- Вот это базар! Настоящий базарище... Гляньте-ко, сколько их тут! Мильёны!
      Миллионы не миллионы, но птиц здесь было столько, что от их беспорядочного мелькания кружилась голова.
      Я слышал о птичьих базарах, но то, что было на самом деле, просто нельзя себе представить, не увидев собственными глазами. Это было черт знает что... Скалы были словно присыпаны солью и перцем - черное и белое, белое и черное. Птицы на воде, птицы в воздухе, птицы... птицы, птицы! Шум от непрерывного движения крыльев был похож на шум прибоя, а гвалт, пискливый, каркающий, плачущий, стоял такой, что трудно было разговаривать, надо было кричать. Птицы носились вокруг, стремительно пикировали в море, чуть ли не задевая ванты нашего суденышка, пролетали над самой палубой, над нашими головами, так что казалось: стоит только протянуть руку, и какая-нибудь из этих сумасшедших сама влетит в нее...
      А на берегу, на прибрежных камнях, стояли люди: высокий, плечистый мужчина с небольшой аккуратной бородкой вокруг обветренного, загорелого лица, рядом с ним парень лет шестнадцати - семнадцати, такой же плечистый и загорелый, - наверно, сын. За ним женщина с грудным ребенком на руках, потом девчонка - сколько лет, и не поймешь, но примерно нашего возраста, а с ней еще двое пацанов. "Ничего себе семейка, - подумал я, - и что они тут все делают только?!" Уже потом я заметил, что совсем недалеко от берега покачивается на якоре небольшой катерок, а на песчаном кусочке пляжа лежит перевернутая вверх дном лодка. Ага, наверно, это тот самый промысловик, который здесь живет и о котором говорил нам Громов. Прилучный его фамилия.
      Семейка дружно помахала нам руками, а потом сразу принялась за дело. Отец со старшим сыном быстро перевернули лодку, столкнули ее в воду и на двух веслах направились к "Авангарду" - греб парень; девчонка и двое мальчишек разбрелись по берегу и начали сносить в кучу плавник - его здесь было сколько угодно: доски, горбыли, сучья и даже здоровенные бревна.
      Прилучный с сыном ловко забрались к нам на борт. Вежливо поздоровались, и старший спросил, какая помощь нам требуется.
      - Как же вы узнали, что мы должны прийти сюда? - удивилась Людмила Сергеевна.
      - Тундровое радио, - ухмыльнулся Прилучный, - у нас новости шибко быстро разносятся. А ежели по правде, так Илья Коститиныч часа за два до вас на своей тюпалке забегал.
      - Ай да Вылко - деловой человек, - сказал с уважением шкипер "Авангарда".
      - Верно, - подтвердил Прилучный, - у него ежели слово дадено, что пуля стреляна.
      - Ну, лады, - сказал шкипер, - надоть дело делать.
      И сразу началась высадка нашего, как сказал Арся, отважного десанта. Мы работали как черти, две шлюпки с "Авангарда" и лодка Прилучного сновали взад и вперед, и уже через каких-нибудь часа полтора все наше барахло: матрасы, ящики - пустые и с продуктами, - вещмешки и чемоданчики, бочки и связки клепок, мешки с солью и с мукой, инструменты и мелкокалиберные винтовки и всякое другое снаряжение - лежало на прибрежной полосе.
      "Авангард" прощально провыл сиреной, поднял якорь и отправился обратно в Кармакулы.
      "Ну, вот и все, - подумал я, - вот и остались мы, как Робинзоны, на пустынном и одиноком берегу, и с нами Пятница, вернее, целых семь Пятниц Прилучных".
      - Вы, товарищ комиссар, и ты, Марья, со мной айдате, - сказал Иван Иванович, - надо место для палаток присмотреть да насчет паужны* распорядиться, проголодались небось робятишки-то. А здесь Ваня с малыми моими останется. Покажет, куда вещи таскать. Да гляди, Ваня, поторапливайтесь - скоро море вздыхать зачнет. Прилив, значит, пойдет.
      Иван-младший молча кивнул. В отличие от отца он был не очень-то разговорчив.
      Иван Иванович-старший вместе со своей женой и Людмилой Сергеевной пошли вдоль берега.
      - Однако, пока вешши таскать, - сказал Иван Иванович-младший и обернулся к сестре: - Ты, Ольга, ишшо с малыми плавник пособирай, а мы пойдем.
      - Слушаюсь, товарищ командир, - смешливо сказала Ольга, и я только теперь разглядел ее как следует.
      Ничего девчонка. Арся на нее загляделся, а когда и она на его посмотрела, так покраснел даже. Это Арся-то!
      Захватив кто что мог, мы пошли за Ваней. Он сам сразу взвалил себе на плечи мешок с солью. С грузом по камням не больно-то попрыгаешь, и, когда Арся с ящиком за спиной попытался все-таки прыгнуть, ему это дорого обошлось - он поскользнулся и брякнулся вместе с ящиком.
      К счастью, упал он на бок и на песок. Ольга звонко расхохоталась. А Иван спокойно спросил:
      - Не зашибся?
      - Не-е, - сказал Арся смущенно, встал с песка и начал отряхиваться. Потом попросил Славку подбросить ему ящик за спину и упрямо зашагал вперед, но скакать больше не пробовал.
      - Дофорсился, - сказал Васька Баландин, - нашел перед кем.
      Ольга засмеялась опять, и Иван прикрикнул строго:
      - Ольга! Чего регочешь?!
      Она фыркнула презрительно и принялась собирать плавник.
      "Ох, нелегкая это работа - из болота тащить бегемота", - думал я каждый раз, когда с очередной поклажей, согнувшись в три погибели, тащился вверх.
      Да, наверное, не один я так думал. Если в первый раз все бросились разбирать грузы с шутками, смехом, то сейчас только кряхтели да иногда поругивались сквозь зубы. Пот катился с разгоряченных лиц, мы поснимали свои ватники и пальтишки, но от этого было не легче - груз врезался в плечи и спины и даже в мягком мешке или матрасе вдруг появлялись твердые и острые углы. Мне, например, казалось, что на спине у меня вырос горб, как у хорошего верблюда.
      И вся эта работа проходила под неумолчный шум прибоя и под вопли и хлопанье крыльев встревоженных нами птиц. От этой музыки заложило уши и ломило в висках. Не знаю уж, из каких сил, скорее всего только на самолюбии, но я держался...
      Однако кончилась и эта адова работа, и все мы в изнеможении повалились на землю, вернее, не на землю, а на поросшие кое-где мохом и какой-то неказистой коричневой и бурой растительностью камни. Некоторые, правда, догадались вытащить из груды вещей матрасы, а я как брякнулся на плоский камень, так и не поднялся, пока не позвали ужинать. То есть не позвали, а просто принесли еду к нашему "лежбищу". А носили ее в мисках Ольга со своими братишками - старшему одиннадцать, младшему семь-восемь. Ох, что это была за уха! В жизни своей я не ел ничего вкуснее. Когда только успели приготовить?
      - Это Людмила Сергеевна ваша да маманя моя, - охотно ответила на мой вопрос Ольга.
      - А добавки можно? - спросил Саня Пустошный.
      - Почему не можно? Обязательно даже можно, - ответила Ольга весело, и десяток мисок протянулись ей навстречу.
      Наконец все наелись, как говорят, от пуза и снова разлеглись кто где. Я лег на живот и, подперев голову руками, стал лениво обозревать окрестности. Честно скажу, приятного было мало. Голая каменистая, довольно ровная площадка с разбросанными там и сям валунами, вдали - снежные шапки гор, неподалеку в небольшой лощинке - приземистая изба, а рядом еще одна избушка поменьше, да бесконечное кружение птиц и привычный уже тускловатый оранжевый шар полярного солнца. И пожалуй, только синее, играющее переливами море скрашивало эту не очень-то приветливую картину.
      Отдыхали мы недолго. Подошли отец и сын Прилучные.
      - Заморились? - сочувственно спросил старший. - Однако, робятки, ишшо дна работенка есть: палатки ставить. Не на воле же ночевать. - Он осмотрел горизонт, и, видимо, что-то ему не понравилось. - Гляди, как бы ветер не взялся, вон горы-то как куриться зачали.
      Мы с опаской посмотрели на горы: они и верно как будто курились мелкие, разорванные и разбросанные, светлые облака ходили вокруг вершин в медленном хороводе.
      Кряхтя и чертыхаясь, ребята начали подниматься.
      До чего же неподдающимися и тяжелыми оказались эти огромные зеленые брезентовые воинские палатки. Колья и крючья никак не хотели вбиваться в каменную землю, брезент то и дело вырывался из рук под редкими, но сильными порывами ветра, а ветер, будто нарочно, издевался над нами: тихо, тихо, а как только возьмешься за край палатки, он тут как тут - рванет вдруг, и ты вместе с брезентом летишь в сторону. Веревки-растяжки не желали завязываться - не слушались скрюченные пальцы.
      Видно, у Людмилы Сергеевны и правда был хороший опыт в таких делах она не только подсказывала, что надо делать, но и сама работала с нами и первая смешно запевала: "Эй, ухнем, эх, крякнем, эх, зеленая сама пошла". И мы ухали, крякали, и тянули, и сопели, и стонали.
      Но вот они стоят как вкопанные, наши миленькие, зелененькие. И ветер сразу стих, только слегка пошевеливал брезентовые стенки да мелкой рябью пробегал по крышам.
      - Все! - отчаянно крикнул Арся и кинулся - откуда прыть взялась - в открытую палатку.
      - Ур-ра! - прохрипели мы шепотом и, кто согнувшись пополам, а кто и на четвереньках, толкаясь и суетясь, поползли за ним. И повалились в палатке чуть ли не друг на друга.
      - Не-елюдимо на-а-аше мо-ре, де-ень и но-очь шумит оно-о! - затянул вдруг Славка-одессит.
      - В ро-оково-ом его-о про-о-сторе много бед погре-е-бено, подхватило еще несколько голосов.
      - Совсем тронулись, - мрачно сказал Саня Пустошный.
      А за пологом стояла Людмила Сергеевна и смеялась.
      - Ребятки, - сказала она, - а ведь еще не все.
      - Что еще? - с ужасом спросил я.
      - Не на камнях же вам спать, надо койки соорудить.
      - Шабаш! - заорал Баланда. - Никуда я отсюда не двинусь! И на камнях подрыхнем. Не баре какие...
      - Н-на м-матрасах, - заплетающимся языком выговорил Боря.
      - Пошли, - сказал Антон, с трудом поднимаясь.
      - А может, на матрасах? - уныло спросил Толик.
      - Ну, а дождь? - спросила Людмила Сергеевна. - Подтечет под матрасы...
      - Ничего, - бодро сказал Арся, - на солнышке высохнут.
      - Ага, - сказал Славка, - а что Ольга скажет?
      И хоть смеяться вроде не было сил, - все так и грохнули. Когда отсмеялись, Антон спросил, что надо делать, и вслед за комиссаром вышел на волю. За ним поплелись остальные. Только Баланда перевернулся на живот и остался лежать.
      - Василий, - окликнул его Антон. - Выходи!
      - А катитесь вы все, - глухо донеслось из палатки.
      - Ладно, - сказала Людмила Сергеевна, - может, и верно невмоготу ему. Пусть отдохнет немного.
      - Нет, не пусть, - упрямо сказал Антон, - договорились же, что никому сачковать не позволено. Вон, даже Боря-маленький и тот вылез. И Димка тоже, а их ветром шатает.
      Боря и верно стоял и покачивался, закрыв глаза.
      - И как будто стоя спит, - сказал неугомонный Славка.
      Опять засмеялись, а Боря, не открывая глаз, пробормотал:
      - Я н-не сп-плю, я т-так, н-на минуточку.
      - А тот, губастик, разлегся, как на курорте, - продолжал Антон. Арся, Саня, Толик! Пошли-ка.
      Они вчетвером отправились в палатку, и оттуда раздался поросячий визг Баланды. А вскоре его вынесли наружу за руки и за ноги и осторожно положили на камни. Васька уже молчал, только зло зыркал своими глазками.
      - Это надо же, - сказал Толик, разглядывая свой палец, - чуть не оттяпал. У-у, акула! - И он замахнулся на Ваську.
      - Без этого! - строго сказала Людмила Сергеевна. - Если у него совести нету, пусть полежит, пока ему другие постельку не приготовят.
      - Да шут с ним, - сказал Арся, - пусть лежит. Пошли.
      Когда мы отошли на несколько шагов, я обернулся - и чуть не свалился от смеха: Васька огляделся, встал на четвереньки и так, на четвереньках, быстро-быстро полез снова в палатку.
      - Э-э, нет! - закричал Славка и ринулся за Васькой.
      За Славкой опять побежали Арся, Толик, Антон. Баланду снова выволокли из палатки, и Антон, поставив его перед собой, взял за грудки и сильно встряхнул.
      - Ну, вот что, Баландин Василий, - свирепо сказал он, - так тебе с нами не жить. И больше с тобой никто дела иметь не будет, а как случай представится, отправим тебя отсюда к чертовой бабушке. Товарищ комиссар, у нас сейчас время военное?
      - Конечно, - сказала Людмила Сергеевна.
      - Так посадите этого шкуродера под арест в баню к Прилучным. Денька на три. Да на хлеб и воду. Может, поумнеет.
      - А что? - сказала Людмила Сергеевна. - Пожалуй, правильно.
      - Не имеете права, - заныл Васька.
      - Имею, Баландин, - железным тоном, как самый настоящий комиссар, сказала Людмила Сергеевна, - в полном соответствии с законами военного времени.
      То ли тон и слова нашего комиссара, то ли встряска, полученная от Антона, то ли еще что подействовало на Ваську, но он понуро поплелся за всеми.
      Койки мы делали так: за домом Прилучного оказался целый штабель посеревших от времени и дождей, но вполне годных в дело досок. Две доски ставились на землю параллельно на ширину матраса и укреплялись колышками, на них поперек стелились короткие отпиленные доски. Поверх укладывался матрас и в изголовье набитые стружкой наволочки-подушки, а сверху все это укрывалось байковым одеялом. Получилось, как в военных лагерях, что я в кино видел. Потом из четырех небольших бревен и тех же досок посредине палатки в проходе между койками соорудили низкий стол. А Иван Иванович-младший - он все время работал вместе с нами - прикатил откуда-то здоровенную железную бочку из-под бензина и притащил жестяную с одним коленом трубу.
      Печка вроде тех, что появились в блокаду у нас в Ленинграде, была установлена быстро. Ваня для пробы наложил в нее обрезки досок и поджег. И простенькое это сооружение заработало безотказно. Яркое пламя вовсю загудело в бочке, и над палаткой из трубы весело поднялся к небу сизый дымок. Вторая такая же печка была установлена в другой палатке, в ней мы сделали большой, во всю длину палатки, стол, а по бокам его скамьи - здесь будет наша столовая.
      ...Ужинать (да и какой ужин среди ночи, пусть под солнцем, а все-таки по времени ночь) никто не захотел. И палатка, которую мы, когда устанавливали, ругали последними словами, показалась нам раем.
      - Эхма, - протяжно вздохнув, сказал Толик, вытягиваясь на койке, чем не царские постели? А ты, Васька, мне еще чуть палец не оттяпал. Акула-а...
      Баланда молчал - он спал.
      "Под головой ладонь - мягчайшая подушка, и мягче всех перин солдатская шинель..." - вспомнились мне слова солдатской песни, и я провалился в мягкую и теплую тьму.
      Долго ли я спал, не знаю. Что-то вдруг сильно ударило меня по лицу и придавило к койке непонятной тяжестью. Я попытался вскочить, но не смог: это "что-то" накрыло меня целиком, и мне казалось, что меня спеленали, как младенца. Было совершенно темно, и в этой темноте слышались крики, ругань, возня. Но сильнее всего были какие-то дикие завывания и дробный частый стук. Ничего не понимая и холодея от страха, я завопил. Кто-то приподнял над моим лицом упавшую на меня тяжесть.
      - Ты, Димка? - спросил Антон и задышал мне в ухо.
      - Я-а-а...
      - Чего блеешь, выбираться давай. Палатку сорвало.
      Кое-как, извиваясь и отталкиваясь руками от всего, от чего только можно было оттолкнуться, мы выбрались из-под обрушившейся палатки. И сразу на нас накинулись отчаянный дождь и свирепый ветер. Ветер затыкал нам уши и рты. Держась друг за друга, мы едва стояли на ногах, а дождь тут же промочил нас до нитки. Дрожа от холода, мы кое-как начали поднимать края палатки. Они с громким хлопаньем бились об землю, надувались, как парус в шторм, и вырывались из рук. Брезент ходил ходуном и был похож на какое-то странное доисторическое чудовище.
      - Хороша погодка! - заорал мне в самое ухо Арся.
      - От-т-тличная погодка! - стуча зубами, проорал я в ответ.
      - Беги к Ван Ванычу! - закричал Антон.
      - Ага! - крикнул я и шмякнулся на землю.
      Еле-еле поднявшись, я побежал... какой там побежал?! Начал кое-как, чуть не вися в воздухе под углом наверняка не меньше сорока градусов, передвигаться вперед. Временами я падал, потом опять вставал и двигался дальше и еще орал: "Буря, ветер, ураганы, нам не страшен океан..." Ветер заталкивал слова обратно мне в глотку, но я все-таки пытался пересилить его: "Молодые ка-апита-аны поведут наш караван..." Я спотыкался, падал. Наверху небо было темно-серым, а под этим серым плотным занавесом низко мчались огромные черные тучи, и дождь хлестал как из ведра. "Природа взбесилась", - подумал я торжественными словами и шлепнулся опять. Всё! Погибаю, замерзаю, утопаю, но не сдаюсь! И в это время сильная рука подняла меня, как кутенка, за шиворот, и я увидел невозмутимого Ивана Ивановича-старшего, а рядом с ним - младшего и Людмилу Сергеевну... Не утоп, не погиб, и да здравствует Новая Земля! Потом, вспоминая все это, я подумал, что у меня в ту ночь, наверно, мозги слегка съехали набекрень.
      - Что случилось? - прокричала Людмила Сергеевна.
      Она вцепилась в Ивана-младшего, и их шатало и качало.
      - Палатку сорвало! - почему-то радостно проорал я.
      А дальше я смутно помню. Кажется, мы все некоторое время пытались поставить палатку, но тяжеленный намокший брезент сопротивлялся, как гигантской силы фантастическое живое существо, и мы наконец плюнули на это дело. Вторая палатка - столовая - стояла крепко, ее только пошатывало от ветра, и Людмила Сергеевна решительно приказала всем идти туда. А предусмотрительный Прилучный велел нам набросать на поверженную палатку камней, да потяжелее, чтобы ее не унесло в море. Уж как нам удалось это сделать, не знаю, но сделали, а потом, держась друг за друга, добрались до столовой.
      Промокшие до костей, ничего не соображающие от воя ветра, шума дождя, от усталости, мы забились под спасительный полог. Я еще подумал: "А как там на утесах разнесчастные птицы? Унесло их, наверно, куда-нибудь в океан..."
      - Печку надо затопить, - сказал Ваня и вышел.
      Я, не раздумывая, пошел за ним - настроение было такое у меня героическое. За мной вышли еще трое или четверо.
      Плавника, который был сложен за палаткой, не было - разметало, и Ваня повел нас к дому, где в пристроенной к избе сараюшке были запасы топлива. Здесь же, за загородкой, метались перепуганные курицы и из угла в угол носился ошалелый поросенок. И было там шесть здоровенных псов, которые встретили нас радостным лаем и визгом.
      Вскоре в бочке-печке вспыхнуло яркое пламя, через каких-нибудь десять - пятнадцать минут она раскалилась докрасна, и стало жарко.
      - Всем раздеваться! - приказала Людмила Сергеевна. - До трусов.
      - Это еще зачем? - недовольно спросил Колька.
      - Не хватало мне еще, чтобы вы все воспаление легких схватили! рассердилась Людмила Сергеевна. - Обувь не снимать - на полу лужи.
      Ну и видик у нас был, если посмотреть со стороны! Все в трусах и в сапогах или ботинках, а у тощего Карбаса вдруг оказались голубые кальсоны, что, конечно, вызвало немалое веселье. Шкерт вообще снять штаны отказался - он стоял рядом с печкой, и от его брюк валил пар. Сесть было негде, так как на столе и на лавках были разложены наши промокшие одежки, и все мы стояли, приплясывая и норовя поближе пробиться к печке. Все это было похоже на баню, только веников не хватало.
      - Так всю ночь и будем плясать? - спросил Морошкин.
      - Восемь утра уже, - сказала Людмила Сергеевна.
      - Фью, - присвистнул Арся, - когда же это ветрило кончится?
      - Может, скоро, а может, и через сутки, - спокойно ответил Прилучный.
      - Вот окаянная сила! - со злостью сказал Саня. - Много так-то напромышляешь?!
      - Ничо, - сказал Прилучный, - свое дело сделаете.
      Он подозвал Ваню и что-то сказал ему. Тот, подняв воротник телогрейки и поглубже нахлобучив шапку, вышел из палатки. А через некоторое время вернулся с двумя большими чайниками, а за ним с мешком в руках в палатку влетела Ольга. Она удивленно похлопала глазами. Карбас заверещал и ринулся в своих небесно-голубых под стол.
      - А ну, марш отседова! - прикрикнул Прилучный, и Ольга выскочила.
      Мы потешались над Карбасом, да и над собой, когда вдруг Иван Иванович поднял руку и прислушался. Все, замолчали. Никто в первую минуту не понял, в чем дело, просто показалось, что произошло что-то необычное. Тишина настала в палатке и во всем мире. Молча все высыпали наружу.
      Не было туч, не было дождя, не было ветра, а было ослепительное, вроде бы даже теплое, солнце, и только мерный шум прибоя нарушал глубокую тишину. И снова птицы сновали над бухтой, и снова сверкали вдали серебряные вершины... "Ай да птички, молодцы, - подумал я, - где же они прятались-то?"
      - Вот это да-а-а! - протянул восторженно Славка.
      - Климат у нас такой отчаянный, - очень довольный, сказал Иван Иванович. - Новоземельский - одно слово...
      Так кончилась наша первая ночь в становище Прилучного, и так начался новый день.
      15
      С наслаждением попив горячего чаю с сахаром и хлебом, ребята вытащили свою мокрую одежду и разложили ее на камнях. Солнце и легкий теплый ветерок быстро просушили ее. Сбитую ветром палатку споро и прочно поставили на место. Разлеглись на солнышке и задремали.
      - А ну, промышленники, - раздался веселый девчоночий голос, вставайти, вставайти! Уха на столе.
      - Вчерашняя? - спросил Колька.
      - Зачем вчерашняя? - удивилась Ольга. - Седнишняя. Папаня с Ваней порыбачили, пока вы тут носами сопели.
      Арся вскочил первым. Оля стояла перед ним в аккуратненьком ватнике, в ладно пригнанных сапожках и в синем шелковом платке. Арся попялил на нее глаза и пошел куда-то в сторону.
      Толик Находка посмотрел ему вслед и серьезно сказал:
      - Приворожила. Точно.
      - Кого? - вспыхнув, спросила Ольга.
      - Меня, - сказал Толик, - и его. - Он кивнул в сторону шагавшего по камням Арси.
      - Вот еще! - сказала Оля. - Нужны вы мне больно... оба.
      - А кто тебе нужен? - без обычной своей ухмылки спросил Витька Морошкин.
      - А вот он, - сказала Оля, показав на Антона, - да еще этот вот ничего... - Она кивнула на Славку и убежала в палатку-столовую.
      Морошка косо смотрел на то, как смутился вдруг Антон и весело встрепенулся Славка.
      - А што, у нас в Одессе все такие! - крикнул он вслед Ольге. И, запев во все горло: "Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч...", он помчался в столовую.
      - И этот втюрился, - угрюмо сказал Баландин, - и Морошка-ягода тоже втюрилась.
      Витя промолчал. А из столовой как ошпаренный выскочил Славка. Он два раза перекрутился на месте и сказал:
      - Айда рубать, братва! "Любовь - это грозная штука..."
      И братва пошла "рубать". И рубали, надо сказать, здорово. Ольга только успевала подавать.
      "До чего же живучий народец, - с нежностью думала, глядя на них, Людмила Сергеевна, - как будто и вчерашней адской работы не было и этой жутковатой ночи не было. Уписывают за обе щеки да хохочут..."
      К концу обеда в палатку зашел Иван Иванович.
      - Приятно кушать, - вежливо сказал он, - хлеб вам и соль.
      - Спасибо! - с набитыми ртами ответили ребята.
      - Товарищ комиссар, - сказал Прилучный, - я так рассуждаю: седни ребятишкам надо отдохнуть, а чтоб время зря не терять, я им порасскажу кой-что, про промысел, значит.
      - Правильно, Иван Иванович, - согласилась Людмила Сергеевна и добавила улыбнувшись: - Что бы мы без вас делали?
      - Иван Иванович, - спросил Димка, - а почему вы нам ваших собачек не показали?
      - Вы работали, а они бы толочься тут стали, мешать, - рассудительно ответил Прилучный.
      - Хорошие у вас собачки, - сказал Димка.
      - Ничо, - согласился Прилучный, - для охоты, для езды.
      - Эх, - сказал Саня, - а Шняка-то наш как там?
      - Сожрали кармакульские псы твоего Шняку, - хихикнув, сказал Шкерт.
      - Типун тебе на язык, - сказал Саня и вдруг замолчал, разинув рот.
      В дверном проеме, улыбаясь, стоял Шняка, и хвост-парус ходил у него ходуном.
      - Ты чего, подавился? - спросил Саню Карбас.
      - Шня... Шня... Шняка! - тихо сказал Саня.
      Мальчишки, забыв про еду, повскакивали с мест и выкатились вместе с одуревшим от радости Шнякой из палатки. Пес вертелся, как волчок, лаял, визжал и прыгал, стараясь лизнуть в нос или в щеку. А за всей этой суматохой, посмеиваясь в сивые усы, наблюдал капитан Громов.
      Увидев начальника, мальчишки чуть не сбили его с ног.
      - Тиха, тиха! - строго сказал Громов. - Будто год не видали.
      - Вы как к нам? - спросила Людмила Сергеевна.
      - На доре моторной прибежал, - ответил Громов, - да еще три лодчонки приволок: пригодятся, когда кайру бить начнете.
      - Как же вы в такой-то ветер?
      - Да-а, взводень* еще порато сильный. Однако добрался.
      - А "Зубатка" как там? - спросил Антон.
      - "Зубатушка" наша ушла. В Архангельск-город.
      - С "Азимутом"? - спросил Саня.
      Громов нахмурился:
      - "Азимут" нынче ночью в шторм этот погиб.
      - Как погиб?! - закричали ребята.
      - Его с якоря сорвало да об береговые камни... Так долбануло, что на части рассыпался. Старенький был, - как об умершем человеке, сказал Афанасий Григорьевич. - Его кармакульские сейчас на дрова разбирают.
      - Вот, - чуть не со слезой в голосе сказал Коля, - мы его чинили да латали, а он...
      - Не судьба, значит, - сказал Громов, - как говорится, каждому кораблю свой век даден.
      - А "Авангард"? - спросил Димка.
      - "Авангард" тут маленько поработает: с промыслов будет добычу в Кармакулы на факторию возить.
      Афанасий Григорьевич помолчал, осмотрелся вокруг, потом зашел в палатку. Вышел оттуда довольный, похвалил Людмилу Сергеевну, пожал руку Прилучному, оглядел ребят и спросил:
      - Как тут у вас - никаких ЧП боле не было?
      Людмила Сергеевна за спиной Громова предостерегающе помахала рукой.
      - Нет, - сказал Антон, - не было.
      - Кха, кх-м, - покрякал Афанасий Григорьевич, - тут вот такие дела...
      Он слегка ткнул носком сапога разлегшегося у его ног Шняку. Тот от удовольствия перевернулся на спину, показав пушистый белый живот, и раскинул в стороны все четыре лапы.
      - Ишь, подхалим, - проворчал Громов, - чего делать с ним, ума не приложу. Не могу же я его по Кармакулам за собой таскать? Местные псы на него зуб имеют. Они работяги, им таких прынцев и на дух не надо...
      Мальчишки смеялись, а Афанасий Григорьевич обиженно продолжал:
      - И ведь что удумал, а? Запру я его в избе да дверь прикрою - скулит и воет как зарезанный. Собаки со всего становища сбегаются и тоже выть начинают. А их там штук сто, а может, и поболе! Народ совсем освирепел от этого. А с собой его беру, так эта камбала косорота либо к ногам жмется, либо у меня на руках сидит...
      Хохот стоял такой, что Шняка испуганно прижался к ногам Громова.
      - Вам смешно, а мне каково, - сказал Громов и повернулся к Ивану Ивановичу: - Возьми ты это вражье семя к себе. Засунь его в сараюшку, пока я уеду...
      - В сараюшке тоже собаки! - сказал Димка.
      - Тогда хоть в море топи, - сокрушенно сказал Громов.
      - Ничо, Григорьич, - посмеиваясь, сказал Прилучный, - езжай спокойно. У меня собачки умные, я им накажу - не тронут.
      Но всем стало страшновато за Шняку, когда из сараюшки появились "те еще болонки", как сказал Славка. С могучей грудью, с широкими спинами, треугольные уши торчком, а хвосты закручены пушистыми баранками. Острые, почти как у волков, морды, и под крутыми лбами - немного раскосые умные и строгие глаза. Бело-рыжие, черно-белые, почти черные, а один серебристо-серый с огромным белым воротником на груди. Самый красивый и самый крупный. Видно, вожак: все собаки выскочили из сарая как ошалелые, с радостным лаем, а этот вышел последним, не спеша и молча, остановился и понюхал воздух, а потом слегка рыкнул. И все собаки остановились и тоже стали принюхиваться, а потом, словно сговорившись, бросились к Шняке. Тот прижался к земле.
      - Сидеть! - строго прикрикнул Иван Иванович, и собаки, затормозив на всем ходу, сели, тихонько ворча.
      - Вот это дисциплинка! - восторженно сказал Славка.
      Шняка скулил и царапал Громову брюки.
      - Ну вот, - сердито сказал капитан и взял его на руки.
      - Давай-ка его сюда, знакомить будем, - сказал Прилучный и взял Шняку. - Серый, ко мне!
      Пес приподнял верхнюю губу и тихо, но грозно зарычал. Зарычали, встав, и остальные собаки.
      - Сожрут! - испугался Димка, когда Прилучный опустил Шняку на землю и придержал его за холку.
      - Ишь, храбрецы какие, против одной шавки все свое оружие выставили, - спокойно и строго сказал Иван Иванович.
      Когда Серый подошел, Шняка от страха даже глаза закрыл. Прилучный приподнял его за шиворот и ткнул мордой в нос Серого. Шняка понюхал. Обнюхал его и Серый.
      - Ну вот и лады, - сказал Прилучный и отпустил Шняку.
      Собаки еще раз обнюхались, и вдруг Шняка, подпрыгнув, лизнул Серого за ухом. Мальчишки ахнули. Псы побежали рядышком вдоль берега, а Громов снял фуражку, вытер вспотевший лоб и сказал с чувством:
      - Ну, Иваныч, заставил ты меня поволноваться...
      Когда Афанасий Григорьевич уехал, Прилучный-старший повел ребят к краю обрывистого берега. За ним с большим мотком веревок следовал невозмутимый Иван Иванович-младший. В руке у него была еще и чем-то набитая корзина. Высокая плоская скала выдавалась здесь узким мыском, и отсюда хорошо был виден весь птичий базар. Черные камни располагались пластами, словно древняя разрушенная лестница. И на ступеньках-уступах сидели тысячи и тысячи птиц. Целым облаком они то и дело срывались в воздух, кружились вокруг, стремглав падали в море и снова возвращались, неся в клювах добычу. Стоял неумолчный крик.
      - Людмила Сергеевна, - спросил Морошкин, - а почему вы начальнику про сегодняшнюю ночку не рассказали?
      - А как ты думаешь? - прищурившись, спросила та.
      - Думаю, испугались, - вызывающе ответил Витька.
      - Ну и балда ты стоеросовая, Морошка, - сказал Арся.
      - Испугалась, - сказала Людмила Сергеевна, - за него испугалась. Зачем старого человека волновать? Мы-то справились, так ведь, товарищ Морошкин Виктор? Ви-и-иктор! Знаешь ты, что такое по-латыни "Виктор"?
      - Нужна мне эта латынь, - буркнул Морошкин, глядя, как насмешливо улыбаются ребята.
      - А напрасно не знаешь. "Виктор" значит "победитель". А какой же победитель своими победами хвастается?