ГЛАВА 4

Дружина Атли и несколько ватаг примкнувших к нему вольных ванирских вождей в течение всех переговоров своего вождя с командиром Северного Легиона, все долгие десять дней, провела на осадном положении. Как-никак они находились на вражеской территории.

Восточный Киммерийский Кряж испокон века принадлежал черноволосым кочевникам. Разумеется, Атли вряд ли удалось бы уговорить такое количество воинов провести столь долгое время где-нибудь в сердце пустошей или в отрогах северных, южных или западных Кряжей.

Известно было, какой неистовой любовью киммерийцы любят свою землю, затянутую вечными туманами и скованную холодами навеки, и уж кому-кому, а ванирам, давним недругам местных варваров, была известна та тупая упорная мстительность – черта, по мнению даже нордхеймцев более росомашьей природы, чем человечьей, с какой кланы Киммерии могут выслеживать, преследовать и травить в своих негостеприимных землях рискнувших туда вторгнуться чужаков. Однако, как уже было сказано, Восточный Кряж – дело особое.

Безымянная Погибель и связанный с нею страх прогнали с его плодородных заоблачных оазисов горцев, и теперь одни лишь зубры-королевы блуждали в зеленом изобилии, возведенном руками богов в двух шагах от вечных ледников. В предгорьях обитал некогда многочисленный киммерийский клан, славившийся на весь север обитаемого мира своими удивительными кузнецами.

Однако, когда в пустоши потянулась длинная рука Аквилонской Короны, Атли, тогда еще один из многих вождей бродячих ватаг, вознамерившийся получить с этого факта определенные выгоды, уговорил нескольких племенных старейшин Ванахейма совершить набег именно в эту область.

Рейд был совершенно безумным – объединенной дружине пришлось прорываться сквозь земли Асгарда, понеся немалый урон, однако старейшины в тот раз оказались на диво покладисты. Каждый из них думал примерно так: молодой и непоседливый Атли, набирающий все больший вес среди молодых, не обтертых жизнью ваниров, скорее всего, сложит свою буйную рыжую голову в глубине коварных пустошей – ну и пусть, в племенах поубавится смутьянов и станет побольше порядка и почитания заветов Имира и славных предков.

Зато без сомнения будут ослаблены киммерийцы… К тому же золото, данное Атли старейшинам за покладистость, так дивно сверкало. И совершенно не смущало многомудрых вождей Ванахейма, что золото то было доставлено на север морем, на аквилонских кораблях, в сопровождении внушительной стражи из отрядов Северного Легиона.

Дружина ваниров прошла огнем и мечом по предгорьям, оставляя за собой пылающие селения и разрушенные кузницы и медеплавильни. В те дни, как докладывали Сапсану, волки и песцы разжирели и обнаглели настолько, что перестали охотиться, а боевой путь дружины Ванахейма можно было проследить, находясь за день пути от ее передовых дозоров – так густо роились над ними иссиня-черные вороны, пепельно-серые стервятники и гигантские орлы.

Жители предгорий были уничтожены почти полностью, и хотя потери были по меркам войн в цивилизованном мире значительными, никогда за все время вражды ваниров и киммерийцев не выпадало жителям Нордхейма такой удачной кампании. Делу помогло и то, что многие молодые жители предгорий, по указу старейшин, были направлены на юг, где Золотой Лев Аквилонии протянул свои когти сквозь сумрачные ущелья Гандерланда.

Однако выжившие устроили на дружинников настоящую охоту, к тому же ни один ванир не собирался способствовать продвижению аквилонской державы на север очень уж рьяно, да и добычи поход более не обещал, так что Атли, уведомив о том Сапсана, распустил дружину.

Многие вернулись назад – этим на обратном пути так досталось от озверевших киммерийцев и возмущенных вторичным вторжением асиров, что они навсегда прокляли имя Атли. Другие последовали мудрому совету своего удачливого вождя и мелкими отрядами миновали твердыни Пограничного Королевства и стали на время наемниками в Бритунии, обороняя проходы в Кезанкийских горах от гирканских полчищ.

Сам же Атли то выполнял мелкие разведывательные поручения Сапсана в Гиперборее и северной Немедии, то появлялся в бритунских отрядах ванирских наемников, стараясь, чтобы нордхеймцы не забыли удачливого вождя, то исчезал из поля зрения друзей и врагов где-то в заснеженной северной тундре.

Его заветной мечтой было стать морским таном. Втайне и от аквилонских стратегов, и от своих старейшин, чью преданность древним заветам он глубоко презирал, Атли руками доверенных воинов и тишком переправленных на север рабов возводил в одном из бесчисленных оскаленных фиордах своей родины боевые корабли, собирал золото и полезные связи.

Через восторженно поклоняющуюся ему молодежь он расшатывал власть старейшин и битый молью авторитет других военных вождей Ванахейма. И вот – он посчитал, что его время пришло.

Если его набег лишь обозлил киммерийцев и нажил ему несколько десятков кровных врагов в пустошах, то масштабное вторжение аквилонской армии, по его расчетам, должно было вызвать целую лавину грозных событий, каковуюлавину ванирский вождь намерен был использовать на пользу своему будущему танству.

Атли ринулся к Сапсану, затем – в Кезанкийские горы, где его сотоварищи, не воюя вот уже три месяца и не получая платы все пять, готовы были двинуться в Нордхейм.

Здесь он и объявил наиболее доверенным ванирским дружинникам о собственных кораблях и грандиозных планах. Все это было принято наемниками с восторгом, а сам Атли – провозглашен таном.

Это было началом бунта против власти племенной знати и многих установлений, на которых держалась вселенная рыжеволосых почитателей Имира. Однако и сам Атли, и его сподвижники в достаточной степени были затронуты хайборийской культурой, для того чтобы с усмешкой отметать препоны, возведенные их предками для своих сыновей. Новоявленному северному вождю оставалось выполнить две задачи: вернуть своих воинов домой – что было задачей достаточно сложной, а кроме того – сколотить изрядное состояние, чтобы начать действовать на море.

Печальный опыт его предшественников, а имелись и такие, говорил, что Нордхейм не терпит слишком вольнодумных и удачливых вождей – следовательно, надо было подыскивать место для своего пиратского флота и дружины.

К тому же все указанные предшественники, взбудоражив, словно зловещая комета, умы нордхеймских храбрецов и власть имущих особ хайборийских королевских кровей, пошли на корм рыбам и ныне служили утехой дочерям Морского Владыки – флоты Зингары, Аргоса и Стигии были не по зубам вольным дружинам, равно как и приморские твердыни.

Целью будущих набегов нового тана должны были стать берега Черных Королевств к югу от Куша. Рабы, благовония, драгоценные плоды, черная и красная древесина – все, чем богата земля к северу и югу от реки Зархеба, притягивали алчные взоры Атли.

А для того, чтобы относительно спокойно прошмыгнуть на своих немногочисленных «морских змеях» в жаркиеохотничьи угодья, предстояло подолгу и помногу беседовать с командиром аргосских, зингарских и стигийских флотилий, а лучшим аргументом в таком разговоре могло быть золото.

Этот урок цивилизации варварская душа Атли впитала как сухая глина – дождевую воду: есть металл, чей голос во многих ситуациях цивилизованным южанам слушать приятнее, чем звон стали. И этот металл Атли собирался получить в Аквилонии.

Быстрая разведка показала, что обозленная несколькими поражениями Киммерия готова вспыхнуть. Что такое ритуал, о котором у него шла речь с Сапсаном, Атли слышал с детства. Он был рад, что вызвал столь грозную бурю, что будет дуть ему в паруса, и рад вдвойне, что буря эта обрушится не на его воинство, а на Золотого Льва.

Без сомнения, вскоре Венариум будет осажден. К тому же тан ни секунды не сомневался, так же как и Сапсан, что прорвать осаду войска из Аквилонии не смогут, а скорее всего, будут растрепаны в горах к северу от Гандерланда до полной небоеспособности. Только истинные северяне смогли бы на равных сражаться с грозными ордами черноволосых варваров.

Став спасителем Венариума, Атли сделался бы обладателем такого количества золота, которое дало бы ему возможность купить мир со своими старейшинами до отплытия и стать пропуском на юг, дремлющий на грудах сокровищ в ожидании хмурых северных героев.

Кроме того, хотя, говоря по правде, эти мечты Атли прятал в глубине души даже от самого себя, тан мечтал когда-нибудь вернуться на родину славным и богатым вождем и заставить кое-кого потесниться у племенных костров… Однако столь далеко идущие планы терялись в дымке повседневных ратных забот.

К началу описываемых событий Атли мелкими группами, где крадучись по ночам, в холоде, без еды и костров, где – силой мечей, где – подкупом, провел свое воинство в сердце Восточного Кряжа. Безымянная Погибель служила ему в некотором роде щитом, а в некотором – и котомкой, ибо беспринципный тан вел дела и со смуглыми южанами, одни расшитые летучими мышами и совами одежды которых послужили бы им пропуском на костер в любой митрианской державе хайборийского мира.

В Стигию и Шем уходили мешки с песком, на север ехали увесистые слитки золота… Предрассудками Атли не страдал, а посему расположил свои пятнадцать сотен дружинников в отрогах Кряжа, продуваемых лютыми ветрами с пустошей, откуда и отправился, сильно, кстати сказать, рискуя, на встречу с аквилонцами.

В день встречи со своим вождем и офицерами Северного Легиона лагерь должны были перенести как можно ближе к югу. Вождь рассудил, что после Ритуала Кровавого Копья бурные реки киммерийского воинства хлынут прямо к Венариуму, оставляя пустоши к северо-востоку от места событий.

Помощники Атли все сделали по чести – носа не казали из отрогов до указанного дня, после чего осторожно, в боевых порядках и полном вооружении двинулись в сторону Венариума. В условленном месте был разбит лагерь. Воины были недовольны – их заставили еще в горах делать из молодых древесных стволов нелепые сооружения под диковинными названиями «рогатки» и волочить их на себе весь марш.

Однако дисциплину в дружине тан навел железную. Рыжебородые поругались, помянули родню Атли, призвали ему на голову Негасимый Пламень Нифльхейма, что рано или поздно пожрет мир, и успокоились. Так что полевой лагерь ощетинился со всех сторон причудливыми конструкциями, о которых варварам много что могли бы порассказать в бельверусской военной академии, и замер в ожидании своего тана и аквилонцев.

Посты были разбросаны повсюду, и ваниры хмуро правили клинки и перебирали свои надежные брони, ища слабину, куда может вкрасться киммерийский клинок.

Вечерело, и слабые лучи угасающего солнца в последний раз пробегали по сугробам, словно пальцы купца посамоцветам, запоминая очертания. Пурга, весь день завывавшая над пустошами и швырявшая в лица часовых пригорошни льдышек, иссякала вместе с дневным светом. Хмурая северная ночь готовилась простереть свои крылья над равниной, отбирая последнюю власть у благих существ и передавая ее в руки выползней из Тролльхейма и иных, призрачных и зыбких стран, где нечисть чтит не сверкающих ледяных гигантов, а уродливую Хель, Дочь Мировой Погибели, состоящую наполовину из мертвой плоти, наполовину – из желтых костей.

Двое, что сидели для защиты от ветра у подножия большого снежного холма и беседовали, в троллей и выползней из преисподни не верили, однако чем ближе подступали ночные часы, тем больше мрачнели их лица и голоса поневоле становились приглушеннее.

– А я тебе говорю, Снурр, киммерийские демоны не какие-нибудь сопливые южане, что бегут от сверкания мечей, поджав хвосты. В том походе, когда Атли еще только набирался гонору, я дрался с такими мужчинами в этих предгорьях, с которыми, Имир свидетель, мне еще придется позвенеть мечами в Дружинных чертогах Гигантов! – проворчал один из них, не переставая обшаривать глазами быстро темнеющую пустошь.

– Там были не только мужчины, Трулл, и дрались эти демоницы, словно валькирии на твоем щите… – откликнулся второй, наподдав ногой указанную бляху на щите товарища, – … да, за них вам придется держать ответ еще в этой жизни. Помяни мое слово, недобитые горцы идут по нашим следам, как росомаха за раненым лосем.

– Ну, тут ты, Снурр, маху дал, пожри тебя Хресвельг. Последних десятка полтора этих бешеных собак порубил Ругер со своими ребятами три дня тому, в той балке, будь она неладна… А неплохими бойцами были и Тыор, да и остальные, – добавил он погодя.

Приятель его кивнул, беззвучно помянув балку нелестными словами, потом встрепенулся и сказал:

– Неплохими, а Эйнар – тот мне должен остался, еще с Бритунии. Оба помолчали, потом Снурр снова пнул злосчастный щит и спросил, привставая и заглядывая под шлем Труллу, свистящим шепотом:

– Ну тогда скажи мне, чтоб твои волосы побелели до срока, куда это теперь делись Ругер, да и остальные из его десятка?

Трулл толкнул того в грудь, и собеседник его повалился в снег, потом потрогал выбившуюся из-под шлема прядь с таким видом, будто и впрямь мог стать похожим на бледноголовых низинных выходцев, и не торопясь сказал:

– А мне почем знать… в карауле, как и мы. А на марше – может, в авангарде был…

Снурр снова уселся на свой щит и с невеселым задором продолжил:

– Или – в арьегарде. Тоже от тана нашего слов умных набрался? Поганых, немедийских. Тоже мне – меча не знают, с какого конца за него браться, а все называют так, что только троллю и выговорить, и то – подвыпившему троллю. Нет его, Ругера, нет, как не было, – в желудке у Хресвельга, не к ночи будет поганый помянут! Меня сотник услал а первый лагерь, еще с тремя, прибрать там кое-что с собой. Мы пришли, а там…

– Что там? – почти заорал Трулл, начисто забывший, что он в дозоре, и вскочил, нависнув над напарником.

– А то… – снизу вверх глядя на него и недобро щурясь, проговорил Снурр. – Бошки их рыжие на колах торчат, мечи сломанные пополам – там же, шлемы без рогов – все как надо…

Не только в Нордхейме, но и в пустошах, и в Гандерланде, Пограничном Королевстве, Гиперборее, Северной Немедии и даже – Бритунии это означало, что не возжелавший вместе с оружием принять в себя часть души павшего, намерен загнать его мимо Чертогов Блаженства прямиком в Воды Забвения, в чем и клянется посмертной судьбой своей души.

Слова употреблялись везде разные, но за ними стояли тени мрачных легенд, память о которых стерлась из людских преданий к югу от Нумалии и Галпарана. Это означало кровную месть, но сверх того, еще и покушение на то в человеке, о чем не говорили суровые северяне, о чем напрочь забыли южные гиперборейцы и о чем совсем не знали жители Черного континента и восточных степей.

– Жив, значит, тот сопляк… – проговорил Трулл, собираясь сесть.

– А может, и не он один, проглоти их пес Гарм, – печально добавил Снурр, когда они оба мгновенно почувствовали, что в пустошах что-то происходит.

Земля дрогнула у них под ногами, слегка заколыхалась. Оба ванира смотрели друг на друга с суеверным ужасом. Вершина снежного холма покатилась вниз и обсыпала обоих колючим крошевом.

В это же время в лагере дико взвыли псы Нордхейма. Их безнадежный, полный боли и тоски вой вмиг смел лагерный покой и сонную одурь привала. Ваниры вылетали из шатров, кто – на ходу опоясываясь мечом, кто – кидаясь к упряжкам, стараясь вразумить обезумевших собак. Те из дружинников, кто были детьми гор и скал Нордхейма, недоуменно шарили глазами окрест, свистом подзывали к себе скулящих вожаков упряжек, и поминали разом всех хримтурсов, самого их отца и даже запретное имя Дочери Ледяного Гиганта.

Им было отчего прийти в изумление и растерянность – подобным образом вели себя псы Нордхейма только в родных предгорьях и ущельях, предупреждая хозяев о внезапном извержении вулкана, надвигающейся лавине или снежном оползне.

Однако кругом, теряясь в липком, холодном тумане, расстилалась киммерийская пустошь, где последние солнечные блики метались по сугробам, будто бы уворачиваясь от серых, бесформенных теней облаков, накрывших плотным пологом сизое безмолвие.

Часовые, разбросанные вокруг лагеря, почти одновременно ощутили мерное подрагивание тверди под ногами, услышали надвигающийся дробный топот, глухой, но приближающийся с грозной неотвратимостью штормового вала, иувидели в неверном вечернем тумане взметенные тысячами копыт снежные буруны.

– Туры! Снежные туры! – первым опомнился Снурр. Назвав Повелителей Пустошей ванирским именем, он схватил за плечо своего товарища, который как завороженный следил расширенными от ужаса глазами за надвигающейся волной из взметенного снега и ледяного крошева, что широкой дугой охватывала лагерь с юга.

– Бежим, Трулл, бежим! – И дюжий воин почти волоком потащил за собой упирающегося воина, который впал в какое-то смертное оцепенение и хриплым, давно пропитым и сорванным в бесчисленных боях голосом навывал строки из «Наваждения о погибели Богов».

Подобная же картина наблюдалась и в других секретах-с северо-запада и северо-востока, в грохоте и дрожи, валившей людей с ног, надвигались валы вздыбленной плоти пустоши.

Вначале опомнились, как им и полагалось, ванирские вожди – некоторые из них слышали о брачных игрищах грозных зубрих стай, некоторые разобрали в оре и крике, повисшем над лагерем, слова ворвавшихся туда часовых: «… Туры, туры идут!», пропустив мимо ушей истошные визги о Диком Охотнике и Последней Битве, кое-кто и разбираться ни в чем не стал, а, раздавая пинки, тычки и колотушки, привел к повиновению ближайших мечущихся бойцов и повел их навстречу неведомой опасности, резонно заключив, что оружие – самый древний оберег, а стену из щитов и копий еще не прошибала ни одна бесплотная нечисть.

Меж тем три стада из молодых зубров, ведомые на манящий запах умелыми и безжалостными киммерийскими руками, стали различимы для сильных духом – над белесо-синими пенными тучами неслись бурые туши, набычившие шеи и грозно выставившие могучие рога. Грозное и неистовое мычание оглушало, от грохота палаточные шесты выворачивало из наста и временное пристанище дружины начало таять – шатры, как листья осеннего леса в ураган, бесшумно валились под ноги ванирам, злые ветры гнали их пологи взад-вперед, усугубляя панику. Первым пал Трулл, которого упорный Снурр доволок почти до самого начала лагеря, но, оглянувшись, бросил и дико заорал, тыча в надвигающийся вал обнаженным мечом. Трулл, как во сне, обернулся и вмиг увидел сплошную движущуюся стену бородатых голов, рогов и копыт, перед которой несся олень, на спине которого, воздев руку с каким-то мешком и припав к пятнистой шее, сидел Конан.

Все смешалось в глазах ванира – белые буруны, рога, копыта, пена, летящая из окровавленных оленьих губ, всадник, половина лица и тела которого, словно у богини Смерти, была синей… Он закричал, как не кричал никогда в жизни, успев увидеть, как наполненный криками и мычанием тысяч глоток воздух вспарывает крутящийся в полете топор. В голове словно что-то разорвалось, удар швырнул его прямо под ноги бешено летящего оленя, и стадо, втаптывая его тело в снег, ворвалось в лагерь.

Конан уже давно не мог управлять своим оленем – благородное животное спасало свою жизнь, и пока стадо неслось следом, олень как стрела летел над сугробами и снежными холмами. Проделав отчаянный прыжок, он сиганул через рушащийся на землю шатер, скакнул вправо – оттуда ему под ноги метнулась свора совершенно взбесившихся собак, потом – влево, когда в его бок выскочивший из палаточного лабиринта ванир всадил копье.

Олень поднялся на дыбы – бешеный удар тяжелого копыта превратил лицо под шлемом в кровавое месиво и бросил уже бездыханное тело на группу лучников, старавшихся встретить неведомого врага во всеоружии. Олень скакнул дальше, но как-то неровно, боком, медленно и тяжело, и Конан понял, что скачка окончена.

Он оглянулся по сторонам, раскрутил над головой мешок со страшным трофеем, отчего кровавые ошметки разлетелись из вспоротой шкуры во все стороны, прыгнул со спины умирающего животного и юркнул меж шатров. В следующую секунду шатающийся олень был утыкан стрелами и рухнул на колени, стукнув рогами в оброненный кем-то щит. Вслед за ним в промежутки меж шатрами ринулись быки, и ванирам стало не до мальчишки, возникшем в диком и жутком виде из ледяного тумана над пустошью и растворившемся как по волшебству.

Стадо, которое неслось с северо-востока, настигло своего поводыря, не добежав до лагеря – олень, несший старика, споткнулся и, сломав ногу, полетел в снег. Его туша придавила ногу киммерийца.

Передовые быки остановились так резко, что тучи взметенного снега еще некоторое время плыли навстречу выдвинувшемуся из лагеря строю ваниров. Здесь находился один из самых решительных помощников Атли, который даже при виде призрачного воинства Троллхейма, скорее всего, скомандовал бы своей ватаге: «Сомкнуть щиты, вперед, во имя Имира!»

Самый громадный, темный, как старый дуб, зубр осторожно потрогал копытом мешок. Раненый олень попробовал вскочить, но подлетевший сбоку бык ударил его всем корпусом так, что отбросил далеко в сторону. Наступила секундная тишина, затем разгневанный рев потряс темнеющие небеса.

Стадо, размалывая старого киммерийца и оленя копытами, двинулось вбок, вдоль сомкнутого строя ваниров на расстоянии полета стрелы. Бока у зубров от долгого бега тяжело вздымались и опадали, головы были низко опущены.

В строю раздались вздохи облегчения. Ваны не разглядели в мельтешении надвигавшейся бурой волны ни всадника и его нелепой гибели, ни, естественно, причины ухода стада. Каждый дружинник сам для себя решил, что ледяные гиганты, оценив их мужество и готовность умереть во славу Имира, отвели угрозу.

Некоторое время три сотни рыжебородых северян наблюдали поверх щитов, как удаляется стадо северных туров, затем стиснутые до белых пятен на костяшках копья, как в едином порыве, вздрогнули и опустились к земле.

Командир отряда, вогнав меч в ножны, взъерошил бороду и хотел что-то сказать вослед удалявшемуся мычащемупотоку, когда за его спиной в лагере послышался дикий топот, истошные вопли и лязг оружия. Мгновение спустя вновь ощетинившийся строй развернулся спиной к пустоши и боевым шагом двинулся назад, туда, где в лагере уже вспыхивали первые шатры, где хрипло лаяли псы и откуда вылетали навстречу гибели на копейных жалах первые быки, как вихрь промчавшиеся сквозь стоянку дружины тана Атли.

Стадо, которое вела Дьяра, чуть позже стада Конана, также ворвалось в палаточный городок, стоптав у самых его границ жидкий строй перепуганных наемников. Два бурых грозных потока столкнулись в самом сердце людской стоянки, и над тем местом, где разлетелся Конанов мешок, склонив рога, бросились друг на друга передовые зубры.

Вековечная полярная драма, знаменующая зарождение будущей жизни, развернулась в центре разворошенного людского улья. Быки вставали на дыбы, мычали и ревели, роняя хлопья кровавой пены, с треском сталкивались рога, соперники то и дело опрокидывались навзничь, сметая шатры и давя собак, чтобы вскочить вновь и с удесятеренной яростью вновь кинуться друг на друга.

Хозяева пустоши не прерывали сражения даже тогда, когда их бока оказывались истыканными стрелами, а на хвостах и лохматых загривках повисали пришедшие в себя псы Нордхейма. Молодняк видел перед собой только дерзких соперников, ноздри раздувались от дразнящего запаха, разлитого повсюду – в этой войне людям не было места, их попросту не замечали.

И ваниры успели в этом убедиться. Не зря в дружине тана были собраны самые отчаянные и опытные бойцы севера. Они быстро пришли в себя от первоначального испуга, взяли в стальное кольцо центр лагеря и принялись методично уничтожать зубров, стараясь к ним не приближаться. Тучи стрел, копий и метательных топоров обрушились на сражающихся быков, и грозный рев сменился жалобным мычанием, а утоптанный сотнями ног и копыт снег стал красным. Вскоре к битве подключились командиры. Сквозь рев и грохот раздались свистки и рожки, стальное кольцо в двух местах разомкнулось, и ваниры, перегруппировавшись, двинулись неспешным шагом, выставив копья и вытесняя зубров из лагеря.

Первый запах схватки утих, трофея, из-за которого следовало ломать рога, на месте не оказалось, к тому же самые неистовые самцы уже погибли, и более робкая молодежь стала оглядываться на людей, вздрагивать от стрел, пробивающих шкуру, отбрыкиваться от снующих между ними собак.

К тому же все вокруг настолько пропиталось запахом их собственной крови, что отуманивающий аромат, гнавший их через пустошь и заставлявший не замечать любые препятствия, начал таять. Инстинкт выживания начал брать свое – самые робкие и израненные зубры устремились в открывшиеся проходы, преследуемые кровожадными собаками.

Через некоторое время два стада смешались и ринулись вон из ловушки, стоившей хозяевам пустоши едва ли не половины поголовья. Ваниры, разгоряченные битвой, еще не успели как следует задаться вопросом о причинах внезапного нападения животных – деле совершенно неслыханном.

Отдельные воины еще преследовали уходящих быков, другие разбрелись добивать раненых животных и оказывать помощь своим затоптанным товарищам, чьи голоса стали то тут, то там пробиваться сквозь смолкающее мычание, когда запылали первые шатры и упряжки.