подыскивала слова.

— Как вы думаете, в каких мы были отношениях?

— Но вы же сами сказали — знакомые…

— Ну а кроме того?

— А кроме того — вероятно, любовники? Уж извините, если такая формулировка вам неприятна. Я человек простой, других слов мне в голову не приходит…

— А разве простые люди не употребляют слова «компаньоны»?

— В нашей стране «компаньонство» предполагает, что один за другого платит. А вы, если честно, не очень похожи на содержанку. К тому же вы оба жили поодиночке. В нашем обществе такую связь даже «внебрачной» не назовешь.

Она впервые засмеялась в полный голос.

— Да, господин Хориэ… Вы уникальный человек!

— Да нет! Просто сам иногда выступаю в роли любовника.

Она опять посмотрела куда-то вдаль и почти прошептала:

— Хотела бы я, чтоб так было…

Я не сразу понял, о чем она. И лишь через пару секунд догадался:

— В смысле — у вас с Исидзаки?

Ее взгляд пробежал по мне и сразу же опустился.

— Боюсь, теперь уже я слишком «просто» выразилась.

— Вы о чем?

— Вы когда-нибудь были женаты?

— Один раз. Развелся.

Мне вдруг захотелось оспорить ее комплимент — насчет моей внимательности к мелочам. Пожалуй, это могло относиться к кому угодно, только не ко мне. Я вспомнил, что сказала жена Кумико, когда окончательно махнула на меня рукой. Человек примеряет в жизни разные роли. Кому-то удается роль Человека, Который Рядом. Я же оказался мужиком совсем не семейным. Так она и сказала. Слишком занят своей работой. В итоге Кумико разобралась с собою даже честнее, чем я ожидал. «Если мужчина не в силах делить в себе поровну дом и работу, он не имеет права мучить других людей. И обвинять потом должен только себя самого…»

— А я никогда не была замужем, — сказала она ровным голосом. — Хотя сын есть.

— Ну что ж. В последнее время многие так живут. А где ваш ребенок сейчас?

— В номере. Сейчас он уснул…

— Вы с ним решили здесь остановиться? Она кивнула.

— Наверное, вы думаете, что Исидзаки — его отец?

— Ну… откуда же я знаю.

Я вспомнил слова Исидзаки: «Из родителей у малыша только мать. Отец, похоже, отсутствует». Я поймал ее вопросительный взгляд и продолжил:

— Признаюсь, этого я тоже не исключал. Но если вы говорите, что вы не любовники…

— К этому ребенку господин Исидзаки отношения не имеет. То, что я его родила, — моя блажь!

— Блажь?

— Простите… Слетело с языка. Конечно, о ребенке так говорить нехорошо.

Я промолчал. Она глубоко вздохнула и тихо, почти шепотом произнесла:

— Я очень любила его. По-настоящему и очень долго…

Я думал, что она разрыдается, но лить слез она не стала. Наверное, не тот характер. Я смотрел на нее, не говоря ни слова. Наконец она медленно покачала головой. Словно пыталась отогнать от себя неизбежное понимание всей абсурдности своих поступков. Ее речь потекла без остановки:

— Я впервые рассказываю об этом постороннему. Мне очень нелегко подбирать слова, — начала она ровным механическим голосом, за которым скрывалось твердо принятое решение. — По возрасту он мне в отцы годился. А я все равно испытывала к нему такое, что сама удивлялась. Меня словно приворожили. С первой нашей встречи прошло уже больше десяти лет — а я и сейчас чувствую то же самое. Но он всегда держал дистанцию. Всегда притворялся, будто не понимает, что я чувствую. Вот почему наша связь была просто дружбой близких людей. Чувства были только с моей стороны, и пропасть, которая нас разделяла, так ничем и не заполнилась. Словно омут какой-то. И все это длилось годами. Настоящей встречи между любящими людьми у нас так ни разу и не случилось. Все закончилось ничем… Вам, наверное, смешно, что женщина в таком возрасте рассказывает такую наивную историю. Но, я надеюсь, вы мне верите?

— А может, его мысли были заняты другой? Она горько улыбнулась:

— Да, кое с кем у него были особые отношения. Такие, что не оставляли места в его сердце больше ни для кого на свете… Вы меня понимаете?

— Кажется, я догадываюсь, — осторожно ответил я. — Но это всего лишь догадки. Без каких-либо оснований…

Здесь я слегка покривил душой. Основания для подозрений у меня все же были. Сам Исидзаки, своими же словами, вызвал призрак той женщины из моей памяти.

— Я думаю, вы правильно догадываетесь. Она была актрисой. Насколько я знаю, вы с нею тоже однажды встречались…

— Дзюнко Кагами, не так ли? Она кивнула:

— Когда-то она пользовалась этим псевдонимом для сцены. Ее настоящее имя — Дзюнко Саэки. Это моя старшая сестра.

Очень долго я не мог произнести ни слова.

— Вот об этом, если можно, подробнее… — вымолвил я наконец.

Она опустила глаза. И, словно впервые заметив свой кофе, отпила глоток.

— Помните ли вы, что случилось двадцать лет назад на одном телешоу?

— Разумеется, — ответил я.

— Как раз тогда господин Исидзаки впервые встретился с моей сестрой. По крайней мере, так он мне рассказывал. Обычная история…

И она начала свой рассказ.

После злосчастного инцидента Дзюнко Кагами решила еще раз извиниться. И написала Исидзаки письмо. Тогда ей исполнился тридцать один. Необычайно серьезный и вежливый тон письма, так не свойственный звездам экрана, произвел на Исидзаки огромное впечатление. Он тут же ответил. Так начались их отношения. Очень быстро они перешли во взаимную страсть. Но жена Исидзаки была еще жива, и подобную связь пришлось держать в тайне.

Это продолжалось довольно долго. Постепенно Дзюнко Кагами утратила всякий интерес к актерской профессии. Причина проста — ее внимание полностью поглотил Исидзаки. Вначале и она занимала его мысли ничуть не меньше. Только в нем еще оставалась любовь к жене, а кроме того, нельзя было забывать о его положении в компании. Разнюхай о его двойной жизни газетчики — их обоих сожрали бы с потрохами. Поэтому он был постоянно на взводе. Наверно, и правда — история, каких тысячи…

Перелом случился четырнадцать лет назад. Не в силах больше терпеть, Исидзаки решил наконец развестись. Но внезапно жену положили в больницу. Диагноз — рак печени. Метастазы уже распространились по организму, и, как предположили врачи, жить ей осталось не больше года. Как было принято в те годы, больной об этом не сообщили, и настоящий диагноз знал только муж.

С этих дней Исидзаки потерял покой и сон. Он все больше сострадал умирающей, и все мучительней для него становились тайные встречи на стороне. Тогда-то он и обратился за помощью к психиатру. Если верить Киэ Саэки, к этому времени их отношения достигли критического накала.

Жена пролежала в больнице дольше, чем предполагали врачи, — два с половиной года. И умерла в восемьдесят шестом.

— Дату я помню точно. — Она поднесла к губам чашку. — Я познакомилась с ним через год после того, как он овдовел. В восемьдесят седьмом.

— И все это вам рассказала сестра? Она покачала головой:

— Нет, он сам. С сестрой мы никогда об этом не разговаривали. Слишком нелегкая для нее ситуация. Сама она вела себя очень осторожно — видимо, оберегала меня от лишних волнений. Вообще, мы с детства хорошо чувствовали друг друга, но редко откровенничали. Да оно и понятно. Что общего мржет быть между детьми из разных поколений?

— Ну, у меня ни сестер, ни братьев никогда не было, так что судить не могу… Просто немного странно, что Исидзаки вас так подробно во все посвящал.

— Я бы так не сказала! — Она вновь покачала головой. Ее взгляд снова рассеялся, устремившись в далекое прошлое. — Я постоянно приставала к нему с расспросами, хотя он всегда отвечал односложно. Так, постепенно, и вытянула из него всю эту историю. Обычно он бурчал в ответ что-нибудь и тут же менял тему. А мне уже потом приходилось собирать все осколки в одну большую мозаику. Если какие-то неувязки и есть, то совсем небольшие. Как вы думаете?

— Не сомневайтесь — в случае больших неувязок я бы тут же переспросил.

Она снова поглядела на меня. И улыбнулась — совсем слабой улыбкой, от которой у меня больше не поднималась температура.

— Кстати, чтобы вы не сомневались: решение взять вас на работу господин Исидзаки принял сам. Сестра никак в нем не участвовала. Она узнала об этом много позже. А я очень долго даже имени вашего не знала. Хотя он не раз о вас вспоминал. Дескать, встречаются же на свете такие интересные молодые люди.

— Погодите, но…

— Что?

В голове закопошились вопросы. Я открыл было рот, но передумал. Она, как видно, никуда не торопилась. Я тоже.

— Нет-нет, извините. Продолжайте, пожалуйста. Она посмотрела на меня, закусив губу. Перехватив мой взгляд, тут же произнесла:

— Я могла бы рассказать, что было потом. Если вам любопытно, конечно. Правда, дальше все гораздо прозаичнее.

— Забыл вам сказать — работник из меня бестолковый. А потому и сегодня, и завтра у меня отгулы. Так что свободного времени много. А любопытства еще больше.

Ее лицо немного смягчилось.

— Сестра с малых лет очень любила сцену. Школы не окончив, завербовалась в театральную труппу и ушла из дому. Сначала в маленьком коллективе играла. Но однажды их выступление увидел какой-то телепродюсер. Пригласил ее в сериал, и вскоре она с головой погрузилась в мир шоу-бизнеса. Уж не знаю, за что у них ценят, — но, по-моему, ей просто везло… Я тогда еще в младших классах училась. Помню все какими-то обрывками. Кажется, лет после двадцати она впервые снялась в телесериале. С тех пор и начала использовать свое сценическое имя, Кагами. Дед у нас родом из Канадзавы — поэтому «Kaгa», а «ми» уже для красоты прицепила[29]. Ну а что с нею дальше было — вы и сами, наверное, знаете…

Я молча кивнул. И она перешла к рассказу о себе. Говорила негромко, без эмоций в голосе.

С дебюта Дзюнко Кагами на телевидении прошло несколько лет. Киэ Саэки еще не исполнилось двадцати, когда их школу посетили вербовщики молодых талантов и предложили ей пробу на роль в телешоу. Но тщеславия у девушки было немного, и она отказалась. Отчасти не испытывала к этому интереса, отчасти — не хотела жить в тени славы сестры.

Впрочем, даже у нее было одно страстное увлечение. Возможно, даже одно-единственное: кухня. Всякий раз, оказываясь на кухне, она забывала любые печали. Других особых талантов она за собою не замечала, и решение, куда в жизни податься, крепло в ней с каждым днем. Закончив школу, Киэ Саэки проучилась год на курсах французского и отправилась в Париж. Она мечтала стать шеф-поваром. Это стало ее главной целью в жизни. Пожалуй, стремление осуществить мечту детства и было единственным, что объединяло таких разных сестер.

Однако во Франции ее надежды разбились на мелкие осколки. Впервые она осознала, что миром правят мужчины. Ни один ресторан мало-мальски приличного класса не желал нанимать женщин даже в поварята. Изрядно помыкавшись, она поступила-таки в один из парижских кулинарных колледжей — «Кордон Блю» — и через полтора года закончила его. Получив заветную степень, она вернулась в Японию.

Однако и в этой стране двери в мир французской кухни для женщин были закрыты. По крайней мере, в отношении еды половая дискриминация объединяет все страны без исключения. Этот абсурд, переходящий все мировые границы, она испытала на собственной шкуре, когда ей исполнилось двадцать. В итоге ее согласились нанять лишь в одной кондитерской — пирожником. Даже с французским дипломом другой работы для нее не нашлось.

Но, как говорится, золотые руки не спрячешь. Так и вышло: довольно скоро слух о ее пирожных пронесся по всей округе. О заведении, в котором она работала, несколько раз написали в популярных женских журналах. Имени ее там не упоминалось, но девушка наконец-то поверила в себя. Хотя и стала еще больше презирать мир мужского господства. Не то чтобы очень глубоко, но осколок обиды застрял в ее сердце. Немало мужчин пробовали соблазнить ее и даже признавались в высоких чувствах, — но она подчеркнуто не обращала на них внимания.

И все же ее мастерства оспорить не мог никто. Хозяин кондитерской через пару лет назначил ее заместителем управляющего. Понемногу Киэ постигала премудрости менеджмента и в конце концов убедила хозяина, что помимо пирожных стоит предлагать и горячие блюда. Несмотря на то что специфика кондитерской связывала ей руки, благодаря ее усилиям все больше молоденьких девушек готовы были просиживать в их кафешке часами, и популярность заведения только росла.

Как-то к ней в кафе заглянула редкая гостья. Женщина из другого мира. После возвращения Киэ из Франции сестры и виделись-то всего дважды или трижды. Но теперь она пришла не одна. Ее компаньона звали Хирохиса Исидзаки. Дзюнко наскоро представила их друг другу, и на том разговор закончился. Работы у Киэ было по горло, да и особой ностальгии по семейным узам она не испытывала.

После этого Дзюнко забегала к ней в кафе от силы раз в полгода. А вот Исидзаки стал заглядывать чаще, вроде бы заинтересовавшись ее стряпней. Каждый раз, отобедав, он коротко делился с ней впечатлениями. В их обширном меню он всегда безошибочно угадывал, какие блюда готовила Киэ. И постепенно ее интерес к нему превратился в симпатию. Пополам с замешательством. Впервые за свои без малого тридцать лет эта женщина, выполняя привычную работу, испытывала такие необычные чувства. Да не к кому-нибудь, а к мужчине за пятьдесят!

И вот однажды, особо не думая, она решила обратиться к нему за советом. Нет-нет, ничего серьезного. Ей просто захотелось с ним поболтать. Вот и спросила, что господин Исидзаки думает по одному вопросу. Без всякой задней мысли. А он возьми да и ответь: с удовольствием, дескать, помогу чем смогу…

— Вот так через год я открыла на Эбису свой первый маленький ресторанчик, — сказала Киэ Саэки, будто заглядывая в далекое прошлое. — Даже не помню, о чем мы говорили, когда впервые вдвоем остались… Я тогда еще совсем наивной была, с ума по нему сходила. Наверно, все о себе болтала. А он меня, девчонку сопливую, выслушал очень внимательно. И в конце концов предложил: если хочешь, мол, свое дело открыть — буду рад лично выступить твоим спонсором. Я так удивилась! Точней, испугалась даже. Вот и вы, господин Хориэ, говорите, что в наше время платят только содержанкам. И в каком-то смысле он действительно меня содержал. Но после этого разговора между нами так ничего и не было. Хотя я была и не прочь. То есть он постоянно устраивал что-то вроде свиданий. Концерты, театры, рестораны, кино… Я уже и домой его приглашала. Бесполезно. Он так и не вышел из роли посетителя — поклонника моей кухни. В наши дни над такими невинными парочками даже школьники смеются. А он просто видел во мне отражение старшей сестры. Уж это я прекрасно понимала. Начнись у нас настоящий роман, — он бы не смог ничего скрывать. Ведь он совсем не умеет притворяться. В общем, я вся извелась. Хотя в душе и гордилась, конечно. Хотя бы тем, что вот такой у меня любимый. Чистый, порядочный человек…

12

В общем, выходило так, что много лет она прожила без будущего. И тут к ней явился принц на белом коне. Если не вспоминать, чем он кончил, — вполне симпатичный принц. Пускай и не первой молодости. И стали они жить-поживать… Обычная история, каких тысячи.

Ничего этого я, конечно, вслух не сказал. За эти двадцать лет я общался с Исидзаки всего два раза: когда устраивался на работу — и когда увольнялся. Но ее рассказ о нем — человеке воспринял довольно естественно. Может, он и не был великим менеджером. Однако его щепетильность в подобной ситуации меня не удивила. «Спасибо тебе за все…» — вновь прозвучали в ушах слова старика. И потонули в голосе Киэ Саэки.

— Я всю жизнь лелеяла мечту о своем ресторанчике. А он ее осуществил. Конечно, я там только арендатор. Заправляю, скорее, на правах какой-нибудь племянницы. Но я наконец стала свободной! А через пару лет, несмотря на кризис, даже смогла открыть филиал.

— А потом и квартиру в центре приобрести… — добавил я.

— Это в рассрочку! — невесело улыбнулась она. — Несколько лет назад, еще до кризиса, рекламный агент из банка пришел. Все раскланивался, уговаривал — отличный, мол, вариант, оформляйте кредит, вам же удобнее. А всех моих сбережений как раз на первый взнос и хватало. Вот и согласилась. Но теперь такие времена настали, что выплачивать — концы с концами больше не сходятся. Так что один ресторанчик я на днях закрываю, хоть там и просторнее. Ничего не поделаешь, придется потесниться…

Я вспомнил роскошный особняк Исидзаки. И подумал, что для аренды ресторанчика ей пришлось заплатить совсем немного. Гарантийный взнос да расходы на косметический ремонт — больше с арендатора и не требуется. Неплохое предложеньице, что говорить! Если Исидзаки действительно решил ей помочь, то все обустройство ресторана он, видимо, взял на себя. И, судя по всему, поддерживал ее основательно. Раз банкиры сами предлагали ей взять кредит — стало быть, дела процветали не год и не два. Но теперь, похоже, загоняют ее в угол с выплатами. На дворе кризис, в двух заведениях расходов вдвое больше, а опекать ее больше некому. Срочно закрыв один ресторан, еще можно успеть и не свалиться в долговую яму.

Ничего этого я тоже вслух не сказал. Только вздохнул и проворчал:

— М-да… Ну и времена пошли.

— И не говорите! — кивнула она. — Просто ужас какой-то.

Мы помолчали. И все-таки времена временами, а кое у кого и помимо экономических кризисов проблем хватало.

— Кстати, — нарушил я паузу. — В вашем рассказе было несколько неувязочек… Ничего, если я прямо спрошу? Уж извините за простоту.

— Спрашивайте что хотите.

— Когда вы узнали, что господин Исидзаки покончил с собой?

— Вчера в обед. На глаза случайно телевизор попался, новости передавали. У меня аж дыханье перехватило. Чтобы он сам наложил на себя руки?! До сих пор в голове не укладывается… Сперва я так удивилась, что даже не заплакала. Выбежала за газетами, просмотрела одну за другой — и только тогда уже слезы ручьем полились.

Я попытался представить ее заплаканной, но не смог. Тем не менее после долгого рассказа она словно устала и еще больше осунулась. Явно не выспалась этой ночью.

— Однако на поминальной службе вас не было.

— А вы представляете, что подумала бы семья, заявись туда такая гостья, как я?

— М-да, — осекся я. — Извините, глупость сморозил… Ну хорошо, вот вы говорите, что давно обо мне слышали, только имя совсем недавно узнали. Когда же он успел вам его сказать?

— В тот же день, когда повесился.

Смерть наступила глубокой ночью. Ей следовало бы сказать «за день до того». Но придираться к таким оговоркам бессмысленно. Я вспомнил рассказ Какисимы о том, как президент говорил секретарше, что отлучится.

— Значит, где-то после трех часов дня? Она удивилась:

— Я смотрю, вам много что известно… Да, он позвонил мне и сказал, что срочно хотел бы встретиться, если это возможно. Конечно, я сразу пошла, куда он сказал, в кофейню на Синдзюку.

— То есть по телефону он просто назначил встречу? И больше ничего не говорил?

— Да. Мы повесили трубки через пару минут.

— А о чем вы беседовали в кафе?

— Он предлагал, чтобы я с недельку, начиная с той ночи, пожила вместе с сыном здесь.

— В этом отеле?

— Да, — кивнула она. — Дескать, я в последнее время на работе так выматываюсь, что хотя бы от домашних забот должна отдохнуть. Номер он заказал, о деньгах велел не беспокоиться… Я, конечно, удивилась — все было так неожиданно. Но сделала, как он сказал. И только теперь поняла, от чего он хотел меня уберечь. Когда человек его положения кончает с собой, газетчики сразу начинают искать мотивы, верно же? Вот он и предвидел, какая шумиха может подняться вокруг меня. Мы ведь часто встречались на публике, он ни от кого не прятался. То каких-то моих знакомых случайно встретим, то он сам меня кому-то представит. Да о наших отношениях что угодно можно насочинять, если захотеть! Вот он и беспокоился…

— В самом деле, — сказал я. — А как он держался во время последней встречи?

— Как и всегда… Хотя нет — даже немного жизнерадостней, что ли. Словно от груза в душе избавился. Так мне теперь вспоминается. Когда человек принимает какое-то важное решение, так часто бывает, правда? Вот только…

— «Вот только» что?

— Пожалуй, было в его речи что-то необычное. Почти незаметно — но разговаривал он немного не так, как в прошлый раз.

— В прошлый раз?

— Наверное, с месяц назад. Он снимал нас с сыном на видео. Я сперва отказалась, но он таки настоял. Что совсем на него не похоже… В конце концов я сдалась, но осталось какое-то странное впечатление.

— Но разве вы не знали, что президент всю жизнь любил снимать на видео? — спросил я. — Что же странного?

— Видите ли… — начала было она, но тут же умолкла. С лица вдруг исчезло всякое выражение. — Раньше он никогда этого не делал. С тех пор как ребенок родился — ни разу. Несколько раз предлагал поснимать забавы ради, но я отказывалась, да на том все и кончалось.

Ответ, порождающий еще больше вопросов. Обычно детей снимают на видео, чтобы запечатлеть, как они растут. По словам Исидзаки, три года назад он заменил свою камеру на новую той же модели. Даже если это не его сын — возможно, именно рождение ребенка и побудило его это сделать. Если их отношения и правда такие, как она описала, то с его характером предложение «поснимать забавы ради» вовсе не выглядело странным. Значит, за ее постоянным отказом сниматься что-то стояло? То, о чем она не хотела бы говорить?

Я снова взглянул на нее. Ее лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Меня охватило странное чувство. Зачем я здесь? И кто я такой, чтобы ковыряться в ее личной жизни? Я задумался.

— Значит, вашему сыну сейчас три года? — спросил я.

— Это вам консьерж рассказал? — Ее взгляд наконец ожил, и она улыбнулась. Так, словно смеялась над собой. — Да вы не смущайтесь. Можно и жестче вопросы задавать, я не обижусь.

— Жестче?

— Вы хотите знать, кто отец ребенка?

— Ну… Подобная «жесткость» уже слишком похожа на наглость.

— Знаете что, господин Хориэ? Вы меня извините, конечно…

— А что такое?

— Вам не идет, когда вы стесняетесь.

— Это точно, — кивнул я. — Никогда особо не скромничал. В молодости, как только хотел что-нибудь спросить, — сразу спрашивал напрямую. Но в мои нынешние годы пора уж и меру знать. Есть же какие-то пределы, что можно спрашивать, а что нельзя. Особенно при первой встрече…

— Может, вас покоробило, когда я сказала, что этот ребенок — моя блажь?

— Да нет, — покачал я головой. — Не такой уж я гуманист. Просто я до сих пор не сказал, зачем мне нужна была наша встреча. Не знаю, смогу или нет, но я хочу понять, из-за чего господин Исидзаки покончил с собой. Для этого вас и побеспокоил. Почему-то я чувствую, что обязан во всем этом разобраться. Вот и все, уверяю вас. Вы уже сказали, что ваш ребенок не имеет к моему президенту никакого отношения. Если это действительно так, то больше мне знать ничего не нужно. И если даже я не достиг своей цели — что ж, ничего не поделаешь. Я вовсе не собираюсь лезть людям в душу с вопросами, после которых меня сочтут идиотом или пошляком. Слишком уж я сам ненавижу себя такого…

Она опустила голову, но тут же подняла и посмотрела мне прямо в глаза. В ее зрачках словно зажегся какой-то свет. Сияние, которого я никогда раньше не замечал.

— Теперь понятно…

— Что именно?

— То, что он сказал во время нашей последней встречи. «Если, не дай бог, попадешь в какой-нибудь переплет, а меня не будет рядом… — да-да, он сам так сказал: „не будет рядом…" — найди человека по имени Масаюки Хориэ. Он служит у нас в рекламном отделе. Ему можно доверять во всем. Помнишь, я говорил: иногда на свете встречаются любопытные молодые люди? Он один из них». Вот так он мне посоветовал, почти дословно. Тогда я даже не сообразила, о чем он. И только сейчас поняла!

—?

Она оживилась еще больше.

— Господин Хориэ! Вы хотите понять, из-за чего он покончил с собой? Но ведь и я хочу того же! Потому сама и звонила вам среди ночи. Потому и рассказывала так долго свою историю. Если честно, я сначала не знала, верить его совету или не стоит. Но сейчас понимаю… Прошу вас, не стесняйтесь! Задавайте любые вопросы, а я раскажу все, что знаю.

— Хорошо, давайте попробуем. Правда, теперь на один вопрос стало меньше. Мне ведь действительно показалось странным, с чего это вы так подробно о себе рассказываете. Тем более — мужчине преклонных лет, да еще и при первой встрече. Не сочтите за грубую лесть, но вы, как я вижу, женщина очень разумная. И должны понимать, что даже в самых бесцеремонных вопросах может скрываться глубокий смысл. Итак, кто же отец вашего ребенка? Я, конечно, не думаю, что слыхал его имя…

Она посмотрела на меня и очень спокойно ответила:

— Примерно за год до рождения сына я отправилась в путешествие. По Юго-Восточной Азии, в одиночку. Приехала, так скажем, в одну страну. И поселилась в столичном отеле. В первую же ночь ко мне в номер вломился какой-то мужчина. Как мне показалось, владелец гостиницы. Даром что отель пятизвездочный — в той стране еще и не такое случается. На следующий день я сообщила в полицию, но меня там и слушать никто не стал. А о том, что беременна, узнала уже в Японии. Этот ребенок — от изнасилования…

Упреждая мои вопросы, она торопливо рассказывала дальше. Поначалу, конечно, рожать не собиралась. Рассказала обо всем Исидзаки. Он, разумеется, с ней согласился. И тут в ее голову полезли странные мысли. Как ей теперь кажется — порожденья ночных кошмаров. Что будет, если у нее родится ребенок от никому не известного иностранца? Может, хотя бы тогда в ее жизни что-нибудь сдвинется с мертвой точки? У Исидзаки нет внуков. Может, этот ребенок приворожит его сердце сильнее, чем это удалось ей самой? И в их безнадежных отношениях наконец появится то, перед чем он не устоит?

— Это было так глупо, — тихо прибавила она, помолчав. — Вздорная женская блажь… Как вы сказали — «разумная женщина»? Не смешите меня. Когда я сказала ему, что решила рожать, он страшно расстроился. «Если ты этого хочешь — мне остается лишь уважать твое решение…» Вот и все, что он ответил. И когда ребенок родился, обращался с ним очень нежно. Как со своим собственным — то ли сыном, то ли внуком. Настоящего отца ни словом дурным не поминал. Но, конечно, отношения наши ни капельки не изменились. И в итоге мне пришлось пожинать плоды собственной глупости. Так что… Одним словом, ребенок — мой. Мой, и ничей больше. Теперь я считаю именно так. На этом история о моем сыне закончена. Может, ее и рассказывать не стоило?..

Я понял, почему она так сказала — «в одну страну». Но не стал говорить ей об этом.

— Может, и не стоило, — только и ответил я. — Не люблю завидовать начальству.

Она чуть слышно рассмеялась — так, будто ей стало легче.

— Только память у меня уже совсем дырявая, — добавил я. — Вот и ваш рассказ я, наверно, очень быстро забуду.

— Не сомневаюсь, что вы на это способны.

— Ну да ладно, — сменил я тему. — Что мы всё обо мне. У нас еще столько вопросов осталось… Самое непонятное — что случилось между Исидзаки и Дзюнко Кагами. Почему они не поженились? Судя по вашему рассказу, они спокойно могли бы жить вместе уже лет десять. Странно, что этого не произошло. Ведь после смерти супруги уже ничего не мешало?

— Сама не пойму, — покачала она головой. — И все эти годы не понимала. Поженись они — мне ведь тоже стало бы легче. Сколько раз я уже обо всем этом думала. Но спросить его не решалась.

— А где сейчас ваша сестра, чем занимается?

— Моя сестра пропала. Никто не знает куда.

«Не угодно ли еще кофе?» — раздался голос официантки. Я молча кивнул. Та налила добавки и удалилась. Моя собеседница глубоко вздохнула.

— Вообще-то, я звонила ей вчера вечером. Подумала, вдруг она еще не знает, что случилось. В трубке сказали, что номер больше не используется… Мы ведь уже с полгода не пересекались. На всякий случай съездила в Кикумати, где она квартиру снимала. А там с почтового ящика уже и табличка с ее именем исчезла. Швейцар мне сказал, что около месяца назад она съехала. И нового адреса не сообщила.

Швейцар? Я навострил уши. Если в доме швейцар — значит, Кагами Дзюнко вела куда более роскошную жизнь, чем ее сестра…

— Странно, что она не сообщила им нового адреса, — сказал я и потянулся за кофе. — Но теперь я хотя бы понял, зачем вы звонили из города своему консьержу. Видимо, вы ожидали, что сестра сама к вам придет? Но она не пришла, не правда ли?

— Да, вы правы. Я целый день проверяла автоответчик — надеялась, что она позвонит. А консьерж мне сказал, что приходили вы. А потом ваш голос на автоответчике услышала — и удивилась. Ведь буквально накануне господин Исидзаки назвал мне ваше имя.

— А что газетчики?

— Пока вроде все тихо.

— Ну хорошо. А чем ваша сестра вообще занималась? Последнее время ее что-то не видно по телевизору.

— Лет семь-восемь назад она ушла из шоу-бизнеса. Открыла небольшой ресторанчик на Роппонги. Он так и назывался — «Кагами Дзюнко». И даже какое-то время, я слышала, был популярен, но довольно скоро она и этот бизнес свернула. Что дальше делала — я уж не знаю. Мы почти не общались. Денег на жизнь ей, похоже, хватало. Не хочу выносить сор из семьи, но я уже говорила — мы с нею не были близки как сестры. И только полгода назад, когда мне очень понадобилось, я сама позвонила.

Она с силой закусила губу. Очень красноречиво. Я ничего не сказал, и она продолжала:

— Неловко признаться, но… В общем, я позвонила, чтобы занять денег. Конечно, в каком-то смысле мы были соперницами, но мне больше не к кому было обратиться. До полной выплаты кредита за квартиру оставалось всего пять месяцев, а просить у господина Исидзаки было бы слишком унизительно. В общем, через пару дней после звонка на мой счет перевели десять миллионов иен[30]. Как раз сколько нужно. Я, конечно, сразу ей позвонила, чтобы спасибо сказать. А она ответила, что, мол, вернешь когда сможешь. И повесила трубку. Это был наш последний разговор.

— Вы, конечно, извините, но… Вам не приходило в голову, что эти деньги она тоже могла взять у Иси

дзаки?

Она опустила глаза. В зал гостиницы, оживленно галдя, ввалилась группа иностранцев. Воздух наполнился каким-то азиатским наречием. Словно стараясь отгородиться от этих голосов, она еле слышно пробормотала:

— Все может быть. Если так, то разницы никакой, верно? Поначалу я собиралась продать эту квартиру и переехать в какое-нибудь жилье поменьше. А из разницы и вернуть долг сестре. Но вы же понимаете, если она взяла эти деньги у Исидзаки — я ей этого простить не смогу.

— Да, пожалуй, я вас понимаю. Еще раз извините, конечно, но вы что же, так не любите свою сестру?

— Не знаю… Хотя, если честно, может, и не любила все эти годы. Но если я занимаю деньги у той, кого терпеть не могу, — значит, я сама не ангел. В общем, раньше я об этом особо не думала, но теперь уж точно ее ненавижу.

— Почему?

— Потому что я уверена: моя сестра каким-то образом связана с его самоубийством.

Я выдержал паузу и отхлебнул кофе, Тот уже остыл, и, кроме горечи, я ничего не почувствовал.

— А президент о вашей сестре так ничего и не говорил?

— Ни словечка. Как мне показалось, в последнее время он вообще избегал этой темы.

— Но вы сами говорили, что в их отношениях до последнего дня ничего не менялось. Откуда у вас такая уверенность?

— Шестое чувство. — Я ничего не ответил, и она продолжала: — Я в этом абсолютно убеждена. Ведь он чуть ли не каждый день с ней общался. Я это чувствовала безошибочно. И когда мы с ним в последний раз разговаривали, лишний раз это поняла. Хотя он об этом и не говорил. Меня не обманешь.

В ее голосе послышались жесткие нотки. Похоже, образ сестры в голове этой женщины сильно отличался от той Дзюнко Кагами, которую я когда-то встречал. Может, младшая сестра просто бесится оттого, что задолжала ей столько денег? Кто ее знает. У меня никогда не было ни сестер, ни братьев, чтобы судить. К тому же между ними стоял мужчина. Да и та Кагами Дзюнко, что я знал, была куда моложе, чем ее младшая сестра сегодня. Все-таки двадцать лет прошло. Люди меняются.

— Ну да ладно, — сказал я как можно мягче. — Все равно этот разговор ни к чему не приведет. Следующая загадка. Вы знаете человека по имени Ёсиюки Ёда?

— Ёсиюки Ёда?

— Экономист.

— А, тот ученый, который иногда по телевизору выступает? А что, он как-то связан с Исидзаки?

Рассказывать ей о рекламном ролике не стоило. Судя по ее реакциям до сих пор, она ничего об этом не знает. «Эти кадры — мой стыд», — сказал Исидзаки. Посвящать Киэ Саэки в проблемы совести президента нужды не было.

— Не знаю. Возможно, никак не связан. Это я так спросил, на всякий случай. Забудьте. Есть вопросы поважнее. Например, одна загадка беспокоит меня уже очень долго. Так сказать, на личном уровне…

Она наклонила голову и вопросительно посмотрела на меня. Я продолжал:

— Вы столько рассказали о себе. Выражаясь вашими словами, столько сора из семьи вынесли. И уже дали мне много пищи для размышлений. Но все же, как я заметил, у нас с вами есть одна общая

черта.

В ее глазах мелькнуло удивление:

— Какая же?

— Привычка сокращать.

— Сокращать?

— Да. Я тоже привык не вдаваться в подробности, когда речь заходит о прошлом. В своем долгом рассказе вы не сказали ни слова о семье, в которой выросли. Зато позволили мне задавать откровенные вопросы. Так вот, я пропустил, или вы забыли сказать, что вашего отца зовут Тэцуо Саэки?

Она вздрогнула.

— Да… То есть… Но он уже умер! Много лет назад.

— Инфаркт или что-то вроде?

— Да, верно. Я, конечно, отца не стыжусь, но… о семье действительно никому не рассказываю. Мало ли что подумают… А вам-то откуда это известно?

— Мой отец тоже был якудзой.

От растерянности ее словно парализовало. Я сделал вид, что этого не заметил.

— Вот почему и моих рассказов о детстве почти никто не слыхал. Правда, в отличие от вас, я стыжусь своего отца. Возможно, я не так силен духом, как вы…

Она через силу улыбнулась:

— Вообще-то, меня с такими людьми ничего не связывает, но… Вы знали моего отца?

— Нет, только имя слышал. В том мире он был особо известной фигурой.

— А если точнее — особо опасным авторитетом?

Я не ответил. Все было именно так. Когда-то дворовая шпана по всей префектуре Тиба слагала легенды о банде Саэки. Главарь банды, Тэцуо Саэки-младший, унаследовал власть от своего отца. В шестьдесят четвертом полицейский департамент, объявив якудзе первую серьезную войну, предложил всем бандитским группировкам Японии сдаться. Команда Саэки сопротивлялась до последнего, чем прославилась на всю страну. На фоне этих историй прошла моя юность. После разгона банды Тэцуо Саэки предстал перед судом, где ему постарались «пришить» сразу десять статей Уголовного кодекса, включая подстрекательство к убийству полицейского. Последнее обвинение было снято за недостатком улик. По остальным он схлопотал три года без права на амнистию, но едва успел выйти на свободу, как тут же собрал банду заново. Так мне, по крайней мере, рассказывали, когда я заканчивал школу.

В общем, Киэ Саэки знала, что говорила. Даже мой папаша водился с ее отцом. Насколько я слышал, вражды между ними не было. Все-таки с моим родителем в те времена не смела шутить ни одна даже самая безумная шайка головорезов.

Она смотрела на меня все так же озадаченно. Я по-прежнему делал вид, что мне все равно. Теперь понятно, отчего сестричкам так хочется выглядеть невинными девственницами. Чем меньше болтаешь о такой семейке, тем спокойней на свете живешь.

— И последний вопрос. Вам знаком человек по фамилии Кацунума? Имени не знаю, но, судя по возрасту, ходил в помощниках вашего отца, когда вам было лет десять…

— Нет, такого не знаю. В детстве ни я, ни сестра в доме отца не жили. С его окружением почти никак не пересекались. Чем отец занимается, я узнала лет в пятнадцать, когда уже сама начала соображать, что к чему. Фамилию эту, может, и слышала, но сейчас уже и не вспомню… А почему вы спросили?

— Да так… Вспомнил кое-что личное. Не обращайте внимания, это к делу не относится.

— Правда?

— Правда, — соврал я и посмотрел на часы. Полвторого. — Извините, что напоминаю, но ваш ребенок, наверное, скоро проснется?

Она тоже взглянула на время. И негромко рассмеялась:

— Что-то я совсем расслабилась. Даже как мать никуда не гожусь…

«Даже как мать…» Я выдержал паузу, чтобы эти слова прозвучали отчетливее.

— Госпожа Саэки! Я полагаю, вам действительно стоит какое-то время пожить здесь, в отеле. А рестораны пока закрыть. Каким бы ударом для вас это ни показалось.

— Да, именно так я и собиралась поступить. Все-таки это была его последняя воля… Большое вам спасибо за встречу.

— Ну что вы. Напротив, вам спасибо… — ответил я. И, сам не знаю зачем, вдруг добавил: — Наверное, это звучит как бред — но я и сам до сих пор не знаю, как зовут мою мать.

Уже поднимаясь из-за столика, она застыла с полусогнутой спиной. И куда-то в сторону еле слышно ответила:

— Слушать чужой бред — дурная привычка. — Мертвая пауза длилась две-три секунды. Наконец

она выпрямилась, глянула на меня и, улыбнувшись, громко произнесла:

— Господин Хориэ! Я очень рада, что мы поговорили. Я надеюсь, вы со мной еще свяжетесь?

— Да, конечно.

— Самое главное — понять, почему он так поступил… Вы же сообщите мне все, что узнаете, правда?

— Будьте уверены! — пообещал я без всякой уверенности в душе.

Продолжая улыбаться, она сказала «спасибо». Затем отвернулась и победной походкой направилась к лифтам.

Проводив ее фигурку глазами, я тоже поднялся.

Голова еще кружилась, но совсем слабо, жар почти прошел. Пожалуй, в таком состоянии можно и на работу заглянуть. Размышляя об этом, я подошел к выходу из отеля, и стеклянные двери разъехались в стороны.

13

Нe успел я войти в зал рекламного отдела, как со всех сторон раздались голоса. «Вы в порядке, шеф? А как же ваша простуда? Может, вам лучше…» Коротко отвечая им на ходу, я прошел к своему столу. И только тут заметил единственную молчащую фигуру. Это была Охара.

Я огляделся. Санады на месте нет. Из начальников секций отсутствует лишь Томидзава.

На столе кучей навалены утренние газеты. Видимо, начальнику производственного отдела велели раскладывать их где попало. Старый бессмысленный обычай, который все никак не отменят. Я обреченно вздохнул — и вдруг задумался. Во всех газетах было фото Исидзаки в черной рамке.

Я включил компьютер и, пока тот загружался, наскоро просмотрел половину передовиц с его некрологом. Очень ровные формулировки, заточенные под ситуацию. О причине смерти — ни слова. Похоже, у этих рекламщиков из «Хино» есть какое-то особое руководство, как писать любые тексты на все случаи жизни.

Я решил отследить, насколько важной считают его смерть газеты. Когда брал в руки очередную, одна страница выскользнула и упала на пол. Подняв ее, я вдруг уперся взглядом в небольшую статью. Колонка «Разное» в разделе «Общество». Попытался вчитаться, но над ухом вдруг раздался негромкий голос Охары:

— Шеф! Вы в своем уме?

— Хороший вопрос…

Пробежав глазами статью до конца, я поднял голову. Охара стояла передо мной, покусывая губы. И, судя по голосу, явно не хотела, чтобы нас слышали.

— Вы же мне обещали! Кто говорил, что после встречи пойдет домой и ляжет в постель? И до завтра на работу не выйдет? Я вам поверила, как дура, а вы?!

— Прости. Такая температура была — ни черта не помню, что говорил…

Она захлебнулась от возмущения. И на пару секунд потеряла дар речи. Никогда еще до сих пор я не видел ее такой. Наконец она взяла себя в руки и еще тише спросила:

— Ну и куда же делась ваша температура?

— Пока сюда ехал, в такси измерял. Тридцать восемь и пять. Пока не смертельно.

— Сумасшедший! — вздохнула она. — Обычно в таком состоянии люди с ног валятся! Зачем вы притащились? Что, нельзя до завтра отложить?

— Нужно срочно кое-что проверить, — перебил я, указывая пальцем на монитор. — А у меня, как ты знаешь, дома компьютера нет.

Она снова переменилась в лице. На сей раз помимо негодования было что-то еще. Она понизила голос:

— А зачем вам компьютер?

— Как тебе сказать… Пока не проверю, сам не пойму. — Я решил вывесить белый флаг прежде, чем меня атакуют снова. — Послушай, Охара. Я, кажется, обещал тебе кое-что. Дай мне разобраться с компьютером, а потом я расскажу в двух словах, что сегодня случилось.

— В двух словах?

— А разве я обещал тебе рассказывать все на сто процентов? В общем, дай поработать. Я тебя сам позову.

— Послал же бог начальничка… — пробубнила она уже гораздо спокойнее. — В общем, у меня для вас тоже есть кое-что. Утром созвали чрезвычайный совет директоров, а сразу после него — внеплановое совещание начальников отделов. В общем, всю компанию трясет. Разумеется, в чем там дело — нам, простым смертным, не сообщают.

— Хм-м… Похоже, нашим боссам понравилось работать в срочном режиме?

— После того, что случилось, — понятное дело…

— Да, наверное. Впрочем, мне это уже до лампочки, — ответил я и вдруг вспомнил: — Кстати, ты случайно не знаешь адреса этого заведения?

— Вчерашнего бара? С Нами-тян?

— Ну да.

— Знаю, конечно. Я же вчера кое-чей полутруп до дома доставила. Вот тогда мне Майк и дал свою карточку. Звони, говорит, в любое время, если что.

Я с облегчением вздохнул. Слава богу, молодежь конца этого века еще понимает практическую пользу хороших манер.

— Дай-ка взгляну, — попросил я.

Она сходила за сумочкой, достала визитку и протянула мне. Элегантный логотип, внизу — имя: «Mike Y.Williams, manager». Вполне солидная карточка. Не раздавай он ее кому попало при первом знакомстве — даже и не догадаешься, что хозяину всего восемнадцать.

Переписав телефон и адрес в блокнот, я вернул ей карточку.

— Подожди немного. Я тебя сам позову.

— О'кей… Ковыряйтесь в своем компьютере. Да побыстрее! — командным тоном велела она и вернулась на свое место.

Я тронул мышку. Монитор ожил. Как ни крути, а температура еще держалась. Впрочем, пальцы по клавишам бегают — и ладно. Я запросил базу данных «Информация о компаниях». Дороговато, конечно, но свыше миллиона фирм Японии там представлены довольно подробно. Ввел в строку поиска адрес «Кагами-билдинга», название фирмы — «Ёсинага», недвижимость. По экрану побежали колонки иероглифов. Странная компания, что и говорить… Специализация — строительный сервис. Дополнительные услуги — посредничество в аренде недвижимости. Уставной капитал — один миллиард два миллиона иен[31]. Число работников — шесть человек. Ответственное лицо — как и рассказывал Майк, Норио Сугино. По уровню прибыли входит в «среднюю» группу компаний из четырнадцати тысяч ей подобных.

Сначала я распечатал адрес в городе Кавасаки, по которому проживал этот Сугино. Затем — личные данные Ёсиюки Ёды, которые нашел накануне, а также несколько газетных статей.

Пробежав взглядом распечатки, я понял, что этого недостаточно. Конечно, запроси я расширенный поиск — узнал бы больше. Но для этого у меня не было ни времени, ни специального допуска. Я протянул руку к телефону и снял трубку. Сначала я набрал номер, переписанный с визитки Майка. Шел третий час дня. Бар, понятно, закрыт. Никто не взял трубку. Ну что ж, в нашей компании был по крайней мере еще один человек, которому все это было небезразлично. Я набрал номер внутренней связи.

— Какисима слушает.

— Это я.

— Хориэ? — удивился он. — Что, на работу вышел? На тебе же вчера лица не было!

— Это я так, заскочил на пару секунд. У тебя там, я думаю, дел побольше. Но, может, уделишь мне минутку? Надо кое-что уточнить.

— Экий ты стал щепетильный. Да хоть две! Что там у тебя?

— Где можно полистать домовые книги по сделкам с недвижимостью?

— Ты же, помню, сам квартиру покупал? Неужели не знаешь?

— В мое время этим занимался агент. Мне ничего и знать было не нужно. За меня все сделки адвокат оформлял.

— Юридическое управление на Отэмати, — ответил он. — Правда, у них много отделений по всему городу. Где-то поблизости, кажется, было одно… Сам проверь.

— Понял. Посмотрю в телефонной книге. Ну, пока. Я уже собрался повесить трубку, но он вдруг добавил:

— Погоди-ка… Ты что, и правда собрался это «листать»?

— Ты о чем?

— Времена давно поменялись. Все услуги такого рода предоставляются в интернете. Заполняешь анкету, посылаешь запрос — и профиль конторы у тебя на экране.

— Ого. Все-то ты знаешь…

— Да нет, это ты от времени отстал!

— Ну вот, человеку комплимент говорят, а он дразнится…

Он легко рассмеялся, потом добавил:

— Если тебе нужен район Минатоку, то им занимается филиал на Камиятё, сразу рядом с российским посольством. Это тебе на всякий случай…

— С чего ты взял, что мне нужен Минатоку?

— Да ладно, Хориэ! Сейчас мне некогда, но поговорить стоит. Завтра выйдешь на работу? Конечно, если состояние позволит…

— Выйду, — ответил я,

— Тогда я сам тебе позвоню. А сейчас иди-ка домой и ложись в постель. В твоем возрасте со здоровьем шутки плохи.

— Я и так уже собирался, — честно ответил я.

— Все-таки мы с тобой оба уже не мальчики… — добавил Какисима. Давненько я не слыхал от него признания в какой-либо слабости. — Да, вот еще что… Ты в курсе, что сегодня решили на совете директоров?

— А ты уверен, что можешь мне об этом рассказывать?

— Да! Все начальники отделов уже в курсе. Если вкратце — срочная кадровая перетасовка. Добровольцев на увольнение не набралось. Теперь всех нечленов профсоюза будут увольнять поименно. В первую голову — менеджеров среднего звена.

— Ах, вот как? Ну что ж… Значит, сбылась твоя мечта о кадровой реформе? Или ты не этого добивался?

— А что поделаешь? Сам знаешь — лишних сотрудников у нас пруд пруди. У каждого начальника отдела списки таких людей уже давно в столах заготовлены. Закон о труде обязывает сообщать человеку об увольнении не позднее чем за месяц. Поэтому надо спешить. В общем, сейчас все забегают, как тараканы. Если честно, у меня уже нервы сдавать начинают…

— Да уж, нашли время розгами махать. Только что президент на себя руки наложил, а теперь еще и это. Тут кто угодно с ума сойдет!

— Да в том-то и дело, что его смерть сработала как пусковой механизм! Знаешь, что ответил Тадокоро журналистам на вопрос о финансовой перспективе?

— Нет, а что?

— Акции обваливаются. Уже сегодня они были на грани фола, и падение продолжается. Обесценивание неизбежно.

— А дальше что? Контрольный пакет с молотка?

— В общем, да… Сам понимаешь: компания — это живой организм, в котором каждый день что-нибудь меняется. Но если ему перекрыть кислород, он умрет… Ну ладно, завтра позвоню!

И он отключился.

Не вешая трубки, я нажал пальцами на рычаг телефона. Стол Томидзавы по-прежнему пустовал. Я вспомнил нарциссы, что принес гендиректор в кабинет Исидзаки наутро после того, как тот повесился. Не знаю, конечно, о чем они там спорили на совете директоров. Но как бы компанию ни трясло — окончательное решение по поводу массовых увольнений должен был принимать он, Тадокоро. Такое радикальное, эффективное решение никак не вязалось с его инертной натурой. Компания — живой организм? И если ему перекрыть кислород — он умрет? Так же как бедолага Исидзаки?

Секунд десять я рассеянно крутил в памяти слова Какисимы, потом очнулся и набрал номер справочной. Узнал телефон Юридического департамента, позвонил туда, спросил адрес и часы работы. Закрывались они в четыре. Времени оставалось в обрез.

Я вырвал из газеты недочитанную статью и вместе с распечатками затолкал в карман пиджака.

— Охара! — позвал я. — Пойдем-ка в переговорную.

В переговорной царил идеальный порядок. Еще вчера на этих столах валялись видеокамеры. Вот по этому телефону я в последний раз звонил Исидзаки. А сколько раз, по уши в работе, я просиживал здесь до утра! Как бы там ни было — ничего этого уже больше не повторится…

Вдруг очнувшись, я понял, что стою посреди комнаты, опустив голову. В мозгу копошились такие странные мысли, что я сам себе удивился. Охара сидела за столом напротив и смотрела на меня так пристально, словно пыталась подслушать, о чем я думаю. Надеюсь, хотя бы частично это ей удалось. Поскольку одной из моих мыслей было только что принятое решение: никогда больше не оставаться с нею наедине.

Тем не менее она мягко улыбнулась и, как ни в чем не бывало, спросила:

— Ну как, шеф? Свалились в обморок перед подружкой?

— Почти, — кивнул я. — Только не от простуды.

— Неужели такая красавица?

— Ну… Примерно как ты.

— О! Тогда я вас понимаю.

— Но в общем, ты была права: гулять мне пока рановато. Голова как расплавленная…

— Ну тогда, может, после поговорим?

— Да ладно. Я же тебе обещал. Только времени мало, поэтому буду краток.

Я наскоро изложил ей то, что услышал от Киэ Саэки. Кое-что сократил, но все, что касалось их отношений с Исидзаки, пересказал как можно подробнее. Но Охара с ее дотошностью все же разок перебила меня вопросом:

— Так кто же отец ребенка?

— Не знаю, — ответил я. — Подумал, не стоит об этом расспрашивать. Да и она, похоже, все равно не сказала бы. А вдруг это кто-нибудь из знаменитостей?

Она покачала головой:

— По-моему, вы зря деликатничали!

— Возможно, — согласился я.

Когда я закончил, она склонила голову набок и задумалась на несколько секунд.

— А она не могла ничего приврать или приукрасить?

— Да нет, — ответил я. — По крайней мере, в главных моментах — вряд ли.

— И все-таки… Когда люди откровенничают о себе, такая вероятность остается всегда. Будь они хоть трижды раскрасавицами.

— По-моему, Киэ Саэки верить можно, — сказал я. — Ты у нас, Охара, конечно, женщина проницательная, но иногда твоя проницательность бьет через край. А это может повредить карьерному росту. Учти на будущее.

Она закусила губу и в кои-то веки смолчала. Чудеса, да и только.

— К тому же она умна. И по-своему самолюбива. Иначе бы не призналась в том, что ее отец якудза. Да и в рассказе ее слишком много подробностей, проверить которые — раз плюнуть. Скажем, спроси я у нее адрес той кондитерской на Аояме — она бы назвала не задумываясь.

Я достал из кармана визитку Киэ Саэки.

— Когда человек вручает тебе такую карточку, насколько ему доверять — рассудить несложно.

Охара заглянула в визитку и вдруг подняла брови.

— Этот ресторанчик на Дайканъяме я знаю… — пробормотала она.

— Что, такой известный?

— Когда-то частенько туда заглядывала. Очень популярное заведение для молоденьких женщин.

Редкие блюда в меню, и готовят вкусно. Потом про него стали часто в журналах писать, народ туда толпой повалил, вот я и перестала захаживать. — Она вздохнула. — Вон как! Значит, даже они разоряются?

— А что ты хочешь? «Пузырь» в экономике лопнул не только для компаний да корпораций. Все вокруг одними болячками маются.

— Весь мир с ума сошел, это верно… Но я, кажется, разговор куда-то не туда увела, простите!

— Да нет, не увела. Скорей уж, подчеркнула кое-что в положении Киэ Саэки.

— Но шеф! Теперь, когда вы мне все это рассказали, я вообще ничего не понимаю. При чем тут смерть президента? При чем тут компьютерная графика? Все только окончательно запуталось, разве нет?

— Возможно, — вздохнул я задумчиво. — К тому же лично я окончательно запутался в женской психологии.

Сказав это, я тут же прикусил язык. Еще не хватало, чтобы Охара после вчерашнего приняла это на свой счет! Но волновался я зря. В ее голосе не было ни малейшей натяжки.

— Да уж, в наше время такую безответную любовь и представить трудно! Прямо как в сказке. Даже завидно немного… — В ее голосе не слышалось ни капли иронии. — И все-таки между ней и теми, кто нападал на вас прошлой ночью, существует какая-то связь, верно?

— Ну, я бы не назвал это «связью»…

— Тогда ответьте на главный вопрос домашнего задания.

— Это какой же?

— О вашем детстве.

— А… Ладно. Когда-нибудь расскажу.

— Знаете, чему можно верить меньше всего на свете?

— Чему?

— Вашему «когда-нибудь»…

В этот миг за моей спиной оглушительно лязгнуло. Я обернулся. В проеме распахнутой двери стоял Санада с крайне угрюмым выражением лица. В его близко посаженных глазках сквозило что-то необычное.

— Ах, вот ты где!

Его слова обращались не ко мне:

— Охара! Надо поговорить.

— А что такое?

Не ответив ей, он посмотрел на меня:

— А ты разве сегодня не болеешь?

— Болею. Да вот заскочил в наш медпункт за лекарством. Если у вас разговор, я пойду.

— Сделай милость.

— Подождите, босс! — встряла Охара. — Ничего, если мы поговорим чуть позже? У нас с шефом важный вопрос…

— А я тебя что, в игрушки играть приглашаю? Я вспомнил слова Какисимы. «Всех нечленов профсоюза будут увольнять поименно…» Охара состоит в профсоюзе. Хоть за нее можно не беспокоиться.

Я поднялся из-за стола.

— Извини, Охара. Что-то меня опять лихорадит. Пойду-ка я домой.

Санада окинул нас обоих подозрительным взглядом.

Я легонько коснулся ее плеча и вышел из переговорной. За столом Томидзавы по-прежнему никого не было. Я направился сразу к лифту.

На дворе ярко светило послеобеденное солнце. Потеплело. Весна разгоралась. В садике у соседнего здания стояли скамейки. Несмотря на будний день, на скамейках сидели люди, с виду — типичные клерки, и лениво грелись на солнышке. Эта безмятежная картинка никак не вязалась с тем, о чем рассказал Какисима. Разница между его историей и этим весенним денечком казалась просто невероятной.

На одной из скамеек я заметил знакомую фигуру. Томидзава сидел в одиночестве и молча смотрел в одну точку перед собой. Не замечая ни меня, ни кого-либо вокруг.

Я стоял на тротуаре, разглядывая весеннее солнце, и странные мысли опять копошились в моей голове. Почему фигура человека, устало опустившего плечи, так органично вписывается в этот весенний пейзаж? В подобной гармонии было нечто горькое и несправедливое. Он сидел застыв точно статуя, с остекленевшими глазами. И разглядывал что-то совершенно мне неизвестное.

Я отвернулся и пошел своей дорогой.

Проходя мимо здания российского посольства, я скользнул взглядом по фигуркам полицейских. Карту местности на выходе из метро я изучил довольно подробно, однако шагать пришлось куда дольше, чем я ожидал. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Возможно, оттого, что я с самого утра мотался по городу как заведенный. А может, просто устал и размяк под лучами весеннего солнца.

Миновав посольство, я уже начал спускаться под горку, когда зазвонил телефон.

— Шеф! — сказала Охара. — Вы где находитесь?

— Дома. Лежу в постели, как ты мне и приказывала.

— Ладно врать-то! Я вам домой звонила — никто трубку не брал.

— А чего звонила?

— Сообщить одну новость. Гипер-супер-ультрановость — вы не поверите!

— Ты газеты читаешь? Там каждый день полно новостей, в которые никто не верит. А толку?

— Только что вышел новый приказ. С апреля я — старший клерк по дизайну!

— Вот как? Здорово… Значит, на повышение пошла?

Она выдержала паузу, словно собираясь послать меня к черту. Да так и сделала:

— Идите к черту, шеф! Вы и правда не понимаете, что происходит, или вам как маленькому объяснить?

— Объяснить, — вздохнул я.

И она объяснила. Даже в компании «Тайкэй», загибающейся от инфляции менеджеров среднего звена, никогда не было такой странной должности, как «старший клерк».

Чтобы мне позвонить, Охара явно куда-то вышла. Обычного конторского галдежа я в трубке не слышал. Шагая по улице, я слушал ее объяснения. Секцию дизайна, которой до сих пор заведовал я, переделают в группу. У группы останутся те же функции, что у секции, но работать там будет заметно меньше народу. Иначе говоря, сократят управленческие звенья, сохраняя систему в целом. А вот секцию по работе с филиалами упразднят совсем. Двоих сотрудников, работавших под Томидзавой, перебросят в другие секции, а самого Томидзаву уволят в конце апреля. Кроме него из отдела уволят еще парочку старых сотрудников.

Теперь я понял, почему у Какисимы не нашлось сегодня времени для разговора. И почему у Санады была такая угрюмая физиономия. Объяви сразу нескольким сотрудникам, что их выкидывают на улицу, — самому жить расхочется. Представляю, как сейчас трясет всю компанию. В других отделах наверняка такая же чехарда. Телефоны внутренней связи небось от таких новостей раскалены до предела. Слава богу, я сбежал из конторы до того, как все началось. Как там сказал Какисима? «Кадровая перетасовка и поименное увольнение»? Хитришь, брат. Бери выше. Полная перестройка системы, вот что это такое.

И хотя уже совсем скоро я расставался с конторой навсегда, у меня вдруг защемило сердце. Двадцать лет. Ровно столько я прожил в их суетливом мирке. Конечно, успехи и неудачи сменяют друг друга, как волны в море, везде, где бы ни жил человек. И эта компания — не исключение. Все понятно. И все же одному чувству я никак не мог подобрать названия. Тому, что охватило меня при виде фигурки Томидзавы, ссутулившегося в лучах весеннего солнца.

Стайка домохозяек, оживленно щебеча, пробежала мимо. Прижимая к уху мобильник, я наконец сказал:

— Ну, по крайней мере в твоем случае все очень неплохо. Будешь заведовать дизайном, я так понимаю? Значит, старик Санада все-таки разбирается в людях!

— Да в чем он там разбирается?! Какую девчонку за бумажками лучше гонять?

— Не скажи. Он тоже по-своему профи. И вообще — перестань ворчать! Можешь хоть чему-нибудь обрадоваться по-человечески? Вот и зарплату повысят, так ведь?

— Повысят, тоже мне! Кошкины слезы… Скорей всего, в общем даже меньше получать буду. Старшим клеркам сверхурочные не оплачиваются.

— Ах да… Но зато теперь ты на целый шаг ближе к цели.

— Какой еще цели?

— Стать первой женщиной — президентом компании.

В трубке вздохнули:

— Послушайте, шеф…

— У телефона.

— Сегодня вечером я зайду вас проведать. Мы ведь не закончили разговор. А уж он-то поважнее, чем кадровые перестановки.

— Даже не думай! По температуре я сейчас близок к летальному исходу. Оставь меня в покое. Все разговоры — завтра.

Я отключил телефон. Продолжая шагать, я задумался. Все-таки что ни говори, а Санада тоже был профи. Конечно, элементарной человечности ему всегда не хватало, но нюх на людей у него есть, тут уж не поспоришь. Фактически он назначил заведовать всем нашим дизайном самую талантливую из оставшихся. Да и с упразднением нашей секции я в общем согласен. В конце концов, сегодня не встретишь ни одной фирмы, где дизайном занималась бы целая секция. Хотя, конечно, теперь Охаре придется несладко: в ее подчинении окажется сразу несколько мужчин гораздо старше ее. Впрочем, я уверен: кто-кто, а эта девочка не растеряется.

Все эти мысли окончательно растопили мои мозги. Но, слава богу, я уже прибыл к цели. Свернув с тротуара, я направился к дверям новенького трехэтажного здания. Асфальтовая площадка у стены была исполосована иероглифами: «Стоянка запрещена». И для пущей надежности окантована заградительным тросом. Под каждым столбиком иероглифов — подписи: «Юридический департамент» и «Полицейское управление». У самого входа, наплевав на предупреждение, кто-то припарковал здоровенный мотоцикл.

Приглядевшись, я узнал своего старого знакомца — итальянский «дукати» на девятьсот кубов.

14

Как гласила табличка у лифта, отдел «Недвижимость» находился на «минус первом» этаже, под землей. Но не успел я выйти на лестницу, как тут же с кем-то столкнулся, потерял равновесие и упал.

— Кого я вижу! — услыхал я над собой знакомый голос. — Папаша? Какого лешего ты тут делаешь?

Я поднял голову. Взгляд уперся в куртку из черной кожи. Нами-тян? Я ухватился за протянутую руку и кое-как поднялся. Надо думать, видок у меня был будь здоров…

Поблагодарив ее, я ответил:

— Я тоже не прочь узнать, что ты здесь забыла. Она вытаращилась на меня, потом покачала головой:

— Вон как… Похоже, мы притащились сюда за одним и тем же! Тебя же вот эти бумажки интересуют, не так ли?

Она достала из кармана куртки два листа плотной бумаги, сложенные пополам, и протянула мне.

— Это — выписка из домовой книги о здании, в котором мы арендуем подвал. А это — копия «паспорта» фирмы «Ёсинага».

Удивившись, я снова оглянулся на таблички у лифта. И только теперь заметил: «2-й этаж — Регистрация юридических лиц». Выходит, и фирмы регистрируют здесь же…

На обеих бумагах стоял штамп с иероглифом: «Заверено». Сначала я пробежал глазами ту, что касалась недвижимости. Задержал взгляд всего на одной строчке — и занялся «Ёсинагой». Здесь меня также интересовало лишь то, чего я не нашел в интернете. А конкретно — поименный список всех семи акционеров фирмы. И тут я сразу же наткнулся на одно любытное имя: Хидэки Кацунума.

Быстро переписав все имена в блокнот, я вернул Нами-тян бумаги.

— Ты ужасно догадлива, — сказал я ей. — Именно за этим я сюда и пришел. Но, скажи на милость, тебе-то они зачем?

— Да Майк только сегодня о чем-то вспомнил… Ты же вчера отрубился, он тебя домой отвез. А когда вернулся, все себе места не находил. Дескать, давно надо было в этих бумажках что-то проверить, а он все забывал. Пока, мол, ты не пришел и ему не напомнил… Вот и попросил меня копии снять.

— А сам куда делся?

— Часа два назад звонил — сказал, что завтракает. Он у нас к мотоциклам не приученный. Когда срочно надо — я за него всегда съезжу, какие проблемы!

— А я думал, на вашем здоровенном мотоцикле все больше он рассекает…

— Да нет. Наш малыш не любит мотоциклы. Говорит, в Токио главное в метро разобраться — и больше никакой транспорт не нужен.

— Здесь мы, пожалуй, с ним совпадаем.

— Это как вам обоим угодно… Но ты, дядя, что-то совсем плохой. По-моему, тебя сейчас одного оставлять опасно. Может, заглянешь к нам, отдохнешь чуток? Мы же здесь недалеко, пять минут езды. А открываемся только в шесть, вот и поспал бы в уголочке.

Я задумался. И правда, отсюда до Иигуры совсем недалеко. Сейчас три. Санада меня отпустил, торопиться некуда. Неплохо бы и прилечь ненадолго, пока совсем не свалился. А потом и обсудить с умными людьми кое-какие вопросы о недвижимости.

— Ну что ж… Попробуем послушать твоего совета, — сказал я. — Тогда я сейчас поймаю такси.

— Да я тебя на мотоцикле довезу!

— Но у тебя же второго шлема нет.

— Ничего, за пять минут нас поймать не успеют. А заметим полицию — соскочишь по-быстрому, и все дела…

Я невольно рассмеялся. Вспомнил, как она делала разворот у перекрестка Роппонги. И, решившись, кивнул. Почему бы опять не окунуться в молодость? Лет тридцать назад я и сам неплохо рассекал на мотоцикле. Полицейские у посольства вряд ли обратят на нас внимание. Их дело — следить за безопасностью вверенного объекта.

Она спрятала лицо под шлемом, оседлала свою махину и стиснула коленками бензобак. Каждое движение явно шлифовалось годами. Взревел мотор. Я пристроился на заднем сиденье, собрал остаток сил и ухватился за ее тонкую талию. Когда ездишь на мотоцикле вдвоем, самое главное — слиться с водителем в единое целое. Прижимаясь к ее худенькой спине, я чувствовал себя так, будто обнимаю ребенка.

Ну и картинка, подумал я. Оторванная девица в шлеме и кожаной куртке везет куда-то лохматого потрепанного старикашку… Но она лишь обернулась и невозмутимо спросила:

— Ты хоть раз на мотоцикле катался? Ну, тогда нет проблем!

У нее-то и правда никаких проблем не было. А о том, что проблемы могут быть у меня, я сказать постеснялся. Мы рванули с места и за какие-то несколько секунд разогнались до восьмидесяти. Забитый машинами перекресток срезали наискосок, не сбрасывая скорости, под наклоном градусов в шестьдесят. Уж не знаю, как выражаются сейчас, но в мои годы это называлось «целоваться с асфальтом». Разметку на дороге она видала в гробу, и клаксоны машин злобно выли нам вслед после каждого поворота. Уже через полминуты я был весь в холодном поту. Если я не вылетел из седла, то лишь по одной причине — когда-то я ездил так сам.

Тем не менее стоит признать: насчет времени она не лукавила. Не прошло и пяти минут, как мы подрулили ко входу в «Кагами-билдинг». Она поставила мотоцикл на подножку и обернулась.

— Ну, как самочувствие?

— Чуть с ума не сошел. Забыла, сколько мне лет?!

Майка в баре не оказалось.

— Малыш сегодня задержится, — пояснила Нами-тян, выстраивая в ряд сразу несколько стульев. Затем она принесла откуда-то толстое одеяло, постелила сверху. Получилась отменная лежанка.

Как только меня уложили, я сразу куда-то поплыл. Усталость растворялась в волнах, и тело становилось все невесомее.

— Поспи пару часиков, — услышал я ее голос. — Как проснешься — зови…

Я кивнул ей и отключился.

Вдруг очнувшись, я испуганно взглянул на часы. Слава богу! Всего полпятого. Значит, я провалялся не больше часа. На всякий случай я решил измерить температуру. Но не успел достать из кармана градусник, как откуда-то вдруг раздалось:

— Тридцать девять ровно. Я тоже купила градусник!

Я повернул голову. За стойкой в одиночку сидела Охара и разглядывала меня в упор. При виде моей удивленной физиономии она весело рассмеялась.

Я сел и протер глаза. Что происходит?

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Где-то я уже это слышала… Что-то вы, шеф, в последнее время зацикливаетесь. От простуды, что ли?

Я кое-как поднялся на ноги. Если я и зацикливаюсь, то далеко не в последнее время, подумал я. Но вслух ничего не сказал. После отдыха тело уже не казалось таким тяжелым.

Я подошел к стойке и присел на табурет рядом с ней.

— Когда ты пришла?

— Только что. Причина отлучки — сами видите: «анализ торговых точек».

— А как поняла, что я здесь?

— Ну, вы же сами у меня их визитку видели! Вот и подумайте. Я пытаюсь до вас дозвониться, а вы «вне зоны действия сети». Поскольку телефон вы никогда не отключаете, где вас искать — догадаться нетрудно. Набрала этот номер. Так и есть!

Я обреченно вздохнул.

— А хозяева где?

— На кухне, готовят бар к открытию. А вас мне доверили.

— И все-таки зачем ты сюда притащилась?

— Но вы же сами сказали, что до конца все расскажете. Да не «когда-нибудь», а «скоро»! К тому же мало ли что подумают, если найдут вот это на вашем столе…

И она выложила на стойку газету с некрологом Исидзаки. Ту самую, из которой я вырвал статью.

— Сперва хотела найти у кого-нибудь такую же… Но надо было сюда бежать, вот я с собой и забрала. Зачем вам понадобилось рвать газету?

Ничего от этой девчонки не спрячешь, подумал я. За пару лет, что мы проработали вместе, она научилась предугадывать чуть ли не любые мои мысли и действия. Мы куда больше напоминали друг другу партнеров, нежели начальника и подчиненную. И уже через полмесяца эти отношения прекратятся. Возможно, хотя бы из благодарности к такому партнеру стоит быть пооткровеннее.

— Да все эта чертова видеозапись…— сказал я. — Кажется, я догадался, кому и зачем понадобилось это снимать.

Она подняла брови и уставилась на меня.

— Но предупреждаю: это только догадки! Стопроцентной уверенности у меня пока нет.

— Ну что ж. Давайте вместе гадать!

Я оперся локтем о стойку. Оттого ли, что я хоть немного поспал — но жар отступил, и голова наконец-то работала как положено.

— Как ты вчера сказала? «Извлечение прибыли — основа маркетинга»?

— Ну и что из этого?

— Что бы ни планировал человек — он прежде всего думает, какую выгоду из этого извлечет. Какая выгода может быть от рекламного ролика? Или ты продаешь свой товар, или улучшаешь свой имидж, верно?

За стойкой вдруг появилась физиономия Майка.

— Ничего, если я рядом посижу? Слышу, вы интересные беседы ведете…

— Валяй! — махнул я рукой. — Только в нашей беседе, если начала не знать, сам черт ногу сломит.

— Ну так расскажи сначала! Я покачал головой:

— Тут, понимаешь, проблемы совести одной важной персоны… Не слишком чистое белье, чтобы на людях полоскать.

— Понял, — кивнул парень без тени улыбки. — Больше вопросов нет.

Он повернулся, чтобы уйти, но я окликнул его:

— Кстати, Майк! Может, пива нальешь? Пока твоя сестричка меня на мотоцикле катала, у меня все кишки пересохли.

Майк обернулся, с трудом скрывая улыбку:

— Ого… Ну ты крут! Лично я только раз с ней ездил. Больше ни за что не соглашусь!

— Та же ерунда. Но теперь придется лечиться от стресса, поэтому пива я у тебя еще много раз попрошу. Если и правда рядом посидишь — скучать не придется.

Охара хитро улыбнулась. Майк кивнул и с невинным лицом достал из-под стойки чистый бокал. Пивная струя зашипела, и я заговорил дальше:

— Так вот, Охара, вопрос на засыпку. Какая у нас основная формула успешной рекламы?

— «Си-эс-пи»?

Я кивнул. Communication Spectrum Pattern. Процент известности, уровень доходчивости, степень притягательности плюс схема реализации. Если товар неизвестен — его не покупают. Если непонятно, зачем он нужен, — его не покупают. Если он почему-то не нравится — его не покупают. И наконец, даже когда все это обеспечено, без адекватной схемы продаж он тоже не разойдется как надо.

Охара подняла брови, явно гадая, к чему я клоню. Стоит признать, я и правда начал издалека. Как в этих чертовых поисках, так и в своем рассказе.

— Как известно, процент известности со временем падает, — продолжал я. — А потому его нужно с самого начала увязывать с финальной схемой реализации. Это базовый принцип, не так ли? Но даже если известность стопроцентная, а притягательность на нуле, — черта с два ты что-либо продашь! На свете сколько угодно товаров, названия которых я знаю прекрасно, но никогда не куплю. Взять, к примеру, женские прокладки. Мужик в них не только притягательности, но и смысла никакого не видит!

— Я слыхала, бывают исключения, — вставила Охара. — Говорят, ими пользуются мужчины, страдающие геморроем.

Я невольно рассмеялся. Майк поставил пиво на стойку передо мной и тоже усмехнулся. Наверно, представил, как это может выглядеть на самом деле.

Я поднес бокал к губам, и тот сразу же опустел наполовину.

— Не знаю, конечно, что там за исключения,.. — сказал я. — Но если бы тот ролик запустили в эфир — кто, по-твоему, от него бы выиграл больше всего?

— Судя по вашему рассказу, уж никак не «Антик», верно?

— Попробуй заменить товар человеком, — подсказал я.

Охара задумалась на несколько секунд.

— Ах да! — осенило ее наконец. — Ёсиюки Ёда? Уж его-то процент известности сразу бы подскочил! Значит, весь этот монтаж изготовили для него?

— Полагаю, да, — кивнул я. — Видеоряд, как он спасает жизнь ребенка, мог иметь лишь одну конкретную цель: сделать его героем.

— Но зачем? Какой смысл продавать свое имя таким странным способом? Он ведь даже не звезда шоу-бизнеса…

— Сегодня в газете я нашел одну любопытную статью.

Я полез в карман и выложил перед Охарой бумаги. Она выудила из пачки газетный обрывок и пробежала его глазами. Подняла голову, кивнула:

— А ведь верно! В этом году выборы в Палату советников. Их раз в три года переизбирают. Простым большинством голосов… Так что же, этот Ёда в кандидаты собрался?

Она снова опустила голову, прочитала статью внимательнее и вернула мне. Я снова взглянул на заголовок:

«Бомба в Парламенте: приоритеты — экономическим реформам!»

Буквально в статье говорилось следующее:

На заседании круглого стола, состоявшемся на прошлой неделе, лидер новоиспеченной Партии реформаторов генеральный секретарь Норио Сато обрисовал перспективы июльских выборов в Палату советников.

Господин Сато подчеркнул необходимость создания обширной программы мер по выходу из экономического кризиса. Он заявил, что именно эта программа является «государственной задачей номер один», и, поскольку ее разработка требует новых подходов к оценке нынешней ситуации, предложил ввести в состав Палаты молодых талантливых экономистов. Нынешний же курс, который проводит генсек правящей партии Наоки Н-мата, ставит во главу угла укрепление рядов партии за счет сохранения старого административного аппарата и препятствует проведению каких бы то ни было действенных реформ.

Господин Сато выразил серьезную озабоченность в связи с тем, что лидеры правящей партии неадекватно оценивают приоритеты в решении важнейших государственных проблем. По оценкам независимых обозревателей, антагонизм между генсеками напоминает бомбу замедленного действия,, способную взорваться в самое ближайшее время. Ожесточенные дебаты в Парламенте грозят оказать огромное влияние на результаты предстоящих выборов.

— С одной стороны, фантастика, — сказала Охара. — С другой стороны — почему бы и нет… Но с чего вы решили, что «молодой талантливый экономист» — это именно Ёда?

— Да ничего я не решил! Говорю же, это всего лишь гипотеза… Просто я в последнее время, кроме Ёды, ни о каких «молодых талантливых экономистах» особо не слышал. Вот и задумался. Особенно после того, что Майк вчера рассказал…

Несмотря на то что прозвучало его имя, у Майка и мускул не дрогнул на лице. Парень лишь потягивал свое пиво, мурлыча какую-то песенку.

— И что же он рассказал?

— Что единственное развлечение его отца в Лос-Анджелесе — давать интервью журналистам. Все финансисты, топ-менеджеры, экономисты только этим и забавляются. Потому что это — самое подходящее средство, чтобы заявить о своем существовании на весь белый свет. Однако в случае с рекламой на коммерческом телевидении — дело совсем другое! Об этой разнице я сразу задумался, как с Майком поговорил. Потом ты напомнила об извлечении прибыли. А сегодня эта статья на глаза попалась… В общем, так все и сошлось.

— ?

— Я уже говорил о женских прокладках? Так вот. Возможно, тебе мои пояснения — что Будде проповедь, но на всякий случай напомню. Каким бы известным ни был товар — его реклама должна быть четко привязана и к полу, и к возрасту основного потребителя. Что же получается, если вместо товара рекламируется человек? Сколько бы этот Ёда ни торчал в телевизоре — людей, всерьез интересующихся экономикой на его уровне, все равно кот наплакал. Можешь назвать это дискриминацией, но ни молодежи, ни домохозяйкам его имя сегодня ничего не говорит. А все они — потенциальные избиратели… Но ведь та же самая молодежь и те же домохозяйки — целевая аудитория «Антика»! И если выпустить такой ролик в эфир, может родиться новый народный герой. Та же формула «Си-эс-пи», только схема продаж превращается в сценарий предвыборной кампании.

— Значит, ролик — это попытка продать его имя? Поднять его имидж до уровня «государственной задачи номер один»?

— Кто его знает… Но если действительно так, то сроки выбраны очень толково. Выборы назначены на июль. Исидзаки потребовал, чтобы ролик изготовили до конца марта. То есть к началу голосования популярность профессора Ёды как раз достигла бы пика.

— Но как это можно проверить?

— Не знаю… Наверно, никак.

— А если позвонить в газету?

— Куда? В читательский отдел? А они тебе скажут: «Сверх того, что написано, мы комментариев не даем». Да и этот генсек, Норио Сато, вряд ли называл кому-либо имя Ёды. По крайней мере сейчас, когда о выборах еще никто не говорит…

— Но, судя по этой статье, именно Сато мог бы ставить на Ёду, как на беговую лошадь! Для чего и сочинил весь этот сценарий!

Девушка явно разгорячилась.

— Погоди, — осадил я Охару. — Скажем так, это лишь одна из возможных версий. Вообще-то, подобный ход мысли у генсека одной из лидирующих партий — штука почти невозможная.

— Но давайте представим, что вы правы, — сказала Охара, понизив голос. — Кому еще могла прийти в голову такая идея?

— Как раз на этот счет у меня особых сомнений нет. Кроме нашего президента, пожалуй, больше и некому.

У моей собеседницы отвисла челюсть.

— Исидзаки?

— Такой план мог придумать только профессионал от рекламы. Загвоздка в том, что самому Исидзаки это просто-напросто ни к чему. И если все это правда — вывод напрашивается только один: его каким-то образом запугали.

Охара склонила голову набок. Но секунд через пять решительно кивнула и заговорила — короткими фразами, тщательно подбирая слова:

— Исидзаки сходится с Дзюнко Кагами. Его супруга еще жива. Какие-то люди, пронюхав об этом, начинают его шантажировать. И принуждают его разработать идею с видеозаписью. Вы доказываете, что недостатки в монтаже могут привести к разоблачению. Тогда весь план отменяют, а запись велят уничтожить. Опасаясь, что вся история может выплыть наружу и привести компанию к краху, президент решает покончить с собой…

— Такую версию я тоже продумывал. В ней самое слабое звено — Дзюнко Кагами. В последние годы они уже могли бы пожениться официально. Его измена жене — дело прошлое, тут особо не пошантажируешь… В общем, не знаю. На этом моя мысль останавливается.

— И все же в этой версии я уверена. И могла бы поставить на нее все свои деньги.

— Это еще почему?

— Да потому что никаких других версий не остается! Простой метод исключения. Сколько ни думай, эта запись могла быть изготовлена с единственной целью — продать имя Ёсиюки Ёды, так или нет? А если в это не верится, так не вы ли сами сказали: в наших газетах каждый день полно новостей, которым никто не верит, и что с того? Логически-то все сходится!

— Как сказать. Если не знаешь, куда деньги потратить, лучше угости меня пивом. А насчет логики — есть тут одна неувязочка, на которую тебе даже школьник сразу укажет. Куда ты денешь человека, который может доказать, что запись — фальшивка?

— Киэ Саэки?

— Ну да.

— Но как раз ей-то и угрожает опасность! Иначе зачем бы Исидзаки прятал ее в отеле? Она ведь призналась, что опасается журналистов!

— Может, и так… Не знаю, не знаю.

— Да что с вами, шеф? Ни с чем соглашаться не желаете!

— Я всего лишь высказал свои подозрения. Пока у нас не будет доказательств, дальнейший разговор не имеет смысла. К тому же не факт, что, найди мы эти доказательства, нам станет понятна истинная причина самоубийства. А это — единственное, что я хотел бы знать. Политика меня не интересует. Я и не голосовал-то ни разу в жизни.

— Но если вы хотите доказательств, почему бы не встретиться с ним самим? С этим Ёдой, то есть…

— Я с ним уже общался по телефону. Он сказал, что лично с Исидзаки не знаком. Ничего другого он все равно отвечать не станет, так что для встречи даже повода нет. Или ты можешь придумать, ради чего он тратил бы свое драгоценное время на полубезработного старика?

Охара взяла со стойки распечатку с личными данными профессора Ёды.

— «Выпускник экономического факультета, университет Токио. В восемьдесят первом году поступил на службу в корпорацию „Ниппои-Буссан". В восемьдесят восьмом уволился, уехал в Калифорнию и поступил в университет Беркли, где получил степень кандидата наук и несколько лет читал лекции. С девяносто пятого снова в Японии, преподает в университете Эдо. Большой список научных работ. В качестве финансово-экономического эксперта активно выступает в прессе и по телевизору…» Блестящее резюме!

— Ну, с таким блестящим резюме и кретинов на свете хоть отбавляй… Хотя, конечно, не мне о том рассуждать.

За стойкой опять вырос Майк:

— Эй! Вообще-то, я разговоры клиентов слушать не люблю, но… Вы позволите вмешаться?

— Э-э, Майк, погоди! Если уж на то пошло, я сам у тебя хотел кое-что спросить. Мой вопрос поважнее будет. Зачем я сюда и пришел вообще-то.

— Нет уж, давай-ка я первый! По-моему, вам это будет интересно… Можете принять это за светский треп, но мой папаша когда-то читал лекции в Беркли.

Годика этак до девяностого. Получал за это, правда, раз в сто меньше, чем сегодня…

Охара изумленно вытаращилась на Майка и лишь через несколько секунд овладела собой.

— А этот ваш Ёда, как я понимаю, стажировался там в конце восьмидесятых, верно? В те годы «пузырь» раздулся до предела[32], по всей Японии денег скопилось до чертиков, все фирмы только и делали, что посылали сотрудников на учебу за границу. В штатовских вузах японские клерки целыми табунами получали магистров…

— Майк, — перебил его я, — а среди знакомых твоего отца кто-нибудь еще преподает в Беркли?

— Да наверное! Хочешь, я ему позвоню? — Он поднял руку и посмотрел на часы. — У них, кажется, еще полночь не наступила.

— Если это несложно — считай, я твой должник. Вопрос стоит так: не помнит ли кто-то из его друзей в Беркли японца по фамилии Ёда? Все-таки из телевизора о человеке мнения не составишь…

Он кивнул и пошел за телефонной трубкой. Я осушил свой бокал до дна.

— Насколько я понимаю, — сказала Охара, — надеяться тут особо не на что?

— Не скажи. Академическая система в Штатах японской не чета! Это у нас сдаешь дипломы один за другим как заведенный — и получаешь автоматом магистра, а затем и кандидатом становишься. В Америке дело другое! Там сперва кладешь год-два на магистратуру, потом еще лет пять-шесть на аспирантуру. Но главное — это совершенно разные уровни подготовки. Средний японский профессор по сравнению с американским магистром — все равно что пиво: и на пять процентов не тянет. Японцев, претендующих на кандидатскую степень, и так по пальцам пересчитать, а из них половина еще и вылетает в процессе учебы. Вот и выходит, что японский кандидат наук — существо слишком редкое, чтобы его не помнили. Тем более если он у них еще и лекции читал…

— Ого. Здорово вы в этом разбираетесь, шеф!

— Это все Какисима. Его уроки.

— Директор Какисима?

— Он самый. Он, правда, в Колумбийском университете стажировался, в Нью-Йорке. Но в свое время подумывал бросить фирму и поступить в аспирантуру…

Болтая в трубку по-английски, к стойке вернулся Майк. Из его речи я не понял ни слова. Наконец он отключился и повернулся ко мне.

— Отец сказал, три-четыре старых знакомца в Беркли еще работают, — сообщил он. — Обещал спросить, скоро сам перезвонит.

— Уж прости, что напрягаю…

— Да ну, не бери в голову.

— Ну ладно, пока мы ждем, вот тебе мой вопрос. На самом деле, я бы сам не догадался в «паспорт» компании заглянуть. Но раз уж ты у нас такой спец по недвижимости, почему сразу не проверил, что у них в регистрации написано? Он жизнерадостно рассмеялся:

— Да я, понимаешь, теоретик все больше. А на практике, можно сказать, тугодум. Как-то и в голову не пришло…

— Ну вот. А мне из-за тебя на сестричкином мотоцикле пришлось кататься!

— Ну, стихийные бедствия — штука непредсказуемая. С каждым может случиться… Так, значит, бумаги ты уже видел?

— Видел. Ты был почти прав: это здание приобретено в ипотечный кредит за десять с половиной миллиардов[33].

— Ну да. Только я одного не понял. Что такое «Тиоэфу»?

— Да я и сам не пойму. В этой стране, видишь ли, названия из иностранных букв официально не регистрируют. Всё заставляют в катакану переделывать. И чтоб ни точек, ни запятых… Похоже, это какое-то сокращение — «Т. О. F.» или вроде того. Я завтра на работе в справочнике посмотрю.

— Погодите! Вы о чем? — вклинилась Охара.

— Да мы тут документы на недвижимость проверяли, — улыбнулся ей Майк. — В девяностом году это здание приобрела фирма «Ёсинага». В ипотечный кредит с пометкой «Тиоэфу». Как и сказал наш дядя—за десять с половиной миллиардов. Но уже через три года старую сумму кредита перечеркнули, под ней вписали новую. С той же самой пометкой — «Тиоэфу». И здание стало стоить уже тринадцать миллиардов[34]. И это в девяносто третьем, когда все цены на недвижимость обвалились, как в пропасть!

— Но что это значит?

— Вот об этом я и хотел спросить у Майка, — вздохнул я. — Ей-богу, в этой исправленной сумме какой-то подвох…

— Ну, еще бы! — поддакнул Майк. — Если это не подвох, то что вообще такое подвох? Заметим, что и дефолт, и обвал цен начались примерно тогда же!

— Так, и что же получается?

— А то и получается, что дело пахнет криминалом. Два с половиной миллиарда иен[35] ниоткуда возникли!

— М-да… — пробормотал я, и тут зазвонил телефон.

Односложно отвечая, Майк принялся торопливо записывать что-то на бумажку. Наконец он поблагодарил собеседника и выключил трубку.

— Ну что, нашелся один! Мужик, который у этого Ёды был «эдвайзером»… Как это по-здешнему — завкафедрой, да? Тед Элмс. С отцом, похоже, на короткой ноге. Говорит, что, пока не спит, будет ждать звонка. Сам поговоришь?

— Да ты что? Я по-английски ни в зуб ногой! Охара протянула руку:

— Ну, давайте поговорю! Все-таки я получше Майка в ситуации разбираюсь…

У меня отвисла челюсть. До сих пор я ни разу не слышал, чтобы Охара разговаривала по-английски.

Заглядывая в бумажку, она как ни в чем не бывало набрала номер, выждала несколько секунд — и затараторила на таком английском, что я чуть не свалился с табурета.

Глядя на меня, Майк покатился со смеху.

— Если будет сдавать на «Тоэйк»[36], баллов восемьсот пятьдесят отхватит, не напрягаясь!

— «Тоэйк»? А сколько там максимум?

— Девятьсот девяносто. Но для учебы и работы в Штатах достаточно семисот.

Болтая по телефону, Охара то и дело смеялась. Похоже, нашла с собеседником общий язык. Вплоть до шуток. Предоставив дело ей, я попросил еще пива.

— Послушай, Майк!

— Да?

— Должен признать, что ты ужасно симпатичный молодой человек. Аж страшно делается.

— Сейчас от скромности помру… Но, если честно, я такой далеко не со всеми.

— Но с нами ты возишься, как наседка с цыплятами. С чего бы, а?

— Да как тебе сказать… По-моему, мы с тобой одного племени.

— Одного племени?

— Ну да. Я от здешнего народу по цвету отличаюсь. Вот и ты такой же. Я, конечно, не о цвете кожи говорю. Ты внутри по цвету другой.

Он налил еще пива и мне, и себе. Охара продолжала трещать по-английски, как заправский радиодиджей.

— Кажется, заканчивают, — наконец сказал Майк.

Охара отключила трубку. Первым делом я, конечно, поинтересовался, откуда у нее такой отменный английский.

— Ходила на курсы, — скромно ответила она, и я подумал, что директор этих курсов может смело плакать от счастья.

Охара перешла к делу.

— Этот профессор Элмс — очень приветливый старичок, — сообщила она. — И веселый к тому же. Очень подробно мне все рассказал. «Эдвайзером» у Ёды он проработал с девяносто первого года по девяносто третий. На мой вопрос, что этот Ёда за человек, он ответил так: «Ну, достаточно талантливый, достаточно веселый… С окружающими ладил достаточно неплохо… Ни заклятых врагов, ни ярых поклонников не имел…» Еще немного помялся да и закончил: «В общем, человек достаточно приличный». А когда я спросила, что бы он сказал, если бы Ёда стал большим японским политиком, он ужасно развеселился. «Надеюсь, уже от одного присутствия в японской политике достаточно приличных людей ее самочувствие заметно улучшится». Ну, то есть профессор считает, что японской политикой занимаются недостаточно приличные люди…

— Полностью согласен с господином профессором.

— Но по-настоящему сильное впечатление Ёда произвел на него только однажды.

— Когда же?

— В девяносто втором году, когда в Луизиане застрелили японского студента. Помните, громкое дело было? Парнишка решил попугать друзей на Хэллоуин, но перепутал дом, и хозяин застрелил его из винтовки. Семья погибшего только через два года добилась, чтобы убийцу посадили. А поначалу суд признал его невиновным… Так вот. Сразу после этого и по Си-эн-эн, и по спутниковому телевидению японцы на чем свет стоит ругали американский закон, из-за которого у обычных граждан скопилось столько оружия. И только Ёда в своих передачах держался очень спокойно, будто ничего ужасного не произошло. Профессор Элмс вообще хорошо разбирается в японских реалиях. И поэтому страшно удивился, когда Ёда в одном из выступлений вдруг заявил, что в детстве сам не раз забавлялся стрельбой из пистолета…

— Хм-м? — промычал я, протягивая к ней руку. — Одолжи-ка мне трубочку!

— Куда это вы звонить собрались?

— Наконец-то захотел пообщаться с профессором Ёдой.

— С чего это вдруг?

— Гиперсуперновость. Похоже, процент якудзы в наших рядах несколько выше, чем я думал. Это тебе не пять процентов, как в пиве. Здесь уже, скорее, русской водкой попахивает…

15

Глядя на распечатку с резюме профессора Ёды, я набрал телефонный номер его кафедры. «Секудочку, — ответили в трубке. — Соединяем с его кабинетом». Наверное, не застану, подумал я — и ошибся. «Сэнсэй!» — позвал его какой-то молодой голос. Серьезная, видать, субординация в этом университете Эдо. Наконец сам сэнсэй подошел к телефону.

— Ёда слушает!

Я представился. При слове «Тайкэй» он сразу же вспомнил, кто я.

— А! Так это вы звонили насчет кончины президента Исидзаки?

— Совершенно верно, — ответил я. — Уж извините, что побеспокоил.

— Ничего страшного… Чем обязан на этот раз?

— Я по поводу одного нелепого слуха.

— Слуха? Какого же?

— Говорят, вашу кандидатуру выдвигают на выборы в Палату советников…

В трубке весело рассмеялись:

— Интересно! Кто же распространяет такую чушь? Вот недавно и газетчики то же самое спрашивали… Чего только не выдумают эти репортеры!

— Но я это услышал от знакомого.

— Вот как? И что это за знакомый?

— Этого я сказать не могу.

Он выдержал небольшую паузу, потом спросил:

— Ну, хорошо. Если вы считаете подобные, э-э… фантазии правдой, чего именно вы от меня хотите?

— Видите ли, сэнсэй, я ваш давний поклонник. Подумал — может, я мог бы вам чем-нибудь пригодиться? Вот и наш президент, пока жив был, очень вас уважал…

— Вы очень любезны, Но я занимаюсь академической деятельностью. И лезть в политику ни малейшего желания не испытываю.

— И все потому, что какой-то несчастный ролик не выйдет в эфир?

— Не понимаю… О чем вы?

— О возможности выпустить в коммерческой телерекламе фальшивую «хронику событий» с вашим

участием.

Снова пауза. Правда, на сей раз совсем другого характера.

— Прошу извинить, — сказал он. — Но для того, чтобы обсуждать нелепые слухи, я временем не располагаю. Прощайте!

— Но может, вам интересно узнать и другие нелепые слухи?

— ?..

— Говорят, что помимо академической деятельности сэнсэй также тесно сотрудничает с одной мафиозной организацией…

В трубке злобно хрястнуло, и связь оборвалась. Похоже, академических деятелей правилам хорошего тона не обучают.

В голове всплыла видеозапись, которую показывал Исидзаки. Финальная сцена с лицом Ёсиюки Ёды в лучах рассвета. Улыбка абсолютного блаженства на губах. Я сравнил эти мастерские кадры с его манерой швырять телефонную трубку. Небо и земля… Признаться, такого смятения от Ёсиюки Ёды я не ожидал.

— Ну, шеф? — спросила Охара. — Что-нибудь получилось?

— Долгого разговора не вышло. Но одну вещь я понять успел. Этот Ёда — и правда приличное черт-те что.

Она собралась было закидать меня вопросами, но тут за стойкой показалась Нами-тян.

— Эй… Что тут у вас происходит?

— Ничего особенного, — заверил я хозяйку. — Ведем научные дискуссии.

— Хм-м… Значит, малыш тебе уже все рассказал?

— А что он должен был рассказать?

Майк неловко улыбнулся й почему-то отвел глаза. Сестра же на братца даже не глянула.

— Ну он же у нас обратно в Штаты собрался, — ядовито улыбнулась она. — Экономику свою изучать. В последнее время только о ней и думает. Вы разве не об этом беседовали?

— Ну вот еще! — проворчал Майк. — Когда это я такое говорил?

— Ой, да ладно! Я что, не понимаю? Кто кричал «вернусь обратно ко всем чертям»?

Майк уставился в потолок и вздохнул. Я впервые заметил, каким ребенком он выглядит рядом с сестрой.

Охара, видимо, подумала о том же.

— Послушайте, — сказала она. — Я все время хотела спросить, но…

— Наверно, о нас с Майком?

— Но может, это невежливо?

— Если думаешь, что невежливо, то и не спрашивай.

Охара покраснела.

— Прошу прощения. Я просто подумала, что вы вместе так здорово смотритесь…

— Да брось ты, я же шучу. Мы уже привыкли. Оттого что мы с ним разного цвета, все вокруг стесняются спросить, что у нас за отношения. Даже когда узнают, что мы брат и сестра. Странные люди!

— Я тоже странный, — вставил я. — Но стесняться не буду. Интересно же, как такие сестры с братьями получаются. Может, расскажешь?

Нами-тян взглянула на меня и усмехнулась.

— А чего бы не рассказать? Хотя ничего тут интересного нет. Обычная серая жизнь…

И она рассказала, что когда-то ее мать развелась с японским мужем и уехала с дочкой в Америку. Давно, еще четверть века назад. Судя по всему, женщина была волевая. Получила второе образование и устроилась на работу в финансовую компанию. Но еще в университете познакомилась с чернокожим профессором по фамилии Вильяме и вышла за него замуж. Вскоре после женитьбы на свет появился Майк. Но их международный брак долго не продержался. После развода мать с детьми вернулась в Японию, а отца обязали выплачивать солидные алименты. Вильямсу пришлось оставить профессуру и заняться бизнесом. Поначалу все трое жили в Японии неплохо, ни в чем не нуждались. Но через несколько лет мать погибла в аварии. А еще через год брат с сестрой осуществили давнишнюю мечту матери — открыли свой бар, в котором играла ностальгическая музыка семидесятых. Чтобы открыть заведение, потратили часть наследства. А в последнее время Майк начал тратить все свободное время на чтение книжек по экономике. То ли через гены передалось, то ли звонки да письма от отца повлияли, но «малыш», похоже, увлекся этим всерьез. Сестра заметила, к чему все идет, и они стали всерьез подумывать о его возвращении в Штаты.

На этом Нами-тян закончила. Говорила она коротко и недолго, всего минут пять. Ни фамилии матери, ни своего настоящего имени не назвала. По ее будничному тону можно было подумать, будто такие истории случаются на свете сплошь и рядом.

Слушая ее рассказ, я вспомнил отношения Дзюнко Кагами и Киэ Саэки. Разница в возрасте у сестер была абсолютно такой же.

— Думаю, парню и правда стоит выучиться всерьез, — сказал я. — Это будет ему очень к лицу.

Нами-тян внимательно посмотрела на меня, но не нашла что ответить. Майк тоже молчал. В эту минуту в бар заявилась помощница-европейка.

— Привет, хозяйка! — крикнула она, и Нами-тян ушла с ней на кухню.

Я посмотрел на часы. Без десяти шесть. Пора открывать заведение. Собрав со стойки бумаги, я затолкал их в карман и окликнул Майка.

— Я смотрю, контора у этой «Ёсинага» — в районе Ногидзака. Это сразу напротив Управления обороны, верно? Как думаешь, там еще открыто?

— Да, обычно они до семи… А ты что, идти к ним собрался? Зачем?

— Да так… Раз уж все равно на Роппонги — загляну на всякий случай. На чашечку кофе с президентом Сугино.

— Да вы что, шеф? С температурой тридцать девять?! — вмешалась Охара. — Срочно домой — и спать! Иначе точно в ящик сыграете!

— Боюсь, что поспать мне сегодня уже не дадут… Она взглянула на Майка:

— О чем это он?

— Ну ты же слышала, как папаша сэнсэю звонил? — усмехнулся Майк. — Наживка заброшена. Рыбка плывет на крючок.

Я с интересом посмотрел на него. Проницательный парнишка, что и говорить… Но Охара по-прежнему не понимала. И тогда он объяснил:

— Когда люди, связанные с якудзой, попадают в какой-нибудь крутой переплет, на сцене должен появиться их босс, который решит все проблемы. Такой уж у них сценарий, всегда и везде… Только что по телефону папаша сильно напугал Ёсиюки Ёду. Значит, те, кому велено контролировать ситуацию, уже зашевелились и скоро полезут на свет, как осы из гнезда. Да и те красавчики, что вчера сюда заглядывали, вряд ли смолчали в тряпочку. Наверняка уже рассказали кому положено, чем дело кончилось, пускай и приврали чуток… А разузнать, где наш дядя живет, для ихнего брата — раз плюнуть! Так что спокойного сна ему желать пока бесполезно…

— Так что же, он позвонил, чтобы выманить из логова якудзу?!

Майк кивнул. Побледнев от ярости, Охара стрельнула по мне глазами:

— Что за глупости?! Вот уж не думала, что мой начальник — такой беспросветный идиот!

— Согласен, — поддакнул Майк. — Но в случае с папашей остается только рукой махнуть. Горбатого могила исправит…

— Кстати, — вклинился я. — Если до «Ёсинаги» на такси добираться, дорога сильно забита?

— Забита — не то слово, — ответил он. — Парализована. На такси — полчаса, не меньше. А пешком минут за пятнадцать дойдешь.

— Ладно, тогда прогуляюсь… — Я повернулся к Охаре. — Тебя, кстати, все это уже не касается.

— Как это не касается? Я же выполняю приказ!

— Какой еще приказ?

— Начальник отдела Санада велел мне принимать у вас дела. А вы хотите, чтобы я не знала, что происходит? Как же я буду разгребать завалы после задания, которое вам поручал сам президент?!

— Ладно, — вздохнул я обреченно. — Сделаем так. Раз уж ты принимаешь дела — завтра утром я тебе предоставлю подробный отчет. А сейчас ты пойдешь домой. На сегодняшний день пока еще я твой начальник. Так что слушай мою команду.

— Я поняла. Но до этой «Ёсинаги» я все-таки вас провожу. Заодно загляну в один бутик на Ногидзаке, давно собиралась…

— Это уже твои проблемы. Делай как хочешь. Я поднялся.

— Пиво было за счет заведения, — объявил Майк.

— Слабое место всех теоретиков, — покачал я головой и заплатил по счету.

Он вздохнул, но покорно взял деньги.

Я повернулся к выходу, но он окликнул меня:

— Поосторожней на улице. Сразу вряд ли что-нибудь случится, но как стемнеет — будь начеку. И не рискуй почем зря.

Я обернулся:

— Большего риска, чем на мотоцикле твоей сестренки, все равно не придумаешь!

— Это уж точно, — кивнул он, пряча улыбку. Когда я открывал дверь, нам в спину пропели гитары. Джим Кроче затянул свою нетленную «Time in a Bottle».

Вопреки ожиданию на улице было свежо. Полуденная жара растворилась бесследно.

— Просто волшебная парочка, — пробормотала Охара словно самой себе. — Редко бывает, чтобы брат с сестрой так дружили.

— Да уж, — согласился я. — Столько лет выживают спина к спине… Понятно, отчего насчет учебы в Штатах так колеблется.

Мы вышли на улицу Гайэн-Хигаси. Майк не ошибся: машины забили всю проезжую часть и застыли, как на фотографии. Солнце уже почти село. Вокруг, докуда хватало глаз, мелькала неоновая реклама, и лишь жидкая тьма в промежутках еще отливала красными сполохами в последних лучах заката. Я всмотрелся в эту багряную тьму и невольно вспомнил другой закат — на стене дома Исидзаки, когда началась заупокойная служба. Что ни говори, а сегодняшний закат был куда тяжелее и угрюмее. Ближе к горизонту небо стало совсем кровавым, и неоновые иероглифы мерцали в нем, точно тлеющие угли.

Я стоял посреди улицы, забитой машинами и людьми. Молодые энергичные люди проносились мимо, задевая меня плечами и наступая на ноги. В голове все крутился рассказ Нами-тян. «Обычная серая жизнь…» Много лет я потратил на то, чтобы жить такой жизнью. И даже какое-то время считал, что добился цели. Но может быть, сама эта цель — иллюзия? Может, все дело в интонации, с которой она говорила? Ведь какая бы яркая ни выпала человеку судьба, — что толку, если он сам перекрашивает ее в серый цвет?

Я стоял посреди улицы и смотрел на полоску заката. Наконец удивленный голос Охары вызвал меня из забытья.

— Эй, шеф! Что вы там разглядываете?

— Закат. Уже почти кончился.

— Любите закаты?

— Терпеть не могу.

— Почему?

— Сразу прошлое вспоминается.

— Вот как? Что же именно?

Ничего не ответив, я двинулся в сторону Ногидзаки. Охара молча последовала за мной.

Ближе к перекрестку Роппонги толпа начала прибывать волна за волной, и вскоре уже невозможно было перейти через дорогу, не петляя среди пешеходов. Странный район, бурлящий в самом сердце гигантского города исключительно для того, чтобы попавший сюда мог оборвать все связи с нудной тяжелой работой и обязанностями серой обычной жизни. Моих сверстников — по пальцам пересчитать. Толпа, которая не идет никуда конкретно, кружится на месте и наслаждается сама собой. Уж не знаю, с какими целями прибыли сюда эти люди, но ни одного скучающего лица не заметно. Я глазел по сторонам, и ни о каких закатах больше мыслей не возникало.

— А знаешь, Охара, — сказал я ей на очередном перекрестке. — Нам ведь с тобой общаться уже недолго осталось, правда?

— Да уж…

Мы переправились через дорогу, и среди галдящей толпы я продолжил:

— Так и быть, я отвечу на вопросы домашнего задания. Почему-то вдруг захотелось. Ты ведь просила рассказать тебе сказки о моем прошлом?

— Но тогда пойдемте туда, где потише…

— Да нет, не стоит! Всего-то разговора на пять минут. О том, как я убил своего отца.

Она онемела.

С чего бы начать?.. С чего угодно, ошарашенно выдавила она. И я начал с чего угодно.

Мой отец был третьим по счету главарем банды Сиода.

Я знаю это имя, сказала она. Уже более спокойным голосом. И добавила, что услышала его в разговоре Санады и Одзаки во время заупокойной службы. Ну и хорошо, кивнул я. Мне же меньше рассказывать.

В эту минуту мы уже подошли к Управлению национальной обороны. Я хотел продолжить, но не был уверен, получится ли у меня так же коротко и складно, как это вышло у Нами-тян.

Я остановился. Озноб и усталость давали о себе знать. Мы подошли к палисаднику у стены здания, и я присел на каменный бордюр. Не боясь испачкать одежду, Охара пристроилась рядом, не глядя на меня. Ее рассеянный взгляд устремился куда-то через дорогу, в тесный квартальчик вечерних пивнушек и забегаловок. С минуту я разглядывал вместе с нею фигурки завсегдатаев, а затем продолжил рассказ. Так, будто разговаривал сам с собой.

Я не знаю, как зовут мою мать. Видимо, уже к старости отец переспал с какой-то случайной женщиной, в результате чего я и появился на свет. Других детей у него, по-моему, не было. Как получилось, что я стал жить у него? Этого я тоже не знаю. Ни разу об этом не слышал. Когда я начал соображать, что происходит вокруг, я уже воспитывался в отцовском доме и не задумывался, что все могло быть и как-нибудь по-другому.

В общем, не знаю, как насчет матери, но отец мой был жестоким и деспотичным. Звали его Хидэюки Хориэ. Наверное, последний японский бандит, от которого еще пахло средневековым якудзой. Банда Сиода сформировалась сразу после войны из воротил — спекулянтов черного рынка. И ко времени, когда мой папаша ее возглавил, держала в кулаке весь район Канто. Несмотря на свое плебейское происхождение, это была на редкость сильная организация с традиционным уставом и старыми, классическими «понятиями». От кого-то я слышал, что характер отца с самого детства затачивали для единственной цели — передачи огромной власти в надежные руки. Сам он считал себя «прирожденным игроком», и ничем, кроме этого. Бандитскую братву держал в черном теле, а собственного сына в постоянном страхе. Сколько раз он меня колотил — сосчитать невозможно. Никаких «сыновних чувств» к такому родителю у меня, понятно, и быть не могло. Однажды он ударил меня лишь за то, что я выбросил карандаш — достаточно длинный, чтобы им еще можно было писать. «Знай цену вещам», — только и сказал он.

Возможно, тогда-то в моей голове и зародился неосознанный план: послать папашу с его «воспитанием» ко всем чертям. Уже в первом классе школы меня отдали в секцию кэндо, которую вел папашин знакомый. Это было единственное увлечение, привитое мне отцом. Которое, впрочем, уже очень скоро переросло в нечто большее. Я стал мотаться на тренировки как по утрам, так и после уроков, не страшась никаких перегрузок. Довольно скоро наставник подошел ко мне прямо в зале. «Молодец! И реакция, и мышцы что надо», — сказал он, похлопав меня по плечу, и это вдохновило меня еще больше. Шутка ли — впервые в жизни меня за что-то хвалили! «Только смотри носа не задирай», — добавил наставник.

С одной стороны, он был прав: причин задрать нос у меня хватало. Уже в пятом классе я занимался в группе для старшеклассников. А в схватках со вторым даном — парнем, который участвовал во Всеяпонском чемпионате среди юниоров, — я выигрывал два поединка из пяти. Но как бы упорно я ни тренировался, наставник не вызывал меня на аттестацию. «Даны присваивают с седьмого класса!» — только и повторял он. Я знал, что таковы правила, и честно ждал до седьмого. Но и в седьмом классе ничего не изменилось: я по-прежнему не получал никаких данов и тренировался вхолостую. Пока не догадался, что такова была воля моего отца.

И тогда я перешел в муниципальный клуб кэндо. Не знаю, практикуется ли это и сегодня, но в те времена раз в неделю, в вечернее время, зал открывали для всех желающих. И разрешали схватки со взрослыми. А наставник этого клуба, в числе прочего, тренировал полицейских. Я на всю жизнь запомнил, с каким сожалением он однажды вздохнул: «Эх! Не будь твоим отцом Хидэюки Хориэ — из тебя мог бы выйти очень крутой полицейский…»

Отцова «братва» — молодые гангстеры, постоянно торчавшие в доме, — звали меня «малой». И хотя папаша грозился, что скоро мне придется выполнять те же домашние поручения, что и им, — я был еще слишком мал, и бандюги обращались со мной как с ребёнком. Одного из них, помню, звали Дайго Сакадзаки. Каждый раз, когда я убегал из дома на тренировки, закинув за спину сумку с доспехами и деревянный меч, он провожал меня глазами и загадочно улыбался.

Однажды, классе в восьмом, я не выдержал.

— Что-то не так? — спросил я его.

— Пора бы уже и на мне свою деревяшку опробовать, — все так же улыбаясь, ответил он. — Да, наверно, отец не позволит…

Я удивился. Вот уж не думал, что этот Сакадзаки соображает в кэндо! В тот же вечер, улучив минутку, я попытался уговорить отца. Против обыкновения папаша расхохотался.

— Ну что ж! — проревел он. — Наверно, тебе и правда пора… Давай поточи об него коготки!

Наш поединок состоялся наутро во дворе дома. Ну-ка, посмотрим, на что ты способен, усмехался я в душе. Сейчас ты у меня получишь… Не самые скромные мысли, что говорить.

Не успели мы выставить перед собою мечи, как меня парализовало. Я ощутил, что сражаюсь с каменной стеной. В первые же десять секунд он коснулся моих лица и плеча — сразу две чистые победы. Сказать, что противник оказался мне не по зубам, — значит не сказать ничего. До этих пор я даже не представлял, что на свете бывают мастера такого уровня. Ни в маске, ни в другой амуниции этот человек не нуждался. И сейчас нацепил доспехи исключительно из уважения ко мне.

Мы опустили оружие. И только тут до меня дошло, что вообще происходит. Я согнулся в поклоне.

— Хочу тренироваться с тобой каждый день! — попросил я.

— Если разрешит твой отец, — засмеялся он. Мы начали тренировки со следующего утра. И за два года не отменили ни разу. Если шел дождь, нам разрешали заниматься в гостиной. Я даже не стал записываться в школьную секцию кэндо: уроков Сакадзаки было более чем достаточно.

Гром грянул холодным февральским утром, когда я уже перешел в десятый класс.

Я закончил тренировку с Сакадзаки и, перед тем как отправиться в школу, занимался уборкой в доме. Как и предупреждал отец, теперь у меня были обязанности наравне с остальными. Я вычистил туалет, надраил пол в коридорах и отправился в отцову комнату заправить печь керосином. Пока я возился с канистрой, отец сидел за столом и курил, уткнувшись в газету. Стояло обычное тихое утро.

Внезапно на сёдзи[37], ведущие в сад, надвинулась черная тень. Одна из дверей отлетела в сторону, и в комнату ворвался мужчина. Отец поднялся из-за стола. Раздался оглушительный треск.

О том, что это выстрел, я догадался, лишь увидав пистолет. Стиснув оружие в руках, мужчина стрелял в упор с полутора метров. Два выстрела прогремели один за другим. Отец пошатнулся и пошел на противника. Тот явно не ожидал подобной реакции и застыл на месте, даже не пытаясь увернуться. Отец поднял руки и стиснул мужчину в объятиях. Тот в ужасе выпучил глаза. И тогда между их телами прозвучал третий выстрел.

Вся сцена заняла не больше минуты. Я замер у печки, не в силах пошевелиться.

Голова отца повернулась ко мне. Не разжимая объятий, он произнес своим обычным голосом:

— Масаюки! Бросай канистру. Вон ту, с керосином, живо!

Я не сразу понял, о чем он. Но когда команда повторилась, мое тело повиновалось само. Отец умел разговаривать только приказами. И за всю жизнь я не ослушался его ни разу.

Пластиковая канистра опустела всего на треть. Слишком тяжелая, чтобы бросать. Я ухватился за ручку и подтащил ее к отцу по татами. Его губы кривились так, словно он улыбался.

—Отойди подальше, — все так же спокойно приказал он.

Я попятился на какую-то пару шагов. Прижимая мужчину к груди, он протянул одну руку к канистре, поднял ее над собой и вылил весь керосин на голову и ему, и себе. Глаза мужчины чуть не вылезли из орбит. Он задергался, но без толку: предсмертная хватка отца оказалась железной.

— Масаюки, — сказал отец, — кинь зажигалку. На пару секунд я замешкался. До меня наконец дошло, что должно случиться. Но отец заорал, и я повиновался. Подошел к столу и взял то, что он просил. Его любимый «ронсон» показался мне страшно тяжелым. Не успел я протянуть зажигалку отцу, как услышал громкий хлопок — звук полыхнувшего пламени.

Я стоял с протянутой рукой и смотрел, как голубые языки огня окутывали[38] пару кукол, застывших в обнимку передо мной.

Отец посмотрел мне в глаза. Очень спокойно, почти безмятежно. Теперь, в языках пламени, я отчетливо разглядел кривую усмешку.

— Запомни, Масаюки!.. — прохрипел он. — Наше время прошло! Среди таких, как мы, тебе больше делать нечего!.. Запомни это!.. Всеми кишками запомни!..

Он пытался кричать что-то еще, но уже неразборчиво. Костер из дергающихся тел затрещал, пламя сделалось красным. Я вслушивался в звуки горящего человеческого мяса. Керосиновый смрад перемешивался с вонью поджаривающейся плоти.

Лишь когда в комнату ворвался кто-то еще, я заметил, что сижу на полу. А моя левая кисть охвачена пламенем, и голос Сакадзаки кричит мне об этом.

Я ушел из дома на следующее утро. Перед уходом я рассказал Сакадзаки обо всем, что произошло, но умолчал о своем решении никогда больше сюда не возвращаться.

Подробностей гибели отца полиция не узнала. Кажется, какой-то знакомый врач подмахнул заключение о смерти в результате инфаркта. И авторитеты банды Сиода, понятно, тут же начали делить власть. Правда, узнал я об этом уже не от них.

На прихваченные из дому деньги я снял небольшую квартирку на Сангэнтяя, а еще через несколько дней нашел работу. Присочинив себе лишних пару лет, устроился официантом в молодежное кафе на Сибуя-Коэн, где тусовались студенты, играл рок-н-ролл и никакая якудза не появилась бы даже спьяну.

А через месяц по банде Сиода, и без того раздираемой интригами, пополз странный слух. Дескать, какой-то молодой ублюдок на мотоцикле подкарауливает «братков» и избивает до полусмерти деревянным мечом. Сам, однако, ни в какой группировке не числится. Разъезжает всегда один, «работает» без помощников и у каждой жертвы выпытывает только одно: кто главарь банды и где его можно найти?

Но что бы ему ни отвечали, разговор неизбежно заканчивается переломанными костями или увечьями. По жестокости его нападения скорее напоминают средневековые пытки. Легко расправляется даже с группами из двух или трех человек. Убежать от него невозможно. Если же силы неравные, всегда успевает скрыться на мотоцикле. При виде того, что он делает со своими жертвами, даже самые отпетые головорезы морщатся и отводят глаза. А молва о «потрошителе» с каждым днем становится все ужаснее. Имени его никто не знает. По номеру мотоцикла вычислять смысла нет: все равно краденый. Единственная примета — бинт на левом запястье…

Из одних только разговоров с этими жертвами я выведал куда больше о мире якудзы, чем знал до сих пор. Но даже из них никто не мог сказать, кто и зачем убил моего отца.

Прошло полгода. В банде Сиода запахло паникой. Тогда-то ко мне домой и заявился нежданный гость.

Летним вечером, часов в десять, в дверь постучали. Наверно, разносчик газет или газовый инспектор, подумал я и открыл. Но за дверью стоял Сакадзаки.

— Привет, малой, — улыбнулся он. — Давненько не виделись.

Похоже, он был один. «Можно зайти?» — читалось в его глазах. Я кивнул. Он прошел в мою крохотную квартирку, уселся по-турецки на выцветшее татами. Скользнул взглядом по деревянному мечу в углу комнаты. И произнес:

— Классный мотоцикл у тебя во дворе… Кубов на двести пятьдесят, верно? В подворотнях рассекать — лучшего и не надо.

Я ничего не ответил, и он продолжил:

— Ты прости, что так неожиданно. Но и молчать дальше нельзя. Один человек в коме. Трое искалечены до конца жизни. Костей переломанных просто не сосчитать… Так нельзя, малой! Тобой уже интересуются фараоны. Я не хочу, чтоб ты стал убийцей. А если продолжать в том же духе, — очень скоро у тебя за душой будет труп. Я молчал.

— Извини за дерзость, малой. Но я понимаю, что тобой движет. Я выяснил все, что ты хочешь узнать. И пришел с поклоном. Пора обо всем договориться.

— Кто сдал отца? — наконец спросил я его. Убийца заявился к отцу только что не в спальню.

Наводка на дом главаря якудзы должна была стоить немало.

— Один вонючий ублюдок, за деньги, — ответил Сакадзаки. — Его имя тебе ничего не скажет, только уши замараешь. После того, что случилось, сразу исчез. Никто не знает куда.

— А кто ему заплатил?

— Это я тоже вычислил. Мелкая шайка безмозглых придурков. Эти бараны даже не поняли, с кем дело имеют. Дня через три будет разборка. Всех передавим как тараканов.

— Тогда я тоже пойду.

Сакадзаки уткнулся лбом в татами. Его слова зазвучали глуше, отдаваясь в соломенной циновке.

— Этого делать нельзя. Я пришел предупредить, чтобы ты больше нигде не светился. Наша братва помоложе засекла твой мотоцикл. И уже несколько дней следит за любым твоим шагом. Сам подумай: откуда я узнал, как тебя найти? Вот почему я не называю тебе имени этой вонючей шайки… Освежи свою память, малой. Или ты забыл, что сказал тебе перед смертью отец? А ведь это была его последняя воля!

— Я ничего не забыл, — сказал я. — Все так и будет. Но сперва кое-кто заплатит по счету сполна.

Он поднял голову и посмотрел на меня, словно прося прощения. И все-таки я заметил в этом взгляде что-то еще.

— Я знал, что ты так ответишь, — выдохнул он. — Но не предполагал, что так рано. Я думал просить тебя об этом лет через десять. Но прошу сейчас.

И он снова уткнулся головой в пол. Бездонная тишина пролегла между нами.

— Ладно! — сказал я наконец. — Хватит мордой пол подметать. Если на то пошло, давай так. Ты берешь меч, и я беру меч. Проиграешь — ведешь меня на разборку. Победишь — все будет так, как ты хочешь.

Мои слова совершенно не удивили его.

— Но я не вижу мечей, — сказал он спокойно.

Я мотнул головой в угол, где стоял деревянный меч.

— Еще один есть в шкафу.

— Возможно, кому-то из нас придется умереть, — добавил он, не меняясь в лице.

— Ничего, — сказал я. — Не жалко.

— Хорошо, — кивнул он. — Где?

— На берегу Тамагавы. Там склоны пологие, в самый раз.

В такси мы не сказали друг другу ни слова. Я вглядывался в темноту за окном, взвешивая собственные слова. Почему я предложил ему разобраться именно так? В памяти, одно за другим, проносились события последних двух лет. Двух долгих лет, из которых мы с ним не пропустили ни одного рассвета. Поначалу он выступал только в защите, но со временем я уже отражал его нападения. И к концу этого срока набил руку настолько, что выигрывал примерно одну схватку из трех. Но самое главное — я чувствовал, что готов к реальному бою. Сотни, если не тысячи раз отражал по-настоящему смертоносные удары профессионала. Даст бог, повезет и на этот раз. В реальном бою никто не присуждает победу при первом касании. Никто не сравнивает, задел ты противнику голову, руку или плечо. Завалить противника любым способом — вот и все твои правила. Завалить раз и навсегда, пусть даже ценой его жизни. Способен ли я? Может, как раз это мне захотелось проверить?

Выйдя из машины, мы все так же молча спустились на берег реки. Он поклонился мне. Я не ответил.

Было тихо. Только луна отражалась в еле слышно журчащей воде. Разувшись, мы стояли босиком на земле. И когда оба выставили мечи перед собой, он нарушил молчание.

— Ну что, не затек еще? — выдохнул он, точно сплюнул. — Давай-ка по-настоящему!

В ту же секунду я сделал выпад. Поскольку знал: упусти я этот шанс — другого может не подвернуться. И уже на третьем шаге раскроил ему череп слева. В миг удара я был абсолютно в этом уверен. Но тут же понял, что просто врезал по его мечу. Он нырнул назад, перехватил удар — и мой меч, кувыркаясь, полетел в небеса.

Под лязганье деревяшки, покатившейся по камням, я сполз на колени.

— Извини, — произнес Сакадзаки у меня за спиной.

— Да нет, — покачал я головой. — Я знал, что мне тебя не одолеть.

— Ну что ж, — сказал он. — Как ты и хотел, я заплатил по счету сполна. Теперь твоя очередь…

Я кивнул:

— Что обещал, то сделаю. Я выхожу из игры. Как и хотел отец. Остальное доделай сам.

— Все будет в порядке, не беспокойся. Только вот еще что. Теперь ты, малой, человек из другого мира. Пожалуй, нам не стоит больше встречаться…

— Да уж, — кивнул я. — Больше встречаться незачем.

Я стоял на коленях и слушал, как его шаги удаляются вверх по склону. Внезапно он остановился.

— Зимнее утро, малой! — донеслось до меня. — Вот что я вспоминаю. Как мы с тобой тренировались зимой в саду. Здорово! И как скрипела изморозь под ногами. Очень здорово… Мне повезло, что в моей жизни такое случилось. Я никогда этого не забуду.

Я стоял на коленях, уставившись в землю, залитую лунным светом. Его шаги удалялись все выше по склону, пока не затихли совсем. И осталась одна тишина.

Больше мы с ним не встречались ни разу. До тех самых пор, пока не столкнулись на заупокойной в доме у Исидзаки.

16

С тех пор, — я вытянул перед Охарой левую руку, — этот ожог и напоминает мне о том, как я убил своего отца.

Несколько секунд она разглядывала ожог, затем посмотрела мне в лицо. Закат за ее спиной догорел, и лишь яркий неон безуспешно пытался расцветить ночное небо своими примитивными узорами.

— Но все-таки, — возразила Охара, — вы же не сами его убили!

— Да какая разница? Пускай он умер не от моей руки. Но я же понимал, чем дело кончится, — а все равно выполнял его приказы как заведенный.

— Но может, он пытался таким образом спасти сына? Вы об этом не думали?

— Кто его знает… В те времена даже в самых жестких разборках якудза не поднимала руку на членов семьи. Было такое жесткое правило. Другое дело, что меня могли перепутать с молодыми бандитами. И как раз этого он мог опасаться. Не знаю. Сейчас уже гадать бесполезно.

— Что же вы делали дальше?

— Как видишь, умудрился дожить до преклонных лет. Хотя, конечно, образцовым членом общества меня назвать трудно… В школу я не вернулся.

Поработал в кафе, потом сдал экзамены о среднем образовании. Потом и в вуз поступил. Да к тому времени подыскал работу поинтереснее, вот и бросил учебу на середине. Наверно, я говорил тебе — устроился в «Фудзи-про». Небольшая фирма по изготовлению рекламных роликов. Давно уже разорилась…

— Но неужели бандиты, на которых вы нападали, не пытались вам отомстить? После всего, что вы с ними сделали…

— Нет, — покачал я головой. — Я и сам к этому готовился поначалу. Из кэндо ушел, но еще два-три года деревянный меч под рукой держал. Но ничего не случилось. Сначала сам удивлялся, но потом понял. Унаследовав власть, Сакадзаки наверняка заключил с ними какую-то сделку. Иначе на такую роскошь, как насморк, я бы сейчас не рассчитывал.

— Но зачем этот Сакадзаки явился на заупокойную службу нашего президента?

— Да откуда ж я знаю? О смерти Исидзаки он мог узнать из любой газеты, А мы с ним до этих пор вот уже тридцать лет не виделись. Хотя, конечно, узнали друг друга сразу…

— Вы с ним о чем-нибудь говорили?

— Обменялись приветствиями, и все. Парой фраз, не больше. Кажется, и не заметил никто.

— Ну хорошо, а почему вы решили рассказать об этом сейчас?

— По-моему, у меня в мозгах помутилось.

— То есть?

— Обычно я никогда не спрашиваю у человека о его прошлом, пока он сам рассказать не захочет. Например, та же Киэ Саэки сама о себе говорить начала, я ее за язык не тянул. И обычно с этим никаких проблем не возникает. В мозгах, я имею в виду… Но сегодня, когда Нами-тян стала отнекиваться, я вдруг тоже ее попросил. Это очень на меня не похоже.

— А я думала, вы просто меня выручали, разве нет?

— Ну, не знаю. Думай что хочешь, мне все равно… И вообще, я передумал. Вот тебе новый приказ начальства. Ступай-ка ты, милая, домой.

Она собралась что-то сказать, но я перебил:

— Вот и про бутик на Ногидзаке ты на ходу сочинила, верно же?

— М-да… Шестое чувство у вас что надо, шеф.

— Да какое к черту шестое? Тут и ребенок догадается. Хочешь врать убедительно — иди в ногу со временем. Двадцать первый век на носу! Цифру от аналога на глаз не отличить, а ты мне про бутики.

— Поняла, — слабо улыбнулась она в полумраке. — Учту, когда снова соврать захочется… В общем, если я вам больше не нужна, — ухожу. Но с одним условием.

— Знаю, знаю. Как только закончу с «Ёсинагой», пойду домой и лягу спать.

— Этого мало! До этого надо еще поесть как следует, а в постели укрыться двумя одеялами.

— Ладно. Уж постараюсь себя до могилы не довести. Высплюсь как полагается. Для ночных гостей сегодня, пожалуй, еще рановато.

Она покачала головой и поднялась с бордюра с довольно странным лицом.

— Ну, хорошо… Хотите, напоследок расскажу свое впечатление?

— Впечатление?

— Какой бы вы жизнью раньше ни жили, шеф, — лучшего начальства, чем вы, у меня не было никогда. И наверно, не будет. Если, конечно, не считать вашей манеры общаться… Вот такое впечатление.

Не представляя, что ей ответить, я неловко усмехнулся. Стоит ли за это благодарить? Тем более что она, скорее всего, права… Мы стояли перед Управлением нацобороны. Прохожих вокруг почти не было, лишь в квартальчике через дорогу закипала ночная жизнь. Я взглянул на ее недвижный силуэт — и зачем-то вдруг задал вопрос, зудевший у меня в голове еще с прошлого вечера:

— Раз у меня все равно в голове помутилось, позволь-ка спросить… У вас с мужем все нормально?

Я тут же пожалел о сказанном, но было поздно. Она рассмеялась:

— Да, у нас с мужем все замечательно!

— Извини. Сболтнул лишнее.

— Да ничего, я понимаю. Если б рассказала ему, что вчера было, он бы, наверно, здорово повеселился.

— Ух ты! Повезло тебе с мужем. Не ценишь…

— Не знаю. Даже если б я с вами целовалась, он бы точно так же себя повел. Так что кто кого не ценит — отдельный вопрос.

Она коротко поклонилась и зашагала по улице в обратную сторону. Какой-то молодой парень тут же окликнул ее, но она не отреагировала. Ее фигурка с гордо выпрямленной спиной влилась в толпу у перекрестка Роппонги и исчезла. Я глубоко вздохнул. Воистину, окружающий мир с каждым днем делался все непонятнее. А может, это я остановился в развитии и не поспеваю за мировой эволюцией?

Я поднялся с бордюра.

До фирмы «Ёсинага» я дошел за какие-то пять минут. На часах было без двадцати семь. Их офис располагался на первом этаже новенького роскошного билдинга. Принадлежало ли им это здание целиком, я не понял. В полусонном квартальчике довольно далеко от метро оно светилось яркими огнями: ребята явно не экономили на электричестве. В отличие от обычных риелторских контор на окнах не висело никаких плакатиков с предложениями об аренде. Над входом — неоновая вывеска: «Офисный дизайн и сделки с недвижимостью».

Стеклянные двери сами разъехались в стороны.

— Добро пожаловать! — прощебетал жизнерадостный голосок. За стойкой приема стояла девчушка в униформе. Двое мужчин за столами корпели над какой-то цифирью. Обычная контора, каких в этом городе миллионы.

Упреждая вопрос, я спросил ее сам:

— Президент Сугино у себя?

Мужчины подняли головы и посмотрели в мою сторону.

— У вас назначена встреча? — спросила она.

— Нет, ничего не назначено. Я его старый знакомый. Проходил мимо — дай, думаю, заскочу повидаться на пару минут…

— Господин Сугино вернется не раньше семи.

— Если можно, я подожду.

— Простите… С кем имею честь?

Я протянул ей визитку. Она отошла показать ее одному из мужчин. Тот поизучал визитку несколько секунд и наконец кивнул.

Девчонка вернулась.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — пропела она и провела меня в комнатку рядом со стойкой. Пара диванов, между ними журнальный столик. Обычная клетушка для приема гостей. Очень скромно, ничего запоминающегося.

Любопытно, подумал я. В интернете они заявляют, что их специализация — «строительный сервис». Вывеска у входа — на порядок скромнее: «офисный дизайн». А закуток для гостей уже совсем простенький. Кто кого водит за нос? Ясно же, что простым смертным вроде Майка и Нами-тян здесь аудиенций не назначают…

Девчонка принесла мне зеленого чаю и вышла. Дверь за ней закрылась, и я остался один в странной комнате, где и взгляду не за что зацепиться.

От нечего делать я решил измерить температуру. Тридцать девять и три. Можно успокоить себя мыслью, что бывало и хуже. Для предстоящей встречи — не самый ужасный жар. Да и за оставшиеся пару часов до сна он вряд ли усугубится.

Измерив температуру, я снова не знал, чем заняться.

Хоть бы музыку включали, подумал я. Скажем, поп-музыку шестидесятых-семидесятых, как в баре у Нами-тян. Тогда бы я мог поразмышлять над словами песен. Вообще-то, в английском я полный профан, но в памяти много чего осталось. В том молодежном кафе на Сибуя-Коэн мне то и дело рассказывали, в какой песне о чем поется. Особенно старалась моя будущая, а теперь уже и бывшая жена Кумико, с которой мы вместе работали. Всякий раз, когда начиналась новая песня, она поднимала пальчик и спрашивала: «А эта — знаешь о чем?» И даже не подозревала, куда я мотаюсь каждый вечер после работы с деревянным мечом за спиной…

Дверь открылась.

В комнату вошли двое. На такое количество я, собственно, и рассчитывал. Мой приемчик со «старым знакомым» сработал как нужно.

Каждому из них было под шестьдесят, но внешне они являли собой абсолютную противоположность. Один был толще меня раза в два и пониже сантиметров на двадцать. Другой оказался худым как щепка и выше меня на полголовы.

— Простите, что заставили ждать! — произнес толстяк с формально-вежливой улыбкой на физиономии.

Оба вручили мне свои визитки. Толстяк оказался председателем совета директоров, президентом Норио Сугино. Визитка худого гласила: «Масами Омия, вице-президент». Оба — из списка владельцев, если верить свидетельству о регистрации. В том, как передал мне визитку Омия, чувствовалась какая-то заминка.

Несколько секунд Сугино разглядывал мою визитку. Хотя наверняка уже обнюхал ее со всех сторон перед тем, как сюда войти. И наконец, подняв голову, крайне подозрительным взглядом уставился на меня.

— «Напитки Тайкэй», рекламный отдел, начальник секции Хориэ… Ну, и где же мы с вами могли, э-э… познакомиться?

— Считайте, что «старый знакомый» — это предлог.

— Предлог?

Воздух в комнате только что не зазвенел от напряжения. Я сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал:

— Видите ли, из компании я увольняюсь. И в ближайшее время подумываю открыть ресторан. Оттого ли, что всю жизнь напитки на свет производил, а может, и просто из интереса. Такой небольшой ресторанчик с хорошей кухней, ностальгической музыкой… Но, вы же понимаете, выбрать для него место — дело серьезное. Хочется, чтобы хозяева помещения были надежными господами, с которыми всегда можно обо всем посоветоваться. Я ведь, признаюсь, в недвижимости очень слабо соображаю. И не хотел бы ставить все свои сбережения на что попало…

— Ах, вот оно что… Значит, господин Хориэ интересуется «Кагами-билдингом»?

Ну и дела, подумал я. Если верить Майку, у «Ёсинаги» чуть ли не с десяток похожих билдингов по всему Токио. Откуда же он понял, что меня интересует именно «Кагами»?

— Совершенно верно. Недавно проходил мимо, смотрю — там вроде второй этаж пустует, я не ошибся?

— Нет, не ошиблись.

— Ну вот, я и запомнил это сразу как вариант! Ведь в ресторанном бизнесе главное — найти хорошее место, не так ли?

— Именно так, — важно кивнул Сугино, скрещивая пухлые ручки на животе. — Ключ к успеху любого ресторана — правильно выбранное место! Это не преувеличение.

Его напыщенный тон явно не соответствовал содержанию его речи. Этот «профи» от недвижимости не спросил меня ни о предполагаемой клиентуре, ни о ценах, ни о концепции ресторана. Мне захотелось расхохотаться ему в лицо, но я кое-как сдержался.

Сидевший сбоку Омия, похоже, был полностью согласен со своим президентом. Но его глаза оставались недвижными. Он смотрел не отрываясь на мою левую руку.

Я дал им понять, что моя семья располагает солидными средствами и что я вовсе не собираюсь открывать ресторан на скромное выходное пособие.

Их реакция тем не менее оказалась весьма неожиданной. Они оставались холодны, как полярные айсберги. Казалось бы, при таком обвале цен на недвижимость можно бы и прогнуться перед клиентом. Особенно в ситуации, когда, по рассказам Майка, арендаторы выселяются из «Кагами-билдинга» один за другим. Ничего подобного — оба смотрели на меня с подозрением и не проявляли к разговору особого интереса.

Наконец я понял. Во-первых, они знают обо мне больше, чем написано у меня на визитке. Во-вторых, этих людей объединяет нечто большее, чем формальный список владельцев компании. И в-третьих, актеры из них получились бы просто бездарные.

И тогда я решил сменить тему:

— Кстати, почему это здание называется «Кагами-билдинг»?

— А?

— Видите ли, я суеверный по части названий. Всегда интересуюсь, откуда берутся разные имена.

— На этот вопрос мы вам не ответим. Слишком все, так сказать, быльем поросло…

— Да что вы говорите! — Я тоже скрестил руки на груди. — Здорово же вам удается вести бизнес с такой короткой памятью! Если я не ошибаюсь, здание построили всего лет восемь назад, не так ли?

С их лиц вдруг исчезло всякое выражение. Я продолжал:

— Все-таки для компании с уставным капиталом в двенадцать миллионов[39] покупка здания за тринадцать миллиардов — большое событие! И если при этом все забывают, откуда взялось его название, остается лишь позавидовать вашему умению вести дела…

— Эй! — не выдержал Сугино. — Ты что там гавкаешь, собака?!

— …Ну а если вы еще и с клиентами разговариваете подобным образом, причина вашего процветания, видимо, заложена в каком-то очень секретном ноу-хау. Разве вас еще не исключили из Союза промышленников? Или Хидэки Кацунума опять все проблемы за вас порешал?

— Откуда тебе это известно? — с плохо скрываемой яростью выдавил Омия.

Так я и думал: мой вчерашний приятель Кикумура никому не сказал о том, что выдал собственного папашу. Что-что, а такие новости даже друзьям на ушко не шепчут.

Сугино пихнул Омию локтем в бок, но я уже поднялся с дивана. Что и говорить, ради такого результата стоило тащиться сюда пешком через всю Ногидзаку.

— На этом я, пожалуй, откланяюсь, — улыбнулся я как можно приветливей. — Боюсь, что аренда вашего помещения создала бы неоднозначную репутацию моему ресторану.

— Господин Хориэ, — с нажимом произнес Омия, не вставая. — Откуда у вас ожог на левой руке?

— Ах, это? Несчастный случай. Старая история… Может, лучше вы мне расскажете, что у вас с правой рукой? Даже визитки толком подать не можете. У вас там точно все кости целы?

Не дожидаясь ответа, я открыл дверь, прошагал через приемную и вышел на улицу.

— Большое спасибо! Заходите еще! — прощебетал мне в спину девичий голосок.

Я прислушался, но больше ничего не услышал. Похоже, с реакцией у ребят тоже не все в порядке.

Влившись в толпу на Роппонги, я задумался, чем бы еще заняться. Но в итоге решил-таки выполнить обещание, что дал Охаре, — вернуться к себе на Готанду и завалиться в постель. Спустившись в метро, я добрался до Эбису по линии Хибия и пересел на кольцевую Яманотэ. Всю дорогу пытаясь собрать воедино то, что узнал до сих пор.

Судя по всему, этот Омия — один из членов банды, которых я тридцать лет назад разукрасил своей деревяшкой. Сколько их было всего — я не считал, но порядочно. Когда-то я часто думал о том, что еще встречусь с ними на узкой дорожке. Но со временем выкинул эти мысли из головы. И вот на тебе. Не успел я рассказать Охаре всю эту историю, как одна из жертв тут же явилась мне, точно потревоженное привидение. Да не просто явилась, а заглянула мне в самую душу.

«Откуда ожог?» — спросил Омия. Месяц после смерти отца моя рука оставалась забинтованной. Единственная примета, по которой меня можно было узнать.

Вдобавок Кикумура наверняка проболтался о том, что я сделал с ним и его дружками. Тридцать лет назад я не боялся ходить по улицам. Если под рукой не было меча, разбирался с помощью любой палки, что валялась поблизости. И это тоже было известно. Слишком много загадок. Лишь в одном можно не сомневаться: те, кто не хочет меня забывать, сужают кольцо. И стычки не избежать. Эй, братва! Может, подождете еще полмесяца, пока я не уволюсь? Черта лысого, ответил я сам себе. Размечтался. Сам посеял проблемы — сам теперь пожинай…

Я горько усмехнулся. Уцепившийся за соседний поручень мужичок ошарашенно взглянул на меня и отодвинулся на полметра.

На Готанду я прибыл около восьми. Так рано я не возвращался домой уже, наверно, с неделю. Молоденький зазывала попытался завлечь меня на стриптиз. Судя по интонации, новичок. Таких, как он, по Готанде шляется человек тридцать, и почти все они вмиг отличают салариманов вроде меня от любителей подобной клубнички. Вот только физиономии этих парнишек сменяют друг друга с просто пугающей частотой. Сколько я здесь живу, ни один из них еще не продержался на этих улочках и года. Что ни говори, а на любой работе человек хочет видеть хоть какие-нибудь результаты своего труда… Я вовсе не имел ничего в виду, но, кажется, мое лицо его испугало. «Ч-че те надо, каз-зел?!» — полетело мне в спину,

Я зашел в любимую китайскую забегаловку, заказал, как обычно, свинину в уксусе и почувствовал, что жую пластмассу.

И тогда я поплелся домой.

Незваных гостей в квартире не оказалось. Мобильник молчал. Я упал на кровать, точно старый тюфяк, и провалился в сон.

17

Зa час до начала работы весь этаж пустовал. В рекламном отделе я застал лишь одного человека — Томидзаву. Что само по себе не было неожиданностью: он и прежде частенько выходил на работу пораньше, чтобы созвониться с филиалами за рубежом. Однако на сей раз бедолага вел себя немного странно. Обычно он или говорил по телефону, или сидел тихо как мышка, уткнувшись в газету. Но сегодня, как и на заупокойной в доме Исидзаки, заговорил со мной сам.

— Доброе утро! — произнес он неестественно радостным тоном. — Как ваша простуда?

— Слава богу, уже гораздо лучше, — ответил я. — Вчера наконец-то отлично выспался.

Я не соврал. Сегодня утром градусник показал тридцать семь и пять. Самочувствие уже близко к норме. Все-таки хорошо, что я послушал совета Охары. Томидзава кивнул и вернулся к своей газете.

Ирония судьбы, подумал я. Из двух человек, пришедших сегодня на работу раньше всех, одному вчера объявили об увольнении, а другой увольняется сам…

Ну что ж. Может, такая она и есть — обычная картинка из жизни современного офиса? Может, и Томидзава наконец разобрался со своими чувствами? Размышляя обо всем этом, я прошел к своему столу и включил компьютер. Сегодня мне снова приспичило выйти пораньше. Эти чертовы ноутбуки, ради которых всем сотрудникам урезали зарплату, все-таки загружаются слишком долго… Не успел мой компьютер пискнуть, извещая об установке системы, как я снова услышал до странного жизнерадостный голос Томидзавы:

— Доброе утро, господин Санада!

— А-а… Доброе утро.

Я поднял голову. Санада уже стоял у своего стола. И с удивлением смотрел на Томидзаву.

В следующую секунду Томидзава встал — и направился прямо к Санаде.

Что-то не так, понял я, и тоже вскочил. Но кулак Томидзавы уже вписался Санаде в челюсть. Раздался звонкий, какой-то беспомощный шлепок. Так бьет человек, который никогда в жизни этого не делал. Тем не менее Санада обмяк и шлепнулся на задницу. Его очки, не разбившись, улетели куда-то под стол.

Я подскочил к Томидзаве. Схватил за плечи, пытаясь остановить. Но понял, что уже ничего не нужно. Эти щуплые плечи тряслись от беззвучных рыданий.

— Господин Томидзава…— позвал я, не представляя, что сказать дальше. «Ну, вот и все! Теперь уже легче, правда? Ступайте домой, отдохните…» — вертелось в голове, но любые советы застревали в горле. Какими словами он вчера сообщил семье, что уволен? Как объяснил жене, что теперь на нем — отныне и до самой смерти — клеймо изгоя? И что сказал детям? А может, еще никому ничего не говорил? Мужские слезы — зрелище не из приятных. Но то, что сейчас творилось в душе Томидзавы, мне ни понять, ни судить не дано.

Я стоял столбом, не смея пошевелиться, как вдруг до меня донеслось бормотание Санады:

— Хватит? Или еще?..

Нашарив очки на полу, он поднялся на ноги и отряхнул костюм.

— Этого хватит или еще? — повторил он уже отчетливо. — Слышишь, Томидзава? Если чувствуешь, что недостаточно, — можешь бить дальше. Пока весь пар не выпустишь.

Я взглянул на Санаду. Он стоял без очков, и я впервые заметил на его лице живую человеческую эмоцию. Может, за столько лет я смотрел на это лицо слишком часто, и у меня замылился глаз? Если так — мне остается винить лишь себя самого.

— С вашего позволения, я пойду, — произнес Томидзава бесцветным голосом. И, повернувшись, медленно двинулся прочь. Подойдя к вешалке, сгреб в охапку пальто и безвольной походкой направился к выходу. Его худенькая фигурка съежилась так, словно бедняга шагал против ледяного ветра.

Провожая его глазами, я ощутил в душе что-то странное. Возможно, то была злость на безликое и бестелесное чудище корпоративной системы, А возможно, и жалость ко взрослому мужчине, который ни свет ни заря рыдает, как малый ребенок. Или, может, раздражение оттого, что мне жалко такого мужчину? И все-таки Томидзава повел себя как обычный живой человек. Вот только на то, чтобы пожалеть его по-человечески, моей души не хватило.

— Спасибо, Хориэ, — услыхал я голос Санады.

— Не за что, — ответил я и повернулся, чтобы отойти.

— А что, Хориэ… — раздалось у меня за спиной. Санада, уже успокоившись, надевал очки. — Ты тоже меня ненавидишь?

— Вовсе нет. Право, вам не стоит так думать.

— А ты понял, почему я именно тебе предложил увольняться по собственному?

— Если честно — даже не представляю…

— А чего тут представлять? — вздохнул Санада. — Думаешь, я считал тебя лишним или бездельником? Ерунда! Просто такие, как ты, выживают при любом раскладе. Ты же у нас непотопляемый! Вот почему тебя мне было уволить проще, чем кого бы то ни было. Я же знал, что ты сразу на все согласишься, И кошки так на душе не скребли, как теперь…

Я пристально посмотрел на него:

— Непотопляемый? Боюсь, что здесь вы меня переоценили… Но ваше сегодняшнее поведение можно смело занести в Моральный кодекс современного менеджера. Это было круто, ей-богу!

Ничего не ответив, он покачал головой. А я вернулся на свое место.

Отогнав подальше мысли о случившемся, я сосредоточился на компьютере. Вызвал ту же базу данных, что и вчера. Зарядил в строку поиска «Тиоэфу» — странное слово из регистрационных документов «Кагами-билдинга». И получил одно-единственное совпадение.

Это было название фирмы. Компания «Тиоэфу», без какой-либо расшифровки. Специализация — финансовые операции. Число учредителей — три человека. Легальный представитель — кто-то мне не известный. Телефонный номер такой-то. Пока я сочинял повод для звонка, на глаза попался их адрес. Район Накано, центральный квартал… Стоп! Этот адрес я уже где-то видел.

Я прошел к столу, за которым работал наш новичок — парнишка, поступивший к нам в прошлом году. На его столе валялась пачка тоненьких буклетов — тех, что он настряпал совместно с отделом кадров. Я взял один наугад. Обычный буклет для вербовки в компанию молодых выпускников. В этом году, понятно, уже никого нанимать не будут. Но еще год назад, помнится, эти буклетики расходились неплохо. На центральном развороте красовалась общая производственная схема всех контор и филиалов компании. В этой-то схеме и был указан очень похожий адрес, по которому я никогда не бывал, но который частенько вертелся у меня перед глазами. С адресом компании «Тиоэфу» он совпадал вплоть до переулка. Это был адрес нашего продуктового филиала — «Масло Тайкэй».

Я вернулся к себе за стол и набрал телефонный номер.

— «Тиоэфу» к вашим услугам, — пропел в трубке девичий голосок.

— Извините… Это не «Масло Тайкэй»?

— Вы ошиблись, — сказала девушка и тут же скороговоркой выдала мне номер «Масла Тайкэй».

— Прошу прощения, — сказал я. — А кстати, как расшифровывается «Тиоэфу»?

— «Финансы Масла Тайкэй» по-английски, — ответила она. — Буква «О» значит «Ойл». Только не бензин или нефть, а растительное масло.

— Понятно. Большое спасибо!

Не кладя трубки, я нажал рукой на рычаг и набрал номер внутренней связи. Для простых смертных еще рановато, но Какисима уже должен быть у себя. Я назвался, и меня тут же соединили.

— Привет! — услышал я в трубке. — Ты чего на работе в такую рань?

— Есть разговор, — сказал я. — О том же, что я у тебя вчера по телефону спрашивал. Похоже, кое-кто у нас неплохо отмывал капиталы.

— Понял, — сказал Какисима. — Минут через пять буду в баре наверху.

Какисима ждал меня у того же столика, что и вчера.

— Как простуда? — спросил он сразу. — Вроде получше?

— Да, уже почти прошла.

Он кивнул, уселся за столик и с ходу начал:

— Ну, и как же ты все это раскопал?

— Это я у тебя хочу спросить. Откуда ты понял, что мне нужен Минатоку?

— Как только ты сказал про домовые книги, сразу на ум пришло. Пожалуй, теперь скрывать уже смысла нет. Если помнишь, в день смерти Исидзаки я не стал рассказывать тебе о своих догадках «из уважения к покойнику».

— Помню. Я еще удивился, зачем проводили судмедэкспертизу. А ты сказал, что приходил инспектор из Второго отдела… Так, значит, «Тиоэфу» — дочерняя фирма «Масла Тайкэй»?

— Да. Мы их полностью проплатили. Это внучатая фирма нашей конторы.

Ого, подумал я. Насколько я понял, «Масло Тайкэй» — уже сама по себе дочерняя фирма трех головных компаний корпорации. Половину инвестиций в нее вложила наша контора «Напитки Тайкэй» и еще по двадцать пять — «Продукты Тайкэй» и «Сласти Тайкэй». Так вот куда хотел отправить меня во «временную командировку» Какисима! Торговая контора по импорту оптовых партий растительного масла. Число работников — около ста человек. О росте прибыли, понятно, и говорить не приходится. Каналы для поставок слишком далеки от основной продукции, чтобы я слышал об этой фирме, когда работал менеджером. Что уж говорить о «внучатой» фирме, которую эта «дочка» у себя завела…

— Значит, сообразив, что это дочерняя фирма, ты сразу вычислил, кто инвестор, и понял, где искать? — уточнил Какисима.

— Примерно так, — усмехнулся я. — Только это уже совсем не то, о чем ты рассказывал мне на заупокойной у Исидзаки.

Он кивнул:

— М-да… Я знал, что ты догадаешься. Но не думал, что так скоро.

— И когда же они создали эту самую «Тиоэфу»?

— Ну, ты же видел их документы. За год до присвоения регистрационного статуса.

— Значит, в восемьдесят девятом?

— Да. Исидзаки тогда еще был заместителем генерального. Он разработал план по многостороннему управлению компанией, в результате чего и была создана «Тиоэфу». Тогда, на самом пике цен на недвижимость, такие фирмочки появлялись по всей Японии как грибы после дождя. Это же чистый «нон-банк»!..[40]

— Значит, уже в девяностом, перед тем как сложить полномочия генерального, Исидзаки урвал кредит на десять с половиной миллиардов для покупки «Кагами-билдинга» у фирмы «Ёсинага»?

Какисима снова кивнул.

— И что же, — продолжал я, — из-за этой сделки у него и возникли проблемы?

— Ну, по большому счету никаких проблем не возникло. Сам знаешь: если бы руководителей фирм стали преследовать после обвала цен на недвижимость, — больше половины управленцев этой страны давно сидели бы за решеткой… В общем, не считая одной неувязки, Исидзаки вышел из игры вполне чистым.

— И эта неувязка — в его отношениях с «Ёсинагой», так?

— Смотри-ка! Ты и до них в одиночку докопался? А мы в свое время запрашивали частное агентство, чтобы проверить их подноготную. Так результатов три месяца ждать пришлось!.. — Какисима усмехнулся и покрутил головой. — Нет, неувязка в другом. Хотя у этой «Ёсинаги» тоже свои странности обнаружились. Во-первых, как ты и намекал, их контора — всего лишь «крыша». Однако никакой информации о том, куда они сливают свои капиталы, этому частному агентству собрать не удалось. Во-вторых, производственные вопросы они решают на основе, так скажем, личных симпатий. Да, Исидзаки использовал для инвестиций «Тайкэя» фирму своих знакомых. Это, конечно, не совсем порядочно с точки зрения корпоративной морали, но еще не преступление. Хотя ты и сам давно догадался, какие это «знакомые». Если огромное здание в центре Токио называется именем той, благодаря кому ты в эту компанию устроился…

— Да уж, — кивнул я. — Но каким боком здесь замешана сама Дзюнко Кагами? Ты проверял?

— Если честно, до нее у меня все руки не доходили. Не могу же я специально сотрудника назначать, чтобы он только этим и занимался! Я и так кучу сил угрохал, проверяя в частном порядке каждый кредит этой чертовой «Тиоэфу»… Но раз ее именем назвали здание, через которое миллиарды отмывались, — значит, как-то замешана, верно? Какие-то зацепки явно нашлись бы у «Ёсинаги». Но на официальном уровне этого не проверишь — партнер есть партнер. А у частного агентства, сколько ему ни плати, тоже есть свой предел возможностей — тем более если требовать от них информацию о связях фирмы с мафией. Я уже собирался устроить повторную проверку, да тут Исидзаки помер.

— Понятно… — сказал я.— Ну, и что же там за неувязка?

— «Тиоэфу» получала кредиты от «Банка Нидзё». Эти деньги и шли напрямую «Ёсинаге». Но гарантии за их возврат лежали на нашей конторе, «Напитках Тайкэй». По закону дочерняя фирма может получать такие кредиты, не закладывая ценных бумаг со своей стороны. Единственное, что для этого нужно, — официальное согласие совета директоров. Но на совете вопрос не ставился. Исидзаки, тогда еще гендиректор, сам оформил все документы за своей подписью. Кроме этой неувязки, никаких нарушений не было.

— Ну а кто придумал повысить кредит еще на два с половиной миллиарда? Или это он тоже самолично решил?

Какисима покрутил головой, словно раздумывая, и все же кивнул:

— Да… К сожалению. Насколько я понял, он сам приказал «Тиоэфу» переоформить бумаги. А такие приказы, даже по тем временам, уже не ошибкой руководства, а преступлением пахнут. Поскольку эту поправку также оформили под гарантии нашей конторы. А это уже, как ты верно заметил, прямое отмывание капиталов.

— А как у «Тиоэфу» дела с другими кредитами?

— Все остальное в порядке. При нынешнем кризисе, конечно, едва на плаву держатся, но с законом никаких трений нет… Как ни странно, на совести покойника только одно пятно: этот самый «Кагами-билдинг». Я говорю «странно», потому что подобные преступления, как правило, одним случаем не ограничиваются. Обычно, если уж коготок увяз — всей птичке пропасть. А здесь случай редкий.

— Хм-м… — протянул я. — Интересный, однако, сценарий тогда вырисовывается!

— Какой же?

— Посуди сам. Исидзаки прослужил директором два срока, затем сложил полномочия и ушел в президенты, так? Но если учесть все, что ты сказал, — вполне возможен и такой расклад. Кто-то в руководстве пронюхал о махинациях с «Тиоэфу» — и просто выдавил Исидзаки с поста генерального. Не требуя, впрочем, полной его отставки, дабы не раскачивать лодку, в которой сам же плывет. Ведь любая компания больше всего боится скандала вокруг собственного правления. Поэтому суть интриги и заключалась в том, чтобы все обставить по-тихому… Но в таком случае первые кандидаты на то, чтобы прикрыть Исидзаки с его аферами, — это либо сам генеральный, Тадокоро, либо кто-то из его окружения.

— Да-а… Нюх у тебя собачий! Не самый приличный эпитет, конечно…

— К таким, как я, приличные эпитеты не липнут.

— Ты, кстати, в курсе, что я тебе только что главный секрет компании выболтал?

— А чего ж выболтал?

— Да потому, что ты уже и сам его наполовину раскрыл! И вообще, ты же увольняешься. Считай, это мой прощальный подарок. Насколько я знаю, ты не из тех, кто разбрасывается такими подарками…

— Значит, прощальный подарок?..

Я посмотрел за окно. Город внизу купался в лучах весеннего солнца. Еще вчера я заметил, как на ветках набухли почки. Значит, не сегодня завтра улицы окрасятся в нежно-розовый цвет.

Какисима, похоже, прочел мои мысли.

— Скоро сакура зацветет… — сказал он, проследив за моим взглядом. — А ты не думаешь, что на месте генерального любой ответственный человек поступил бы так же? И старшего не оскорбил, и скандал ликвидировал. Или ты знаешь выход получше? Я уж о других мотивах не говорю. Вся эта стратегия «многостороннего управления», которую проводил Исидзаки, ничего, кроме долгов, компании не приносила. Дела шли чем дальше, тем хуже. Отмывал ли он еще какие-то деньги, помимо случая с «Тиоэфу», — не знаю, не проверял. Но уже этого было достаточно, чтобы прогнившая власть наконец-то сменилась.

— Погоди… Так ты с самого начала все это знал?!

— Как директор по рекламе — знал, конечно. В руководстве компании об этом знали считанные единицы. А детальное расследование доверили лично мне. Как ты, наверно, уже догадался, таково было особо секретное распоряжение директора-распорядителя Тадокоро. А потом и личный приказ его же как гендиректора… В общем, в афере Исидзаки я ковырялся, как муха в навозе, несколько лет подряд. И если кто-нибудь скажет, что своим выдвижением в совет директоров старший менеджер Какисима обязан именно этому делу, я спорить не стану…

Я уставился на него, не говоря ни слова. Вот это мужик, думал я. Далеко пойдет. Никогда еще я не встречал человека, который бы сам признавался в шпионаже. Да еще и гордился тем, что сделал на этом карьеру…

— Значит, к этому и сводились твои «догадки» насчет инспектора из Второго отдела? — уточнил я.

— Ну конечно. Ведь если полиция вела за Исидзаки тайную слежку — нетрудно понять, что конкретно она вынюхивала! Расследование дел об отмывании капитала ведется пять лет. Если бы на Исидзаки завели дело, его срок истекал бы как раз этим летом.

— Тебя послушать — выходит, Исидзаки покончил с собой, потому что его зажала в угол полиция, так, что ли?

— Я лишь хочу сказать, что это не исключено. Почему он покончил с собой — на этот счет нет ни малейших зацепок. А если вспомнить, что на заупокойную явился сам Дайго Сакадзаки, так и вообще ничего не понятно. Почему я и сказал, что пора оставить его душу в покое.

— Кое-кто уже «заплатил по счету сполна»… — вдруг вспомнил я. —Тоже неплохое выражение.

— Ну, можно и так посмотреть, — усмехнулся он. — Спорить не буду. Каждый со своей совестью разбирается сам.

— Однако надо признать: твой рассказ меня поразил. Здорово же ты все разнюхал!

— В последнее время эта тема становилась все горячей. Сам Тадокоро, хоть и скрывал от меня, постоянно по своим каналам что-то раскапывал…

— Да уж ясно что! Эффективность — она и в сортире эффект приносить должна. Небось выстраивал себе защиту на случай, если Исидзаки все-таки арестуют?

— Насколько я слышал, так и было. Только это проблема не эффективности, а грамотного управления. Сам подумай, что будет с компанией, окажись ее президент за решеткой?

— Ай, брось! Эту компанию и так уже лихорадит хуже некуда. Такие сцены разыгрываются — в кино ходить не надо…

Я рассказал ему в двух словах о том, что случилось сегодня в рекламном отделе. Какисима вздохнул.

— Вон как? Тот самый Санада?.. — пробормотал он.

— И по всей компании таких разборок чем дальше, тем больше. Ни в чем не повинные люди страдают почем зря. И это, по-твоему, не проблема грамотного управления?

— Послушай, Хориэ! — Какисима вдруг посерьезнел и заглянул мне прямо в глаза. — Я, вообще-то, и сам людьми управляю. Пускай и не на самом верху. И худо ли бедно, свою ответственность на загривке тащу. Так вот, скажу тебе прямо: огромная куча нынешних проблем уходит корнями в те времена, когда Исидзаки был генеральным. И если не выкорчевать их, как старые пни, — ничего не изменится… Конечно, Исидзаки был замечательный человек, его было за что уважать. Но даже такие люди допускают ошибки. А его ошибка была непоправима. Я понимаю, что вляпался он во все это не из дурных побуждений. Скорее всего, кто-то умело сыграл на его личных слабостях, вот и все. Но факты — суровая штука. Этот человек умер. А компания отчаянно ищет способ остаться в живых. И ни о чем больше думать ей нет никакого смысла. Я тебе выложил практически все, что знаю. И потому хочу очень серьезно тебя попросить. Давай ты перестанешь ковыряться в мотивах его самоубийства? В компании это уже никого не интересует.

— Так вот о чем ты хотел со мной поговорить?

— Именно. Твое частное расследование никому на пользу не пойдет и ничего, кроме негативной реакции, уже не вызовет. Все думают о будущем, а не о прошлом. Дело закрыто. Если пользоваться твоими словами — «кое-кто уже расплатился по счету сполна». Я же прошу об этом именно потому, что желаю тебе уйти на заслуженный отдых без лишних забот и проблем…

— А если я откажусь?

— Откажешься? Я кивнул.

Он уставился на меня растерянно, как ребенок.

— Но почему?

— Во-первых, ты говоришь, что Исидзаки — старый пень. Но в те годы, в эпоху «разбухшего пузыря», все вокруг и думали, и действовали точно так же! Никаких других форм жизни просто не существовало… Во-вторых, ты забываешь, что с тех пор, как Тадокоро стал гендиректором, прошло уже много лет. Так что сваливать всю вину за кризис управления на Исидзаки было бы слишком глупо… И в-третьих — я не ослышался? — ты выложил мне практически все, что знаешь. Значит, еще не все?

Он вздохнул:

— Ну, хорошо. Слушай еще кое-что. Нынешний гендиректор тоже много чего возьмет на себя. И скоро уйдет в отставку. Хотя сказать «его уйдут» будет, пожалуй, точнее. «Банк Нидзё» собирается навязать нам новую должность — заместителя генерального директора. И посадить на нее своего человека. Того, кто станет генеральным после отставки Тадокоро.

Я взглянул на него и лишь тут заметил — его лицо не изменилось ни на йоту, но погасли глаза. В них больше не горел огонек будущего гендиректора.

— И что же будет? Банковская ревизия? — выпалил я не задумываясь.

— Обсуждается. Как один из вариантов.

— А какие еще варианты?

— Этого я не могу рассказать, хоть убей. Войди в мое положение! Я и так тебе уже практически — то есть вообще практически — все, что мог, рассказал. Ну, как? Теперь выполнишь мою просьбу?

— Ладно… Будь по-твоему. Он натянуто рассмеялся:

— Ну врешь же!

Теперь уже рассмеялся и я:

— А ты почем знаешь?

— Слишком давно мы знакомы.

— Ладно, — сказал я тогда. — Давай поступим так.

— Как?

— Я хочу узнать, из-за чего повесился Исидзаки. Это — мой личный, никого не касающийся интерес. Поэтому я увольняюсь начиная с сегодняшнего числа. И тогда никакие мои действия никого у вас там наверху не заденут. Ты ведь сможешь все уладить с отделом кадров?

— Ответ отрицательный. Отработаешь до конца месяца — потом уйдешь.

— Это еще почему?

— Потому что я тебя терпеть не могу! Такой ответ тебя устроит?

— И это тоже прощальный подарок?

— Он самый…

Я опять взглянул за окно. В душе заворочалось что-то вроде раскаянья. Честный человек выкладывается передо мной практически наизнанку. Я же из того, что знаю, не говорю ему ничего. Почему? С каких пор у меня это началось? Не с той ли беседы наутро после самоубийства, когда я решил не рассказывать ему о видеоролике? И не потому ли, что мозги мои плавились от температуры? Не знаю.

И теперь мы оба молчим, хотя оба прекрасно все понимаем. Он знает, что у меня есть то, о чем я ему не скажу. Когда в дом президента заявился Дайго Сакадзаки, он сам предложил поговорить, как только я поправлюсь. Но теперь об этом даже не спрашивает.

Однажды запертые двери он уже никогда не откроет снова. И никогда не будет ворошить прошлое, чтобы хоть в чем-то меня убедить… Вот какой человек сидел сейчас передо мной. Подобных людей иногда еще можно повстречать в наши дни.

— А знаешь, Какисима…

— Что?

— Наверно, мне просто нравился наш президент. Пусть даже он и преступник.

— Да мне тоже… Но сегодня президентов компании по характеру не выбирают.

— А что ты будешь делать, если я в оставшиеся полмесяца попаду за решетку?

— Что за бред? С чего бы тебе туда попадать?

— Отвечай, коли спрашивают.

— Да уж спустим на тормозах, раз такое дело… Ты ведь уже заявил об уходе по собственному. Так что, наверно, оформим тебя задним числом. Судимости бывших сотрудников на имидж компании влияют не сильно.

«Не получится», — хотел было сказать я, но тут послышался голос официантки.

— Господин Какисима из «Напитков Тайкэй»! — объявила она. — Вас к телефону!

— Погоди, я быстро, — сказал Какисима, вставая.

Я в который раз уставился за окно. От яркого[41] света закололо в глазах. Я прищурился. Но мир подо мной не хотел принимать каких-либо очертаний. Он просто растекся внизу огромным ярким пятном. Весна. Ясный мартовский полдень. Теплые солнечные лучи. Вся эта роскошь природы не трогала меня, хоть убей. Куда больше мне подошел бы тот клубящийся дождь, что я когда-то снимал на видеокамеру…

— Секретарша генерального звонила! — услыхал я над головой. —Я им срочно понадобился.

— Очередной конец света? — посочувствовал я.

— Как всегда…

— Слышь, Какисима!

— Чего?

— Спасибо, что рассказал. С меня причитается.

— Перестань! Я же сказал — прощальный подарок.

И он быстро вышел из бара.

18

Когда я вернулся в рекламный, работа уже началась и по отделу растекался обычный производственный галдеж. В стройной веренице столов, точно в расческе с отломанными зубьями, зияли пустующие места. Еще двое сотрудников помимо Томидзавы вчера получили волчий билет и сразу взяли отгулы. У многих на столах раскрыты ноутбуки. Видимо, следят за сообщениями из отдела кадров. Что и говорить, за какие-то пару лет система рассылки информации по конторе изменилась до неузнаваемости.

Санада говорил по телефону. Охара, также прижимая к уху трубку, зачитывала вслух какую-то смету.

Я уселся на свое место и ощутил себя полным изгоем. Никаких дел у меня уже не было. Оставшихся мелочей еле хватит, чтобы дотянуть по просьбе Какисимы до конца месяца. Ничего, что я бы назвал работой, в голову не приходило. Все, что я теперь дейстительно мог, это лишь терпеливо ждать своей участи.

Охара не подходила и ни о чем не заговаривала.

Думая, чем бы заняться, я прогулялся к стойке с утренними газетами. Заглянув в газету, впервые сообразил, что сегодня пятница. Ну вот, уже начинаю забывать дни недели. И постепенно выхожу из роли саларимана. Даже смерть Исидзаки каких-нибудь три дня назад казалась теперь событием далекого прошлого.

Насчет предстоящих выборов газеты пока молчали. Эту тему массмедиа начнут пережевывать не раньше чем по окончании «золотой недели»[42]…

Зазвонил мобильник. Я достал из кармана трубку и услышал голос Киэ Саэки:

— Извините, что беспокою. Вы, наверное, очень заняты. Хотела поблагодарить за вчерашнее.

Совершенно не занят, хотел было ляпнуть я, но сдержался.

— Как у вас дела? — спросил я.

— Пока ничего нового, — ответила она. — Сегодня иду с сыном в Музей японских садов. Даже не знала, что такой есть. День сегодня хороший, вот и решили куда-нибудь выбраться…

— Рад за вас, — сказал я.

— Я уже и забыла, что такое никуда не торопиться. Столько времени для себя… Может, это и есть прощальный подарок господина Исидзаки?

— Очень может быть, — согласился я.

— Ну, ладно. Не буду от важных дел отвлекать… Всего доброго.

И она повесила трубку.

Я ощутил в голове странную пустоту. Может, из-за того, что она так упорно намекала на мою занятость? А может, потому, что звонков больше ждать было не от кого?

Но уже в следующую секунду я понял, что ошибаюсь.

— Господин Хориэ, к телефону!

Я снял трубку. Необычайно учтивый голос произнес:

— Доброе утро. Сугино из фирмы «Ёсинага».

— А… Спасибо за вчерашнее.

— Вы не могли бы найти время для встречи сегодня вечером?

Вот ведь, усмехнулся я про себя. Может разговаривать по-человечески, когда ему нужно.

— По какому вопросу?

— По поводу ресторана, который вы открываете. Мы все обдумали и хотим предложить вам один неплохой вариант. Нижайше прошу извинить, если вчера возникли какие-либо недоразумения. Если можно, хотелось бы обсудить детали при личной встрече.

— Сегодня вечером, пожалуй, время найдется.

— Тогда как насчет девяти, в нашем офисе? Уж не сочтите за труд… Здание, о котором идет речь, от нас в двух шагах.

— Значит, во внерабочее время?

— У нас, риелторов, любое время рабочее.

— Хорошо. Но с одним условием.

— С условием?

— Да. Чтобы в разговоре участвовал ваш директор Хидэки Кацунума. Я слыхал, он признанный эксперт в подобных вопросах.

— Понимаю вас. Думаю, это возможно.

— Ну, тогда до девяти.

— Будем ждать, — сказал он и повесил трубку. Не беседа, а цирк с обезьянками, опять усмехнулся я. В подобном тоне им следовало говорить со мною еще вчера. Впрочем, теперь мне есть чем заняться. И за то спасибо.

Я поднял голову и рассеянно огляделся. В поле зрения попала фигурка Охары. Немного подумав, я вытянул из пачки фирменный бланк и, обдумывая выражения, принялся его заполнять. Официальное заявление уже лежало в отделе кадров. Но мне вдруг расхотелось выполнять свое обещание Какисиме. Сверившись с календарем, я поставил на бланке сегодняшнее число и вложил бумагу в конверт, на котором крупными иероглифами вывел: «Заявление об отставке». Вложил этот конверт в еще один покрупнее, надписал и его. И поднял голову.

— Охара! — позвал я.

— Да, шеф?

— Ты все еще принимаешь дела? — спросил я. — Если я в понедельник на работе не появлюсь, передашь вот это Какисиме.

— Директору Какисиме? — Она скользнула взглядом по надписи на конверте. — Но что значит «прощальный подарок»?

— То и значит, что написано. «На долгую память» и все такое.

Охара замешкалась, словно собирась что-то спросить, но передумала.

— Хорошо, — сказала она и вернулась на свое место. По этажу раскатилась механическая мелодия. Обеденный перерыв.

Я вышел на улицу и у западного выхода станции «Синдзюку» заглянул в магазинчик уцененных товаров. Внутри было полно народу. Уточнив у продавца мебельного отдела, куда идти, я протолкался по узенькому коридору к лестнице и поднялся на второй этаж. Здесь продавались вещи, которых никогда не встретишь в больших универмагах. То, что я искал, оказалось двух разновидностей. Я начал прикидывать, которая лучше, когда за спиной раздалось:

— Что покупаем?

Ясное дело, не продавец. Я узнал голос Санады и обернулся.

— В забавных местах встречаемся, босс! Часто сюда заходите?

— Бывает. Жена иногда просит чего-нибудь прикупить. Вот вчера обесцвечиватель для волос понадобился. Во всем районе больше нигде не продается.

— Ого. Да вы просто образцовый супруг! А я вот это решил купить. Надо же костюм в порядке держать, пока новую работу не найду…

Санада глянул, куда я показал, и озадаченно наклонил голову. На полу перед нами стояла простенькая прямоугольная конструкция из тонких стальных труб. Две по вертикали, две по горизонтали. Каждая труба раздвижная: задай любую длину и закрепи винтом.

— Ты смотри, — удивился Санада, — какую теперь мебель делают! А я-то свой костюм всю жизнь на плечики в шкаф убирал… Прямо целевой товар для одиноких салариманов!

— И не говорите, — сказал я, вертя в руке ценник. Пять тысяч восемьсот иен. — Вешалка «Изи хангер»… Замечательное название![43]

Санада усмехнулся:

— А ты, я смотрю, тот еще трудоголик! Даже вешалки оцениваешь с точки зрения маркетолога.

— А что? С любой точки зрения — отличная штука! Легко складывается. Места много не занимает. Если о красоте особо не заботиться — можно вздернуть хоть десять костюмчиков сразу. Ни молотка, ни гвоздей не требует. И стоит дешево, и стены в доме целы…

— Значит, собрался-таки новую работу искать?

— Сначала думал, отдохну какое-то время. Да вдруг понял, что от такой кучи свободного времени скоро с ума сойду. Вот, прямо сегодня утром и понял. Никогда в жизни не думал, что сидеть без дела — такое тяжелое занятие! Век живи — век учись…

— Утром? Так, может, это на тебя выходка Томидзавы так повлияла?

— Ну что вы! Не берите в голову. Я и без него пришел бы к тому же самому.

Он помолчал и с неловкостью выдавил:

— Ты уж прости…

— Ох, босс! Раньше я от вас таких слов не слышал, — сказал я, стараясь, чтобы это не звучало насмешливо. — Что же вас сейчас заставляет их произносить?

— Я сегодня уже говорил. Я никогда не считал тебя лишним. На самом деле именно такие, как ты, и нужны компании. Поверь, я много думал об этом. И теперь мне искренне жаль, что ты сдался так просто.

— Ладно, чего уж теперь. Закрытый вопрос.

— Да в том-то и дело, что не закрытый… Не знаю, насколько ты в курсе, но моя очередь тоже не за горами.

Он попрощался, вяло махнул рукой и двинулся к выходу. Глядя на его удаляющуюся фигурку, я вспомнил о Томидзаве. Такие же сутулые плечи.

Я постоял какое-то время в раздумье — и направился к кассе.

Получив от продавца длинную картонную коробку, я зажал ее под мышкой и вернулся на работу. В переговорной я вскрыл покупку, повыкидывал весь пенопласт. Потом разобрал «Изи хаигер» на самые мелкие части, сложил все трубы обратно, закрыл коробку и спрятал ее в раздевалке.

После обеда заняться опять было нечем. Я взял два толстенных рекламных журнала, что висели на стойке у выхода, и прочел их от корки до корки.

Ближе к вечеру Охаре кто-то позвонил, и она с невозмутимым видом ушла, даже не сообщив мне куда. Я проводил ее глазами и снова уткнулся в газету.

И тут на моем столе зазвенел телефон. Звонили из города.

— «Напитки Тайкэй», рекламный отдел, — отозвался я.

В трубке ничего не ответили. Абсолютная тишина.

— Алло! — сказал я. Никакого ответа.

— Вы говорите с Масаюки Хориэ…

По-прежнему ничего. Я вслушивался в чье-то молчание. Картинки из прошлого мелькали в памяти одна за другой. И тут меня словно прошило электрическим разрядом.

— Простите… Это случайно не госпожа Кагами? Дзюнко Кагами, не так ли?

В трубке резко щелкнуло, и связь прервалась. С полминуты, наверное, я оторопело разглядывал трубку в руке. И наконец обругал себя последним идиотом. С какого перепугу я решил, что этот звонок должен быть именно от Дзюнко Кагами? Я вздохнул и повесил трубку.

Меня охватила страшная вялость. К горлу подступила странная тошнота, словно внутри отказали какие-то органы. Может, температура опять поднимается? Я подумал, не достать ли градусник, но махнул рукой. Более не в силах читать журналы, я сидел в прострации и тупо ждал, когда кончится день.

Еще через час вернулась Охара. Как только она вошла, мелодичный звонок известил об окончании работы.

— Шеф! Дело есть. В порядке передачи обязанностей.

— Давай завтра. У меня сегодня важная встреча.

— Завтра суббота. А на Ногидзаку вам аж к девяти, не правда ли?

Я вспомнил, как ляпнул по телефону «спасибо за вчерашнее». Черт бы ее побрал…

— Предупреждаю. Когда будешь старшим клерком — завязывай с частной слежкой. Тот, кто подслушивает телефонные разговоры своих подчиненных, никогда не станет большим начальником.

— Перестаньте, шеф! Разговор действительно очень срочный!

Что говорить, на бедняжке и правда лица не было. От ее обычной уверенности не осталось и следа.

— Ладно, — сказал я. — Пошли в переговорную.

В переговорной я уселся за стол. Она опустилась на стул напротив и сразу заговорила:

— Первым делом я должна перед вами извиниться. Наш обет молчания я нарушила.

— Обет молчания? Ты о чем?

— Вчера вечером я все рассказала мужу.

— Ого… И когда мне теперь идти к нему с повинной?

— Это еще зачем?

— Ну, как же. Заманил тебя ночью к себе домой. И вообще…

Она не дала мне договорить:

— Да я не об этом!

— А о чем?

— Я рассказала ему все, что случилось за эти несколько дней. Вплоть до истории с видеороликом.

— Это еще зачем?

Она наконец-то улыбнулась.

— Решили меня передразнивать? Что значит «зачем»?

— По-моему, нормальный вопрос. За каким чертом расписывать мужу свою работу в таких деталях? Конечно, если это укрепляет вашу семейную жизнь, я за вас только счастлив, но…

— Обычно мы с ним о работе не говорим. Но дело в том, что сейчас он работает в редакции одного журнала. Да не какого-нибудь, а еженедельника «Сан».

Я вспомнил, как единственный раз встретился с ее мужем. Кажется, Охара сказала тогда, что он мечтает стать свободным журналистом. Значит, теперь этот робкий парнишка протирает штаны в редакции толстого еженедельника? Вот, значит, как человек осуществил свою мечту! Или просто застрял на полпути к цели? Теперь понятно, почему Охара вчера так легко согласилась идти домой. С самого начала, наверное, собиралась. И небось, расставшись со мной, тут же позвонила ему…

— Первый раз слышу о том, где твой муж работает. Ну, так и что из этого?

Она закусила губу.

— Получается, я выболтала все газетчикам?

— Н-да… Действительно, так получается.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего.

— Вы что, и правда ничего не понимаете? На следующей неделе у «Сан» выйдет спецвыпуск. Главная тема — «Выборы в Палату советников: самый ранний прогноз». А мой муж отвечает за передовицу.

— С ума сойти, — сказал я.

— Только что я говорила с ним. Сегодня он весь день проверял то, что я ему вчера рассказала. И сказал, что моя информация ему здорово помогла.

— Я просто счастлив…

— Послушайте, шеф! Перестаньте делать вид, будто вас это не касается! А если из-за этого всю компанию втянут в скандал?!

— А что, в журнале выйдет статья о видеоролике? Она решительно покачала головой:

— Не выйдет. Имена президента и гендиректора «Напитков Тайкэй» нигде всплывать не должны. Я потребовала, чтобы муж проследил за этим очень внимательно. А также чтобы вся сопутствующая информация хранилась в секрете, только для обработки в редакторском отделе. А он не из тех, кто нарушает обещания. К тому же я поклялась, что, если хоть словечко лишнее просочится наружу, — я тут же с ним разведусь!

— Ну, об этом могла бы и не рассказывать. В твоем искусстве убалтывать людей я еще ни разу не усомнился… Но, ей-богу, для чего ты все это затеяла?

— Чтобы получить хоть какие-то ответы на вопросы.

— Ну и что, получила?

— На один вопрос, по крайней мере, ответила.

— А именно?

— Насчет той статьи, что вы из газеты вырвали. Ваши догадки подтвердились на все сто. Этот генсек, Сато, действительно хотел пропихнуть в Парламент профессора Ёду! Есть доказательства. Муж не назвал мне источника, но лица, близкие к Сато — не то коллега, не то секретарша, — подтвердили это в частной беседе.

— Ты сказала «хотел»?

— Да, хотел. Но буквально вчера Сато снова выступил в Парламенте с речью. И поразил всех присутствующих. Его будто подменили. Заявления, которые он сделал вчера, были полной противоположностью всему, что он говорил до сих пор…

Она в двух словах описала ситуацию. Продвигая Ёду в Парламент, Сато неоднократно намекал окружающим, что правительству нужны свежие, энергичные кадры. И всерьез подумывал, как лучше использовать для этой кампании телевидение. Тут-то Ёда и предложил ему идею с видеороликом. Скорее всего, Ёда не сообщил генсеку, что видеозапись подделана: ни один партийный лидер на подобный риск никогда бы не согласился. Таким образом, Сато был убежден, что в эфире покажут хронику реальных событий. После его выступления журналисты кинулись проверять, кого именно лидер ведущей фракции считает своим избранником. Однако ни до самого Ёды, ни до настоящих причин его «избранности» никто докопаться не смог, и вскоре об этом забыли. Все-таки Сато толкнул свою речь в самом начале апреля, и до жарких дебатов вокруг предвыборной гонки было еще далеко.

— В общем, вы попали в точку, — закончила Охара. — Время для своего самоубийства Исидзаки выбрал совсем не случайно.

— М-да… — протянул я. — Полезная история. Очень тебе благодарен.

Она удивилась:

— Но ведь я разболтала все журналистам! Разве вы на меня не злитесь?

— Прежде всего, я сам тебе все разболтал. Куда бы эта информация дальше ни потекла — винить я могу лишь себя самого. К тому же ты сама позаботилась о том, чтобы ни имени президента, ни названия компании в газетах не выплыло. Чего же мне злиться?

В ее глазах как будто забегали странные лучики света. Где и когда я уже видел такое? Ах да. В ту ночь, когда она дежурила у моей постели.

Все-таки забавная у нее привычка, подумал я: смотреть на людей с таким детским выражением лица… Не успел я подумать об этом, как она заявила:

— Вот уж не знала, что вы такой горячий патриот своей компании! Особенно после того, что эта компания с вами сделала.

— Глупости. Просто в этой компании есть несколько человек, включая покойника, которым я не хочу причинять неудобства. Вот и все… Кстати, а самого Ёду в прессе помянут?

— Вполне возможно… Но если и помянут, то вскользь и в шутливом тоне. Насколько я догадываюсь, журналисты достигли с ним какого-то компромисса, и это — самое крайнее, что они могут себе позволить.

Я вспомнил, как вчера говорил с Едой по телефону.

— Догадливости тебе не занимать, — кивнул я. — Я тоже предполагал, что этим кончится. Хотя репутация его, конечно, пострадает. Как говорится, что посеешь…

— Но и это еще не все, что я узнала.

— А что еще?

— Кое-что об отношениях генсека Сато и профессора Ёды. Мало кому известно, но эта парочка плывет в одной лодке уже очень давно. Говорят, до последнего времени Сато использовал Ёду как свой политический мозг. И похоже, идея с видеороликом — далеко не первый тактический ход, который Ёда ему предложил.

— Ну, все-таки Ёда — известный авторитет в своей области. Мало ли где они могли встретиться…

— Как выяснилось, сразу по возвращении из Америки Ёда стал частенько появляться в здании Парламента. Зацепившись за это, муж стал копать дальше и наткнулся на интересные факты. В официальной биографии Норио Сато есть одна любопытная строчка: «Председатель совета директоров университета Эдо». То есть именно он и назначил Ёду на пост завкафедрой.

— Ух ты! — невольно восхитился я. — Похоже, твой благоверный и правда очень крутой журналист.

— Ну, пока он еще только учится… В общем, отчего у этой парочки такие тесные личные отношения — это муж еще уточняет. А я на всякий случай раздобыла еще кое-что…

Она достала из сумочки две ксерокопии. Те же документы, что я видел вчера. Свидетельство о регистрации фирмы «Ёсинага» и выписка из домовой книги на «Кагами-билдинг».

Я озадаченно покачал головой:

— Но когда ты успела смотаться в Юридический департамент?

— Что мне, больше делать нечего? Вы же сами вчера общались с Майком! А я потом, как домой пришла, так сразу и вспомнила. Позвонила Нами-тян, и Майк мне все это прямо на дом по факсу отправил. А муж еще долго с Нами-тян по телефону болтал. Уж очень она его развеселила…

Я еще раз заглянул в документы. Бумага оригинала как будто слегка отличалась от того, что я видел вчера, а кроме того — ни на одной из бумаг не стояло штампа «заверено».

— Да… — сказал я. — Частный детектив из тебя вышел бы просто блестящий.

— Мне тоже так подумалось.

Я просмотрел свидетельство «Ёсинаги». Как уже заметил вчера, пунктов в тексте было немного. Но с тех пор, как я увидел эти бумаги в руках Нами-тян, я слегка поумнел. А потому сразу же обратил внимание на год основания фирмы. Восемьдесят девятый. Как раз тогда же была основана «Тиоэфу». Я рассеянно добежал взглядом до конца страницы — и вдруг застрял. Покрутил головой, подумал пару секунд. И наконец догадался. Помимо президента Сугино в списке учредителей стояло еще семь фамилий. Видимо, вчера, переписывая их в блокнот, я пропустил одну по рассеянности.

— Так вот в чем дело… — пробормотал я.

— Вы о чем?

— Пока не уверен, но, похоже, твоему супругу придется еще немного потрудиться. Я бы и сам проверил, да время потребуется. А его журнал уже совсем скоро выходит.

— А что такое?

— В этом свидетельстве список всех учредителей, так?

Она кивнула:

— И среди них — Хидэки Кацунума, который на вас бандитов натравил. А вы с ним сегодня встречаться собрались.

— Я признаю, что ты у нас крутая шпионка. Но больше чтоб я этих разговоров не слышал. Лучше взгляни-ка сюда. Ничего не заметила? Я сам только сейчас внимание обратил.

— Уставной капитал в двенадцать миллионов, а покупают здание за десять миллиардов с хвостиком… Так?

— Да нет. Похожие сделки при «раздутом пузыре» заключались довольно часто. Я не об этом!

— О чем же тогда?

— Акционерные компании с таким уставным капиталом, как правило, создаются членами одной семьи или близкими родственниками. Именно это приходит в голову, когда впервые встречаешь их название. «Ёсинага» — имя собственное. Похоже на чью-то фамилию. Фирма создана в восемьдесят девятом. То есть девять лет назад. За этот срок ни одного учредителя не сменилось. Даже если бы кто-то из них уже помер, за него получала бы прибыль его семья, поэтому имя все равно остается в списке. Тем не менее никакого Ёсинаги в списке не значится…

Охара взглянула на меня и снова уставилась в документ.

— Да, действительно… Об этом я не подумала.

— Ну, и что тебе приходит в голову в этом случае?

Она задумалась, наклонив голову, и я продолжил:

— Насколько я помню, Норио Сато баллотировался в Парламент от округа Северного Канто. Вообще-то, я тот район знаю плохо…

— Ага! — сообразила она. — Вы хотите сказать, что Ёсинага — не фамилия, а географическое название?

— Очень может быть. Например, многоэтажку Киэ Саэки назвали «Розовые холмы Гайэн-Ниси» потому, что она стоит на улице Гайэн-Ниси. Хотя, конечно, название фирмы и название дома — вещи разные… Возможно, я и ошибаюсь.

— И все же проверить стоит! Ведь если в избирательном округе Северного Канто отыщется населенный пункт Ёсинага, то и связь между генсеком Сато и фирмой «Ёсинага» станет очевиднее. Разве не так?

— Может, и так.

— Тогда я скажу об этом мужу! У журнала «Сан» свои эксперты по связям с якудзой. Может, вместе с ними что-нибудь и поймут!

— А может, и ничего не поймут…

— Да что это вы, в самом деле? То новые идеи предлагаете, то сами же их спускаете на тормозах… Нравится людей дразнить, да?

— Ничего я не спускаю на тормозах. И людей дразнить не люблю. Просто версии перебираю из любопытства… К старости, знаешь ли, любопытство принимает довольно нудные формы. И все больше похоже на подглядывание в замочную скважину. Странное такое любопытство, когда никакой истины выяснять не хочется. Аж самому противно.

— Однако причину самоубийства Исидзаки вы решили выяснить до конца, не так ли?

— Это да… Почему — сам не знаю.

— Может, потому, что у вас это не любопытство, а чувство долга?

— У такого, как я, не может быть чувства долга!

Возможно, я сказал это слишком резко. Охара замолчала, пристально глядя на меня. И наконец спросила:

— Можно, я дам мужу ваш телефон?

— Тебе решать. Если считаешь, что нужно, то ради бога.

— Вы все-таки пойдете на эту Ногидзаку?

— Ну конечно. Я же сам эту встречу назначил. Чего это ты вдруг?

— А как температура?

— Близко к норме. Не волнуйся, в обморок не упаду.

— Вообще-то, я за другое волнуюсь. Там же будет главарь якудзы, верно? По вашему же приглашению…

— Послушай. Я тебя, кажется, просил не лезть в мою личную жизнь?

Охара глубоко вздохнула.

— Ладно… — пробурчала она себе под нос. — Такого упрямого осла все равно ничем не остановишь!

— Охара! Ты делаешь успехи.

— В чем это?

— У тебя появилась женская интуиция, — улыбнулся я. — Привет мужу!

Я повернулся и пошел в раздевалку.

— Кретин! — еле слышно прозвучало у меня за спиной.

19

Ближе к вечеру кольцевая подземки, как всегда, бурлила от возвращавшихся с работы людей. В переполненной электричке я прижимал свою поклажу к ребрам, явно раздражая окружающих. Каждый раз, когда вагон покачивало, в коробке громко звякали стальные трубы.

Слушая эти звуки, я вспоминал тишину в телефонной трубке пару часов назад. А когда очнулся, обнаружил, что станция «Харадзюку» уже позади. Там я собирался пересесть на линию Тиёда, но теперь решил выйти на «Эбису» и прогуляться через Роппонги. На часах еще не было и семи. Времени хоть отбавляй. Можно было не сомневаться: такой поздний час для встречи Сугино назначил совсем не случайно.

Ну что ж, подумал я. Роппонги — идеальное место для прожигания времени. С моей перспективой на будущее пора привыкать к этому странному хобби.

В баре у Нами-тян было на редкость людно. Лишь увидев такую толпу, я вспомнил, что сейчас вечер пятницы. В динамиках плескалась ностальгическая мелодия — Temptations, «My Girl».

Я прошел к стойке и уселся на свободный табурет между какими-то европейцами. Те скользнули по мне взглядами и, отвернувшись, продолжили болтать каждый на своем языке.

Подошел Майк. Ткнул пальцем в коробку, что я прислонил к стойке рядом с собой.

— А это что?

Я в двух словах рассказал ему про «Изи хангер».

— Стальные трубы? — с интересом повторил он и усмехнулся. — Пожалуй, это поубедительней, чем барабанные палочки!

— Даже не знаю, о чем ты… Я заказал саке.

— Ах да! — вспомнил он. — Вчера ближе к ночи твоя красавица подчиненная сюда звонила.

— Я уже в курсе, — кивнул я.

Он принес мне саке и тут же куда-то исчез. Ну и бог с ним. Помолчать под легкую музыку в конце недели — тоже совсем неплохая штука.

Я потягивал саке и сквозь галдеж посетителей вслушивался в мелодии давно забытого прошлого. Kingston Trio— «Tom Dowley». Дель Шаннон — «Runaway». Отис Реддинг — «I'm Coming Home»… Ни одна песня для прожигания свободного времени не подходила, хоть тресни.

После «Only the Lonely» Роя Орбисона репертуар вдруг резко сменился, и Animals заиграли вступление к «Дому восходящего солнца». Песенка про юнца, который провел ночь в борделе. Надрывная «трещинка» в голосе вокалиста превращала эту мелодию в настоящее чудо.

За стойкой показалась Нами-тян, но один из иностранцев тут же пристал к ней с каким-то вопросом.

— Эрик Бёрден, — ответила она ему на грубом английском.

Юнец спросил что-то еще. Я посмотрел на него внимательнее. Белый парнишка лет двадцати уже принял на грудь будь здоров.

Нами-тян пожала плечами и обернулась ко мне:

— Эй, папаша! Ты не в курсе, кто у них на органе играл?

— Алан Прайс, — ответил я не задумываясь. Она повторила парню мои слова. Он криво усмехнулся и с явным вызовом прогнусавил что-то еще. Нами-тян повысила голос, ответила что-то резкое, и клиент наконец заткнулся.

— Что происходит? — поинтересовался я.

— Спрашивает, почему в этом баре крутят одно замшелое старье. Его забыла спросить! Ну, я и говорю: если не нравится — чего про орган было спрашивать? Придурок какой-то, ей-богу… И без него забот полон рот!

Зная Нами-тян, можно было не сомневаться: на английском она прописала ему кое-что пожестче. Замшелое старье? Никогда бы не причислил «Дом восходящего солнца» к такой категории.

Нами-тян заглянула в мой бокал. Там было пусто.

— Еще?

— Да нет, — покачал я головой. — На сегодня хватит.

— Здорово ты в старых вещах разбираешься!

— К сожалению, только в старых…

— Это уж точно. Что перед носом творится — вообще не замечаешь. А жизнь вокруг — это тебе не пупок!

— Чего-чего? Какой еще пупок?

— Тот самый. Который у всех посреди живота расположен, а думать о нем никому и в голову не приходит. Ужасная несправедливость, тебе не кажется? Вот и ты со своей жизнью так же. И сам не живешь, и другим не даешь.

— Ого… Первый раз такой пример слышу. Да с чего бы я о своем пупке специально думал? И без него забот полон рот!

— Ну смотри. Может, я и зря вчера о тебе позаботилась…

— Ты о чем?

— Да Охара твоя звонила. Вчера, поздно вечером.

— Это я знаю.

— Но ты же не знаешь, о чем я говорила с ним.

— С ним?!

— Ну да… Она звонит, я говорю — дай-ка мужу трубочку. Ну и влепила ему: смотри, парень, будешь ворон считать — старый хрен у тебя жену отобьет!

У меня отвисла челюсть. Несколько секунд я смотрел на нее, не зная, что сказать. И наконец перевел дух.

— М-да-а… Вот уж действительно, спасибо за заботу!

— А что? Или я ошибаюсь? «Ошибаешься!» — хотел было сказать я, но она убежала к клиентам. Работы сегодня хватало, и даже Майк выполнял роль официанта. Конец недели, куда деваться.

Хозяйка исчезла, но старые песни зазвучали погромче. Слушая эти мелодии одну за другой, я впал в удивительное состояние. Как будто я сидел на дне глубокого пруда в клубах какого-то ила из живых организмов, что плясали вокруг меня, слагая призрачные фантомы. У фантомов были лица. Эти лица то появлялись, то вновь исчезали передо мной. Я увидел лицо отца. Лицо своей бывшей жены. Лица людей, с которыми я когда-то работал, но чьи имена позабыл. Лица всех, кого я повстречал в своей жизни за сорок с лишним лет. Была там и Охара с ее робким мужем. А также та, что, возможно, звонила сегодня по телефону, хотя и не сказала ни слова. За двадцать лет ее лицо ни капельки не изменилось.

Скольких из этих лиц мне доведется увидеть еще хоть раз? Я задумался, но тут же понял, насколько бессмысленны любые попытки ответа. Странный ил успокоился и мягко осел на дно.

Старенький Донован допевал свою «Mellow Yellow». Я поднялся с табурета. На часах еще не было восьми.

Нами-тян зашивалась за кассой.

— Ты уж прости! Народу сегодня — как сельдей в бочке, — извинилась она.

— Да все в порядке, — улыбнулся я. — А насчет мужа Охары ты, ей-богу, зря беспокоишься…

— Почему это зря?

— В конце марта я увольняюсь. И все ниточки между нами оборвутся.

— Такие, как сейчас? Не надейся, не оборвутся!

— А ты откуда знаешь?

— Что, у меня глаз нету, что ли? Девчонка по краю ходит. Сама не понимает, что творит. У тебя кожа ведь как у бегемота, ничего не замечаешь! Этот мир погубят толстокожие, не слыхал? Если с девчонкой в таком состоянии обращаться, как с пупком на животе, она постепенно с ума сойдет, так и знай!

— Да ну тебя… Правда, что ли?

— А то!

Я вышел на улицу. Толстокожий? Сам не живу и другим не даю?.. Я шел по улице, размышляя о пупке на животе, как вдруг мои мысли переключились на Киэ Саэки. Разве Исидзаки игнорировал ее как женщину? Нет. Ее чувства он понимал отлично. Просто не позволял ничему произойти, вот и все…

Я брел по улице в сторону Ногидзаки. Теплый весенний ветер ласкал лицо. Ближе к перекрестку Роппонги меня окружила толпа, и воздух стал еще жарче. Добрый знак: если кожей чувствую время года — значит, иду на поправку.

Подходя к «Ёсинаге», я взглянул на часы. Восемь двадцать. В дальнем конце квартальчика я заметил какой-то магазинчик. Жалюзи на входе опущены, под навесом черная тень. Отсюда хорошо просматривалась вся улица. Я спрятался в тень и открыл коробку.

Две вертикальные стойки «Изи хангера» были самыми увесистыми. Я достал из коробки широкий скотч, что успел купить в лавке на станции. И принялся наматывать его на один конец трубы до толщины рукоятки обычного деревянного меча. «Изи хангер» оказался чуть легче того, к чему я привык, но в целом Майк угадал: теперь в моей руке было кое-что повнушительней, чем палочка от барабана.

За все это время ни одной фигуры у входа в «Ёси-нагу» я не заметил. Однако не успел я оборвать ленту скотча, как зазвенел мобильник. От «Ёсинаги» было достаточно далеко, чтобы говорить в полный голос, и я нажал кнопку «прием». Поднося телефон к уху, я ощутил холодок в животе. А что, если это…

— Господин Хориэ? — послышался мужской голос. — Меня зовут Охара.

— А! Муж Мари Охары? — сообразил я. — Очень рад!

— Мне тоже очень приятно… Времени мало, давайте сразу к делу. Я проверил то, о чем просила Мари. Действительно, в избирательном округе, от которого баллотировался генсек Партии реформаторов Норио Сато, есть городок под названием Ёсинага. Очень маленький, вдали от больших магистралей, так что в Токио о нем почти никто не слыхал. Население — сорок тысяч человек…

От образа робкого парнишки, каким я запомнил его при первой встрече, не осталось и следа. Уверенный голос, отточенные формулировки. Судя по голосу, взрослый мужчина, который знает, чего хочет от жизни.

— Снимаю шляпу перед профессионалом, — сказал я. — Скорости у вас просто поразительные!

— Ну, что вы! Это мы тут поражаемся вашей интуиции. Вчера я просматривал документы «Ёсинаги», но мне даже в голову не пришло…

— В любом случае оперативности вам не занимать. И трех часов не прошло!

— На самом деле Мари просила, чтобы я успел до восьми. Пришлось очень крепко оседлать телефон, и вышло немного дольше…

— И как же вы действовали?

— Ну, пришлось сблефовать немного, у журналистов свои приемчики. Даже директору местной школы пару раз позвонил… Оказалось, что Хидэки Кацунума родился в городке Ёсинага. Сейчас ему пятьдесят восемь. А Норио Сато — его земляк, на два года младше. Они закончили одну школу.

— Ого. Чего только не узнаешь по обычному телефону! Вот уж не думал, что где-то в этой стране еще плюют на законы о неразглашении информации…

Он рассмеялся:

— А что вы хотите? Городишко тихий, провинциальный, никакой столичной нервозности. Перед центральными СМИ только что навытяжку не встают… В общем, отношения у этой парочки давние и очень тесные.

— Да уж, — согласился я. — Старший товарищ, младший товарищ? Представляю, что там за отноше-

ния[44]…

— Об их прошлом подробностей нет, поэтому сказать трудно. Но на сегодняшний день их связывает совершенно конкретная взаимная выгода.

— Выгода?

— Сценарий довольно обычный. Кацунума вложил очень крупные средства в капитальное строительство вокруг родного города. И параллельно финансировал предвыборную кампанию Сато. Не напрямую, конечно, — но стрелки указывают на него. Вы еще не в курсе, что в Палате советников Норио Сато — член Комиссии по строительству? Поэтому любые проекты но развитию инфраструктуры его избирательного округа получают зеленый свет… В общем, о чистой и бескорыстной дружбе тут, конечно, говорить не приходится. Зато становится ясно, кто кому чего должен.

Мне стало не на шутку интересно.

— И вы столько успели узнать всего за три часа?! Его голос ни капельки не изменился.

— На самом деле, не только я. Вчера вечером Мари рассказала мне о вашей догадке насчет «семейственности» в «Ёсинаге». Я позвонил своему коллеге, эксперту по связям с якудзой, и зачитал ему все фамилии из списка учредителей фирмы. Уже к утру он проверил что мог. И хотя ужасно извинялся, что много узнать не удалось, сообщил весьма любопытные факты. А именно — кое-что из личного дела Кацунумы.

Я прижал ухо к трубке и затаил дыхание.

— До сих пор Кацунума кичится тем, что в молодости его «учил жизни» сам Тэцуо Саэки. Тот самый Саэки из префектуры Тиба, он же — отец Киэ Саэки. Якобы они были настолько близки, что Кацунума считает себя чуть ли не членом его семьи. Хотя существует версия, что все это — миф, который Кацунума выдумал для пущей авторитетности…

— Но постойте! — перебил его я. — В том мире насчет подобных вещей не бывает никаких версий. Все связи между семьями известны точно, даже если прошло очень много лет…

— Даже не знаю, что на это сказать. Я просто передаю вам то, что услышал.

— Да-да, конечно. Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, позицию Кацунумы в клане вы, наверное, знаете?

«Давненько не проверял», — чуть было не сказал я, но сдержался.

— Не знаю…

— Тогда, возможно, это вам пригодится. До сих пор банда Кацунумы считалась одним из лидеров клана Минамото. Но в последнее время против них набирает силу оппозиция.

— Оппозиция?

— На совете клана обсуждается сценарий, по которому власть над бандой должна перейти в руки лидера клана Дайго Сакадзаки. Такой план назревал уже очень давно. Дескать, если именно Сакадзаки возглавит банду, управление кланом станет эффективней и проще. И хотя внешне Кацунума держит себя как паинька, многие внутри банды убеждены, что его внешняя покладистость — не более чем камуфляж.

— Вот оно что… — хмыкнул я.

— Официально капиталами «Ёсинаги» вертят Сугино и Омия. Считается, что оба «завязали» с преступным миром. Однако в свое время Кацунума называл их своими «правой и левой рукой». Иначе говоря, на сегодняшний день эта парочка — марионетки Кацунумы в мире легального бизнеса.

— Ого! Вы даже их успели проверить?

— Как раз это у моего коллеги времени не заняло. В том мире главный принцип — «рука руку моет». Любой бизнес строится только на личных знакомствах… Ну, и последнее — личность профессора Ёды. Уникальная личность, должен сказать…

— Вот уж действительно: муж и жена — одна сатана!

— В каком смысле?

— У вашей супруги такая же привычка. В любом разговоре главное блюдо на десерт оставляет…

Он опять рассмеялся.

— Вы не поверите, но факты — упрямая вещь: Ёсиюки Ёда закончил ту же школу, что и Сато с Кацунумой. Директор их школы — на редкость болтливый старичок. О Кацунуме особо не распространялся — зато о Ёде все уши мне прожужжал. Уж очень гордился, что их маленькая школа выпустила в мир аж две знаменитости. Понятное дело, Кацунуму он в их компанию не включал… О Ёде старикан помнит все, поскольку сам его учил. Говорит, за всю его практику школа не знала другого школьника с такой блестящей успеваемостью. Тем не менее по возрасту Ёда был гораздо младше этих двоих. А точнее, вообще из другого поколения. Все, что их объединяет, — это название школы в биографии и, понятно, место рождения. И тогда я решил проверить все напрямую.

— Напрямую?

— Ну да. Взял и позвонил профессору Ёде. Сказал, что наслышан о его планах относительно выборов в Палату советников.

— И что же он ответил?

— Что ничего подобного никогда не планировал.

— Ну, другого ответа от него теперь и не дождешься.

— Это верно. Но дальше случился занятный эпизод. На всякий случай я спросил, не знакомо ли ему слово «Ёсинага» — то ли город, то ли название фирмы… И вот тут он ответил очень красноречиво.

— Неужели пустился в воспоминания?

— Если бы! — опять засмеялся он. — Шмякнул трубкой так, что я чуть не оглох. Сравнить с его образом в телевизоре — просто другой человек! Ей-богу, такого лучше сто раз увидеть, чем один раз услышать…

— Ишь ты! — усмехнулся я. — Вот и мне он «ответил» точно так же. Забавная привычка… Значит, не любит вспоминать родные места?

— Кто знает, — задумчиво произнес Охара. — На данный момент это все, что мне удалось разузнать. Надеюсь, пригодится?

— Еще как пригодится! — сказал я. — Массмедиа — великая сила… Впрочем, нет, извините! Это вы — великий журналист. Я не преувеличиваю, честное слово.

— Скажете тоже! — отозвался он, явно польщенный, и я снова вспомнил его полудетское лицо.

О жене он, слава богу, не заговаривал. Я поблагодарил его и уже хотел отключиться, как вдруг вспомнил еще кое-что.

— Да, кстати! Можно ли узнать, по какому адресу зарегистрирован Кацунума?

— Думаю, да.

— И заодно… У него же наверняка и в Токио есть квартира, вы не думаете?

— Сейчас попробую. Подождите минуточку!

В трубке послышались удаляющиеся шаги. Похоже, он звонил из какого-то отдельного кабинета, чтобы никто не слышал. С минуту он с кем-то совещался, потом вернулся — и зачитал мне адрес дома в городе Ёсинага.

— Насчет Токио, — добавил он. — Какое-то жилье он здесь приобрел, это факт. Но адрес неизвестен. Это могут знать только члены семьи, вы же понимаете…

— Да, конечно. Огромное вам спасибо!

— Ну что вы, всегда рад… Значит, сейчас вы идете встречаться с самим Кацунумой?

— Да.

— Будьте предельно осторожны. Как мне только что намекнули, этот бандит не признает авторитетов и славится особой жестокостью…

Я еще раз поблагодарил и отключился.

Да, похоже, муж Охары больше не был робким юнцом. Человек, с которым я только что говорил, был крутым журналистом с отличной хваткой и блестящими аналитическими способностями. Что там сказала ему Нами-тян? «Будешь ворон считать — старый хрен у тебя жену отобьет»? Не знаю, кто из нас считает ворон, но пока «старый хрен» у парнишки в большом долгу.

Стало быть, Нами-тян считает меня толстокожим? Ну что ж. В чем-то она права. Возможно, даже попала в самую точку… Пока я думал об этом, к дверям «Ёсинаги» подрулил «мерседес». Передняя дверь открылась. Какой-то юркий человек проворно выскочил из машины и распахнул заднюю дверь.

Тот, кто вышел из задней двери, был одет в двубортный костюм. Лица я не разглядел — чересчур далеко. Подойдя к дверям, двубортный остановился. Двери разъехались в стороны, и я различил за ними вереницу из нескольких человек, застывших в самом низком поклоне. Возглавляли эту шеренгу мои знакомцы — «толстый» и «тонкий». Омия и Сугино.

Я посмотрел на часы. Без десяти девять. Кто-кто, а якудза знает цену времени.

Я достал блокнот, раскрыл его и набрал номер на телефоне. Трубку взял Майк.

— Сестра рядом? — спросил я.

— А, это ты? А что, у тебя к ней разговор?

— Ага. Хочу ее на свидание выманить…

Он засмеялся. Явно не принял меня всерьез. Нами-тян взяла трубку.

— Ты, говорят, похитить меня решил?

— Угадала… — Я вынырнул из-под навеса и окинул взглядом черное, без единой звездочки небо. — Извини, что от дел отрываю. Но я, кажется, здорово подсел на адреналин. Не прокатишь меня еще разок на мотоцикле?

20

Ровно в девять я встал у дверей конторы. Створки разъехались. Как только я вошел, все, кто был внутри, разом повернули головы в мою сторону. Пятеро. Я чуть не рассмеялся: их позы за столами слишком напоминали меня самого, сидевшего сегодня на работе. На столе перед каждым — журналы вперемежку с комиксами, и больше ничего. Как я подходил к зданию, они не заметили — и, судя по лицам, откровенно скучали.

Я обратился к молодому верзиле:

— Моя фамилия Хориэ. Господин Сугино у себя? Мне было назначено.

— Э-э… Да, я в курсе… — выдавил он, выходя ко мне из-за стойки.

От непривычной манеры речи он словно одеревенел. Несмотря на туго затянутый галстук, имидж офисного клерка давался ему с большим трудом. У остальных — та же песня. Если у банды Кацунумы и были какие-то проблемы, то прежде всего с кадрами.

Верзила тут же уставился на коробку:

— М-м… А что это у вас?

— Да так, мелкая мебель, — сказал я. — Не удержался, купил по дороге.

— А… э-э… можно помотреть?

— Ого! В вашей фирме, что, всем гостям личные досмотры устраивают?

У верзилы отвисла челюсть. Он явно не знал, как поступить. Продолжать и без того безумный цирк до полного абсурда — или выбрать более привычную заботу о безопасности своего босса? В его личном случае победили условные рефлексы.

— Да ла-адно…— нагло протянул он, — Небось не убудет!

Его настрой передался мне, как зараза. С одной стороны, я давно не якудза. Но с другой стороны — ничем, кроме якудзы, никогда не был. Не успела его ручища сграбастать меня за плечо, как мои пальцы задвигались сами. Кисть скользнула в дыру, что я проделал в коробке заранее, и стиснула рукоять. В следующую секунду конец стальной трубы понесся верзиле в пах. Рука ощутила тугую отдачу — и от офисных стен отразился жалобный вопль. Зажав руками промежность, верзила задумчиво рухнул на пол.

Секунд пять я рассеянно наблюдал за его конвульсиями. Потом сказал:

— Извини, дружок. Завтра твоя моча будет красной. И тогда ты вспомнишь о том, что, если с порядочными людьми распускать руки, можно никогда не встать на ноги. Вспомни об этом — и скажи мне «спасибо». А если что-то не нравится, можешь заявить в полицию об избиении младенцев.

Четверка зрителей, с грохотом опрокинув стулья, вскочила на ноги. При этом каждый сунул руку за пазуху. Я сразу понял, что никаких коротких мечей, как в старинном кино, я сейчас не увижу. Времена меняются. Мировые стандарты обновляют не только для лампочек и автомобилей. И эту простую истину мне, похоже, придется постичь на собственной шкуре… Дверь гостевой распахнулась, и в проеме возник еще один человек. Явно выглянул на шум — проверить, что происходит. Из-за его спины выглядывали Омия и Сугино.

— Кацунума, — спокойно представился он, даже не взглянув на верзилу, кряхтевшего перед ним на полу. — Господин Хориэ? Давно вас ожидаем… Наша молодежь вас ничем не обидела?

— Пустяки, — ответил я. — Юноша непочтительно разговаривал с посетителями. Смотреть было больно, пришлось поучить уму-разуму.

— Что вы говорите, — все так же спокойно сказал Кацунума. — Очень любезно с вашей стороны.

Он коротко глянул на трубу в моей руке и, не меняя лица, повысил голос:

— А ну-ка дайте гостю дорогу, живо!

Один из четверки схватил лежавшего за ноги и оттащил за стойку. Мудрое решение, что говорить. Слишком сильное зрелище для зевак за окном.

Сунув трубу обратно в коробку, я прошел в знакомую комнатушку.

Визитки Кацунума не предложил. Мы расселись по диванам, и я пристроил коробку рядом с собой. Напротив меня сидел Кацунума, по бокам от него — Сугино и Омия. Оба сжимали в руках увесистые портфели. Уж наверняка не с документами, понял я.

Из зала снаружи донесся монотонный гул: на дверях и окнах опускались стальные жалюзи. Заметив, что я прислушиваюсь, Кацунума сказал:

— Не обращайте внимания. Стараемся не пугать мирных прохожих мордами наших головорезов…

Я посмотрел на него. Ни мягкость его голоса, ни учтивость манер не казались наигранными. И вдобавок — фантастически правильные черты лица. Не сообщи его возраста муж Охары, я бы дал ему от силы лет сорок пять. Якудзу с такой внешностью я видел впервые в жизни. Все-таки любые бандиты, которых я встречал до сих пор, от обычных людей хоть чем-нибудь да отличались.

— Итак, — спокойно произнес Кацунума, — насколько я понял, вы хотели обсудить с нами вопросы аренды?

— Совершенно верно, — кивнул я. — Нужно кое-что уточнить.

— Хм-м! — усмехнулся он. — Что конкретно? И зачем для этого понадобился именно я?

— Я уже говорил об этом вчера. Но, видимо, президент Сугино забыл вам передать… Прежде чем решить вопрос об аренде, я должен выяснить, почему «Кагами-билдинг» называется именно так, а не иначе. Вот я и решил побеспокоить именно вас. Как самого сведующего эксперта в этом вопросе.

Кацунума улыбнулся. Очень обаятельной улыбкой. Красные губы на бледном лице выделялись так резко, словно он подводил их помадой.

— Да что вы говорите! — приветливо сказал он. — Просто не верю своим ушам. Я уважаю ваше любопытство. Но боюсь, вы плохо представляете, где находитесь, если задаете такие вопросы.

— Простите, не понимаю. И где же я нахожусь? Уж объясните, будьте любезны.

— Как вы заметили, двери и окна заблокированы. Народу как сельдей в бочке, а места совсем чуть-чуть. — Он скользнул взглядом по моей коробке. — Вы, конечно, по-своему к этому подготовились, но посчитайте сами, сколько вокруг людей. Я уж не говорю о том, что у них в багаже.

— Понятия не имею, о чем вы.

Кацунума молча покачал головой. Верзилы за его спиной снисходительно улыбнулись. Повернувшись к одному из них, Омия взял портфель и положил к себе на колени.

— Вот уж не думал, что у такой солидной компании могут быть такие недогадливые менеджеры…— произнес Кацунума. — Ладно. Поговорим начистоту. Я пришел сюда не затем, чтобы отвечать на ваши вопросы. А затем, чтобы задавать свои. И это — банальный факт, на который даже обижаться нет смысла. Ну и конечно, хотелось взглянуть на знаменитого клерка-потрошителя…

— И это вы называете «разговором начистоту»?

— Ну, хорошо, — опять усмехнулся Кацунума. — Я отвечу на ваш вопрос. Но сперва расскажите о том, что известно вам.

— Наконец-то… — вздохнул я. — Что же вы хотите услышать?

— Все о смерти вашего президента Исидзаки. Все об этой трагедии, до мельчайших подробностей.

Я склонил голову набок.

— Странно…

— Что «странно»?

— В устах такого человека, как вы, «трагедия» звучит как «комедия».

Его лицо не изменилось ни на йоту.

— И какой же будет ответ?

— Господин Кацунума, я пришел сюда по приглашению ваших людей и, признаться, рассчитывал на большее понимание. Жаль, что между нами не получается взаимно полезного разговора.

Он повел подбородком. Омия приоткрыл портфель и выложил на стол журнал. Под крышкой портфеля блеснул металл. Пистолет. Я понял, что муж Охары ошибся: эти ребята никогда не «завязывали» с миром якудзы. Они просто маскировались.

Журнал этот, в полпальца толщиной, я знал хорошо. Поименный список служащих компании «Тайкэй», который, если приспичит, можно найти в любом магазине справочной литературы. Такие теперь времена.

Кацунума взял журнал со стола и пролистал его как колоду карт.

— Прошу заметить, — сказал он, — что такое слово, как «взаимность», к нашим отношениям неприменимо. Не забывайте, с кем имеете дело. Я, например, могу прийти к вам домой и без всякого приглашения.

— Наверное, — кивнул я. — Только незваным гостям я, как правило, двери не открываю. И сразу звоню в полицию. Как и любой нормальный гражданин, не правда ли? Так что лучше вам от таких визитов воздержаться.

— Ну а как насчет ваших подчиненных? Если верить этому каталогу, с вами работает некая Мари Охара. А у нее, кажется, есть муж. Правда, супруги редко бывают вместе. Насколько я слышал, ей частенько приходится возвращаться домой в одиночку. По безлюдным улочкам Сасагая…

Значит, ребятки следят как за мной, так и за моим окружением. Начиная с того самого вечера, когда я разобрался с Кикумурой и его дружками. Хотя Кацунума уже наверняка пожалел, что для первого «знакомства» со мной выбрал такой неразумный способ. Оперативно, ничего не скажешь, — но многого узнать они не успели…

Вот что значит общество информации. Журналисты интересуются якудзой, якудза выслеживает журналистов. «Супруги редко бывают вместе», — сказал Кацунума. Похоже, они знают, где работает муж Охары. И наверняка в курсе, о чем Охара спрашивал Ёду по телефону.

— К сожалению, в конце месяца я увольняюсь. И никаких связей ни с компанией, ни с ее сотрудниками поддерживать не собираюсь, Я уже говорил об этом вчера.

— Да, это мы знаем. Но госпожа Охара вряд ли изменит свой обычный маршрут. И если, не дай бог, с ней случится какое-то происшествие, полицейского позвать она не успеет… А вам известно, во что превращается жизнь у женщин, которых насилуют смолоду?

— Уверен, в этом вы разбираетесь лучше меня, — сказал я. — Но вы говорили что-то насчет окон и дверей… Вы хотели сказать, что еще до происшествий с моими подчиненными какая-то трагедия может случиться со мной?

— О! Я смотрю, вы стали соображать быстрее.

— Виноват. Кстати, господин Кацунума, вы застрахованы?

— Застрахован?

— Или ваша фирма не интересуется вопросами страхования? Ну а я человек осторожный. Всегда страхуюсь, мало ли что… Особенно когда собираюсь на встречу с мафиозным начальством.

Кацунума опять рассмеялся. Видимо, до сих пор его никто так не называл.

— Существуют фотографии, — продолжал я, — на которых вы сняты чуть ли не в обнимку с одной очень важной персоной. Если такие снимки опубликуют, шансы этой персоны на ближайших парламентских выборах будут очень невелики. Я уж не говорю об ущербе, который нанесет подобная публикация имиджу всей его партии в целом… Коллекцию этих фото я собирал довольно долго. И если со мной что-нибудь случится, эти снимки будут разосланы сразу по нескольким адресам. А если конкретно — по адресам тех газет и журналов, которые заинтересованы в них больше всего.

Впервые за весь разговор Кацунума нахмурился. О том, что я могу быть в курсе его отношений с Норио Сато, он явно не предполагал. И теперь, очевидно, пытался припомнить, где и когда они вместе фотографировались. Мне не хотелось, чтобы он думал об этом слишком уж долго. В моей защите и без этого хватало щелей и дыр. Пора было резко менять тему.

— Господин Омия!

Услыхав свое имя, Омия вздрогнул и ошарашен-но уставился на меня.

— Все хотел вас спросить… Вам тоже показалось, что в молодости мы где-то встречались?

Он ничего не ответил, но глаз не отвел.

Я положил на стол левую руку ожогом вверх.

— Вот и у вас тоже с рукой проблемы. Но лет тридцать назад, когда я смотрел на вас ночью, моя левая была забинтована…

Удивление пополам с ненавистью перекосило его лицо.

— А… Так это был ты?!

Его пальцы снова нырнули в портфель. Но я уже вскакивал на ноги, сжимая в руке трубу. На выдохе из меня вырвался крик — и сверкающая сталь, описав окружность, рассекла пространство перед глазами. Хрясь. Почему-то в последнее время я часто слышу звук ломающихся костей. Господину Омии придется погулять с загипсованной правой еще пару месяцев. Ни о чем другом подумать времени не было. Уже в следующий миг я увидел, как по другую руку от Кацунумы в мою сторону поворачивается еще одно дуло. Я снова услышал собственный крик. В длинном прыжке меж диванов я думал только о том, куда лучше поставить ногу. Очередной хруст костей, чавканье распоротой плоти. И еще через миг — тяжкий грохот пистолета об пол. Прижимая правую руку к руди, Сугино захрипел так, словно его пропускали через мясорубку,

Кацунума сокрушенно покачал головой. И десяти секунд не прошло, а парочка его компаньонов уже корчилась в судорогах на полу.

— Итак, господин Кацунума, — произнес я ему на ухо, приставив к горлу конец трубы. — Теперь вы поняли, на что способен клерк-потрошитель, если его разозлить. Даже простая вешалка в его руках может доставить окружающим кучу проблем. Плечо господина Сугино сейчас переломано в нескольких местах. Полное восстановление займет не меньше года. А на вашем месте я бы сейчас вел себя очень спокойно, ибо разорванные аорты не восстанавливаются. Он ответил на удивление спокойно:

— Пару дней назад один из моих людишек с вами уже беседовал. Доложил мне, правда, только одно: дескать, чертов салариман совсем с катушек слетел, когда дело до драки дошло. Но теперь я понял, почему его гипс снимут только через три месяца. М-да… Кажется, сегодня мы немного ошиблись в расчетах.

Дверь распахнулась от пинка снаружи. Узкий проем заткнули четыре фигуры с пистолетами в вытянутых руках. Впереди всех оказался самый здоровый — тот, что за ноги оттаскивал упавшего. Ясное дело, ребятки услышали мои крики. Их взгляды тут же уперлись в парочку тел на полу. Но уже в следующее мгновенье Кацунума заорал:

— Пошли вон!

Две или три секунды верзилы оторопело молчали. Но приказ сработал. Не опуская рук с пистолетами, они осторожно отступили назад, и дверь медленно закрылась. Что говорить, силы воли у Кацунумы хватало. Перечить такому голосу было почти невозможно.

— Кажется, наша беседа приняла неожиданный оборот, — сказал я. — Ну что ж, тогда на сегодня я, пожалуй, откланяюсь. Надеюсь, еще пообщаемся в спокойной обстановке.

— Не знаю, не знаю… Я уже подумал. Скорее всего, фотографий, о которых вы говорите, не существует. Их не могли сделать нигде и никогда.

— Верить или не верить — решайте сами.

Он выдержал долгую паузу и наконец ответил:

— Ладно. Проверю — тогда и решу. А сегодня на этом закончим.

— Проверите? Каким образом?

— Секрет фирмы, — усмехнулся он. — Но если все это ваша фантазия, — вы доставите очень большие проблемы как себе, так и людям вокруг. Вы не забыли, что я сказал насчет госпожи Охары? Если будет о чем заключать сделку — вспомните об этом лишний раз. А пока это даже не сделка, а простое предупреждение. Вы меня поняли?

— Как не понять, — сказал я.

Кацунума кивнул и медленно поднялся. Затем подошел к двери и распахнул ее. Пистолеты в руках у верзил неуверенно дрогнули. Что и говорить, не самый обычный финал последнего дня в карьере саларимана.

— Наш гость уходит! — громко объявил Кацунума. — Поднимите жалюзи.

В его голосе слышались сила и спокойствие. Актер он был превосходный. Верзилы, как по команде, молча опустили оружие.

Медленно прошагав мимо них, я вышел на улицу. Слов прощания я за спиной не услышал.

Когда их контора исчезла за поворотом, я побежал.

Что и говорить, с такой скоростью я не бегал уже давненько. Гнаться за мной не должны. Судя по тому, как вел себя Кацунума, посылать за мной погоню он не собирался. А вот его «предупреждение», похоже, не блеф. Цену подобным обещаниям я знал. Оттого и несся во все лопатки. Варианты того, как они будут действовать, можно по пальцам пересчитать…

Не сбавляя скорости, я обогнул Управление нац-обороны и окружной дорогой вернулся обратно. Из-за проклятой коробки совсем запыхался и был на грани нокдауна.

От закрытых жалюзей магазинчика отделилась невысокая тень.

— Ну, и где тебя черти носят? — проворчала Нами-тян, одетая в черную кожу. — Опоздал на двадцать минут!

Я взглянул на часы. На экранчике высветилось 21:50.

— Прости! Запарка вышла… А где мотоцикл?

— Спрятала. Вон за тем грузовиком. Второй шлем захватила, как ты и просил. Но вообще — ты, дядя, даешь! Дергает вечером в пятницу, когда у меня в баре дым коромыслом, да еще и опаздывает! Что ты себе позволяешь?! И чем, интересно, собираешься заглаживать свои выходки?

— Ну хорошо… — вздохнул я. — В следующий раз я послушно выполню все, что ты скажешь. Только не сердись!

— Все, что скажу?

— Да.

— Что угодно?

— Что угодно.

— И даже замуж возьмешь?

— Эй, — сказал я. — А ты уверена, что Комиссия по харрассменту[45] наказывает только мужчин?

Она рассмеялась:

— Шучу!.. А ты что, и правда поверил?

— Ну конечно, — ответил я, особо не думая. — Чуть концы не отдал с перепугу!

— Да… Совсем у тебя крышка съехала.

— И не говори. Я уже плохо соображаю, кто я такой и на что способен. В общем, сам себя позабыл.

— Как пупок?

— Вот именно… Как пупок.

Я повернулся и стал наблюдать за входом в «Ёсинагу». Нами-тян затаилась у меня за спиной. Тишина вокруг была такой неуютной, что по телу побежали мурашки. Возможно, из-за сырого ночного ветра. А может, и оттого, что вернулась моя простуда.

Прошло минут десять. Ко входу в здание опять подрулил неизвестно где парковавшийся «мерседес». Из дверей «Ёсинаги» вышли несколько фигур. В том числе и Кацунума. Один из верзил, что маячил за ним во время беседы, теперь уселся за руль.

— О'кей… Вот теперь поехали! — бросил я Нами-тян.

— За ними следом?

— Да.

— Зачем? Ты же только что с ними виделся!

— Это был обмен приветствиями. Теперь главное — не оставить им времени для маневра. Все детали потом объясню… А пока только одна просьба.

— Какая?

— Рули аккуратно.

— Ха! Когда это я рулила неаккуратно?

Я вдруг понял, на что я не способен: переспорить эту девчонку хоть в чем-либо. По крайней мере, на это не оставалось уже ни секунды. Кацунума садился в машину. Как ни странно, на этот раз, кроме водителя, его не сопровождал никто. Или повадки якудзы так изменились в последнее время, или я уже и правда ничего не соображаю… В любом случае ясно одно: Кацунума возвращался домой, в свои токийские апартаменты.

«Дукати» дожидался нас, прикорнув на обочине, как мирно дремавший зверь. Будь мотоцикл попроще, я бы замазал ему грязью номер, но такого красавца маскировать все равно бесполезно. Нахлобучив шлем, я перехватил поудобней коробку и пристроился на заднем сиденье. Конечно, с трубой без коробки было бы легче, но при свете фар эта сталь блестела бы чересчур угрожающе.

Свободной рукой я обхватил Нами-тян за талию. Ее шлем повернулся ко мне:

— С какой стороны этот «мерс» прикатил?

— С Аоямы. Через Гайэн-Хигаси.

— Ясно, — кивнула она.

Я хотел показать, как лучше ехать. Но Нами-тян уже лягнула педаль, и я едва успел снова ухватиться за ее талию. Объяснений, впрочем, не требовалось. Решение не светиться у дверей «Ёсинаги» она приняла сама. Мы рванули в другую сторону и пустились в объезд. Что ни говори, а гоняться за «мерседесами» по Токио в пятницу вечером можно только на мотоцикле.

Вокруг нас замелькали неизвестные переулки. За манеру езды Нами-тян я волновался не зря. С нашим первым катанием, когда она подвозила меня к своему бару, это не шло ни в какое сравнение. Ее ботиночек на педали и перчатка на сцеплении плясали перед глазами, как в страшном сне. Двигатель заходился таким отчаянным ревом, будто его пытали самые ярые ненавистники механизмов. На очередном повороте мы выписали дикий крен. Глушитель чиркнул по асфальту и окатил тротуар фейерверком оранжевых искр. Вдогонку понеслись возмущенные крики прохожих. К горлу подобралась тошнота, и я всерьез пожалел о затеянном путешествии. По сравнению с «дукати» в руках у его безумной хозяйки мой старенький «харли-дэвидсон» казался трехколесным велосипедом. Увы! Оказавшись на загривке такого монстра, о привычном комфорте «американских горок» лучше сразу не вспоминать.

Так прошло три-четыре минуты, и вдруг кошмар прекратился: впереди показался «мерс». Мелькая огнями, он уже сворачивал в сторону кладбища Аояма. Если б не бешеная езда Нами-тян, мы бы точно его потеряли.

Я невольно поблагодарил водителя «мерса»: возможно, и оттого, что дорога была забита, гнать он не собирался и вел машину аккурат на шестидесяти. В заднем окне я различил затылок Кацунумы. Нами-тян повисла у них на хвосте, выдерживая дистанцию в пару-тройку машин и продвигаясь в «невидимой» для водителя зоне. Мой желудок опустился на место, и я наконец-то перевел дух.

Миновав Аояму, мы выехали на Омотэсандо. Движение стало плотнее, скорость упала до тридцати. Все чаще приходилось останавливаться вместе с потоком. Я молился об одном. Только бы Нами-тян не взбрело в голову выписывать кренделя между автомобилями! Но боялся я зря: она сжимала руль, невинная, как принцесса из детской сказки. Держи она себя так же перед Комиссией по харрассменту, дело бы явно решили не в мою пользу…

Слегка успокоившись, я поправил коробку под мышкой. И в этот момент моя правая рука коснулась ее груди. На какую-то долю секунды. Странное дело. Наши тела прижимались друг к дружке уже полчаса. Но лишь теперь я впервые ощутил в ней женщину. И невольно смутился. Вот уж не думал, что между нами может возникнуть нечто подобное…

Пока я смущался, «мерседес» повернул направо и вырулил на проспект Мэйдзи. А чуть погодя снова нырнул в переулок. Тихий просторный переулок с богатыми многоэтажками. Столпотворение Омотэсандо здесь казалось проблемой другой планеты. Во всем переулке — ни одного прохожего. Значит, Кацунума выбрал себе жилище на Дзингу-Маэ… Опасаясь, что нас заметят, мы начали отставать, но «мерс» уже сбрасывал скорость. Я похлопал Нами-тян по спине. Пора останавливаться. Автомобиль плавно затормозил у самого роскошного здания. Нами-тян прижалась к обочине метрах в пятидесяти от него, сразу за каким-то микроавтобусом. Я соскочил с мотоцикла. Махнул Нами-тян рукой — возвращайся, мол, той же дорогой. И, круто развернувшись, понесся по тротуару во все лопатки.

На бегу я сорвал.с себя шлем, отшвырнул его в сторону, рванул из коробки стальную трубу и выбросил картонку с остатками «Изи хангера». Водитель «мерседеса» уже выходил из машины, чтобы открыть заднюю дверь.

Он заметил меня примерно на середине дистанции. Но именно в этом переулке его выбор оружия был ограничен. Никакой якудза не станет палить из пистолета в центре города под окнами у своего босса. Как я и рассчитывал, он принял стойку буддийского дэва[46]. Но из-за пазухи выхватил совсем не то, что я думал. В его руке блеснул не нож, а короткий меч.

Как только он обнажил его, я бросился на землю. Перекувыркнулся, вскочил у него за спиной и нанес удар трубой по затылку. Ошибка в расчетах. Обычно этого хватает, чтобы человек поцеловался с асфальтом. Но он не свалился. И правда слишком легкая труба. Верзила мигом развернулся.

Он был лет на десять моложе меня. Но обращаться с таким оружием явно умел не хуже. Когда-то я уже встречался с реальным мечом. Раз пять или шесть. Лет тридцать назад это было. Но те ребятки не соображали в мечах почти ни черта. А этот — крутой, палец в рот не клади. Настоящий профи, который клинком зарабатывает на жизнь… Я прикинул свои шансы. Примерно пятьдесят на пятьдесят. В любом случае время потребуется. Если заметят прохожие, мало не покажется никому. Верзила явно думал о том же.

Он готовился сделать выпад. Но тут тишину переулка разорвал оглушительный грохот. Дорога, по которой я сюда прибежал, была у меня прямо перед глазами. Не сводя взгляда с противника, я краем глаза увидел, как прямо на нас с сумасшедшей скоростью несется «дукати» Нами-тян.

Но для верзилы этот грохот прозвучал за спиной. И отвлек на какие-то полсекунды. Как только его взгляд вильнул в сторону, тело немедленно содрогнулось: конец моей трубы погрузился в его кишки сантиметров на десять. Две или три секунды он разглядывал собственный живот, словно увидел нечто небывалое. А затем медленно осел на асфальт.

«Дукати» пролетел мимо нас, как ракета, и скрылся в ночи.

Я с трудом отдышался. Вот что значит сидячий образ жизни. Огляделся по сторонам, но никого не заметил. Пинком отшвырнул подальше меч из руки верзилы. И только потом, открыв заднюю дверь «мерседеса», забрался в машину.

Завидев меня, Кацунума молча покачал головой. Сопротивляться он не собирался. Я знал, что оружия у него нет. У птиц его полета свои требования к безопасности. Такие, как он, при любой внезапной проверке должны оставаться чисты.

— Ну что, Кацунума, — сказал я. — Похоже, мы встретились немного раньше, чем ты планировал.

— А мне показалось, ты хорошо понял, о чем я тебя предупредил.

— Прости, но сушить людям мозги — моя дурная привычка. А кроме того, я не такой придурок, чтобы соблюдать договоры с якудзой. Никаких угрызений совести! Но мне, поверь, тоже очень интересно, до чего мы с тобой договоримся. А когда вокруг столько народу, по душам не поговорить… Вот поэтому ты у меня сейчас сядешь за руль, и мы с тобой немножко покатаемся.

— За руль?

— Уж извини.

Я обшарил сиденье за его задницей — и сразу нашел что искал. Мобильник. Наблюдая за нашей дракой из машины, он наверняка успел куда-нибудь позвонить.

— Вообще-то, я планировал поговорить у тебя дома, — сказал я. — Но передумал. Там тебя небось другие гости дожидаются. А в машине мы прекрасно можем поговорить с глазу на глаз. Еще раз прошу прощения…

Я занес руку с трубой и несильно ткнул Кацунуму в пах. Он издал короткий стон сквозь зубы. Я снова восхитился выдержкой мафиозного начальства. Но как бы он ни сдерживался, глаза его не притворялись. Белки чуть не вылезли из орбит. Как раз то, что нужно. Останется в сознании, но на пару минут окаменеет от боли.

Перегнувшись через сиденье, я вытащил ключ зажигания. Затем вылез из машины и подошел к телу, распластанному на земле. Месяц реабилитации, машинально подумал я, похлопал его по карманам и вытащил пистолет. Автоматика. Я сунул пушку в карман. Ну и дела. Добавь сюда еще парочку сцен из моего похода к «Ёсинаге» — и в сказочку о безопасности этой страны не поверит даже младенец.

Запихать такую тушу в багажник — задачка не из легких, но ничего другого, пожалуй, не остается… Пока я раздумывал, в полусотне метров от меня замаячил силуэт прохожего. Завидев меня, он в нерешительности остановился. Видно, какой-то салариман возвращался с работы домой. Еще несколько фигур показались на тротуаре через дорогу. Похоже, жители квартальчика начинали реагировать на то, что происходит. Вдобавок какая-то домохозяйка выглянула из окна…

Я оставил верзилу в покое и быстро сел в машину. Кацунума все еще прижимал руки к промежности. Я подставил ему плечо, перетащил на сиденье водителя — руль у «мерса» был справа — и уселся на кресло рядом.

— Теперь водителем поработаешь ты, — приказал я ему. — Пугать мне тебя уже смысла нет. Вокруг собираются соседи, а прежний водитель загорает на тротуаре. Скорее всего, полиция будет здесь минут через пять. Как думаешь, что они сделают, как только я покажу им вот эту пушку? Правильно: сразу проверят, кто такой я, а кто такой ты. Чьему рассказу они поверят больше — прикидывай сам, но я за тебя и гроша ломаного не дам.

Кацунума посмотрел на меня и обреченно усмехнулся:

— Я смотрю, ты тоже крут, как вареное яйцо…

— Сила клерка — в доверии клиента. Можешь мне поверить: чем быстрей ты нажмешь на газ, тем будет лучше для нас обоих.

Он посмотрел на дорогу и хрипло спросил:

— Куда ехать-то?

— В Такаги, — ответил я. — Там заедешь на хайвей, а по нему заберешься на кольцевую трассу. Вот по этому кольцу мы с тобой и покатаемся. За семьсот иен — хоть до рассвета. О деньгах не беспокойся. Я угощаю.

21

Токииская кольцевая — единственное спасение от столичных пробок. Стабильная скорость на ней — под восемьдесят, ни быстрее ни медленнее. Я знал, что в пятницу после полуночи машин немного. Все-таки за годы работы менеджером я изучил эту трассу до последнего километра.

Я положил руку на колено и осмотрел оружие. С тех пор как погиб отец, я не видел пистолета ни разу. Да и в тот раз заметил его мельком и издалека. Кусок блестящего металла оттягивал пальцы гораздо сильней, чем я думал. Вдоль рукоятки бежали английские буквы: «Springfield»[47]. В отличие от названия никакой приветливости эта штука не излучала, хотя конструкция была незатейливой. Я направил дуло в пол и попробовал спустить курок. Но тот не поддался.

— А ну, прекрати! — раздался над ухом испуганный крик. — Тоже мне, нашел игрушку!

Я не повел и бровью. Пальцы нащупали сбоку небольшую скобу. Предохранитель? Я оттянул ее на себя, и Кацунума оцепенел еще больше.

Мы вырвались из иебоскребовых джунглей. За окном поползло огромное черное небо в огнях разноцветной рекламы. Стиснув рукоятку покрепче, я направил пистолет в боковое окно и снова нажал на курок. На сей раз он мягко сдвинулся с места. Задраенный наглухо салон машины сотрясся от грохота. Отдача в руку оказалась слабее, чем я ожидал. Легкий звон в ушах, легкий дымок с запахом пороха — и ничего больше. В центре окна зияло отверстие около сантиметра в диаметре. Ночной пейзаж за окном исчез, и только сполохи неона плясали в трещинках, разбежавшихся по стеклу.

— Делать нечего?! — опять заревел Кацунума. — О чем ты там думаешь?!

Я посмотрел на него:

— Ни о чем не думаю… Вот, решил проверить, как пистолеты стреляют. Удобная штука, я даже не предполагал. Пальцем шевельнул — и готово!

На самом деле я хотел услышать звук выстрела. Восстановить в памяти тот самый звук, что тридцать лет назад раздался в комнате моего отца.

Кацунума судорожно вздохнул. Он явно прикидывал, что со мной можно сделать, — но не мог отвлечься ни на секунду. На кольцевой трассе очень мало прямых отрезков. Не дорога, а сплошные петли. Взгляда не оторвать и духа не перевести.

Мы нырнули в тоннель.

— Ну, и чего ты хочешь? Пристрелить меня?

— Свернешь на каком-нибудь выезде — может, и пристрелю. Так что пили по трассе и не дергайся.

— Значит, ты никакой не салариман?

— Салариман. Самый обычный. Ты же сам проверял, чего спрашиваешь?.. Двадцать лет им был. И только сегодня перестал.

— Тогда какого рожна ты это затеял?

— Надоело с тобой театр Кабуки разыгрывать. Решил выкинуть маски к чертям и поговорить напрямую. Самое быстрое, что я смог, это запихнуть тебя в машину и остаться с тобой с глазу на глаз. Не самый мирный вариант, конечно. Но тут уж ничего не поделаешь. Ничего другого мне в голову не пришло.

— Что ты хочешь узнать?

— Я тебя уже спрашивал в конторе. Повторяю еще раз. Я хочу знать, из-за чего повесился мой президент. Все, что этого касается. Не хочешь говорить прямо сейчас — посиди, подумай. Бензина у нас полный бак, и времени сколько угодно.

Он замолчал. Так и есть. Времени сколько угодно. На нынешней скорости мы проезжаем все кольцо минут за пятнадцать. Времени хватит хоть на десять таких кругов, хоть на сто.

Я рассеянно глядел на дорогу перед собой. Пистолетный выстрел разбудил в голове воспоминания из далекого прошлого. Прозвучал ли он точно так же, как мне послышалось тогда? Трудно сказать. Все-таки тридцать лет прошло. Я забыл куда больше, чем помнил. Ничего удивительного. Слишком давно оно было — время, когда я бегал по улицам с деревянным мечом за спиной… Тридцать лет, за которые я так ничего и не выяснил. Целая эпоха канула в прошлое, а я даже не понял, что именно сделал Дайго Сакадзаки. А совсем скоро пройдет и еще одна. Какая из эпох подходила мне больше? Та, в которой я мстил за отца, или эта, в которой я тихо состарился под маской обычного клерка? Этого я тоже не знал. Возможно, ни та ни другая…

На меня вдруг навалилась нечеловеческая усталость. От всей этой беготни по улицам. От безумного ралли на мотоцикле. От стычки с верзилой и его совершенно реальным мечом… А может, проклятая простуда опять возвращается?

— Так ты опять о названии билдинга? Кацунума уже снова владел собой. Его голос был абсолютно спокоен. За окном проплыл указатель съезда на Гиндзу. Считай, полкруга уже за спиной.

— И об этом тоже. Начинай с чего угодно.

— А как ты поймешь, что я не вру?

— Да уж разберусь как-нибудь. По запаху.

— А если я блефовать начну? Как ты со своей «страховкой»…

Я рассмеялся. На мой трюк с фотографией он не клюнул.

— Тогда будем действовать по вашим понятиям… Где-нибудь с кем-нибудь произойдет несчастный случай. Так, кажется?

— И все-таки уточняю еще раз. Зачем тебе это все?

— Чистое любопытство. Только и всего.

— И что потом?

— Да ничего. Съедем с кольца, ты поедешь домой с подушкой целоваться. Я, впрочем, тоже.

— Ты же сам сказал, что мой дом мусора обложили.

— Наверное. Но тебя-то им заметать не за что. Твой бодигард — и тот по легкому прогуляется, за ношение холодного оружия. И пока мы с ним рот не раскроем, ты будешь чистым… А боишься мимо мусора в дом ходить — вали за границу или прячься на склоне Фудзи.

— Значит, сдавать ты меня не собираешься?

— Нет.

— Почему?

— Я уже сказал. У меня к тебе — чистое любопытство. И больше ничего.

— И откуда у тебя это любопытство? Я повернулся к нему:

— Эй… Ты помнишь, что пел у себя в конторе? Что я забыл, где нахожусь? Вот теперь и кумекай, кто из нас где находится,

— Ты думаешь, мы поменялись местами?

Я не ответил. Он замолчал. Повисла долгая пауза.

Мы завершили один круг и начали новый. Впереди показались огни съезда на Касумигасэки. Разбитое стекло слева вдруг поплыло вниз, доползло до отверстия от пули и с жалобным скрипом застряло.

Я посмотрел на него.

— Ты зачем окно открыл?

— Хочешь, чтоб дырку от пули засекли? Не фиг светиться сдуру!

Наш «мерс» бежал вдоль левого края трассы, и встречные водители заметить ничего не могли[48]. Я молча ткнул пальцем в кнопку на дверце и поднял стекло обратно. Рев машин за окном сразу стих.

— Зачем? — рявкнул он. — Не так уж и шумно, мог бы и потерпеть!

Движение на дорогах Японии левостороннее.

— Я от простуды лечусь. Продует — вообще копыта отброшу.

— Черт знает, о чем ты себе думаешь!

— Я тебе уже сказал. Ни о чем не думаю. Сижу вот и жду, когда у тебя язык развяжется. Только и всего.

— А если не развяжется, что делать будешь?

— Ну и разговорчик у нас, — усмехнулся я. — С самого начала только ты вопросы и задаешь! Ну что ж… Не развяжется — тогда посмотрим. Не люблю загадывать наперед.

Последняя фраза вдруг застряла в голове. А ведь так и есть. Двадцать лет оттрубил от звонка до звонка—и никогда не думал, что дальше. Без такой способности салариману просто не выжить. Никаких мыслей о следующем шаге, тело двигается автоматически. Да так, что и передохнуть некогда. Бесконечный, изматывающий бег по кругу — так же как и на этой трассе. Жизнь оседает медленно, как ил на дно пруда. Застоявшегося пруда всей этой страны — великого общества фирм, компаний и корпораций… И все-таки напоследок я взболтаю воду в болоте. Хотя бы это я сделаю с удовольствием. Пусть даже в первый и последний раз.

Кацунума снова умолк. Положил ладони на руль и глядел на дорогу перед собой. Я сказал, что не собираюсь выдавать его полиции. Это была правда, но он не поверил. Иначе с чего бы он так упирался? К тому же, конечно, поверить в такое непросто. А может, он опасается, что я передумаю, как только узнаю всю правду? Бог его разберет. Пока он держится несговорчиво. Наверно, слишком устал. Ну что ж. Посмотрим, что будет дальше.

Довольно долго мы исправно мчали под восемьдесят. Сбрось он скорость или пойди на обгон — кто-нибудь заметил бы простреленное стекло. Ночной город все провожал нас огнями, уплывая назад, но мы никуда не узжали. Каждые четверть часа перед глазами проплывали уже знакомые пейзажи, и очень скоро я выучил наизусть все названия на небоскребах. Когда изменения начиняют повторяться, это больше не изменения…

Сколько кругов мы проехали, было уже непонятно. Я не глядел на часы и не думал о времени. Наш «мерседес» перемешивал городскую тьму, словно черное варево в исполинской кастрюле. Меня охватила апатия. Кацунуме, как пить дать, было еще паршивее, но он продолжал молчать.

Вдалеке засверкала огнями Токийская телебашня. В пятый раз? Или в пятнадцатый? И тут он заговорил:

— Тоска!.. Вот уж не знал, что бывают такие пытки.

— Ну, с точки зрения женщин, которых насилуют смолоду, — сущие пустяки…

— Наверное, — сказал он бесстрастно. — Но что, если я продержусь, пока не кончится бензин?

А ведь он сможет, понял я. Все-таки без железной закалки главарями якудзы не становятся. А уж он-то свою ковал не один десяток лет. И я это ощутил при первой же встрече… Я задумался, И тут в салоне что-то зазвенело. Что именно — я сообразил не сразу: этот звук был мне незнаком. Я машинально взглянул на Кацунуму. Тот злобно стрельнул по мне взглядом.

Я достал из его кармана мобильник и нажал на «прием».

— Да! — сказал я негромко.

— Э-эй, Хидэки-и… — пропела трубка. — Я уже у ва-ас… Вы скоро? С Хориэ все порешали?

Я поразился. Как меняется голос у человека. Просто фантастика.

И тут я услышал щелчок. Совсем не характерный для обычной мобильной связи.

— Полиция в доме? — спросил я.

— Полиция?! Что это с ва… — Он вдруг осекся. — Стоп! Это не Хидэки. С кем я говорю?

— Если вы о Кацунуме, то он мне прямо сейчас баранку накручивает. И мечтает любовничка поменять. Надоел, говорит, этот умник яйцеголовый — сил нет…

Голос в трубке резко напрягся:

— Ты кто такой?!

— Случайный прохожий, — сказал я. — Со случайной фамилией.

И отключился. Апатия вроде прошла. Я взглянул на Кацунуму. Он вел машину без единой эмоции на лице.

— Ну вот! — сказал я. — Теперь ясно, почему ты говорить не хочешь. И почему университетские профессоры при слове «Ёсинага» телефонными трубками бросаются. Отличные новости! А времена сейчас удобные. Если приспичит, можно достать не только списки служащих больших компаний. Но, скажем, и номера факсов якудзы всей страны…

Он молчал.

— Чтоб ты знал, — продолжал я. — Я человек без предрассудков. Но твои приятели со шрамами — дело другое. Они ведь еще не в курсе, что такой известный авторитет решил пропихнуть в Парламент своего любовничка. И вдруг им всем сообщат об этом по факсу. Представляешь реакцию?

— На испуг берешь? — не выдержал он.

— Ага, — кивнул я. — Беги вызывай мусоров. Он вздохнул. Так глубоко, что воздух в машине заколебался.

— Ну и что? В Японии это всего лишь «проблемы сексуальных меньшинств».

— Я не знаю, что там за проблемы. Тебе виднее. Кажется, жениться вам пока еще не разрешили… Но что якудза бывает только в Японии — это я знаю точно.

Он замолчал. Я наконец-то проверил время. Без малого час. Значит, мы болтались на этом кольце уже три часа кряду. Светлая полоска на горизонте погасла, и силуэты зданий растворились в сплошной темноте. На трассе вокруг почти не осталось грузовиков, зато чаще замелькали такси. Неплохая иллюстрация для японской экономической депрессии.

— Только не думай, что я оправдываюсь, — сказал он вдруг. — Сначала у нас ничего такого не было… Лет тридцать назад мотал я срок в Ниигате. И в камере сошелся с одним человеком. Тесно сошелся. Друзья по камере — считай, друзья до гроба. По крайней мере, у меня в жизни ближе друга не было. Только он скоро умер. Здоровье не выдержало, Это и был отец Ёсиюки… Присел он тогда крепко — двенадцать лет за убийство. Но за решеткой протянул только три года. А я через полгода получил условно и вышел. Как откинулся, поехал в его родной город, на Кюсю. Представь себе, молодой безмозглый якудза тоже способен на такие чувства… Увидал, как его семья живет, — глаза на лоб полезли. Дом в бордель превратился, жена-потаскуха в одиночку сына растит. То есть баба-то его уже совсем опустилась, а вот сынок оказался на редкость смышленым… Короче, он мне приглянулся. Но не в том смысле, что ты думаешь. Я просто решил создать пацану условия. Поговорил с матерью. Эту шлюху даже уговаривать не пришлось. И забрал пацана с собой. Вот как дело было. Тогда я даже представить не мог, что он такой продвинутый…

— Но по твоим стопам он не пошел… Значит, воспитывал его не ты?

— Нет конечно. Кто я был тогда? В тридцать лет — известный бандит. Когда опять сяду — одному богу известно. Да и ребенку, чьи папаши меняются от якудзы к якудзе, в приличные люди не выбиться. В общем, отдал парня в хорошие руки. И фамилию на другую переоформил.

— И в конце концов благодетель пацана-вундеркинда стал его же любовником? Так, что ли?

Он вздохнул:

— В конце концов получается так… Со временем начались и такие отношения. Только о них я тебе рассказывать не собираюсь. С тебя и этого хватит.

— Насчет личной жизни — да, этого хватит. Но что вас связывает кроме этого — отдельная песня…

— Стой, — стрельнул он по мне взглядом. — Предупреждаю еще раз. Уже за то, что я тебя тут катаю, ты попадаешь по-крупному. Но тебе, похоже, все мало. Соображаешь, во что тебе обойдутся такие знания?

— А как же, — кивнул я. — Воображение пока не пропил.

— Даже если на кону будет чья-то жизнь?

— Не вижу разницы, — пожал я плечами. — Верну я тебя домой непоцарапанного — плачу по полной. Пристрелю — то же самое: твои прихлебалы из «Ёсинаги» меня запомнили. Куда ни кинь, моя жизнь все равно обрывается. Так не все ли равно?

— Смотри-ка. И правда соображаешь! Да только одной твоей жизни тут маловато… У меня репутация. Чтобы ее заработать, я со своими ребятами много дерьма сожрал. Самого разного дерьма, которое в этом мире людишки вокруг себя разбрасывают. Все знают меня в лицо и верят моему имени. И поэтому я держу их в кулаке. Репутация — хорошая вывеска. Пока моя вывеска работает на меня. Но если ее хоть раз уронить — меня тут же сожрут с потрохами.

— А как насчет твоей «особой жестокости»? Тоже вывеска?

— Пожалуй. Только после этого разговора пострадаешь не только ты. Но и люди вокруг тебя. Ты знаешь, мы проверяли твои потроха. О девчонке, что с тобой работает, я уже говорил. Таким образом, ты втягиваешь в свою кашу других. И это не угроза. Это реальность… Ну, как? Катаемся дальше?

— Именно так, — снова кивнул я. — Катаемся дальше.

— Из чистого любопытства?

— Из чистого любопытства.

На сей раз он смотрел на меня очень долго. И лишь когда машина чиркнула бортом о металлическое ограждение трассы, снова уставился на дорогу.

— Ну смотри… — сказал он очень спокойно. — Тогда спрашивай что хочешь.

— Что за отношения были у тебя с Исидзаки?

— Очень простые. Один наезжал, другой прогибался. Как ты его называешь сегодня?

— Президент Исидзаки, — пожал я плечами. — Как же еще?

— Смотри-ка. Вот и я тоже… Сильный был человек. Даже я, пока его шантажировал, не раз прикусывал язык.

— Когда вы познакомились?

— В восемьдесят втором, сразу как поправку о сокайя приняли. Он тогда собрался «Тайкэй» из-под «крыши» вывести. И на совете сокайя было решено его поприжать. Думали, кого бы на эту роль назначить. Ну а я тогда в соседней префектуре неплохо с такими справлялся, и выбор пал на меня. Ох, и нахлебался я с ним дерьма! Сначала вроде немного было, да потом рекой потекло…

— И все потому, что ты надавил на его связь с Дзюнко Кагами?

— Верно. Через год его жена в больницу от рака слегла, а он со звездой экрана на сторону загулял. Отличный сюжет для спектакля на совете акционеров… В общем, заломать им руки было не сложно.

— Да уж. Похоже, хлебать чужое дерьмо — твое любимое хобби.

— Хобби? Бери выше. Бизнес-шанс. Один из способов зарабатывать деньги.

— Но сперва ты давил только на него лично, так? При любом шантаже круг людей, которые в курсе, должен быть ограничен. Какого черта было других туда втягивать?

Не сводя глаз с полотна дороги, он кивнул:

— Это все теория. Но если ограничиваешься кем-то лично, то и дело имеешь только с его личными доходами. А на дворе как раз «пузырь» лопнул, да еще и поправку о сокайя приняли, за которую он зацепиться попытался… В общем, пришлось развернуться пошире.

— То есть — учредить «Тиоэфу» и под гарантии «Тайкэя» сплавлять инвестиции в «Ёсинагу»?

Он скривил губы в усмешке:

— М-да, похоже, не зря тебя Исидзаки нахваливал… Значит, трюк с компьютерной графикой тоже ты раскусил?

— Откуда ты узнал мое имя? От Исидзаки?

— Да нет, — покачал он головой. — Тебя твой президент не выдал, как я ни настаивал. Первый раз я твое имя запомнил для галочки, когда ты Ёде звонил. На другой день после смерти Исидзаки. А там и визитка твоя подвернулась…

— Визитка?

— Забыл, как ты в одном доме консьержу визитку оставил? Безумный такой старикашка. Сразу все про тебя выболтал.

— М-да-а, — хмыкнул я. — Неплохо ты по городу мотаешься!

Консьержу я звонил наутро после поминок. Он сообщил мне, что был звонок от Киэ Саэки. Но даже не заикнулся о том, что передал мою визитку людям, которые заявились к нему сразу после моего ухода. Ну, это ладно. Проблема в другом. Получается, Кацунума знает о существовании Киэ Саэки. Хотя из ее рассказа следовало, что сестры практически не общаются…

— Значит, ты все-таки спрашивал мое имя у Исидзаки? Когда?

— В день перед смертью. Точнее, тем самым вечером. После работы он пошел домой, а по пути со мной встретился. Отдал мне оригинал записи и кассету с твоей копией.

— Ну, и какого дьявола эта запись вообще появилась на свет?

Он выдержал паузу и снова заговорил — чуть более устало, чем прежде:

— Люди меняются… Что тут еще скажешь.

— Ты не мог бы выражаться яснее?

— Со временем в Ёсиюки проснулась жажда власти. В таком невинном парнишке — кто бы мог подумать! Но все-таки отец в тюрьме помер. Может, от всех этих мыслей у него мозги и съехали… — Кацунума вздохнул. — А жажда власти — та еще зараза. В ком поселится, того уже не остановишь. Вот и я остановить не сумел…

Я задумался. Этот Кацунума открывался мне с новой стороны. Мысли вдруг сами переключились на Киэ Саэки. Я понял, зачем эти ребятки приходили в «Розовые холмы». Цель могла быть только одна: проверить, знает ли Киэ Саэки о существовании этой чертовой записи. Что бы она ни ответила — им по большому счету уже все равно. Скажет «не знаю» — чем закончится такой допрос, представить несложно. Скажет «знаю» — найдут способ заткнуть ей рот навсегда. Вот почему Исидзаки решил спрятать ее в отеле. До тех пор, пока кое-кто не заплатит за все сполна…

Но об этом я решил его не расспрашивать.

— А чего удивляться, — сказал я. — На невинность парнишки явно было кому повлиять…

— Не отрицаю, — отозвался он. — Но обсуждать это с тобой не собираюсь.

— Понял, — кивнул я. — Вернемся к теме. Ну, и как же ты подобрал ключи к Кагами Дзюнко?

И тут он заткнулся основательно. В салоне повисла такая тишина, что даже рев машин за окном растворялся в ней точно в бездне. Я взглянул на него. В бликах рекламы его лицо то высвечивалось, то вновь уходило в тень. Казалось, он погрузился в какие-то очень далекие воспоминания. Его глаза смотрели на дорогу впереди, но видели что-то совсем другое. И говорить он, похоже, не собирался. Я решил сменить тактику: — Я слышал, ты в молодости переселился в Тибу? Почти столица…[49] Что ж потом вернулся в свою глухомань? Тебя ведь, говорят, даже в доме Саэки кормили как своего…

Кацунума, словно очнувшись, коротко глянул в мою сторону.

— Ишь ты! — криво усмехнулся он. — И в этом белье покопался… Только тут разговор совсем странным будет.

— То есть?

— Если я тебе это расскажу, — кем бы ты ни был, уже завтра утром пожалеешь о том, что родился на свет. Иначе говоря, тебе останется просто сидеть в углу и дожидаться смерти. Без вариантов. Ты готов?

— Готов, готов… Не волнуйся.

Он еще немного подумал — и наконец раскрыл рот:

— Ну что ж. Считай, ты меня разозлил. Придется пачкать руки. Уж не знаю почему, но я старался без этого обойтись.

— Не грузись. Ты и так всю жизнь дерьмо жрал. Какая разница?

— И то верно, — усмехнулся он.

Похоже, он принял решение. Ну наконец-то, подумал я. Переходим к главному вопросу.

— Судя по твоим намекам в конторе, ты уже знаешь, что мы с генсеком Сато земляки.

— Знаю. Как и то, что вы друг друга неплохо пользуете.

— Да уж… Если это просочится в газеты, будет большой скандал. Только этой паскуде и без меня есть что скрывать из своего прошлого. Теперь-то он важной птицей заделался. А в молодости был самым обычным развратником и подлецом. Иначе бы и в Парламент никогда не пролез. Все его успехи на выборах — сплошные подтасовки…

Я посмотрел на него. Все-таки любопытно, как выглядит человек, когда называет члена Парламента паскудой. Но его лицо не изменилось ни на йоту.

— Ну а я с детства был отпетым хулиганом. Как говорится, рыбак рыбака… В общем, мы с Норио сразу снюхались. Когда познакомились, я ходил в седьмой класс, он — в девятый. Он-то и приметил меня первым. Да так и стал моим патроном. Родители на нас давно уже махнули рукой… А потом он подался в Тибу. Связался с бандой Саэки, ввинтился в семью. Ему тогда и восемнадцати не было.

— Кажется, банду Саэки еще называли «меченосцами», — заметил я.

Он скользнул по мне взглядом:

— Что-то я все меньше понимаю, кто ты на самом деле. Ну, ладно… Да, Норио тоже любил называть себя «меченосцем». Школу я закончил с грехом пополам. Тут-то он меня к себе в Тибу и вызвал. И начались времена, о которых я сегодня вспоминать не хочу…

Да, подумал я. Здесь мы с ним одного поля ягоды. Я тоже не люблю вспоминать молодость. Наверное, на свете очень много таких, как мы. Людей без единого воспоминания, в которое хотелось бы уйти с головой.

— Тогда ты и познакомился с Дзюнко Кагами? Он покосился на меня. Видимо, пытался прикинуть,

сколько я знаю, а сколько нет. И наконец произнес:

— Да. Красивая была девчонка. Жила отдельно от отца, и напрямую мы почти не общались. Но иногда я смотрел на нее издалека. Настоящая красавица, просто принцесса…

Справа от нас заревел чей-то мотор. Крутое авто с низкой осадкой обгоняло нас на бешеной скорости. Спортивная модель, двухместный салон, в полулежачих креслах — юная парочка. Я попытался представить, что за жизнь ведут люди, которые в ночь на субботу развлекаются подобным образом, но у меня ни черта не получилось. Кацунума проводил задумчивым взглядом их задние фонари.

— И чем же закончилась твоя служба в доме Саэки? Ты вошел в костяк?

— Нет… На службе дело и закончилось. А вот Норио приняли в семью и сынком назначили.

— Ого! Да от таких назначений не отмыться по жизни. Как же он завязал?

— А он и не завязывал. Его самого завязали.

— Это как?

— Развели по крови. И письмо о том разослали по всей стране.

Я уставился на него. Более жесткого наказания, чем разрыв кровной связи, для якудзы не существует. «Завязанный» подобным образом выпадает из воровского «рая» навсегда. Податься изгою некуда: в мире нормальных людей с бандитским прошлым не выжить. Если тебя отлучили от клана — доверие братвы еще можно восстановить. Но если ты разошелся с ними по крови — шансов уже никаких.

— Что же он натворил?

— Всем сказали, что залез по локоть в общак. Но за такие шалости по крови не разводят. Палец-другой отчикают — и гуляй себе дальше…[50]

— Ты не ответил на вопрос.

— Ну, в общем… То, что он натворил, и стало косвенной причиной самоубийства Исидзаки, — медленно и бесстрастно произнес Кацунума. — Что ты знаешь о Киэ Саэки?

Скрывать смысла не было.

— Только то, что она — младшая сестра Дзюнко Кагами, — ответил я.

Он чуть заметно покачал головой:

— Это не так. Впрочем, она и сама об этом не знает…

— Не так?

— Дзюнко Кагами — не сестра Киэ Саэки. А ее мать. Отца зовут Норио Сато.

22

Пустота. Белая безмолвная пустота взорвалась и зависла в моей голове.

Я долго смотрел не отрываясь на бесконечную ленту асфальта. Чуть изгибаясь, эта серая лента набегала на нас откуда-то издалека и немного слева. Так и чудилось, что она вот-вот оборвется. Но ничего не менялось.

И тут Кацунума снова заговорил:

— Похоть бывает разная… Каких только блудливых котов я не перевидал! Большинство из них — обычные паскудники. Хотя и больных на всю голову тоже хватает. Но таких, как Сато, я не встречал никогда… В общем, Дзюнко Кагами — тогда еще Дзюнко Саэки — родила дочку в тринадцать лет. Когда Норио сообщил мне, что она от него залетела, у меня чуть глаза на лоб не вылезли. А он, помню, расхохотался. Если б не это, я бы еще подумал — мало ли, может, такая любовь у людей… Но уж больно погано он хохотал. Самый натуральный скот.

— И с этим скотом ты до сих пор в одной связке?.. — напомнил я.

— Ну, я же сказал. Такая моя работа — чужое дерьмо хлебать. Судьба, куда деваться…

— Судьба? Красиво поешь… Нормальные люди это называют «гнилыми связями».

— Да уж, — кивнул он с брезгливой усмешкой. — Точнее не скажешь.

— Выходит, Сато еще легко отделался? Как это ему удалось?

— При обычном раскладе он, конечно, не выжил бы. Обрюхатить дочку главаря, когда ей еле двенадцать исполнилось, — все равно что самому себе кишки выпустить. Зная характер папаши, я тоже думал, что уже через пару дней эту поганую тушу располосуют на кусочки и утопят в заливе Босо. Да только дочка, поди ж ты, в слезы ударилась, чуть не на коленках папашу упрашивать начала — пощади, мол, ребенка ради. Видно, чем-то ей этот подонок все-таки в душу запал. Ну, тут отец и сломался. А может, просто не захотел, чтобы дочкино горе на плод перекинулось… В общем, опустил паскудника до самого дна да на том и остановился. А внучку, что родилась через год, зарегистрировал как собственную дочь.

— Но неужели это ни разу нигде не выплыло?

— Сам удивляюсь, — кивнул он. — Дочку, пока та с пузом ходила, он упрятал под домашний арест в другую семью, где всем молчать было велено. Так что беременной ее никто не видел. Во всей банде правду знали только самые приближенные, человека три или четыре. А жена Саэки еще через год померла. После всего, что случилось, чуть не тронулась с горя — да, видно, так и не смогла оклематься. Но главное — об этом до сих пор не подозревает сама Киэ Саэки… А вслед за Норио и меня оттуда выкинули. Так что за тем, как все дальше было, я уже подробно не следил.

В ушах прозвучал голос Киэ Саэки. «Что может быть общего между детьми из разных поколений?» — пожаловалась она. Вот как. Значит, проблема не в этом. Просто Дзюнко Кагами сознательно выдерживала эту дистанцию. Единственный вариант отношений, который позволяет себе мать, боясь, что дочь узнает всю правду. «Ведь он совсем не умеет притворяться, — опять пронеслось в голове. — Чистый, порядочный человек…» Да, таким он и был. Узнал от Дзюнко Кагами обо всем, что случилось. И смотрел на дочь не глазами мужчины, а глазами человека, который обожает мать.

Оторвавшись от серой дороги, мой взгляд провалился в иссиня-черное небо. Ночное небо, бездонное, как чья-то любовь.

— Но как Сато удалось пробраться в Парламент?

— Редкий случай, когда «развод по крови» оказался кому-то на руку. Как только этот упырь вернулся в родной городишко, родители его померли. И оставили ему в наследство строительную фирму. Поначалу, кроме наездов да шантажа, ему и действовать было нечем. Но как раз в этом он преуспел. Подходящее время, подходящее место. Да еще и деньжат подвалило. Иногда этого достаточно, чтобы урвать от жизни все, что захочешь. И он рванул в мир большой политики. Начал с делегата от совета префектуры, а там и в Парламент на депутатской лошади въехал. О родном городишке не забывал, государственные деньжата регулярно туда заворачивал. Даже кличку себе на родине заработал — Мини-Какуэй[51]. В общем, чего удивляться. Какие люди, такая и страна…

Перед глазами мелькали какие-то надписи на асфальте. Где мы находимся — я уже не понимал. В голове проплывало прошлое этих людей. С тех пор минуло столько лет. Но все эти годы они не забывали о Дзюнко Кагами. И успешная карьера телезвезды, и всю жизнь скрываемая от дочери правда — все уходит корнями туда…

Словно подслушав мои мысли, Кацунума продолжал:

— А потом я впервые увидел Дзюнко по телевизору. Удивился, конечно, но сразу узнал. Такой женщине даже играть не нужно. Всё в ней самой. И на экране все такая же принцесса, как в детстве… Я, конечно, даже подумать не мог, что призрак прошлого мне по телевизору явится. Только здесь все было сложнее. С такой работенкой, как моя, всех «призраков» на учет ставить приходится. Я, конечно, мог и контору ее проверить, и с ней самой поговорить. Но не стал. Газетчики тогда были не такие пуганые, как сегодня. Так и прописывали в ее «профиле»: родилась в префектуре Исикава, отец — господин Саэки… А я, если честно, никого в жизни так не боялся, как ее отца. Да и про Норио Сато вспоминать не хотелось…

— Ну, его ты через пару лет все-таки вспомнил.

— Подначивай сколько влезет, — спокойно пожал он плечами. — Пушка пока у тебя… Но за карьерой Дзюнко я следил давно. Когда она стала ведущей больших телешоу, это был уже пик ее славы. А мои «гнилые связи» с Сато уже прогнили до основания. Чем бы я ни занимался, без этой паскуды уже шагу ступить не мог… К тому времени стало известно, что старый Саэки помер, а банда его раскололась. Другими словами — бояться мне стало нечего. И тут вдруг оказалось, что Исидзаки крутит с ней роман. Об этом я узнал от Сато. Он-то с Исидзаки уже давно был знаком — все эти финансисты и политики часто пересекаются. Хотя с самой Дзюнко, слава богу, в «новой жизни» встретиться не посмел… В общем, он мне рассказал об их шашнях. И поручил копать. Тут мы, понятно, сразу на золотую жилу наткнулись. У Сато как раз на раскрутку партии не хватало. Сам-то он, конечно, как член Парламента, морды наружу не высовывал. Грязной работой, как всегда, пришлось заниматься мне…

Я покачал головой:

— Вот это терпение! Я, конечно, не собираюсь тебе проповеди читать. Но интересно, что сам о себе думает человек, когда сожрет столько дерьма?

— Никогда об этом не думал. У меня такой стиль жизни. Другого нет.

— Это какой же? Сам не живешь и другим не даешь?

Он криво усмехнулся. Мои слова, похоже, были ему до лампочки.

— Если я верно понял, — уточнил я, — сначала вы не планировали давить на Дзюнко Кагами. Вопрос стоял только об Исидзаки. Но в итоге вы замкнули их друг на друга, так, что ли?

— Да, — кивнул он. — Нужно было чем-то заткнуть ей рот. Шантажируя Дзюнко собственной дочерью, Сато и сам рисковал слишком многим.

— Честно признаюсь: завидую твоей нервной системе, — вздохнул я. — Обычному человеку, нажравшись такого дерьма, давно бы уже поплохело…

Не меняясь в лице, Кацунума бесстрастно смотрел на дорогу.

— Поначалу этого хватало, — продолжал он. — Инвестиции «Тайкэя» потекли в «Ёсинагу». А позже к ним и добавку приписать удалось. Уже на этом мы нагревались очень неплохо. Поэтому, когда Исидзаки уперся и начал условия выдвигать, спорить не стали. Он ведь сразу заявил, что, кроме «Кагами-билдинга», больше ничего инвестировать не собирается. Ну, мы и согласились. Знаешь, что в нашей работе самое главное? Не перегнуть палку. Когда давишь кому-то на горло — оставляй место для вдоха.

— М-да. Послушаешь тебя — чему только не аучишься… Но зачем вы назвали здание «Кагами»? Вам же это имя — как кость в горле, разве нет?

— Это было вторым условием Исидзаки. «Раз уж это могила — пусть так и называется». Так он сказал.

— Могила?!

— Да. Я тоже, помню, переспросил, но он не стал объяснять. Только добавил, что это — его условие, и замолчал как рыба. Для нас, понятное дело, большой проблемы в том не было. Какая разница, как что называть. Но считать это чьей-то могилой, конечно, странно… Хотя еще страннее другое. Получалось, он сам предлагал вписать в документы имя, которое могло выдать его с потрохами! Когда ты в конторе об этом спросил, я тебе не ответил. И знаешь почему? Потому что и сам до сих пор не знаю, что он имел в виду. Может, ты мне расскажешь?

Я не стал рассказывать. Не было никакого желания. Хотя сообразил, в чем дело, как только это слово коснулось моего уха. Оно объясняло все. Во-первых, Кацунума уже догадался, хотя и не понял. Исидзаки спланировал дело так, чтобы улики его преступления сами выплыли на поверхность. Все тайное должно становиться явным, считал он. Такой это был человек. Но все-таки существовала еще одна причина. Могила. Это странное слово взорвалось в моей голове, как весенний гром. Могильные камни ставят в память о том, что закончилось. И вырезают имя[52]. Для Исидзаки на этом закончилось его будущее с Дзюнко Кагами. По крайней мере, он так решил. Когда понял, что даже после смерти жены быть вместе им не суждено. Когда угрозы в их адрес вышли на очередной виток. Своими руками похоронил мечты о будущем, в котором они были бы вместе.

А кроме того — теперь я, кажется, понял, зачем Дзюнко Кагами открыла в этом здании свой ресторанчик. Когда их будущее умерло, она решила поселиться в могиле этого будущего. И передавая ему таким образом свое чувство, еще несколько лет находиться с ним по ту сторону Времени.

Для подобной догадки у меня не было никаких оснований. Но я в них больше и не нуждался. Самого этого слова — могила — было достаточно, чтобы все встало на свои места. Хотя ко мне самому это не имело ни малейшего отношения — я знал, что существует мир, в котором живут такие мужчины и женщины. Или, по крайней мере, существовал.

Я посмотрел на пистолет в руке. И поднял голову.

— Одного не пойму, — сказал я. — Зачем тебе было врать, что ты из семьи Саэки? Тоже для вывески?

Он понял, что я сменил тему. Но виду не подал.

— Точно. Для вывески… Очередной кусок дерьма: работа живой мишенью.

— Живой мишенью?

— Этот паскуда Сато всю жизнь должен был скрывать, что когда-то породнился с самим Тэцуо Саэки. И надежно подстраховался. Теперь, если его старые грехи вылезут наружу, все стрелки укажут на меня одного. Для этого он и распускает слухи, что от Саэки откололся именно я. Слава богу, от его банды уже остались одни старики, человек шесть или семь. Ну, с теми-то мы быстро договорились, в обиде никто не остался… Короче, сегодня ни о «подвигах» Сато, ни о моем настоящем прошлом ни одна собака не гавкнет.

— Да, похоже на то… Круто ты все обставил. Ну, и как вывеска, хорошо держится?

— А что ей будет. Красивая вывеска, с позолотой. «Легенда дома Саэки»… Есть чем гордиться.

«Зачем живет этот человек?» — пронеслось у меня в голове. Ответа я не нашел. Хотя спроси он об этом меня — результат был бы тем же.

— Ну что ж… — сказал я. — Конечно, твой опыт с моим не сравнится. И все-таки одну стратегическую ошибку ты допустил. Тебе не стоило знакомить Сато с Ёдой. Именно потому, что ты это сделал, тебе пришлось выкинуть последний козырь. Иначе говоря, ты нарушил главный принцип своей работы: перегнул палку так, что она сломалась.

Он долго молчал, затем уточнил:

— Почему ты так решил?

— Потому что знаю своего президента. Конечно, общался я с ним немного. Но характер понять успел.

— Из этой возни с видеозаписью?

— Хотя бы. Ты грозил, что расскажешь дочке о матери. Но грозил почему-то не самой матери, а президенту Исидзаки. Инвестиции в «Ёсинагу» вы от него уже получили. Не попадись твой Ёда на глаза твоему же Сато — стряпать такую шнягу, как это видео, было бы никому не нужно.

Кацунума глубоко вздохнул:

— Да… Кажется, тут я и правда загнался. Знакомил-то я их без особых планов. Ёсиюки только из Штатов вернулся, ну я и представил его Сато — гляди, мол, какие у нас талантливые экономисты растут. Только этот паскудник сразу на парня глаз положил… Сам-то, болван, даже школу не закончил. Кроме разряда по плаванию, никакой степени в жизни не получал. Вот и комплексует всю жизнь перед учеными. А парнишка эту его слабость мигом просек — да и шасть к нему под крылышко. В общем, отбился от рук козленок, изменил папаше… А про свои амбиции в политике пацан генсеку уже сам рассказал. Так что здесь я лоханулся, ты прав. И про наши с ним отношения тоже все выболтал. Сато мне уже не раз намекал.

— Вот как? Твой дружок тебя уже запугивать начал? Хороши землячки, ничего не скажешь!

— Ничего. Он от меня тоже никуда не денется… В общем, Сато мне задание дал. Придумай, говорит, как устроить парню дебют в большой политике. Вот и все, ничего конкретного. Мог бы меня и не дергать. Со временем и сам бы что-нибудь сочинил. Нет же, приспичило… Я туда-сюда — никаких зацепок. И тут на каком-то банкете у олигархов опять Исидзаки встретил. Рассказал ему проблему — ну, вроде как совета попросил. Он сразу и построился. Сам же мне эту идею с компьютерной графикой и подсунул. Я сперва тоже не верил, что такое возможно, но когда запись посмотрел — загрузился всерьез. Все-таки сильные кадры, никуда не денешься. Сато, конечно, про компьютерный монтаж ничего не знал. Да и откуда? В общем, как ты и сказал, я использовал с Исидзаки последний козырь. Палку пришлось перегнуть, и старик сломался…

Дальнейший его рассказ я мог бы продолжить и сам. Но не захотел. Пока я молчал, Кацунуму снова потянуло на откровенность.

— Но когда он руки на себя наложил, я кое-что понял. После того, как он мне все рассказал перед смертью, я уже и сам пожалел, что так обернулось. Только было поздно… В его самоубийстве, я думаю, две причины. С одной стороны, он хотел защитить компанию, которую создали его предки. Это понятно. Но было еще кое-что. Кое-что поважнее. Он выбрал самоубийство, чтобы Киэ Саэки не узнала правду о своей «сестре». Это я понял без вариантов. Да он и сам в последнем разговоре этого не отрицал…

Да, так оно все и было. Выйди этот проклятый ролик в эфир — бурной реакции публики было бы не избежать. Но тогда пришлось бы рассказать Киэ Саэки страшную правду о том, зачем сделана запись. Значит, она в любом случае узнала бы и еще более страшную правду о своей «сестре» — если не от Исидзаки, так от Кацунумы… Я снова вспомнил слова президента: «Спасибо тебе за все». Он хотел, чтобы на недопустимость компьютерного монтажа указал кто-то еще. Но даже не сделай я этого, он все равно остановил бы выпуск ролика и покончил с собой. Кацунума ошибся: тайна рождения Киэ Саэки — не косвенная причина самоубийства. А самая что ни на есть основная. Исидзаки умер ради этих двух женщин. Он выбрал смерть для того, чтобы их тайна осталась тайной.

Мы молчали. Я больше не различал дороги перед глазами. Просто смотрел в темноту и слушал шорох шин по асфальту. Отчего-то вспомнилась короткая встреча с Исидзаки. Та, когда мы смотрели отснятую мною запись — серый токийский дождь. «До шедевра еще далеко», — пошутил он тогда. Наверное, для старика тот тихий унылый дождь был еще мрачнее, чем для меня эта ночь за окном. Мы сидели и молча смотрели на экран. Таково было наше время вдвоем.

Вот, пожалуй, и закончилась моя работа. Последнее задание в жизни саларимана. Но кроме изматывающей душу пустоты, я не чувствовал ничего.

Постепенно вернулась реальность. Впереди показались огоньки съезда на Иигуру. Следующий съезд будет только на Касумигасэки. Я перехватил поудобнее пистолет.

— О'кей, — сказал я. — Покатались — и хватит. Съезжай с кольца.

Кацунума посмотрел на меня. Без единой эмоции на лице.

— Почему?

— Ты мне честно все рассказал. Дело сделано. До твоего дома отсюда ближе всего.

— Хочешь, чтоб я вернулся домой?

— Ну, я же сказал. Даже если там мусора, вязать им тебя не за что. А скорей всего, уже и нет никого.

— А с пушкой что делать будешь?

Я не ответил. А когда он повернул на съезд, спросил сам:

— Да, и последнее… Где сейчас Дзюнко Кагами?

— Не знаю. Правда не знаю. С месяц назад куда-то пропала. Сато сразу напрягся. Сами ищем, но пока впустую.

— Месяц назад? Тогда же, когда Исидзаки подсунул вам идею о ролике?

— Да.

Съехав с кольца, Кацунума направил машину в сторону Итинохаси. «Кагами-билдинг» остался за нашей спиной. Вдоль тротуаров Гайэн-Хигаси до самого Роппонги растянулась цепочка уснувших такси. В памяти мелькнула улыбка Нами-тян.

Кацунума вел машину, не говоря ни слова.

Я задумался. О том, что Дзюнко исчезла месяц назад, говорила и Киэ Саэки. Месяц, за который и был состряпан этот чертов монтаж. Из соображений секретности сводили, скорее всего, не в Японии. Была бы исходная запись — свести можно где угодно. В тех же Штатах или Корее цифровые технологии сегодня не хуже японских.

На проспекте Мэйдзи, уже недалеко от его дома, я снова посмотрел на пистолет. Взгляд провалился дальше и уперся в мои сношенные туфли.

— Скоро новую работу искать, — сказал я. — Придется купить новые туфли…

— Я смотрю, ты кое-что забыл…— осклабился Ка-цунума. — Тебе уже некогда искать работу, А захочешь смыться — пострадают люди, которые до сих пор тебя окружали. Очень сильно пострадают. Такие у меня методы. Заруби себе на носу.

— Тогда покажи мне свои туфли.

— Это еще зачем?

— Я трудоголик. На все в жизни смотрю с точки зрения грамотного менеджмента. А вот «брендовых» туфель себе еще ни разу не покупал. Когда работал менеджером, любую обувь стаптывал слишком быстро… Черт с ней, с новой работой. Но все равно интересно, какие туфли носит мафиозное начальство.

— Ох и странный ты тип… — озадаченно покачал он головой. Но оторвал левую ногу от пола. Его туфля сверкала как зеркало. Уж не знаю, какой там был бренд, но со мной эта обувь явно ничего общего не имела.

Я приставил пистолет к его туфле и спустил курок.

Салон наполнился диким воплем и запахом пороха. Машина вильнула. Я вцепился в баранку, выправляя курс, и сразу же огляделся. Слава богу, ничьего внимания мы не привлекли. Что же до звука выстрела, то он слишком похож на обычную детонацию в камере сгорания.

— Машину и без левой ноги вести можно, — сказал я. — Чуток помучаешься, но уж до квартиры как-нибудь доковыляешь. А там уже твой блудный любовничек тебя встретит. Всю ночь небось глаз не смыкал…

С полминуты Кацунума хватал ртом воздух, потом наконец пересилил себя и выдавил:

— Зачем стрелял?!

— Придумал, как мне поступить. Прямо сейчас я пойду сдаваться в полицию. Ближайший участок, кажется, на Харадзюку? Ну вот. Покажу им эту пушку — небось сразу мне поверят, как считаешь?

Белки его глаз сверкнули.

— Вон как… Переоценил я тебя!.. Думал, мужик крутой, смерти не боится… Так хоть напоследок расскажу, о чем просит… А ты что же… Опять жить захотел?

— Хочешь моей смерти — жди, когда я из камеры выйду. Тебя им сдавать не буду, это я уже говорил. Ни о шантажах, ни об Исидзаки ни слова им не скажу. Расскажу только о том, что случилось сегодня. Так что ты у нас будешь пострадавшим, а я обвиняемым. Прошлых судимостей у меня нет, сам в полицию сдался. Если повезет, дадут срок условно — да сразу и выпустят. В общем, долго ждать не придется…

— Так какого же черта стрелял?!

Его тело начало сползать вслед за голосом. Я опять схватился за руль.

— Эй! Еще аварии нам с тобой не хватало… А ну-ка, смотри вперед и рули как положено! Стрелял я не за себя, а за того, который сам этого сделать уже не может. Он, конечно, не давал мне таких полномочий. Но иначе я бы не успокоился… Это во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых — сам подумай, что получается. Тихий салариман подстрелил главаря якудзы из его же пистолета. Человек укусил собаку. Шикарная новость, не находишь?[53] Журналюги просто пальчики оближут! А уж как ее твоя братва оценит — я вообще молчу. Вот тогда и попробуй хоть пальцем тронуть тех, кто вокруг меня. Сразу все поймут, какая ты дешевка: свою злобу ко мне на невиновных срываешь. У вас ведь таких клоунов тоже за «козлов» держат, я правильно понимаю? Так что с твоей ненаглядной «вывески» вся позолота сразу пооблупится…

Не разжимая стиснутых зубов, Кацунума вдруг засмеялся. Сначала тихонько, а потом и во весь голос, превозмогая боль.

— Вот же вертлявая задница! Ловко придумал, хвалю… — На несколько секунд он скривился от боли. — Ладно, будь по-твоему. Но я тебя предупредил. Разболтаешь чего не надо — твоим людям крышка. Я подожду, пока ты выйдешь. Считай, до тех пор ты отсрочку себе заработал. Но только до тех пор. Сделаешь все чисто — другие останутся целы.

— Ну вот и славно.

Не знаю, что чувствует человек, которому прострелили ногу из пистолета. Наверное, что-то вроде зубной боли в ноге. А может, даже чуток полегче. По его лбу потекли струйки пота. Надо отдать ему должное: невзирая на боль, он вел машину довольно прилично. И даже не стал уточнять, что именно я расскажу в полиции. Надо думать, чем-то я его все-таки убедил.

Когда мы подъехали к дому, на часах было три. Вокруг — ни прохожих, ни полиции. Валявшийся на тротуаре верзила исчез. Оклемался — или «скорая» увезла? Как угодно. Я открыл дверь и вылез наружу. Оставив трубу на сиденье, сжал в руке пистолет, открыл дверцу водителя, помог Кацунуме выбраться. И, подставив плечо, потащил его на себе к подъезду. Хриплое дыхание свистело над моим правым ухом, а капли пота с его лба затекали мне чуть не за шиворот.

На полпути к дверям он вдруг дернулся и остановился. Похоже, как-то неудачно вывернул раненую ногу. Я решил дать ему отдышаться и поднял голову. Четыре фигуры, отделившись от стоявших неподалеку машин, неторопливо двигались к нам. Сыщики в штатском, решил было я, но ошибся. Человека в центре я знал. Это был Дайго Сакадзаки.

— Привет, малой, — сказал он негромко. — Прости — Масаюки…

Кацунума ошарашенно уставился на меня. Сакадзаки повернулся к нему:

— С тобой, Кацунума, мы еще поговорим не торопясь. Там, куда тебя сейчас отвезут…

Двое из трех верзил шагнули к нам.

— Стойте! — сказал я. — Кто сказал, что я его вам отдаю?

Сакадзаки удивился:

— Ты о чем?

— С этим человеком я только что заключил сделку. Кто будет выполнять ее условия?

Все застыли. Но уже через несколько секунд послышался ровный голос Кацунумы.

— Ладно! — сказал он с какой-то неприязнью к себе самому. — Я, пожалуй, пойду. Славно мы с тобой покатались…

Восприняв это как сигнал, верзилы молча сняли Кацунуму с моего плеча и потащили к своей машине. Особой нежности в их манерах я не заметил.

— У него нога прострелена! — крикнул я им вдогонку. — Перевяжите его сперва!

— Непременно, — услыхал я в ответ. Затолкав Кацунуму в машину, верзилы тут же уехали. Проводив их глазами, я покачал головой и повернулся к Сакадзаки:

— Кажется, мы договорились больше не встречаться?

— Извини. Обстоятельства заставили… Кстати, прости за наглость, но с таким багажом ходить по улицам запрещено.

Я заметил, что до сих пор сжимаю в руках пистолет. А оставшийся верзила стоит рядом с протянутой рукой. Тот же самый мужик, что подпирал ворота на заупокойной. Я покачал головой и оружия не отдал. Мужик выжидательно глянул на босса, но Сакадзаки кивнул, и рука послушно опустилась.

— Рассказывай, что происходит, — потребовал я.

— Давай я отвезу тебя домой. Здесь непонятно, кто на нас смотрит. В машине все и расскажу.

— У меня сейчас важная встреча.

— Ничего. Мой рассказ много времени не отнимет.

Я задумался. Если поехать домой, ближайший полицейский участок — аж в районе Одзаки.

— Ладно. Отвези меня на Готанду.

Верзила открыл дверцу. Я забрался на заднее сиденье, Сакадзаки устроился рядом. Когда машина тронулась, я окинул взглядом улицу и оценил, как точно выбран угол наблюдения. Как пить дать, наш водитель и был тем, кого я принимал за прохожего.

— Вот оно что! — осенило меня. — Так ты Кацунуму весь вечер выслеживал?

— Именно так, — кивнул Сакадзаки.

Верзила крутил баранку, сосредоточившись на дороге. Глядя на его отточенные движения, я понял, кто навел порядок на улице, пока мы с Кацунумой мотались по кольцевой. Даже если нас и заметили какие-нибудь соседи — не сомневаюсь, он помог им это забыть. Значит, полиции ничего не известно. А мой противник с коротким мечом, надо думать, отдыхает уже совсем в другом месте.

Я собрался спросить, почему столько народу сегодня пересеклось в одной заднице, но Сакадзаки меня опередил:

— Ты уж извини, что подвернулся тебе на заупокойной.

— Да, кстати! До сих пор удивляюсь. Какого дьявола ты там появился? Или ты меня тоже выслеживаешь?

— За тобой, Масаюки, я не следил никогда. А на заупокойную пришел по просьбе Дзюнко Кагами. Точнее, вместо нее…

Я взглянул на него. Его лицо бороздили глубокие морщины. В прошлый раз, на заупокойной, я смотрел в пол и ничего не заметил. Он тоже состарился. И только голос не изменился. Непоколебимый, точно скала, этот голос звучал так же, как и тридцать лет назад.

— Откуда ты знаешь Дзюнко Кагами?

— Когда-то Тэцуо Саэки взял меня с собой на ее актерский дебют. Я к тому времени уже пользовался некоторым авторитетом, вот он меня дочери и представил. Правда, с тех пор мы уже очень давно не встречались…

— Но почему она попросила именно тебя? И когда?

— В тот же день, в обед. Сказала, что умер дорогой для нее человек. Но проститься с ним в его доме она не может. Извинилась, что долго не давала о себе знать. И попросила сделать это от ее имени. А под конец даже расплакалась. Вот и весь разговор. Наверно, больше ей об этом попросить было некого. Да и после того, что Кацунума наворотил, кого попало на эту роль не пригласишь. Правда, об этом я уже потом догадался.

— И ты, конечно, тут же согласился. Благородный ты наш… А самого Исидзаки ты знал?

— Имя, конечно, слышал. Но встречаться не доводилось.

— А насколько ты в курсе, что там вообще произошло?

— Кое-что знаю… Только я уже старик. К лишним знаниям интереса не испытываю. Но со слов госпожи Кагами я понял, что их кто-то запугивал. Причем не столько ее, сколько Исидзаки. Вот он руки на себя и наложил. Но в тот раз она ничего подробно не говорила. О том, что вытворял Кацунума, я услышал от нее только сегодня, по телефону. А что и ты к Кацунуме неравнодушен, понял только теперь.

— Погоди… Она сегодня тебе звонила?

— Госпожа Кагами беспокоилась за свою сестру. Я начал уточнять детали. Постепенно выплыло имя Кацунумы.

— Так вот почему ты его выслеживал?

— В том числе и поэтому, — кивнул он. — Хотя с Кацунумой у нас и без этого в последнее время проблем хватало. Работенка у нас паршивая, сам знаешь. Но пока мне работать не мешают — я в чужие дела нос не сую. Я, конечно, слыхал, что он вроде как на мое место метит. Тоже дело житейское, пусть пробует, если допрыгнет… Но одного я простить не смог. Уж больно странные слухи он начал распространять. Дескать, сам Тэцуо Саэки когда-то назначил его преемником. И теперь пора выполнить волю покойного и передать ему вожжи клана… Дергаться я не стал, попробовал справки навести. Но почти все, кто входил в костяк банды Саэки, уже на том свете. А кто еще жив — скрывается и на связь не выходит. А сегодня госпожа Кагами позвонила, и я ее расспросил. Оказалось, что вся эта история с назначением — липа. Страшилка для желторотого молодняка… Вот таких фантазий я уже не прощаю. Такие сорняки приходится вырывать с корнем.

— А она не рассказывала, кто Кацунуму в их дом привел? Других имен не называла?

— Нет. Сказала только про Кацунуму. Значит, Дзюнко Кагами так и не выдала ему Сато.

Да и сам Сакадзаки только что назвал Киэ Саэки «сестрой». Значит, тайну рождения дочери она хранила свято. Ведь не отправься я сегодня на разговор с Кацунумой — Сакадзаки бы мне тоже не повстречался.

— И как же ты с ним поступишь?

— Банду распущу, это без вариантов. А с ним самим пока не решил. У тебя есть предложения?

— Делай что хочешь, только в живых оставь. Он покосился на пистолет в моей руке.

— Вот уж не думал, что ты так скажешь, когда с этой игрушкой тебя увидал… Где ты ее взял?

— Отобрал у мальков Кацунумы.

— А почему в живых оставляешь?

— Да так… Нашлись общие темы. Мы с ним тут покатались немножко. Теперь обоим будет что вспомнить.

— А дальше что делать собираешься?

— Пойду в полицию сдамся.

— Это что, у вас сделка такая? Ну-ка, расскажи старику…

Я вдруг вспомнил о Ёде. Ждал ли он своего любовничка дома? Или смылся, как только услышал мой голос в мобильнике? Впрочем, как угодно. Так или иначе, «талантливый экономист с большим будущим» уже вернулся в свое дерьмо… Я покачал головой — и рассказал Сакадзаки лишь о том, как прострелил Кацунуме ногу и что хотел с этим делать дальше. Сакадзаки слушал меня, закрыв глаза. Возможно, он понял, что я рассказал не все. Но, открыв глаза, едва заметно улыбнулся:

— Наверно, это дерзость по отношению к сыну моего босса. Но я предлагаю другую сделку. Масаюки не идет ни в какую полицию. И отдает мне вот эту игрушку. А я за это оставляю в живых Кацунуму. Несмотря на всю наглость моего предложения, предлагаю подумать серьезно. В любом случае ни за тебя, ни за твоих людей волноваться уже не придется…

— Уф-ф… Да, Сакадзаки. Кого-кого, а тебя уж точно только могила исправит! Вечно ты встреваешь в последний момент со своими сценариями…

Он негромко рассмеялся:

— Ну, ты у нас тоже ни капельки не изменился.

— Ну конечно! Я-то как раз изменился. С тех пор как мы с тобой расстались, я жил нормальным человеком. Вот уж не думал, что так долго протяну. Столько лет подряд. Оглянуться не успел — а жизнь уже прожита.

— И не говори… Вот и я уже старик. Все пролетело, как пуля. Как странный, безумный сон…

Я вдруг подумал, а не спросить ли его, чем же закончилась история со смертью отца. Хотя уж он-то мне вряд ли на это ответит…

Мы выехали на проспект Сакурадори.

— Ладно, — сказал я ему. — Остальное доделай сам.

И я вложил пистолет в его протянутую ладонь. Приняв от меня пушку, он тут же поставил ее на предохранитель и как ни в чем не бывало проговорил:

— Кстати, вот уж не думал, что и вторую просьбу госпожи Кагами выполню уже сегодня.

— Вторую просьбу?

— Она просила тебе кое-что передать. На случай если мы с тобой еще как-нибудь встретимся…

— Что же?

— Если что не так, уж извини старика за маразм. Но попробую передать слово в слово…

«Спасибо Вам за господина Исидзаки. Я прожила нелегкую жизнь, но никогда не жалела о том, что стала актрисой. Так вышло, что я оказалась заложницей чужих тайн, и это привело к смерти любимого человека. Но эта боль никогда не сравнится со счастьем от того, что мы встретились с ним в этом мире. И это случилось благодаря Вам. Храни вас Бог…»

— И больше ничего?

— Да, это все.

— А насчет «чужих тайн» ты не стал уточнять?

— Нет. С годами интерес к чужой жизни скудеет. Чего не говорят — того и не спрашиваешь…

— Но почему она не позвонила мне напрямую?

— Может, рассудила, что вживую встречаться нет смысла? А ограничиться телефоном — неуважение… Наверно, она еще напишет тебе письмо.

Я вспомнил вечерний звонок и чье-то молчание в трубке. Возможно, ее. А возможно, и нет. Но как бы там ни было — того, что мне передал Сакадзаки, достаточно. И даже письма не нужно.

И только тут пришло удивление. Значит, Дзюнко Кагами знала, что мы с Сакадзаки знакомы? Но узнать об этом она могла только одним способом: Исидзаки рассказал ей о моем прошлом. Стало быть, двадцать лет назад, после скандала в телестудии, он все-таки проверил мою подноготную. Проверил — и нанял меня на работу. Меня, сына главаря банды Сиода, желторотого нахала без высшего образования.

И за все двадцать лет не попрекнул меня этим ни разу. А под конец еще и отблагодарил. «Спасибо за все», — сказал он мне и ушел из этого мира…

Как долго я молчал — не знаю. Но наконец вздохнул:

— Где она сейчас, не говорила?

— Сказала, что из Тибы на месяц уехала. Захотела посмотреть на родные места…

Едва оправившись от удивления, я тут же засомневался. Что-то не так. Не похоже, чтобы она уезжала надолго туда, где не могла бы видеться с Исидзаки. Или он сам отослал ее для безопасности? Я никогда не был на побережье Босо, но сразу представил ее фигурку на весенней поляне у самого моря. Сегодня ей уже за пятьдесят. А на поляне у моря стояла все та же Дзюнко Кагами, какой я впервые увидел ее в телестудии.

— Что значит «на месяц»? Начиная с сегодняшнего дня?

— Нет, сегодня она оттуда уже уедет.

— Куда?

— Сказала, к Японскому морю. Куда-нибудь, где потише… Я уж деталей не спрашивал.

К Японскому морю… В Канадзаву? Но я промолчал.

Следуя моим указаниям, водитель сделал еще несколько поворотов, и мы наконец остановились у моего подъезда.

Я выбрался из машины, Сакадзаки вышел за мной. Мы встали рядом, и я впервые понял, какого маленького он роста. Столько лет прошло, а я не заметил этого даже на заупокойной.

Он широко улыбнулся:

— Здорово! Тридцать лет — срок немалый. А Масаюки все равно ни капельки не изменился… Вот с таким Масакжи и здорово было опять повидаться. Я уже слишком стар. А этого воспоминания мне как раз до конца жизни и хватит…

Не прибавив больше ни слова, он сел в машину. Я проводил ее глазами, пока во мраке не растворились хвостовые огни, и лишь затем поднялся в квартиру.

Сев на кровать, я ощупал взглядом ожог на руке. Потом повернул руку и медленно раскрыл ладонь. Света в комнате не было, и на месте ладони я не увидел ничего, кроме иссиня-черной тьмы. И лишь когда всмотрелся изо всех сил, в этой тьме проступило, как призрак, что-то еще.

Красная нитка, похожая на тонкую полоску крови.

23

В понедельник утром весь этаж лихорадило уже за полчаса до звонка. Сотрудники бегали по залам и коридорам, то и дело сталкиваясь друг с другом и обсуждая одно и то же. А точнее — одну и ту же статью из утренней газеты. Под заголовком:

«"Одзима" заглатывает „Напитки Тайкэй“: слияние капиталов?»

По дороге на работу я купил сразу несколько газет, но этой статьи там не видел. Ее напечатали в экономическом листке, который в отличие от обычных газет не ждал официального подтверждения новостей, а освещал события с пылу с жару.

Охара уже была на месте. Завидев меня, тут же вскочила как подстреленная и подлетела к моему столу:

— Шеф! Идемте в переговорную!

Судя по голосу, она готова была взорваться. Не самый приятный голос для раннего утра. Но делать нечего — я потащился за ней.

В переговорной мы уселись за стол. Она скрестила руки на груди и принялась молча сверлить меня взглядом.

— Доброе утро! — сказал я как можно приветливее, — Что это ты мрачнее тучи? Неужели оттого, что нас заглатывает «Одзима»?

— При чем тут это?! Это как раз все равно! Извольте лучше объяснить, что означал ваш ночной звонок в пятницу!

Наконец-то я понял, отчего она злится. Той ночью, уже перед тем как заснуть, я все-таки вспомнил и на всякий случай звякнул в бар Нами-тян. Строго говоря, это были уже субботние четыре утра. Но почему-то ни с того ни с сего трубку взяла Охара.

— Ну, позвонил, отчитался. Какие проблемы?

— Вы что, издеваетесь?! Мы там чуть с ума не сошли, а ему хоть бы хны! «Я уже сплю», — и трубку повесил! Это, по-вашему, отчитался? К тому же еще и трубку с самого начала не просто вырубил, а вообще обесточил — даже послания не оставить! Вы что, думаете у всех такие нервы железные, как у вас?

— Прости, — сказал я. — Но что ты делала в баре в четыре утра?

Она вздохнула — и с видом профессора, читающего лекцию, принялась рассказывать, что было той ночью. Сначала она позвонила Нами-тян, и Майк рассказал ей, что знал. Тогда она отправилась на Роппонги — примерно тогда же, когда Нами-тян сажала меня на свой «дукати». Наконец Нами-тян вернулась и рассказала, что я завалил какого-то верзилу с коротким мечом, но больше она ничего не знает. «Папаша справится, не дрейфь», — добавила Нами-тян, но больше от меня никаких известий не было. Тогда Охара оседлала телефон и начала методично звонить мне на мобильник. Но все было безрезультатно, пока наконец не позвонил я сам. Если учесть, что обычно бар закрывается в два, ребята волновались не на шутку. А все, что они от меня услышали, — несчастные три слова, короткие, как телеграмма: «Я уже сплю…»

— Прости, — повторил я и вздохнул. — Нами-тян небось разозлилась?

— Когда я ваши слова передала — стаканом в стенку швырнула. Даже Майк испугался и спрятался… Правда, потом развеселилась, и мы стали о вас сплетничать. До самого рассвета проболтали. Благодаря ей, между прочим, я наконец-то поняла, что мой шеф — сплошной ходячий недостаток! Хотя и поздновато, конечно.

— Извини! — сказал я еще раз. — Ну, не умею я долго рассказывать! Поэтому обобщил и сказал только самое главное…

— Шеф. Вы японский язык понимаете? «Обобщить» — это изложить так, чтобы все сразу поняли, что случилось, от начала и до конца! Ох, ладно.!. Выкладывайте подробно, что с вами произошло.

Убегать было некуда. Что рассказывать, а что оставлять «за кадром» — приходилось сортировать на ходу. Пересказывать основной сюжет, скрывая целую кучу деталей, но сохраняя логику изложения, — задачка, что и говорить, не из легких. Я не стал говорить ей о том, что прострелил Кацунуме ногу — иначе пришлось бы рассказывать и об угрозах Кацунумы в ее адрес. Умолчал о степени вины самого Исидзаки в афере с отмыванием денег. И конечно, не раскрыл ей главного табу — правды о происхождении Киэ Саэки. Коснись я этого хоть словечком — смерть Исидзаки потеряла бы всякий смысл. Хотя об отношениях президента с Дзюнко Кагами рассказал довольно подробно.

Где-то на середине рассказа электронные куранты известили о начале рабочего дня. Но Охара не обратила на это внимания. Даже со всеми сокращениями эта история, похоже, захватила ее с головой. Чтобы закончить быстрее, я подвел черту:

— В общем, на этом и закончилось мое последнее задание.

— Значит, причина самоубийства — шантаж якудзы вокруг адюльтера? — сформулировала Охара. — Я правильно поняла?

— Да. А от себя могу добавить, что я впервые в жизни ощутил ревность к мужчине. Правда, на этот счет подробностей от меня не жди…

Слава богу, у таких ощущений сюжета нет. Несколько секунд она рассеянно смотрела куда-то в пространство и вдруг тихонько произнесла:

— Похоже, эти двое жили в таком мире, которого в реальности не бывает…

— Возможно, — кивнул я. — Но кто тебе сказал, что этот мир объясняется исключительно реальными категориями? Границы реальности у каждого свои. Особенно у отдельно взятых мужчины и женщины. Никакому взгляду со стороны их границ понять не дано. У них всегда будет то, что обычной логикой не объяснимо. И слава богу. Не знаю, удовлетворил ли я твое любопытство, но с меня и этого хватит. Больше я в этой истории ничего объяснять не хочу.

Немного помолчав, она снова посмотрела на меня. И в глазах ее снова вспыхнул странный, хотя и совершенно реальный свет.

— И все-таки, шеф. Вы что-то от меня скрываете, правда?

Я вновь поразился ее интуиции. И, тая в душе от восхищения, честно соврал:

— Ничего не скрываю.

— Ну, смотрите, я от вас не отстану! Даже когда уволитесь, — не успокоюсь, пока не расскажете. Так что имейте в виду.

— А вот здесь я попросил бы… — запротестовал было я, но вдруг и сам понял, как неуверенно звучит мой голос. — Как бы там ни было, без тебя бы я, конечно, не справился. И муж твой здорово помог. Я вам жутко благодарен. Предлагаю как-нибудь поужинать на троих. Уж передай ему, будь добра…

В ее зрачках что-то легонько дрогнуло.

— Передам, — негромко сказала она. — Он очень обрадуется. Уж так вы его заинтересовали… — Она выдержала недолгую паузу, потом добавила: — А я-вам тоже должна кое-что передать. Целых две вещи: новость и послание.

— Ты о чем?

— Сначала новость. В конце месяца Нами-тян закрывает свой бар. В ту пятницу она окончательно решила съехать из этого здания. Уже сегодня отсылает заявление о расторжении аренды.

— Хм-м… — протянул я. — Жаль, конечно, если такой чудный бар исчезнет. Но ничего не поделаешь. Тут я ее понимаю… А что за послание?

— Вы обещали Нами-тян выполнить все, что она вам прикажет. Поэтому сегодня вечером вы должны появиться в ее баре, даже если мир перевернется. Это не просьба, а приказ. Так мне велено передать.

Я вздохнул. Что меня ждет сегодня в баре у На-ми-тян — даже представить не берусь. Может, и кое-что побезумней, чем поездка на ее «дукати»…

— Приказ понял, — сказал я. — Слушаю и повинуюсь.

Охара наконец-то улыбнулась. То, от чего лихорадило весь этаж, ее, похоже, вообще не интересовало.

— Ты, кстати, эту статью читала?

— Читала, — кивнула она.

— Кажется, название «Напитки Тайкэй» исчезает с лица земли.

— Похоже на то.

— Все вокруг с ума сходят. Одна ты, я смотрю, спокойна как слон.

— А чего тут с ума сходить? У большого бизнеса свои законы. Президент скончался, а плакать по этой фирме я особых причин не вижу. Как выполняла свою работу — так и дальше буду выполнять. Мне-то какая разница?

— Да уж… — только и хмыкнул я.

Сегодня утром Охара чувствовала себя лучше всех. Можно было не сомневаться: именно такие, как она, и выживут в нашей стране победившего корпоративного менеджмента. В ее отношении к миру все было безупречно. Кроме, пожалуй, одной детали. Того, как она кусала губу, рассказывая, что запретила мужу упоминать название ее компании в журнальной статье.

То ли совсем успокоившись, то ли поняв, что больше из меня ничего не вытянуть, она поднялась со стула. Подошла к двери .и уже открыла ее, собираясь выйти, но вспомнила что-то еще.

— Да! — сказала она, обернувшись. — Ваш конверт я спустила в шреддер.

— Что спустила? — не понял я. — Какой конверт?

— «Прощальный подарок» директору Какисиме. Она вышла, и я остался один.

Я подошел к окну и посмотрел наружу. Это утро тоже выдалось ясным. Как и утро, когда я узнал о смерти Исидзаки. Сколько суток прошло с тех пор? Так или иначе, теперь всему конец. Вслед за жизнью моего президента завершилась моя трудовая жизнь. Я больше не салариман. Эмоций — ноль. Зря Охара беспокоилась за мою психику. В душе не осталось ничего, кроме пустоты.

Я вернулся на свое место.

В отделе все было по-прежнему. Никто и не думал работать. Сотрудники сбивались в галдящие кучки, разбегались и через полминуты собирались где-то еще. То и дело кто-нибудь переходил на крик. Что еще за «слияние капиталов»? Ситуация небывалая, но от руководства компании никаких комментариев пока не поступало. Представляю, что сейчас творится в директорате. Взмыленный Санада уговаривал кого-то не принимать близко к сердцу строчки из газетной статьи. Судя по всему, он тоже не владел ситуацией. Другие начальники отделов, похоже, занимались тем же самым. А среди всей этой вакханалии сидела Охара и спокойно вычитывала гранки очередного рекламного текста.

Заняться мне было нечем. Участвовать в пересудах толпы никакого желания не возникало. Я сидел и рассеянно скользил глазами по буклету, который наш отдел кадров рассылал всем увольнявшимся «добровольцам». «Медицинское обследование за счет компании после Вашего ухода…» И тут меня похлопали по плечу.

Я обернулся. Надо мной стоял Какисима с крайне замысловатым выражением лица. Чудеса какие-то. На моей памяти в отдел рекламы со своих небес он не спускался еще ни разу.

— Ну и дела! — сказал я. — И что же, интересно, тебя сюда притащило? Я думал, директор общего менеджмента сейчас должен зашиваться круче всех!

— Оказалось, не совсем так… Ты сейчас свободен?

Я взглянул на часы. Почти одиннадцать.

— В обед у меня посетитель. До тех пор — как птица в полете.

— Тогда пойдем наружу, проветримся.

— А почему не в бар наверху?

— Погода сегодня хорошая. Иногда и на улице неплохо посидеть. Для разнообразия.

Я вдруг заметил, что почти весь этаж осторожно поглядывает на нас. Но никто и не думает подойти и заговорить. Настолько странным было у Какисимы лицо.

Мы вышли из конторы и, не сговариваясь, направились во дворик соседнего здания. Набрели на какую-то скамейку, присели. И только тут я вспомнил, что на этой же скамейке несколько дней назад медитировал Томидзава.

— Смотри-ка… И правда погода отличная! — расслабленно произнес Какисима.

Я посмотрел на него. Странное выражение наконец-то исчезло с его липа, и он снова выглядел безмятежно. Проследив за его взглядом, я уставился в небо. Погода и правда была что надо. Несмотря на полуденный час, ослепительные лучи поливали землю, точно струи солнечного душа. Похоже, сегодня еще потеплеет… Щурясь от яркого света, я огляделся. Молоденькая сакура покачивала ветками у нас над головой. Ни одной почки еще не раскрылось. А через неделю, когда я уйду из фирмы, это деревце будет просто не узнать.

— Ну, что? Прошла твоя простуда? — спросил Какисима, разглядывая небеса.

— Да… — так же рассеянно сказал я. — Прошла. Больше отвечать было нечего. Не зря же я весь уикенд провалялся в постели.

— Я тоже решил уволиться, — вдруг сказал он.

— Вон как… — ответил я.

Криво усмехнувшись, он посмотрел на меня:

— Ну вот! Я думал тебя огорошить. А ты как заранее знал…

— Да тут только идиот не догадается! Такая статья в газете вышла. Биржа торги заморозила — как по нашим акциям, так и по «Одзиме». Журналисты телефоны обрывают. Заказчики с ума сходят. А человек, который должен во всем этом крутиться как белка в колесе, сидит под сакурой и о погоде рассуждает!.. Ну, и чего увольняешься?

— Это я «слил» информацию газетчикам.

— Хм-м, — протянул я. — Зачем?

— Мы с Тадокоро во мнениях разошлись. Двое суток с ним спорили — всю пятницу и всю субботу, не считая сна.

«Хм-м…» — повторил я про себя.

— Детали опускаю, но смысл такой. Наш генеральный настаивал, чтобы мы приукрасили отчетность за последний квартал, списав все утекшие капиталы на счет «непредвиденных убытков». В нынешней бухгалтерии это называется «уходом в серую зону», на волосок от нарушения закона… В общем, я был против такого риска.

— А что говорил аудитор?

— Аудитора назначал сам Тадокоро, в этом споре от него никакого проку. Раньше они договаривались с ревизорами, и такая политика сходила с рук. Но сейчас не те времена, не та ситуация, а главное — сами «убытки» не того масштаба. Я пытался убедить в этом генерального и спорил с ним эти два дня. Бесполезно. Тогда я взял трубку и по телефону заявил об отставке. Хотя еще три дня назад и представить не мог, что все так обернется…

— А то, о чем тебе «нельзя рассказывать хоть убей», ты в итоге выболтал журналистам?

— Именно. Разговор о нашем слиянии с «Одзимой» велся между гендиректорами уже давно, на сверхконфиденциальном уровне. Для нас это — единственный способ избежать банковской ревизии. А Тадокоро настаивал на «серой комиссии», чтобы хоть немного выравнять долевой процент прибыли в нашу пользу. И вся эта реорганизация с увольнениями проводилась, чтобы адаптировать нашу структуру к «Одзиме». Но «Одзима» все равно назначит свою финансовую проверку, и «серая бухгалтерия» Тадокоро вылетит в трубу. Я уверен: наше долевое участие будет один к двум, не больше. Так что никакое это не слияние. Поглощение в чистом виде. Сегодня после обеда в пресс-клубе Торговой палаты будет сделано совместное заявление компаний. Мне, конечно, уже все равно. Но забавы ради полюбуюсь лишний раз, как одна акула другую заглатывает…

Выслушав его, я задумался, потом уточнил:

— Но ведь у Исидзаки тоже было право голоса. Значит, в этих переговорах его мнение задвинули куда подальше?

— Кажется, я тебе уже говорил: Тадокоро всю дорогу пользовался своими «наружными» источниками информации. Так вот, до меня наконец дошло: эти источники — сама «Одзима». А у них в штате есть кадровые наблюдатели из Полицейского департамента. В том числе — из Второго отдела. И если бы им приспичило вытащить наружу все личные слабости нашего президента — пострадала бы не только семьи основателей группы «Тайкэй», но и все компании корпорации. Вот на каком болоте танцевал наш бедолага президент…

Я молчал. В памяти снова всплыла неуклюжая фигура Тадокоро, кладущего букет нарциссов на стол своему умершему президенту. В скорби на его лице я не заметил особой фальши. И это совершенно не совпадало с рассказом, который я только что услыхал. Может, я все еще чего-то не понимаю? А может, именно этот контраст и символизирует отношения людей в японской компании?

— Вот так-то, — вздохнул Какисима. — Собирался на днях устроить твои проводы, а оказалось, что я еще раньше тебя на покой уйду! Сегодня утром совет директоров принял мою отставку. Хотя, конечно, после того как я «слил» информацию знакомому журналисту, им ничего другого не оставалось.

— То есть… ты стал предателем?

— Да! Я — предатель, — ответил он с каким-то странным нажимом. Словно гордился смыслом того, что произносил.

— И что ты теперь будешь делать?

— Да пока не думал. Все это так неожиданно… Жена против отставки не возражает. Отдохни, говорит, в кои-то веки. Наверно, поеду в Штаты, еще немного уму-разуму подучусь…

Насколько я слышал, его жена служила заместителем представителя зарубежного офиса в японской финансовой компании с привлечением иностранного капитала. Спьяну и не выговоришь… Завидные условия для увольнения, что говорить. Еще одна разница в наших способностях. Все, на что был способен я, — это мотаться по ночным улицам с боссом якудзы да размахивать обрезком стальной трубы.

Мягкий ветер закачал ветку сакуры над головой.

— Ну, что? — очнулся я наконец. — Вечером у тебя время найдется?

— Сколько угодно. Я теперь — самурай, потерявший хозяина…

— Вот давай и устроим твои проводы. Какая разница, кто первый, кто следующий. Пойдем и напьемся. Я угощаю.

— Ну, спасибо! А где?

— На Роппонги, — сказал я не думая. — Покажу тебе одно интересное место. Жаль, что они скоро закроются. Уж очень уникальные там хозяева — брат с сестрой…

— Хм-м. Роппонги? Давненько не бывал. В последние годы там вроде одна молодежь собирается… А мы там не будем смотреться как парочка пожилых динозавров?

— В том баре и правда в основном молодежь. Зато играет сплошное старье. А кроме того, ты мне нужен как группа поддержки.

— Поддержки? В чем?

— Тамошняя хозяйка склонна к домашнему бандитизму. Так что будешь спасать меня от жесткого харрассмента. Расскажешь ей о своей жизни в Америке, это ее отрезвляет. Тут-то я и вывернусь как-нибудь…

Какисима оторопело взглянул на меня, но рассмеялся:

— Не знаю, о чем ты, но звучит забавно… Ну, смотри. Если угощаешь — уж подыграю как-нибудь!

На душе у меня полегчало. Знал бы Какисима, что я приглашаю его не куда-нибудь, а в «Кагами-билдинг»… Я попытался представить его физиономию, когда он это поймет. Но тут заметил, как с проспекта в аллею, ведущую к нашей компании, сворачивают мать с ребенком.

Я взглянул на часы. Без пяти двенадцать.

Киэ Саэки я звонил в субботу ближе к обеду. Как только проснулся, оправившись от температуры, сразу набрал номер ее отеля. Сообщил, что бояться больше нечего и она может спокойно вернуться домой. Ваша сестра в порядке, добавил я, просто уехала в путешествие. Информация эта проверена людьми, которым можно доверять, поэтому не волнуйтесь. Она спросила о цели этого «путешествия», и тут мне пришлось выкручиваться. Но так или иначе, похоже, бедная женщина успокоилась. «Ну, если это говорите вы — тогда хорошо», — сказала она. А потом, стесняясь, попросила еще кое-что.

— Перед тем как вы уволитесь… Я хотела бы хоть разок побывать в компании, где он работал… Я понимаю, что это, наверное, неудобно. Но он был так добр к моему сыну. Нельзя ли нам прийти вдвоем?

Я не нашел никаких причин для отказа.

— Ради бога, — ответил я. — Никаких неудобств. И назначил встречу на двенадцать часов в понедельник.

И вот теперь они проходили передо мной по аллее. Я встал и махнул Какисиме рукой.

— Ну ладно! Вечером увидимся. А сейчас ко мне гости пришли.

Оставшись один на скамейке, Какисима оторопело кивнул и помахал мне в ответ.

Почему-то я побежал.

Когда я выскочил на аллею, они прошли уже далеко вперед.

— Госпожа Саэки! — крикнул я.

Она обернулась. А вслед за ней и ребенок. Трехлетний малыш в джинсовом комбинезончике крепко держал маму за длинную юбку и, разинув рот, глядел на меня.

Узнав меня, мать улыбнулась.

Я медленно пошел к ним.

Она наклонилась к сыну и что-то зашептала ему на ухо, продолжая глядеть на меня. Весенние лучи мягко обнимали их хрупкие силуэты.

По-прежнему улыбаясь, мать легонько похлопала сына по спине. Тот сделал два-три неуверенных шажочка в мою сторону и застыл посреди дороги. Я подходил все ближе — и уже мог различить, как похож ребенок на мать и как внимательно глядят на меня черные бусинки его глаз. Привет, малыш, думал я. Когда-нибудь — хотя, может быть, и не скоро — я еще расскажу тебе удивительную историю. Историю о человеке редкого благородства, которого ты встретил когда-то в детстве. Историю твоей матери и твоей бабушки. Историю их красивой любви.

Между нами осталось несколько шагов, а малыш все смотрел на меня удивленными глазами.

И тогда, словно пытаясь обнять эти солнечные лучи, я раскинул в стороны руки.

1

Роппонги — элитный «гуляльный» квартал в центре Токио.

2

Пампи (яп., сленг.) — сокр. от «иппан-пиипуру» — простолюдин, «маленький человек». Возникло в Японии 1990-х гг. по аналогии с «хиппи» и «яппи».

3

Салариман (яп.) — от псевдоангл, salaryman — «человек на зарплате», служащий фирмы, клерк.

4

Самые крупные японские банкноты — 10 000 иен, самые мелкие — 1000 иен (около 90 и 9 долларов США соответственно).

5

Готанда — жилой район в центре Токио.

6

«Хайю-дза» — драмтеатр с кинозалом в районе Роппонги.

7

Иигура — квартал ночных баров и увеселительных заведений на задворках Роппонги.

8

Итиго (яп.) — глиняный кувшинчик для разливного саке объемом 180 мл.

9

Джин Сиберг (1938—1979) — французская актриса американского происхождения, икона французской культуры. Сесиль — ее главная роль в фильме «Здравствуй, грусть» (1958, реж. Отто Премингер) по одноименному роману Франсуазы Саган.

10

«Завсекцпей» и «москит» (катё) по-японски пишутся по-разному, но звучат одинаково.

11

На момент написания романа — примерно 180 и 10 долларов США соответственно. Для конца 1990-х гг. — самые низкие цены для товаров подобного рода.

12

Катакана — один из двух японских алфавитов. Используется для записи иностранных заимствований, а также для особого акцентирования слов на манер западного курсива.

13

Порядка 2 млрд долларов США.

14

Герой народных сказок, японский аналог Иванушкн-дурачка.

15

В Японии, как и во многих странах Запада, существует закон о том, что за съемку и публикацию изображений людей без их ведома можно привлечь к суду.

16

119 — телефон общей службы спасения в Японии. Объединяет «скорую помощь», пожарных, помощь при стихийных бедствиях и т.п.

17

Стандартный черный юмор японских клерков. По уровню смертности от переутомления на работе Япония намного превосходит все страны мира.

18

По статистике 1990-х гг., средняя продолжительность жизни в Японии у мужчин — 78 лет, у женшнн — 83 года.

19

Около миллиона долларов США.

20

На японских поминках гости вручают семье усопшего некоторую сумму денег в специальном конверте с двуцветным траурным бантом. У дорогих конвертов этот бант накладной, у дешевых — печатается прямо на бумаге.

21

Всенощная заупокойная служба начинается с чтения священником буддийских сутр. После этого члены семьи и гости подносят к гробу (или урне с прахом) зажженные ароматические палочки и прощаются с усопшим.

22

На волне массовых увольнений конца 90-х гг. японская биржа труда начала кампанию по трудоустройству под лозунгом «Хароо-Вааку» (от англ. «Hello, Work» — «Здравствуй, новая работа»).

23

Канто — центральный регион Японии, включающий мегаполисы Токио и Иокогама.

24

Сокайя — рэкетир, внедряемый якудзой в правление крупных японских компаний для отмывания капиталов и принятия решений, выгодных теневой экономике. В 1982 г. была принята поправка к Торговому законодательству о недопустимости подобного рэкета, и число сокайя по стране значительно сократилось, хотя проблема остается острой до сих пор.

25

Дзайбацу . — финансовая олигархия; крупнейшие торговые и банковские концерны Японии.

26

Кансай — второй-по величине регион Японии с центрами в Осаке, Киото и Кобэ.

27

Кэндо — японское традиционное фехтование иа мечах.

28

Порядка 100 млн долларов США. Отметим, что речь идет о самой дорогой недвижимости в Японии (центральный Токио) на пике японского экономического бума 1980-х гг.

29

Каги — название древней местности близ города Канадзава (родины традиционной росписи на шелке «кага-юдзэн»); ми — одно из чтений иероглифа «красота».

30

Около 90 тысяч долларов США.

31

Около 9 млн долларов США.

32

«Экономика мыльного пузыря» (от англ. «bubble economy») — расхожий термин для описания экономического кризиса Японии конца XX в. Приток капитала в страну в сочетании с необузданной кредитной экспансией породил спекулятивный «мыльный пузырь» на рынках ценных бумаг и недвижимости. В 1989 г. «пузырь» лопнул, повергнув страну в затяжную депрессию, сопрождавшуюся банкротствами компаний и разорением банков, а на уровне простых людей — невозвратными долгами и массовыми увольнениями.

33

Около 95 млн долларов США.

34

Около 118 млн долларов США

35

Около 23 млн долларов США.

36

TOEIC (Test of English for International Communication) — международный экзамен по английскому языку для иностранцев.

37

Сёдзи — раздвижные решетчатые двери, оклеенные бумагой. Неотъемлемая часть японского интерьера.

38

Сёдзи — раздвижные решетчатые двери, оклеенные бумагой. Неотъемлемая часть японского интерьера.

39

Около 110 тысяч долларов США.

40

От англ. non-bank — «внебанковские» финансовые конторы, которые предоставляют кредиты, но не принимают вклады.

41

От англ. non-bank — «внебанковские» финансовые конторы, которые предоставляют кредиты, но не принимают вклады.

42

Первая неделя мая, самые долгие официальные выходные в Японии.

43

Easy hanger (англ.) — 1) удобная вешалка; 2) беспечный палач.

44

Отношения старшего и младшего товарищей («сэмпай—кохай») играют в жизни японцев солидную психологическую роль. В школе, вузе, спортивной секции или на производстве распространен т.н. «полуармейский» кодекс поведения, когда старший учит младшего жизни и защищает от «врагов», а младший выполняет мелкие прихоти своего «наставника».

45

Harrassment (англ.) — домогательства (сексуальные).

46

По древней индийской традиции ворота в буддийские храмы охраняют статуи Нио — грозные дэвы, отгоняющие злых духов от святилища.

47

«Весенняя поляна» (англ.) — крупнейший производитель стрелкового оружия в США.

48

Движение на дорогах Японии левостороннее.

49

Префектура Тиба — восточная часть района Канто, фактически пригород токийского мегаполиса.

50

Якудзе, провинившемуся перед кланом, отрезают один или несколько пальцев в зависимости от тяжести проступка.

51

Какуэй Танака (1918—1993) — крупный послевоенный политик, премьер-министр Японии с 1972 по 1974 г., уроженец префектуры Ниигата. За годы его службы в Парламенте Ниигата превратилась из провинциального захолустья в один из самых процветающих регионов страны. В конце карьеры был осужден за взятки (дело «Локхида» 1976 г.), но до сих пор считается «народным героем» в родной префектуре.

52

Фамилия самого Исидзаки означает «каменный утес».

53

«`Собака укусила человека` — это не новость. Вот `Человек укусил собаку` — это новость» — крылатое выражение американского газетного магната У. Р. Херста (1863—1951).