Один на один уже у себя в каюте Павел Петрович сказал Громову:
      - Ты уж прости меня, Афанасьич, я на тебя тогда на мостике накричал да в кубрике перебил... Обстановка, понимаешь. А салаги твои молодцы. Спасибо тебе за них...
      - Спасибо не спасибо, - проворчал Громов, - я, конечно, не Макаренко... Что дале делать будем?
      - А дале, как решили, ближе к Колгуеву прибиваться. Пойдем-ко на мостик, шкипер. Ох как мне твоя помощь нужна.
      "Зубатка" шла прежним курсом. На вновь заведенном буксирном тросе-ваере тянулся за ней "Азимут", а невдалеке тарахтел своим мотором "Авангард". И словно ничего не было...
      - Поспи иди, Петрович, - сказал Громов.
      - Пойду, - согласился Замятин.
      Спал он одетый и "вполглаза", а где-то среди ночи сразу проснулся: что-то сильно толкнуло "Зубатку" в правый борт. Замятин накинул реглан и вышел из каюты. К нему шел боцман.
      - Льдина, Пал Петрович, - спокойно сказал он.
      Замятин посмотрел на воду. Льдины, небольшие и крупные, темные, изъеденные водой, стали появляться все чаще и чаще. Они тихо шуршали, проходя вдоль бортов, хрустели, раскалываясь под форштевнем*. И вскоре "Зубатка" уперлась в сплошное ледяное поле. Кромка его справа от носа судна уходила почти строго на юг, а слева широкой дугой поворачивала на северо-запад.
      Замятин дал сигнал в машинное отделение застопорить машину, а матросу приказал забраться повыше по вантам и посмотреть, далеко ли на запад уходили льды и есть ли где поблизости разводья.
      - Откуда тут лед об это время? - удивился вахтенный.
      - Весна-то нынче порато запоздала, - ответил боцман, - тут еще и не такое бывает.
      - Ну как там? - спросил Замятин матроса на вантах.
      - Края не видно, - ответил тот, - а разводьев много, и близко есть. И ничего - широкие, только вилявые больно.
      - Что ж, - подумав, сказал капитан, - может, оно и к лучшему. Огибать нам поле это совсем не с руки - далеко в море заберем. А разводьями пойдем - оно и ближе и, пожалуй, безопаснее. Глядите, лед-то какой!
      Лед был сильно подтаявший, ноздреватый, темный, а местами почти черный. Там и сям виднелись причудливые глыбы ропаков*.
      - И верно, - сказал боцман, - лед черный, и разводья черные, и суда наши тоже черные. Маскировка хорошая.
      - И подводные лодки сюда не сунутся, - вставил подошедший Антуфьев. Считайте, повезло, капитан, но покрутиться придется. Да еще с этим, - он показал на "Азимут", - на привязи.
      - Риск, конечно, есть, - согласился Замятин, - но другого выхода не вижу. Боцман, давай всю палубную команду. Расставишь так: одного на нос впередсмотрящим, другой - пусть на фок-мачту лезет в "воронье гнездо" и тоже вперед глядит. Двоих у бортов с баграми - если что, льдины отталкивать.
      - Есть, - сказал боцман и ушел поднимать матросов.
      Описав дугу, судно двинулось вдоль ледяного поля.
      - Вот оно, разводье! - крикнул матрос в бочке.
      - Вижу, - коротко ответил Замятин. - Право на борт! Боцман! Вахтенному на корму: передать "Азимуту" и на "Авангард", что дальше пойдем льдами. Пусть рулят моими галсами.
      Идти пришлось самым малым ходом, постоянно лавируя, выбирая проходы пошире, чтобы обезопасить "Зубатку" и ее караван.
      Боцман расставил команду по местам. Наблюдатель из "вороньего гнезда" на мачте то и дело покрикивал вниз, указывая проходимые разводья, предупреждал повороты. Верно, но медленно "Зубатка" шла во льдах. К утру прошли всего три - четыре мили.
      К этому времени начали просыпаться ребята. Стало чуть ли не по-зимнему холодно - Замятин и Антуфьев надели тулупы. Холодно было и в трюме, вылезать из-под одеял не хотелось.
      - Чего это холодина такая? - спросил Арся. - Не иначе, на самый полюс забрались. Коль, - он дернул одеяло Карбаса, - сходи посмотрри, что там на дворе - зима, что ли?
      - А с чего это я полезу, - огрызнулся Карбас.
      - Так ты у нас самый знатный промышленник, - подхалимским тоном сказал Арся, - к тому ж почти здешний.
      - Ладно уж, - клюнул на удочку Колька, - схожу уж.
      Он выполз из одеяла, поежился от холода, влез в сапоги и пошел к трапу. Ноги его еще виднелись на верхней ступеньке, и в это время что-то сильно ударило в правый борт, судно вздрогнуло и слегка накренилось. Кто спал - сразу проснулся, кто не спал - вскочил с нар, и все столпились в проходах.
      - Торпеда! - истошно заорал Витька Морошкин.
      - Тихо! - резко крикнул Антон. - Тихо вы все!
      Но никто больше и не кричал. Все сидели на нарах или стояли молча. Так прошло несколько длиннейших секунд, пока сверху не раздался радостный вопль Карбаса:
      - Эй, салаги, сдрейфили?! Льдина это - мы во льдах топаем... Одевайтесь, кто во што потеплее, и айда наверх!
      Быстро одевшись, высыпали на палубу. Было интересно смотреть, как вроде бы такая неуклюжая "Зубатка" ловко пробирается по разводьям, лихо лавирует между серыми торосистыми льдинами, которые нет-нет да проскрежещут зловеще то по одному, то по другому борту. Матросы, стоявшие вдоль бортов, отталкивали льдины баграми, и все-таки часто какая-нибудь матерая стамуха* толкнется в судно, да так, что даже накренит его.
      Небо прояснилось, солнце светило ослепительно, и только на севере у самого горизонта виднелись отдельные кучки серых мрачноватых облаков. От льдов несло таким холодом, что в самую пору было бы посидеть у какой-нибудь печки, погреться, но печки-то и не было.
      Сразу после ужина ребята, намерзшись за день на палубе, позалезали под одеяла. Палуба почти опустела. Только вахта делала свое дело да капитан Замятин, крепко взявшись за планшир, все так же стоял как влитой на своем мостике и подавал отрывистые команды. Усталость за время короткого сна не прошла, и он подумал: "Пожалуй, пойду отдохну еще хоть пару часиков..." И в это время "Зубатку" будто слегка дернул кто-то за корму. Замятин не успел еще сообразить, что бы это могло быть, как прибежал с кормы встревоженный вахтенный.
      - Товарищ капитан, - торопясь заговорил он, - с "Азимута" передают, что они правой скулой в льдину врезались. Вода в трюм пошла!
      - Стоп машина! - скомандовал капитан. - Боцман, шлюпку на воду!
      "Зубатка" остановилась. Замятин, боцман и два матроса торопливо спустились в шлюпку и пошли на четырех веслах к "Азимуту". Маленькой его команды из шести человек на палубе не было, только на носу стоял шкипер. Свисавшие с бортов рукава двух помп, захлебываясь, плевались грязной водой.
      Капитан не сразу поднялся на судно. Шлюпка подошла к носу, и Замятин пытался рассмотреть то место, куда саданула льдина. Но "Азимут" стоял к огромной льдине совсем впритык, и сплошное крошево изо льда мешало увидеть что-либо. Тогда шлюпка зашла с левого борта, и капитан с боцманом поднялись на палубу.
      - Ну что, Мехреньгин? - спросил он у шкипера "Азимута".
      - Да вот, незадача какая, Павел Петрович, - с досадой сказал Мехреньгин, - и как это я ее, рыбью холеру, проглядел?!
      - Ты тут не виноват, - сказал Замятин, - да и никто не виноват. Пошли-ко в трюм, поглядим.
      В трюме было много воды, и прибывала она быстро, хотя на двух ручных помпах работали матросы. Пробираясь между сложенным в трюме грузом, Замятин и Мехреньгин наконец с трудом отыскали то место, откуда хлестала вода.
      - Однако! - Замятин покачал головой. - Два пояса обшивки протаранила. Ну, не горюй, шкипер, могло и хуже быть.
      Они поднялись на палубу, и Замятин внимательно осмотрел лед вокруг судна. Разводье здесь было нешироким, и льды с левого борта казались еще крепкими. Это капитану понравилось.
      Ребята на палубе, увидев, что "Зубатка" остановилась, а капитан отправился на шлюпке к "Азимуту", строили разные предположения, но толком никто ничего не знал, а начальство молчало. Как только Замятин поднялся на "Зубатку", он сразу же подошел к Громову и комиссару.
      - Мне помощники нужны, - сказал он, - но только добровольцы и поздоровей. Человек двадцать. Вы уж сами подберите.
      - А что там? - спросила Людмила Сергеевна. - Опасно?
      - Честно сказать, - ответил Замятин, - пока и сам точно не знаю. Но думаю, справимся. А если считаете, что опасно, обойдемся одной командой.
      - Нет, - твердо сказала Людмила Сергеевна. - Сейчас дадим вам помощников. Мы не обещали им увеселительные прогулки.
      11
      Так паршиво на душе у меня давно уже не было. Я лежал на своих нарах, укрывшись с головой. Болели руки и ноги, ломило спину, и казалось, на всем теле не осталось живого места. Но не это было самое главное. Это все в конце концов прошло бы - не один я валялся на нарах после двенадцати часов адской работы. Хуже было другое: я оказался ни к черту не годным...
      Когда Громов и комиссар отбирали ребят для работ по спасению "Азимута", я тоже вылез вперед. Людмила Сергеевна с сомнением посмотрела на меня, отрицательно покачала головой и велела мне вернуться в строй. Я чуть не взвыл от обиды.
      Громов посмотрел на меня, чуть улыбнулся и сказал что-то тихо Людмиле Сергеевне.
      - Ну что ж, - сказала она, - пусть попробует. - Справишься?
      - Справлюсь! - сказал я.
      Справился! Еще как справился! Болван самоуверенный...
      ...В трюме "Азимута", когда мы туда прибыли, уже было почти по колено воды. Часть ребят сразу поставили к ручным помпам - откачивать воду за борт, другие, в том числе и я, получили приказ освободить от груза проходы к пробоине. Еще одна группа ребят помогала матросам крепить к мачтам тали и закреплять их на льдине: нужно было этими талями накренить судно.
      В трюме при свете трех "летучих мышей" работать было трудно и неудобно: мешала вода, ящики и бочки ерзали взад-вперед, мешки с солью были скользкими, и за них никак было не ухватиться. Не знаю, случайно или по своему желанию, со мной в паре работал Арся.
      Полчаса я еще что-то делал, а потом стал спотыкаться, падать; наткнувшись на какой-то ящик, разбил в кровь губу, руки онемели, рукавицы я потерял, и ладони были побиты и исцарапаны. Ну, может, и не полчаса, а немного побольше, а может, и меньше - я быстро потерял счет времени и, наверное, только мешал Арсе, а не помогал. Но Арся ничего не говорил, только изредка подбадривал меня, а когда увидел, что мне уже совсем невмоготу, слегка подтолкнул к какому-то ящику, и тихо сказал:
      - Посиди, потом воду качать пойдешь - там полегче.
      Черта с два там было полегче! Да еще матрос, который руководил работами, поставил меня на помпу вместе с Баландой. Тот вначале покривился, потом ухмыльнулся, губошлепская морда, и яростно принялся качать. Я пробовал действительно помогать ему, но Васька был выше и сильнее, и получалось так, что я просто болтался, держась за свою рукоятку, вверх-вниз, вверх-вниз... И через некоторое время Баланда крикнул:
      - Чего мне этого слабака подсунули? Висит на помпе, как на качелях!
      Подошел Антон и суховато сказал:
      - Ты, Соколов, лучше на волю иди. Может, там полегче работа есть.
      И я, как побитая собачонка, кое-как выбрался из трюма на палубу. Пошатываясь, подошел к Замятину и спросил, что надо делать. Капитан внимательно посмотрел на меня и строго сказал:
      - Пока отдохни, а там видно будет.
      Я отупело присел на брезент. Внизу сипели и задыхались помпы, выплевывая из протянутых за борт рукавов мутные струи воды, на льду копошились ребята и матросы из команды, укрепляя свободные концы талей. Работали все, а я сидел.
      Из трюма высунулся потный и грязный Витька. Он посмотрел на меня, хрюкнул презрительно и сказал:
      - Это тебе не черноморский курорт, это тебе Север. Ну, сачкуй, сачкуй дальше...
      Я молчал, да и что я мог ему ответить. Он вылез из трюма и присел рядом со мной. Подняв указательный палец, он начал:
      - Морошкин вам плох, Морошкин такой...
      - Морошкин сякой, - продолжил спустившийся с мачты Славка-одессит. Ты тут про Черное море трепался? Так на том море война идет. А ты тут загораешь, да еще и к человеку пристаешь.
      - Я загораю?! - возмутился Витька.
      - А ну, геть в трюм! - свирепо крикнул Славка. - А то живо у меня к акулам пойдешь!
      - Ну ты, ну ты, - заныл Морошка, но в трюм полез, а мне от такой Славкиной поддержки стало еще хуже. Подошел Антон.
      - Ну как, живой? - спросил он.
      Я кое-как встал.
      - Что делать-то?
      - Пошли на лед, - сказал Антон.
      Он помог мне спуститься с правого притертого к льдине борта и подвел к матросу, который мешал какое-то варево в бензинной бочке. Под бочкой горел жаркий огонь, от варева пахло смолой, дегтем и еще чем-то острым и пронзительным.
      - Пускай пек мешает, - сказал Антон матросу.
      - Лады, - сказал матрос и показал мне, как надо варить пек смолистую массу для заварки щелей в корпусе судна.
      Эта работа была легкая, но все равно я чувствовал себя совершенно разбитым, и пустым, как барабан. Я видел, как шкипер с "Азимута" и еще один матрос обтесывали доски, готовили паклю, и все это - быстро, ловко и умело. Потом "Азимут" вдруг стал крениться на левый борт. Я вскрикнул.
      - Не боись, - сказал остановившийся рядом Славка, - это его талями подтягивают. Гляди, сейчас пробоина покажется.
      И верно, минут через десять из-подо льда стал выползать израненный борт судна, а вскоре показалась и большая, длинная, рваная дыра. Я мешал онемевшими руками пек, думал не очень-то веселую думу и наблюдал почти безразлично работу других.
      Часа через три пробоина была тщательно заделана аккуратными деревянными заплатами, щели прошпаклеваны паклей и заварены тем самым осточертевшим мне пеком. А потом судно стало медленно выравниваться и, наконец встав на ровный киль, слегка закачалось на черной воде.
      Когда на "Зубатке" капитан Замятин объявлял всем участникам спасательных работ благодарность, меня на палубе не было. Я лежал, спрятавшись под одеяло.
      Мысли были невеселыми, и вспоминался Ленинград. Мне теперь трудно было вспоминать его: и прекрасным - мирным, и страшным - блокадным. А вот сейчас он так и стоял у меня перед глазами весь, и мирные картины мешались с военными. То я на крыше нашего дома, лучи прожектора резали темное небо, глухо хлопали разрывы зениток, и визжали, покрывая кожу пупырышками, бомбы, а я обожженными руками сбрасывал вниз "зажигалки" - ведь это было! То я прозрачным, ясным днем гулял с сестренкой по набережной, а на Неве стояли разукрашенные флагами расцвечивания корабли, а вечером нарядная и веселая толпа шумела на площадях и улицах, и фейерверк отражался в воде. А потом опять Катюшка - такая маленькая - лежит на обледенелом тротуаре, а на виске у нее черная запекшаяся дырочка - след осколка...
      И еще я думал о матери и об отце. И мне было стыдно перед ними. Я вспомнил, какой была мать там, на причале, когда "Зубатка" уходила в свой рейс, и каким гордым был я, стоя на берегу и снисходительно помахивая ей рукой. А отец... отец так и не пришел проводить меня. Почему?..
      - Не задохнулся еще? - услышал я голос Громова.
      Я молчал.
      - А ну, встать! - вдруг скомандовал старый капитан. - На вахту пора.
      - Какую еще вахту? - недоверчиво спросил я.
      - Впередсмотрящим. Морошкина сменишь. Закоченел он совсем, а ты уже десять часов отлеживаешься. Марш! - И он ушел.
      Я не знал, радоваться мне или плакать. Скорее все-таки радоваться. Я попытался вскочить, но тут же сел снова - ноги дрожали, все ныло и болело. "Ладно, слабак чертов, - сказал я себе, - встанешь и пойдешь! И если кто над тобой смеяться будет, молча проглотишь и не вякнешь! И будешь стоять на вахте, что бы ни случилось: шторм, ураган, тайфун, айсберги и рифы..."
      Я выскочил на палубу и побежал на нос. Морошка отбивал чечетку и громко стучал зубами. Я засмеялся.
      - Еще см-меется! - возмутился Витька. - Сам целый день п-под од-деялом просидел, а я т-тут м-мерзни, д-да?! - И он, припрыгивая, помчался в кубрик.
      - Ну и сачок твой кореш, - сказал, посмеиваясь, вахтенный, - всего-то полчасика постоял и ныть начал. А ты теперь гляди в оба. Видишь темные полосы на облаках? Это водяной отблеск. Значит, рядом - море без льдов.
      И верно, матрос в "вороньем гнезде" крикнул: "Чистая вода!" Я заметил, что разводья стали шире, да и лед другой: на нем уже не торчали причудливые ропаки, не громоздились торосы, и весь он был совсем подтаявший и изъеденный. А через некоторое время мы увидели ярко сверкающую на солнце свободную ото льда воду, а далеко-далеко на горизонте показалась темно-серая полоса. Из "гнезда" опять раздался крик наблюдателя: "Прямо по носу земля!"
      И я почувствовал себя настоящим мореплавателем, долгие месяцы проведшим в бурном океане, и "волнующий возглас: "Земля!" - радостным ударом отозвалось в сердце".
      Звякнула ручка машинного телеграфа. "Зубатка" вздрогнула и резко прибавила ход. Полный вперед! Море лениво катило широкую привольную зыбь, и на этих пологих волнах плавно покачивались белоснежные и серебристо-серые чайки.
      - Это хорошо, - удовлетворенно сказал вахтенный, - чайка села в воду - жди, моряк, хорошую погоду.
      Он обернулся в сторону ходового мостика и громко крикнул:
      - Товарищ капитан, Пал Петрович! Куда ж это нас вынесло? Случаем, не Гусиная то Земля?
      - Она, - ответил Замятин, - только не "вынесло", а вышли.
      - Есть вышли! - откликнулся матрос, и хлопнул меня по плечу. - А ты говорил, салага? Знатный у нас капитан! Ишь как он: не вынесло, дескать, а вышли. Тут, понимаешь, большая разница есть. Уловил?
      - Уловил, - сказал я.
      Оранжевый солнечный шар едва заметно клонился к горизонту, но о вечере ничего не напоминало. Все так же зеленью с блестками переливалась вода, и стало даже теплее. Наверное, оттого, что мы уже далеко отошли ото льдов. На палубе было много ребят - все смотрели вперед, на берег, негромко разговаривали, с кормы доносилась песня.
      - Ну, считай, что теперь уже быстренько дотопаем, - сказал вахтенный, - до Кармакул миль шестьдесят - семьдесят осталось. А там и дома. - Он снова легонько дотронулся до моего плеча. - Сам-то откуда будешь? Говор у тебя не наш, не поморский.
      - Из Ленинграда, - сказал я.
      - Ишь ты... - Он покачал головой.
      Мне нравилось, что этот пожилой, с морщинистым, обветренным лицом и добрыми глазами, с тяжелыми, узловатыми руками матрос говорил со мной на равных, как моряк с моряком.
      Земля приближалась, и четче стала неровная полоса пологих холмов, из темно-серой она становилась черноватой, появилось больше чаек и других птиц, которых я еще не знал.
      - Наверно, гусей тут много? - спросил я матроса.
      - Угадал, - добродушно ответил он, - много, а ране - была их тьма-тьмущая. И гуменники, и казарки. Они сюда летели гусенят выводить. На полуострове этом речонок да озерков - уйма. Били тут раньше гусей тысячами, не жалели. Особо осенью, когда гусь линяет. Линный гусь не летун, крыло у него слабое...
      - Так промысел же... - вставил я.
      - Дак и промысел надо с умом вести, - ответил он. - Волк и тот лишнего зверя не убьет. - Он помолчал, глядя на море. - Вот ты хорошо меня слушаешь - значит, понимаешь, а другому хоть кол на голове теши: мол, что гусей или там рыбку жалеть, на наш век хватит. На наш-то, может, и хватит... Вы на промысел идете, значит, тож с умом надо. Тут, понятное дело, война, люди так голодают, что помыслить страшно...
      Гусиная Земля приближалась. В чистом прозрачном воздухе уже хорошо были видны невысокие утесистые берега, полого поднимающиеся вглубь.
      - Мыс Южный Гусиный Нос обходим, - сказал матрос.
      - А вы хорошо знаете эти места, - сказал я.
      - Э-э, браток, новоземельское знание у нас из рода в род переходит. И сам я хаживал тут не раз и не два...
      Я хотел спросить его еще об экспедициях, но вдруг матрос замолчал, и я увидел плывущий нам навстречу серый продолговатый предмет.
      - Мина... - тихо сказал я.
      - Какая мина? Гляди лучше, - строго сказал вахтенный.
      Мы смотрели вовсю и вскоре заметили еще несколько других предметов, которые медленно покачивались на спокойных волнах: мешки, доски, еще что-то...
      - Тьфу, рачьи мои глаза! - крикнул матрос. - Смотри: спасательный круг... Ну-ка, быстро на мостик, доложи капитану.
      Когда я прибежал на мостик, капитан Замятин уже рассматривал в бинокль плывущие навстречу предметы.
      - Такие дела-а, - произнес он медленно и скомандовал в переговорную трубку: - В машине! Самый малый вперед. А ты молодец, что заметил, сказал он мне.
      "Зубатка" шла совсем медленно, и матросы баграми вытаскивали на палубу темные промокшие мешки. Боцман, накрутив на руку длинный трос линь - с грузом на конце, раскрутил его в воздухе и, как лассо, бросил в воду. Попав в самую середину спасательного круга, он подтянул его к борту и осторожно вытащил на палубу. И вот он лежит около главного трюма - белый пополам с красным, а на блестящей глянцевитой его поверхности написано черными латинскими буквами: "ЭЛЬ КАПИТАНО". ПАНАМА. Рядом лежат четыре серых, плотно набитых мешка, а вокруг молча стоят моряки и ребята. И круг этот, и мешки, и полуобгорелая доска, тоже вытащенная из воды, - как свидетели чего-то такого страшного, о чем трудно даже думать. "Эль капитано". Панама...
      - Далеко же ты заплыл, капитано, от своих родных мест, - задумчиво сказал Громов. - И гибель принял далеко.
      И он снял фуражку. Мы тоже стащили с голов свои шапчонки и кепки. Было тихо. Казалось, даже чайки и те притихли...
      - А что в мешках, Павел Петрович? - спросил комиссар.
      - Мука, думаю, - медленно ответил Замятин, - она когда в воду попадет, намокнет только сверху и плавает.
      Боцман достал из-за голенища большой нож и взрезал один из мешков. Под сероватой липкой коркой там действительно была совсем сухая мука. Замятин велел пересыпать ее в чистые бочки и отнести на камбуз и, резко повернувшись, ушел.
      ...Шел по морю корабль из солнечной страны, где растут бананы, проплыл тысячи миль и в бурю и в штиль, плыли на нем смуглые веселые люди, а где они сейчас? Вынырнула из-под воды черная металлическая акула, выплюнула из своей пасти сигару-торпеду... и только спасательный круг лежит на нашей палубе...
      - А зачем он из Панамы из этой к нам сюда? - негромко спросил Саня Пустошный.
      - Полагаю, из конвоя это. К нам шли, - сказал Громов. - Кажись, Панама тоже Гитлеру войну объявила, верно, комиссар?
      - Да, - ответила Людмила Сергеевна. - А этот не дошел.
      12
      Рано утром 13 июля "Зубатка" уже обходила длинный, низкий, обрывистый и темный выступ мыса Северный Гусиный Нос. Шла она в шести - семи милях от мыса - ближе подходить было опасно: у берегов на приглубых* банках* пенились белые буруны.
      После завтрака почти все мальчишки высыпали на палубу, толпились на полубаке, на корме, стояли около бортовых лееров. Вот она, Новая Земля! Кто знает, как она встретит их?
      Погода по-прежнему была хорошей, с юга почти в корму дул легкий бриз, волны шли невысоким накатом. Но капитана Замятина это не радовало. Вчерашние находки в море тревожили душу. Судя по всему, этот несчастный "Эль капитано" был потоплен совсем недавно и неподалеку от этих мест. Значит, фашистские стервятники рыщут где-то поблизости. И под берегом здесь идти нельзя: побережье сильно изрезано заливами, бухтами, губовинами*, а сам залив Моллера прямо усеян островами и островками. В такую погоду "Зубатка" и ее караван и с воздуха, и с воды, и в перископ видны, как черные жуки, медленно ползущие по блестящей зеленоватой поверхности.
      До становища было уже рукой подать, и, случись сейчас что-нибудь, никогда не простит себе этото капитан. Он не вздрогнул, когда услышал истошный крик кого-то из мальчишек: "За кормой самолет!" - только крепче сжал руками планшир.
      - Все наверх! Надеть спасательные пояса! Антуфьева и Ситникова - на мостик! Вахте - по местам стоять. Полный вперед! Пулеметы к бою! скомандовал он.
      И уже не оглядывался, зная, что команды его выполняются быстро и четко. С левого крыла мостика Замятин нащупал в бинокль далеко за кормой медленно приближающуюся черную точку.
      Очертания самолета еще не были видны, а когда силуэт проявился резче, он отвел бинокль и сказал штурману:
      - Не пойму что-то. "Юнкерсов" видел, "хейнкелей" видел, а такого не припомню. Посмотри, Антуфьев, может, узнаешь.
      "Зубатка" в это время уже обошла мыс и, двигаясь к северо-западу, пересекала залив Моллера. Справа за кормой оставалась широкая губа Литке, а справа по носу виднелись островки, преграждающие вход в узкую изрезанную губу Обседья. Замятин все же старался по возможности прижаться к берегу в случае чего, хоть выброситься можно.
      "Азимут" послушно тащился на буксире, "Авангард", тоже прибавив ход, шел точно в кильватере.
      Штурман долго смотрел в бинокль, затем рассмеялся.
      - Похоже, свой, Павел Петрович, - сказал он.
      - Похоже или свой? - недовольно спросил Замятин.
      Антуфьев опять притиснул к глазам бинокль - самолет уже был виден хорошо, и через некоторое время штурман облегченно воскликнул:
      - Свой! "Каталина" это. Не иначе, Илья Палыч летит.
      - Какой еще Илья Палыч? - сердито спросил Замятин.
      - Да Мазурук же! Командир авиаотряда ледовой разведки. Я его "Каталинку" хорошо знаю. Мне дружок-летчик в Архангельске рассказывал они тут отбившиеся от караванов суда разыскивают, людей спасают. Это его "каталинка".
      - Каталинка каталинкой, а от пулеметов пока не отходить! - приказал Замятин и взял у штурмана бинокль.
      Он спокойно вздохнул, когда небольшая летающая лодка прошла над самой "Зубаткой" и приветливо покачала крыльями, на которых четко виднелись красные звезды.
      - Отбой, - сказал он.
      А "Каталина" между тем поменяла курс и пошла в сторону губы Обседья. Словно разглядывая что-то, она сделала два круга над одним местом и, снова покачав крыльями, пошла на север.
      - Что он там увидел? - задумчиво сказал Антуфьев. - Может, поближе подойдем, капитан, а? Не зря ведь он крыльями махал.
      - Куда еще ближе, - ответил Замятин, - глубины здесь слабо промеряны, да и камней полно. Рисковать зря не буду.
      Антуфьев промолчал. Он внимательно осматривал в бинокль берега, и только тогда, когда миновали опасный архипелаг и справа по носу показалась северная оконечность губы с черными отвесными скалами и узкой прибрежной полосой песка, он опустил бинокль и слегка присвистнул.
      - Вот оно что, - сказал он, - глянь-ка, Пал Петрович, коробка там какая-то в песок воткнулась.
      Замятин взял бинокль и долго вглядывался в берег.
      - Да-а, - протянул он, - судно, не маленькое: тысяч на шесть водоизмещения потянет. Флага нет, и вымпела нет. Значит, и людей нет. Ушли.
      - Наверно, подлодка загнала, - предположил штурман.
      - Пожалуй, - согласился капитан, - только вот чей он? Названия никак не разберу... а порт приписки... порт приписки... Бос... Бостон.
      - Американец!
      - Да. И видно, совсем недавно: в песок мало увяз - гребные винты и руль видны. Скорей всего из того же конвоя.
      Антуфьев сморщился, как от зубной боли, и зло выругался.
      Сидевший на мели "американец" был уже хорошо виден и невооруженным глазом. Ребята тоже заметили его и сразу зашумели.
      - Слышь-ко, штурман, пойди да расскажи им, что к чему, а то у меня от их галдежу уши вянут, - сказал Замятин. - А мы теперь возьмем мористее, от этих скал да камней подале.
      ...В 12.00 13 июля "Зубатка" со своим караваном, обойдя с запада так было безопасней - остров Кармакульский, прошла поморский фарватер и стала на нижней якорной стоянке прямо напротив становища Малые Кармакулы.
      Прогрохотала якорная цепь в клюзе*, тяжело плюхнулся в воду якорь, подняв фонтаны брызг, и в фонтанах этих, переливаясь, засверкали сотни маленьких радуг. Ощущение тревоги и опасности ушло: все-таки уже берег суровый, неприютный, но берег. Вот он, рядом, в каких-нибудь полутора кабельтовых, и бухта, надежно прикрытая с моря островами, банками, грудами острозубых камней. И люди на берегу, приветливо машущие шапками и платками. Люди, которые живут здесь не неделями и месяцами, а годами или даже десятками лет. И поселок: несколько деревянных строений - не то изб, не то бараков; каменное серое здание с темной крышей, стоящее на самом высоком месте, - бывшая церковь; мачта радиометеостанции; сложенные из камней усеченные пирамиды с шестами, на которых укреплены черные с белой вертикальной полосой квадратные щиты, - створные знаки; рыбачьи лодки на покрытой крупной галькой прибрежной полосе, да еще несколько промысловых ботиков, покачивающихся на мелкой зыби.
      Природа вокруг - мрачная и строгая. Но в этой строгости имелась какая-то своя, особая красота. Все здесь было древним и крепким, как будто земли этой ничто не касалось сотни, а может, и тысячи веков. На севере, занавешенные легким туманом, виднелись оледенелые горы, а впереди, не так уж и далеко за становищем, сверкали вершины центрального новоземельского хребта. Серая галька, серые, почти черные обрывистые скалы, и ни одного деревца, кустика, только кое-где зеленовато-коричневые с белыми и желтыми крапинками пятна - то ли трава, то ли мох...
      Первыми на берег съехали Замятин, Громов и комиссар. А через некоторое время между берегом и судами экспедиции засновали большие, широкие моторные лодки - доры. Началась выгрузка. С короткими перерывами на обед и на ужин работали до самого позднего вечера, хотя, когда он здесь поздний, когда ранний, и не разберешь.
      В этих широтах солнце с начала мая по середину августа совсем не опускается за горизонт. Только после полуночи оно из ослепительно золотого становится ярко-красным, еще позже цвет его тускнеет, и оно матовым оранжевым шаром медленно клонится за скалы острова Кармакульского, но, так и не зайдя за них, снова поднимается на небосклон.
      13
      Уставший, пожалуй, не меньше, чем при аварии "Азимута", я сидел на обкатанном морем небольшом валуне в стороне от всех и, кажется, ни о чем не думал. Поглядывал на море, на скалы, на людей, все еще толпившихся на берегу. Наверно, каждый приход судна - для них большая радость и здесь сейчас собралось все население становища - мужчины, женщины, ребятишки. Много было русских, но были и смуглые, широколицые, с черными раскосыми глазами, невысокие люди, одетые в меховые малицы с откинутыми на спины капюшонами. Я сообразил, что это ненцы - самые давние жители северного побережья материка и многих островов.